Я с вами не разговариваю, или Страна Женя E-Book

Гала Узрютова

• Herausgeber: Абрикобукс / Apricotbooks
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Sprache: Russisch

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Жене 15 лет, и у нее есть особенность — она разговаривает не со всеми и не всегда, но это не зависит от ее желания. В раннем детстве Женя проявляла недюжинные способности: рано начала говорить и читать, быстро запоминала стихи, была общительной и веселой. Но один случай в детском саду — и все пошло не так. Пока Женя борется с избирательной немотой и говорит с миром через фотографии, учителя считают ее ­ необучаемой, а одноклассники обзывают мутанткой. Зато в своих внутренних монологах Женя по-прежнему эмоциональна, наблюдательна, умна. Ее сердечного тепла хватает и на дядю Фрэнка, поссорившегося с близкими, и на родителей, выживающих без зарплаты в 1990-е, и даже на спасение коровы Зорьки, которую везут на убой. Сестра Соня и школьный друг Фед придумали для Жени выход — ей остается только следовать их плану и решиться на бунт в школе, но реальность — не кино. Может, выход подскажут тесты из журналов, в которых Женя ищет ответ? Но они еще больше ее запутывают. И пока мир вокруг разрывается от грохота диалапа, забастовок и молчаливого крика любимого музыканта Жени — Курта Кобейна, девочка сама находит способ сделать так, чтобы ее наконец-то услышали все. Эта повесть — история (или своя собственная страна) той самой Жени, знакомой многим по экранизированной повести «Страна Саша». Иллюстрации Юлии Узрютовой

Leseprobe

Тем, кто молчит

С благодарностью моей семье и первой учительнице Нине Александровне.

Глава первая

Отказалась идти к зубному и заплакала. Молчит, когда ее спрашивают на уроке.

Приглашаем родителей в школу, так как Женя не разговаривает с одноклассниками.

Отказывается садиться за парту с мальчиком.

Эти записи учителей в моем школьном дневнике все объясняют. Вообще-то, они из дневника начальной школы, но они и сейчас все объясняют. Потому что это опять началось. Значит, они опять все объясняют.

Женя не разговаривает с одноклассниками. А о чем с ними говорить? Вот, например, бред, который Фед и Даня обсуждали на перемене:

Феду родители подарили сотовый, и теперь он крутой, потому что у него есть мобила. Курить идешь?

Собираешься в субботу на тусу к Филину?

У Маши из десятого «бэ» грудь уже такая большая.

А Лены из десятого «а» титьки еще такие маленькие.

У Тани из десятого «вэ» сисек как будто вообще еще нет.

Ты идешь в выхи на тусу к Андрюхе? Там можно будет в приставку погонять. Феду нравится Маша, но и Лена тоже ничего.

Даня пойдет на тусу к Андрюхе, если там будет Таня. А еще Тане купили огромные колонки с басами.

Ну, если Даня пойдет к Андрюхе, то и Фед пойдет. Но только если там будет Маша.

Тогда Дане надо попросить Таню взять с собой Машу.

Все вокруг трещат без умолку. Их рты раздвигаются и сдвигаются, раздвигаются и сдвигаются, и нет этому конца. Молотят воздух, хотя я вообще не вижу смысла обсуждать девяносто девять процентов тем. Они того не стоят, если, конечно, ты не депутат и тебе не надо запудрить людям мозги. И вообще, если можешь говорить, не трать свой голос на разные глупости. Или голос никогда не кончается и его хватит на кучу дурацких слов?

Как можно вообще верить словам, если даже из телика говорят, что с деньгами все будет нормально, а через несколько дней — уже эта странная «девальвация» и мы с родителями закупаем макароны, чай и консервы на остатки папиной зарплаты? А на улице в грязи стоят люди и на газетках продают то, что у них осталось: книги, посуду, вещи. Мы несли тяжелые сумки, но вдруг мама остановилась у одной старушки и купила «Алису в Стране чудес». Старушка дала нам набор советских открыток бесплатно. Мы не хотели брать, но она уговорила. Ярко-белые снеговики с этих открыток быстро бы потемнели, окажись они в этой грязи.

Иногда мне кажется: когда я говорю, слова не выходят наружу, а залетают обратно внутрь вместе с воздухом и медленно заполняют меня. Сначала падают в ноги, потом доходят до живота, потом — до груди, а дальше уже копятся в шее и, в конце концов, встают в горле. И я немею со скоростью тридцать молчаний в час.

Но мир так устроен, что говорить надо, даже если не хочешь или не можешь. Слова — это дорога. Правда, всё, что ты хочешь сказать, уже кто-то прошел. Но дорога эта уже заросла, поэтому люди говорят опять и опять, чтобы можно было заново по ней шагать.

— Видели эту новенькую? Рыжую? Опять стоит у окна, как чокнутая, и что-то фоткает.

К Феду и Даньке подошла Катька со своим пажом Колясиком. У него всегда такое лицо, как будто ему сообщили, что он станет президентом, а он не знает значения этого слова.

— Да не трогай ты ее. Курить идешь? — И Фед ушел вместе с ними.

Ненавижу школу. Особенно эту компашку Катьки. Она ходит на уроки в замшевых сапогах, даже в слякоть и дождь, потому что ее привозят на служебной машине отца, который работает в мэрии, и ее ноги не промокают. Когда Катька идет по коридору, ее прямая спина говорит, что она здесь главная. Завидев ее, другие сутулятся, я замечала. Но не сама же она заработала эти деньги. Это все родители, а она только тратит. Еще как тратит. Колясик носит ее сумку. Катька использует его как мальчика на побегушках, а он и рад. Родители Колясика не так богаты, как Катькины, но тоже кое-что имеют. Слышала, что у него пять репетиторов.

Вот этого я никогда не понимала: у одних есть деньги, а у других — нет. Кто-то спит на улице, а кто-то выбрасывает лишнюю еду. В школьных учебниках это называется «капитализм», а по-моему это просто жадность. Богатые становятся все богаче, бедные — все беднее, как будто так и надо. Кажется, люди находятся в несознанке и не понимают, что делают. Если бы я могла это изменить, то переселяла бы народы из страны в страну по очереди, вкруговую, чтобы все успели пожить хорошо. Например, раз в десять лет люди бы менялись странами. Но богачи на это никогда не согласятся.

— Женя, тебе грустно? Почему к ребятам не идешь? — Школьный психолог Диана, помимо основной обязанности, выполняет еще и вторую — быть подругой моей мамы.

— Мне не грустно.

— Стоишь тут одна.

— Я люблю стоять тут одна.

— А что ты фотографируешь? Не расскажешь? Я понимаю, тебе сложно после перехода из другой школы. Но результаты твоего теста по уровню тревожности меня настораживают. Тебе плохо?

— Мне хорошо.

— Анна Игоревна сказала, ребята иногда тебя обзывают.

— Пофиг.

— Хочешь — пойдем поговорим? У тебя снова сложности в общении.

— Нет.

— Но ты же ни с кем не разговариваешь.

— С вами же говорю.

— Но Анна Игоревна говорит, что ты даже на уроках не отвечаешь.

— Анна Игоревна слишком много говорит.

А ведь все из-за вас, Марина Эдуардовна. Я не знаю, работаете ли вы еще воспитательницей или нет. Надеюсь, что нет. И пока я иду из школы мимо вашего дома, хочу вам кое-что сказать. Вот прям встану под вашим балконом и скажу. Сейчас только мужик в соседнем окне докурит, уйдет, и я скажу. Да кури уже быстрее, сколько можно! Как вы аккуратно развесили детское белье на балконе, Марина Эдуардовна. Образцовая хозяйка. Образцовая мама и женщина. Со своими детьми. Не с чужими. Да сколько можно курить, вали уже! О, наконец-то.

— Марина Эдуардовна! Марина Эдуардовна! Марина Эдуардовна! Где вы там? Ау!

Да что этому куряке опять надо? Прекрасно — вытрясти пепельницу прямо из окна.

— Марина Эдуардовна, ну где же вы? Марина Эдуардовна!

— А чего так орать-то?

Я обернулась: рядом стоял дядя Фрэнк, брат отца. Кудрявый, в сапогах, похожих на ковбойские. Вообще, он Леша, но просит называть себя Фрэнком. Увидел в каком-то фильме крутого сапожника с таким именем, и началось. Зовите меня Фрэнком.

— Марина Эдуардовна!

— Они все равно тебя не услышат.

Дядя всегда ходит этой дорогой. Он обувь ремонтирует, его киоск тут недалеко. Оттуда вечно доносится рок-музыка и сигаретищами за версту несет.

— Кто — они?

— Люди.

— Главное, чтобы хотя бы одна услышала. Марина Эдуардовна!

— А громче можешь?

— Марина Эдуардовна!

— Похоже, эта Марина Эдуардовна тебя сильно достала.

— Марина Эдуардовна!

— Хватит орать! — прокричал мне куряка, снова появившийся в окне.

— Разоралась тут. — Голове со второго этажа, замотанной в полотенце, тоже не нравился мой голос.

— Вот только увижу ее на улице, я ей все скажу.

— Учительница, что ли? — не унимался дядя.

— Воспитательница. Из-за нее только в третьем классе говорить нормально начала.

— Она тебе что, рот заклеила?

— А тебе?

— Ты как с дядей-то разговариваешь?

— Такой дядя, значит.

— На самом деле я тебя понимаю. — Он закурил и выпустил дым, отвернувшись от меня. — Мы вот тоже с сыном не говорим.

— А что это вы с Димкой так?

— Перестали понимать друг друга, в некотором роде. Не о чем больше говорить стало. Да я вообще почти ни с кем не говорю. И с продавцами не говорю. Это не какой-то мой выкрутас, это принцип. Давно тебя не видел. Большая совсем стала.

— Мне родители вообще сказали с тобой не общаться. И не говорят почему.

— Вот он что придумал.

— Кто?

— Не важно. Болтовня это все. Все проблемы в мире происходят от слов. Чем больше люди говорят, тем больше у них проблем. Людям пора замолчать, пора послушать, что скажет мир, узнать, чего он хочет.

— И чего же он хочет?

— Люди болтают и болтают, и за всем этим мы не слышим того, что говорят нам деревья, горы, реки.

— О, понеслась.

— Некоторые считают, что у меня крыша поехала, но я тебе скажу, что я научился все это слышать. И мир стал со мной говорить. Послушай тоже, там есть что послушать. Многое ты вообще не знаешь. А лучше бы тебе знать, потому что там такие вещи, такие вещи. Не хочу пугать, но это впечатляет, в некотором роде. Иногда даже шокирует.

— И чего ты добиваешься своим молчанием?

— Чтобы люди прислушались к природе, к планете. У меня уже есть единомышленники. Ни одного лишнего слова.

Зазвонил телефон, и дядя полез в сумку. Взял мобилу, посмотрел на дисплей и убрал ее.

— Ого, у тебя что, мобила есть? Она же кучу денег стоит. А сказал, что не разговариваешь. Зачем тогда тебе она?

— Она мне и не нужна. Таскаться только с ней. Сын подарил. Сказал, положил много денег на счет. Димка бизнесмен, в некотором роде. Но я по этому телефону не говорю. Он звонит, а потом перестает.

— А зачем тогда ты его носишь с собой?

— Чтобы знать, звонил он или не звонил.

— С сыном-то и поговорить можно было бы. Ты такой странный: со мной говоришь, а с сыном — нет.

— А у тебя дырка на ботинке. Приноси, дело поправимое. Не то что старость.

Город давит, окружает. Если ты живешь в нем, ты не просто должен, а обязан включиться в его игру и по его правилам. Она называется «Кто быстрее». Сначала успей встать с утра пораньше, потом не опоздай, еще раз успей и туда тоже поторопись. Эти идеальные лица на рекламных щитах все время счастливы. У них явно есть то, чего нет у нас. Становишься каким-то агрессивным, даже если не собирался. Но ты вынужден защищать себя. Это способ выжить. Это повторяется каждый день и копится внутри.

Вчера по радио говорили про какое-то исследование, которое показало связь между засильем сцен жестокости в кино и по телику и ростом детской преступности. А есть ли связь между вот этими счастливыми рожами на рекламных щитах и нашим счастьем? Все мы стали вдруг счастливы? Тогда зачем нам покупать то, что они рекламируют, если мы все равно не будем счастливы?

Тут на окраине все такие мрачные. Но вообще мне нравится жить на окраине. Это как сидеть за последней партой. Ты видишь всех, а тебя не видит никто. Отсюда открывается другая перспектива. Слышишь, о чем перешептываются. Знаешь, кто и что прячет. Кто списывает, а кто дает списывать. Если идешь от окраины к центру через дворы, видишь, как пенсионерки подвязывают тяжелые пионы, чтобы те не падали в грязь после дождя. Или как мать и дочь кормят бездомных котов, вылезших из подвала. Как отцы бухают на лавках у песочниц и курят детям в лицо. Как вешают белье сушиться на улице. Может быть, поэтому в школе я всегда сажусь на камчатку. Чтобы видеть, что на самом деле происходит, а не гадать, что там за спиной.

Но пыль в городе ужасная. Во дворе убирают, а выйдешь на улицу — столько пыли. Она вздымается за каждой машиной и висит в воздухе. Под этой пылью лежат иголки от елок, что продавали на прошлый Новый год. Может, даже на позапрошлый. В школе как-то зачитывали вспоминания разных известных людей, которые бывали в нашем городе. Больше ста лет назад. Так вот, они еще тогда писали, как тут пыльно. Не удивлюсь, если эта пыль с тех самых времен и лежит.

Еще меня раздражает, что всё в этих киосках. От них город выглядит уродливо и несчастно. У киосков постоянно какие-то сомнительные типы трутся. За ними блюют и ссут. Как будто это не киоски, а сотни маленьких грязных глаз выстроились рядами и наблюдают за тем, как мы тут ходим в пыли.

Город многое значит для человека, это правда. Для каждого, кто здесь живет. Даже для того, кто его не любит. В этом случае он значит даже больше. Но значим ли мы что-то для города? Видит ли он нас, слышит, чувствует? Узнаёт ли наш запах? Или он только рад будет, если все исчезнут? Будет рад зарасти и больше нас не слышать. Вернуться к тому, что тут было до того, как его построили. В городе мне нравится только река. Широкая, она сама — как отдельный город.

Правда, я даже плавать не умею. Странно жить на реке и не уметь плавать. Как будто не умеешь жить на реке. Или вообще не умеешь жить. Что там еще должен уметь человек, живущий на реке? Около нашей школы собирались строить бассейн, фундамент начали делать или что-то такое. Но так и не доделали. Живем среди заброшки. Теперь там какие-то железяки и прутья торчат, мимо которых я хожу в школу. Как будто плыву. Можно, конечно, было бы и в другой бассейн записаться, там научиться плавать, но на это нет денег. Все говорят, нашему поколению в слишком сложное время жить досталось. Что нам вроде как не повезло и раньше было проще. Но разве зависит счастье от времени, в которое выпало жить? Если бы тут стоял бассейн, была бы я счастлива?

Что я еще люблю, так это яблоню во дворе дома, опали почти все плоды. Вообще, яблоки — странные фрукты. Особенно несчастным выглядит надкусанное, но брошенное яблоко. Кто-то попробовал, и ему не понравилось, хотя оно могло быть самым вкусным яблоком на земле. Мой дырявый ботинок сейчас выглядит как раз как это самое яблоко.

РЕЗУЛЬТАТЫ ТЕСТА НА УРОВЕНЬ ТРЕВОЖНОСТИ,

которые школьный психолог Диана передала моей маме

Общая тревожность в школе (эмоциональное состояние, отношение к жизни в школе) — 86,7%, что говорит о повышенной тревожности ребенка в школе. Страх самовыражения — 66,67% (повышенная тревожность).

Уровень социального стресса (общение со сверстниками) — 81,5% (повышенная тревожность).

Глава вторая

— Зачем ты устроила этот концерт под балконом Марины Эдуардовны? Весь двор напугала.

— Кто настучал?

— Сорока на хвосте принесла. Больше так не делай. Все равно они ничего не поймут.

— Я и не пытаюсь им ничего доказать. Мне просто нужно было выговориться.

— Ты же знаешь, что можешь рассказывать все мне или школьному психологу.

— Не нужен мне психолог. Это все из-за перехода в другую школу началось. Пройдет. Раньше же проходило.

— Раньше тебе не надо было поступать в университет.

— Все равно поступлю.

— Разберетесь вместе с психологом, она тебе подскажет что-нибудь. Если ты постоянно об этом думаешь, надо все проговорить и закрыть тему.

— Ей бы кто подсказал, что носить майку с надписью «I'm a crazy girl» в сорок пять лет не катит.

— Просто она оптимист. Диана — хороший специалист, давай я с ней поговорю.

— Мам, мне не пять лет.

— Смотри сама, но, если что, я с ней договорюсь. Кстати, а что это там за мужик рядом с тобой терся? Не дядя Фрэнк?

— И это донесли?

— Отец же запретил тебе с ним общаться.

— Почему? Вы так ничего и не объяснили.

— Спроси у отца сама.

— Я спрашивала, он не говорит.

— С дядей, значит, болтаешь, а с одноклассниками — нет.

— Не важно. Я бы вообще перевелась на домашнее обучение.

— Чтобы совсем говорить разучиться?

— Я говорю. С тобой, с папой, с Соней, с тетей и дядей. С остальными мне говорить не обязательно.

— И как ты дальше жить будешь? Я бы тоже со многими говорить не хотела, но что поделаешь. Везде нужно говорить, а иногда и орать.

— В той школе хоть с Олей можно было поболтать. В этой вообще не с кем.

— Не возвращаться же тебе туда только из-за Оли. Эта школа намного лучше, а в той ты просто деградировала. С твоими мозгами там нельзя было оставаться. И здесь с кем-нибудь подружишься.

— Тут одни дебилы.

— Так уж прям и все? — Сестра Соня вернулась из универа.

— Все.

— На выходных едем картошку копать, — напомнила мама.

— Это обязательно?

— А зимой что? Лапу сосать?

Мама вышла из кухни и стала разгружать рабочую сумку. Она занимается выставками в Музее современного искусства. Хоть что-то светлое в этом городе киосков, пыли и черной одежды. Иногда мама приносит с работы огромные энциклопедии по искусству, которые тайно берет из музея. Люблю их рассматривать и читать про художников. Может, я просто родилась не в то время? Но я ведь тоже художник, если подумать. Каждый день придумываю в голове разное. Свои картины. Одна проблема — их никто не видит.

— Прям совсем в школе все дебилы, что ли? Одна из лучших школ города, вообще-то.

Соня полезла в холодильник и достала двухлитровую банку сметаны.

— Умные тоже могут быть дебилами.

— Это как?

— От ума как раз все проблемы, понимаешь. Особенно если кому-то кажется, что он слишком умный.

— И кто же он?

— Кто?

— Самый умный?

— Никто.

— Что, прям вот совсем никого?

— Есть там один более-менее не дебил.

— Целый один?

— Один.

— Ну?

— Что?

— Как его зовут?

— У тебя там белое. От сметаны. Да не тут, над губой. Как дела у великой журналистки?

— На лекциях скучно. Взяла подработку в одной газете, там повеселей. Может, еще на канал возьмут. Пока на стажировку.

— На телик?

— Канал «Стрела 35».

— Так он же этот… там все всегда хорошо в новостях.

— Это да, но сейчас особо выбирать не приходится. Покручусь здесь пока, а там видно будет.

— Я думала, не в твоем характере снимать так, как тебе указывают.

— С чего-то надо начинать. Ничего, пробьемся. Хоть на жратву хватит. Родителям помочь. Это мы вон сметану жрем двухлитровыми банками, а мне Макс рассказывал, что они даже ее купить не могут. Смотрел на мою банку тогда в магазине, не по себе стало.

— Ну, они же на телик копят вроде.

— А нашему телику лет двадцать. Выбирай: хлеба или зрелищ. — И Соня намазала на хлеб еще сметану. — Зубы не заговаривай, как его зовут?

— Кого?

— Более-менее не дебила.

— Фед.

— Фед? Что за имя такое? Фед.

— Федор. Фед — это сокращенно. Типа его кликуха как музыканта. Песни пишет.

— Выпендрежник.

— Ты бы его видела. Метра два ростом.

— Красивый?

— Такой, типа, знаешь, небрежный. Типа, плевать на всех хотел, а сам по три часа у зеркала торчит.

— И почему же он более-менее не дебил?

— Болтает много. Несет всякую чушь.

— Поговори с ним.

— Не люблю болтунов.

— Может, с тобой он нести чушь не будет. Вдруг он просто тебя боится. Никто не знает, чего от тебя ждать. Знаешь, я поначалу в универе тоже ни с кем не говорила. Мне даже однажды сказали: я боялся к тебе подойти, думал, раз молчишь, ты очень крутая и отпихнешь меня.

— Сонь, ты бы слышала, о чем он говорит с другими. Если уж человек несет чушь, он так и будет нести чушь. Со всеми. И со мной тоже.

— Эх, и зануда ты! Как будто тебе не пятнадцать, а… не знаю — семьдесят.

— Я тут, кстати, один тест в журнале проходила. Оказывается, мой психологический возраст — восемьдесят один год.

— Восемьдесят один и есть. Ты просто подойди и скажи ему что-нибудь.

— Его интересуют только титьки девиц из параллельных классов.

— А у тебя что, нет титек?

— У меня нет языка.

— Эй, ты куда? Вообще-то, это мои ботинки.

— Я надену только правый. В моем правом — дырка. Надо отнести в ремонт. Этому, как его, дяде Фрэнку.

— Смотри, родители узнают.

— А кто мне еще бесплатно сделает? Там, кстати, на столе батончик. Твоя четвертинка осталась. Мы свои съели.

— Спасибо. Так и пойдешь в разных ботинках?

— Заодно познакомятся.

— Мой же на три размера больше! — Соня снова полезла в холодильник с таким азартом, как будто хотела найти там второй ботинок. — А мне-то зачем левый без правого?

Глава третья

— Это что, так, типа, модно сейчас? — Фед догнал меня, когда я шла от дяди Фрэнка. — Чего молчишь? Я думал, ты только в школе ни с кем не разговариваешь. Что фоткаешь?

— Чего тебе?

— У тебя один ботинок больше другого. Странная походка.

— На свою посмотри.

— Нормально все. Новые кроссы, кстати. Ништяк, да? Куда идешь?

— Куда надо.

— А чего мы такие злые?

— Титьки не выросли.

Зачем я это сказала? Мне же все равно, выросла у меня грудь или нет. Тем более что она давно уже выросла. Похоже, с этим тупым Федом я в разговорах опускаюсь до его уровня. Самовлюбленный дебил, который думает, что все только и мечтают заценить его кроссы. Он даже снял один кроссовок и показал, что написал внутри на боковушке букву Ф.

— Чтобы в школе не украли.

Обычные кроссовки. Белые с синими полосками, чего выпендриваться? И трясет своими патлами кудрявыми. Они еще так блестят. Где он только берет такой шампунь? У мамы? Нацепил бейсболку задом наперед и широкие штаны еще напялил, чучело.

— А что слушаешь? Чего молчишь?

— Всякое. «Нирвана», «Металлика», «Оазис», «Мумий Тролль».

— А мне Тупак нравится. Но «Металлика» тоже ничего. Зайдешь со мной в школу? Чего опять молчишь? Я такой страшный? Мне мобилу родаки купили. Заценишь?

— Поздравляю!

— А почему на уроках не отвечаешь? Ты это спецом так?