Занавес памяти E-Book

Татьяна Степанова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 501

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Одиннадцать лет назад в сумрачном лесу в доме ведьмы на Круче был жестоко убит успешный и состоятельный бизнесмен Геннадий Елисеев. В этом страшном преступлении обвинили его несовершеннолетнего сына. Минули годы, Серафим вырос и нашел в себе силы вернуться в родной город, где его когда-то прозвали Волчонком, чтобы снять с себя клеймо убийцы. И найти настоящего хитрого, изощренного, безжалостного преступника-невидимку! Одному ему подобное не по силам! Вместе с ним приезжают Екатерина и Гектор Борщовы-Петровские и капитан полиции Арсений Блистанов. Они перевернут сонный городок на Оке, чтобы поднять занавес памяти, за которым скрывается истина!..

Leseprobe

Татьяна Юрьевна Степанова Занавес памяти

© Степанова Т. Ю., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

В коллаже на обложке использован фрагмент иллюстрации: © Allyana Hirsbrunner / Shutterstock.com / FOTODOM Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

* * *

Татьяна Степанова – подполковник полиции, потомственный следователь с престижным юридическим образованием, поэтому в ее книгах следствие ведут профессионалы.

Из-под пера автора вышло 50 романов, проданных суммарным тиражом более 8 миллионов экземпляров.

Права на издание детективов Татьяны Степановой проданы в Германию и Польшу.

По книгам«Готическая коллекция»и«Темный инстинкт» сняты телевизионные фильмы.

Главную роль в последнем исполнила Любовь Казарновская. Романы писательницы позволяют читателю побывать в литературной «комнате страха».

Таинственные убийства, почти осязаемая атмосфера преступления, томительное и тревожное ожидание чего-то неведомого, пугающего…

Глава 1 Лицом вниз

Лес – древний, первобытный, загадочный, темный – покрывал ковром оба берега реки. Теплая золотая осень без дождей сначала иссушила лес, заставляя его жаждать, но затем милосердный ливень напитал его влагой и новой жизнью. По утрам, в полдень, на закате лес наполняли гомон и пение птиц, готовившихся к отлету в южные края. Птицы стаями кружили и над широкой излучиной реки, над мысом, облюбованным местными рыбаками и приезжими дачниками.

В девственном лесу, не ведавшем топора дровосеков, осень щедрой кистью расписала кроны вековых деревьев золотом и багрянцем, оставив среди буйства красок обширные острова малахитовой хвои. Бурые узловатые стволы напоминали частокол. Кустарник пестрел алыми спелыми ягодами. Лес подступал к реке на берегу, пляжа не существовало. Лишь узкая полоса мокрой глины, на нее неспешно, лениво накатывали волны.

Протяжный басовитый гудок…

Мимо проплывала баржа.

Речной трудяга – грузовоз.

Баржа шла к небольшой пристани.

Где-то там… вдалеке.

За мысом.

Лес на одном из берегов пронзала разбитая проселочная дорога. Ее проложили много лет назад от карьера, находившегося рядом с рекой. Когда-то по ней грохотали самосвалы и бульдозеры. Но карьер давно закрыли, и дорога обезлюдела. Лес возле карьера облысел и поредел, в чаще мелькали прогалины. Словно рана зиял овраг. Когда шли дожди, его почти до краев наполняла вода, и он превращался в мутный пруд.

Речные утки никогда не плескались в нем. Кажется, они чего-то боялись.

И почва здесь была иной, отличной от окрестных земель.

Овраг для могилы не годился.

Ливни и потоки воды заставили бы тело всплыть на поверхность. Поэтому для мертвеца пришлось копать яму.

Труп был абсолютно голым.

Уложенный в могилу лицом вниз, он будто вгрызался в почву зубами оскаленного черепа с вымазанными мокрой глиной клочьями спутанных волос.

Гудок на реке…

Мимо дремучего леса и тайной могилы проплывал двухпалубный пароход – последний, под занавес закончившегося туристического сезона.

В свинцовой воде клочьями ваты отражались облака. Над мысом кружили голодные чайки.

Ширь и простор…

Во тьме склепа из жирных личинок вылуплялись полчища новых насекомых. Смерть порождала жизнь.

Зло служило колыбелью… Добру?

Или чему-то еще?

Столь же древнему и страшному, как дремучий лес и царствующая в нем даже солнечным днем неизбывная тьма.

Глава 2 Овощечистка и ножницы

Когда-то давно…

Облачное хранение памяти

За окном чирикали воробьи, укладываясь спать. Солнце клонилось к закату. Его багряные лучи волшебным образом превратили воду в небольшом аквариуме на подставке в жидкий прозрачный изумруд со скользящими внутри золотыми рыбками. Они поднимались к поверхности воды и жадно пожирали корм, заботливо насыпанный чьей-то щедрой рукой.

Но мальчик на рыбок не глядел.

Все его внимание было приковано к мужчине: тот шагнул к столу, повернулся спиной к мальчику и заслонил от него умирающий закат в окне.

– Надо отвечать за свои поступки, – назидательно произнес мужчина.

Мальчик молчал.

– Согласен со мной? – спросил мужчина.

И вновь не получил ответа.

– Ты же умный, – продолжил мужчина. – И я тебя считаю умным. И все тебя считают умным.

Нет ответа.

Мальчик пристально смотрел на два предмета, лежащие на краю стола: овощечистку и ножницы.

Овощечистка – обычная, с оранжевой пластиковой ручкой и двумя лезвиями, подобных кухонных приспособлений полно в супермаркетах. Ножницы – канцелярские, с толстыми черными удобными ручками и широкими острыми лезвиями, способными резать все, начиная от бумаги и заканчивая толстым картоном и электрическими проводами.

– Лгать некрасиво, – со вздохом констатировал мужчина и обернулся. – Настоящие… четкие, правильные пацаны никогда не лгут. Ты ведь у нас четкий, правильный?

Мальчик поднял на него мутный взор.

Мужчина возвышался над ним, скорчившимся на стуле, и тоже внимательно разглядывал – его сырую одежду в бурых потеках. Его вспотевшее чумазое лицо. Его руки.

– Фокус-покус! – объявил он и сделал цирковой жест.

В его руке оказалось зеленое яблоко – сочное, крупное. Он забрал со стола овощечистку, приложил к кожуре и слегка нажал.

– Штучка-дрючка-закорючка. А полезная в хозяйстве! – поделился он и начал очищать яблоко.

– Острая словно бритва, – пояснил он мальчику, вперяясь в него тяжелым пронзительным взором. – Два лезвия.

Он орудовал овощечисткой мастерски, вертя яблоко – зеленая лента кожуры вилась длинным серпантином, не обрываясь.

Мальчик завороженно наблюдал. В глазах его застыло странное выражение: смятение, недоумение, почти благоговение, покорность, ужас…

– Кожура плотная, грубая, – пояснил мужчина. – А под ней все мяконькое, животрепещущее… Кожа – она ведь и есть кожа. И у фрукта, и у нас с тобой. А?

Он остановился. Показал овощечистку в своей правой руке и…

Резким жестом провел ее парными лезвиями по тыльной стороне левой кисти, сжимавшей яблоко. На загорелой коже сразу возникли две алых полосы.

– Чуть-чуть нажал, – медленно, словно в раздумье, произнес мужчина. – Немножко посильнее, и кровью набухнет порез.

Он вернул овощечистку на край стола. Взял ножницы. Показал их.

– Хорошо наточенные, – объявил он. – Кромсают, отсекают. Режут по живому.

Щелк!

Мальчик отпрянул, сжался в комок на стуле. На секунду даже зажмурился. Но затем открыл глаза.

Щелк!

Мужчина обрезал ленту зеленой кожуры яблока. Она упала к его ногам.

– Сколько раз тебе, наверное, твердили: «Лгать нехорошо. Позорно», – сказал мужчина. – Десять? Сто раз?

Нет ответа.

Мальчик не отрывал взора от его свежих порезов.

Опустил глаза долу.

Яблочная кожура на полу.

Мужчина наступил на нее ногой. Раздавил.

– Руку протяни, – попросил он.

Мальчик не пошевелился.

– Я кому сказал? Ну?! – Мужчина слегка повысил голос: – Руку сюда! Правую. Ты же не левша. Ладонью вверх!

И ребенок подчинился. Подобно загипнотизированному сомнамбуле.

Мужчина вложил ему в руку очищенное яблоко, испачкав ладонь липким соком.

Пальцы мальчика дрожали. Застыв в ступоре, он продолжал сидеть с вытянутой рукой с яблоком.

– Кушай яблочко, гаденыш, – словно хищник из «Красной Шапочки», широко и победно улыбнулся мужчина. – Жуй!

Мальчик поднес очищенное яблоко ко рту.

– Лады. Ты ж голодный. Ешь. – Мужчина сочувственно вдохнул. – Десерт беседе не помеха. А вранье не выход из сложившейся ситуации.

Мальчик послушно укусил яблоко. Ощущая его медовую сладость, он глядел на ножницы, которые мужчина продолжал сжимать в кулаке.

Глава 3 Ревность

Когда-то давно…

Облачное хранение памяти

Самая яркая картина из его малолетства. Ему пять. Отец еще жив. Вскоре он умрет от передозировки. «Скорая помощь» окажется бессильной – отец скончается на руках врачей в квартире матери, так и не успев за все проведенные совместно годы с ней официально расписаться.

Но сейчас отец жив и здоров. Весел, оживлен, разговорчив и одновременно внутренне сосредоточен: впереди у него вечерний спектакль. Он сам забирает пятилетнего сына из детского сада. Тот недалеко от филиала Малого театра. Они вдвоем пробираются через паутину кривых безлюдных переулков Замоскворечья, и отец по пути рассказывает ему: «В желтом особнячке коптил небо жадный купец, он поймал на Оке золотую рыбку, сварил из нее уху, но золотая рыбка даже вареная наказала его». «А в доме с колоннами обитал один чувак прикольный – он писал памфлеты и стал прототипом другого чувака, кричавшего: „Карету мне, карету!“»

Он слушает отца с упоением. Он не знает слова «памфлеты», но уже знаком со словом «чувак». Отец его – молодой, высокий, красивый – похож на принца в байкерской куртке. В ухе у него по тогдашней моде стальная серьга с жемчужиной.

Они добираются до филиала Малого театра, попадают внутрь через служебный вход, и отец ведет его по коридору в свою гримерку. Он делит ее с двумя другими актерами, но они в сегодняшнем спектакле не заняты. Пьеса называется «Лес». Спустя годы он, повзрослев, делает для себя вывод: в тот вечер давали именно «Лес» Островского, и отец играл в нем бывшего гимназиста и любовника капризной стареющей барыни.

Отец переодевается и гримируется перед зеркалом сам. А он… он сидит на стуле, болтает ногами и уплетает пирожок с яблоками, купленный отцом по пути в театр. Он всегда голодный и не прочь поесть! После звонка для актеров в гримерку входит пожилая билетерша и с рук на руки принимает его, пятилетнего, у отца перед выходом на сцену.

Билетерша сначала поит его чаем с вареньем в комнате для персонала. А после третьего звонка для зрителей ведет за руку через опустевшее фойе и благоговейно останавливается перед мраморным бюстом кудрявого ухаря в рубашке а-ля Байрон. Бюст корифея Малого театра Хрисанфа Блистанова – великого романтического трагика. Ему он, маленький Блистанов, приходится по отцу праправнуком. Именно поэтому к нему в театре и в его филиале особое отношение. Кровь! Порода! Традиции! Живая история! И отцу его многое позволено из-за громкой фамилии. Даже его тайные пороки. Даже серьга жемчужная а-ля Вермеер в ухе.

Театральный зал наполовину пуст. С верхнего балкона он вместе с билетершей созерцает первое действие «Леса». Ему, малолетке, скучно, взбадривается он, лишь когда на сцене появляется отец. А в паузах он размышляет о матери. Она не пришла в садик его забрать. Мать является лишь к окончанию спектакля. Ждет их у служебного входа. Мать, по обыкновению, сутки пахала в своей полиции. Она приезжает к театру без формы, «по гражданке»: сильно накрашенная, на высоких каблуках и в джинсах-скинни, всеми силами старающаяся выглядеть круто и сексапильно. Она тщится превзойти прелести «актерок» и прочих девиц – от фанаток-поклонниц, осаждающих отца, до пьяных проституток из ночных баров, где он частенько зависает надолго. По меткой исторической пословице прапрадеда-корифея: «Бегает от дома, точно черт от грома».

Две полоумных фанатки (одна даже с букетом) караулят отца у служебного входа и в тот памятный вечер. Кидаются к нему – вроде за автографом, одна сует букет и… буквально вешается ему на шею – бесстыдно и пылко.

– Ты чего к нему лезешь? – кричит ей мать, быстро подходя к ним.

– Да пошла ты! – Фанатка прижимается бедрами к отцу, пытаясь его поцеловать, вроде в щеку. Но целит в губы, оторва!

У отца заняты обе руки: правой он крепко держит сына, а в левой – букет роз с напиханными туда записками с телефонами фанаток (сотовые в те времена еще большая дорогая редкость). Мать вырывает у него букет роз и тычет им фанатке в лицо:

– В морду тебе! В харю цветочки! Отвали от него, потаскуха!

Мать ревнует отца безумно, страшно. Страстно! Громко! Она забывается и ведет себя неприлично. Недостойно офицера полиции, пусть и «в свободное от исполнения служебных обязанностей время».

«О ревность, ты яришься и кипишь! И словно хищный лев алкаешь крови!» – возвещал некогда со сцены корифей Хрисанф Блистанов.

– Сука! Да ты сама отвали! – визжит вторая фанатка.

– За оскорбление – статья! Еще слово – и в «обезьяннике» у меня насидишься! – Мать выхватывает из кармана косухи «корочку» и сует под нос фанатке. Швыряет на тротуар букет роз. Топчет его.

Фанатки мигом отшатываются от отца.

– Не связывайся с ментовкой, – шипит одна фанатка другой. – Мы ж и виноваты останемся!

Они почти бегом несутся к Садовому кольцу. Одна вдруг останавливается, оборачивается и орет:

– Подавись своим нариком! Кому он нужен? Ни в одном сериале не снялся, лузер!

У матери злое лицо в тот момент. А он, маленький, напуган скандалом. Отец, источник всех несчастий, берет его на руки. И одновременно машет проезжающему такси. В машине мать и отец молчат. Мать – гневно, отец – с виноватой кривой усмешкой. В тесной «двушке» на окраине, доставшейся матери от ее родителей, отец сажает его на кроватку и просит раздеться самостоятельно. Родители уходят в комнату и закрывают дверь.

Голоса… Мать кричит… Звук пощечины… Отец что-то тихо бормочет в ответ…

Он, пятилетка, уже давно приучен раздеваться и одеваться сам. Но обожает, когда мама ему помогает. Надевает рубашку, вязаную кофточку, курточку. На голову – теплый шлемик с ушками. Опускается на колени и зашнуровывает крохотные ботинки. А зимой мама надевает ему комбинезон-пуховичок – валяться в сугробах. И натягивает варежки, целуя каждый его пальчик.

Мама, когда не ревнует отца к «потаскухам» (она называет их порой и совсем непечатно, если ей кажется, что ее никто не слышит), сущий ангел. Ему, своему сыну, она дарит любовь и заботу. И тепло… и нежность.

Но сейчас он в комнате в полном одиночестве. Ему опять скучно и неуютно. Уже поздно, и его клонит в сон. И одновременно тянет плакать и ныть. Он спрыгивает с кроватки и бредет к закрытой родителями двери, дергает за ручку, но изнутри дверь подперли стулом.

Всхлипывание… вздох… Мать плачет?

Стул чуть отодвигается, и он заглядывает в щель.

Мать и отец, сплетенные, на полу у дивана. Темные густые волосы матери разметались по вытертому коврику… Они совершенно голые оба. В комнате горит яркий свет. И он, пятилетка, долго наблюдает за родителями.

А затем возвращается к себе и ныряет в кроватку. Поворачивается на живот, утыкается лицом в подушку. Странное чувство охватывает его…

Он завидует отцу.

Не полностью понимая смысл увиденного, он тем не менее желает оказаться на месте отца.

Повзрослев и превратившись в молодого мужчину, он всегда в размышлениях о тех событиях убегает сам от себя: «К черту, к черту, пофиг, пофиг…» И одновременно задает вопрос: он ревнует лишь мать? Или всех понравившихся ему женщин?

А в тот вечер… уже ночью отец (облаченный в махровый халат) является к нему, удивляясь:

– Не спишь до сих пор? Ну даешь, старик! Сказку почитаем?

Он, повернувшись в кроватке, недовольно отпихивает отца от себя. И заявляет мятежно:

– Ты плохой!

– Я? – удивляется отец. Жемчужная серьга его в ухе мерцает, на шее – след алой помады. Он до боли смахивает сейчас на принца из «Десятого королевства», они недавно смотрели его всей семьей по видео. – Ну прости меня. У театра ты ведь не сдрейфил? Нет? Храбрец! А мама наша просто вспылила. У нее, словно в пьесе, горячее сердце. Но, понимаешь, это круче в сто раз, чем светит, да не греет. Мы с тобой оба маму должны беречь. Мы ж мужчины. А она – слабая женщина. Если я накосячу, ты меня поправишь, договорились, сын? Ты ж у мамы всегда на первом месте. Ты – самый главный. И так будет всегда. Запомни.

Из всего заявленного отцом в тот вечер он в свои пять лет запомнил лишь его последние фразы. И хранил их в своем сердце.

А отец утром испаряется и пропадает почти на неделю. Мать не находит себе места. Под ее глазами – темные круги от бессонницы.

Позже, уже взрослым, из сплетен полицейских доброхотов – коллег матери он узнает: мать, по обыкновению, на дежурной машине с мигалкой лично разыскивала отца – по барам и ночным клубам. И даже на квартирах соперниц. И в ходе тех «рейдов» она с коллегами часто накрывала наркопритоны.

Затем отец появляется. И дома вновь воцаряется бесшабашное семейное счастье.

Но ревность…

Она затаивается.

«Ревнуют не затем, что есть причина, а только для того, чтоб ревновать. Сама собой сыта и дымит ревность!» – устами шекспировского Отелло некогда предупреждал потомков великий трагик Хрисанф Блистанов.

Словно в воду… в омут глядел корифей с Кручи.

Глава 4 Ужасающие обстоятельства

– Ужасающие обстоятельства убийства. Потерпевшему нанесли множественные раны. Причем использовался сельскохозяйственный инвентарь.

Арсений Блистанов на секунду умолк. Катя, внимавшая ему, глянула на мужа – Гектор слушал невозмутимо.

– Потерпевшего ударили по голове, – продолжил Арсений Блистанов. – Наносили удары ломом в спину, видимо, пытались проткнуть его насквозь, пригвоздить к земле. Но не удалось. Тогда его перевернули на спину и уже косой…

– Косой? – переспросила Катя.

– Вроде литовка называется, такой сено в деревне заготавливают. – Арсений Блистанов поморщился. – Ею засадили мужику в лицо, пробили челюсть. Коса у него в черепе застряла. Убийце же показалось мало. Он облил тело горючей жидкостью и поджег. Тело наполовину сгорело. И экспертизы не смогли установить точно, от чего он умер: от кровопотери из-за ударов этих зверских или от огня?

– Или от всего вместе… – Гектор пожал широкими плечами. – Комплекс наложившихся друг на друга причин?

– Когда произошло убийство? – Катя, обращаясь к Арсению Блистанову, внезапно ощутила смутную, пока еще не осознанную тревогу.

– Одиннадцать лет назад, – ответил Блистанов.

– Выходит, старая история? Одиннадцать лет – большая давность. А убийцу тогда поймали?

– Обвинили его сына.

– Он получил срок? Все еще в тюрьме?

– Сыну тогда было одиннадцать лет.

Катя подалась вперед, облокотилась на стол. Ощутила уже леденящий холодок в груди.

– Пацан? Малый ребенок? – Выражение лица Гектора тоже изменилось. Его показная бесстрастность улетучилась. – Убийца? В одиннадцать?!

– Ага. Причем совершивший особо жестокие действия. Садист. Он полностью признался тогда в убийстве отца. – Арсений Блистанов выдержал паузу. – Конечно, он не достиг возраста уголовной ответственности. Малолетка. Они возились с ним. А потом дело вроде совсем прекратили. И скинули в архив.

– Прекратили из-за недостижения обвиняемым возраста ответственности. – Катя кивнула, поправив высокий ворот водолазки-безрукавки.

– Наверное. Или по иной причине. – Арсений Блистанов снова помолчал. – Я не знаю точно. А мелкий вырос. И сейчас, через столько лет, заявляет: он, мол, ни в чем не виноват. И отца своего не убивал.

– Сеня, а кому парень говорит подобное? – поинтересовался Гектор.

– Мне он сказал. И другим тоже. Разным людям. – Арсений Блистанов нахмурился: – Разобраться мне надо в том старом убийстве. Я хочу… то есть я обязан докопаться до правды. Ну, мне просто позарез это нужно, понимаете? И ему тоже. Он настаивает сейчас с пеной у рта на своей полной невиновности. И я подумал… Я часто вспоминаю наше совместное расследование в Полосатово. Круто мы тогда все провернули, и быстро. То есть это вы, Гектор Игоревич, и вы, Катя. Высший класс! Я-то вам просто помогал, чем мог, и учился у вас обоих[1]. Но сейчас… я отдаю себе полный отчет: я не способен справиться в одиночку с расследованием отцеубийства. А вы – дело другое. У вас опыт, ум, профессиональные знания. Посодействуйте мне снова, пожалуйста! В этом моя просьба к вам и заключается. Чисто личная просьба. Но мне необходима ваша помощь, поверьте!

– Арсений, я ушла из полиции и больше никакого отношения к ней не имею. – Катя наблюдала за Блистановым: с момента их последней встречи капитан полиции Арсений Блистанов как будто изменился, он показался ей иным. По-прежнему слегка рыхлый, обожающий вкусно поесть, рыжий, восторженный, во многом все еще сущий мальчишка, несмотря на свои двадцать семь лет. Очень яркий и непосредственный, он сейчас будто померк – осунулся, потускнел. Катя в тот момент даже подумала, что Блистанову нездоровится. Он простудился.

А если он здоров, то… Она пока еще не могла разобраться, что именно ей кажется странным и в самом Блистанове, и в его неожиданной просьбе.

– Мы с Катей отрясли с себя прах и пепел госслужбы, – объявил Гектор. – Мы теперь абсолютно свободные люди. Моя жена сейчас пишет книгу. И мы скоро с ней снова уезжаем. Ждем лишь новые загранпаспорта с нашей объединенной фамилией. А потом наше свадебное путешествие продолжится. Долгий вояж.

– И куда вы направитесь? – Блистанов словно расстроился от этой новости.

– В Трою. В Чанаккале и к горе Иде-Каздаг. И по всей Турции: в Эфес, Милет, в Каппадокию и еще дальше на Восток.

– Я всегда подозревал: Троя вас позовет, Гектор Игоревич, – вздохнул Арсений Блистанов. – Понял. Не вовремя я сунулся со своими заморочками. Даже бестактно с моей стороны. У вас такое событие в жизни: свадьба, путешествия… Планы ваши, а я… Извините меня.

– Гек, нам паспортов с биометрией ждать еще больше двух недель, – тихо заметила Катя. И обратилась к Блистанову: – Арсений, а старое дело об убийстве и поджоге трупа… оно чем-то важно для вас?

– Очень важно! Я должен разобраться. Напоследок, перед уходом на гражданку со службы.

– Убийство произошло в Полосатово? – по своей прежней репортерской привычке продолжала задавать вопросы Катя.

– Нет.

– В Перхушково? Где вы с матерью живете? – предположил Гектор.

– Нет. Оно вообще случилось не в Подмосковье. В Кукуеве.

– А где град Кукуев? – усмехнулся Гектор.

– Недалеко от Тарусы. На Оке. И кстати, я сейчас не живу у матери в Перхушково. – Голос Арсения Блистанов слегка изменился. – Мы с вами тогда дело в Полосатово раскрыли, и я в августе решил жить самостоятельно. Отдельно. Квартиру себе снял поближе к Полосатово. А сейчас, в отпуске, я себе нашел однушку в Москве.

– Никогда не слышала про Кукуев, – призналась Катя. – В Тарусу я с подругами ездила на машине, в музей Цветаевой.

– Он заявляет, в Кукуеве очень красиво. Ока, лес, – ответил Блистанов.

– Кто? Бывший малолетка – отцеубийца? Садист с косой? – хмыкнул Гектор.

Блистанов кивнул.

– Он ваш друг? – изумилась Катя.

– Он мой знакомый. Приятель. – Блистанов опустошенно откинулся на спинку стула. – Ладно. Извините меня. Мы так славно пировали. Праздновали вашу свадьбу. А я все испортил ужасающими подробностями убийства.

И правда, думала Катя, сначала им с Гектором показалось: Блистанов приехал к ним в Серебряный Бор просто поздравить их.

Катя сидела с ноутбуком на первом этаже, в комнате, принятой ею во время первого приезда в дом Гектора за кабинет его отца – генерал-полковника Борщова. Но светлая комната больше походила на дачную террасу: огромное угловое окно, а вдоль противоположной стены до потолка книжные стеллажи с трудами античных авторов, собранием знаменитых «литпамятников» римских и греческих классиков. Наследие вырастивших Гектора и его брата-близнеца деда-ученого и бабки-переводчицы, соратницы знаменитого академика Гаспарова. Кроме стеллажей, дивана и кресел в просторной комнате имелся лишь старинный стол-бюро, перевезенный в Серебряный Бор с дедовской дачи в подмосковном Кучино.

За бюро Катя и устроилась писать. Ее первая книга, представлявшаяся ей в замыслах приключенческим детективным романом о поисках сокровищ на основе их незабываемого путешествия с Гектором к Небесной горе Хан-Тенгри[2], продвигалась вперед быстро и на удивление легко.

Но возникали и препоны. Из прежних намерений Кати творить наверху в лофте-спортзале во время тренировок Гектора, одновременно любуясь им «в палестре», не вышло ничего путного. Правда, место железной солдатской койки Гектора заняли два их рабочих стола с офисной техникой – напротив друг друга, но пользы делу написания книги они не принесли. Увы, увы… Да и какая польза, когда Катя смотрела не в ноутбук, а на мужа, завороженно следя за его тренировкой в стиле тибетского Маг Цзал, и в результате не выжимала из себя и трех абзацев текста?

И Катя решила изменить тактику. Теперь лишь первые четверть часа она восхищалась мужем «в палестре», затем подхватывала ноутбук, посылала Гектору воздушный поцелуй и тихонько уходила вниз, на террасу. С книжного стеллажа здесь на нее словно строго косился гипсовый бюст слепого Гомера, призывая к трудолюбию. А рядом в инвалидном кресле-каталке располагался свекор Игорь Петрович.

Многие в разговорах с Катей, в том числе и полковник Гущин, называли ее свекра безумным. А она считала больного, пережившего инсульт от великого горя и потрясений парализованного генерал-полковника Борщова запертым в его теле жестоким коварным недугом. Она уверяла и Гектора, и сиделку: с генералом надо постоянно общаться, вовлекать его в жизнь. Он не должен ощущать себя брошенным, покинутым домашними. Внешне безучастный, не способный к движениям и эмоциям из-за паралича, внутренне, по абсолютному убеждению Кати, он полностью сохранил и свою личность, собственное «я», и понимание происходящего, и любовь к Гектору, и скорбь, боль сердечную в отношении второго сына – близнеца Игоря, зверски казненного чеченскими боевиками.

Когда свекор относительно неплохо себя чувствовал, Катя во время работы над книгой сама привозила его в инвалидном кресле на террасу. В его присутствии она усердно «творила» и одновременно увлеченно рассказывала ему о Гекторе и о событиях их недавнего путешествия на Иссык-Куль и к Небесной горе. Вершить сразу несколько дел ей помогала привычка, усвоенная в пресс-службе, когда она, полицейский криминальный обозреватель, могла одновременно строчить в ноутбуке сенсационные статьи, общаться по мобильному с коллегами, просматривать оперативные сводки, узнавать самые горячие новости.

– Игорь Петрович, представляете, когда мы первый раз поднялись в горы в поисках ориентира на Хан-Тенгри и поняли: место не то, неподходящее, я ужасно растерялась, – признавалась Катя генерал-полковнику Борщову, одновременно быстро печатая на ноутбуке. – Пала духом. А Гек нам всем: «Спокойствие, только спокойствие!» И предложил искать дальше.

Она взмахнула рукой и… увидела мужа. Гектор стоял, прислонившись к дверному косяку, слушал ее и улыбался. Возник он бесшумно, словно тень.

– Она книгу начала, папа. Свою первую! – Гектор тоже обратился к безмолвному отцу. – Зашибись! Бестселлер будущий. Никаких советов не смею давать ей – писателю моему. Но сердце екает… надо как «Мумия – принц Египта»: тайна, убийства, погони, поединки, мистика, ужасы, жуть! И море, море любви! Читательницы в осадке. Адски завидуют вымышленным персонажам. Шок и трепет. Восторг. Хайп. Хейт. Дело в шляпе. Книга в топе. Шквал комментов – хвалебных и злобных. Слава и признание.

– Я учту пожелания, – многозначительно пообещала Катя.

– А к нам едет Полосатик, – объявил ей Гектор. – Собственно, он уже у ворот.

Капитан полиции Арсений Блистанов, прозванный Гектором и Катей Полосатиком, явился с букетом роз и большим тортом.

– Поздравляю вас, Катя, Гектор Игоревич! – радостно заорал он на весь участок, заруливая в ворота и высовываясь из окна своей старенькой машины (прежде, в Полосатово, он передвигался либо на полицейской патрульной, либо вообще на электросамокате).

Арсений вручил Кате букет, обнял Гектора, всучил ему коробку с тортом, сразу объявил, по своему обыкновению: «Я есть хочу. Я голодный».

Обедать решили на воздухе за садовым столом, сентябрьский день выдался по-летнему теплым и солнечным. Катя разрезала торт, половину его отложила для свекра и сиделки (та осталась с генералом в доме, стараясь не мешать прибывшему гостю и его деловым разговорам). Гектор нажарил на гриле бургеров и сосисок. Катя наспех приготовила овощной салат. Гектор принес бутылку красного вина.

За обедом Блистанов поведал им сначала: «Мать моя, начальница, написала рапорт на пенсию. Сказала мне – жизнь для нее на пенсии только начинается. Ну и я линяю за ней. Всегда желал сменить профессию, вы ж знаете. Помните мой чат-бот – предсказатель? Планирую его апгрейдить и продвигать на рынок. ИИ меня влечет. Этому я собираюсь свою жизнь посвятить. Я айтишник по призванию. В Полосатово я должность и кабинет практически освободил уже. В министерский отдел „К“ тоже не вернусь. Я в „К“ пахал исключительно ради матери моей, начальницы. Наскребу денег, возьму кредит – свою компанию айтишную открою. Буду отныне на себя вкалывать».

«Мать моя, начальница» Раиса Козлова являлась в последнее время практически единственной женщиной-генералом в системе МВД. Но карьера ее на высоком руководящем посту складывалась всегда непросто из-за завистников и недоброжелателей. Видимо, грядущая отставка стала и для нее неким спасительным выходом из сложившегося жизненного тупика. Арсений Блистанов, налегая на бургеры, поделился доверчиво: «Мать проходит медкомиссию, собирает „болячки“ ради пенсии. А я – в отпуске. Мой рапорт на увольнение уже в кадрах».

А затем он неожиданно сменил тему: «Приехал я к вам в Серебряный Бор, в общем-то, по неотложному делу. – Сделав паузу, пояснил: – Убийство. Небывалое». И завел речь про его «ужасающие обстоятельства».

Гектор подлил ему красного вина в бокал. Полосатик-Блистанов разбавил его на две трети соком и выпил залпом. А прежде он алкоголя избегал, следуя заветам ЗОЖ.

– Ладно. Сам уж буду колупаться. Точнее, мы вдвоем с ним в Кукуев отправимся, на пару. – Арсений поник рыжей головой.

– То есть и без нашей помощи не отступишься? – поинтересовался Гектор.

– Мне просто очень нужно знать: виновен ли он? Или он жертва полицейской ошибки? Ну а ему необходимо доказать миру свою непричастность. Пусть и спустя годы.

– Дело, где фигурирует малолетний ребенок-убийца, весьма редкое, – заметила Катя осторожно.

– У них в Кукуеве и не слышали прежде о подобном! – Полосатик-Блистанов глядел на нее почти умоляюще.

– Гек, – Катя обратилась к мужу, – нас просит наш друг. Разве мы ему откажем? У нас достаточно дней в запасе до получения паспортов и отъезда. Книгу я пока на время отложу.

– Желаешь поучаствовать? Случай тебе показался стоящим внимания? – Гектор внешне был серьезен. Но в его серых глазах – знакомые синие искры.

– Не то слово. Загадочным, трагичным, жутким даже на первый взгляд. Но я не только из любопытства. Арсению наша помощь необходима.

– Да, да! – горячо подключился к обсуждению Полосатик-Блистанов. – Позарез! Катя, вы тогда в Полосатово столько всего мне полезного… А вы, Гектор Игоревич, меня и прежде учили уму разуму, направляли! – От волнения он сбивался, не договаривая фразы. – Вы словно брат мне старший…

– Сеня, пафос отставить, – скомандовал Гектор. – Раз моя обожаемая жена желает, я сделаю.

– Правда? – за Катю обрадовался Полосатик-Блистанов.

– Но есть одна проблема, – заметила Катя. – Потерпит ли ваш приятель вмешательство третьих лиц? Абсолютно посторонних людей?

– Пусть попробует не захо… То есть он согласится! – выпалил Полосатик-Блистанов.

– Имеется и вторая проблема, – объявил Гектор. – Ты наш с Катей товарищ. Но предполагаемого отцеубийцу мы знать не знаем. И, честно говоря, пока он у меня не вызывает симпатии. Катя готова и ему помочь. У нее доброе, отзывчивое сердце. Я служу только своей жене. И, Сеня, заруби себе на носу: для остальных, чужих, я не работаю бесплатно.

– А он… а я не в курсе… есть ли у него сейчас чем вам, Гектор Игоревич, заплатить, у вас суперзапросы… – Полосатик-Блистанов снова горько поник.

– Ты рассуди сам: нам надо с Катей гнать в Кукуев – деревенскую дыру. Пусть там и красиво, но… Это ж глушь. Мы вынуждены отвлекаться на проблемы мутного, подозрительного типа. Тратить на него личное время и средства. Моя Катя даже откладывает книгу. Повторяю: помощь тебе – одно. Дело святое. Но он… останется мне должен.

– Конечно, о чем речь!

– Дослушай до конца, – попросил мягко Гектор. – Условия следующие: раз дело редкое и представляет профессиональный интерес для моей жены, я действую ради нее. Она сейчас пишет свою первую книгу. А затем будут еще книги. У Кати, хотя она человек скромный, накопился солидный опыт, понимаешь? И немало сюжетов и фактов. Она всегда находилась в гуще событий и не просто наблюдала со стороны весь процесс раскрытия преступлений, но и лично участвовала, пусть и в роли полицейского журналиста. Если мы с ней, помогая тебе, возьмемся за кукуевский ужастик, главной в расследовании будет она. Я – приданные силы и спец по узкому, непубличному профилю.

– Гек! – не выдержала Катя, не зная, смеяться ей либо сердиться.

– Спокойствие, только спокойствие. Я излагаю ugly truth[3]. В уплату долга я потребую с твоего приятеля согласие на использование моей женой в будущем, если ей понадобится, всех событий и фактов, в том числе из его частной жизни и жизни его семьи, из прошлого, настоящего и всей информации, полученной нами в ходе расследования. Для ее книги – детектива. Причем просто словесное обещание меня не устроит – мы заключим официальный договор. И я его заверю у юриста.

– Гек, – Катя коснулась руки мужа.

– Он на все пойдет, – быстро заверил Полосатик-Блистанов. – И делов-то! А я-то испугался, что вы, Гектор Игоревич, с него миллион потребуете и счетчик включите.

– А у него есть миллионы? – усмехнулся Гектор, накрывая Катину руку своей широкой ладонью.

– Он сам вам все о себе расскажет!

– Ты сначала доведи до него мои… то есть наши с Катей условия, – заметил Гектор.

– Арсений, мы вам поможем, раз нужно, – произнесла Катя.

Гектор посмотрел ей в глаза.

Катя дала согласие на участие в расследовании столь легко и быстро не из врожденного любопытства, не из желания докопаться до эфемерной ускользающей правды кукуевской трагедии. И уж конечно, не из-за планов использовать ее «ужасающие обстоятельства» для написания книги. Книги создаются не так…

У нее имелась личная очень веская причина – иного, гораздо более важного порядка.

– Мы уговорились: если сладится, он сразу подъедет. Я ему сейчас позвоню. – Полосатик-Блистанов встал из-за стола, достал мобильный и отошел. Набрал номер в одно касание.

Катю снова поразило: значит, Блистанов с кукуевским приятелем уже прежде обсуждали возможное участие третьих лиц в расследовании и Полосатик поведал ему про них с Гектором. Итак, они все же товарищи? Но отчего Арсений в беседе за столом намеренно от их дружбы отстраняется, отвечает весьма уклончиво?

Блистанов что-то внушал своему собеседнику. И выражение его лица изменилось – оно было почти злым. Ожесточенным. Катя внезапно вновь ощутила внутри холодок. Во что они с Гектором ввязываются?

– Согласен на все условия. Он через час будет у вас в Серебряном Бору! – Полосатик-Блистанов оторвался от мобильного. – Можно ему к вам домой?

Катя глянула на мужа и покачала головой – нет, только не сюда. Она не собиралась впускать кукуевскую тьму с ее тайнами в их дом.

И Гектор понял.

– Кафе местное «Дом 43», недалеко отсюда, – объявил он Блистанову. – Пусть чешет туда. Через час встречаемся. Щассс одному бармалею звякну, юристу – и он мне должен. Он скинет форму договора. И мы его в кафе сначала подпишем. И только потом… твой протеже, Сеня, изложит нам свою версию событий одиннадцатилетней давности.

– Как его зовут? – спросила Блистанова Катя, когда он закончил переговоры со своим кукуевским приятелем, вернулся к столу и она положила ему на тарелку еще один большой кусок торта.

– Елисеев Серафим. – Полосатик-Блистанов засунул за щеку безе с торта.

Словно тень промелькнула на его мальчишеском лице, и внезапно он продекламировал Пушкина, перевирая его, со странной кривой ухмылкой:

– И шестикрылый серафим на перепутье мне явился. И он мне грудь рассек мечом… нет, косой… литовкой острой распорол… И сердце трепетное вынул… Кстати, он, мелкий, папочку сумел тогда одолеть по причине его полной алкогольной отключки.

Катя и Гектор молчали. Полосатик-Блистанов вытер салфеткой губы от сладкого крема.

– Сейчас он, правда, именует себя по-другому, – добавил он. – Но ваш договор, Гектор Игоревич, он подпишет своей настоящей фамилией. И укажет паспортные данные.

Глава 5 Бродяга кэнсин

– Я отца не убивал. Пришло время узнать правду. Я не могу и дальше жить с подобным клеймом. Чтобы меня терзали и ненавидели за не совершенное мной. Избегали, словно прокаженного. Гнали прочь, мешали мне жить.

Серафим Елисеев вещал нервно, сидя в саду под тентом кафе-ресторана «Дом 43», куда Катя, Гектор и Арсений прогулялись из дома пешком. Он тоже явился своим ходом, сильно запыхавшись, но не опоздав ни на минуту.

– Я Симура Кэнсин, – заявил он Кате и Гектору. – Но иногда меня зовут Бродяга Кэнсин. Я привык.

– Серафим Елисеев вы?.. – словно не слыша его слов, уточнил Гектор.

– В прошлой жизни.

– Симура… уменьшительное от Серафима, да? Сима, Симочка, Симура, – хмыкнул Гектор, не спуская с него глаз. – А Бродяга Кэнсин[4] – самурайская манга, кажется? Химура Кэнсин – странствующий самурай – ронин. Фанатеете от манги, юноша?

– Нет. Меня еще в школе так одноклассники прозвали. И я выбрал это имя. Прижилось.

Катя вежливо представила себя и мужа. Гектор заказал официанту им с Катей кофе: по их сложившейся традиции ей – мятный капучино, себе – двойной эспрессо. Бродяга Кэнсин, он же Серафим, попросил ягодный смузи. Арсений Блистанов – ничего. Катя отметила: он насторожен. А его кукуйский приятель, напротив, – сама наигранная безмятежность, лишь голос выдает его скрытую нервную неприязнь. К кому? К ним с Гектором? Или к Блистанову?

Симура Кэнсин… Катя решила звать его так, раз он по понятной причине отринул от себя отцовскую фамилию. Совсем еще зеленый на первый взгляд. Румяное лицо, открытый взгляд. Волнистые темные волосы – буйные, густые и непокорные, стрижка стильная. Он выглядел моложе Арсения, но у них же разница в пять лет. Тонкий, хрупкий, долговязый двадцатидвухлетний парень. Лишь немного ниже высокого Гектора с его ростом 188. Красивый брюнет, обращающий на себя женское внимание. Креативный, задумчивый, слегка отрешенный, рассеянный с виду. Или все – маска? Притворство? Сожженный труп отца, коса-литовка, острием застрявшая в черепе мертвеца… Кол – лом, им били несчастного в спину, пытаясь пригвоздить к земле…

Облаченный в черную толстовку с капюшоном и брюки карго, темных солнечных очков Симура Кэнсин не носил. Катя заметила: он смотрит на обручальное кольцо Гектора из железа. У него самого на указательном пальце левой руки поблескивало серебряное кольцо с прикрепленной цепочкой «открытой ладонью Фатимы» – иудейским символом.

Катя решила не делать пока никаких скоропалительных выводов насчет их нового с Гектором знакомого.

– Арсеня меня заверил: только вы мне способны помочь. – Симура Кэнсин пристально, весьма придирчиво разглядывал Гектора и Катю. – Вы журналист?

– Я раньше работала криминальным обозревателем в пресс-службе полиции, – коротко ответила Катя.

– А вы охотились на террористов на Кавказе? Мочили игиловцев в Сирии? Вы крупный игрок типа Кейбла в «Геймере»? – обратился Симура к Гектору.

Катя подумала: «Он нас допрашивает, а не мы его».

– Ты слил? – обернулся к Полосатику-Блистанову Гектор.

– Я ему сказал: вы Гектор Троянский и Ассасин Крид в миксе. Элитный Контрабас – ликвидатор, – серьезно и важно ответил Полосатик-Блистанов. – Суперпрофи. То есть вы оба профи. И вы совсем недавно поженились.

Симура вежливо заулыбался.

– Договор подпишем? – Гектор вытащил из папки три экземпляра договора, присланного ему юристом (он их распечатал дома и захватил в кафе). Положил бумаги перед Симурой.

– Ага, я готов. – Тот забрал ручку из папки, быстро пробежал глазами текст и снова обратился к Кате: – Вы собираетесь написать о моей истории книгу? Документальный триллер?

– Вам бы этого хотелось? – вопросом парировала Катя.

– Очень. – Симура снова улыбнулся – обезоруживающе. – Представляете, популярное чтиво обо мне? И вся правда о моей невиновности предана огласке. И самое главное – изобличение настоящего убийцы папы. Он ведь до сих пор на свободе – убийца. Его же так и не поймали тогда. А вы назовете в триллере его имя.

– Ставь закорючку свою, и начнем, – холодно оборвал его Гектор. – И запомни, пацан: интереса ты пока представляешь около нуля. Тем более для моей жены. Что ты и кто ты – еще полная неопределенность. И дело твое – хмарь, Химура Кэнсин. Мы просто идем навстречу просьбе нашего друга Сени. Он за тебя активно хлопотал.

Симура покосился на Блистанова, подписал настоящей фамилией с паспортными данными все экземпляры договора. Гектор проверил и убрал их в папку.

– Продолжаем разговор, – объявил он. И положил кусок тростникового сахара в чашку мятного капучино Кати (официант принес заказ), словно передавая ей инициативу.

– Вы живете по-прежнему в Кукуеве? – спросила Катя Симуру.

– Нет. Я вообще туда не ездил после гибели отца. Я в Москве.

– С вашей мамой?

– С теткой.

– Сестрой матери? – уточнила Катя.

– Троюродной – отца. Точнее, раньше жил у нее. Когда в школе учился. Но я и тогда почти все время проводил в школе-интернате.

– Специнтернате? – Гектор попробовал свой двойной эспрессо.

– Нет. Частная платная школа-интернат. С кампусом. Я учился в математическом классе. И жил в интернате почти постоянно. К тете наведывался лишь на каникулы, да и то нечасто, у нас в школе постоянно организовывали поездки. На экскурсии и математические олимпиады.

– После школы-интерната вы чем занялись? – Катя ощутила возрастающий интерес.

– Поступил на мехмат МГУ, – безразлично ответил Симура. – По результатам олимпиады меня отобрали на бюджет. Я ЕГЭ сдал полностью еще в десятом классе. Экстерном. Тетка мне заявила: сам крутись, деньги все ушли на оплату частной школы. Университет не потянуть. Но я сам поступил.

– А сейчас? – Катя все более изумлялась: ну и ну!

– Меня руководство факультета решило зачислить в магистратуру. Кафедра теории чисел. – В интонации Симуры вновь слышалось полное безразличие. – Но я еще не решил. У меня личные обстоятельства изменились. Они даже мне дали время подумать до конца октября. Хотят меня туда взять.

– Кафедра теории чисел… Ты у нас математический гений? – усмехнулся Гектор.

– Чистая математика мне всегда давалась легко, я ею занят и увлечен, – ответил ему Симура. – Когда мы жили в Кукуеве, я учился в школе в Тарусе. Но уже тогда отец подумывал меня отдать в математическую школу в Москве, ему учителя советовали из-за моих способностей. Но он не успел. Тетка за него постаралась.

– В Кукуеве остались ваши родственники? – продолжила Катя.

– Мать там живет. Бабушка – ее мать.

– Вы поддерживаете с ними отношения?

– С матерью виделся раза три – еще школьником и потом, после совершеннолетия. – Симура начал отвечать совсем вяло, словно нехотя. – И с бабкой тоже раза три-четыре. Уже в старших классах и в универе. Она наведывается в Москву. Останавливается в отелях. Приезжала ко мне в МГУ.

– Вы жили в студенческом общежитии?

– У меня своя студия однокомнатная. Отец мне оставил в наследство. В Москве квартиры покупал и записал все на мое имя, не на мать. Я живу в доме, где старая сцена театра Фоменко.

– Студия на Кутузовском проспекте? Окнами на Москва-Сити? – Гектор скрестил руки на груди.

– Верхний этаж. И сплошные шишки в соседях, – ответил спокойно Симура. – Словно в вашем Серебряном Бору. Я на байке в природный парк-заповедник сейчас даже въехать не мог, запрещено. Пропуска лишь у тех счастливчиков, кто здесь живет. Сербор закрыли, запечатали. Шел сюда – сплошные заборы до неба, поместья. Гектары леса. Байк я на стоянке приткнул.

– На парковке у КПП самокаты напрокат и велики, бери – рассекай, – в тон ему ответил Гектор. – Сеню на тачке его пропустили по корочке полицейской. Итак, покойный фатер приобрел на твое имя студию окнами на Москва-Сити?

– Он немало покупал всего… – Симура отвернулся, разглядывая «Дом 43».

– Ваш отец был богат? – вновь уточнила Катя.

– А мы думали, он пахарь деревенский. В Кукуеве. – Гектор допил эспрессо.

– Валяй – рассказывай, – буркнул молчавший доселе Арсений Блистанов. – Выкладывай всю информацию.

– Они с компаньоном владели предприятием и складами на пристани. И еще цехом по производству упаковки. И молочную ферму отец имел уже отдельно от компаньона. Сейчас ничего не осталось. Ферма, предприятие, склады уплыли от меня сразу после его гибели. Цех позже у компаньона отца выкупила или отжала бабка. Она и сейчас им распоряжается. Мать… она пьет. Лежала в рехабе. Совсем деградировала ментально. – Симура перечислял снова нехотя. – Тетка – сестра отца… она бездельница, рисует от скуки, театралка, раньше много ездила за границу, пока я учился в интернате. Им всем, в общем-то, всегда было на меня плевать. Они меня избегали. Наверное, считали убийцей.

– Но ваша тетя забрала вас к себе в Москву из Кукуева, – напомнила Катя.

– В глаза она мне всегда твердила: «Никогда тебя не обвиню в смерти брата». Но мы редко с ней вообще об этом разговаривали. Она меня сбагрила в частную школу-интернат. Неделями мне не звонила по мобиле даже, когда я учился. А сейчас она живет своей жизнью.

– Она являлась вашим опекуном и законным представителем в детстве? – задала Катя новый важный вопрос.

– Ага.

– А мать, бабушка? Они отказались от вас?

– Получается – да. Думаю, я у них страх вызывал. Отвращение.

– Догадываюсь о ваших чувствах. – Катя старалась говорить искренне. Хотя она воображала его чувства с трудом. Паренек вообще теперь представлялся ей абсолютной загадкой после рассказов о капитале отца, своих выдающихся способностях в математике, позволивших ему выбирать и колебаться: остаться ли в магистратуре МГУ по приглашению кафедры или нет. – Перейдем к событиям убийства и предшествующим им. Расскажите нам, что произошло тогда? Ваши личные воспоминания, эмоции?

– Я в то лето жил с отцом. – Симура повернул голову и уставился на площадку для барбекю в центре сада ресторана, видимо не желая встречаться взглядом с собеседниками. – Родители весь год не ладили. Отец подал на развод, и их должны были уже вот-вот развести окончательно. Но я не вникал, они мне не говорили ничего. Я узнал это позже, от тетки. Отец специально переписал на меня свою недвижимость. Не хотел с матерью ничем делиться. Они существовали раздельно в то лето. Мать осталась в нашем доме, где я родился, отец ее оттуда выгонял – дом ведь наполовину его, но она не уходила. Закатывала дикие сцены. А папа… он уступил… снял дом у своего компаньона Тиграна и забрал меня. Но мы вскоре уехали и оттуда. Папа обожал рыбалку. Мы перебрались в дом его матери, моей покойной бабушки. Он там был убит.

– Все аморфно, – бросил ему Гектор. – Мало конкретики. Месяц, число, когда вы отправились рыбачить в бабкины угодья.

– Июль. Вторая половина, – ответил Симура. – Стояла прекрасная жаркая, солнечная погода. Потом хлынул дождь.

– Дом, где вы последние дни провели с отцом, расположен в Кукуеве? – уточнила Катя.

– На берегу Оки. От Кукуева надо либо недолго ехать на машине, либо плыть на лодке. Старики обитали на отшибе: дед служил бакенщиком[5] на реке. Отец все оставил в родительском доме почти без изменений. Лодочный сарай – он держал в нем надувную лодку и моторку для рыбалки. Уборная там была деревенская… Это я отлично помню. Скворечник-развалюха с «очком». Но обзор открывался потрясающий на Оку, если дверь не запирать. Я всегда сидел с распахнутой дверью: уборная на Круче над Окой и баржи плывут к пристани… Я балдел в натуре от видака. Меня отсутствие обычного бытового комфорта не напрягало. Я и лопухом подтирался. Мы туалетную бумагу тогда с отцом просто забыли в горячке сборов. Но позже папа рулоны в супермаркете купил в Тарусе. И я подтирался уже цивилизованно. А сидеть в уборной с распахнутой дверью мне папа запретил.

Катя внимательно слушала Симуру. Его непосредственность, казалось, зашкаливала. Именно так она решила в тот момент. Хотя кое-что ей уже показалось весьма необычным. Но в их первую беседу она и предположить не могла: странности вскоре начнут множиться, словно вылупляясь из кокона еще более поразительных и необъяснимых противоречий, несоответствий, воспоминаний, утверждений. Зигзагов чужой памяти. Окажется ли все обычной ложью? Или чем-то гораздо более сложным и пугающим? Зловещим?

– Значит, дом бакенщика-деда – место убийства вашего отца. – Катя решила не вестись на фразы Симуры про «уборную». В тот миг ей все представлялось юношеским стебом. – Что с ним стало в дальнейшем? Он сломан, продан?

– Он мой. Его отец тоже на меня записал. Но я туда не ездил с тех пор. Я не представляю его нынешнее состояние. Внутри имелась большая теплая печь. Обогреватели еще раньше папа привез. И холодильник купил маленький новый для прикормки и червяков в банках. Дом славный: голубой, с резными наличниками, настоящий деревенский, в три окошка. И вишневый сад вокруг. Забор покосившийся…

Внезапно у Симуры зазвонил мобильный. Он глянул на экран, встал и отошел.

– Я немножко занят, но скоро освобожусь. И к тебе сразу, – донеслись до них его негромкие фразы. Тон Бродяги Кэнсина изменился: нежность и радость сквозили в нем. – Быстро домчу. Купить по дороге… Ага… конечно… И я очень скучаю…

Личный, трепетный разговор с кем-то близким, дорогим.

Звон стекла…

Арсений Блистанов, неловко повернувшись, задел локтем стакан с недопитым смузи Симуры, и тот опрокинулся, покатился по столу, грохнулся на каменную плитку ресторанной дорожки.

Вдребезги.

Полосатик-Блистанов побагровел.

– Бывает, Сеня, – обратился к нему Гектор. – Официант уберет. Ты сам только не поранься об осколки.

Симура вернулся, дав отбой.

– Извините. Срочный важный вызов.

– Сколько же вы были в доме бакенщика в том июле? – задала Катя новый вопрос.

– Дня четыре. Или три.

– Рыбачили на Оке?

– Мы плыли на надувной лодке. Рано утром. Заря еще занималась. Или нет… темно было, ночь. – Симура нахмурился. – Отец греб, а я сидел на корме. Держал брезент.

– Брезент? – переспросил Гектор. – Зачем он вам потребовался на рыбалке? Палатку ставить?

– Сеть, наверное, в него завернули и удочки отца. Мы приплыли в замечательное место. Берег и лес густой. Мы рыбачили. Поймали сома, щуку и лещей.

– Вы разбираетесь в рыбе, – заметила Катя. – Я, например, не отличу леща от окуня. Щуку, конечно, знаю… А сомы в Оке тоже водятся?

– Мы поймали в том месте большого сома. Я помню. Это его я вез завернутым в брезент, не удочки.

– Уже на обратном пути в дом деда, когда возвращались с уловом? – ввернул Гектор. Катя отметила: он слушает парня тоже очень внимательно. И крайне серьезно.

– Наверное. У меня в голове все смешалось, – ответил ему спокойно Симура. – Но я отлично помню голубой дом с резными наличниками, скворечник-туалет и… сома в брезенте.

– Рыбалка эта произошла в день убийства? – Катя старалась не упустить важное, основное. Замутненное одиннадцатью годами забвения.

– Наверное.

– То есть? – удивилась Катя. – Да или нет?

– Да. Но меня не было с отцом, когда на него напали, – тихо ответил Симура.

– А где вы находились? – продолжала задавать вопросы Катя.

– Я ушел гулять. И, наверное, заблудился в лесу.

– А коса-литовка? – жестко бросил ему Гектор.

– Я… ничего не знаю про косу.

– А лом? – Катя подыграла мужу: маховик настоящего допроса начал раскручиваться.

– Не помню никакого лома. Я помню лопату. Мотыгу. Под домом лежал инвентарь. От бабки покойной остался, она грядки копала в огороде. Грядки те уже давно заросли травой. А лопата ржавая под домом валялась. Я ее вытащил по просьбе отца.

– Вы печь в доме топили? – поинтересовался Гектор уже иным тоном – нейтральным.

– Топили, когда только приехали. – Симура хмурился все сильнее. Вроде припоминал. Или делал вид?

– Дровами, да? Небось поленница дров имелась у избушки бакенщика? А костерок на берегу во время рыбалки раскладывали? – Гектор словно вел его воспоминания через мглу одиннадцати прошедших лет. – Жидкость для розжига в бутылке с собой привезли или в канистре. В какой таре?

– В маленькой канистре.

– И ты ее плеснул на… что?

– Я облил ею… – Симура внезапно умолк. Он обвел взором сидевших с ним за одним столом. Внезапно он побледнел.

Катя замерла. Ей померещилось: сейчас он им выложит правду. И повинится, ведь раньше он, мальчишка, уже признавался в убийстве, по словам Блистанова. Гектор легко, исподволь косвенными вопросами вынудил его… будто рыбак зацепил сома крючком и подсек…

– Я отца не убивал! – сипло выкрикнул Симура. Он резко вскочил, почти отшвырнул от себя стул.

– Сядь на место, – приказал ему Гектор.

– Я отца не убивал!

– Не ори. На тебя внимание обращают. – Гектор откинулся на спинку стула. Он сейчас внешне – само спокойствие, расслабленность. Но Катя знала мужа: если Симура, невольно выдавший себя или… все же еще не выдавший? Если он попытается покинуть «Дом 43» и броситься наутек, Гектор побег молниеносно пресечет.

– Не взбухай, – негромко попросил Арсений Блистанов приятеля.

И Симура плюхнулся обратно на стул.

– Я поливал из канистры жидкостью для розжига дрова в костре. Мы его запалили на берегу, там, где рыбачили с отцом, – объявил он тихо.

– Отпечатки пальцев твои на канистре остались? – Гектор смотрел на него в упор.

– Я не знаю. Возможно.

– Вы вернулись с рыбалки в дом деда. – Катя вновь забрала инициативу в беседе в свои руки. – И дальнейшие события? Вы ушли…

– Я убежал из дома… Гулять.

Крохотная пауза между двумя фразами – Катя четко услышала ее в его ответе, по спине полз холодок. В тот миг она посчитала: Симура им всем лжет в глаза. Нагло и отчаянно.

– Отец вас даже не покормил ничем? – невозмутимо продолжила она. – С зари вы с ним на рыбалке. Голодные оба. И даже завтрака он вам не приготовил?

Симура молчал.

– А рыбу вы с ним чистили? – не отступала Катя. – Свежая рыба: сом, щука, лещи – ее же надо обрабатывать, пока не протухла.

Нет ответа.

– Рыбу отец вам на завтрак не зажарил? – Катя решила добиться от него реакции.

– Он пил, – пробормотал Симура. – Водку хлестал. Он спиртное купил в Тарусе в супермаркете, вместе с бумагой туалетной. Много разных бутылок. Даже шампанское.

– Отец в родительском доме пьянствовал? – Катя кивнула. – Поэтому вы и убежали?

– Да.

Катя умолкла: среди скользких и уклончивых ответов вроде наконец-то забрезжило смутное подобие логики.

– Я боялся, – добавил Симура.

– Боялись чего-то конкретного? – Катя пыталась размотать логический клубок до конца, но нить ускользала.

– Он меня пугал.

– Пьяный, да? – Катя опять понимающе кивнула. – Отец вас бил в тот день? Поднимал на вас руку?

– Нет.

– Он вам угрожал?

– Нет. Послушайте, ваши вопросы… Они непростые. И недобрые! Они действуют мне на нервы! Я понимаю, куда вы клоните. – Симура вскинул голову: – Я не желаю, чтобы меня выставляли виновным… вы, люди, согласившиеся мне помочь, пусть и по договору. И ты тоже, – бросил он Блистанову. – Я не мишень для ваших наветов.

– Тебя ж сразу подозревали в убийстве отца, – хмыкнул Гектор. – Одного тебя, между прочим, по словам Сени.

– Вы его больше слушайте, – огрызнулся Симура. – В Кукуеве немало людей, желавших зла моему отцу. А все свалили на меня тогда. Я его не убивал!

– Ладно. Ясно. Мы ж на твоей стороне сейчас, Бродяга Кэнсин, – примирительно улыбнулся ему Гектор. – У нас взаимовыгодный договор. И обязательства перед Сеней.

– Касательно наших «недобрых вопросов», вас раздражающих, – мягко заметила Катя, снова подыгрывая мужу. – Мы обязаны их задавать. Надо прояснить шаг за шагом картину очень давних событий. А установление фактов одиннадцать лет спустя крайне затруднено. Вы не убийца для нас, поверьте. Вы – ключевой важный свидетель.

– Меня не было там, когда отца убили! – Симура вновь повысил голос.

– Я верю вам. – Катя подняла открытую ладонь, помня о знаке Фатимы на его кольце. – Вы убежали из дома от нетрезвого отца. Он пил из-за развода с вашей матерью?

– Он… тогда надрался. А раньше он нечасто пил. Мое ранее детство – оно, в общем-то, было счастливым. Отец меня любил и баловал. И мать тоже… Бабка – не очень. Но потом они все забили на меня… Они занялись выяснением своих отношений. И дома наступил мрак. Я даже из школы не хотел возвращаться, когда мать или отец меня забирали на машине.

– Расскажите о дальнейших событиях. Вы заблудились в лесу, гуляя? – продолжила Катя.

– Я бродил… Промок под ливнем, ослабел совсем, наверное, заснул в лесу. Я не помню. Потом как-то вышел на просеку. Меня подобрали.

– Кто?

– Добрые люди, наверное. – Симура криво усмехнулся.

– А затем?

– Меня привезли в Кукуев. Я сидел в пункте полиции.

– Стало известно об убийстве вашего отца. – Катя кивнула. – Кстати, как его звали?

– Геннадий Елисеев. Его труп нашли.

– Вас, ребенка, допрашивали местные полицейские?

– Сначала один. – Симура опустил голову. – Потом другие… дяди и тетя. Повезли меня в больницу. А после еще в одну больницу и оставили там.

– Какая больница? – Сердце Кати сжалось. Она отдавала себе отчет, через что прошел одиннадцатилетний мальчик…

– Психушка, наверное. Не хочу об этом говорить. – Симура нервно затряс головой. – Пожалуйста, не надо.

Можно было дожимать его дальше, беспощадно и настойчиво, ибо того требовала логика допроса… Долбить и долбить его мозг фразами. Ловить на несостыковках, допытываться, уличать… Особо напирая на то, что он тогда признался. Во всем признался! Но Катя сразу отступилась. Она не настаивала. И не собиралась пока касаться темы «признания». Она больше не работала в полиции. И полицейские правила – жесткие, даже порой жестокие – перестали довлеть. Она теперь ощущала свободу выбора и добровольного отказа от уголовно-процессуального протокола. Она сама решала, о чем его спрашивать, а с чем повременить.

Гектор не вмешивался. И Катя испытывала благодарность к мужу за понимание ситуации.

– О дальнейшем расскажите тогда своими словами – если не очень больно, – обратилась она к Симуре по-дружески.

– Учиться первого сентября в Тарусе я не пошел. Они… полицейские меня отвезли в спецприемник… или школу закрытого типа, с решетками на окнах. Я не знаю точно. Я все время ревел. И пытался удрать. Потом явились другие люди. И в их присутствии я встретился с теткой. Она меня оттуда забрала. Наступила уже осень – ноябрь. Я не учился. Меня в одну школу московскую отказались брать. Наверное, справки из психушки до них дошли. Или слухи про меня. А в новом году тетка отыскала частную школу-интернат. Я написал вступительную контрольную по математике. И меня сразу приняли. Спустя годы тетя мне призналась: ей пришлось продать одну из квартир, записанных отцом на мое имя, для оплаты учебы в частной школе. Вторую квартиру она тоже продала. Но я уже к тому времени поступил на бюджет на мехмат, она не потратила на меня ни копейки. Присвоила деньги. В третьей квартире-студии я живу. Она ее сбагрить не успела. Я стал совершеннолетним.

– В Кукуев наведаться придется, – после паузы лаконично объявил Гектор. – Ты готов? Заглянешь кошмару детства в глаза? Не сдрейфишь?

– Видно, без возвращения туда уже не обойтись, – ответил Симура. – Можем даже завтра рвануть. Я готов.

– Плюс-плюс. Тогда завтра вечером встречаемся с тобой в Кукуеве. Не явишься – наш уговор теряет силу и мы с женой выходим из игры. Пилить в ваш богоспасаемый град Кукуев вроде часа полтора, раз он недалеко от Тарусы. – Гектор усмехнулся. – Остальное спланируем уже на месте. Остановиться нам с женой в Тарусе?

– Лучше в экоотеле. Он расположен рядом с городком – прямо на Оке. Мы с родителями туда втроем ездили в ресторан, когда… все плохое еще не началось. Я помню: в отеле японский садик камней, и пруд с карпами, и еще мини-зоопарк. Я на пони катался. И ослика гладил.

– Ясно. Мы с Катей справимся в интернете, не схлопнулся ли кукуйско-японский садик-зоопарк.

– В Тарусе приличные отели, – Катя обратилась к Гектору. – Помню из поездки в музей Цветаевой. И потрясающие виды. Природа.

– Гостевой дом еще сдавали рядом с фермой отца в Лушево. Отцу ферма принадлежала, а гостевой дом построил его компаньон – Тигран. На ферму постоянно оптовики приезжали за мясом и молочкой, дом предназначался для их ночевки: двухэтажный, со всеми удобствами, – продолжил Симура.

– Ты такие подробности помнишь из прошлого, – усмехнулся Гектор. – Оптовики… ферма… торговля… Ты ж умный пацан был в свои одиннадцать. Продвинутый. Математику сек. Уравнения, наверное, словно семечки щелкал. И запоминал все. А сейчас нам здесь тумана напустил: не помню, не хочу… не трогайте меня…

– Я правду сказал вам.

– Мы не сомневаемся, – заверила его Катя. – Мы постараемся вам помочь, Серафим.

Она специально назвала его настоящим именем. Хотела ли она достучаться до него? Закрытого от реальности, отказавшегося даже от имени, данного ему при рождении.

Он не отреагировал. Смотрел в свой мобильный, который достал из кармана штанов.

– Разберемся, – светло пообещал ему Гектор. – Ты же сам к нам пришел, Бродяга Кэнсин. На ловцов и… волк. А на мертвечину – шакал.

Услышав последнюю фразу Гектора, Полосатик-Блистанов улыбнулся. И его вид в тот миг Катю неприятно удивил.

Злая улыбка на прежде открытом лице Полосатика.

Мстительная.

Катя внезапно поняла: дело ей категорически не нравится. Более того – оно пугает ее. Но она уже согласилась помогать. Работать, заниматься кукуевской тайной. И у нее имелись на то чрезвычайно веские причины. Отступать – поздно.

Глава 6 Лом, коса, канистра

Симура – Серафим Елисеев ушел. А они втроем остались. На прощание он бросил небрежно:

– Все в силе. Завтра вечером встречаемся в Кукуеве. В шесть вас устроит? Я могу и днем. Мне все равно.

– Торопливость пагубна, Бродяга Кэнсин. Нам с женой жилье надо найти приличное, забронировать и вообще настроиться на кукуевскую волну. – Гектор вновь само спокойствие и безмятежность. – А тебе реально все равно?

– Нет. Я очень надеюсь на вашу помощь. – Симура низко натянул капюшон толстовки, словно озябнув. – Просто уповаю в отчаянии.

– Огрызается, – усмехнулся Гектор, когда, расставшись с новым знакомым, они втроем неторопливо возвращались домой, на Третью линию Хорошевского Серебряного Бора. – Итак, мы в деле. Да, Катеныш? – Он положил руку на плечи Кати, властно и крепко притягивая ее к себе. – Двигаем завтра в град Кукуев?

– С тобой хоть на край света, – ответила Катя. – Но… бродяга-то нам ведь сейчас лгал.

Полосатик-Блистанов метнул на них с Гектором взгляд-молнию. Хотя он давно стер с губ злую улыбку, выражение его лица осталось… сложным. Нечитаемым для Кати. Некогда восторженный, непосредственный, Арсений сильно тревожил ее сейчас.

– Или он многое недоговаривал, – заметил Гектор, еще крепче обнимая Катю за плечи. – А возможно, ни то ни другое. Третье.

– А именно? – поинтересовался Полосатик-Блистанов.

– Пока не знаю. Случай явно непростой. Заслуживающий внимания моей обожаемой жены. – Гектор помолчал. И выдал с чувством непередаваемым тоном: – Сеня, представляешь, она моя.

– Вам мой чат-бот свадьбу по зодиаку предсказывал. – Арсений Блистанов улыбнулся и внезапно стал прежним. – Союз Скорпиона – вас, Гектор Игоревич, – и Тельца – вас, Катя, – счастливейший. Мощнейшее обоюдное притяжение. Страсть. А на Оке, между прочим, места – отпад! Вы не пожалеете о поездке.

– Гек, а все же третье, по-твоему, чем может оказаться? – спросила Катя с любопытством.

– Точно не сформулирую. Я понятия не имею, понимаешь? Но у меня предчувствие… мандраж… словно столкнемся мы с чем-то неизвестным нам… Неслыханным. Небывалым.

– И у меня ощущение похожее. – Катя задумалась. – Он нам рассказывал про дом деда-бакенщика, про рыбалку, сома… Житейские вещи, простые. Воспоминания детства перед трагедией. Но они какие-то… неправильные.

– Спокойствие, только спокойствие. Мы разберемся, – пообещал Гектор. – Сеня, ты осознай: Катя – моя жена. Я сам себе завидую. А чат-боту твоему памятник у нас на участке поставим.

Полосатик-Блистанов засмеялся. И от сердца Кати отлегло. Гектор заставил его оттаять и повеселеть.

– Чат-бот мой еще недокрученный, несовершенный, – начал пылко пояснять Блистанов. – Одно дело – предсказывать в зодиаке, другое – раскрывать преступление. Я с ним советовался насчет Серафимчика. Но бот мой сразу тупеет. Выдает сущую хрень.

– Возможно, у вашего ИИ, Сеня, мало информации для анализа, – заметила Катя. – Она и у нас крайне скудна. Необходимо поднять в архиве уголовное дело. Без результатов расследования одиннадцатилетней давности мы в потемках. Не продвинемся вперед.

– Сеня, мы с Катей в Кукуев. А ты займись архивом завтра. Пыли анналов глотни, – почти приказал Гектор.

– Есть, Гектор Игоревич! – Полосатик-Блистанов «щелкнул каблуками» – задниками кроссовок.

– Ты ведь уже заглядывал в центральный полицейский архив, – продолжил Гектор. – Подробности о ранениях старшего Елисеева откуда тебе известны, а?

– Я… ну да, но я только мельком глянул дело, наискосок. – Полосатик-Блистанов вновь насторожился.

– А не желаешь открыть нам с Катей причину, сподвигнувшую тебя заинтересоваться кукуевским убийством?