Затаившийся E-Book

Грегг Олсен

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Krimi
• Serie: Идеальный триллер
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 430

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Адам и Софи Уорнер — супружеская пара, которая переживает тяжелые времена в браке. Для спасения ситуации они решают провести выходные на озере. Но в первый же день отдыха Адам, находясь в лодке с трехлетней дочерью, становится свидетелем похищения жены. Адам безутешен и надеется, что в поисках жены ему поможет старая подруга - детектив Ли Хуземан. Она собирает факты, складывая кусочки головоломки из жизни Адама и Софи в единое целое. В процессе расследования детектив понимает, что Кристен и Коннор Мосс, живущие в коттедже по соседству, связаны с супругами намного больше, чем говорят. Кто и зачем похитил Софи средь бела дня? И что на самом деле произошло в то утро? По мере расследования появляется больше вопросов, чем ответов. Кому можно, а кому нельзя верить в этой запутанной игре в «кошки-мышки»? Действительно ли свидетели видели то, о чем говорят? Страшные тайны выплывут наружу, и тогда все зададутся вопросом: а много ли они знают о незнакомцах, которых считают своими супругами?

Leseprobe

Грегг Олсен Затаившийся

Посвящается Крису Ренфро – умному, терпеливому и доброму

Самка гигантского осьминога, Enteroctopus dofleini, – весьма коварное создание. Она крупнее, чем самец, и охотится только под покровом ночи. На каждом из ее восьми щупалец более двухсот присосок, и она преследует свою добычу грациозно и неотвратимо. В хитрости ей тоже не откажешь. Она умеет менять облик, цвет и текстуру, чтобы слиться с окружающей средой, поджидая в засаде. Даже взрослая самка, если ее поймают живьем, сможет выбраться через отверстие размером с половину долларовой купюры. Одну из крупнейших самок осьминога размером в длину больше двадцати футов выловили возле западного берега Худ-Канала, недалеко от городка Лилливаап, штат Вашингтон, в глубоководном районе, который местные называют «осьминожьей дырой».

© 2019 by Gregg Olsen

© Лаптева В., перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

1 Адам

Я прижимаю дочку к себе, чтобы она не поранилась осколками разбитого бокала. Эти осколки – единственный знак, указывающий на то, что с моей женой произошло нечто ужасное. Я судорожно втягиваю в себя воздух. Мои руки изранены шипами: я продирался через заросли малины, когда бежал к шоссе через пляж. Из царапин сочится кровь, но раны не нуждаются в перевязке, хоть кто-то и предложил мне бинт. Еще меня укутали одеялом, и теперь я сижу на пятифутовой дамбе, отделяющей пляж от трех коттеджей за моей спиной. Несмотря на этот заботливый жест, я по-прежнему дрожу. У меня нет сил поднять взгляд. Я просто сижу и пытаюсь понять, сделал ли я все, что мог, все ли я сделал правильно.

Обри ерзает в моих объятиях, глядя по сторонам своими карими глазами.

Пожилая женщина, живущая в соседнем коттедже, приехала сюда вместе со своими внуками на выходные в честь Дня поминовения. Она изо всех сил старается сохранять спокойствие. От шока ее имя совершенно вылетело у меня из головы.

Она дотрагивается до моего плеча: «Адам, давайте я отведу Обри к себе».

Она бросает взгляд на дорожку, ведущую к коттеджам. По ней едет черный внедорожник с золотыми полосами по бокам. Шериф округа Мейсон наконец-то здесь. Я гляжу на женщину (без очков у меня в глазах все расплывается) и медленно киваю: «Простите. Я забыл ваше имя».

– Тереза, – говорит она.

– Точно, – я сжимаю плечи Обри. – Милая, иди с Терезой. Поиграй с ее внуками.

Обри ничего не понимает, ей страшно. Она стала частью трагедии.

– Я хочу к маме.

– Я знаю, – говорю я. – Мы ее найдем. Я останусь здесь. Хорошо? Побудь немного с Терезой.

– Мы как раз сделали фруктовый лед, – говорит Тереза.

Обри переводит взгляд на эту милую пожилую женщину, но ничего не говорит.

– Вишневый, – добавляет Тереза, которая хорошо умеет общаться с трехлетними детьми.

– Давай, иди, – говорю я. – Папа будет здесь.

Моя малышка подходит к Терезе, а я направляюсь к внедорожнику, постепенно ускоряя шаг, а в конце вообще переходя на бег.

– Наконец, вы здесь! – кричу я полицейским. Голос срывается, и я стараюсь взять себя в руки. Сохраняй спокойствие. Нужно объяснить им, что случилось.

Полицейские – мужчина и женщина. Мужчина старше, у него седые волосы и очки в тонкой металлической оправе на носу.

Женщина мне знакома. Ее длинные волосы собраны в хвост. Лицо усыпано веснушками.

– Ли? – спрашиваю я.

– Адам, давно не виделись.

Ее напарник, представившийся как Зак Монтроуз, глядит на нее с любопытством: «Вы знакомы?»

Она по-прежнему смотрит на меня. Слабо улыбается воспоминаниям, хотя это отнюдь не счастливое воссоединение. Иначе и быть не могло.

– Мы выросли вместе, – говорит она. – Они с Кипом дружили.

Кипом звали ее старшего брата. Мы были неразлучны еще с детского сада. А после школы он пошел в армию и не вернулся из Афганистана. Последний раз я видел Ли на поминальной службе, когда Хуземаны провожали сына в последний путь. Я помню, как стоял перед всеми в церкви и говорил про то, каким человеком был Кип (бескорыстный… готов помочь любому… отдать последнюю рубашку), и не мог перевести взгляд на его родителей и сестру, потому что боялся разрыдаться. Я предпочитаю держать все под контролем и быть уверенным, что все делаю с определенной целью.

– Мир тесен, – Монтроуз оглядывается по сторонам.

– Я слышал, ты стала офицером полиции, – говорю я. У Ли зеленые глаза. По ним я ее и узнал.

– Я детектив, – отвечает она, и ее взгляд неожиданно холодеет. – Расскажи нам, что произошло.

– Нам нужно ее найти, – умоляю я.

– Это мы и сделаем, – говорит Монтроуз. – Давайте побеседуем вон там.

Он указывает на террасу «Глицинии» – коттеджа, который мы с Софи арендовали на выходные.

* * *

Я излагаю основные факты. Поездка на Худ-Канал была сюрпризом. Софи сказала, что я никогда ничего не организовывал для семьи, и была права. А потом я увидел статью в «Сиэтл Таймс» о трех любовно отреставрированных коттеджах возле Лилливаапа. Они были построены в 1920-х годах, и предыдущие владельцы, заядлые садоводы, назвали каждый из них в честь цветка. Софи обожает старые дома; поэтому-то последние пять лет мы и живем в окружении вечной суеты и опилок, реставрируя кофейного цвета бунгало в стиле крафтсман 1922 года.

Я смотрю на Ли, сидящую напротив за потертым столом для пикника. Она записывает что-то в блокноте.

– Я думал, будет весело, отдохнем, расслабимся. Проведем несколько дней вместе.

– Между вами был какой-то конфликт? – спрашивает Монтроуз.

Я качаю головой: «Просто слишком много работы и слишком мало времени, чтобы насладиться жизнью. Не более того».

Конечно, это не так. В любом браке есть конфликты. Но я понимаю, что детективам незачем писать об этом в своих блокнотах.

– Адам, – говорит Ли, – я знаю, это будет непросто. Но ты должен рассказать нам все, что произошло. До мельчайших подробностей. То, что тебе покажется неважным, может помочь нам найти похитителя.

– И мою жену, – говорю я.

– Да, – говорит она. – Конечно. Мы здесь для того, чтобы ее найти.

* * *

В пятницу мне не удалось уйти с работы пораньше, потому что моя начальница участвует в каком-то тренинге по эффективной работе с кадрами. Она настояла, чтобы я остался в офисе и занялся отчетами, пока она изучает способы помочь сотрудникам найти баланс между работой и личной жизнью. Иронично.

Софи и Обри сели на паром из Сиэтла в Бремертон и прибыли в коттедж раньше меня, около половины шестого. Я выехал из Рентона, где работаю, проехал по Такомскому мосту и пересек Белфэр по пути в Лилливаап; в коттедже я оказался около восьми.

Ли внимательно слушает мой рассказ, Монтроуз записывает.

– Кто-нибудь видел, как ты приехал? – спрашивает Ли.

– Не знаю, – говорю я. – Наверное. У Терезы, женщины, которая сейчас приглядывает за Обри, были открыты окна и включен свет. Думаю, она меня видела. Или ее внуки.

– А что насчет другого коттеджа?

Мне хочется перейти к рассказу о происшествии, но я продолжаю отвечать на вопросы, чтобы у детективов была вся необходимая информация.

– Поздно вечером приехала пара в синем «Лексусе», – отвечаю я. – Но я с ними не говорил.

Монтроуз делает заметку: «Вы видели здесь кого-нибудь еще?»

Это же не Центральный вокзал, думаю я. Но вслух не говорю.

– Пожилого мужчину с собакой. Еще утром здесь играли дети из дома чуть дальше. Больше никого не было. Или я не заметил. Я не обращал внимания на посторонних. Просто хотел провести время с Софи и Обри.

Мой голос срывается, когда я произношу имя Софи. Но я пытаюсь сдержать эмоции.

Я рассказываю, что развел костер, когда приехал. Софи по дороге заглянула в магазин и купила сэндвичи и пару стейков. Мы выпили по бокалу вина и посмотрели фильм – владельцы оставили несколько DVD, по большей части семейных комедий. Около девяти вечера Обри уснула, и Софи уложила ее в постель. Где-то через час мы тоже легли спать.

На следующее утро я приготовил вафли.

– Обри их обожает. А я толком и не умею готовить ничего другого.

Я слышу, как она смеется, и вижу старшего внука Терезы, раскачивающегося на канате, привязанном к ветке массивного кедра.

Монтроуз ждет продолжения рассказа: «Что случилось потом?»

– Мы с Обри сели в лодку и отправились ставить ловушки на крабов, – говорю я.

Обри, одетая в ярко-оранжевый спасательный жилет, пришла в восторг. Поверхность воды напоминала стекло – безупречное оконное стекло. Мы все утро катались на лодке туда-сюда.

– Мы просто плавали в лодке, ничего особенного.

– Не торопись, – говорит Ли. – Расскажи нам все по порядку.

Я рассказываю, что, пока мы с Обри занимались ловушками, Софи устроилась на террасе с книгой и чашкой кофе, а потом и с бокальчиком-другим шардоне.

В качестве приманки я положил в ловушки кошачий корм, и мы с Обри проверяли их каждые полчаса. Дело было даже не в крабах. Мне просто нравилось проводить время с Обри, видеть все ее глазами. Для нее этот день был полон открытий. Первая поездка на лодке. Первая встреча с чайкой. С тюленем. Я вспоминал, как катался на лодке с собственным отцом. Это был шанс узнать поближе не только природу, но и друг друга. Кораблекрушение. Пираты. Капитан Ахав.

– И потом вашу жену похитили? – спрашивает напарник Ли.

Он меня раздражает. Будто пытается подловить на лжи. Я знаю, он делает свою работу, но у меня пропала жена. Он мог бы проявить хоть каплю сочувствия.

– Скажи, – говорит Ли, – в какой момент ты понял, что с Софи что-то не так?

К моему удивлению, я вынужден приложить усилие, чтобы взять себя в руки. Но я достаточно силен. Я делаю вдох и продолжаю рассказ.

* * *

Мы успели отплыть на сотню ярдов от берега. Софи переместилась с террасы на бетонную дамбу. Книгу она оставила в коттедже, а бокал вина взяла с собой. Она машет нам с берега. Обри услышала, как лает вдалеке собака, и теперь я гребу в том направлении. Она очень хочет завести собаку, но мы с Софи настаиваем, что сначала нужно закончить ремонт. Для Софи это способ потянуть время. Я люблю собак. В детстве у меня дома жили золотистые ретриверы. А вот Софи собаки не по душе. Это один из немногочисленных поводов для разногласий между нами. Софи редко меняет свое мнение. Ее твердые убеждения – одновременно достоинство и недостаток. Когда мы согласны друг с другом, то способны преодолеть любые преграды. Когда наши мнения расходятся, дело неизбежно заканчивается долгой ссорой и я всякий раз проигрываю. За пять лет нашего брака стало очевидно, что, как бы упрям я ни был на работе, дома я всегда уступаю Софи, соглашаюсь с ее идеями, планами и начинаниями. Я делаю это, потому что хочу сохранить мир в семье, потому что Софи так много для меня значит.

Мы с Обри так и не нашли собаку, и я начинаю грести обратно к коттеджу, когда внезапно раздается крик. Не пронзительный, но достаточно громкий, чтобы заставить меня обернуться к берегу. Я вижу, что моя жена борется с каким-то мужчиной. Бокал упал на землю и разбился. Софи что-то кричит, но я не могу разобрать слова. Я вновь поворачиваюсь к ним спиной и гребу так быстро, как только могу.

Обри, сидящая напротив, думает, что мы играем в игру. Я никак не могу достаточно разогнаться, хотя хожу в тренажерный зал два раза в неделю. Обри неправильно истолковывает ужас в моих глазах.

– Быстро! – кричит она. – Быстро!

Софи – довольно хрупкая женщина. В ней едва ли наберется 110 фунтов. Но она сильна. Легко может обогнать меня, и обгоняла. Когда я снова оборачиваюсь, то вижу, как незнакомец совершает нечто ужасное. Он бьет Софи кулаком в лицо. Она падает.

– Какого черта! – кричу я. – Отвали от нее!

Мне туда не добраться. Я гребу изо всех сил. Когда я оборачиваюсь еще раз, очки слетают с меня из-за резкого движения и падают в воду. Мир расплывается у меня перед глазами. Я вижу, как мужчина поднимает мою жену и уносит куда-то за коттедж.

Сердце выпрыгивает у меня из груди.

– Черт побери! Хватит! Оставь ее в покое!

Обри поняла, что это не игра. Она начинает плакать. Мне хочется выпрыгнуть из лодки и пробежать по мелководью, чтобы догнать похитителя, но я не могу оставить дочь одну. Я задыхаюсь. Пытаюсь взять себя в руки. Осталось всего двадцать ярдов. Я почти у цели.

– Помогите! – кричу я, обернувшись к «Хризантеме», коттеджу посередине, самому маленькому из тех, что стоит на берегу. Прошлым вечером я видел, как в окне горел свет, но больше ничего.

– Кто-нибудь, на помощь! – кричу я изо всех сил. Меня услышали бы даже посреди бури, что уж говорить про тихое утро. – Кто-то похитил мою жену!

Я выпрыгиваю из лодки, хватаю плачущую Обри и бегу по бетонным ступеням к лужайке за пляжем. Там я ставлю Обри на землю.

– Все будет хорошо, – говорю я. – Стой здесь. Никуда не уходи. Хорошо?

– Я хочу к маме, – жалобно говорит Обри.

– Да, милая, – я пытаюсь ее успокоить. – Я тоже.

Из коттеджа раздаются голоса, и я гадаю, не привиделось ли мне все это. Может, свет, отражавшийся от поверхности воды, исказил реальность. Я взбегаю по ступенькам террасы, пересекаю кухню, врываюсь в гостиную, окно которой выходит на Худ-Канал и покрытые хвойными деревьями холмы.

– Софи?

Конечно, это всего лишь телевизор. Софи здесь нет. Показывают рекламу кастрюли-скороварки.

Я сам словно очутился в кастрюле.

Я тяжело дышу. Мое сердце пытается вырваться из груди. У меня вот-вот случится сердечный приступ. Я упаду на этот старый сосновый пол, которым Софи так восхищалась сегодня утром, поедая вафли. Что происходит?

Я возвращаюсь наружу и вижу женщину с двумя детьми, видимо, возвращающуюся с прогулки.

– Кто-то похитил мою жену! Вызовите полицию! Помогите!

Женщина смотрит мне в глаза и понимает, что я не шучу. Она посылает мальчика с девочкой в «Хризантему», а сама достает телефон.

На бегу я кричу пожилому мужчине с собакой, чтобы он тоже набрал 911. Здесь ужасное покрытие. Мой телефон ловит сигнал от силы четверть времени – и не ловит, когда это нужнее всего. Как сейчас.

Я поднимаюсь по ступеням мимо джакузи, в направлении, куда незнакомый мужчина унес мою жену. Я бегу так быстро, как только могу. Я довольно высок, и заросли малины, обрамляющие дорогу над коттеджами, исполосовывают мне руки.

– Софи! Софи!

Тишина.

Добравшись до дороги, я ничего не нахожу. Ни следа Софи. Ничего. Мимо проезжает серебристая «Хонда-Аккорд», и я бросаюсь ей наперерез, но водитель не останавливается, а объезжает меня, показывая мне средний палец.

– Да пошел ты! Моя жена! Кто-то похитил мою жену!

Машина уезжает, и без очков я не могу разобрать номерной знак. Я судорожно втягиваю в легкие воздух и бегу обратно к коттеджу.

Женщина из коттеджа посередине представляется Терезой Дибли. Она говорит, что позвонила шерифу.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Не знаю, – говорю я. – Мы с дочерью катались на лодке, и я увидел, как кто-то на берегу спорит с моей женой, а потом он ударил ее, схватил и куда-то понес. Я уронил очки. Плохо видел. Но она была прямо здесь.

Я показываю на осколки бокала, из которого Софи пила, сидя на дамбе.

– Вы тоже пили? – спрашивает Тереза.

– Нет.

С чего она это взяла? Я дрожу. Задыхаюсь. Я в шоке. Но я не пьян. Я знаю, что я видел. Или частично видел. Я знаю: кто-то похитил мою жену. В глазах Терезы смешиваются сочувствие и встревоженность.

– Полиция уже едет, – говорит она.

Я решаю расспросить ее.

– Вы кого-нибудь видели, когда приехали сюда? По-моему, он утащил ее наверх, на дорогу.

– Нет, – говорит она. – Я не видела ничего особенного.

Я думаю про все те похищения, которые видел по телевизору. Возможно, Тереза тоже про них думает. Я знаю, что многие такие случаи похожи. Какой-то урод похищает девушку или женщину, держит ее в плену, воплощает в жизнь свои извращенные фантазии.

– Нужно ее найти, – говорю я.

– Полиция скоро будет здесь.

– Да. Когда? Где они?

– Диспетчер сказал, в двадцати минутах езды.

Я смотрю на телефон. Не могу сдержать досаду и страх. Пот стекает у меня по рукам и лбу. Я стараюсь дышать медленнее.

– Двадцать минут – все равно что час, – говорю я. – За это время он успеет увезти ее куда угодно. В округе ничего нет, кроме лесов и проселочных дорог.

Тереза молчит. Наверное, думает то же самое. Она протягивает руку в мою сторону, но передумывает. Я пытаюсь ее утешить.

– Все будет в порядке. Ее найдут. С ней все будет хорошо. Она сильная. Очень сильная. Душевно. И физически.

Тереза немного успокаивается, а Обри уже без спасательного жилета прижимается ко мне изо всех сил. Я обнимаю ее в ответ и стараюсь не думать о красных разводах, которые остаются на ее футболке с мультяшками от моих исцарапанных рук – лучше бы это была клубника, которую я положил утром на ее вафли. К нам приближается мужчина с черным лабрадором. На вид старику лет семьдесят, и он говорит с легким акцентом, который мне не удается определить. Нидерландский, может быть?

– Что-то случилось? – спрашивает он. – Я услышал, как вы кричали. Вызвал 911.

– Я тоже. Полиция скоро приедет, – говорит ему Тереза Дибли, кивком указывая на меня. – Он говорит, что кто-то похитил его жену.

Она смотрит на своих внуков, наблюдающих за нами с террасы их маленького коттеджа. – Прямо здесь, – продолжает Тереза, безуспешно пытаясь сдержать эмоции. – Прямо на пляже!

– Вы что-нибудь видели? – спрашиваю я у мужчины.

Он кивает и бормочет что-то про то, какой это ужасный шок, но я едва слышу его слова: очевидно, он видел еще меньше, чем я. Людей притягивают опасности и трагедии; они хотят выразить сожаление, да. Но еще и порадоваться собственной удаче, ведь с ними ничего подобного не случилось. Будто Бог или другая высшая сила не допустит, чтобы такое произошло с ними, раз они уже видели трагедию собственными глазами.

Я в безопасности.

Такое не может произойти дважды в одном и том же месте.

Мне ничего не грозит.

Господи, пожалуйста.

* * *

Я заканчиваю свой рассказ и перевожу дыхание. Детективы продолжают меня расспрашивать. Допытываются о деталях, которые я, к своему сожалению, действительно упустил в суматохе происходящего. Ли просит меня сохранять спокойствие, пока они с напарником дописывают свои заметки и переглядываются. Должно быть, они еще никогда не сталкивались ни с чем подобным.

– Нужно ее найти, – повторяю я срывающимся голосом.

Ли опускает блокнот: «Мы этим займемся, Адам».

2 Ли

Пока Монтроуз собирает осколки разбитого бокала, на случай если на них окажутся отпечатки пальцев похитителя, а криминалист берет у Адама образец крови, чтобы сравнить его с брызгами на осколках, я методично обхожу коттедж по периметру в поисках улик. Софи тридцать три, моя ровесница. Но в отличие от меня, у нее есть ребенок. Она графический дизайнер в офисе «Старбакс» в Сиэтле и разработала многие рекламные акции этой сети кофеен. По словам Адама, между ними не было никаких конфликтов, и нет причин полагать, что его жена знакома с похитителем. Адам не знает, зачем кому-то вообще понадобилось ее похищать.

Солнце светит мне в затылок. К зарослям малины у дороги ведет твердая, иссохшаяся тропинка. По бокам растут папоротники и триллиумы; их никто не потревожил. Я не вижу ни одного отпечатка ног. Но отдельные следы подтверждают рассказ Адама о том, как он продирался сквозь кусты в погоне за похитителем. Поднявшись наверх, я оборачиваюсь. Коттедж загораживает мне обзор, но отсюда можно разглядеть часть пляжа и бетонной дамбы, где сидела Софи. Я поворачиваюсь еще раз. На земле валяется доказательство того, что кто-то вполне мог наблюдать отсюда за коттеджами. Я подбираю окурок и фотографирую растревоженный гравий рядом с тропинкой, ведущей к «Глицинии». Следы означают, что здесь был припаркован автомобиль или маленький фургон. Конечно, мы не знаем, когда именно это было и связано ли это с происшествием на пляже.

Я возвращаюсь и встречаю Монтроуза внутри одноэтажного коттеджа «Глициния», окаймленного сбоку массивными зарослями одноименных фиолетовых цветов.

– Как он? – спрашиваю я.

Монтроуз слегка пожимает плечами.

– Да вроде ничего, учитывая обстоятельства. Нашла что-нибудь?

– Не особенно. Только окурок. И он, кажется, там уже давно валялся.

Мы продвигаемся вглубь коттеджа. В раковине на кухне стоят миска из-под теста для вафель и пара тарелок. На бумажном полотенце на стойке сложены зеленые черенки от клубники. Через окно мне виден Адам, сидящий на террасе. Он держит на коленях дочь и прижимает к уху телефон.

Монтроуз смотрит в их сторону.

– Звонит родителям жены.

– Незавидная работа, – говорю я.

– Хуже и не придумаешь.

Это верно. Но, если верить Адаму, Софи – сильная и храбрая женщина. Если ее похитил какой-то псих, у нее есть шанс спастись, по крайней мере я на это надеюсь. Прежде чем пойти в полицию, я проводила уроки самообороны.

– Кто вообще станет творить такое средь бела дня? – говорю я.

– Сумасшедший, – отвечает Монтроуз. – Кто-то, кто либо следил за ней, либо просто воспользовался удачным моментом.

Мы переходим в спальню с двухъярусной кроватью. Нижняя постель не убрана, на полу валяется одеяло с корабликами. Рядом с подушками лежит мягкая игрушка – персонаж из «Щенячьего патруля», того же мультфильма, что и на футболке Обри.

– Нужно поговорить с девочкой.

– Не слишком ли она мала? – сомневается Монтроуз.

Мы направляемся в главную спальню. Я замечаю женские солнечные очки рядом с сумкой, по-видимому принадлежащей Софи. Словно символ приостановившейся жизни.

– Верно, – говорю я, оглядываясь по сторонам. – Но она может что-то нам рассказать.

Монтроуз первым обращает внимание на странную деталь: правая половина кровати аккуратно застелена, подушки сложены у изголовья.

– Похоже, в постели спал только один человек, – говорит он. – Любопытно.

– Ты ему не веришь, – к моему собственному удивлению, в мой голос закрадывается нотка обиды. Хотя я не так уж близко знакома с Адамом Уорнером.

Монтроуз работает детективом гораздо дольше меня. Несмотря на то что ему пришлось на два года уйти с должности из-за алкогольной зависимости, которая вполне могла разрушить его жизнь, у него отлично развита интуиция. Но я не всегда с ним соглашаюсь: мне тоже нравится убеждаться в собственной правоте.

– В его рассказе есть пара несостыковок, – говорит он.

– Например?

– Например, то, что он не смог вовремя добраться до берега. Сотня ярдов? С такими-то бицепсами? Он явно немало времени проводит в качалке. Вполне мог догрести вовремя.

– Да он едва видел, что происходит вокруг.

– Точно. Его очки.

– Да, он их уронил.

Монтроуз корчит гримасу: «Удачное совпадение».

– Ты злишься, потому что не успел пообедать.

– Я злюсь совсем чуть-чуть.

Я вздыхаю: «Ладно, еда подождет. Давай не будем забывать. Главное – доказательства. А не то, что ты нутром чуешь».

Монтроуз похлопывает себя по животу, свисающему из-за ремня брюк: «Мое нутро меня не подводит».

Я улыбаюсь ему. В животе у него пусто.

– К тому же, таких похищений попросту не бывает. Прямо напротив дома.

– Это не чей-то дом, – говорю я. – Его арендуют на время отпуска. Люди здесь не задерживаются: приходят и уходят.

В гостиной почти все место занимают резная вешалка, украшенная фигурой медведя, и диван с выцветшими синими подушками. Я замечаю покрывало на диване.

– Может быть, кто-то из них спал на диване, – говорю я, обходя комнату.

– Ты имеешь в виду, он врал и между ними не все было гладко?

Я бросаю на Монтроуза взгляд.

– Я имела в виду ровно то, что сказала. Я не знаю причины, и ты не знаешь.

Ванная комната оказывается неожиданно просторной, учитывая, что коттедж построили в двадцатых годах. У стены стоит ванна на когтистых лапах; остальное пространство занимают унитаз и душевая кабина. Рядом с раковиной лежит открытая косметичка. На медных крючках у двери висит пара чистых белых полотенец, слегка влажных на ощупь.

По пути к выходу Монтроуз заглядывает в помещение, которое я приняла за кладовку.

– Ого, – говорит он. – Сауна.

– Не люблю сауны, – отзываюсь я.

– Еще и джакузи. Я бы и сам не отказался здесь пожить.

Я наклоняю голову: «Мы, вероятно, проведем здесь немало времени, но вряд ли в сауне или в джакузи».

Монтроуз глядит на меня. В его глазах за стеклами очков загорается лукавая искорка. Я жду дежурной шутки. Что-нибудь про то, что с этим делом мы запаримся и без всякой сауны. Что нужно будет прибавить жару, чтобы вы всем разобраться.

Но мой напарник молчит. И я признательна ему за это.

3 Ли

Тереза Дибли предлагает нам кофе и газировку, но я отказываюсь. Как выясняется, она не просто заботливая бабушка. В свои шестьдесят два она в одиночку воспитывает детей своего сына – двенадцатилетнего Кларка и семилетнюю Дестини, потому что ее сына и невестку больше интересуют наркотики, нежели родительский долг. Мы вместе стоим на террасе «Хризантемы» и наблюдаем, как дети вместе с Обри играют под деревом с привязанным к ветке канатом. Светловолосая Дестини очень застенчива.

– Дестини почти не знает свою маму, и, откровенно говоря, я этому рада. Хотя мой сын не лучше. Но я могу его выносить: у меня, по сути, нет другого выбора.

– Сожалею, – говорю я.

– Я забрала Дестини из роддома на четвертый день. От ее мамаши осталось только это нелепое имя[1]. Надеюсь когда-нибудь его сменить. Жду, пока мне наконец-то позволят официально оформить опеку. Нелепая, жестокая система, но уж какая есть.

Тереза, стройная и подтянутая, одета в шорты и удобные ботинки. На ее футболке логотип «Хама-Хама» – устричного ресторана, расположенного неподалеку от Лилливаапа. Ее седые волосы с вкраплениями темных прядей стянуты в хвост.

– Вы не видели, как пропала Софи? – спрашивает Монтроуз, снимая очки и протирая их платком, который он достал из кармана штанов.

– Нет. Мы с детьми все утро гуляли в лесу, тут неподалеку.

Я киваю, вспомнив собственные прогулки по окрестностям.

– Живописное место.

– Да. Дестини устала, но совсем не жаловалась. Она тихая девочка. Но мы все равно вернулись пораньше. Кларк настоял. Хотел пособирать устриц на берегу во время отлива.

– Что вы увидели, когда вернулись? – спрашиваю я.

– Мистера Уорнера. Адама. Я еще не знала его имени. Они приехали вчера вечером. А сегодня с утра мы ушли рано, никто еще не проснулся. Ночь выдалась долгой. Мы с Дестини спали вместе на раскладной кровати, а Кларк – на диване. Больше никогда не буду арендовать такой крохотный коттедж. Втроем здесь негде развернуться.

– Когда вы вернулись с прогулки, – продолжаю я, – то увидели мистера Уорнера?

Тереза кивает.

– Да. Он стоял на лужайке перед коттеджем, кричал, чтобы я вызвала полицию. Он выглядел очень скверно. Было ясно, что произошло что-то ужасное.

– Что именно он сказал? – спрашивает Монтроуз.

– Что его жена пропала, – говорит она. – Что кто-то ее похитил.

Она резко оборачивается к Кларку, который раскачивается на канате над водой: «Осторожно! Ты чуть не толкнул Дестини!»

Светловолосый мальчик оборачивается к нам: «Прости, бабуль!»

Я замечаю, что Адам все еще говорит по телефону. Он ходит взад-вперед, поглядывая в нашу сторону, как цепной пес, мечущийся из стороны в сторону. В какой-то момент он поднимает руки к небу и оборачивается ко мне.

– Найдите ее! – говорит он. – Сделайте же что-то!

Мы пытаемся, думаю я. Показываю жестом, что мы скоро к нему присоединимся.

– Вы говорили с Софи? – спрашиваю я у Терезы.

Та качает головой.

– Может, ночью вы слышали что-то из их коттеджа? Хоть что-то примечательное?

Она снова качает головой: «Я всегда сплю с берушами. Иначе в одной постели с Дестини никак не уснуть. Она любит поболтать даже во сне».

К нам подходит Кларк. Его губы вымазаны фруктовым льдом.

– А я кое-что слышал, – говорит он.

Я и забыла, какой острый у детей слух.

– Что ты слышал, Кларк? – спрашивает Тереза.

– Дестини разбудила меня, чтобы я дал ей попить. Было поздно. Я принес ей стакан воды и лег обратно и, пока я пытался уснуть, услышал какой-то шум. Потом захлопнулась дверь. Завелся мотор. Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Свет не горел.

– Что это был за шум, Кларк?

Подросток смотрит на меня непонимающими глазами: «Не знаю. Просто шум».

Да уж, очень полезно.

– Чей-то голос? – уточняет Монтроуз. – Или что-то еще?

Кларк смотрит наверх.

– Нет. Скорее как будто что-то упало, – говорит он. – Или как будто дверь ударилась о косяк. Не знаю. Просто шум.

Кларк старается, как может. Не так-то просто описать случайный звук, раздавшийся посреди ночи, если это не выстрел.

– Ты помнишь, когда это было? – спрашиваю я.

– В смысле во сколько?

– Да, – говорю я. – В котором часу?

– Поздно, – отвечает Кларк. – Было совсем темно. Наверное, где-то после двух. Дестини обычно просит пить примерно в это время.

– Она все еще так делает? – спрашивает Тереза, когда речь заходит о ее внучке.

– Да, – отвечает Кларк совсем не с детской усталостью. – Каждую ночь. Можно мне еще фруктового льда?

Тереза не возражает: «Возьми своей сестре и Обри».

– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.

– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.

Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.

Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.

* * *

Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.

– Как поживает горох? – спрашиваю я.

Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».

Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.

Я представляюсь.

– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.

– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.

– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.

Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.

Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.

– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.

– А сейчас и не скажешь, что это такой уж отдаленный район, – говорю я, а мистер Беккер жестом приглашает меня сесть на один из больших деревянных стульев.

– Верно, – говорит мистер Беккер, снимая свои поношенные резиновые сандалии. – Проклятые калифорнийцы все тут испортили. Налоги все растут и растут. Моим соседям пришлось переехать. А они жили здесь почти столько же, сколько и я. Теперь ютятся в какой-то лачуге в Аризоне и каждый день жалеют, что уехали, а не умерли здесь. Надеюсь, меня когда-нибудь хватит сердечный приступ во время прогулки по пляжу…

Он глядит вниз, на Уинстона: «Но не сегодня. Не хочу, чтобы Уинстон меня пережил, а он протянет еще несколько лет».

– Он у вас красавец, – говорю я, потрепав Уинстона по ушам.

– Но вы пришли не за уроком истории и не за тем, чтобы погладить моего пса.

– Верно, – говорю я. – Меня интересует, что вы видели на пляже.

– Почти ничего, – говорит он.

– Понимаю. Но порой свидетели трагических происшествий вспоминают больше подробностей по прошествии некоторого времени. Вы ведь согласны, что это была трагедия?

Уинстон яростно чешется, а мистер Беккер хмурит свое морщинистое лицо.

– Для той женщины и ее мужа? Да, трагедия. Для меня? Как сказать. Я служил в армии и много чего повидал. Здесь поутру на пляже такого не увидишь. Хотя один раз мне почудилось, будто я застукал насильника, а оказалось, ребята просто баловались на надувном матрасе.

Я киваю и прошу его описать, что именно он видел этим утром.

– Пожалуйста, расскажите еще раз.

Мистер Беккер повторяет то же самое, что сообщил Монтроузу во время предварительной беседы. Он выгуливал Уинстона, как привык делать каждый день. Адам и Обри плыли в лодке примерно в сотне ярдов от берега. Потом кто-то закричал. Мистер Беккер посмотрел сначала на Адама, который в панике греб к берегу, потом перевел взгляд на бетонную дамбу.

– И увидели миссис Уорнер? – уточняю я. – И нападавшего?

Мистер Беккер извлекает из нагрудного кармана свои очки.

– Я знаю, что уже не молод, – говорит он, – но в очках вижу вполне неплохо. Все произошло очень быстро, но я знаю, что видел.

Он словно бы раздосадован моими вопросами, и его акцент усиливается.

– Я здесь не потому, что сомневаюсь в ваших словах, мистер Беккер. Было совершено преступление, и необходимо выяснить, что произошло и кто в этом виновен.

Уинстон – весьма крупный пес, но мистер Беккер разрешает ему забраться к себе на колени.

– Ладно, – говорит он, – хорошо.

– Расскажите, что именно вы видели на берегу.

Он медленно вдыхает и выдыхает.

– Было довольно далеко, но, как я и сказал, в очках я вижу нормально. Я увидел, как миссис Уорнер пытается вырваться из хватки какого-то мужчины. Все произошло очень быстро. Я увидел ее, потом посмотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камни, а когда снова поднял взгляд, их уже не было.

– Какого роста был этот мужчина? Во что он был одет?

Мистер Беккер задумывается, прикрыв на секунду глаза.

– Среднего роста, – говорит он наконец. – Кажется, на нем была бейсболка. И оранжевая куртка. Насчет этого я уверен. Или, может, красная куртка. Но скорее оранжевая.

– Моему напарнику вы ничего не говорили про куртку, – замечаю я.

Мистер Беккер разводит руками.

– Он не спрашивал.

– Хорошо, – говорю я. – Это очень полезно. Это нам поможет. Что насчет миссис Уорнер? Вы помните, как она выглядела? Во что была одета?

Мистер Беккер вновь задумывается.

– Соломенная шляпа – это я хорошо помню. И белое платье, – добавляет он менее уверенно. – Или, может, голубое? Она была в платье, это точно. Знаете, такое легкое, полупрозрачное, их нынче надевают поверх купальников. Я даже в магазине видел девушек, одетых так. Через эти платья все видно. Но я не жалуюсь.

Я улыбаюсь. Не очень-то пристойное замечание, но мистера Беккера не назовешь похотливым старикашкой.

– Парео, – говорю я.

– Как скажете.

– Что-нибудь еще?

– Нет, – говорит он. – Она как сквозь землю провалилась. И нападавший тоже. Я набрал 911. Муж почти доплыл до берега, когда я положил трубку.

– Как он себя вел?

– Как и сказал, он был в панике. Мало что понимал. Девочка рыдала, он велел мне позвонить в полицию. Дескать его телефон не ловит сигнал. «Ти-Мобайл», наверное. У них здесь плохо с покрытием.

Дальше он рассказывает, что Адам оставил Обри с женщиной из соседнего коттеджа, а сам побежал вверх по склону за коттеджами, надеясь догнать похитителя. Потом они вместе дожидались приезда полиции.

– Случилось ли что-нибудь за время ожидания? – спрашиваю я. – Как вел себя мистер Уорнер?

– Почему вы им так интересуетесь?

– Это стандартная процедура.

– Он был в лодке, когда миссис Уорнер похитили. Клянусь, это чистая правда.

– Я знаю, – говорю я. – Но обязана спросить. Скажите, как он себя вел?

Уинстон садится обратно на пол и пытается выкусить из шерсти блоху.

– Он был совершенно раздавлен, – говорит мистер Беккер. – Его жену только что похитили. Как, по-вашему, он мог себя вести?

Не поспоришь, думаю я.

Мы еще некоторое время обсуждаем то, что он увидел и тот факт, что у него вполне приличное зрение, хотя, по-хорошему, ему не помешало бы заказать новые очки.

– Страховка для пенсионеров – сплошное издевательство, – говорит он. – Столько дурацких ограничений.

Хотя плохое зрение – повод насторожиться, его уверенность меня успокаивает. Он проводит для меня небольшую экскурсию. Я замечаю свадебную фотографию мистера Беккера и его жены.

– Очаровательная пара, – говорю я.

Он смотрит на фотографию. Это черно-белый снимок, очень умело подкрашенный вручную. Неброско, самую малость – так, чтобы оживить и без того прекрасное изображение.

– Знаете, что такое настоящая трагедия?

Я молчу. На глаза у него наворачиваются слезы.

– Потерять ее, – говорит он. – Тот парень очутился в настоящем аду. Потерять жену – невероятно больно. И очень одиноко.

– Соболезную, – говорю я, направляясь к выходу. – По крайней мере Уинстон составляет вам компанию.

– Уинстон? – переспрашивает мистер Беккер.

Он выглядит озадаченным, так что я наклоняюсь и глажу пса по голове.

– Этот красавчик, конечно же.

Мистер Беккер хмурится еще сильнее.

– Это не Уинстон, – говорит он. – Его не стало много лет назад. Этого пса зовут Реджи.

Вернувшись на место преступления, я нахожу Монтроуза и пересказываю ему разговор с мистером Беккером. С некоторой долей неохоты – пожилых людей часто незаслуженно обвиняют в проблемах с памятью. Я упоминаю, что он назвал диспетчеру неправильную кличку.

– Это мелочь, – замечаю я.

Монтроуз щурится, глядя на солнце, и снимает очки, чтобы протереть их.

– Может, и не мелочь.

Он прав. Мистер Беккер – единственный, кроме Адама, свидетель преступления.

4 Коннор

– Это был коп? – спрашиваю я Кристен, когда она возвращается в спальню «Лилии».

Я лежал там без сил, как сбитое автомобилем животное, с самого нашего приезда. Когда кто-то постучал в дверь, я с огромным трудом приподнялся на коленях, чтобы выглянуть в окно, и вроде бы заметил полицейскую форму, но тут же упал обратно в постель. Каждый мускул в моем теле охвачен болью, а в голове будто перекатывается множество металлических шариков, как в старой машине для пинбола, которую отец купил когда-то нам с сестрой.

– Да, – говорит Кристен. – Пропала женщина, они ее ищут.

Я пытаюсь сесть, оперевшись о пару пуховых подушек, но они чересчур мягкие. Я смотрю на телефон: два пополудни. Я опускаюсь обратно в облако одеял, но приподнимаю голову.

– Откуда пропала? – говорю я, пытаясь перебороть прилив тошноты. – Не понимаю.

– Из крайнего коттеджа, – говорит она. – Ее вроде как похитили.

Мне с трудом удается осознать и повторить последнее слово: «Похитили?»

– Я толком ничего не знаю. Сказала им, что тебе нездоровится. Потом нужно будет дать показания. Ну, знаешь, выполнить гражданский долг.

Я слегка киваю. Кристен – самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Светловолосая и голубоглазая, она могла бы стать супермоделью, если бы захотела. Я в этом уверен. Она могла бы стать кем угодно. Она очень умна. Ей тридцать девять, и она вот-вот станет партнером в юридической фирме.

– Выпей, – говорит она, протягивая мне стакан с теплой мутноватой жидкостью. – Я нашла в кладовке соду. Тебе полегчает.

Я приподнимаюсь на мягких подушках и залпом выпиваю пенящуюся жидкость.

– Спасибо, милая, – говорю я. – Прости, что так получилось.

С ее лица исчезает всякий намек на доброту, оставляя лишь хорошо отработанное выражение разочарования. Я видел, как она поворачивалась с таким лицом к присяжным, когда свидетель говорил не то, что следует.

Но мне действительно жаль.

Она делает вид, будто не может подобрать слова. Я знаю, что это не так, потому что моя жена всегда знает, что сказать, особенно когда дело касается меня.

– Ты пил весь день, Коннор, – говорит она наконец с протяжным вздохом. – Весь день напролет. Я зря взяла тебя с собой. И зря позволила тебе достать ту бутылку текилы.

Я морщусь при слове «текила».

– Ну не знаю, – говорю я.

Кристен присаживается на край кровати: «Еще как знаешь».

Она права. Знаю.

Мне хочется напомнить ей, что она могла бы помочь. Подливать мне алкоголь и потом жаловаться, что я слишком много пью, – не очень-то честно. Но я не могу этого сказать. Я знаю, что она любит меня, и в конце концов это моя битва.

– Да, – говорю я. – Мне пора завязывать.

Она могла бы сказать, что слышит это уже не в первый раз, но, к счастью, не говорит.

– Верно, – отвечает она вместо этого, забирая у меня стакан.

Теперь она снова смотрит на меня с нежностью. С печальной, но искренней улыбкой. Ее голубые глаза видят меня насквозь. Она любит меня больше всего на свете, но я знаю, что мое время с ней может вот-вот подойти к концу из-за всего, что я совершил. И продолжаю совершать. Мне нужна помощь. Лечение. Ненавижу это слово – из-за него я кажусь таким слабым; но после вчерашнего Кристен вряд ли даст мне еще один шанс. Когда она принимает решение, ее крайне сложно переубедить. Хотелось бы мне иметь такую уверенность в себе. Но, увы, я слишком мягок, слишком податлив. Я – словно комок теста. А моя жена – скалка. Несмотря на некоторые сложности, мы хорошо дополняем друг друга. Когда-то я сомневался в этом, но откуда мне знать? Она юрист. А я – официант. Хороший официант. Но все же.

– Я не смогла сделать это ради своего отца, – говорит она, напоминая, что выросла с алкоголиком, что сильно на нее повлияло. – И не могу сделать ради тебя, Коннор. Тебе самому придется пройти все шаги к выздоровлению. Я буду рядом, но я не могу сделать это за тебя.

На самом деле я уже пытался, но потерпел неудачу.

– Я чувствую себя ничтожеством, – говорю я. – Я запишусь к своему врачу, поговорю насчет возможного лечения.

– Милый, – говорит она, – я в тебя верю. Правда. Коннор Мосс – вовсе не ничтожество.

– Иногда мне трудно с этим согласиться, – говорю я.

Она смотрит на меня своими пронзительными голубыми глазами: «С этим тебе тоже придется справиться самому».

Кристен встает и смотрит на меня мягким, но знающим взглядом. Она настоящий ангел. Иначе и быть не может. Ни одна другая женщина не стала бы меня терпеть.

– Тебе нужно принять душ, – говорит она. – Ты пахнешь как ликероводочный завод.

Мне удается улыбнуться ей в ответ.

– Это последний раз, Кристен, – я не добавляю «клянусь». Я слишком легко разбрасывался этим словом раньше. Много раз.

Я встаю с постели и добираюсь до ванной. Это маленькая комнатка, отделанная от пола до потолка стеклянной мозаикой. Из открытого окна доносятся звуки проезжающих по шоссе машин. Звучит сирена. Должно быть, дополнительный наряд полиции.

Пропажа. Похищение. Потеря. Слова крутятся у меня в голове, когда я включаю душ и жду, пока не нагреется вода. Это кажется выдумкой, чем-то, что я увидел по телевизору. Криминальная хроника. Я смотрю на свое отражение в зеркале. Я высок ростом и в хорошей форме. Волосы у меня выглядят лучше, чем когда-либо выглядели у моего отца, и я признателен за это. Цвет лица в данный момент слегка нездоровый, но это пройдет, когда я попью воды. На правом плече – паутина шрамов, доставшихся мне в память о давней автомобильной аварии. Для официанта я выгляжу вполне неплохо. Для мужчины, женатого на влиятельной женщине, – не так шикарно, как мог бы. И как выглядел когда-то.

* * *

Шрамы, шум воды и сирена за окном пробуждают во мне воспоминание. То, о котором я стараюсь не думать. Не потому, что хочу забыть – это было бы ошибкой, – но потому, что этот момент изменил всю мою жизнь. К худшему. Из душа идет горячая вода, и я намыливаюсь, ощупывая бугорки шрамов на плече. Я ковыряю порез на руке, и вода окрашивается красным.

Это тоже навевает воспоминания.

Это было задолго до того, как я встретил Кристен. Мне было двадцать четыре, и я приехал в Хантингтон-Бич в гости к своим кузенам. Богатым кузенам. Я как раз окончил социологический факультет Южно-Калифорнийского университета и занимался тем, чем злоупотребляю сейчас. Мы с кузеном Робом провели весь день на пляже, потягивая пиво. Мы были пьяны, не на шутку пьяны. Когда у нас закончилось пиво, Робу взбрело в голову прогуляться по пляжу с пачкой наличных, покупая выпивку у всех, у кого она имелась. Роб умел убеждать. Его белозубая улыбка и сонная, непринужденная манера поведения располагали к нему людей.

Мы перебрали. Но все равно выпили еще. Я отрубился, пока Роб играл в волейбол с симпатичными девчонками. Солнце пригревало. Я чувствовал себя отлично. Я был пьян, но на пляже это не так уж и плохо. Мне казалось, что все идет прекрасно.

Я ошибался.

За несколько недель до этого я приступил к поискам работы и успел получить несколько заманчивых предложений. На следующей неделе мне предстояло собеседование на позицию по работе с молодыми совершеннолетними преступниками – не то чтобы работа мечты, но для начала неплохо.

Когда солнце начало опускаться за горизонт, Роб вернулся и предложил заехать в пару баров. Он указал на стоявших неподалеку девушек. Как и все девушки в Лос-Анджелесе, они были прекрасны. Безупречны.

– Они хотят потусить вместе, – сказал Роб, направляя на девушек свое секретное оружие – фирменную белозубую улыбку, озаряющую пляж, словно луч прожектора.

Высокая блондинка повесила на плечо пляжную сумку и помахала мне.

– Круто, – сказал я.

Последнее, что я отчетливо помню, – как мы с Робом сели в его ярко-красный «БМВ» с открытым верхом. Роб был слишком пьян, чтобы садиться за руль. Как и я, но мне казалось, что, если я буду вести осторожно и не стану соваться на скоростную магистраль, то смогу довезти нас до дому. На полпути Роб начал издавать мерзкие гортанные звуки, показывая, что его вот-вот вырвет. Никому не нравятся эти звуки и то, что за ними следует. А меня от них и самого начинает тошнить.

– Погоди, Роб, – сказал я. – Дай мне притормозить.

– Ох, – сказал он, – сейчас сблюю.

– Высунь голову в окно!

Я опустил стекло и подтолкнул Роба, чтобы он высунул голову, пока я не найду, где остановиться. Обочина была полна машин. Притормозить было негде, так что я прибавил газу, чтобы найти подходящее место.

Я не заметил фургон. И не заметил красный свет светофора. На скорости сорок пять миль в час я каким-то образом успел вывернуть руль. С тех пор я верю в Бога. Фургон был набит битком. Семья из семи человек ехала в Диснейленд, по пути осматривая местные достопримечательности.

Следующее, что я помню, – как очнулся в больнице Хантингтон-Бич, напичканный какими-то трубками. Я с трудом соображал, хотя ситуация была довольно очевидна. У двери стоял полицейский.

– Что случилось? – спросил я у врача.

У нее было мрачное выражение лица: «Вы выехали на красный свет».

Точно. Я был за рулем.

– Боже, – сказал я, пытаясь привстать. Все мое тело охватывала боль. Плечо было перебинтовано. Я едва мог двигаться. Но все это не имело значения. Я тут же подумал о кузене.

– Что с Робом? Моим кузеном?

– Вам обоим повезло, – сказала врач. – Вам – больше, чем ему. Но вы оба живы.

Позже я узнал, что Роб получил травму мозга и так от нее и не оправился. Это тяжело сознавать. И все из-за меня. Я знал это. Мне не следовало садиться за руль. Я думал, что справлюсь. Как глупо.

Я стал преступником. Из-за моих действий пострадал пассажир, поэтому мне предъявили обвинение в совершении тяжкого преступления. Я был не в состоянии возразить, да и в любом случае не стал бы. Роб никогда меня не винил, но мне кажется, дело в травме мозга. В том, что Роб не до конца осознавал, какие последствия повлек за собой тот день на пляже. Я провел за решеткой один-единственный день перед условным освобождением. Не потому, что был невиновен, а потому, что в тюрьме не было места.

Повезло. Или нет.

Хоть в чем-то Господь меня помиловал и я никого не убил: пятеро детей вернулись домой в футболках с Микки-Маусом, сувенирами и захватывающим рассказом.

Но преступления не так-то легко смыть. Они следуют за тобой неотступно, словно тени. Я не смог получить работу, на которую рассчитывал. Не смог получить вообще никакую приличную работу. Как выяснилось, единственное, на что я мог рассчитывать в краткосрочной перспективе, – это позиция официанта. Со временем краткосрочная перспектива превратилась в долгосрочную. Впрочем, не все так плохо. На работе я встретил Кристен. Она только-только окончила юрфак Вашингтонского университета, а я переехал в Сиэтл, чтобы начать все заново. Она была на четыре года старше меня, гораздо умнее, и я еще ни у кого не видел таких добрых глаз.

Я был настоящим везунчиком, когда она согласилась пойти со мной на свидание. Я все еще настоящий везунчик. Каждый раз, когда я смотрю на свою жену, я вижу добродетель. И оттого мне еще больнее, когда я думаю о том, что произошло с нами за последние несколько лет.

5 Адам

Не понимаю, в чем дело. Я все им рассказал. Но детективы топчутся на месте. Говорят с той бабулькой и даже с ее внуком, вместо того чтобы приступить к поискам Софи. Объявить ее в официальный розыск или что-то типа того. Может, они уже это сделали? С момента пропажи прошло больше четырех часов. Обри разве что на голове не стоит из-за сахара в этом проклятом фруктовом льде, а я сижу и пытаюсь понять, как мне найти ее маму.

Найти Софи.

Привести ее домой.

Вернуть мою жену.

Спасти ее.

Я думаю, что еще я могу сказать детективам, но, когда они снова подходят ко мне, их слова совершенно выбивают меня из колеи.

– Мы заметили, что либо вы, либо ваша жена прошлой ночью спали на диване, – говорит детектив Монтроуз.

Он обвиняет меня. Или мне так кажется. Не знаю. Мне еще не доводилось быть мужем пропавшей женщины. Я защищаюсь, потому что знаю, что они хотят повесить все на меня. Я видел это по телевизору. Копы всегда подозревают мужа.

– Вот как? – я пытаюсь сохранять спокойствие, но у меня плохо получается. – Это все, что вы можете сказать? Какого черта? Господи! Да, я спал на диване, потому что Софи простудилась. Мы даже думали отменить из-за этого поездку. На что вы намекаете? Что мы поссорились?

– Мы просто спрашиваем, – говорит Ли. – Мы обязаны спросить.

– Ладно, – говорю я, скаля зубы.

Это инстинктивная реакция. Я ничего не могу с ней поделать.

– Что вы предприняли, чтобы ее найти? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не потерять самообладание. – Ее здесь нет. Вы это видите. Какой-то ублюдок ее похитил. Почему вы не опрашиваете местных жителей, не обыскиваете окрестности?

– Мы уже разослали ориентировку, – говорит Монтроуз. – Но у нас ничего нет, кроме фотографии с ее водительского удостоверения. Мы не знаем, был ли у похитителя автомобиль или грузовик. Слишком мало информации.

– Адам, – говорит Ли, – мой напарник прав. Мы слишком мало знаем. То, что ты разглядел без очков с расстояния в сотню ярдов, не особенно нам помогло. Красная куртка. Какой-то головной убор, по словам другого свидетеля. Средний рост, средний вес.

– Это все, что я знаю, – говорю я.

– Да, – говорит она. – Понимаю.

Я рассчитываю, что полицейские мне поверят, но из газет и передач я знаю, что ты попадаешь под прицел, как только заявляешь о пропаже или гибели жены. Сочувствия хватает минут на пять – потом оно сменяется подозрениями и обвинениями. Поначалу тихими. Они исходят от посторонних наблюдателей, ни на что не влияющих. Но потом отдельные шепотки объединяются в многоголосый хор. Я никогда не думал, что такое произойдет со мной. Я никогда не думал, что мою жену похитят.

– Вы слышали что-нибудь необычное прошлой ночью? – детектив Монтроуз заносит ручку над блокнотом, готовясь записать мой ответ.

– Я уже сказал бы вам, если бы что-то слышал.

– Около двух часов ночи? Довольно поздно, – теперь говорит Ли.

– Нет, я ничего не слышал. Ли, за что ты так со мной? – я смотрю на нее в упор. – Ты же меня знаешь. Но расспрашиваешь так, будто не веришь ни единому моему слову.

Ли сглатывает. Ее бледное лицо охватывает легкий румянец. В детстве она всегда краснела, когда я ее дразнил. Сейчас румянец едва заметен. Но он все же есть. Хорошо. Я отвратительно себя чувствую. Да и в целом в атмосфере хватает враждебности. Они не желают сосредоточиться на том, что произошло с Софи.

Вместо этого они сосредоточились во мне. Это не должно меня удивлять. Но почему-то удивляет.

– Это был громкий шум, – говорит Ли. – Мальчик его услышал. Сказал, было похоже на звук захлопывающейся двери.

– Я ничего не слышал, – говорю я. – Вы двое вообще меня слушаете?

Мне начинает казаться, будто я погружаюсь в зыбучий песок. Опускаюсь все ниже и ниже, пока эти копы смотрят на меня сверху. Ниже и ниже. Они нависают надо мной. Я сжимаюсь под весом их расспросов и понимаю, что потерял всякий контроль над тем, что происходит вокруг. Я не на работе, где я всегда могу соврать своей начальнице и сделать то, что хочу. Здесь я не могу велеть своим подчиненным действовать так, как я считаю нужным. Не то чтобы я хоть раз вынуждал кого-то сделать что-то аморальное. Вовсе нет. Искать обходные пути, чтобы побыстрее расправиться с заданием – совершенно нормально. Но тут я оказался бессилен.

– Мы просто выполняем свою работу, Адам, – говорит Ли.

– Что-то незаметно. Я видел, как кто-то ударил мою жену, схватил и утащил ее, а вы это игнорируете.