Зимнее дело Корсакова E-Book

Игорь Евдокимов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Альтернативная Российская империя. Расследования Корсакова
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 121

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Сборник рассказов о трех оккультных расследованиях Владимира Корсакова и его предков: атмосферное чтение для темных ночей! Новые дела расскажут жуткие истории о самом страшном стихийном бедствии, налетевшем на Петербург в ноябре 1824 года, принесшем к дверям вдовы гроб с покойным мужем. Об особняке в петербургской Коломне, где статуя балерины в саду скрывает мрачную тайну. О занесенном снегом поместье в окрестностях Стрельны, где загадочным образом исчезают люди... Преступник - человек, или в происшествиях действительно замешаны потусторонние силы? Читайте три новых дела из архива Владимира Корсакова: "Дело о бурных водах", "Дело о полуночном танце" и "Дело о шепчущей комнате"!

Leseprobe

Оглавление

Дело о бурных водах

Дело о полуночном танце

Дело о шепчущей комнате

От автора

Дело о бурных водах

Лотки под мокрой пеленой,Обломки хижин, бревны, кровли,Товар запасливой торговли,Пожитки бледной нищеты,Грозой снесенные мосты,Гроба с размытого кладбищаПлывут по улицам!НародЗрит божий гнев и казни ждет.

А. С. Пушкин.Медный всадник

Те, кому довелось пережить этот день, никогда не забудут 7 ноября 1824 года. День гнева Божьего, когда бурные воды Невы поднялись, грозя стереть Северную Пальмиру с лица земли и погрузить столицу в темные пучины.

Поначалу ничто не предвещало бедствия. Да, днем ранее налетел юго-западный ветер, вздымавший ужасными порывами волны в реках и каналах Петербурга до самых берегов. А еще ранее, летом, скала у Каменного острова, которая, по уверениям старожилов, предсказывала беду, полностью ушла под воду. Да, столичный чудак Антон Роспини, физик и механик, чуть не сошел с ума, наблюдая чудовищное падение давления в барометрах за несколько дней до ненастья. Но Петербург не испытывал наводнений уже более сорока лет. С чего бы потопу случиться, скажем, завтра? А что до шквалистого ветра — так любой житель столицы к нему привычен и воспринимает как досадную, но банальную неурядицу. Поэтому день шестого ноября был дождливым и мерзостно-промозглым, однако вполне обыденным.

Василий Александрович Корсаков остановился у мрачноватого желтого особняка на Васильевском острове, ежась от ледяных порывов балтийского борея. Жозеф, его верный и молчаливый на людях слуга, худой черной тенью застыл за спиной у господина. Корсаков потянул за цепочку, висящую справа от солидной входной двери. Внутри раздался мелодичный звон колокольчика. Впустил их лакей: невозмутимо принял вымокшие плащи и кликнул молоденькую служанку, чтобы та провела гостей к барыне.

Их ждали в малой гостиной, где принято встречать визитеров. Комната не отличалась богатством убранства: несколько стульев и кресел и диван (где расположилась хозяйка), печка в углу, справа от входа — часовой шкаф. Посреди гостиной горел камин, столь необходимый с учетом холода и тоски поздней петербургской осени. Свет давали люстра под потолком и лампы с медными абажурами на столиках и полках. Стены оживляло несколько акварелей: беглым взглядом Корсаков определил их как ученические, но вполне талантливые. Картины дышали легкостью и явно были написаны женской рукой.

Девушка-служанка неуклюже поклонилась и быстро исчезла, оставив гостей и хозяев изучать друг друга. Василий Александрович имел внешность довольно прозаическую: среднего роста, среднего сложения, с пышными волосами, тронутыми ранней сединой. Внимание притягивали глаза. Хотя Василий Александрович обладал приятными манерами, тонким чувством юмора и очаровательной улыбкой, окружающим непременно становилось не по себе от его тяжелого, колючего взгляда. Особенно когда Корсаков был чем-то — а чаще кем-то — сильно недоволен.

Встретили его двое. Хозяйка дома, миловидная молодая дама, которой на вид едва минуло двадцать лет, сидела на диване. Черное траурное платье придавало ей болезненный вид. Напротив нее в кресле довольно вальяжно устроился столь же молодой господин в форме гвардейского подпоручика. «Блондин, голубые глаза — стало быть, семеновец [1]», — определил Корсаков. Подпоручик и заговорил первым:

— Значит, вы и есть знаменитый граф Корсаков, о котором мы столько наслышаны?

— В мое время было принято представляться, прежде чем начинать разговор, — ровным монотонным голосом ответил Василий Александрович. Смотрел он только на хозяйку, не удостаивая подпоручика взглядом.

— Да вы хоть знаете, кто… — вспылил гвардеец.

— В том числе и затем, чтобы избегать подобных вопросов, — едко перебил его Корсаков. — И по вашим манерам знаю я достаточно, чтобы предположить, что вы не ровня тем офицерам Семеновского полка, с кем я имел честь служить в двенадцатом году. А посему — умерьте пыл и позвольте говорить хозяйке дома.

Подпоручик раскрыл было рот, но Надежда оборвала его:

— Никита, Василий Александрович прав. Простите его, господин Корсаков, он, как и я, очень подавлен произошедшими событиями. Меня зовут Надежда Михайловна Радке. Это мой друг и доверенное лицо, подпоручик Никита Георгиевич Панютин. Я очень благодарна, что вы откликнулись на мое письмо в столь краткий срок. Прошу, садитесь.

Жозеф молча взял один из стульев и поставил его так, чтобы Корсаков мог видеть обоих собеседников. Когда Василий Александрович занял свое место, слуга истуканом встал у него за спиной.

— Слуга у вас немой? — вновь невпопад спросил Панютин.

— Нет, просто Жозеф знает, когда мужчине пристало молчать, — парировал Корсаков.

— Жозеф? Вы держите при себе француза?

— Двенадцать лет назад он был ранен и брошен умирать своими соотечественниками за попытку остановить резню в деревне недалеко от моей усадьбы, — спокойно объяснил Василий Александрович. — Думаю, это рекомендует его наилучшим образом.

Корсаков не стал уточнять, для чего французы планировали сжечь деревню. И на какие цели собирались пустить кровь и тела принесенных в жертву жителей, пока не подоспел он сам с гусарами и партизанами.

— Конечно, Василий Александрович, — снова остановила намечающийся спор хозяйка.

— Итак, вы написали, что нуждаетесь в моей помощи, но при этом умолчали о подробностях, — обратился к ней Корсаков. — Я бы хотел их услышать, если вас не затруднит.

— Да-да, — закивала Надежда Михайловна, нервно сглотнув. — Вчера я получила письмо, и оно наполнило мою душу ужасом.

Радке бросила испуганный взгляд на каминную полку. Повинуясь жесту Корсакова, Жозеф подошел к камину и вернулся к хозяину, держа в руках сложенный пополам лист желтоватой бумаги. Василий Александрович развернул его и прочитал вслух:

— «Дорогая супруга моя, Надежда Михайловна. Ждите меня к обеду 7-го числа сего месяца. Всегда ваш, Г.».

— Генрих, мой муж, — пояснила хозяйка.

— И что в этом необычного? — на всякий случай уточнил Корсаков, хотя уже догадывался об ответе, глядя на траурное платье.

— Он мертв, Василий Александрович, — шелестящим шепотом сказала Надежда Михайловна. — Генрих умер две недели назад и похоронен на Смоленском кладбище.

Она задрожала, как от озноба. Панютин сделал попытку подняться, но в комнату вбежала миниатюрная пожилая женщина. В руках она держала теплый пуховый платок и с материнской заботой укрыла им плечи Надежды Михайловны. Из скорости ее появления Корсаков сделал вывод, что на протяжении всего разговора женщина ждала у дверей.

— Аксинья, моя нянюшка, заботится обо мне с детства, — пояснила Радке.

— Вы уверены, что это не чей-то розыгрыш в дурном вкусе? — спросил Василий Александрович.

— Нет, — уверенно покачала головой Надежда. — Это почерк Генриха, я его везде узнаю. Он присылал мне подобные записки, возвращаясь из конторы. Предупреждал, чтобы ужин был готов, и я… — она едва заметно вздрогнула. — Я ждала его. К тому же к письму была приложена пуговица.

— Пуговица? — переспросил Корсаков.

— Да, от сюртука. В котором его похоронили.

Корсаков и Жозеф молча переглянулись.

— Что ж, это достаточно любопытный случай, признаю, он привлек мое внимание, — констатировал Василий Александрович. — Но сначала я должен задать вам один вопрос. Он покажется вам бестактным, но от вашего честного ответа будет зависеть, помогу я вам или нет. Вас устроит такое условие?

— Да, — твердо ответила Надежда.

— Хорошо, — задумчиво кивнул Корсаков. — Мне нужно знать: вы имели какое-либо отношение к смерти своего супруга?

Задав этот вопрос, Василий Александрович перевел колючий взгляд на Надежду Михайловну.

— Свят-свят-свят! — отшатнулась и запричитала няня.

— Да что вы себе… — взревел Никита Панютин, вскакивая с места.

— Сядьте, подпоручик, вопрос адресован не вам! — отчеканил Корсаков, не сводя глаз с хозяйки дома и не моргая. Гвардеец сделал шаг к его стулу, сжимая кулаки, но вновь был остановлен тихим голосом Радке:

— Никита, остановись! — Надежда выдержала взгляд Корсакова и открыто посмотрела на него в ответ. — Василий Александрович, я клянусь всем, что свято — я всегда была верна мужу и никак не способствовала его смерти. Генрих был старым и хворым, старше меня на сорок с лишним лет. Никто не счел его смерть подозрительной.

Корсаков удовлетворенно кивнул и поднялся со стула.

— Это все, что мне требовалось услышать. Благодарю за честность. Я приложу все усилия, чтобы помочь вам. И вот как мы поступим. Вы разбирали комнаты супруга?

— Нет, — ответила Надежда. — Мне не хватило сил. Там все осталось так, как если бы он был еще жив.

— В таком случае мне нужно будет осмотреть их. Далее я отправлюсь на Немецкое кладбище. Завтра утром вернусь, чтобы доложить о своих находках, а затем мы вместе подождем обеда и проверим, соблаговолит ли ваш супруг почтить нас своим присутствием.

* * *

— Святые угодники! — воскликнул кладбищенский сторож и, поскользнувшись, упал на спину, разметав в разные стороны брызги черной липкой грязи.

— Хранитель нам больше не нужен, я правильно понимаю, patron [2]? — иронично осведомился Жозеф.

— Да, пожалуй, его можно отпустить, — согласился Корсаков. Сторож, истово крестясь, отполз в сторонку, поднялся, опершись на могильную ограду, и бросился прочь.

Они стояли посреди лютеранской части Смоленского кладбища. С неба продолжал хлестать острыми каплями холодный дождь, умножая распутицу и застилая глаза. Вокруг высились кресты и памятники: от плохоньких деревянных распятий до торжественно-мраморных мавзолеев, от простеньких завядших цветов до остроконечных, изящно украшенных кованых оград. Атмосферу уныния и запустения лишь подчеркивали лишенные листвы деревья. Кроме постоянного монотонного шума дождя не слышно было других звуков: даже вечно каркающие вороны замолчали.

Перед Корсаковым и Жозефом разверзлась пасть мрачной ямы, частично заполненной водой. Но даже в таком виде сомнений не оставалось: на дне могилы гроб отсутствовал.

— Что ж, экзальтированные дамские чувства можно исключить, — констатировал Василий Александрович.

— Думаете, дельце по вашей части, Votre Excellence [3]? — уточнил слуга.

— Никогда нельзя исключать злонамеренных козней обычного человека, — покачал головой Корсаков. — Хотя следы вокруг могилы наводят на нехорошие мысли.

— Да?

— Земля размокла, поэтому утверждать наверняка не берусь, но видится мне, что тут работали не лопатой, а голыми руками, — мрачно констатировал Василий Александрович.

— Sacrebleu! [4] — воскликнул Жозеф и машинально схватился за грудь. Там, куда попала офицерская пуля двенадцать лет назад.

— Не важно, сам Генрих Радке поднялся из могилы, или его гроб извлек кто-то из живущих, добра Надежде Михайловны ждать не стоит, — продолжил размышлять Корсаков. — Скажи, Жозеф, что ты думаешь о вдове?

— Что я думаю — или что мне удалось выяснить, Excellence? — усмехнулся слуга.

— И то и другое. Пойдем к экипажу, расскажешь по дороге. Нечего нам здесь мокнуть. — И, подавая пример, сам двинулся к выходу.

— Как скажете, — Жозеф поспешил за ним. — Соседи и знакомые, конечно же, судачат, что супруга помогла господину Радке отправиться на тот свет. Однако, вопреки ожиданиям, общее отношение к ней скорее сочувственное, а не осуждающее. Не больно-то она похожа на обычную «веселую вдову».

— Генрих Радке никому не нравился, так?

— Именно! О покойных плохо говорить не принято, но работников он, как это художественно говорится у вас, драл в… Эти… Которые у коня…

Он осекся, пытаясь вспомнить необходимое слово, и пару раз вяло взмахнул рукой.

— В хвост и в гриву, — подсказал Корсаков.

— Истинно так, Excellence, — обрадовался слуга. — Те, кто осмеливался выступать против него, таинственным образом исчезали. Женитьба характер тоже не исправила. Тем более что брак для него не первый. Надежда стала чем-то вроде военного трофея на склоне лет. И бедняжку он третировал ужасно.

— То есть ты считаешь, что вдова Радке нам солгала, утверждая, что не имела отношения к смерти мужа?

— Я ничего не считаю, Excellence, я просто говорю, что удалось вызнать, — пожал плечами Жозеф.

Они дошли до экипажа, ждавшего их у церковной ограды. Слуга распахнул дверцу и помог Корсакову забраться внутрь, в относительное тепло и сухость кареты.

— Куда прикажете?

— Помнится, по дороге на кладбище мы проезжали мимо аптеки Гельфмана. Правь туда.

— Будет сделано, — невзирая на капризы погоды, Жозеф вскочил на козлы и взялся за поводья.

* * *

В помещении аптеки творился сущий пандемониум. Всюду сновали многочисленные дети и внуки Гельфмана, собирая и пакуя препараты, порошки, микстуры, склянки и прочую медицинскую утварь. Сам хозяин аптеки устроился на высоком табурете в уголке, регулярно отдавая весьма дельные, на его взгляд, команды и наставления.

— Вы переезжаете? — поинтересовался Корсаков, вежливо постучав о дверной косяк набалдашником трости.

— Чтобы старый Гельфман да куда-то переехал? Вы таки в своем уме, Василий Александрович? Нет, дорогой мой, этот дом я покину только вперед ногами!

— Тогда к чему весь этот переполох?

— А вы в окно выглядывали? Хотя что же это я спрашиваю, вы только что с улицы! В такую погоду самонадеянность опасна, молодой человек. Поэтому пусть пока мои драгоценные лекарства поживут пару дней со мной на втором этаже.

— Думаете, будет наводнение? Полно вам, Гельфман, вы как будто не прожили в Петербурге шестьдесят лет! Это обычная ноябрьская непогода.

— Шестьдесят семь, мой юный друг! И я дожил до этого возраста потому, что всегда знал, каким приметам верить. Сегодня утром кошка, которую мы подкармливаем и даем иногда погреться в аптеке, одного за другим принесла своих котят и подняла на второй этаж по этой самой лестнице. Звери такие вещи чуют, Василий Александрович. Один сосед незадолго до вашего приезда имел наглость позубоскалить насчет моих приготовлений. Знаете, что я ему таки ответил? «Старый Гельфман будет смеяться, когда вы будете плакать!» Но что же это я все о себе, вы ведь пришли не для того, чтобы выслушивать нравоучения старого аптекаря?

— Боюсь, что нет, — признал Корсаков. — Скажите, Гельфман, у вас в последнее время ядов не покупали?

— Покупали, Василий Александрович, покупают и будут покупать, уж поверьте! Ежедневно! И стар и млад! В определенных дозах любое лекарство, знаете ли, становится ядом. Но я таки вижу печать недовольства на вашем породистом лице, поэтому подозреваю, что вы имеете в виду что-то более конкретное. Настоящую отраву. Возможно, вы даже подскажете мне, что именно вас интересует?

— Знаете госпожу Радке? Она проживает недалеко от вас.

— Знаю. Бедная девочка. Муж ее — сущий дьявол во плоти. Отвратительнейший человек. И не смотрите так на меня, знаю, что он умер, но я уже сам в таком возрасте, что однажды сия участь предстоит и мне. Так что могу себе позволить так рассуждать. Нет, Василий Александрович, юная Радке ко мне за ядом не заходила, если вы об этом. И большинство слуг из их дома я тоже знаю в лицо.

— Что ж, тогда не буду больше вас отвлекать… — Корсаков уже повернулся к выходу, когда ему в голову пришла еще одна идея: — Скажите-ка, а гвардейский офицер к вам не заглядывал?

— Гвардеец? Подпоручик? Молодой? Блондин? Семеновец? Не заглядывал, — хитро улыбнулся Гельфман. — И я ему ничего не продавал около двух недель назад, так что перестаньте мучать меня своими вопросами. — Он постучал длинным пальцем по расходной книге и тут же отвернулся, переключив свое внимание на невестку, которая чуть было не разбила огромную бутыль с подозрительным содержимым: — Софа, Господь дал людям два глаза, чтобы смотреть, две руки, чтобы держать, и одну голову, чтобы думать, но мне начинает казаться, что тебя он чем-то обделил, только не могу понять чем!

Корсаков вышел из аптеки под непрекращающийся дождь. Жозеф ждал его на козлах — если пронзительный ветер и хлесткие струи ливня и доставляли ему дискомфорт, то слуга этого не выказывал.

— Куда теперь? — спросил он.

— Теперь можно и домой, — ответил Корсаков. — Нужно подготовиться к завтрашнему дню.

Внезапно мимо его ног шмыгнула маленькая серая тень, заставив отшатнуться. Потом еще одна. И еще. Испуганно заржала лошадь. Улицу укрыл серый шевелящийся ковер — десятки и сотни крыс выбирались из подвальных окон и массово спешили куда-то прочь. Некоторые карабкались по домам и немногочисленным деревьям, стараясь забраться повыше.

«Возможно, Гельфман не так уж и неправ», — мрачно подумал Василий Александрович.

Возвращались уже глубоких сумерках, но Корсаков успел заметить, что на Адмиралтейской башне вывесили беснующиеся под порывами ветра сигнальные фонари, предупреждающие об угрозе наводнения. Черная бурная вода в каналах подступила опасно близко к границе гранитных плит, грозя выплеснуться на улицы.

— Как бы не вышло, что утром мы не сможем вернуться к Радке, — заметил Жозеф, открыв дверцу экипажа по прибытии.

— У нас нет другого выбора. Надежде Михайловне, безусловно, грозит опасность, и негоже нам ее бросать.

* * *

В ночь на 7 ноября Василий Александрович не спал. Мрак его кабинета разгоняли десятки свечей и несколько настольных ламп. Корсаков же внимательно изучал бумаги, увезенные из личных покоев Генриха Радке. И чем больше он узнавал, тем мрачнее становились перспективы завтрашнего возвращения в дом Надежды Михайловны.

— Почему я не встретил тебя раньше? — спросил он у бессловесных бумаг, оставшихся от Радке. Генрих безусловно был человеком сведущим в оккультных науках. Причем в самой мрачной и темной их части.