Зов пустоты E-Book

Максим Шаттам

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 458

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Почему мы боимся смотреть в пропасть? Мы боимся не высоты — мы боимся самих себя. Мы боимся, что, услышав зов пустоты, захотим откликнуться и сделать шаг. И некоторые из нас откликаются... В Париже происходят странные убийства — то ли ритуал, то ли дело рук маньяка. Людивина Ванкер, сотрудница Парижского отдела расследований, вновь сталкивается со злом, с союзом хищников, в чьих преступлениях на сей раз нет и намека на мистику, отчего они не становятся менее инфернальными. Извращенное сознание способно на страшные вещи — но что будет, если поставить его на службу стройной идеологической системе? Террористы уродуют жизни и души, в том числе тех, кого склоняют на свою сторону, но что, если душа уже изуродована? Хищники не знают сострадания, интересуются не живыми людьми, а бесчеловечными абстракциями. Людивина вновь окажется с ними лицом к лицу и узнает, как бороться со злом, если оно неуловимо. К этому роману Максим Шаттам, автор бестселлеров, которые расходятся миллионными тиражами, увлеченный исследователь зла и ужаса, приступал трижды — первые два раза получалось слишком похоже на реальные события. Однако есть истории, которые нельзя не рассказать, и перед вами одна из них. Перевод романа «Зов пустоты» публикуется в новой редакции.

Leseprobe

18+

Maxime Chattam

LʼAPPEL DU NÉANT

Copyright © Éditions Albin Michel — Paris 2017

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

Перевод с французского Марины Бендет

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Шаттам М.

Зов пустоты : роман / Максим Шаттам ; пер. с фр. М. Бендет. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (Звезды мирового детектива).

ISBN 978-5-389-26103-7

Почему мы боимся смотреть в пропасть? Мы боимся не высоты — мы боимся самих себя. Мы боимся, что, услышав зов пустоты, захотим откликнуться и сделать шаг. И некоторые из нас откликаются..

В Париже происходят странные убийства — то ли ритуал, то ли дело рук маньяка. Людивина Ванкер, сотрудница Парижского отдела расследований, вновь сталкивается со злом, с союзом хищников, в чьих преступлениях на сей раз нет и намека на мистику, отчего они не становятся менее инфернальными. Извращенное сознание способно на страшные вещи — но что будет, если поставить его на службу стройной идеологической системе? Террористы уродуют жизни и души, в том числе тех, кого склоняют на свою сторону, но что, если душа уже изуродована? Хищники не знают сострадания, интересуются не живыми людьми, а бесчеловечными абстракциями. Людивина вновь окажется с ними лицом к лицу и узнает, как бороться со злом, если оно неуловимо.

К этому роману Максим Шаттам, автор бестселлеров, которые расходятся миллионными тиражами, увлеченный исследователь зла и ужаса, приступал трижды — первые два раза получалось слишком похоже на реальные события. Однако есть истории, которые нельзя не рассказать, и перед вами одна из них.

Перевод романа «Зов пустоты» публикуется в новой редакции.

© М. Ю. Бендет, перевод, 2020, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024Издательство Азбука®

Как и всегда, я писал под музыку и потому советую читать этот роман под звуки таких альбомов:

саундтрек Марко Белтрами и Маркуса Трумпа к фильму «Враг государства № 1: Легенда»;

саундтрек Кристофа Лапинты и Фредерика Теллье к фильму «Дело СК1»;

саундтрек Питера Гэбриела к фильму «Последнее искушение Христа»;

саундтрек Александра Деспла к фильму «Цель номер один».

Этот роман я посвящаю нашим силам правопорядка, нашим учителям и жертвам

Если я чем-то на тебя не похож, я этим вовсе не оскорбляю тебя, а, напротив, одаряю.

Антуан де Сент-Экзюпери. Письмо заложникуПеревод Норы Галь

...У [него] в голове была щель, через которую туда проникла нечистая сила, и... она-то и прикончила его.

Редьярд Киплинг. Рикша-призракПеревод Алексея Шадрина

1

У этой девушки было все. Взять хотя бы внешность. В нашем обществе, где в первую очередь обращают внимание на внешний вид, она могла гордиться тем, что скорее красива. А если присмотреться, даже очень красива. Фигура как у Барби, средний рост, волосы до плеч, непослушные пряди выдают мятежную натуру их обладательницы. Чудные ясные глаза, голубые, словно драгоценные камни. Высокие скулы слегка удлиняют лицо и подчеркивают линию щек, придавая внешности неуловимо славянскую изысканность. Полные губы цвета спелого розового грейпфрута будто стремятся отвлечь взгляд от округлостей тела, выточенных регулярными занятиями спортом. Эта внешность словно была создана для соблазнения.

Но в категорию выше средней девушку переводил не только и не столько внешний блеск. Все дело было в том, как она себя держала, в исходившем от нее свечении: она излучала то, что принято называть особым очарованием. Ее манера искоса наблюдать за людьми, спокойная улыбка, ямочки на щеках, выдававшие ее любопытство, плавные движения женщины, довольной своим телом, пленительная сила, читавшаяся во взгляде, — все это составляло неотразимый шарм, которым природа одаряет избранных, словно покрывая их глянцевым лаком. Говоря по правде, даже небольшие физические недостатки этой девушки так хорошо вписывались в общую картину, что превращались в трогательные особенности. Скажем, клыки у нее стояли чуть вкось, делая улыбку единственной в своем роде, а на губе виднелся коричневатый след, оставленный солнцем из далекого лета: он напоминал большую веснушку и казался чем-то наподобие подписи художника.

Эта девушка не отличалась широким кругозором, но любила читать, что, вместе с изрядной долей любознательности, позволило ей собрать набор для выживания в интеллектуальной среде, где всякий склонен бахвалиться. По ее словам, она обладала весьма средним умом, но гордилась умением делать верные выводы. Все, кто сталкивался с ней в профессиональной сфере, непременно отмечали и даже особо подчеркивали такое ее свойство.

У этой девушки, безусловно, имелись и недостатки. Прежде всего издержки молодости, в особенности чрезмерная наивность; кроме того, трагедии и травмы, с которыми ей пришлось столкнуться, постепенно заставили выработать избыточную самозащиту — вплоть до попыток выковать физическую броню с помощью спорта, отрезать себя от части переживаний, отгородиться стеной от собственных страхов. Однако в последнее время ей удалось преодолеть тревожность, смириться с тем, что она может страдать. Теперь она полной грудью вдыхала ароматную смесь из радости жизни, чувственности и глубокого понимания себя. Наконец-то она была готова к жизни.

Этой девушке было слегка за тридцать, она еще не знала ни замужества, ни материнства, зато добилась больших успехов в своем деле: кто-то из коллег считал ее чуть ли не гением, кто-то — странным созданием с пугающими способностями в туманных сферах. Она вложила в работу всю себя и недавно достигла той точки равновесия, в которой человек осознает, что готов расти дальше. Иными словами, теперь она мечтала состояться в личной жизни, в любви и создать семью.

У этой девушки было все.

Все, кроме главного.

Сейчас у нее, запертой в темной клетушке под парами хлороформа, не оставалось надежды на будущее — словно у мушки, бессильно бьющейся в паутине голодного паука.

2

Человек часто — и ошибочно — полагает, что тьма есть вещь в себе, хотя это лишь отсутствие света. Тьма — это просто нехватка, а если хочется думать, будто она что-то воплощает, то это не что иное, как пустота.

Так, во всяком случае, размышляла молодая женщина, скорчившись в углу темной, глухой клетушки. Она подтянула ноги к груди, обхватила их руками, уткнулась подбородком в колени. Хотя к ней не проникал ни единый квант света, она знала, что лицо у нее запачкалось, что на щеках и на лбу засохла земля, что ее фарфоровая кожа располосована черной пылью, что на плечи падают светлые пряди волос, потяжелевшие от грязи, что ее красота растворяется в пустоте ожидания, в тревоге и тьме.

Она провела языком по губам и отметила тонкие трещинки — признак начинающегося обезвоживания. Она вздрогнула и решила списать это на холод. Кожа под хлопчатобумажной футболкой с длинными рукавами покрылась мурашками. Как ни удивительно, ей совсем не было страшно. По крайней мере, она не испытывала того глубокого ужаса, который грызет изнутри, парализует, сковывает по рукам и ногам в самый неподходящий момент, который высасывает из человека всякую способность реагировать и связно мыслить, оставляя его безоружным перед лицом опасности. Она почти не двигалась, но лишь для того, чтобы сохранить силы и тепло, которое вырабатывало тело, нагревая тоненькую прослойку воздуха между одеждой и кожей. Это тепло было ее самым верным союзником, оно должно было помочь ей продержаться. Как долго? Она не знала, но готовилась к худшему. Ведь именно худшего она и ждала.

Нет-нет, не говори так! — тут же осеклась она. Ты ничего не знаешь! Может быть, это... случайность! Совпадение. Да, вполне возможно, это лишь роковое стечение обстоятельств, и скоро все разрешится. Все наладится.

Но если она так в этом уверена, зачем с самого начала сберегала силы? Словно готовилась бороться за жизнь.

Так велел инстинкт. С той самой минуты, когда она очнулась здесь, в этой комнатушке без окон, она знала, что дела плохи, — еще до того, как вспомнила последние мгновения перед потерей сознания и само нападение.

Чего он от нее хочет? Почему именно она? Первые ответы, пришедшие на ум, словно обдали ее ледяным холодом, но она сразу прогнала их. Не время представлять себе самый жуткий сценарий. Она действовала постепенно: заставила себя разобрать ощущения на составляющие, разложить их по местам, чтобы не нервничать, не дать воображению сорваться с цепи, не поддаться страху. Она слишком хорошо знала страх, чтобы выпустить его на свободу. В некотором смысле она уже была его рабыней и поклялась никогда больше не подчиняться ему. Сейчас выпала отличная возможность доказать себе, что не нарушит клятву. У нее есть душевные силы, закалка и опыт. Все, что ей довелось пережить, подготовило ее к этому.

Для начала она оценила свое физическое состояние. В целом неплохо. Ни ран, ни серьезных повреждений, только пульсирующая головная боль, словно что-то стучит за глазами: это из-за хлороформа, которым он ее усыпил. У нее всего пара неглубоких царапин. Возник вопрос, не изнасиловал ли он ее, но боли нет, джинсы и трусики сидят как обычно, она их вообще не чувствует. Вряд ли он сумел бы так ловко ее раздеть, а затем снова одеть. Нет, ничего такого не было.

Пока не было.

Прекрати! Немедленно прекрати. Хватит этих дурацких мыслей. Ты ничего не знаешь. У тебя нет оснований так думать, нет доказательств. Может, это совпадение... Нелепое совпадение...

Девушка попыталась размять суставы, насколько это было возможно в тесном пространстве. Все мышцы свело. Сколько она просидела в темноте? Часов десять? Двадцать? Она проголодалась, но не слишком, и потому решила, что прошла одна ночь. Вероятно, сейчас утро. Если только чувства ее не обманывают. Сколько времени понадобится, чтобы ее пропажу заметили? Двадцать четыре часа. Около того.

А потом? Как меня найдут?

Она подвигала затекшей челюстью, вытянула руки и вздрогнула — путы на запястьях впились в кожу. Она быстро оставила попытки освободиться: пластиковые хомуты оказались слишком крепкими, их затянули так сильно, что ладони будто склеились. Обстановка тоже не внушала оптимизма. Ни единого лучика света. Ее или замуровали глубоко под землей, в подполе, или бросили в герметичную камеру. В любом случае она понимала, что кричать бесполезно, ее никто не услышит — никто, кто мог бы помочь.

Что с ней теперь будет? Почему она здесь оказалась? Думать, что все закончится хорошо, слишком наивно: хотя она и признавала за собой множество недостатков, простодушия среди них точно не было. Больше не было.

Никто не стал бы так рисковать, не разработал бы столь тщательный план, если бы не ставил перед собой четкую цель, не имел сильных и недобрых побуждений. Не стоит закрывать глаза на правду. Рано или поздно дверь отворится, и случится нечто ужасное.

Людивина Ванкер подавила рыдания, поднимавшиеся из глубины горла. Она продержалась все это время не для того, чтобы теперь сломаться. Этого она не допустит. Она работала в отделе расследований парижской жандармерии, сталкивалась с самыми жуткими извращенцами во Франции, а порой и за ее пределами, великолепно стреляла из табельного оружия, регулярно отправляла в нокаут парней в два, а то и в три раза крупнее, чем она сама, бегала несколько раз в неделю, чтобы стать еще выносливее: после всего, что выпало на ее долю, ее дух был крепче закаленной стали. Нет, она не даст себе сломаться. Только не сейчас. Она не может себе этого позволить.

И все же слезы потекли по щекам, несмотря на яростные усилия их сдержать. Людивина ничего не могла с этим поделать. Она долго пряталась за броней, непроницаемой для чувств, но все же решила сорвать эту вторую кожу, признать, что это лишь маска, открыться миру и эмоциям. Постепенно она научилась быть обыкновенной женщиной своего возраста, отдаваться во власть сладкой эйфории, которую дарят простые радости жизни. Ей даже нравилась та, в кого она превратилась. Тридцатилетняя женщина, у которой есть все. Не могло это просто так исчезнуть.

Страх медленно проламывал панцирь ее сопротивления. Людивина злилась на себя за это. Раньше она смогла бы контролировать страх, даже сумела бы превратить его в энергию. Но то раньше, когда она была воином, которому нечего терять, когда она думала только о результате, не считаясь с собственными чувствами. Она проклинала саму идею счастья, эти врата страха. Однажды Людивина вступила в бой со своими демонами, одолела их, победила призраков, которых привела за собой из Валь-Сегонда, а затем из мрачных подвалов клиники Святого Мартина Тертрского1, уложила их, препарировала, чтобы открыть себя заново, чтобы выйти из этих испытаний сильной, чтобы ощутить доселе незнакомое желание жить. В последнее время она чувствовала себя невероятно живой.

Но тьма окружала ее так долго, что во многом стала основой обретенного душевного равновесия. И Людивина почувствовала, что, возможно, не права. Тьма — не просто свидетель пустоты, знак отсутствия, нет, у нее есть своя структура, свое содержимое. Более чем реальная плоть. Это антивещество, темная материя космоса, ужас, придающий глубину нашей личности. Более того, тьма — фактическое подтверждение того, что наш мир полон зла, что на краю нашего поля зрения затаилась грязь, готовая нас поглотить и выпустить на волю все худшее.

Людивина ошиблась.

Тьма существует. И не только в голове самых жутких чудовищ. Тьма настигла ее, и теперь Людивина сама плавала в ее гнилостных внутренностях.

3

Врать, чтобы успокоить себя. Не признавать очевидное. Защищать себя как можно дольше. Но насколько долго? Пока не убежишь от реальности? Пока не соорудишь себе шоры толщиной со стену, пока отрицание не станет безумием?

Людивина осторожно покачала головой в темноте.

Это не совпадение. Ее бросил в эту дыру не первый встречный психопат. Это не случайность, уж точно не сейчас. После всех событий последних недель. Особенно если учесть, чем он стянул ей запястья, если вспомнить, что она успела заметить, прежде чем он ее усыпил.

Она закрыла глаза. Ничего не изменилось, кроме ощущения, что она еще глубже погрузилась в себя. Но по крайней мере, эта тьма принадлежала лишь ей одной.

Почему никто не приходит поговорить с ней? Почему не слышно голосов, вообще ни единого звука, даже где-то вдали?

Меня похоронили заживо. Засыпали трехметровым слоем земли. Никто меня здесь не отыщет, и я умру от жажды, от голода и холода, но еще раньше — от удушья.

Следователь вонзила ногти в ладони, пока не скривилась от боли. Когда она сбросила маску неуязвимой амазонки, это пошло не только на пользу. Она явно поглупела. Не стоило так рассуждать. Нельзя сдаваться, воображать худшее. Да, она оказалась в крошечной каморке с земляными стенами, но не в могиле. Пусть она сидит глубоко под землей, это не значит, что сюда не поступает воздух. С тех пор как она очнулась, прошло несколько часов, но дышится ей все так же свободно. Несмотря на тесноту, в каморке не становится теплее, даже наоборот, а значит, воздух и правда циркулирует. Первая хорошая новость.

Людивина начала признавать очевидное.

Это тот же человек. У меня мало времени. Совсем мало...

Она невольно сжала бедра, вновь подумав о нем и о том, в каком виде они с коллегами-следователями находили его жертв. Она хорошо знала это дело, и неспроста...

Запястья горели, путы огнем жгли кожу.

Нужно выбраться отсюда. Во что бы то ни стало найти способ сбежать.

Людивина откинула голову назад и ударилась затылком о рыхлую землю. Холодные крошки посыпались за воротник, вдоль позвоночника, и она вздрогнула.

Это точно он. Признав это, она снова могла ясно мыслить.

Ей нельзя здесь оставаться. Она слишком много знает. В гневе она сжала зубы, выдохнула все свое отчаяние, сдержала подступающие слезы.

Первая стадия шока — отрицание, бегство в иллюзии — осталась позади. Теперь можно сосредоточиться на текущем моменте, учесть обстоятельства, место, свои ощущения. Ей нужно было подготовиться к защите, потому что она знала. Знала, что будет дальше, но главное — кто ее похитил. И пожалуй, даже почему.

Ее похитил извращенец самой опасной породы. Безжалостный. Не склонный к сомнениям. Для него она была лишь инструментом для удовлетворения его нужд — предметом, не более. Он не видел в ней ничего человеческого. Ничего, кроме ее половых органов, и то лишь потому, что планировал ими воспользоваться. Как вести себя с таким чудовищем?

На этот вопрос точно есть ответ. Да, он не способен к эмпатии, но он остается человеком, он состоит из эмоций, пусть и крайне ограниченных, из защит, из фантазий, из слабостей. Как раз там и нужно искать вход.

Вот что нужно сделать: найти дверь в его бункер, последние крохи человечности, запрятанные в самой глубине, среди его страданий и отклонений. Нужно найти способ обойти его привычные схемы, выдернуть его из круговорота извращений.

Но что она о нем знает? И как найти трещину, в которую можно незаметно протиснуться? И сколько у нее осталось времени?

Он придет. Скоро. Потащит меня куда-то, чтобы мною воспользоваться. Все произойдет быстро, почти не будет времени что-то сделать. Импровизировать нельзя, нужно точно знать, что говорить, как заставить этого хищника забыть свои повадки, отклониться от схемы и выпустить наружу остатки того человеческого, что в нем еще сохранилось. Нужно придумать, что привлечет его внимание, вынудит услышать меня.

А что потом? Одними словами его не удержишь, а тем более не убедишь отпустить ее! Это ненасытный хищник, который наконец-то поймал добычу, способную утолить его голод. Шансов на спасение у Людивины не больше, чем у мыши, пытающейся договориться с оголодавшей змеей.

Подготовиться. Действовать. Методично. Вот что нужно делать.

А дальше видно будет.

В первую очередь надо составить психологический портрет психопата. У Людивины Ванкер страсть к этой работе была в крови: вот почему она знала, что убийство часто является проекцией душевного состояния в конкретный момент. Это тем более верно для серийного преступника, действующего по собственной извращенной схеме. Но она умела скрупулезно разбирать преступления и расшифровывать язык крови. Да, Людивина могла продвинуться по этому пути очень далеко.

Вновь забрезжила надежда. Остывающая головешка, все еще способная немного согреть и чуть рассеять темноту.

Она уцепилась за эту мысль.

Что я знаю о нем? О его первом преступлении?

Не о самом первом, а о том, из-за которого мы встретились. Вот откуда надо начинать. С дня нашего знакомства.

Это случилось в пятницу. Людивина помнила все до мельчайших подробностей.

Такое не забудешь.

4

В первой половине осени погода оставалась совсем не осенней, холода наступали нерешительно, лениво. Температура менялась безо всякой логики, словно циклоны никак не могли отпереть замок и вырваться на свободу. Порой они все-таки выбирались наружу, но к выходным их вновь сменяло почти весеннее тепло. Природа, растерявшись от такого непостоянства, отказывалась раздеваться. Она лишь снизошла до осенней моды и нарядилась в теплые цвета: все вокруг стало коричневым, желтым, красным.

После хаоса, охватившего страну в мае2, Франция постепенно успокоилась. Лето выдалось особенно мягким, словно всех вокруг оглушило от шока. Людивину отправили в трехмесячный отпуск, памятуя о том, какую роль она сыграла в расследовании и как беспечно отнеслась к собственной безопасности. Три долгих месяца без работы. Но Людивина провела их с толком. Июнь и июль пролетели незаметно, она отсиделась в горах, у своего наставника Ришара Микелиса, который жил там с семьей. Людивина прониклась нежностью к его детям, Саше и Луи, а Ана приняла ее, словно младшую сестру, которая срочно нуждалась в утешении после серьезной передряги. Это была странная, но очень полезная поездка. Ришар Микелис считался одним из величайших в мире профайлеров. Гениальный криминолог, знаток своего дела и человек исключительных личных качеств. Но он заглянул слишком глубоко в бездну страха и решил удалиться от дел. Теперь он жил в Альпах, посвятив себя семье, — он словно хотел напиться жизнью после того, как бесконечно сталкивался со смертью. Людивина много наблюдала за ним в его альпийском уединении. Стремление каждую минуту быть с детьми, чувство к жене, порой трогательное, словно первая любовь, поразили ее. За эти два месяца она сто раз прокрутила в голове события последних двух лет, размышляла о том, кем стала, разбирала по косточкам свои неврозы. Дни напролет она гуляла по альпийским лугам, наслаждалась головокружительными, потрясающими видами и изучала свои слабости.

Отпуск в Альпах пошел ей на пользу. Микелисы помогли ей разломать броню и открыться жизни. Она ничего не делала специально, просто пришло время, словно материал, который покрывал ее, защищал и вместе с тем душил, исчерпал срок годности и распался от горного воздуха, от общения с этой семьей. Любовь подействовала лучше, чем прицельный удар по треснувшей броне.

В начале июля Людивина на несколько дней вернулась в Париж, чтобы повидать Сеньона и Летицию, которая медленно оправлялась от ран. После всего пережитого Летиция сначала решительно потребовала от мужа, чтобы тот сменил профессию или хотя бы ушел из отдела расследований. Но, постепенно осознав, что она сама спасла жизнь тридцати детей, в том числе и собственных, Летиция передумала и стала поддерживать Сеньона. Защищать невинных, не давать мерзавцам причинять вред людям он отлично умел, и дело это было необычайно важно, слишком важно, чтобы бросить его из страха и эгоизма. Спустя несколько недель благодаря помощи терапевта Летиция преодолела посттравматический стресс и ощутила себя героиней, а не жертвой. Это был другой способ выжить, справиться с ситуацией. Считать себя не добычей, а искалеченным воином. Людивина отпраздновала свой день рождения с Сеньоном, Летицией и со своим спасителем Гильемом Чинем, который несколько месяцев назад спас ее от гибели в подвале заброшенной больницы.

Потом была свадьба Гильема и Мод. Праздник получился незабываемый, Людивина давно так не смеялась. Рассвет она встретила, сидя на невысокой стене, под которой до самого горизонта простирались лавандовые поля, между Магали, их коллегой из отдела расследований, и Сеньоном, на плече которого дремала Летиция. Трое жандармов в измятой и перепачканной праздничной одежде, устало улыбаясь, передавали друг другу бутылку шампанского и пили прямо из горлышка. То был самый длинный и прекрасный день лета.

После свадьбы Людивина вернулась к Микелисам и провела еще несколько недель у них, под защитой гор. Она чувствовала, как внутри что-то меняется, появляется хрупкость, и это ее пугало. Ей все еще нужна была любовь этой семьи, доброта, которой они ее окружили.

В тот период они с Ришаром мало говорили о деле — только когда разговор заводила сама Людивина. Наставник выслушивал ее, словно психотерапевт, направлял беседу в нужное русло, помогал ей выразить словами то, что она прятала в самой глубине: страх, который она испытала, или, что еще хуже, отсутствие страха. Чтобы пережить все то, что выпало на ее долю за последние два года, Людивина заморозила свои эмоции настолько, что превратилась в боевую машину. Возвращение к чувствам, к уязвимости, к желанию жить пугало, но она понимала, что без этого не сможет развиваться как женщина.

Она вернулась в Париж в августе, решив вложить все свои сбережения — в основном полученное наследство — в покупку дома на тихой улочке Пантена, и оформила ипотеку на двадцать лет. Это был ее способ признать, что она решила жить, хотя бы для того, чтобы выплатить долги. К тому же теперь она могла съехать со служебной квартиры, освободиться от военных порядков, сделать перерыв. Ей нужно было собственное пространство.

Дом был огромным, но она сразу влюбилась в его своеобразие, которое нельзя было не оценить. Раньше здесь находилась шоколадная фабрика. На фоне красных кирпичных стен в глаза бросалась широкая кованая лестница по центру основного помещения в стиле лофт и изящные коричневые стальные колонны, которые упирались в металлические балки. Вдоль всего дома тянулась красивая терраса с видом на шикарный сад, где розы, герань, георгины и другие цветы сбегали с клумб прямо на дорожки. Людивина полюбила этот запущенный сад, в чем-то похожий на нее саму, и пообещала себе ухаживать за ним, не дать цветам завянуть.

Во второй половине августа ее вызвал полковник Жиан и предложил мало-помалу возвращаться к работе. Никаких взысканий, никаких ограничений, а главное — никакого перевода в другой отдел. Да, она пошла на риск, но помогла задержать незаурядного преступника. Учитывая ее впечатляющий послужной список, полковник счел, что положительной психологической характеристики достаточно для того, чтобы она вернулась на свою должность, к тем же обязанностям, получила прежнее звание и свое табельное оружие.

Сентябрь и октябрь прошли спокойно, даже слишком. На какое-то время ее заняло дело о мошенничестве со страховкой в семьдесят седьмом департаменте: поджог причинил серьезные убытки. Кроме того, она помогала коллегам в работе по нескольким небольшим делам. Вечера Людивина проводила с Магали и Франком, такими же близкими друзьями, как они с Сеньоном. Франк разводился и сильно переживал по этому поводу. Порой Людивина после работы ходила в кино, листала скучные журналы, а когда на нее нападала лень, валялась на диване перед телевизором. Она меньше выкладывалась на занятиях боевыми искусствами, реже бывала в тире и постепенно превращалась из воительницы в обычную женщину. Она заставляла себя бегать несколько раз в неделю, чтобы оставаться в форме и сжигать излишки жира — она не отказывала себе в удовольствии вкусно поесть. Пожалуй, это был единственный ее способ себя дисциплинировать.

Подходила к концу первая неделя ноября. Людивина вернулась домой около семи вечера, медленно поднялась на второй этаж, в ванной стянула джинсы и кинула на линолеум, затем влезла в удобные хлопковые пижамные штаны. Бросив свитер и бюстгальтер на край ванны, она натянула толстовку из мягкой, словно кожа младенца, ткани — спереди черными буквами было написано: «Femme fatale»3. В случае с Людивиной эта надпись была вполне правдивой. Знали бы люди, что она пережила и сделала за эти два года...

Затем она спустилась в кухню, слишком большую для одинокой женщины, задумалась, что бы приготовить на ужин, но быстро сдалась и заказала суши.

Людивина гордилась тем, как оформила первый этаж. Книжные шкафы придавали гигантскому помещению уютный вид. Правда, после работы не оставалось ни сил, ни времени, так что читала она не так много, как прежде. Ее книги напоминали трофеи, завоеванные в борьбе с невежеством, но, к ее великому стыду, давно покрывшиеся пылью... Надо снова взяться за чтение, снова погрузиться в теплое забытье, которое дарит увлекательная книга.

Зато камин только и ждал, когда в нем вспыхнет огонь и разгорятся поленья, чтобы нагреть комнату. На каминной полке стояли в рамочках семейные фотографии и несколько снимков коллег из отдела расследований. На одном из снимков Людивина стояла рядом с Сеньоном и весьма симпатичным парнем лет тридцати. С Алексисом.

Месяц назад Людивина принесла цветы на его могилу: со дня его гибели прошло уже два года. Очень скоро, в день его рождения, она вернется на кладбище. Она чувствовала, что обязана так поступать. Это был ее долг перед товарищем и любовником. Перед тем, кто оказался жертвой.

На стенах лофта висели старательно отобранные картины. Париж в стиле 3D-поп-арт работы Фаззино, с его переливчатыми красками и динамичными линиями, дополнил такую же картину с Манхэттеном, которая висела у Людивины уже давно. Стену напротив, самую широкую в доме, закрывал большой американский флаг, изорванный за годы службы ветрами и песком штата Нью-Мексико. Людивина заплатила за флаг целое состояние, но он напоминал о том, как она, двадцатилетняя, ездила в США. Стоило взглянуть на выцветшую ткань и потрепанные края, как комната наполнялась духом тех завораживающих краев, легендами о ковбоях. Временами она почти слышала, как флаг хлопает на ветру под звуки труб и крики индейцев.

Между коваными колоннами стелился паркет из широких досок венге, то тут, то там укрытый толстыми коврами, а завершала образ мебель с эффектом патины или состаренного дерева, которую Людивина тщательно выбирала. Ее убежище полностью соответствовало ее новому внутреннему состоянию. За последние несколько месяцев она стала спокойнее и хотела, чтобы и дом дарил ей спокойствие. Обстановка должна была соответствовать ей самой, пусть даже на втором этаже до сих пор громоздились коробки, надо было закончить с покраской и придумать декор, а она все не могла взяться за спальню — там гуляли ледяные сквозняки — и не понимала, почему никак не начнет. Но в целом работа шла, и Людивина верила, что все получится.

На улице, скрытой кустами и цветником, затарахтел мопед курьера, привезшего суши. Она проглотила сырую рыбу, сидя по-турецки на угловом диване.

Людивина отдыхала, развалившись под уютным пледом и не глядя на экран включенного телевизора, и размышляла, когда вдруг зазвонил телефон. Сначала она решила не отвечать — пусть себе заливается, но вспомнила, что дежурит все выходные, и для очистки совести взглянула на экран айфона.

Жандармерия. Тяжело вздохнув, она ответила на звонок.

— Прости, что порчу тебе вечер, — послышался мягкий голос Гильема, — но мы тут нужны.

— Срочно?

— На путях, на линии D, недалеко от Эври, нашли труп.

— Почему нельзя отправить туда местных полицейских? Или спецотряд?

— Потому что мне рассказали все подробности. Я заеду за тобой через десять минут. Надень джинсы и куртку потеплее, ночь будет длинной.

Вот так все и началось. Очень просто.

5

Холодная луна безразлично взирала на место преступления, затерянное в южных предместьях Парижа. Ухабистая дорога, выбоины со слякотью, коричневатая хилая поросль вдоль обочин, редкие деревца на поле вдоль оврага, в котором пряталась железная дорога. Лишь верхушки высоток, усеянные точками света, говорили о том, что в далеких пригородах все же есть жизнь. В остальном здесь были только шумозащитные экраны, дорожная развязка, пустая парковка у супермаркета за пустырем и бесконечная череда крыш домов, отвернувшихся от этого местечка, где, в общем-то, особо не на что было смотреть.

Людивина вылезла из машины вслед за Гильемом и протиснулась между фургонами жандармерии и пожарными автомобилями, чьи мигалки заливали все вокруг синими и красными вспышками. Вдали неустанно шумело шоссе — неутомимый пульс цивилизации.

Следователи вскарабкались на насыпь, заросшую высокой травой, и остановились, разглядывая происходящее метрах в пятнадцати ниже. Склон был крутым, и эксперты, по большей части в форме, спускались с трудом. Железнодорожное полотно было уложено на землю: четыре параллельных рельса, над ними — кабели высокого напряжения. И там, в полутьме, под лучами расставленных переносных прожекторов сиял прямоугольник, словно хирургический стол. Длина его была более двадцати метров, ширина — весь балластный слой под рельсами. Людивина догадалась, что прожекторов хватило только на этот участок: поодаль маячили силуэты людей, осматривавших почву с помощью ярких фонариков. В двух шагах от себя она увидела последний вагон поезда. Весь состав был темным, словно заброшенным, — пустой труп гигантского стального червя, только два красных глаза горят в черноте.

Внизу, прямо у них под ногами, стояли пожарные, сложив руки на груди или сунув их в карманы. Жандармы заканчивали огораживать периметр безопасности, внутрь которого не пускали никого, даже двоих мужчин в белой форме работников скорой помощи.

Людивине вдруг показалось, что она вернулась на два года назад, на вокзал, где тот умалишенный столкнул под поезд столько людей, сколько смог. Поворотный момент в ее карьере, в ее жизни — как следователя и как женщины. Моргнув, она прогнала это воспоминание. Здесь и сейчас она занималась совершенно другим делом.

Девушка спустилась по склону, стараясь не поскользнуться, но все же один раз чуть не потеряла равновесие. Оказавшись внизу, она в сопровождении Гильема протиснулась через группу пожарных и остановилась перед жандармом в звании лейтенанта. Ей не хотелось болтать попусту, и она сразу предъявила ему удостоверение — гражданская одежда не указывала ни на ее звание, ни на должность, а так даже не пришлось представляться.

— Вы занимаетесь наркотиками в отделе расследований? — спросил он.

— У нас это называется бригадой по борьбе с наркотиками, и нет, просто мы сегодня дежурим. Если надо будет, они нас сменят.

— А сейчас вы забираете дело?

— Зависит от того, что у вас там.

Он пристально взглянул на нее и указал на ярко освещенное пространство неподалеку:

— Три бруска каннабиса, а главное — большая упаковка странных пакетиков, но я в этом не разбираюсь. Я сразу же вызвал вас — решил, вдруг у нас тут клиент бригады по борьбе с наркотиками.

— Вы вызвали экспертов-криминалистов? — спросил Гильем.

— Да, они будут с минуты на минуту.

У лейтенанта, мужчины лет тридцати, с вытянутым, довольно строгим лицом, был очень живой взгляд. Хороший знак, подумала Людивина, может, они не зря приехали.

— Мы их подождем, не станем зря топтаться на месте преступления, — решила следователь. — Как вас зовут?

— Лейтенант Пикар.

— Вы хорошо поработали.

Вскоре показался фургон криминалистов. Один из них узнал Людивину, с которой уже несколько раз работал, и она этим воспользовалась:

— У вас найдутся для нас костюмы? Не хочу терять времени. Я бы взглянула, что там.

Тот задумался, но затем указал на шкафчик в кузове оборудованного фургона. За пару минут Людивина и Гильем облачились в белые комбинезоны с капюшоном, маски, перчатки и бахилы.

Людивина вступила в прямоугольник, вычерченный прожекторами, и тут же увидела темно-красные потеки на шпалах, а затем и фрагменты тела. Они были разных размеров, из некоторых торчал кусок сломанной кости, на других виднелись лохмотья кожи, но в основном это были просто багровые ошметки. Влажные лоскуты смерти. Людивина отметила для себя, что по мере удаления от поезда фрагментов становилось все больше. Она сделала глубокий вдох. Ей уже не хотелось смотреть. Совсем не хотелось. Она бы с таким удовольствием осталась дома и провела вечер на диване, в уюте и спокойствии. Она проклинала случай, по воле которого ей выпало дежурить именно сегодня.

Она подняла глаза, оглядела уходящие вдаль рельсы и всего в нескольких метрах от себя обнаружила мужчину, лежащего на боку между путей. У него были отрезаны ноги ниже колен и верхняя часть головы. Нижняя челюсть, забрызганная кровью, висела безвольно и гротескно. Оглядевшись, Людивина заметила в стороне прожектор и поняла, что он освещает еще один фрагмент тела. Она вернулась к лейтенанту, который стоял позади, чтобы не мешать, внимательно следил за всем, особенно за работой экспертов-криминалистов, которые уже начали отмечать на земле положение возможных улик.

— Место удара вон там? — спросила она, опустив бумажную маску.

— Мы так думаем, — подтвердил лейтенант. — Там же нашли сумку с наркотиками.

— И голова тоже там?

— То, что от нее осталось.

— А ноги?

— Их еще ищут. Пожарные сказали, что их могло затянуть под колеса и раскатать по всей длине состава. Так бывает.

Людивина подняла брови. Ей и без того вполне хватало кровавых подробностей. Она вернулась к телу и медленно обошла его, а затем присела, чтобы осмотреть.

Поднятые руки застыли в воздухе. Ладони раскрыты, словно чтобы загородиться от удара. Нескольких пальцев нет, их отрезало колесами локомотива.

Подошел Гильем, собравший свидетельские показания. Штанины его комбинезона при каждом шаге шумно терлись друг о друга.

— Машинист ничего не видел? — повернулась к нему Людивина.

— Если ты заметила, рельсы здесь заворачивают. Он ехал со скоростью больше семидесяти километров в час, тело лежало на путях, машинист в этом уверен, иначе он заметил бы, как человек бросился под колеса. Повезло, что в поезде не было пассажиров и он смог экстренно затормозить. Состав остановился там, где стоит сейчас. На первый взгляд кажется, что тело не слишком сдвинулось с того места, где оно было в момент удара. Несколько фрагментов разлетелось, но само тело просто порезало колесами и отшвырнуло всего на несколько метров.

Спортивные штаны мертвеца сползли на бледные бедра, являя взгляду цветные трусы. Под драной футболкой виднелся живот, достаточно мускулистый, но весь в ранах: при ударе кожа лопнула, как набитый мешок, и кишки вывалились на железнодорожное полотно.

— Возле локомотива стоят парни из спецотряда, с ними машинист и сотрудники НКФЖД4, — продолжил жандарм. — Железнодорожники говорят, что нужно быстро очистить место. Руководство хочет, чтобы завтра утром в час пик линия уже работала. Похоже, даже преступление не может прервать работу железной дороги.

Людивина неодобрительно нахмурилась, но ничего не сказала.

— Видела, как у него штаны низко спущены? — спросил Гильем. — Странно, да? И трупное окоченение верхних конечностей. Оно наступает не раньше чем через три-четыре часа и достигает максимума примерно через десять часов, но авария случилась полтора часа назад, а труп уже так выглядел, когда прибыли жандармы, лейтенант Пикар подтвердил. Этот тип умер задолго до того, как его переехал поезд. Что-то тут не так.

— И ты сам до всего этого дошел? — удивилась Людивина, хорошо знавшая, в чем ее коллега разбирается, а где у него пробелы.

— Не-а, если честно, не совсем. Этот Пикар знает свое дело. Честолюбивый парень. Он мне все это набросал. Когда они обнаружили еще и товар, он сразу решил позвонить нам.

В те времена, когда Людивина предавалась излишествам, она прочла и выучила наизусть десятки учебников по криминалистике на французском и английском языках. Она тряхнула головой, вспоминая все, что знала о несчастных случаях такого типа.

— Удар при столкновении с поездом настолько силен, что с человека может сорвать или стянуть одежду. Кроме того, при ударе жертва иногда застывает, ее словно мгновенно парализует, так что состояние можно даже спутать с классическим трупным окоченением. Я не судмедэксперт, но разрывы под коленями выглядят так, будто человек попал под колеса поезда. К тому же вокруг порезов есть следы смазки, что лишний раз это подтверждает.

— Я все тщательно осмотрел, — настойчиво продолжил Гильем, — и могу уверить тебя, что вся эта кровь вылилась от удара. Но я не видел брызг или пятен крови ни на рельсах, ни на насыпи, как будто его сердце резко остановилось. Так бывает?

Людивина заинтересованно взглянула на него:

— Пикар трогал тело?

— Нет, просто осмотрел, чтобы составить представление. Он ничего не касался.

Людивина вытащила из кармана куртки небольшой фонарик, направила его на ошметки тела и осмотрела несколько мест, остававшихся в тени, несмотря на резкие лучи прожекторов. Она не увидела ничего особенного, но на горле задержалась. Сверху от человека осталась лишь нижняя челюсть. Все, что он пережил, что чувствовал, вся его память, история, все, что делало его личностью, исчезло за долю секунды, пропало навсегда, было смято стальным локомотивом. Людивина переключилась на предплечья, затем на ладони. Двух пальцев не хватало, еще три были вывихнуты. Сломанные ногти торчали, словно куски костей. Девушка склонилась еще ниже и секунд десять принюхивалась с заинтригованным видом, затем рассмотрела кисти, освещая фонариком каждый уцелевший палец.

— Нет, тут дело не для бригады по борьбе с наркотиками, — прошептала она.

Гильем шагнул ближе к ней.

— Несмотря на наркотики? — удивился он.

Людивина указала на вывернутые руки:

— Либо на нем были наручники, которые при ударе затянулись вокруг запястий, а потом сорвались и куда-то отлетели, либо этого человека перед смертью связали.

Гильем наклонился над телом:

— О черт.

— Видел его ногти? На самом деле они не его. Некоторые вообще накрашены. Их наклеили поверх его собственных ногтей. Размер не совпадает, форма тоже.

— Думаешь, он трансвестит?

— Нет, думаю, это убийство.

6

Искаженный расстоянием гул автострады отражался от шумозащитных экранов и лишь затем долетал до железнодорожного полотна на дне оврага. Людивина осматривалась, запоминая место преступления. Длинный изгиб путей, эти адские рельсы, бесконечная гильотина, соединявшая людей между собой. На этот раз она раскроила одного из них на части.

Гильем, в белоснежном комбинезоне, едва прикрывающем парку и шарф, подошел к коллеге, чтобы поговорить вдали от любопытных ушей.

— Лулу, ты только не обольщайся. Это не первый самоубийца, связавший себе руки перед смертью. Они, когда слетают с катушек, бывают очень изобретательными.

— На запястьях нет ни единого фрагмента веревки.

— Ты сама допустила, что ее могло сорвать при ударе. Если этот торчок украл запасы у дилера и прибежал сюда прятаться, мы будем выглядеть идиотами. То, что у него ногти не свои, ни о чем не говорит, такие извращенцы нам уже встречались. Может, он трахался за деньги, чтобы заработать на дозу, а потом вмазался и свалился на рельсы.

— Следов от уколов на руках нет.

— Они колют в подмышки, под колени, в бедра, да куда угодно! А может, он курил крэк...

— Ты почувствовал запах?

— Ты о чем?

— Подойди, наклонись и принюхайся к телу.

— Ну уж нет, спасибо, тухлятину я нюхать не стану.

— От него разит хлоркой. Так сильно, что ты заметишь, даже если просто встанешь рядом. Скажешь, что он перед выходом из дому на всякий случай принял хлорный душ?

Гильем замялся. Он поднес к губам электронную сигарету, жадно затянулся и выпустил клуб дыма с ароматом корицы.

— Ты же знаешь, уже поздно, завтра суббота, к тому же праздник, — напомнил он. — Это значит, что нам придется поднять на уши кучу народу, договориться с прокурором, который явно будет не слишком рад, выдержать давление железнодорожников, которым наплевать на то, сколько времени нужно нашим ребятам, чтобы обследовать место преступления, и которые вообще хотят нас выгнать на рассвете. К тому же с точки зрения отчетности было бы лучше, если бы ты не открывала дело об убийстве, если речь, скорее всего, идет о несчастном случае. Короче, ты готова устроить дикий хаос, который всех только разозлит?

— Тут что-то не сходится, Гильем, уж поверь. Парень лежал на рельсах, лейтенант Пикар не ошибся. Он отметил несколько странных деталей, которые по отдельности можно объяснить силой удара, но вместе они выглядят очень подозрительно. Я хочу взяться за это дело. Давай хотя бы выясним, как этого парня звали, и хоть что-то о нем узнаем. Согласен?

— Под твою ответственность. Я высказал свое мнение, но в любом случае тебя поддержу.

— У тебя все равно нет выбора, ведь ты мой ангел-хранитель, помнишь?

С тех пор как Гильем полугодом раньше спас ей жизнь, Людивина называла его только так. Она боялась, что их отношения изменятся, возникнет неловкость, но после его свадьбы и в особенности после того, как они снова начали работать вместе, все страхи рассеялись. Их близкие, едва ли не братские отношения стали еще крепче.

Она высоко подняла голову и медленно пошла прочь, глубоко задумавшись.

— О чем думаешь? — поинтересовался Гильем.

— Это действительно трупное окоченение, тело холодное. Я не специалист, но думаю, что он умер довольно давно. За день здесь проехало множество поездов. Да и за вечер тоже...

— Ты имеешь в виду, что сцена преступления и место преступления — не одно и то же?

— Мне так кажется.

— Надо узнать у железнодорожников, когда прошел предыдущий поезд. Так мы определим, в какой временной промежуток сюда притащили покойника.

Людивина указала на западный склон оврага, на дне которого они стояли:

— Высота шумозащитных экранов — метров пять, не меньше. С той стороны попасть сюда невозможно. Остается только склон, по которому спустились мы.

— Дорога, по которой проехала куча машин, прошла толпа людей. Где теперь точно не найти ни единого следа.

— На это и рассчитывал преступник или преступники.

— Ох, Лулу, ты явно хватила лишку. Мы слишком много додумываем. Сама знаешь, убийцы редко бывают так изворотливы.

Она указала ему на рельсы:

— Жертва была мертва до того, как ее сюда притащили. Зачем так мучиться? Зачем рисковать? Ведь преступника могли заметить. Достаточно было выбросить труп где-нибудь в глуши, в лесу, в поле, подальше от города. Но нет, преступник пришел именно сюда с трупом на руках. У такого поступка должно быть четкое объяснение. Вполне возможно, преступников все же было несколько.

Гильем указал на верх склона, где невидимые мигалки крутились, словно завораживающий стробоскоп:

— Может, они просто убили его там, наверху.

— И выждали несколько часов, пока не наступит трупное окоченение, а потом спустили тело вниз в перерыве между поездами? Нет, нелогично. Смотри, здесь у дороги изгиб. Они знали, что машинист поезда не успеет ничего заметить и затормозить. Они хотели, чтобы тело нашли, ну и заодно сделали все так, чтобы мы сами замели их следы.

— Обычно убийцы стремятся к тому, чтобы трупы никто никогда не нашел. В твоей версии нет логики.

— Как тебе кажется, зачем его целиком вымыли с хлоркой? Чтобы уничтожить всю ДНК. Они хотят передать послание. Может, это разборки между бандами наркодилеров?

Гильем скривился. Он знал, что Людивина всегда размышляет вслух, что ей так лучше думается. Она сама не до конца верила в свои теории, но все равно излагала их, выбирала наиболее правдоподобную и искала в ней слабые места. Она проверяла их на слух, прямо как Флобер свои фразы.

— Что смешного? — удивилась она.

— Да ничего. Но если ты и правда так думаешь, то как ты объяснишь сумку с наркотиками? Я ни разу не встречал наркодилеров, которые могли бы бросить товар.

Людивина коротко кивнула, повернувшись к одинокому прожектору. Затем вдруг сорвалась с места и быстро прошла двадцать метров, отделявших их от этого круга света посреди тьмы. Она тут же заметила жуткое алое месиво, которое, вероятно, еще недавно было головой, и решила его не рассматривать. Рано или поздно придется. Но точно не сейчас. Они стояли в месте столкновения тела с поездом. Она отвернулась от кровавой плоти и увидела, что Гильем сидит на корточках возле черного рюкзака. Руками в одноразовых перчатках он аккуратно приподнял клапан.

— Что там? Кокаин? Героин? Много?

Гильем взвесил рюкзак и осторожно заглянул внутрь.

— Тяжелый. Сильно нагружен. Я вижу три бруска каннабиса и... пакет с какой-то хренью... О господи.

Он вытащил прозрачный пластиковый пакет с изображением черного осьминога, похожего на череп. Внутри под неумолимым светом прожектора ярко блестели крошечные белые кристаллы. Они сверкали, словно бриллианты самой Смерти — ее любимое и самое эффектное украшение.

Людивина сразу узнала их и непроизвольно отступила на шаг.

И сердце ее забилось.

Очень быстро.

7

В камине, тихо потрескивая, горело полено, и Людивина сразу вспомнила звук, который издает при нагревании трубка для курения крэка. Профессиональная деформация, чтоб ее. Она отложила книгу, которую взяла полистать, чтобы немного отвлечься. Но отвлечься явно не получалось.

Людивина приготовила себе имбирный чай с молоком и включила музыкальный центр. Заиграл оказавшийся внутри диск Боба Дилана. В отличие от всей планеты, Людивина еще не отказалась от материальных носителей информации. Ей нравилось окружать себя любимыми вещами, это успокаивало, будь то книги, музыкальные диски или старые DVD, которые пылились на полках гостиной. Ее тревожила непрекращающаяся дематериализация. Наши чувства утрачивают плоть, остается лишь душа, которая хранится в цифровом виде, и скоро нас будут окружать лишь призраки страстей, думала она. Постепенно плоти лишается все, что доставляет человеку удовольствие. Но разве это не первый этап на пути к тому, чтобы однажды дематериализовался и сам человек?

Послышалось гитарное вступление к «Blowin’ in the Wind», и вот уже легендарный голос заполнил комнату, отразился от красных кирпичных стен, заглушил потрескивание камина. Звук был очень громким, но Людивине не хотелось его приглушать. Она пила чай, отдаваясь музыке, меланхолии, которой была наполнена песня, то отвлекаясь на успокаивающую мелодию, то возвращаясь мыслями к мрачной реальности.

В начале любого расследования Людивине никогда не удавалось полностью отключиться, отдохнуть.

Она вернулась домой поздно, проспала несколько часов и теперь готовилась к работе на выходных. Гильем ждал ее к полудню в парижском отделе расследований, для своих — ПО. На подмогу вызвали Сеньона, и он, как и договаривались, за полчаса до полудня позвонил ей в дверь. Она едва вышла из душа, и мокрые светлые пряди, еще непокорнее, чем обычно, падали ей на лоб, на большие голубые глаза, словно видевшие мир насквозь.

Могучий Сеньон приехал в безразмерных тренировочных штанах, кроссовках и толстовке с капюшоном, под которой проступали его крепкие мышцы. Он убавил громкость музыкального центра, все еще игравшего Дилана.

— Да уж, ты принарядился, — усмехнулась Людивина.

— Ты вытащила меня из койки утром в субботу, к тому же в праздник, и надеялась, что я напялю галстук?

— Летиция расстроилась?

— Да вроде нет.

Людивина прекрасно знала коллегу, и ей послышался цинизм.

— У вас сейчас все в порядке?

— День на день не приходится.

— Ей все еще снятся кошмары?

— Редко. Хотя бы в этом плане жизнь налаживается. Но у нее до сих пор болят спина и почки. Она перестала ходить к психотерапевту. На мой взгляд, это глупо, но она меня не слушает. Я то герой, спасающий жизни, и потому должен все бросить ради работы, то эгоист, который слишком рискует и совершенно не думает о семье.

— Дай ей время. Ей нелегко, ты же знаешь.

Сеньон широко раскрыл глаза, и они засияли под капюшоном двумя беспокойными лунами.

— Я всегда рядом, но честно скажу: эти ее перепады настроения трудно понять и пережить.

— Будь терпелив. Она крепкая и со временем обо всем забудет. Это же просто ужас — что она пережила в том автобусе.

Людивина знала, о чем говорила. На ее долю тоже выпало достаточно страданий, от которых она еще не оправилась.

— А вот по поводу спины ей точно стоит обратиться к врачу, — добавила она.

Сеньон кивнул.

— Так что же, сегодня ночью нам выпал счастливый билет? — спросил он.

— Гильем уже все тебе рассказал?

— Про товар? Вы уверены, что это оно?

— Да, выглядят точно так же. Такие же пакетики с осьминогом в виде черепа. Модифицированные соли для ванны.

Так называемые МСВ появились на рынке в начале года, как раз когда отдел расследований гонялся за человеком, которого прозвали дьяволом. МСВ представляли собой жуткую смесь наркотиков. Бензилпиперазин, ЛСД, кетамин и метамфетамин в четко отмеренных дозах вызывали оргазмическую эйфорию, а вместе с ней полную расторможенность, нарастающий стресс, радикальное искажение представлений о нравственности, галлюцинации и десятикратное обострение ощущений, как реальных, так и воображаемых. МСВ превращали робкого агнца в развратного сатира и брали своих потребителей в оборот так крепко, что те становились медлительными отупевшими зомби, пускающими слюну. С тех пор как этот наркотик наводнил рынок любителей острых ощущений, было отмечено несколько вспышек психозов, приведших к невероятному всплеску насилия. Любители МСВ приуменьшали силу его воздействия, утверждая, что до насилия дело доходит крайне редко, а по соотношению цены и качества этот продукт не имеет себе равных на рынке кайфа. Под его воздействием ночь длилась вечно, человека наполняла невероятная энергия, сильнейшая радость жизни, он испытывал бесконечное сексуальное наслаждение. Можно было веселиться два дня без остановки, не хотелось ни есть, ни пить. Но и откат был соответствующим. А между приемом наркотика и откатом случались провалы в памяти, приступы бреда, а порой и нарушения личности, доходящие до жуткого членовредительства или невиданной по жестокости агрессии. С начала года среди потребителей МСВ уже были зафиксированы самоубийства, несчастные случаи со смертельным исходом, сердечные приступы, самокастрация и даже каннибализм.

Подобно тому как сейсмологи ждут «большого землетрясения», которое сотрет с лица земли Калифорнию, а вирусологи — мутантного вируса «птичьего гриппа», который устроит пандемию, токсикологи уже давно опасались появления наркотика, вызывающего крайне сильное привыкание и при этом разрушающего личность. Как раз таким наркотиком и стали МСВ. Наркопандемия вполне существовала и в геометрической прогрессии распространялась не только среди наркозависимых, но и среди любителей ночных развлечений: случайных клиентов и даже подростков, жаждущих новых ощущений либо ушедших в загул из-за социального давления.

— Будем работать с Ивом и парнями из бригады по борьбе с наркотиками, — вздохнул Сеньон. — Если это и правда наркотики, пусть разбираются.

— Естественно. Мы займемся убитым и его убийцей — или убийцами. Если обнаружим сеть наркодельцов, полковник решит, кто будет дальше вести расследование, но я думаю, в таком случае мы передадим это дельце бригаде по борьбе с наркотиками. Каждый сделает свою часть работы. Наша работа — убийство.

— С чего начнем?

— Пока неясно. Пришлось действовать быстро, чтобы к утру открыть движение поездов, так что криминалисты работали в спешке, хотя местность там сложная, а площадь большая. Собрали по меньшей мере девятьсот образцов: окурки, жвачку, разный мусор. Бо́льшую часть, если не все, наверняка выбрасывали в окно поезда пассажиры. Но это надо было сделать. Правда, у нас вряд ли найдутся деньги на то, чтобы их все исследовать.

С тех пор как Людивина начала работать в жандармерии, тот факт, что правосудие имеет цену, стал для нее главным разочарованием. Правду надо покупать. Каждый анализ ДНК стоит несколько сот евро, а на месте преступления обычно находят порядка тысячи образцов или больше. Если к стандартным расходам на работу всех служб прибавить командировочные и сверхурочные часы следователей и экспертов, самое ерундовое дело выливается в пятизначную, а то и шестизначную цифру, иногда в миллион евро и больше. Судья всякий раз рассматривает стопки запросов, а бюджет, выделенный на правосудие, с каждой неделей тает, так что следователям порой отказывают в самых простых проверках: их признают «необязательными» в силу стоимости.

— Деньги на наркомана, который, возможно, покончил с собой? — расхохотался Сеньон. — Забудь о своих анализах ДНК за двести штук! Что там еще есть?

— Обстоятельства и место.

— То есть?

— Я говорила с судмедэкспертами, они решили, что дело не срочное. Вскрытие проведут не раньше чем утром в понедельник. Но я уверена, что парень был мертв задолго до того, как его переехал поезд.

— Что сказал врач на месте?

— То же самое. Явное окоченение, слишком явное, даже если было столкновение с поездом. Эксперты подтвердят.

— Трупные пятна соответствовали положению тела?

— Ты теперь что, интересуешься трупными пятнами?

— Моя коллега использует термины из криминалистики, я пытаюсь соответствовать.

Людивина усмехнулась:

— Об этом ничего не известно. Его разрезало на части, фрагменты тела утащило под поезд, труп сместился, кровь оказалась повсюду. Тут никаких выводов не сделать. Зато машинист поезда, который проехал за десять минут перед нашим, ничего не видел.

— Значит, когда они выбросили труп?

— С 22:50 до 23:00. Убийцы хотели, чтобы его нашли, иначе не стали бы возиться и тащить его туда.

— Предупреждение для других дилеров? Разборки банд?

— Поймем, когда узнаем имя убитого. Место довольно глухое, попасть туда непросто. Есть только одна дорога, по которой мы все и приехали. Не знаю, было ли так задумано, но в любом случае это сыграло убийцам на руку. Искать что-либо на дороге не имеет смысла. Я уверена, что место выбрали заранее. Там неподалеку есть пара спальных районов, посмотрим, есть ли связь с личностью убитого.

— Но почему они бросили товар? Это глупо... Что-то тут не сходится.

— Есть несколько деталей, которые не вяжутся между собой. В этом деле что-то явно не так, вот почему оно меня зацепило.

Сеньон указал на просторную кухню:

— Сделаешь мне кофе?

Только Людивина шагнула к плите, как у нее зазвонил мобильный телефон. Увидев на экране имя Гильема, она включила громкую связь.

— Халк у тебя? — сразу же спросил Гильем.

— Я тебя слышу, желтолицый!

— И тебе тоже привет, Сеньон.

— Мы уже едем, — вставила Людивина.

— И правильно делаете. Я приехал пораньше, и не зря: у нас уже есть имя убитого. Это далеко не случайный прохожий.

8

Парижский отдел расследований располагался при въезде в коммуну Баньоле в бывших казармах девятнадцатого века, где раньше взимали пошлину. Пятиэтажное здание в форме гигантской буквы U из когда-то белого, но посеревшего от времени камня возвышалось над улицей и небольшим двориком, его высокие узкие окна, словно зоркие глаза, наблюдали за городом.

Людивина, Сеньон и Гильем работали на втором этаже, в кабинете, оформленном исключительно по их вкусу, но довольно стереотипно, словно всем следователям планеты хочется окружить себя символами радости, чтобы легче переносить ужасы профессии. Угол Гильема выглядел наиболее карикатурно: тут висели афиши фильмов «Подозрительные лица» и «Семь», а между ними — вымпел футбольного клуба «ПСЖ». Сеньон копил предметы. Он отгородился от мира стеной из вскрытых посылок. Из них торчали DVD-диски в нетронутой упаковке, комиксы, которых он не читал, — все то, что он с азартом заядлого барахольщика заказал в интернете с доставкой по рабочему адресу. Стол Людивины долгое время оставался идеально чистым и пустым: ничего не говорило о личности его владелицы. Но недавно она захотела оформить свое рабочее пространство. Сначала появилась кружка с «Нью-Йорк джайантс», принадлежавшая их погибшему коллеге Алексису: она заняла место между компьютером и толстой свечой с запахом амбры. Затем Людивина водрузила у стены за креслом два икеевских стеллажа и заставила их книгами по криминалистике. Единственной загадкой для нее оставалась небольшая коллекция, начинавшая оккупировать полки: пестрые фигурки из киндер-сюрприза. Людивина не знала, кто так развлекается, и каждую неделю бессильно злилась, обнаруживая новое поступление. Ни Гильем, ни Сеньон не ели при ней шоколад, принести фигурки мог любой сотрудник ПО. Вероятнее всего, этим занимались следователи группы Магали из кабинета напротив. Бен и Франк всегда любили посмеяться. Так или иначе, это тщетное расследование помогало Людивине вернуться в привычную колею после коротких выходных, не воспринимать себя слишком всерьез и сохранять немного легкомыслия в комнате, куда часто проникало самое гнусное зло.

В субботу, 11 ноября, на этаже стояла почти пугающая тишина. На работе не было никого, кроме них, — по крайней мере, по пути в кабинет они не встретили ни души.

Гильем, как обычно одетый в пеструю рубашку, закрепил на маркерной доске вылезший из принтера лист бумаги магнитом в форме американского полицейского значка.

Непроницаемое лицо под темной шапкой всклокоченных волос, взгляд опущен. Темные круги под глазами, набрякшие веки, приплюснутый нос, небритые щеки — немало передряг пережил этот человек на своем коротком веку. С виду ему было около тридцати. На подбородке, возле рта и на лбу виднелось несколько небольших шрамов.

— Лоран Брак, — представил Гильем. — Утром я получил подтверждение его личности по почте. Его отпечатки хранились в АСИОП5.

Людивине показалось забавным такое начало. Реальность была далека от фильмов и сериалов, где отпечатки пальцев мелькают со скоростью света и вспыхивают красным, когда обнаруживается совпадение. Реальность сводилась к письму по электронной почте, в котором сообщалось, что отпечатки совпадают с данными в АСИОП. Ни сирены, ни ярких сигналов на огромном экране, ни самого экрана, чтобы полюбоваться сканом отпечатка. Просто письмо — такое же, как и любое другое.

— Почему их там хранили? — спросила Людивина.

— Судя по СУС6, у Брака длинный послужной список. Все началось с мелочей в подростковом возрасте — драки, порча имущества, хранение наркотиков, и постепенно дошло до кражи со склада электроприборов. Он отправился в Вильпент, отсидел там недолго и затаился на полтора года. По крайней мере, больше его ни на чем не поймали. Затем протаранил на машине банкомат и снова оказался за решеткой, на этот раз в тюрьме Френа, и срок был посолиднее. На этом досье заканчивается.

— Когда он вышел? — поинтересовался Сеньон.

— Два года назад.

— И ни единой новой записи? — переспросила Людивина.

— Ни единой. Вы меня знаете, я работаю скрупулезно. Пока вы расслаблялись и пили кофе у Лулу, я шарил в интернете в поисках чего-нибудь связанного с Лораном Браком. Я знаю, что он все время ошивался в районе Корбея, в девяносто первом департаменте. Вы не представляете, что можно обнаружить в интернете и в соцсетях по дате рождения и фотографии человека!

— Так ты его нашел? — удивился Сеньон.

— Похоже, что да. Я прошерстил «Друзей прошлого»7 и «Фейсбук»8 и отыскал девицу, на странице которой написано, что она замужем за неким Лораном Браком. И одна из ее фотографий развеяла сомнения. К тому же она живет в Корбей-Эсоне, там, где...

— Он женат? Дети есть?

— Судя по фотографии девицы, вполне возможно. Она там с ребенком на руках.

— Значит, он начал новую жизнь и нашел любовь, — сделала вывод Людивина. — По крайней мере, с виду. Корбей совсем рядом с тем местом, где мы нашли труп. Он живет у железной дороги?

Гильем кивнул:

— Несколько месяцев назад он зарегистрировал машину в одном из микрорайонов, которые видны с насыпи.

— И как все было? — спросил Сеньон. — Он вышел из тюрьмы, женился, сделал одного-двух ребятишек, понял, что перестанет творить глупости или хотя бы будет осторожнее, но не устоял, спутался с плохишами, влез в местный наркотрафик, и что-то пошло не так? Нам нужен Ив и его парни! Без бригады по борьбе с наркотиками мы зря потеряем кучу времени.

— Я ему уже позвонил, — сообщил Гильем. — Он отдыхал дома, с семьей, но обещал приехать.

Людивина погрозила ему пальцем:

— Смотри, если станешь работать так эффективно, того и гляди повысят! Отлично, Гильем. Итак, вот наша жертва. Парень с преступным прошлым, который вроде решил завязать после выхода из тюрьмы. Жена, по меньшей мере один ребенок. Интересно, была ли у него работа, постоянный доход?

— До переезда в Париж я работал в Версале следователем по финансовым вопросам, — напомнил Гильем. — Могу проверить базу данных банковских счетов. Оттуда мы возьмем номера всех счетов жертвы. Но потом придется ждать понедельника, чтобы обзвонить банки и узнать подробности. А пока я взгляну на его налоги. Узнаем, что он декларировал.

Людивина знала, что Гильем собирался скрупулезно изучить все данные, чтобы понять, кем был Лоран Брак. В жандармерии имелось более трех десятков досье, которые нужно было проверить, чтобы составить полный портрет подозреваемого. Поскольку Национальная комиссия по информатике и гражданским свободам зорко следила за тем, чтобы сведения не дублировались, приходилось просматривать все дела одно за другим.

— Продолжай поиски. Надо оповестить его вдову, — сказала Людивина, тяжело вздохнув. — Если только она и правда его вдова и адрес у нас правильный. Если она захочет с нами говорить, попробую узнать об их уровне жизни. Сравним ее версию с тем, что он декларировал в налоговой. Гильем, можно, я дам тебе еще одно задание? Сделай заявку в базу САС9.

— Так скоро? Мы не слишком торопимся? И как составить запрос?

— Вводи все сразу. Брошенные наркотики, труп на путях, МСВ, трансвестит, расчленение и обязательно тело, полностью вымытое с хлоркой. Бери широко, мало ли что.

— Может, хотя бы дождемся результатов вскрытия?

— Их не будет до понедельника, я не хочу так долго ждать. Если появятся уточнения, проведем поиск повторно.

— Вот эксперты обрадуются, когда узнают, что им придется делать двойную работу.

— Не развалятся.

Сеньон, хитро поглядывавший на Людивину, наклонился к ней:

— Я тебя неплохо знаю и вижу, что ты не случайно все это затеваешь. Что ты задумала?

— У нас необычное место преступления. Есть здесь что-то странное, что я никак не могу уловить. Преступники хотели, чтобы труп нашли, иначе не бросили бы его на путях, но при этом положили на повороте, чтобы его точно переехал поезд. Это глупо, ведь они знают, что это не помешает установить личность жертвы по отпечаткам или анализу ДНК. В общем, зачем нам это показали? К тому же перед этим тело полностью продезинфицировали, наклеили чужие ногти... А еще и дурь... Бессмыслица какая-то, не похоже на обычное дело с наркотиками. Тут что-то еще. Другое измерение вне разборок между дилерами. Я хочу убедиться, что мы не имеем дело с какой-нибудь организованной бандой, которая уже совершала преступления в парижском регионе или где-то еще.

— Хорошо, — кивнул Гильем, — займусь.

Час спустя, когда трое следователей, сидя каждый за своим столом, обедали китайской лапшой из ресторанчика у Порт-де-Баньоле, в дверь просунул голову Ив. Он работал в той самой бригаде по борьбе с наркотиками, где руководил небольшой штурмовой группой. Людивина хорошо их знала, потому что несколько раз им помогала: полгода назад они вместе перехватили гоу-фаст, с чего и началось «дело дьявола», как его теперь называли. Ив не просто смотрел на собеседника, а пронизывал взглядом, жестким, как его короткие темные волосы с проседью. Губы обрамлял черный щетинистый кружок из усов и бороды, похожий на капкан, готовый захлопнуться и поймать первого же безумца, решившего помериться с Ивом силами. Даже морщинки, протянувшиеся в уголках глаз, напоминали шрамы. Словно сама непримиримая погоня за наркоторговцами прорезала рваные борозды в этом охотнике, беспощадном, как Немезида. Но вне работы Ив совершенно преображался: резкие черты сглаживались, он излучал доброту и тепло.

Он трижды постучал в дверь, прежде чем войти, и отмахнулся от извинений коллег за то, что оторвали его от семьи в разгар выходных.

Гильем изложил все, что они знали, и внезапно Ив оказался в кольце пристальных взглядов троих жандармов, которые словно бы ожидали, что ключ к загадке у него. Гильем пожал плечами:

— Сразу скажу, покойник — не наш клиент. Имя и лицо мне ни о чем не говорят. Я проверю, но не ждите ничего интересного. Район, где он жил, я знаю, в нем торгует несколько банд, мы там вели дела, но надо еще обсудить с коллегами из полиции. Я могу заняться этим в выходные, если дело срочное, мы друг друга хорошо знаем, у меня есть номера их мобильных.

— А почерк никого тебе не напоминает? — спросила Людивина.

— Нет. К тому же дилеры не бросают товар, уж точно не в ситуации, когда хотят передать сообщение.

— Может, они его забыли? — предположил Сеньон. — Было темно, они запаниковали, бросили труп и сбежали без товара.

— Думаешь, они идиоты? И потом, партия крупная, такую не забудешь. Поставь себя на их место, это ведь самое дорогое, что у них есть. Они всегда знают, где их товар, у кого на руках, и уж точно не прогуливаются с ним вдоль железной дороги, когда нужно избавиться от трупа. Нет, это не вариант.

— Тогда предложи свой, — не отступала Людивина, собирая непокорные светлые локоны в хвост.

— Есть только одна причина, по которой наркоторговцы могут бросить полную сумку товара, — когда нет выхода. По какой-то причине им пришлось бежать, и они знали, что, если их поймают, товара лучше при себе не иметь.

Людивина повернулась к Гильему:

— Мы даже не подумали поговорить с местным отделом по борьбе с преступностью. Может, они спугнули наших убийц и погнались за ними, не зная, что те бросили труп.

— Мигалки освещали весь район, по рациям без конца говорили про убийство, — парировал Гильем. — Они уже давно связались бы с нами. Но я позвоню им на всякий случай.

Ив пригладил усы и вновь вступил в разговор:

— Если товар бросили, когда бежали, они явно отправят кого-то в этот район, хотя бы убедиться, что там уже ничего нет. Наверняка уже поздно, но правильно было бы устроить там засаду.

Людивина разозлилась на себя за то, что не подумала об этом раньше, и схватилась за рабочий телефон. Она позвонила в жандармерию, откуда бригада выезжала ночью на место преступления, и потребовала, чтобы трубку дали лейтенанту Пикару, который знал, где это. Она попросила его срочно выслать туда двух человек.

— Вряд ли что-то получится, — сказала она, повесив трубку, — но мы хотя бы попытались.

— Может, пакетики с МСВ выведут нас на след конкретной банды? — продолжил расспрашивать Ива Сеньон.

— С этого лета бесполезно. МСВ везут отовсюду, в основном из Голландии и Германии. Наркотик недорогой и крайне эффективный, спрос огромный, так что его стали продавать все дилеры. Что касается района, где обнаружили труп, скажу так: в девяносто первом департаменте почти в каждом пригороде есть своя небольшая сеть дилеров. Их крышуют дилеры покрупнее, у которых есть деньги и контакты, но ситуация все время меняется, кого-то арестовывают, кто-то погибает, кто-то выходит из игры и так далее.

Людивина поднялась с кресла.

— Пока мы даже не знаем, имел ли Лоран Брак отношение к местному наркотрафику. Ив, можешь позвонить своим парням, чтобы они сделали нам обзор о районе, где он жил? И я хочу знать, был ли он под наблюдением полиции, и если да, то по какой причине. Гильем, а ты заполни форму для САС и подай запрос.

— А мы с тобой куда поедем? — осведомился Сеньон, увидев, что Людивина натягивает куртку.

— Проверим адрес Лорана Брака и сообщим печальную новость его вдове, если она и правда существует. Посмотрим, что нам даст этот визит.

Сеньон тяжело вздохнул. Он очень не любил сообщать о смерти.

Всякий раз ему казалось, что он становится ее посланником.

9

Уже в раннем детстве он был таким легким, что едва не взлетал, бегая под горячим и резким дыханием хамсина, возвещавшего весну. Он был и сыном земли — весь грязный, одежда в колючках, ногти черные от лазанья по скалам или копания в норах грызунов, с которыми можно было бы поиграть. Но прежде всего он был сыном огня: его зачаровывал сладострастный, ненасытный танец пламени. Мать часто рассказывала ему, что еще младенцем он питал едва ли не мистическую любовь к углям и дыму. Когда он рыдал и не мог успокоиться, утешить его могло лишь пламя, насквозь, до самого пепла прогрызающее свою деревянную кость.

Таким он родился, сын воздуха, земли и огня.

И в то же время — нежный, отзывчивый мальчик, что бессонную ночь напролет утешал пастушонка, которого пугали стенания степной рыси или беспокойное уханье совы. Мальчик, готовый отдать свой обед голодной девочке, которую наказал отец-тиран. Единственный ребенок, привязанный к матери, послушный и верный отцу.

Но порой и дьяволенок, который решительно топил соседского щенка, потому что сосед оскорбил его семью, или сыпал толченое стекло однокласснику в бутылку с водой, поскольку ненавидел его безо всякой причины — просто потому, что тот хорошо учился, и это его злило.

За все это мать прозвала его Джинном.

Дух ветра, песка и огня, то добрый гений, то сам дьявол. Джинн был всем сразу.

«Огонь успокаивает тебя, сын мой, потому что он — твоя стихия, — говорила мать. — Ты рос в моем чреве, моя плоть кормила тебя, но сотворил тебя огонь. Бог создал людей мягкими и хрупкими, потому что он взял глину, но ты сделан из пламени, из огня без дыма. Об этом написано в Священной книге: так рождаются джинны. И ты мой маленький джинн».

Мать была холстом, на котором огонь своей кистью нарисовал его рождение, а что же сделал отец? Всякий раз, когда Джинн, снова и снова слушая рассказ о своем появлении на свет, задавал матери этот вопрос, она ерошила ему волосы и, весело глядя на него, заговорщицким тоном шептала одни и те же слова: «Отец вложил в тебя душу, сын мой, таково отцовское предназначение».

Джинн вырос со своим тайным именем, которое нежно любил, с этим детским сокровищем, которое лелеял, пока рос, пока переезжал сначала на юг страны, в Сайду, потом, уже подростком, в Харет-Хрейк, южный пригород Бейрута. Всякий раз, покидая свой дом, друзей, привычную жизнь, всякий раз, когда нужно было все строить заново, Джинн знал, что унес с собой главное: свою историю, свою уникальность.

Немного повзрослев, он все четко разложил по полочкам. Да, на самом деле он не джинн, но его грела мысль, что глубоко внутри он иной, что в нем есть особая, волшебная сила, которой нет ни у кого больше.