Король Зимы E-Book

Bernard Cornwell

THE WINTER KING

Copyright © 1995 by Bernard Cornwell

All rights reserved

Перевод с английскогоЛеонида Яхнина

Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

КартавыполненаЮлиейКаташинской

Корнуэлл Б.

Король Зимы: роман/ Бернард Корнуэлл; пер. с англ.Л.Яхнина.— СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2017. (The Big Book.Исторический роман).

ISBN978-5-389-13472-0

16+

О короле Артуре, непобедимом вожде бриттов, на Туманном Альбионе было сложено немало героических баллад. Он успешно противостоялзавоевателям-саксам, учредил рыцарский орден Круглого стола, за которым все были равны между собой. По легенде, воинской удачей Артурбыл обязан волшебному мечу — подарку чародея Мерлина, жреца кельтских друидов... И пусть историческая правда погребена в той давней эпохе больших перемен, великого переселения народов и стремительно зарождающихся и исчезающих царств, завеса прошлого приоткрывается перед нами силой писательского таланта Бернарда Корнуэлла.

Южной Британии в VI столетии грозило вторжение германских варваров. Артур, незаконный сын верховного короля, некогда изгнанный отцом за море, возвращается на раздираемую междоусобицами родину,которая перед лицом многочисленных врагов нуждается в союзе мелкихкоролевств. Его может скрепить политический брак Артура с принцессой Кайнвин, но судьба распоряжается иначе...

Первый роман из трилогии о легендарном короле-полководце Артуре, проникнутый духом подлинной Истории.

©Л.Яхнин,перевод, 2017

©Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®

«Король Зимы» — Джуди с любовью

Действующие лица

Агрикола— гвентский полководец, который служит королю Тевдрику.

Амхар— незаконный сын Артура.

Анна— сестра Артура, замужем за королем Будиком Броселиандским.

Артур— незаконный сын Утера и защитник Мордреда.

Бализ— древний друид Думнонии.

Бан— король Беноика, отец Ланселота и Галахада.

Бедвин— епископ Думнонии, главный советник короля.

Блайддиг— вождь Беноика.

Борс— защитник Беноика.

Брохваэль— король Повиса в послеартуровское время.

Валерин— вождь Повиса, помолвленный с Гвиневерой.

Галахад— принц Беноика, брат Ланселота.

Гвендолен— изгнанная жена Мерлина.

Гвилиддин— плотник Инис-Видрина.

Гвиневера— принцесса Хенис-Вирена.

Герайнт— зависимый принц Думнонии, Хозяин Камней.

Горфиддид— король Повиса, отец Кунегласа и Кайнвин.

ГриффидапАннан— капитан войска Овейна.

Гудован— писец Мерлина.

Гундлеус— король Силурии.

Дафидд ап Груффуд— переводчик истории Дерфеля.

ДерфельКадарн— рассказчик, сакс, опекаемый Мерлином, воин Артура.

Диурнах— ирландский король Ллейна. (Эта страна раньше называлась Хенис-Вирен.)

Друидан— карлик, начальник стражи Мерлина.

Игрейна— королева Повиса, жена Брохваэля.

ИгрейнаГвинеддская— мать Артура, а также Морганы, Анны и Моргаузы.

Иорвет— друид из Повиса.

Исса— один из копьеносцев Дерфеля.

Кадваллон— король Гвинедда.

Кадви— зависимый король Думнонии, охраняющий границу с Керновом.

Кай— друг детства Артура, теперь один из его воинов.

Кайнвин— принцесса Повиса, сестра Кунегласа, дочь Горфиддида.

Каледдин— давно умерший друид, рукопись которого ищет Мерлин.

Кельвин— священник, работающий в библиотеке Инис-Требса.

Кердик —король саксов.

Кулух— двоюродный брат Артура, один из его воинов.

Кунеглас— наследный принц Повиса, сын Горфиддида.

Каван— заместитель Дерфеля.

Ланваль— заместитель Артура, начальник телохранителей Гвиневеры.

Ланселот— наследный принц Беноика, сын короля Бана.

Леодеган— пленный король Хенис-Вирена, отец Гвиневеры.

Ливеллин— служащий в сокровищнице Думнонии.

Лигессак— первый начальник телохранителей Мордреда, который служит Гундлеусу.

Линет— любовница Дерфеля, позднее служанка Гвиневеры.

Лливарх— второй начальник телохранителей Мордреда.

Лохольт— незаконный сын Артура, близнец Амхара.

Лэдвис— любовница Гундлеуса.

Маэльгвин— монах в Динневраке.

Марк— король Кернова, отец Тристана.

Мелвас— король Белга, зависим от Думнонии.

Мерлин— правитель Авалона, друид.

Моргана— сестра Артура, одна из жриц Мерлина.

Моргауза— сестра Артура, жена Лота Лотианского.

Мордред— король-ребенок Думнонии, Король Зимы.

Морфанс— один из воинов Артура, прозванный Уродливым.

Мэуриг— наследный принц Гвента, сын Тевдрика.

Набур— христианский судья в Дурноварии, узаконенный охранник Мордреда.

Нимуэ— любовница Мерлина, жрица.

Норвенна— невестка Утера, мать Мордреда.

Овейн— великий воин Утера, военачальник Думнонии.

Пеллинор— сумасшедший король Инис-Видрина.

Ралла— жена Гвилиддина, кормилица Мордреда.

Саграмор— нумидиец, командир войска Артура.

Сарлинна— девочка, выжившая во время резни в Дартмуре.

Себила— сакская рабыня Морганы.

Сэнсам— христианский священник и епископ, настоятель монастыря в Динневраке.

Танабурс— друид Силурии.

Тевдрик— король Гвента.

Тристан— наследный принц Кернова.

Тудвал— монах-послушник в Динневраке.

Утер— король Думнонии, верховный король Британии, пендрагон1.

Хеллед— принцесса Элмета, жена Кунегласа.

Хигвидд— слуга Артура.

Хьюэл— управляющий Мерлина.

Эйллеанн— любовница Артура, мать его сыновей-близнецов Амхара и Лохольта.

Элейна— королева Беноика, мать Ланселота.

Элла— король саксов.

ЭнгусМакайрем— ирландский король Деметии, король черных щитов.

Место действия

Абона* — Эйвонмут, Эйвон.

Аква-Сулис* — Бат, Эйвон.

Браногениум* — римская крепость, Лейнтвардин, Херефорд и Вустер.

Бурриум* — столица Тевдрика. Уск, Гвент.

Вента* — Винчестер, Гемпшир.

Глевум* — Глостер.

Динневрак— монастырь в Повисе.

Дурновария* — Дорчестер, Дорсет.

Дурокобривис* — Данстейбл, Бедфордшир.

Инис-Веир* — остров Ланди.

Инис-Видрин* — Гластонбери, Сомерсет.

Инис-Мон* — Англси.

Инис-Требс* — столица Беноика, Мон-Сен-Мишель, Франция.

Иска* — Эксетер, Девон.

Кар-Долфорвин* — королевский холм Повиса около Ньютона, Повис.

Кар-Кадарн— королевский холм Думнонии, Саут-Кэдбери-Хилл, Сомерсет.

Кар-Лад— Ладлоу, Шропшир.

Кар-Маэс— Уайтшит-Хилл, Мер, Уилтшир.

Кар-Свос* — столица Горфиддида, Карсвос, Повис.

Каллева* — приграничная крепость, Силчестер, Гемпшир.

Камни* — Стоунхендж.

Кориниум* — Сайренчестер, Глостершир.

Коэл-Хилл* — холм Коэла, Херефорд и Вустер.

Кунето* — Милденхолл, Уилтшир.

Линдинис* — римский город, Илчестер, Сомерсет.

Лугг-Вейл* — Мортимерс-Кросс, Херефорд и Вустер.

Магнис* — римский форт, Кенчестер, Херефорд и Вустер.

Май-Дан* — Мейден-Касл, Дорчестер, Дорсет.

ОстровСмерти* — Портланд-Билл, Дорсет.

Ратэ* — Лестер.

* Названия мест, отмеченные звездочкой, упоминаются в исторических хрониках.

Часть первая. Дитя зимы

Глава 1

И было это в стране, которая звалась Британией. Епископ Сэнсам, благословенный среди всех святых, живых и почивших, твердит, что сии воспоминания должны быть низринуты в бездонную яму со всеми остальными мерзостями падшего человечества, ибо повествование это о канунах того несчастного времени, когда великая тьма затмила свет нашего Господа Иисуса Христа. Но это жизнь той земли, которую мы называем Ллогр, что означает «потерянные земли», история той страны, которая когда-то была нашей, но которую ныне наши враги называют Англией. Это повесть об Артуре, Полководце, Короле, которого никогда не было, Враге Божьем и, да простят меня Всевышний и епископ Сэнсам, о лучшем из всех, кого я знал в своей жизни. И о том, как мне пришлось оплакивать Артура.

Сегодня холодно. Над мертвенно-бледными холмами нависают сизые облака. Еще до наступления темноты пойдет снег, но Сэнсам наверняка откажет нам в благословенном тепле. Умерщвление плоти — удел святых. Я, конечно, стар теперь, однако Сэнсам — пусть Господь продлит его дни — все же старше, поэтому я не могу, ссылаясь на свой почтенный возраст, без позволения отпереть дровяной амбар. Я знаю, Сэнсам скажет, что наши страдания лишь малая толика тех, что претерпел Господь, и потому мы, шестеро братьев, вынуждены будем спать вполглаза и дрожать от холода, а к утру колодец замерзнет, и брату Маэльгвину придется спускаться в сруб по цепи и разбивать ледяную корку камнем, и только после этого мы сможем напиться.

И все же холод не самая худшая напасть в эту зиму — обледенелые тропы не позволят Игрейне добраться до монастыря. Игрейна — наша королева, супруга короля Брохваэля. Она смуглая и хрупкая, очень юная и неуловимо быстрая, словно солнечный луч в зимний день. Игрейна приходит сюда молиться о том, чтобы ей был дарован сын, но больше времени отдает беседам со мной, чем молитвам, обращенным к Божией Матери и ее благословенному Сыну. Она разговаривает со мной, потому что любит слушать истории об Артуре, и прошлым летом я поведал ей все, что мог вспомнить, а когда не сумел припомнить больше ничего, она принесла мне стопку пергаментных листов, сделанную из рога чернильницу и пучок гусиных перьев. На шлеме Артура тоже были гусиные перья. Эти перья для письма не так велики, не так белы, но вчера я вознес пучок перьев к зимнему небу и на какое-то восхитительно-кощунственное мгновение мне показалось, что под этим венцом из перьев я вижу его лицо. И в то же мгновение дракон и медведь рыком своим потрясли Британию, дабы ужаснуть безбожников с их языческими видениями, а я чихнул и увидел лишь зажатые в кулаке жалкие, едва пригодные для письма перья в ржавых пятнах засохшего гусиного помета. Чернила столь же плохи: просто черная жижа, смесь ламповой сажи и смолы яблони. Правда, пергаменты получше. Они выделаны из шкур ягнят еще древними римлянами и когда-то были покрыты письменами, которые никто из нас прочесть не мог, а женщины Игрейны отлично отскоблили эти шкуры и сделали их снова чистыми и годными для письма. Сэнсам ворчит, мол, было бы лучше, если бы из них сшили башмаки, но выскобленные древние шкуры слишком тонки, их нельзя тачать и латать, к тому же Сэнсам не осмелится обижать Игрейну, ибо таким образом он может потерять дружбу короля Брохваэля. Этот монастырь находится в полудне ходьбы от вражеских копьеносцев, и даже наша жалкая твердыня может соблазнить этих супостатов, понудить их перейти Черную реку, двинуться вверх к холмам и легко достичь долины Динневрак, если только воинам Брохваэля не будет приказано защищать нас. И все же мне кажется, даже желанная благосклонность Брохваэля не сможет примирить Сэнсама с мыслью, что брат Дерфель пишет жизнь Артура, Врага Божьего, и потому нам с Игрейной приходится лгать благословенному святому и толковать ему, будто я перевожу Евангелие Господа нашего Иисуса Христа на язык саксов. Благословенный святой не говорит на языке врагов и читать на нем тоже не умеет, поэтому мы сможем обманывать его достаточно долго, столько, сколько потребуется, чтобы написать эту историю.

А изворачиваться придется, и не раз, ибо прошло совсем немного времени с тех пор, как я начал писать на этих шкурах, а святой Сэнсам наведался ко мне в келью. Он встал у окна, вглядываясь в бледное небо и потирая свои иссохшие руки.

— Люблю холод, — сказал он, зная, что я-то холода не выношу.

— Больше всего он дает себя знать моей потерянной руке, — ответил я кротко.

У меня нет кисти левой руки, и вместо запястья лишь узловатый обрубок, которым я расправляю и прижимаю пергаментный свиток во время писания.

— Любая боль — лишь благое напоминание о крестных муках нашего дорогого Господа.

Других слов от епископа я и не ожидал, а он склонился над столом, взирая на то, что я пишу.

— Скажи мне, что говорят эти значки, Дерфель, — потребовал он.

— Я пишу историю рождения младенца Христа, — тут же солгал я.

Он подозрительно уставился на пергамент, затем ткнул грязным ногтем в свое собственное имя. Некоторые буквы он все же мог разобрать, а его имя, должно быть, бросалось в глаза, как черный ворон на белом снегу. Потом он тоненько захихикал, будто злобный мальчишка, и намотал клок моих седых волос на палец.

— Я не присутствовал при рождении нашего Господа, Дерфель, и все же это мое имя здесь. Ты творишь ересь, исчадие ада?

— Господин, — смиренно пробубнил я, пока он тыкал лицом моим в мое писание, — я начал запись Евангелия с того, что милостью нашего Господа Иисуса Христа и с позволения одного из Его самых праведных святых, благословенного Сэнсама, — и тут я постепенно стал продвигать палец к его имени, — смог я занести на пергамент добрую весть о явлении в наш мир Сына Божьего.

Он потянул палец, выдрал несколько волосков из моей головы и снова отошел к окну.

— Ты — отродье саксонской блудницы, — сказал он, уходя, — а ни одному саксу никогда нельзя доверять. Будь осторожен, сакс, не раздражай меня.

— Милостивый господин, — ответствовал я ему.

Но он даже не остановился, чтобы выслушать меня. А было время, когда он предо мной преклонял колено и целовал мой меч. Но теперь он святой, а я — ничто, всего-навсего самый жалкий из всех грешников. К тому же продрогший грешник, потому что света за нашими стенами мало, кругом серо и мрачно. Очень скоро выпадет первый снег.

И был снег, когда началась история Артура. Это было целую жизнь назад, в последний год правления верховного короля Утера. Этот год, по исчислению римлян, считался 1233-м со дня основания их города, хотя мы в Британии обычно ведем начало лет от Черного года, того самого, когда римляне порубили друидов на Инис-Моне. По этому исчислению история Артура начинается в 420 году. Правда, Сэнсам, пусть Бог благословит его, числит наше время от мига рождения нашего Господа Иисуса Христа, которое, считает он, произошло за 480 зим до того, как приключилось все, о чем я поведаю. Но как бы ни считать годы, случилось это давно, в незапамятные времена, на земле, которая звалась Британией, я был там в то время. И вот как это было.

* * *

История началась с рождения.

Холодная ночь. Королевство застыло в неверном свете бледной луны.

В зале кричала Норвенна.

Кричала и кричала.

Пробило полночь. Небо было ясным, сухим и блестящим от звезд. Земля промерзла и казалась крепче железа, реки ее были намертво схвачены льдом. Бледная луна — плохое предзнаменование, в ее зловещем свете протяженные западные земли словно обмерли в холодном мерцании. И три дня свет не струился с мрачного неба, не было и оттепели, весь мир лежал в белом безмолвии, кроме деревьев, с которых ветер сдул снег, — они зловеще чернели на фоне укрытой белым саваном земли. Наше дыхание превращалось в пар, но не отрывалось от уст, не отлетало в сторону, потому что безветрие стояло в ту ясную полночь. Земля казалась мертвой, застывшей и неподвижной, будто оставлена была Беленосом, богом солнца, и обречена вечно плыть в бесконечной холодной пустоте между мирами. И был холод, пронизывающий, мертвящий холод. Длинные сосульки свисали с карнизов большого зала Кар-Кадарна и с выгнутых аркой ворот, в которые днем, преодолевая нанесенные зимой высокие сугробы, свита верховного короля доставила принцессу — в это святилище наших правителей. Кар-Кадарн стоял на том месте, где хранился королевский камень; и это вместилище шумных собраний должно было по настоянию верховного короля стать тем единственным местом, где родится его наследник.

Норвенна закричала вновь.

Я никогда не видел рождения ребенка и никогда уже по воле Бога не увижу. Мне довелось видеть жеребенка, появившегося из чрева кобылы. Я наблюдал, как выскальзывают на свет телята, слышал тихий скулеж щенящейся суки и присутствовал при корчах рожающей кошки, но не дано мне было видеть кровь и слизь, которые неизбежно сопровождают предродовые крики женщины. А как кричала Норвенна! Хотя и старалась сдерживаться, как утверждали после женщины. Иногда пронзительные вопли умолкали, и тишина зависала над всей твердыней, и верховный король высвобождал свою тяжелую голову из густого меха и прислушивался так внимательно, словно он затаился в зарослях, а саксы совсем близко. На самом деле он вслушивался в безмолвие и надеялся, что внезапная тишина означает момент рождения и королевство вновь получит желанного наследника. Он прислушивался, и мы улавливали тяжелые хрипы, прерывистое дыхание его невестки, а потом донеслось слабое жалобное похныкивание, и верховный король оживился, будто собрался сказать что-то, но крики снова разорвали тишину, и голова его вновь утонула в меху, лишь глаза беспокойно сверкали из-под надвинутого капюшона.

— Вы не должны быть здесь, на крепостном валу, верховный владыка, — сказал епископ Бедвин.

Утер махнул рукой в перчатке, будто позволяя Бедвину спуститься во внутренний двор, туда, где пылают костры, но сам он, верховный король, Утер, пендрагон Британии, не двинется с места. Он желал оставаться на крепостном валу Кар-Кадарна, откуда мог бы взирать на закованную льдом землю и вглядываться в серое туманное пространство, где таятся демоны, и все же Бедвин прав: верховный король не должен стоять на часах, охраняя твердыню от демонов в эту тяжкую ночь. Утер был старым и больным, однако, несмотря ни на что, безопасность королевства зависела от этого обрюзгшего, немощного тела, от его медленного, угасающего разума. Всего лишь шесть месяцев назад он был крепким и бодрым, но вдруг обрушилось на него известие о смерти наследника. Мордред — самый любимый из его сыновей и единственный, кто испытывал настоящее чувство к невестке короля, своей нареченной, был сражен широким саксонским топориком и истек кровью под холмом Белой Лошади. Эта смерть оставила королевство без наследника. А королевство без наследника — проклятое королевство, но этой ночью по воле Бога вдова Мордреда родит наследника королю Утеру. Только бы это не была девочка, тогда все страдания и боль окажутся напрасными, а королевство будет обречено.

Большая голова Утера вновь высунулась из капюшона, покрытого коркой льда там, где дыхание короля касалось меха.

— Сделано все, что должно, Бедвин? — спросил Утер.

— Все, верховный владыка, все, — сказал епископ Бедвин.

Он был самым доверенным советником короля и так же, как принцесса Норвенна, — христианином. Норвенна, протестуя против того, что забирают ее из теплой римской виллы в соседнем Линдинисе, кричала в лицо свекру, что отправится в Кар-Кадарн только в том случае, если он пообещает близко не подпускать к ней ведьм, что поклоняются старым богам. Она настояла на христианских родах, и Утер, отчаянно жаждавший наследника, согласился. Теперь священники Бедвина пели свои молитвы в комнате рядом с залом, где была разбрызгана святая вода, над кроватью Норвенны висел крест, а другой положили под роженицу.

— Мы молимся благословенной Деве Марии, — объяснил Бедвин, — которая, не опорочив своего девственного тела соитием, стала святой матерью Христа и...

— Довольно! — прорычал Утер.

Верховный король не был христианином и не терпел тех, кто пытался обратить его в эту веру, хотя допускал, что христианский Бог может быть не менее могучим, чем большинство других божеств. Однако события этой ночи подвергли его терпимость непосильным испытаниям.

Именно поэтому я и находился здесь. Тогда я был почти ребенком, отроком на пороге возмужания, безбородым мальчишкой на посылках. Я весь продрог и припал к земле рядом с креслом короля на крепостном валу Кар-Кадарна. Я прибыл из Инис-Видрина, усадьбы Мерлина, что лежала у северного горизонта. Мне было поручено, коли прикажут, пойти и привести Моргану и ее помощниц, ожидавших в грязной лачуге свинопаса у подножия западного вала Кар-Кадарна. Принцесса Норвенна могла призвать хоть Деву Марию в повивальные бабки, это ее дело, но Утер готов был обратиться к помощи своих, старых богов, если этот новый обманет его ожидания.

И христианский Бог оказался бессилен. Крики Норвенны утихали, зато стоны и бессильный плач становились все продолжительнее. Наконец из зала вышла жена епископа Бедвина и, дрожа, опустилась на колени пред стулом верховного короля. Младенец, пролепетала Эллин, не появляется, а мать, опасается она, умирает. Утер отмахнулся от последних ее слов. Мать — ничто, важен был только ребенок, и лишь в том случае, если это мальчик.

— Верховный владыка... — прошептала Эллин, но Утер больше не слушал.

Он постучал по моей голове.

— Ступай, мальчик, — сказал он, и я, отделившись от его тени, скакнул вниз, по ту сторону крепостной стены, и помчался через залитое лунным светом пространство между постройками.

Стражники на западных воротах проводили меня глазами, а я уже скользил и падал на покатом ледяном склоне у западной стены. Скатываясь вниз, я порвал свой плащ о березовый пень и прямиком влетел в торчащий из сугроба куст ежевики. Я ничего не почувствовал, кроме весомой тяжести королевского поручения, лежавшего на моих юных плечах.

— Леди Моргана! — закричал я, приблизившись к лачуге. — Леди Моргана!

Должно быть, она ждала, потому что дверь хижины немедленно распахнулась и лицо Морганы в золотой маске засияло при свете луны.

— Иди! — пронзительно крикнула она. — Иди!

И я повернулся и помчался назад вверх по склону холма, а следом за мной неслась по снегу стайка сирот Мерлина. Они тащили кухонные горшки, которые громыхали при каждом их шаге, а когда склон стал уж очень крутым, им пришлось бросать эти горшки вперед и карабкаться вверх следом за ними. Моргана медленно следовала позади в сопровождении своей рабыни Себилы, несшей амулеты и травы.

— Пусть запалят огонь, Дерфель! — прокричала мне Моргана.

— Огонь! — завопил я, едва, запыхавшийся, ворвался в ворота. — Огонь на крепостные валы! Огонь!

Епископ Бедвин запротестовал, не желая допускать Моргану, но верховный король устремил на своего советника яростный взгляд, и епископ смиренно покорился вере предков. Его священникам и монахам приказали уйти и распорядились втаскивать на крепостные валы обгорелые поленья, подсовывать горящие головни под поленницы дров и хворост, надерганный из плетней, огораживавших лепившиеся к северной стене хижины. Костры поначалу тлели и трещали, а потом полыхнули в ночи яркими языками пламени, и дым повис в воздухе, плотным пологом укрывая внутренность крепости от злых духов, сбивая их с толку и преграждая путь к тому месту, где умирали принцесса и ее нерожденное дитя. Мы, молодые, носились вдоль крепостных валов, с грохотом колотя в горшки, поднимая жуткий шум, который мог отпугнуть, пожалуй, не только злых духов.

— Кричите! — приказал я детям из Инис-Видрина, и они выбегали из каждой лачуги, добавляя свои вопли к нашим.

Стражники били древками копий по щитам, монахи без передышки подкладывали дрова в пылающие священные костры, а мы, все остальные, не умолкая, выкрикивали громкие проклятия злым духам смерти, которые под покровом ночи пытались проскользнуть к умиравшей в родовых муках Норвенне.

Моргана, Себила, Нимуэ и с ними девочка вошли в зал. Норвенна издала истошный вопль, а мы так и не поняли, был ли это крик протеста, направленный против вошедших женщин Мерлина, или же крик боли, которую причинял упрямый младенец, разрывавший ее тело надвое. Крики усилились, когда Моргана принялась выгонять остававшихся внутри христианских служителей. Она вышвырнула на снег оба креста и кинула в огонь пригоршню магической женской травы. Позднее Нимуэ рассказала мне, что они положили во влажную постель железные самородки, чтобы напугать и изгнать уже поселившихся здесь злых духов, и разложили вокруг головы корчившейся от боли женщины семь орлиных камней, чтобы призвать добрых духов, посланцев богов.

Себила, рабыня Морганы, положила в дверях березовую ветку, а другой размахивала над извивавшимся в конвульсиях телом принцессы. Нимуэ припала к земле у двери и мочилась на порог, отгоняя злых фей, потом она налила немного своей мочи в чашку, поднесла к кровати Норвенны и опрыскала ею солому, чтобы злыдни не смогли унести душу ребенка в момент рождения. Моргана, чья золотая маска сверкала в отблесках костра, развела руки Норвенны в стороны и с силой втиснула между грудями принцессы амулет из редкого камня — янтаря. Маленькая девочка, одна из сирот, пригретых Мерлином, в ужасе замерла у изножья кровати.

Дым от костров застилал звезды. В окрестных лесах выли звери, разбуженные шумом и криками людей, а верховный король тем временем воздевал очи к умиравшей луне и молил богов простить ему, что призвал Моргану слишком поздно. Моргана была родной дочерью Утера, первой из четырех внебрачных детей, которых верховный король прижил от Игрейны Гвинеддской. Утер желал бы, чтобы здесь сейчас был Мерлин, но тот исчез уже несколько месяцев назад, ушел в никуда, пропал, казалось, навсегда, и Моргана, научившаяся у него своим искусствам, заменила Мерлина этой холодной ночью, в которой мы грохотали горшками, стукая их друг о друга, кричали до хрипоты, дабы выгнать злобных духов из Кар-Кадарна. Даже дряхлый Утер включился в эту суматоху, хотя глухой звук ударов его посоха о каменный выступ крепостного вала тонул в какофонии шума, грохота и криков. Епископ Бедвин стоял на коленях, истово бормоча молитвы, а его жена, изгнанная из комнаты роженицы, в голос плакала, выла и призывала милостивого христианского Бога простить языческих ведьм.

Но как раз ведьмовство и помогло: ребенок родился, вышел на свет живым.

Крик Норвенны в момент рождения был страшнее всех предыдущих. Пронзительный визг животного, отданного на заклание; стенание, которое могло заставить рыдать небо. Позже Нимуэ рассказала мне, что Моргана, не обращая внимания на вопившую от боли роженицу, сунула руку в родильный канал и силой вытянула ребенка на свет. Ребенок вышел из обессилевшей от мучений матери окровавленным, и Моргана приказала испуганной девочке поднять дитя вверх и держать, пока Нимуэ перевязывала и перекусывала пуповину. По поверью, новорожденного в первый момент должна была держать девственница, потому и взяли сюда эту маленькую девочку. Но она была так испугана, что не хотела приближаться к влажной от крови соломе, на которой теперь тяжело дышала Норвенна и лежал окровавленный, неподвижный, словно неживой, комок.

— Подними его! — властно крикнула Моргана.

Но девочка разразилась слезами, и Нимуэ пришлось самой сдернуть младенца с кровати и прочистить ему рот, чтобы в грудь новорожденного вошел первый живительный вдох.

А предзнаменования были дурными. Луна, окруженная бледным ореолом, таяла, и девственница отшатнулась от ребенка, который наконец издал громкий крик. Утер услышал этот крик, и я близко видел его устремленные в небо глаза, когда он молился богам, чтобы даровали ему младенца-мальчика.

— Мне пойти? — нерешительно спросил епископ Бедвин.

— Иди, — резко ответил Утер.

И грузный епископ, подхватив подол своего длинного одеяния, пополз вниз по приставной деревянной лестнице, а потом долго бежал по утоптанному снегу внутреннего двора к дверям зала. Но не вошел, а постоял несколько секунд и побежал назад к крепостному валу, суматошно размахивая руками.

— Добрые известия, верховный владыка, добрые вести! — выкрикивал Бедвин, неуклюже карабкаясь вверх по лестнице. — Благие вести!

— Мальчик, — догадался Утер, словно выдохнув это долгожданное слово.

— Мальчик! — радостно подтвердил Бедвин. — Прекрасный мальчик!

Я распластался у ног верховного короля и видел, как слезы показались в его устремленных в небо глазах.

— Наследник, — удивленно проговорил Утер, будто все еще не осмеливаясь поверить, что боги были к нему благосклонны. Он смахнул слезы рукой в меховой перчатке. — Королевство спасено, Бедвин, — глухо сказал он.

— Хвала Господу, верховный владыка, оно в безопасности, — молитвенно произнес епископ.

— Мальчик, — сказал Утер, и вдруг его огромное тело сотряслось от ужасного кашля. Справившись с приступом, он еще долго тяжело дышал. — Мальчик, — повторил он, выравнивая дыхание.

Спустя некоторое время явилась Моргана. Она ловко взобралась по приставной лестнице, с размаху упала ничком и распростерла свое плотное короткое тело перед верховным королем. Золотая маска ее поблескивала и чуть скособочилась, словно скривилась от страха и ужаса. Утер дотронулся до плеча женщины кончиком посоха.

— Встань, Моргана, — сказал он и запустил руку под свой плащ в поисках золотой броши, которой собирался наградить ее.

Но Моргана не двинулась.

— Мальчик искалечен, — зловеще произнесла она. — У него кривая нога.

Я заметил, как Бедвин испуганно начертал в воздухе крест, потому что принц-калека явился самым страшным несчастьем этой холодной, полной худших предзнаменований ночи.

— Насколько крива? — спросил Утер.

— Только ступня, — ответила Моргана резким голосом. — Вся нога не повреждена, великий владыка, но принц никогда не будет бегать.

Из глубины просторного мехового плаща послышалось мелкое хихиканье.

— Короли не бегают, Моргана, они шествуют, они восседают на троне, они ездят верхом, и они вознаграждают своих преданных и честных слуг. Возьми золото.

Он протянул ей брошь. Это был весомый, тускло поблескивавший талисман Утера — золотой дракон.

Но Моргана все еще не решалась принять дар.

— Этот мальчик — последний ребенок, которого может выносить Норвенна, верховный владыка, — предупредила она. — Мы сожгли послед и ни звука не услышали.

Послед всегда кидали в огонь, чтобы по отрывистому хлопку сгорающей плоти определить, сколько еще детей родит мать.

— Я внимательно слушала, — сказала Моргана, — он был безгласен.

— Боги желают, чтобы он молчал, — хмуро проговорил Утер. — Мой сын мертв, — мрачно продолжал он, — так кто же может дать Норвенне другого младенца?

Моргана немного помолчала.

— Вы, верховный владыка? — наконец произнесла она.

Этот полувопрос вызвал у короля смешок, он захихикал, потом зашелся смехом, который сменился мучительным приступом кашля, заставившим Утера согнуться от сильной боли в легких. Кашель утих, но тело его содрогнулось, когда он покачал головой:

— Единственной обязанностью Норвенны было разродиться младенцем-мальчиком, Моргана, и это она совершила. Наша обязанность — защитить его.

— Всей мощью Думнонии, — с жаром добавил Бедвин.

— Новорожденные легко умирают, — предупредила Моргана, охолаживая мрачным тоном обоих мужчин.

— Только не этот! — свирепо выдохнул Утер. — Не этот. Он прибудет к тебе в Инис-Видрин, и ты, Моргана, соберешь все свое умение, чтобы он жил. Возьми брошь.

Наконец Моргана приняла золотого дракона. Калека-младенец все еще плакал, его мать протяжно стонала, но вдоль крепостных валов Кар-Кадарна уже ликовали мальчишки-колотильщики и костровые, радуясь тому, что в нашем королевстве опять есть наследник. В Думнонии появился наследный принц, а рождение наследного принца означает великий пир и щедрые дары. Напитанную кровью солому с кровати роженицы вынесли из зала и кинули в пылающий костер, и огненные языки взметнулись высоко в небо. Ребенок родился; все, что ему теперь нужно, — это имя. Сомнений, какое будет имя, не было. Никаких. Утер поднялся с кресла и высился на стене Кар-Кадарна — огромный и суровый, готовый произнести имя своего новорожденного внука, имя наследника, имя наследного принца королевства. Рожденный зимой младенец будет назван именем своего отца.

Мордред — вот как его будут звать.

Глава 2

Норвенну и младенца привезли к нам в Инис-Видрин в телеге, запряженной быком. Стоя на подветренной стороне Тора, я наблюдал, как больную мать и ее ребенка-калеку понесли на холщовой подстилке вверх по тропинке к частоколу. Морозный воздух леденил легкие, и Норвенна, которую вместе со спеленатым ребенком проносили через ворота Инис-Видрина, тихо хныкала.

Вот так Мордред, наследный принц Думнонии, прибыл в королевство Мерлина.

Инис-Видрин, что значит «стеклянный остров», был не островом, а скорее выдававшимся в море высокогорным мысом, окруженным мелкими бухтами, заросшими ивами, осокой и камышом. Дичи и рыбы водилось достаточно. А в береговых карьерах добывались глина и известняк. На илистых приливных берегах были проложены деревянные колеи, на которых неосторожные путники нередко тонули, застигнутые западным ветром, гнавшим приливную волну. На западе, за протяженными зелеными полями, начинались яблоневые сады, а на севере, в заливных лугах, окаймленных холмами, паслись стада коров и овец. И сердцем этой обильной земли был Инис-Видрин.

Звалась эта страна Авалон, и правил ею Мерлин, а прежде — его отец и отец его отца. И каждый житель, будь то крепостной или раб, работал на Мерлина, давая ему богатство и свободу по-прежнему оставаться друидом. Когда-то Британия была землей друидов, но римляне истребили почти всех, и даже теперь, когда взросло два поколения без римского владычества, осталась лишь горстка старых жрецов. Христианство затопило старую веру, как несомая ветром волна укрывает прибрежный камыш, топя его на дне — прибежище демонов.

Среди скопления поросших травой пологих холмов Тор возвышался своей скалистой короной, на которой и был построен дом Мерлина. Вокруг него теснились мелкие строения, окруженные деревянным частоколом. По древним террасам, устроенным еще до прихода римлян, вилась узкая тропинка, своими сложными извивами сбивая с толку злых духов и приводя к Мерлину тех из людей, кто стремился на вершину Тора в поисках исцеления или пророчества. Зато две другие тропинки открыто сбегали по склонам Тора — на восток, к земляной насыпи, и на запад, в сторону морских ворот, к населенной рыбаками, корзинщиками и пастухами деревеньке, что притулилась у подножия холма. Эти две тропы защищались от злых духов ежедневными молитвами и колдовскими амулетами.

Моргана предпочитала западную тропу, потому что она вела не только в деревню, но и к христианскому храму. Христиане пришли в Инис-Видрин вместе с римлянами еще при прадедушке Мерлина, и с тех пор никто и ничто не могло их выжить отсюда. Мы, дети, поощряемые взрослыми, кидались в монахов камнями, швыряли комья навоза через частокол монастыря, насмехались над пилигримами, что торопливо проскальзывали в плетеные ворота к каменной церкви, построенной еще римлянами. Они поклонялись какому-то колючему кусту. Мерлин как-то высадил на Торе подобный куст, и мы, кривляясь, пели и плясали вокруг него. Христиане грозили, что нас поразит их Бог, но ничего так и не произошло. В конце концов мы сожгли наш терновник и пепел его подмешали в поросячью еду. И сновахристианский Бог нас не тронул. Христиане твердили, что их терновник принес в Инис-Видрин чужеземец, который видел самого христианского Бога, прибитого гвоздями к дереву. В те далекие дни я тоже, да простит меня Господь, насмехался над подобными россказнями. Да и теперь я знаю, что наш терновый куст вовсе не тот священный терновник, который вырос из посоха Иосифа Аримафейского, потому что еще в детстве видел, как однажды ночью монахи выкапывали засохший куст и заменяли его новым, росшим у ограды. Этот несчастный терновник постоянно сох, отягощенный тряпочками, привязанными к нему пилигримами. И все же благодаря священному кусту монахи здорово обогащались, жирея от щедрых даров паломников.

Пользуясь благосклонностью Норвенны, монахи все чаще проникали за наш частокол и даже притаскивали своих молящихся в самое сердце твердыни Мерлина. Сама принцесса Норвенна оставалась яростной христианкой, несмотря на то что Дева Мария так и не помогла ей благополучно разрешиться от бремени. Мерлин наверняка не позволил бы вводить монахов в ограду, но его к тому времени уже больше года не было в Инис-Видрине, и жизнь наша текла без него.

Странная это была жизнь. Мерлин окружил себя целой толпой калек, уродов и бесноватых. Распоряжался его домашним хозяйством карлик Друидан, который был одновременно и начальником стражи. Ростом с пятилетнего ребенка, этот карлик свирепостью превосходил всякого и рядился в ножные латы, шлем, воинский плащ и обвешивался оружием. Он исходил злобой, но мстил не судьбе, что сыграла с ним такую шутку, а тем, кто был еще слабее, — сиротам, которых Мерлин привечал. Карлик преследовал девушек, но, когда попытался затащить в постель Нимуэ, получил хорошую трепку от Мерлина, который порвал ему уши, рассек губу и подбил оба глаза. Стражники, отданные под начало Друидану, были или хромыми, или слепыми, или просто сумасшедшими. Но никто не был настолько безумен, чтобы любить карлика.

Нимуэ, подружка и спутница моего детства, была ирландкой. А ирландцы никогда не жили под игом римлян и оттого считали себя лучшими из бриттов и позволяли себе грабить и порабощать остальных обитателей нашей суши. Кабы не ужасные саксы, мы могли бы считать ирландцев худшим племенем. Нимуэ похитили во время набега Утера на ирландское поселение в Деметии, что за морем. Когда корабль с пленниками уже возвращался в Думнонию, налетел великий ураган, и погибли все, кроме Нимуэ. Говорили, что она даже вышла из моря совершенно сухой. По словам Мерлина, это был знак, что ее любит Манавидан, бог моря, хотя сама Нимуэ твердила, будто ее спасла могущественная богиня Дона. Своенравная и любознательная Нимуэ всегда поступала по-своему. Но когда минуло тринадцать лет со дня ее появления и Мерлин приказал ей лечь к нему в постель, она вдруг легко покорилась, будто всегда знала, что именно эта судьба ей уготована. Так она стала второй среди важных персон в Инис-Видрине.

Впрочем, Моргана не собиралась уступать ей первенство. Из всех странных существ, окружавших Мерлина, Моргана слыла самой уродливой. Вдова в тридцать лет, Моргана была рождения самого высокого — первая из четырех детей верховного короля Утера и Игрейны Гвинеддской. Сам Артур приходился ей братом, а при таком родстве любой мужчина готов был сразиться с силами потустороннего мира ради руки могущественной вдовы. Но, к несчастью, дом, в котором Моргана проводила свою первую брачную ночь, был охвачен пожаром. Молодой муж сгорел, а ее саму пламя изуродовало — сожрало левое ухо, выжгло левый глаз, съело волосы с левой стороны головы, искалечило левые руку и ногу. Как говорила мне Нимуэ, вся левая половина тела Морганы скукожилась, будто сгнившее яблоко. И все же эта пришелица из ночных кошмаров для Мерлина оставалась высокородной леди. Он посвятил ее в тайны предсказаний и приказал златокузнецу верховного короля выковать для нее золотую маску. В этой маске, сделанной наподобие шлема, гравированного изображениями драконов и лика рогатого бога Цернунна, покровителя Мерлина, было оставлено отверстие для ее единственного глаза и щель для искривленного рта. Златоликая Моргана, постоянно закутанная в черный плащ, в черной перчатке на левой иссохшей руке, слыла великой целительницей, обладавшей к тому же и даром предсказания. Но ко всему прочему она обладала самым ужасным характером.

Себила, рабыня Морганы, была, напротив, девушкой редкой красоты с копной светло-золотых вьющихся волос. Ее, уроженкуплемени саксов, захватили в плен при одном из набегов и целый сезон насиловали всем военным отрядом. В Инис-Видрине она появилась полоумной, невнятно бормочущей нищенкой, и Моргана излечила ее, вернув девушке разум. Однако так и не смогла излечить ее от страха и покорности. Бедняжка ложилась с любым, кто грозил ей, и потому рожала год за годом златовласых младенцев, редкие из которых выживали. Впрочем, выживших Мерлин продавал в рабство.

Я тоже был саксом и мог говорить с Себилой на языке моей матери. Мне, как и ей, была уготована судьба раба. Когда я был малышом, ростом меньше карлика Друидана, отряд бриттов под водительством короля Гундлеуса Силурского захватил наше селение. Мать мою изнасиловали, а меня потащили к яме смерти, где друид Силурии Танабурс должен был принести в жертву богу Белу дюжину пленников. О, как мне памятна эта ночь: языки пламени, дикие вопли, пьяные выкрики и пляски и тот страшный миг, когда Танабурс швырнул меня в черную бездонную яму. Я вышел из ямы смерти так же легко, как Нимуэ из морской пучины, и Мерлин, нашедший меня, посчитал, будто я дитя Бела, взял в свой дом и дал мне имя Дерфель, позволив расти свободным.

В Торе было немало детей, подобно мне спасенных богами. Мерлин хотел вырастить из нас друидов и жриц, которые помогут ему возродить подлинную религию в испорченной римлянами Британии. Но времени на наше обучение у него никогда не оказывалось, и, вырастая, мальчики становились крестьянами и рыбаками, а девочки — просто женами. Лишь Нимуэ, казалось, была отмечена богами и обещала стать настоящей жрицей. Я же мечтал о судьбе воина.

Пеллинор, самый любимый из питомцев Мерлина, вложил в меня эту мечту. Он был королем, но саксы похитили его земли, отняли у него глаза, а боги взяли разум. Его бы отправили на Остров Смерти, прибежище всех бесноватых, но Мерлин оставил Пеллинора на Торе, приказав поселить в загоне со свиньями Друидана. Голый, с длинными, доходящими до колен белыми волосами и пустыми, постоянно слезящимися глазницами, несчастный громко выкрикивал бессвязные слова, жалуясь вселенной на свою горькую долю, а Мерлин вышелушивал из его сумасшедшего бреда послания богов. Все страшились неукротимо дикого и бешеного Пеллинора, который однажды зажарил и сожрал одного из детей Себилы, но меня по странности он любил и часто рассказывал вполне связно истории о битвах и диких охотах. Мне он вовсе не казался сумасшедшим и никогда не причинял вреда, как, кстати, и моей подружке Нимуэ. Мерлин объяснял это тем, что мы были детьми, которых особенно возлюбил Бел.

Зато Гвендолен, старая и беззубая жена Мерлина, нас ненавидела. Как и Моргана, она была чародейкой, знала волшебные травы и умела ворожить, но лицо ее было обезображено болезнью. Мерлин покинул Гвендолен задолго до моего появления в Торе, в те времена, которые называли дурными, ибо именно тогда Мерлин вернулся из северного похода почти лишившимся разума и твердости духа. Он поселил ее в маленькой хижине у самого частокола, где она и проводила дни, проклиная мужа и творя против него злобные заклинания. Она ненавидела всех, но больше всего Друидана, на которого нередко нападала с раскаленным вертелом, а он, бедняга, улепетывал, петляя между хижинами. А мы, жестокие дети, подстрекали старуху криками, требуя крови карлика.

Из моего описания место, куда прибыла Норвенна с наследником, может показаться ужасным, однако Инис-Видрин, наш Стеклянный Остров, был отличным убежищем, где под покровительством Мерлина мы росли свободными детьми, мало работали и много веселились.

Норвенна явилась зимой, когда болота Авалона поблескивали подо льдом. В Инис-Видрине жил плотник Гвилиддин, у которого был мальчик-младенец, и его жена Ралла стала кормилицей Мордреда. Несмотря на увечную ногу, принц рос на ее молоке сильным и здоровым. Да и Норвенна поправилась, как только холода ослабли, и с наступлением священной весны у подножия Тора зацвели подснежники. Моргана и Гвендолен поили ее заговорными отварами, монахи молились, и болезнь наконец отступила. Каждую неделю к верховному королю отправляли вестника с новостями о здоровье наследного принца, и каждая новость награждалась золотым слитком, рогом соли или флягой вина, которую Друидан неизменно воровал.

Мерлин все не появлялся, и Тор без него казался пустынным, хотя жизнь и продолжалась. Надо было наполнять кладовые, уничтожать крыс, заготавливать дрова и трижды в день таскать воду из источника у подножия холма. Хьюэл, управляющий, объезжал поместья, собирая подати с каждой семьи, а писец Гудован подсчитывал доходы. Именно Гудован научил меня писать и читать, хотя я поначалу сопротивлялся, считая это дело неподходящим для воина. Но Нимуэ настояла:

— Ты остался без отца и должен будешь сам прокладывать себе дорогу.

— Я хочу быть солдатом.

— Ты и станешь им, — обещала она, — но прежде выучись писать и читать.

И такова была ее власть надо мной, что я покорился.

Зато управляющий Хьюэл обучал меня драке. Он орудовал обыкновенной палкой, но удар этой крестьянской дубинки не уступал мечу и копью воина. Хьюэл, который до того, как лишился ноги от топора сакса, был знаменитым воином в отряде Утера, заставлял меня упражняться, пока руки мои не стали достаточно сильными, чтобы владеть тяжелым мечом так же споро, как палкой. Большинство воинов, говорил Хьюэл, полагаются лишь на грубую силу и бодрящий медовый напиток и могут единым ударом свалить быка, но человек с головой всегда имеет в запасе хитрый удар, который сразит безмозглую скотину.

— Я был пьян, — признался он, — когда Охтха-сакс отсек мне ногу. А ты, парень, давай работай! Быстрее! Твой меч должен слепить как молния. Еще быстрее!

Первыми плоды его уроков вкусили сыновья монахов из нижнего селения Инис-Видрина. Они завидовали нам, свободным детям Тора, которые бездельничали, в то время как те трудились дотемна, ненавидели нас и при случае пытались побить. Как-то я своей палкой измочалил до крови троих христиан. Эту победу я приписал благосклонности богов, которые дали мне силу, но Хьюэл высек меня, приговаривая, что никогда не надо нападать на того, кто ниже и слабее тебя, хотя, я думаю, он все же был доволен, потому что на следующий день взял меня с собой на охоту, и я убил своего первого кабана настоящим мужским копьем. Это случилось в туманной чаще у реки Кэм, и было мне тогда всего двенадцать лет от роду. Хьюэл измазал мне лицо кабаньей кровью и дал клыки для ожерелья, а тушу отнес в храм бога солнца Митры, где устроил пир в честь этого покровителя воинов. Как-нибудь, пообещал Хьюэл, когда я отращу бороду и убью в бою первого сакса, меня тоже допустят на пир. И три года спустя я все еще мечтал убить сакса. Может удивить, что я, юноша-сакс, был столь ревностным бриттом, но с самого раннего детства я воспитывался среди бриттов, и мои друзья, любовь, все слышанные истории, мечты и даже сны были бриттскими.

С прибытием Мордреда и его матери на Торе стало многолюдно. Норвенна привела не только служанок, но и целую когорту воинов, которые должны были охранять наследника. Мы спали вповалку, по четверо-пятеро в хижине. Во внутренние комнаты Мерлина позволено было входить лишь Нимуэ. Норвенна и ее прислужницы жили в самом доме, который был наполнен дымом от двух костров, горевших день и ночь. Дом был прочный, на дубовых сваях, с оштукатуренными плетеными стенами и тростниковой крышей. Комнаты Мерлина отделялись ивовой оштукатуренной перегородкой с единственной маленькой дверью. Над домом возвышалась деревянная башня Мерлина, самая высокая на Торе. То, что происходило в башне, знали лишь сам Мерлин, Моргана и Нимуэ. Поговаривали, что башня Мерлина битком набита сокровищами, добытыми из курганов древних людей.

Начальником стражи Мордреда был христианин Лигессак, высокий, худой, прожорливый человек, умевший на расстоянии пятидесяти шагов расщепить стрелой веточку. Он учил меня кое-чему, когда был трезв, но чаще любил играть в азартные игры с другими взрослыми. Он-то и поведал мне историю смерти принца Мордреда и причину гнева верховного короля, который проклял Артура.

— Вины Артура здесь не было, — сказал Лигессак, кидая на доску игральные кости. — Шестерка!

— Удваиваю, — вступил в игру другой стражник принца, Менв, с грохотом кидая камень.

Лигессак проиграл и послал Менва за своим кошельком, а сам продолжал рассказывать о том, как Утер вызвал Артура из Арморики на помощь — сражаться против огромной армии саксов, вторгшихся в наши земли.

— У Артура не оказалось достаточного количества кораблей, чтобы погрузить на них людей с лошадьми, но это его не остановило. Он заманил этих ублюдков-саксов в ловушку в долине Белой Лошади, — толковал Лигессак. — Но Мордред решил, что справится и без Артура. Не желал делиться почестями и добычей. — Лигессак понизил голос: — Мордред был пьян, а его люди бахвалились, что каждый голыми руками положит десяток саксов. Мы должны были ждать Артура, но принц приказал атаковать.

— Ты там был! — с восторгом воскликнул я.

— Вместе с Мордредом, — кивнул он. — Бог мой, как они сражались! Их воины кромсали нас мечами и топорами. Их барабаны грохотали, их колдуны завывали. У меня кончились стрелы, и я работал копьем. Осталось нас не более двадцати из пяти десятков. Наше знамя с драконом досталось врагу. Мордред истекал кровью. И тут появились люди Артура. — Он печально покачал головой. — Барды теперь поют, что Мордред залил землю кровью саксов. Не верь, парень. Это был Артур. Он вернул знамя, перебил колдунов, сжег военные барабаны и преследовал оставшихся в живых до самого заката. И это он при свете луны убил их военачальника Эдви. Саксы теперь притихли не потому, что их побил Мордред. Они думают, мальчик, что Артур вернулся в Британию.

— Но он не вернулся, — сказал я мрачно.

— Верховный король не желает. — Лигессак огляделся, опасаясь, что его услышат. — Верховный король считает, что Артур хотел смерти Мордреда, чтобы стать королем. Но это неправда, Артур не такой.

— А какой он? — спросил я.

Лигессак увидел возвращавшегося Менва и предупредил меня:

— Тшш! Ни слова, мальчик.

Об этом болтали много, но Лигессак был первым, кто утверждал, будто сам был при битве в долине Белой Лошади. Много позже я решил, что он наплел мне все это, чтобы поразить воображение доверчивого мальчика. Но в одном он не соврал. Мордред и впрямь был пьяным дураком. Победителем был Артур, но Утер все равно отослал его за море. Они оба были сыновьями Утера. Только Мордред — любимчик и подлинный наследник, а Артур — выскочка-бастард. Но для жителей Думнонии этот бастард оставался надеждой страны и тем молодым воином, который спасет нас от саксов и возвратит Ллогр, Потерянные Земли.

Вторая половина зимы была мягкой. Волков видели только за земляной стеной, но ни один не подошел близко к Тору. Вскоре мы начали готовиться к большому весеннему празднику Бельтен с его пылающими кострами и полуночными пирами. Но вдруг сильное волнение потрясло Тор.

Прибыл Гундлеус Силурский.

Первым появился епископ Бедвин, доверенное лицо Утера. Из дома выдворили служанок Норвенны, а полы устлали ткаными коврами. Поначалу мы решили, что приедет сам Утер, но на земляном валу появилось знамя, и на нем был вышит не дракон Утера, а лиса Гундлеуса. Ранним утром у подножия Тора спешились всадники. Ветер трепал их плащи и обтрепанные знамена с ненавистной мне лисьей маской.

— Что это? — спросила стоявшая рядом со мной на восточной сторожевой платформе Нимуэ.

— Знамя Гундлеуса, — ответил я и увидел удивление в глазах Нимуэ, потому что Гундлеус был королем Силурии и союзником Горфиддида Повисского, заклятого врага Думнонии. — Он взял мою мать, а его друид швырнул меня в яму смерти.

Я плюнул в сторону дюжины поднимавшихся на Тор мужчин. Среди них был Танабурс, друид Гундлеуса и мой злой дух. Этот высокий старик с заплетенной в косички белой бородой и длинными белыми волосами, сбритыми на лбу, как это делали друиды и христианские священники, вдруг на середине склона скинул плащ и начал охранный танец на тот случай, если Мерлин заклял ворота. Нимуэ, глядя на скачущего старика, тоже сплюнула и побежала к дому Мерлина. Она что-то крикнула о грозящей нам опасности.

Никакой опасности я не видел. Бедвин приказал распахнуть ворота и радушно встречал гостей на вершине Тора. Моргана с утра удалилась, но Друидан и Лигессак уже выстраивали своих стражников, голый Пеллинор выл на облака, Гвендолен выплевывала беззубым ртом проклятия на голову Бедвина, а дети с любопытством глазели на пришельцев. Линует, ирландский найденыш, открыл загон со свиньями Друидана, и Танабурс был встречен неистовым визгом.

Но друида этим не испугать. Танабурс, в грязном сером платье, вышитом зайцами и полумесяцами, три раза поднял к солнцу посох с навершием-луной и завыл на башню Мерлина. Он выл долго и монотонно, отгоняя от Тора невидимых врагов.

Потом несколько секунд была тишина, только шелестели знамена и слышалось тяжкое дыхание воинов, карабкавшихся по крутому склону.

— Кто это? — спросил подошедший ко мне писец Мерлина Гудован. Зябнувшие руки его были замотаны в испачканные чернилами тряпицы.

Ответом на вой Танабурса был пронзительный визг, долетавший из дома Мерлина. Я знал, что это Нимуэ. Танабурс залаял лисицей, коснулся своих гениталий, сотворив знак зла, и принялся скакать к дому на одной ноге. Через пять шагов он снова завыл. Ответа не последовало. Тогда, встав на обе ноги, он позвал своего хозяина:

— Опасности нет, мой повелитель! Идите, король!

— Король, — хихикнул Гудован.

Я удивился и спросил, с чего это Гундлеус, тайный враг Мерлина, появился здесь. Писец почесал спину и пожал плечами:

— Политика, мой мальчик, политика.

— Объясни, — попросил я.

Гудован вздохнул, поглядел на меня как на последнего тупицу, потом заговорил:

— Норвенне надо выходить замуж. Мордред еще младенец, которого нужно опекать, а кто лучше короля сделает это? И почему бы не превратить вражеского короля в друга Думнонии? Вот и ответ. Если бы ты дал себе труд подумать, не отнимал бы у меня время. — Он дал мне легкий подзатыльник. — А разве ты не должен сейчас заниматься подсчетами для Хьюэла?

Я отмолчался и продолжал наблюдать, как стражники скользят на жидкой грязи, пропуская в ворота короля. Силурский король, этот высокий, крепко сбитый человек, был совсем молодым, когда его всадники схватили мою мать, а меня кинули в яму смерти. Но дюжина лет, прошедших с тех пор, не состарили его: король по-прежнему был красив, с длинными черными волосами и густой бородой. На нем был лисий плащ, доходившие до колен сапоги, красно-коричневая туника и меч в красных ножнах. Его могучие воины возвышались над жалким сборищем искалеченных копьеносцев Друидана. Силуры были с мечами, но без копий и щитов, показывая тем, что они пришли с миром.

Когда Танабурс проходил мимо, я отпрянул, хотя вряд ли он мог узнать во мне того колченогого младенца, которого кинул в яму смерти. Надо мной мелькнули мутные голубые глаза силурского друида, его вислый нос и слюнявый рот. Он шаркал впереди своего короля, и сухо постукивали вплетенные в его волосы маленькие косточки. Рядом с Гундлеусом вышагивал епископ Бедвин, взахлеб твердивший о той чести, какой удостоился Тор. Двое силурских стражников несли тяжелый короб с подарками Норвенне.

Процессия втянулась в дом. Люди Лигессака преграждали путь всем остальным, но те, кто вырос на Торе, знали, как пробраться в дом Мерлина. Я вскарабкался на кучу бревен с южной стороны, отвернул одну из кожаных занавесок на окне, свалился на пол и затаился за плетеным сундуком с праздничными одеждами.

Норвенна сидела на деревянном стуле в центре зала. Красивой вдовая принцесса не была, но какое значение имело то, что лицо у нее было круглым, как луна, глазки — поросячьи, узкий рот — с кисло опущенными уголками губ, а кожа изрыта оспинами? Великие люди женятся на принцессах не из-за личика, а ради той власти, которую получают в приданое. И все же Норвенна приготовилась к визиту. Ее обрядили в бледно-голубой шерстяной плащ, падавший на пол складками, в темные волосы вплели цветущий терн и косы обернули вокруг головы. На шее Норвенны поблескивал золотой торквес, запястье тяжелили три золотых браслета, а между грудей свисал простой деревянный крест. Одной рукой она нервно теребила крест, в другой лежал запеленутый в золотистый плащ наследник Думнонии принц Мордред.

Король Гундлеус едва взглянул на Норвенну и развалился на стуле с таким видом, будто ему давно наскучила вся эта суета. Танабурс носился от колонны к колонне и бормотал заклинания, брызгая слюной. Трещали зажженные в двух концах зала костры, дым клубился под крышей. Нимуэ нигде не было видно.

Гостям подали вино, копченую рыбу и овсяные лепешки. Епископ Бедвин произнес речь. Он объяснил Норвенне, что Гундлеус, король Силурии, направляясь с миссией дружбы к верховному королю, проезжал мимо Инис-Видрина и соизволил нанести визит принцу Мордреду и его матери. Король привез дары, сказал Бедвин, и тут же по взмаху руки Гундлеуса два стражника поднесли к ногам принцессы короб. Дары выложили на ковер. Норвенна не произнесла ни слова. Она с сомнением глядела на подарки, которые, по правде говоря, не впечатляли. Из шкуры оленя можно было бы сделать пару перчаток, и только; шкурки выдр были хороши, но у Норвенны в плетеных корзинах лежали и получше, а торквес вокруг ее шеи был раза в четыре тяжелее того, что преподнес король. Гундлеус ждал. Епископ Бедвин лучезарно улыбался. Танабурс старательно оплевывал колонну защитной слюной.

Неловкую тишину нарушил Бедвин:

— Подарки великолепные! Редкие, по-настоящему щедрые, король-повелитель.

Норвенна кивала. Ребенок заплакал, и Ралла, кормилица, унесла его в угол, где успокоила грудью.

— Наследный принц здоров? — впервые заговорил Гундлеус.

— Хвала Господу и Его святым, — ответила Норвенна.

— Его левая нога выправилась? — бесцеремонно спросил Гундлеус.

— Он сможет ездить верхом, владеть мечом и сидеть на троне, — твердо проговорила Норвенна.

— Конечно, конечно.

Гундлеус мельком глянул на сосущего младенца, улыбнулся, потом раскинул длинные руки и оглядел зал. О женитьбе ничего не было сказано. Да и не здесь и не у Норвенны спрашивать. На то есть Утер.

— Вот оно какое логово лорда Мерлина, — протянул Гундлеус. — А где он сам?

Никто не ответил. Я заметил, что Танабурс, пыхтя, закапывает амулет в земляной пол под одним из ковров. После я отыскал там маленького костяного кабана и кинул его в огонь, который яростно выплюнул синие языки пламени. Нимуэ сказала, что я сделал верно.

— Лорд Мерлин, думаем, в Ирландии, — наконец ответил епископ Бедвин. — Или, может быть, в северных просторах, — туманно добавил он.

— Или, может быть, мертв? — предположил Гундлеус.

— Молюсь, чтобы этого не случилось! — пылко воскликнул Бедвин.

— Вы? — Гундлеус перегнулся на стуле, чтобы заглянуть в глаза Бедвину. — Вы одобряете Мерлина, епископ?

— Он наш друг, — миролюбиво ответил Бедвин.

— Лорд Мерлин — друид и ненавидит христиан!

— Сейчас в Британии много христиан и мало друидов, — спокойно ответил епископ. — Думаю, нам, людям истинной веры, нечего бояться.

— Ты слышал, Танабурс? — обратился король к своему друиду. — Епископ не боится тебя!

Танабурс не ответил. Он замер перед двумя черепами у двери в комнаты Мерлина. Только друид мог бы пересечь эту призрачную границу, но и друид не посмел бы переступить через черту, проведенную Мерлином.

— Вы остаетесь на ночь? — попытался перевести разговор епископ.

— Нет, — грубо рявкнул Гундлеус, поднимаясь.

Я было подумал, что он собирается уходить, но король уставился на маленькую черную, охраняемую черепами дверь, перед которой застыл Танабурс, похожий сейчас на охотничьего пса, учуявшего кабана.

— Что за дверью? — спросил Гундлеус.

— Покои моего повелителя Мерлина, — склонил голову Бедвин.

— Хранилище тайн? — свирепо рявкнул Гундлеус.

— Спальни, ничего более, — старался скрыть страх Бедвин.

Танабурс дрожащей рукой направил увенчанный луной посох в сторону двери. Король Гундлеус хмуро наблюдал за своим друидом, потом одним глотком осушил полный вина рог и швырнул его на пол.

— Может, я и стану там спать, но сначала гляну, что там такое.

Он жестом приказал друиду идти первым, но тот не двинулся с места. Мерлин слыл самым великим друидом в Британии, и его боялись все за Ирландским морем. Тайны, скрытые за дверью, могли сделать Танабурса столь же могущественным.

— Открой дверь! — приказал король.

Лунное навершие посоха зависло над одним из черепов, потом коснулось пожелтевшего костяного купола. Ничего не произошло. Танабурс плюнул на череп, перевернул его и быстро отдернул посох. И снова ничего. Тогда друид смело протянул руку к деревянной задвижке.

И в ужасе замер. Жуткий вой ворвался в задымленную полутьму зала. Мучительный женский крик. Норвенна задрожала от страха и принялась мелко креститься. Младенец Мордред заплакал. Вой оборвался, и Гундлеус грубо захохотал.

— Воина не испугать женским визгом, — громогласно произнес он и двинулся к двери.

Раздался треск, и почерневшую от дыма дубовую дверь пронзил изнутри серебряный наконечник копья. Какая же нечеловеческая сила нужна для такого удара! Даже Гундлеус приостановился, но гордость не позволила ему отступить. Он плюнул на наконечник копья, толкнул дверь и в ужасе отшатнулся. Я видел этот немой ужас в его глазах. Танабурс махал посохом. Бедвин молился. Норвенна застыла на стуле. В дверях показалась Нимуэ. Даже я задрожал, увидев свою подружку.

Нимуэ была обнаженной, ее худенькое белое тело алело от крови, которая капала с волос, струилась между маленьких грудей, текла по бедрам. Голову девушки увенчивала маска смерти. Это была выдубленная кожа с лица принесенного в жертву человека. Сухая, желтая человеческая кожа свободно свисала со спины Нимуэ, которая, запинаясь, мелкими шажками наступала на силурского короля. На ее окровавленном лице сверкали белки глаз. Выкрикивая грязные солдатские ругательства, она вытягивала вперед руки с извивающимися гадюками.

Гундлеус отпрянул, но сжал рукоять меча. И тогда Нимуэ дернула головой, маска смерти соскользнула, и тут мы увидели в ее сбитых колтуном волосах летучую мышь! Мерзкая тварь расправила черные складчатые крылья и запищала, разинув красную пасть.

Норвенна сорвалась с места и кинулась к ребенку. Все остальные в ужасе уставились на чудище, запутавшееся в ловушке волос Нимуэ. Оно дергалось, хлопало крыльями, верещало, пытаясь высвободиться. Змеи в кулачках Нимуэ извивались. И неожиданно зал опустел. Все, даже король, неслись к распахнутой восточной двери, в которую пробивался утренний свет.

Нимуэ подошла к огню и спокойно швырнула змей в объятия жадных языков пламени. Потом она выпутала из волос летучую мышь, которая взвилась к стропилам, и содрала с себя жухлую кожу мертвеца. Выбрав из привезенных Гундлеусом даров изящный римский сосуд, она несколько мгновений смотрела на него, а затем, изогнув гибкое тело, швырнула драгоценный подарок в дубовый столб, и сосуд разлетелся дождем бледно-зеленых осколков.

— Дерфель! Я знаю, ты здесь!

Голос ее гулко разнесся по замершему в тишине залу.

— Нимуэ? — испуганно произнес я, появляясь из-за своего укрытия.

Я был в ужасе. Змеиный жир шипел в огне, летучие мыши били крыльями под стропилами крыши. Нимуэ улыбнулась мне:

— Принеси воды, Дерфель.

— Воды? — глупо переспросил я.

— Мне нужно смыть куриную кровь, — объяснила Нимуэ.

— Куриную?

— Воды, — вновь приказала она. — Кувшин стоит у двери. Принеси его.

— Туда? — удивленно спросил я, так как понял по ее жесту, что должен принести воду в комнаты Мерлина.

— Почему бы и нет? — сказала она, проходя через дверь, в которой все еще торчало огромное копье, с каким обычно ходили на кабана.

Я поднял тяжелый кувшин и последовал за ней. Нимуэ стояла перед листом полированной бронзы, в котором отражалось ее обнаженное тело. Она не смутилась, потому что детьми мы бегали вместе голышом, но я в замешательстве осознал, что мы больше не дети. Я поставил кувшин на пол и отступил к двери.

— Пожалуйста, останься, — сказала она. — И закрой дверь.

Я с трудом вытащил копье из двери и только потом смог закрыть ее. Я не стал спрашивать у Нимуэ, как ей удалось пробить дуб. Она явно была не в настроении отвечать, поэтому я молча высвобождал оружие, пока Нимуэ смывала кровь и заворачивалась в черный плащ.

— Иди сюда, — сказала она наконец.

Я покорно подошел к застеленному шерстяными одеялами и мехами низкому деревянному ложу, на котором Нимуэ, видимо, проводила ночи. Сев на ложе, я заключил ее в объятия, чувствуя сквозь мягкую ткань плаща ее ребра. Нимуэ плакала. Я не понимал почему и просто обнимал ее, оглядывая обиталище Мерлина.

Помещение было заставлено бесчисленным множеством сундуков и плетеных корзин, среди которых бродили несколько исхудалых котят. Пыль лежала везде. Запах сырости, кошачьей мочи, плесени, гниющих трав, пучками свисавших с балок, был невыносим. Беспорядочная гора свернувшихся и потрескавшихся пергаментов высилась на столе. На пыльной полке рядами стояли черепа животных. На стене висел меч, из глиняного кувшина торчал пучок стрел, а из груды выцветших щитов высовывался сноп почерневших копий. Дымящаяся жаровня стояла на россыпи серого пепла. Рядом с большим медным зеркалом я, к своему удивлению, увидел обвитый омелой христианский крест с прибитым к нему телом их мертвого Христа. В странной каменной урне была навалена беспорядочная куча из орлиных перьев, кочанов капусты фей, эльфовых затворов, змеиных и ведьминских камней, морских раковин и сосновых шишек. Какие же тайны хранились за другой дверью башни Мерлина?

Нимуэ перестала плакать.

— Он ничего не выбрасывает, — сказала она, словно угадав мои мысли.

За дверью послышались голоса, но никто не решался потревожить нас. Нимуэ встала и, пошарив среди чаш, горшков и ковшей, нашла нож, высеченный из черного камня и украшенный белой костью. Она опустилась на колени и посмотрела мне прямо в глаза. Долгое время она молчала, и я слышал биение своего сердца. Казалось, Нимуэ решается на что-то зловеще важное, что изменит течение моей жизни. Черные волосы, обрамлявшие ее клинообразное лицо с широким и высоким лбом, растрепались, глаза потемнели, в них горели разум и знание; Нимуэ родилась знающей, или же боги дали ей это знание. Теперь, в отсутствие Мерлина, она стала совсем взрослой, словно ответственность, возложенная на ее плечи, меняла прежнюю резвую и озорную девчонку прямо на глазах. Я менялся тоже, превращаясь из худого, щуплого ребенка в высокого молодого человека. Но ложе и сон, которые Нимуэ делила с Мерлином, возвысили ее, сделали твердой и неумолимой. Она предпочла бы скорее увидеть умершую в ледяном холоде землю, чем отказаться от своего видения Британии, осененной покровительством собственных британских богов. И теперь, стоя передо мной на коленях, она, наверное, решала, достоин ли и я быть частью этой пылкой мечты.

— Дай мне свою левую руку, — приказала она, решившись.

Нимуэ крепко держала мою ладонь, произнося заклинания. Среди непонятных слов я разобрал имена Камулоса, бога войны, Мананнана, сына Ллира, собственного бога Нимуэ, Агроны, богини кровопролития, и Аранхрод Золотой, богини рассвета. Неожиданно Нимуэ резанула ножом по моей ладони. Брызнула кровь. Я вскрикнул. Она шикнула на меня и тем же резким движением рассекла свою ладонь. Потом соединила разрезы наших ладоней и крепко обернула их полой своего черного плаща.

— Дерфель, — тихо сказала она, — пока остаются на наших руках эти шрамы, мы одно целое. Согласен?

Я взглянул ей в глаза и понял, что это не просто игра, не детская клятва, но то, что свяжет нас в этом мире, а может, и в следующем.

— Согласен, — прошептал я.

— И пока у тебя есть шрам, Дерфель, твоя жизнь принадлежит мне, а моя жизнь — твоя, — сказала Нимуэ. — Когда-нибудь я позову тебя, и, если ты не придешь, этот шрам будет свидетельством для богов, что ты неверный друг, предатель и враг.

— Да, — сказал я.

Все еще не выпуская мою руку, она скользнула под ворох мехов и одеял и затихла. Я лежал без сна, смущенный и наполненный благоговейным страхом. Рука моя занемела.

Проснулась Нимуэ в середине дня.

— Гундлеус ушел, — уверенно сказала она.

Непонятно, как ей удалось это узнать.

Затем Нимуэ резко отдернула полу плаща от наших спеленутых ладоней, и засохшие струпья болезненно оторвались от раны. Она приложила к моей кровоточащей ладони легкий пучок паутины.

— Скоро заживет. Ты голоден?

Мы разделили кусок сухого хлеба и обкусанный мышами сыр.

— Это была прирученная летучая мышь? — вспомнил я вчерашний ужас.

— Старый трюк, — рассеянно ответила Нимуэ. — Этому научил меня Мерлин. Ты привязываешь к лапам летучей мыши соколиные путы и легко отпускаешь ее. — Она провела рукой по волосам и рассмеялась. — И это напугало Танабурса! А он ведь друид!

Мне смешно не было. Я хотел верить в волшебство.

— А змеи? — спросил я.

— Мерлин держит их в корзине. — Она заметила мое огорчение. — Что-то не так?

— Все это обман? — разочарованно проговорил я.

Она нахмурилась. На долгое время повисла тишина. Наконец Нимуэ заговорила:

— Волшебство происходит, когда жизни богов и людей соприкасаются, но такие мгновения не управляются людьми. Я не могу щелкнуть пальцами и наполнить комнату туманом, но видела, как такое происходит. Я не могу поднять мертвого, хотя Мерлин говорит, что видел подобное. Я не могу приказать молнии ударить в Гундлеуса, хотя жажду научиться тому, что могут делать боги. Но было время, Дерфель, когда мы жили с богами и могли использовать их силу, чтобы хранить Британию. Но пришли римляне и разрушили наше единение.

— Но почему? — нетерпеливо перебил я.

Мерлин рассказывал нам, как Рим разорвал узы между Британией и ее богами, но никогда не объяснял, как это могло случиться, если у богов такая сила.

— Потому что боги хотели этого. Некоторые боги злые, Дерфель. Или, может быть, наши предки нарушили договор и боги наказали их, послав римлян? Но римляне ушли, и теперь мы можем восстановить Британию. — Голос ее был тихим и напряженным. — Мы должны вновь создать старую Британию, настоящую Британию, землю богов и людей.

— Но ты действовала обманом! — воскликнул я.

Плечи Нимуэ опустились.

— А кто выиграл? Король с его друидом и могучими воинами или я, маленькая, слабая девочка?

— Ты.

— Значит, это все же была сила богов! Верь, Дерфель, посвяти этому всю жизнь. — Теперь она говорила страстно и уверенно. — Каждую минуту, каждое мгновение дня и ночи ты должен быть открыт богам, и они явятся тебе. — Она дотронулась рукой до моего лица. — Ты хороший, честный и такой же неколебимый, как башня Мерлина, и будешь великим воином, Дерфель.

— Но ты хочешь следовать за Мерлином!

Я был уязвлен тем, что она не посвятит себя мне.

Она глубоко вздохнула и подняла глаза к темным стропилам задымленного потолка.

— Иногда я мечтаю выйти замуж, иметь детей, стать старой и умереть спокойно, — проговорила она задумчиво. — Но прежде я должна претерпеть три раны мудрости. Должна, Дерфель!

— Три раны? — Никогда ничего подобного я не слыхал.

— Рану тела. Рану гордости. — Тут она дотронулась до чего-то у себя между ног. — И рану разума, что означает безумие. — Она умолкла, и ужас исказил ее лицо. — Мерлин вытерпел все три, и потому он такой мудрый. Я не перенесла еще ни одной, но я должна! — Она говорила горячо. — Должна, потому что избрана.

— А почему я не избран? — спросил я.

Она покачала головой:

— Ты не понимаешь, Дерфель. Я сама себя выбрала. И ты сам должен сделать свой выбор. Это может случиться с любым из нас. Вот почему Мерлин собирает найденышей. Он верит, что сироты могут обладать особой силой.

— И у тебя они есть?