Артист E-Book

Андрей Никонов

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Попаданец
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 423

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Осень 1928 года. Поль Дирак уже предсказал существование антиматерии, Александр Флемминг открыл пенициллин, Ильф и Петров выпустили книгу «Двенадцать стульев», а кинематограф предвкушает начало звуковой эры. Сергей Травин отправляется на отдых в Пятигорск. Он напьётся нарзана, поучаствует в съёмках фильма, познакомится со знаменитой артисткой, встретит старую любовь и, конечно, ввяжется в очередное приключение. Горы, самолёты, девушки, кровавое преступление и беспощадное наказание…

Leseprobe

Андрей Никонов Артист

Все персонажи и их имена, географические названия, детали быта, мест, технических устройств и методов работы правоохранительных органов в произведении вымышлены, любые совпадения, в том числе с реальными людьми, местами и событиями, случайны. Мнения, суждения и политические взгляды автора и героев книги никак не связаны.

© Андрей Никонов, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Октябрь 1926 года. Москва

Первый этаж небольшого пристроя к дому 13 по Фурманному переулку занимал писчебумажный магазин. Владельцем артели «Бумага и краски» значился Семён Петрович Решетников, сорока семи лет, беспартийный, из мещан. Он жил в квартире на втором этаже, прямо над лавкой, куда вёл отдельный вход с улицы. В обычные дни товарищ Решетников, одетый в косоворотку, холщовые брюки и синий фартук, сам стоял за прилавком, отпуская покупателям анилиновые чернила в стеклянных бутылочках и циркули в деревянных пеналах. Весь магазин занимал небольшую комнату, тесную и пыльную, но клиенты не жаловались – их было немного. Такой же товар можно было купить в совторге по соседству, на Садово-Черногрязской, и гораздо дешевле.

Редкому покупателю Решетников жаловался на тяжёлую жизнь, расхваливал особые сорта бумаги, которые привозили, по его словам, из-за границы, и предлагал сравнить свои чернила и чернила из совторга. Хозяин магазина уверял, что у него совсем другой товар, с насыщенным цветом и настоящим блеском. Покупатели сравнивали, брали бутылочку за пятнадцать копеек и уходили, а пятиалтынная монета кидалась в кассу, к небольшой кучке мелочи и сиротливым рублёвым бумажкам. Настоящий товар продавался с заднего хода, тюки мануфактуры, закупаемые в советских трестах Нижнего Новгорода за бесценок, расходились по московским мастерским втридорога, платили за них не мелочью, а бумажными червонцами. Иногда вместо денег приходилось брать драгоценными безделушками, мехами и столовым серебром, эти вещи Решетников сбывал через брата, у которого был ломбард на Кузнецком мосту.

В семь часов вечера магазин закрывался, хозяин снимал фартук, запирал дверь на засовы и по чёрной лестнице поднимался на второй этаж, в квартиру. К этому времени с работы в сберегательной кассе возвращалась его жена, Софья Львовна, отчитывала приходящую прислугу и помогала ей накрыть на стол. Прислуга готовила по понедельникам, средам и пятницам, в восемь вечера Решетников выпроваживал её из дома.

В этот вечер всё шло так же, как и в другие дни. Пожилая женщина, дальняя родственница Решетникова, получила от него список продуктов, два червонца на расходы, посетовала, что мясо на рынке подорожало, и ушла. Семён Петрович запер за ней нижнюю дверь на засов, а верхнюю – ещё и на ключ, который оставил в замочной скважине и повернул на четверть оборота.

– Как прошёл день, душа моя? – спросил он жену, намазывая на свежую булку сливочное масло.

– Сегодня заходила Светочка, взяла десять рублей.

Светочка была дочерью Решетниковых, комсомолкой-активисткой, и с родителями-буржуями ничего общего иметь не желала. Но даже у комсомолок и активисток существуют потребности, которые зарплата в машинописном бюро никак не покрывала, так что Свете приходилось скрепя сердце регулярно одалживать у матери десятку, а то и две.

– Обещалась в воскресенье зайти, – добавила Софья Львовна и зачерпнула ложкой черной икры из вазочки. Доктор уверял, что для её ослабленных лёгких этот продукт необходим. – Познакомит со своим новым молодым человеком, между прочим из уголовного розыска.

– Только легавых нам тут не хватало, – Решетников раздражённо смял салфетку, – а ну как заподозрит чего. Ты уж, Софочка, приберись, чтобы лишние вопросы не задавал. Сколько сегодня удалось сделать?

И разговор перетёк из семейного в деловой – Софья Львовна в рабочее время меняла золотые монеты, которые несло население, на советские бумажные деньги по официальному курсу. Для себя, а точнее для мужа, она производила обратный обмен, за месяц через сберегательную кассу удавалось прокрутить двадцать, а то и тридцать тысяч рублей. Золотые монеты Решетников, в свою очередь, обменивал на бирже с прибылью.

К десяти вечера все домашние дела были переделаны, супруги выпили на ночь тёплого молока с сахаром и отправились в спальню, и через полчаса громкий храп Семёна Петровича перемежался немелодичным посвистыванием мадам Решетниковой. За окном окончательно стемнело, там переругивались извозчики, какой-то пьяный прохожий загорланил песню, но спящих супругов привычный шум не разбудил. В коридоре дверь шкафа приотворилась, чуть скрипнув, и оттуда вылез невысокий подросток. Он потянулся, несколько раз присел, разминая руки и ноги, потом достал из кармана бутылочку с конопляным маслом, капнул в замочную скважину и на шпингалеты. Ключ повернулся беззвучно, ригели выехали из накладок, петли, тоже получившие порцию масла, легко провернулись. То же самое малец проделал с дверью внизу, кашлянул.

Из-за угла показались четверо, впереди шёл невысокий коренастый мужчина с повязкой на глазу, за ним совсем молодая, лет двадцати с небольшим, женщина в кожаной куртке и косынке. Одноглазый остановился возле пацана, требовательно на него посмотрел.

– Спят, – сказал тот, глядя чуть в сторону, один глаз у мальца косил. – Как покойники. Дядь Петь, накинуть бы, весь день в шкафу торчал, аж ноги свело.

– Добавь ему, – распорядился Пётр и скрылся за дверью.

Женщина и второй мужчина, высокий, жилистый, в франтоватой одежде, со сломанным набок носом и тонкими щеголеватыми усиками, начали подниматься вслед за ним; последний, тощий, с рыжими волосами, остановился возле пацана, достал из кармана тощую пачку денег, отсчитал несколько бумажек.

– Беги, Федька, – сказал он, – не твоего ума там дело будет.

Федька придурковато улыбнулся, схватил деньги и скрылся в темноте, а мужчина зашёл в дом вслед за подельниками. Все четверо сгрудились в коридоре, один из мужчин зажёг спичку, у женщины в руках появился листок со схемой комнат.

– Тут спальня, прошу, господа.

Голос у грабительницы был нежный и мелодичный, согласные она слегка тянула, словно заикаясь. Одноглазый, Пётр Лукашин, недовольно покачал головой, но спорить не стал, толкнул дверь.

С молодой женщиной он познакомился в исправдоме, где они с братом отбывали год, определённый Сокольническим судом. После смерти Павла Лукашина и Германа Радкевича все грехи удалось повесить на них, и оставшиеся в живых братья Лукашины отделались минимальным сроком. Их определили в камеру к пролетариям, условия содержания были сносные, кормили не так чтобы хорошо, но обильно, и даже отпускали на прогулки по городу.

Марию Брумель привело в тюрьму убийство на почве ревности; народные заседатели вообще были готовы её отпустить, благо жертвой оказался какой-то советский буржуй, но подкачало купеческое происхождение, и судья определил её в «Матросскую тишину» на три месяца. Женский контингент содержался в другом крыле, заключённые всё равно пересекались – в очереди за пайкой или в постирочную. Для судьи, арестантов и надзирателей оставалось загадкой, как обладательница печальных карих глаз и невинного юного личика, усыпанного мелкими веснушками, умудрилась попасть за решётку. Не в силах устоять перед ангельской внешностью новой знакомой, Петька выложил ей то, что знал о деловых партнёрах Шпули, прячущих капиталы под матрацем. Одним из таких торговцев как раз был Решетников, он вечно жаловался на трудную жизнь, не возвращая вовремя деньги, что, по мнению Лукашина, значило одно – они у него наверняка водились. К идее пощипать коммерсанта девица Брумель, которая просила, чтобы её называли Мурочка, отнеслась равнодушно, и Пётр сам не понял, как принялся её убеждать сходить вместе на дело. Наконец, когда Петьку и Зулю выпускали, Брумель согласилась – ей как раз оставалось сидеть ещё несколько дней.

Решетников сквозь сон почувствовал, как его стащили с кровати, бросили на пол и придавили коленом горло. Пока он пытался вздохнуть, коммерсанта спеленали как младенца, засунули в рот вонючий носок и водрузили на стул. Рядом сидела связанная Софья Львовна в ночной рубашке, испуганно выпучив глаза.

– Добрый вечер, товарищи, – сказал Зуля, улыбаясь и доставая из кармана револьвер, – а ну сдавайте припрятанное народное добро.

Если бы Решетников мог, он бы растянул губы в улыбке, но носок мешал. За восемь лет, прошедших после большевистской революции, его грабили как минимум раз десять, и таких вот прытких бандитов он навидался. Кто-то приходил с фальшивым мандатом на обыск, кто-то – с настоящим, были и как эти, без повода, всем им нужны были деньги. Для этого у Решетникова были сделаны в квартире нычки, якобы тайные, с мелочью – недорогими безделушками, сотней царских червонцев и пачкой советских. Другие ценности были надёжно припрятаны, а основной капитал Решетников держал совсем в другом месте. Лучше отделаться несколькими синяками, сломанным ребром и двумя-тремя тысячами рублей, чем отдать жизнь. Грабители обычно забирали то, что им подсовывали, и уходили.

Коммерсант дождался сильных двух ударов в живот, сделал испуганное лицо и кивнул на картину на стене, за которой скрывался железный ящик. Следующие четверть часа супругов избивали, несильно, так, чтобы припугнуть, и на свет появлялись немногочисленные коробочки, узлы и свёртки. Два десятка дутых колец, серёжки с недорогими камушками, пять столбиков золотых кружочков, завёрнутых в папиросную бумагу, коробка из-под сандалий, набитая рублёвыми купюрами вперемешку с мелочью, меховая шуба, норковый палантин, отрез английской шерстяной ткани и шесть пар совершенно новых кожаных штиблетов шимми размером в сорок семь парижских штрихов. Одной заначки на месте не оказалось, но в суматохе на это никто внимания не обратил. Наконец Решетников закусил губу и выдержал несколько сильных ударов.

– Вроде всё? – с сомнением сказал рыжий.

– Наверное, – протянула женщина, – но по глазам вижу, что-то хозяин скрывает.

Она посмотрела на Решетникова ласково и с укором, словно на хорошего знакомого, который совершил глупость, сходила на кухню, принесла столовый нож и протянула Зуле. Тот, недолго думая, резко вогнал Решетникову нож в бедро.

– Зачем же ты так? – тихо сказала Мурочка хозяину дома, который скорчился от боли. – Сам себе хуже сделал, подумай пять минут, пока чай приготовлю. Петенька, ты ногу ему перетяни, а то ведь помрёт.

Лукашин недовольно кивнул и вытащил из хозяйских брюк ремень. Пять минут Решетников корчился и стонал от боли, а потом женщина вернулась, в руках у неё была фарфоровая чашка из кузнецовского сервиза. Она взяла ещё один стул, села напротив Семёна Петровича, лицом к лицу.

– Отдашь всё, что есть, один из вас умрёт… – вздохнула она, отхлебнув чай. Голос женщины звучал буднично, словно разговор шёл о неважных вещах. – Быстро, без мучений, а второго оставим в живых. Не отдашь, перед смертью мучиться будете оба, Пётр у нас большой мастер по таким делам. Ты ведь мастер, да?

Одноглазый довольно хмыкнул и достал из петли на поясе молоток. Решетников попытался сказать, что он всё понял и готов, но Петя не обратил внимания на мычание хозяина дома, он подошёл к Софье Львовне, рванул левую руку на себя и ударил по локтю раз, потом ещё и ещё. Решетникова замычала от боли, слёзы брызнули из глаз, она чуть не проглотила носок и закусила до крови губу.

– Да не расстраивайся ты так, локоть – дело наживное, – грабительница отставила чашку, подошла к подвывающей Решетниковой, погладила её по щеке, – заживёт. Ты уж не молчи, а то Пётр, если всерьёз возьмётся, то на тебе живого места не оставит, и на муже твоём. Зачем вам зря страдать? А давайте вот как сделаем, кто из вас больше добра сдаст, тот и живым будет. Говорить не надо, пальцем ткните, а дальше уж мы сами.

Первой, переглянувшись с мужем, быстро сдалась Софья Львовна. Она доковыляла до тумбочки под присмотром рыжего, показала, где фальшивая стенка, между ней и настоящей были неплотно набиты пачки денег, хоть и не рублями, а бумажками по три червонца. После этого супруги по очереди выкладывали припрятанное. Два браслета, ожерелье и несколько колец, не чета тем, что нашли раньше, вещи действительно изящные и с крупными камнями, золотые царские монеты, две тысячи штук, английские фунты и американские доллары, свёрнутые в цилиндры, всего набралось на семьдесят пять тысяч, не меньше, а то и на сто.

– Ну что же, – когда пыл хозяев дома иссяк, сказала Мурочка, – вы – большие молодцы, хотя мы на большее рассчитывали. Петенька, достань у них изо рта кляпы. Славно потрудились, даже не знаю, как и оценить, кто выиграл.

– У нас больше ничего нет, – тихо сказал Решетников, – пожалуйста, заберите всё и уйдите. Зачем дальше мучить, какой смысл? Мы всё отдали, в милицию не побежим, сами понимаете, почему.

Его жена закивала быстро-быстро. Грабительница с сомнением покачала головой.

– Кончать их надо, – сказал Пётр, – они нас запомнили, потом или легавым сдадут, или деловым.

Рыжий кивнул, он был полностью согласен с одноглазым. Третий грабитель отвёл глаза в сторону. Он вообще участия в пытках и поисках почти не принимал, а то, что делал – нескладно получалось. Франт явно был обузой в этой компании.

– Но я обещала оставить в живых одного, – нерешительно и даже как-то виновато улыбнулась Мурочка, – это что, получается, я лгунья?

Зуля засмеялся, ему шутка понравилась. Мурочка с усилием вытащила нож, который до сих пор торчал в бедре Решетникова, повертела в тонких изящных пальцах и всадила ему в глаз. Коммерсант захрипел и тут же обмяк, свалившись на пол неряшливым кулём. Софья Львовна всхлипнула, а в её взгляде появилась надежда, которая тут же угасла вместе с жизнью… Одноглазый размахнулся и с уханьем опустил молоток ей на макушку, мозги вперемешку с костями и кровью разлетелись в разные стороны. Грабительница брезгливо поморщилась, достала из кармана куртки кружевной платочек и аккуратно сняла окровавленную косточку с рукава.

– Заканчиваем, – распорядилась она.

Хозяйский палантин женщина набросила себе на плечи, взяла коробку с драгоценностями. Тяжёлый саквояж с золотом тащил одноглазый, рыжему достался чемодан с советскими дензнаками, остальное, что было, завязали узлом в простыню и вручили франту. На окровавленные тела накинули одеяла. Бандиты, совершенно не таясь, вышли из дома и погрузили добычу в старенький «студебеккер». Одноглазый сел за руль, рядом с ним на пассажирской части дивана примостился рыжий, франт и атаманша уселись позади. Машина тронулась и помчалась по Марксовой улице, бывшей Старой Басманной, после Елоховской площади свернула направо, к Лефортово. Женщина загадочно улыбалась и пила шампанское из горла.

– Первый раз, и всё получилось, – с тихим восторгом сказала она, – это же так просто. Раз и всё! Как в романе! Вы такие молодцы, особенно ты, Петенька, прямо умничка. И ты, Илюша, тоже молодец.

«Студебеккер» проехал к путям железной дороги, остановился возле пустыря.

– В чём дело? – спросил франт, он всё это время равнодушно смотрел в окно, словно произошедшее его никак не касалось.

– Здесь разбежимся, – сказал рыжий, – дальше мы своей дорогой, а вы своей. Забирайте барахло и валите.

В подтверждение его слов в руках у Петра появился револьвер, он нацелил его на женщину. Рыжий ковырялся в кармане, пытаясь вытащить наган, то тот зацепился за петлю в ткани и не поддавался. Мурочка закатила глаза, ойкнула от страха, и что есть силы ударила одноглазого бутылкой по голове. Раздался выстрел, пуля чиркнула ей по плечу, проделав в диване отверстие. Франт, не дожидаясь, когда рыжий справится с пистолетом, всадил непонятно откуда появившийся нож ему в шею.

– Разбежаться, – женщина вздохнула, прижимая платок к царапине. – Базиль, ты слышал? Эти идиоты решили нас оставить ни с чем. Сам справишься?

Франт кивнул, вылез из машины, вытащил сначала одноглазого, который был ещё жив и мычал, потом рыжего, оттащил тела подальше от дороги, к деревьям, чиркнул по горлу сначала одному, потом другому, убедился, что подельники мертвы, и уселся за руль.

– Куда дальше? – невозмутимо спросил он.

– На юга, – Мурочка перебралась на переднее сиденье. Она обняла франта за шею и поцеловала в щёку, вытащила из кармана куртки пакетик с белым порошком, насыпала на треснувшее зеркальце, вдохнула. – На юга, туда, где тепло и плещет море. Где горячий песок и пальмы.

– В Персию? – уточнил Василий, заводя заглохшую машину.

– С этими грошами? Нет, мы сперва добудем миллионы, мой дорогой братец. И только потом – в Париж или Вену. Будем жить как короли, весь мир упадёт к моим ногам. Я, пока в каталажке сидела, поняла, что в этой стране сделать деньги легче лёгкого, только попроси, сами отдадут. Трогай.

Глава 1

Сентябрь 1928 года. Пятигорск

Город Пятигорск несколько лет назад стал центром Терского округа. В двадцатом году губернский Совет переименовал его в Анджиевск в честь героя Гражданской войны Григория Анджиевского, повешенного армией Деникина на горе Казачка, но в 1925-м, когда город передали в Главное курортное управление, прежнее название вернули. По сравнению с другими курортными городами, пустеющими в несезон, Пятигорск был достаточно благоустроен и развит. Электрическое освещение питалось от тепловой электростанции с дизельными генераторами и от станции на реке Подкумок, улицы, застроенные каменными зданиями, были вымощены булыжником почти до самых окраин, по городу ходил трамвай, работали промышленные предприятия, частные артели, типография и мясокомбинат.

Железнодорожная станция Северокавказской дороги, оборудованная длинным перроном с навесом и зданием вокзала на бывшей Ярмарочной площади, перестроенным аккурат перед войной инженером Мизернюком, не то чтобы бурлила, а так, побулькивала, в ожидании литерного поезда «Москва – Кисловодск». Носильщики готовили тележки, чтобы подхватить баулы и чемоданы отдыхающих и бережно дотащить до извозчиков. Те тоже не дремали, расчищали гривы своим тягловым лошадкам и лениво переругивались из-за очереди. До конца курортного сезона оставалось меньше месяца, клиент с деньгами возвращался в большой город или уезжал в Ялту и Гурзуф, среди прибывающих курортников преобладали отдыхающие рангом пожиже да постояльцы новых советских санаториев, считающие каждый рубль.

Тепловоз Гаккеля показался со стороны Минеральных Вод в четыре часа тридцать минут, когда дневная жара немного спала, не спеша подволок к перрону двенадцать пассажирских вагонов разного класса, почтовый, багажный и вагон-ресторан, остановился, дав приветственный гудок. На подножке стоял машинист в кителе и фуражке с эмблемой НКПС, он щурился и вытирал посеревшим платком пот с лица, проводники бегали по вагонам, предупреждая пассажиров, что поезд будет стоять сорок пять минут. Люди, покидающие состав, разделились на две части: первые тащили котелки к колонке с водой, бежали в буфет или в пристанционный туалет, вторые шли налегке к первому за тепловозом багажному вагону, возле которого выстраивались носильщики. Травин и Лиза вышли из пятого по счёту вагона, окрашенного в канареечный цвет, почти последними. В одной руке Сергей держал полосатый чемодан, а в другой – только что вышедшую книгу начинающих писателей Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». С плеча у него свисал чехол с ружьём. У Лизы за плечами был брезентовый рюкзачок, она разглядывала карту Пятигорска из путеводителя под редакцией Батенина.

– Вон те горы, впереди, называются Бештау, что значит пять вершин, а вон там Машук и Провал, – она ткнула пальцем вправо, – если туда забраться, то можно увидеть Эльбрус. Дядя Серёжа, мы туда заберёмся?

– На Эльбрус?

– Нет, на Машук.

– Ещё как, – согласился Травин, озираясь. – Но первым делом пообедаем нормально. А потом сразу в горы.

– Или по городу погуляем, тут знаешь сколько интересных мест, – девочка важно потрясла книгой, – на целый месяц как раз хватит. И Лермонтов здесь жил, и Пушкин, и товарищ Киров.

Рядом с ними остановилась тележка, выше человеческого роста уставленная чемоданами и коробками, носильщик важно отдувался и отгонял муху, он сопровождал пару немолодых людей, низенького толстяка в белой панаме и сандалиях и полную высокую даму в мужской рубахе и штанах. Толстяк затряс Травину руку.

– Всенепременно жду, Сергей Олегович, на премьеру. Ваш покорный слуга в роли Шамраева – этого вы не забудете никогда.

Голос у толстяка был глубокий и сильный.

– Конечно, Пантелеймон Кузьмич, – Сергей улыбнулся.

Супружеская пара подсела в купе в Туле, двое актёров провинциального театра сбежали, как сказала жена толстяка, словно перелётные птицы от надвигающейся стужи в тёплые края, и собирались выступать в антрепризе в Пятигорском городском театре. Толстяк оказался отличным попутчиком – он пел, читал монологи и рассказывал анекдоты, а ночью практически не храпел. За него с этим отлично справлялась супруга.

– И всё же вы, молодой человек, поразмыслите над моими словами, с такой фактурой просто грех не выйти на сцену. Как вы осадили того хама из соседнего купе! У меня аж поджилки затряслись, я думал, испепелите на месте в прах. Несколько слов, надменный взгляд, короткие скупые жесты, и всё, катарсис, безоговорочная победа. Лучшего призрака в «Гамлете» не найти, поверьте, я их десятками перевидал. Ну что же, желаю здравствовать.

Актёр приподнял панаму, обнажив обширную потную лысину, и заспешил за своим имуществом, а Травин и Лиза через здание вокзала вышли на площадь. Там сновали носильщики с тележками, вещи перебрасывались на повозки, лошади били копытами по булыжникам, вокруг царил шум и гам. Конные экипажи один за другим растворялись в городе, немногочисленные пассажиры без вещей ждали трамвай.

– На трамвае поедем или на пролётке? – спросила Лиза.

Девочка зевала, прикрывая книгой лицо, за двое суток пути она устала. Травин посмотрел на трамвай, который брали штурмом прибывшие пассажиры, и сделал шаг к веренице извозчиков.

На площадь вылетела пролётка, а за ней, почти вплотную – красный «Фиат 501». В пролётке, положив руку на чемодан, сидел высокий молодой человек мощного телосложения с открытым лицом и пухлыми губами, в итальянском автомобиле на заднем сиденье – тощий и очень бледный мужчина с лысиной, окружённой кудряшками, рядом с ним невыразительный лысоватый брюнет в косоворотке. Гужевой и самоходный транспорт остановились один рядом с другим, отчего лошадь занервничала. Кудрявый перелез к здоровяку и начал его в чём-то убеждать. Слышались слова «сроки», «договор», «аванс», «встретимся в суде» и «я вас пропесочу по профсоюзной линии». Его собеседник молча слушал, а когда поток угроз иссяк, поднялся. Ростом он был как бы не выше Травина.

– Нет, нет и ещё раз нет. Через пятнадцать дней у меня съёмки в Одессе, а до этого антреприза в Ростове. Мы с вами, Свирский, договорились заранее, доснимете сцены и без меня. Жду перевод с окончательным расчётом к следующей неделе.

– Ну как же так, товарищ Охлопков! А смета? Матвей Лукич, скажите.

Невыразительный Матвей Лукич достал из портфеля пачку бумаги, взмахнул ей и начал нудно перечислять цифры. Охлопков слушать его не стал, махнул рукой, отодвинул Свирского, спрыгнул с пролётки и широкими шагами направился к вокзалу. За ним еле поспевал носильщик с двумя кожаными английскими чемоданами. Водитель «фиата» всё это время невозмутимо жевал спичку.

– В гостиницу, – распорядился Свирский, возвратившись на заднее сиденье автомобиля.

«Фиат» чихнул сизым выхлопом и уехал обратно, в сторону Машука, а пролётка осталась стоять на том же месте.

– На извозчике, – ответил Травин и закинул в повозку сначала чемодан, а потом Лизу с рюкзаком и путеводителем. – Давай к «Бристолю». Почём нынче овёс?

– Ежели в «Бристоль», то полтора целковых, – ответил сообразительный извозчик, – плюс двадцать копеек за срочность.

– Мы не торопимся.

– Все куда-то торопятся, – философски ответил возничий и дёрнул поводьями, – а ну давай, милая.

Милая не торопясь затрусила за трамваем, грохотавшим по Советскому проспекту. Открытый вагон с деревянными скамьями, поставленными вдоль движения, был битком набит отдыхающими, металлические колёса бились о рельсы. Лошадь, поднатужившись, обогнала его и остановилась на углу улицы Карла Маркса возле четырёхэтажного здания с балконами, лепниной и башенками-лоджиями. Трамвай завернул, выбив искру из рельсов, и помчался дальше, к Провалу.

Гостиница «Бристоль», расположившаяся у подножия Машука рядом с Цветником и домиком, где когда-то жил Лермонтов, переживала второе рождение. До событий 1917 года она считалась одной из самых престижных и комфортабельных на всём Северном Кавказе, большинство номеров имели, помимо отдельной передней, спальню, гостиную, балкон, телефонный аппарат и электрическое освещение. Цена на семейные номера с ванными доходила до 15 рублей за сутки. Но потом судьба гостиницы повисла на волоске, за несколько революционных лет здание занимали делегаты Второго съезда народов Терской области, ЦИК Северокавказской республики, сыпнотифозный госпиталь, штаб казачьего полка Донского войска и реввоенсовет 11-й армии РККА во главе с Кировым. В 1921 году главное здание отдали частным арендаторам, которые попытались вернуть «Бристолю» былой блеск. В номера вернули старую мебель, на первом этаже распахнули двери ресторан и концертная зала, а в дальнем крыле снова начала работать радиологическая лечебница.

Возле центрального входа стоял знакомый по вокзальной площади красный «фиат». Рядом с ним важно прохаживался швейцар, он за гривенник был готов распахнуть дверь новым постояльцам, носильщик присматривался к полосатому чемодану, но Сергей подхватил багаж, Лизу и, сверяясь с пометками на листе бумаги, зашёл в северный корпус, выходящий на улицу Красноармейская. Здесь обстановка была попроще, дверь пришлось открывать самому, а за левой конторкой сидела строгая дама из управления курортов Кавминвод.

– В санатории Уптона мест нет, могу вас здесь заселить. Только за номер придётся доплатить, товарищ, остались повышенной комфортности, с туалетом и балконом, – сказала она, проверив документы и обмахнувшись веером, – восемьдесят копеек с персоны в сутки. Лечение оформите сами в курортной больнице, там вам всё, что прописали, сделают. Девочке положено питание в столовой номер три, вот талоны. Для вас питание и курортные услуги по таксе, оплата тут же, в кассе, но, если пожелаете, можете сами столоваться.

– Мы сами.

Травин заплатил тридцать два рубля, взял квитанцию, талоны, книжечку, напечатанную на серой газетной бумаге, отсчитал мелочью сорок пять копеек за туристический путеводитель с картой и снова подхватил чемодан. Стоило отойти от дамы с веером, к ней поспешил военный с тремя шпалами в голубых петлицах, со спутницей в цветастом сарафане и двумя пацанами-близнецами лет двенадцати. Военный прихрамывал и опирался на трость, был он немногим старше Травина.

За правой конторкой заселяли, Сергей обменял квитанцию на запись в толстой книге и ключ на металлической цепочке с номером 12 и по лестнице с ковром поднялся на второй этаж. Им с Лизой досталась комната с прихожей, двумя кроватями, диваном, двумя мягкими стульями на гнутых ножках и столиком на балконе.

– Прямо-таки гамбсовский гарнитур, – сказал молодой человек, поёрзав на стуле, он всё ещё находился под впечатлением от перечитанной книги. – Как думаешь, Лиза, там внутри сокровища есть?

И тут же о своём вопросе пожалел, девочка достала перочинный нож и всерьёз решила проверить. Она, несмотря на сонливость, была в приподнятом настроении, вместо привычной школы и новой учительницы математики, которая появилась в школе вместо Варвары Лапиной и Лизу почему-то сразу невзлюбила, им предстояло провести целый месяц на курорте. О курортах Лиза знала только из газет, здесь постоянно веселились, очень много ели и гуляли по разным интересным местам. Дяде Серёже дали целый месяц отпуска, за это время нужно успеть обойти всё вокруг, и горы, и музеи, и в театр сходить, и заехать на обратном пути в Москву на несколько дней – в столице они были всего два часа, перешли через Каланчёвскую площадь с Октябрьского вокзала на Рязанский, так что толком посмотреть ничего не успели. Девочка легла на кровать, открыла местный путеводитель и сама не заметила, как уснула. Травин сходил в артельную лавку неподалёку, купил еды, положил на тумбочку и тоже завалился спать.

Советскому служащему полагалось две недели отпуска, за это время Сергей рассчитывал подготовить дом к зиме, сходить на охоту и, может быть, выбраться на несколько дней в Ленинград, Лиза давно просила, да и перебравшиеся туда Кирилл и Маша очень звали. На поездке в Пятигорск настоял Меркулов.

– Съезди, отдохни, – замначальника оперсектора ГПУ был завален делами по самую макушку, но Травина почему-то к себе вызвал, – сейчас к тебе внимание повышенное, а к зиме, глядишь, страсти улягутся, заодно подлечишься, а то вон какой бледный. Да и человек ты теперь холостой, здесь ничего не держит.

Действительно, с Черницкой они разошлись, точнее, она уехала, а его с собой не позвала. Отъезду предшествовал грандиозный скандал в больнице, после которого Черницкая тут же уволилась, собрала вещи и вместе с сыном перебралась в Эстонию, на прощание пообещав писать. Сергей считал, что без Меркулова и его особого отдела тут не обошлось, но мысли свои держал при себе, у каждого своя работа, у кого-то опасная и трудная, а у него лично – восемь часов в день с одним выходным в неделю.

– Почему за месяц?

– Ты как будто вчера родился, – Меркулов посмотрел на Травина таким честным и открытым взглядом, что аж пробрало, – это отпуск две недели, а ты, как пострадавший боец Красной армии, контуженый инвалид и герой фронта, лечиться едешь. Минимум три плюс дорога, в больнице тебе такую схему лечения расписали, за два месяца не управиться. Вот, Лена специально мне передала.

– А Лизку куда дену? Школа у неё.

– С собой вези, нечего девке тут киснуть, она как-никак дочь красного командира, погибшего за революцию, ей тоже отдыхать положено, а там лермонтовские места. Они Лермонтова в каком классе проходят?

– Ты, Александр Игнатьич, не темни, – Сергей слегка сжал кулаки, положил на стол, – я загадок не люблю и ребёнка непонятно в какую аферу не повезу.

– Ладно, – Меркулов нарочито вздохнул, отбил пальцами по столешнице короткую дробь. – Женщину помнишь? Ну которая в тебя три года назад стреляла и почти промахнулась. По глазам вижу, помнишь.

– Было дело, – не стал отпираться молодой человек, – сдал я эту гражданочку в отделение, а что дальше с ней случилось, не знаю, следователь так и не объявился. В милиции сказали, что передали в районное угро. Какая-то сумасшедшая, приняла меня за другого.

– Ваньку-то не валяй, я тогда в Москве работал, и попала эта дамочка прямо к нам, потому что паспорт у неё был французский. Ну а поскольку ты царапиной отделался, мы с ней строго побеседовали и отпустили. Ничего, кстати, не отрицала, сказала, что мстила за смерть мужа, которого ты, по её словам, оставил умирать в Харбине вместе с остальными членами боевой монархической ячейки, а сам сбежал.

– Ошиблась, я же сказал.

– Конечно, – чекист усмехнулся, – во-первых, ты не такой и друзей в беде не бросишь, во-вторых, мы ведь уже выяснили, что вовсе не тот Сергей Олегович Травин, сынок штабс-капитана Травина Олега Станиславовича, а другой – совершенно, полный однофамилец, из крестьян Сальмисского уезда. Вот только Гижицкая, она же мадам Руйоль, клялась, что тебя узнала, прямо-таки об заклад билась, а я её лично тогда допрашивал. Ну да ладно, дело прошлое, мало чего там пожилой женщине в голову взбредёт. Она, хоть за французом замужем, в эмигрантских кругах вращается, после того случая мы её привлекли к сотрудничеству, так что присылает нам иногда кое-что. Большей частью слухи всякие, кто там из великих князей по проституткам бегает или какой новый тайный союз организовался «Меча и орала». Сведения в основном безобидные и малоинтересные, но бывают и существенные факты. К примеру, на Северном Кавказе, а именно на узловой станции Минводы, группа людей собирается из бывших. Чем конкретно они занимаются, мы пока не выяснили, но связан с ней вот этот человек.

На столе появилась фотография щеголеватого мужчины в военном мундире с одной полоской на погоне. Появилась и ударила Травина прямо в голову, резкая боль заставила закрыть глаза. Отработанным уже способом Сергей представил, что это просто изображение, а не бывший знакомый, и никакого отношения он к нему не имеет, но на этот раз голова на обман не поддалась.

– Капитан Федотов Виктор Николаевич, – Меркулов был занят своими мыслями и на реакцию Травина внимания не обратил, – родился в семье действительного статского советника в 1894-м, до революции служил в авиаотряде под Выборгом, военный лётчик, сбит в начале 1917-го, лежал в госпитале, потом некоторое время жил в Петрограде. Сейчас работает в почтовом отделении Пятигорска телеграфистом, через него наши недобитки с Парижем связь поддерживают. По непроверенным данным. Подпоручик Травин, тот, который из благородных, с ним немного знаком, аэроплан ему чинил. От тебя, Сергей, многого не требуется, придёшь на почту отправить телеграмму, встретишь этого Федотова, поздоровайся, если узнает – от встречи не отказывайся, но и большого интереса не проявляй. Будет о ваших делах прошлых пытать, для достоверности я тебе несколько фактов подкину, ну и на амнезию сошлёшься. А потом невзначай сведёшь его с нашим сотрудником, и всё, отдыхай дальше, пей нарзан. Ну а если знакомства возобновить не пожелает, мы другие способы найдём нашего человека к нему приставить.

– Только поздороваться? – Сергей усмехнулся. – Я ведь и разговорить его могу подчистую, навыки имеются, всё расскажет, что помнит и что забыл.

– Если нужно будет, разговоришь, а пока делай то, что приказывают. Федотова не спугни, рыбка это мелкая, нам на крупную выйти надо, тут ювелирная работа нужна, а не шашкой махать и из пулемёта стрелять. Глядишь, через месяц-два вычислим настоящую контру и их хозяев. Или пшиком всё окажется, как знать. Вот, держи, здесь, в папке, приказы по авиаотряду, рекомендательное письмо авиаконструктора Вегенера в школу прапорщиков, несколько писем капитана Федотова невесте, фотографии офицерского состава, ну и о тебе немножко, то есть о тёзке твоём, – при этих словах чекист подмигнул Травину, – в основном писульки жандармов. В соседнем кабинете посиди, почитай, потом вернёшь. А завтра к Симбирскому в окружной комитет зайди, отправляем тебя на лечение по линии РККА, всё как полагается для бывшего комвзвода и инвалида гражданской войны. Командировочные получишь лично у меня. Нашего человека узнаешь, он сам к тебе подойдёт и представится.

– Пароль скажет?

Меркулов задумался на секунду

– А что, можно и пароль. Попросит разменять рубль пятаками, а ты скажешь, что у тебя только сорок шесть копеек. Запомнил?

– Запомнил. Как думаешь, мне Мухина с собой взять? – задумчиво сказал Травин, вставая. – Он поговорить мастер, всю душу вытянет.

Фомича он помянул к слову, тот уже второй месяц после письма Лапиной сам не свой ходил.

– Нет, Мухина не бери, а то вы с ним дел натворите, вон, до сих пор расхлёбываем. Всё, недосуг мне с тобой болтать, постовой тебя проводит в кабинет, папку, как прочитаешь, мне верни и иди по своим делам, а через неделю чтобы как штык на вокзале.

Папку Сергей изучил за три часа, борясь с мигренью и чужими для него воспоминаниями. Он очутился здесь, в этом времени, в 1922 году, в психиатрической лечебнице доктора Зайцева, и поначалу вообще не мог понять, кто он и откуда. Воспоминания двух личностей – Сергея Травина из двадцатого века и Евгения Должанского из двадцать первого – не наложились друг на друга, а вырывались кусками откуда-то из глубинных пластов памяти в ответ на внешние раздражители. А таких было предостаточно – расспросы врачей, пейзаж начала двадцатых годов двадцатого века за окном, люди, которые ничего не слышали о телевидении, зато отлично разбирались в ценах на овёс, нормах жилой площади, ультиматуме Керзона и комсомольских ячейках.

Каждый всплеск воспоминаний сопровождался головной болью, сильной до невозможности, простреливающей череп от одного уха до другого, рикошетя в макушку и нижнюю челюсть, первое время Травин терял сознание, но постепенно организм адаптировался. Иногда фрагменты памяти появлялись неожиданно, чередой картинок, обычно под утро, приходилось просыпаться и сидеть на кровати, растирая виски. Ни аспирин, ни лауданум не помогали, боль невозможно было унять, она проходила сама, без следа, через полчаса-час. Первый год личные воспоминания Должанского приходили часто, но потом появлялись всё реже и реже – наверное, необходимости в них не было, зато вторая личность, имя которой он взял и к которому постепенно привык, брала верх, всё-таки она существовала в своём, привычном мире.

За несколько лет Травин научился приспосабливаться – он представлял, что всё, что вспоминает, произошло совсем с другими людьми, и боль уменьшалась. Правда, и люди эти действительно становились совсем посторонними, почти никакой своей связи ни с одной, ни с другой личностью он не чувствовал, словно чужие мемуары читал. Неплохо помогали физические упражнения или чтение книг, они предупреждали приступ, а уж если он случился, иногда выручал массаж. Поэтому после того, как Сергей положил папку на стол Меркулова, он отправился к Фомичу в баню.

– Прости, командир, не могу, – костоправ крякнул, нажал Травину чуть ниже затылка так, что тот чуть не заорал от боли, в позвоночнике что-то угрожающе хрустнуло, – лечусь от дурных чувств и пропащей любви. Во-первых, спиртом, ты, брат, водку-то не пьёшь, а она вещество пользительное, очищающе на организм действует, ежели в меру и под хорошую закуску. А во-вторых, появился у меня кое-кто, дамочка из коммунхоза, вдова, между прочим. Клин, как говорится, клином.

– Не перетрудись, – улыбнулся Сергей.

– Обижаешь, меня на таких десятерых хватит, – Фомич надавил локтем на поясницу, – всё, от чего мы, значитца, не мрём, нас сильнее делает и здоровее. Это германский философ сказал, Фридрих Вильгельмович Ницше, умный, между прочим, человек, хоть и немчура поганая. Вот тебе факт интересный, от богатства ума впал в безумие и помер сумасшедшим. А всё почему? Потому что всё чего-то сочинял, бедолага, и не отдыхал, вот прямо как ты. Так что езжай, Серёга, на курорты, хоть там и шарлатаны работают, а горный воздух и солнце лечат. Не так хорошо, как баня и травки, но тоже ничего, некоторым даже помогает. И машинку не забудь взять, в газетах читал, шалят там всякие до сих пор, заодно и на охоту выберешься, кабаны там знатные, под двадцать пудов.

Травин, поразмыслив, в поездке находил в основном плюсы. Возможность уехать подальше от пустого дома Черницкой, от Нади Матюшиной, которая при встрече с ним переходила на другую сторону улицы и прятала глаза, от почтового отделения, где до сих пор витал дух убитой Глаши Екимовой, да и Меркулов не просто так начал напирать с благородным происхождением, знал, куда давить. То, что было в бумагах, прочитанных в оперотделе, в памяти отложилось и головной боли больше не вызывало, дело казалось пустячным, зайти в почтовое отделение и привлечь к себе внимание. Для этого Сергей поменял адрес подписки юмористического журнала «Пушка», три недели, которые предстояло провести на курорте, означали как минимум три посещения местной почтовой конторы.

Так что пятнадцатого сентября в пять вечера он и Лиза сели в поезд «Ленинград – Москва» и ранним утром следующего дня перетащили чемодан с Октябрьского вокзала на Рязанский, в купе поезда «Москва – Кисловодск», чтобы днём в понедельник, семнадцатого, оказаться в Пятигорске.

Глава 2

Организованные клиенты санаториев, присланные профсоюзами в советскую здравницу, имеют чёткий распорядок отдыха. В семь тридцать они встают, приводят себя в порядок, делают зарядку и завтракают в соответствии с планом питания, разработанным под руководством профессора Певзнера в Институте курортологии. Потом начинается врачебная вакханалия, клиентов колют иголками, просвечивают радиационными волнами, бьют электрическим током, обмазывают грязью и заставляют дышать то одной ноздрёй, то другой. Затем трудящимся полагаются обед, прогулки на свежем воздухе в составе организованных групп, активные игры, полдник, чтение газет и полезная лекция. Заканчивается день ужином, прослушиванием радиопередач, стаканом тёплого молока и сном в общей комфортабельной палате. Через месяц здорового и отдохнувшего пациента сажают на поезд.

Другое дело те отдыхающие, что прибывают на курорт по курсовкам. Профсоюз оплачивает только гостиницу, никто не бегает за ними с тарелкой, полной варёных овощей и протёртых куриных тефтелей, и не заставляет пить нарзан строго по распорядку. Их ждёт курортный гид с распростёртыми объятиями и рулоном билетов, невнятный перечень процедур из курортной поликлиники и полная свобода карманов и бумажников.

Очень скоро Травин понял, что отдыхать, ничего не делая, он совершенно не умеет.

Во вторник они с Лизой проснулись засветло и отправились гулять по городу и окрестностям. Одного дня хватило, чтобы через телескоп полюбоваться из беседки «Эолова арфа» на окрестности Пятигорска и Эльбрус, попить нарзана в Елизаветинской галерее, окунуться в Бесстыжих ванных и дойти до Провала. Зелёного цвета лужица в полутёмной пещере производила скорее гнетущее впечатление, в ней плавали обёртки от конфет и заросший волосами, абсолютно голый мужчина, которого пытались вытащить из воды милиционеры. Мужчина матерился и отказывался прикрываться простынёй. На обратном пути посмотрели место, где белогвардейцы казнили революционера Анджиевского, заглянули в дом Лермонтова, белую одноэтажную мазанку, крытую соломой, благо находилась эта достопримечательность в двух шагах от «Бристоля». Мазанка на Травина тоже особого впечатления не произвела. И уже в самой гостинице добрались до номера, где останавливался товарищ Киров, благо находился он напротив их собственного. Там теперь жила семья военного с тросточкой, которого они встретили в первый день.

После обеда и короткого отдыха, прикупив на всякий случай еды на Базарной площади, отдыхающие мимо кладбища поднялись к памятнику, поставленному на месте дуэли Лермонтова, а оттуда – на вершину Машука. Весь путь от гостиницы занял часа два, ничего интересного на самой вершине не обнаружилось, кроме супружеской пары из Бельгии, делающей фотографии. Они и Травина с Лизой запечатлели на фоне Бештау, взяли адрес, куда прислать отпечатки, и долго рассказывали, как им здесь нравится. По-русски иностранные туристы знали несколько слов, но это общению не помешало, они сыпали немецкими фразами вперемешку с французскими, жестами показывая, что хотят сказать. Сергей прекрасно понимал их и без жестов, однако только кивал и улыбался. В голове крутилась мысль, что эти двое милых иностранцев вполне могли быть шпионами, снимающими стратегические объекты. Например, мясокомбинат или трамвайную станцию.

– Дядя Серёжа, а что они говорили? – спросила Лиза, когда они спускались по другой стороне горы к Цветнику.

– Наверное, рассказывали, как им тут нравится.

– Мне показалось, ты их понимаешь.

– Немного. Во время войны пришлось с разными людьми беседовать, в том числе и с немцами.

– А я вот хотела бы их язык выучить. А то скоро в Германии революция произойдёт, а я даже не знаю, как с их пионерами поговорить. А наша учительница, Эльза Фёдоровна, только и делает, что считать учит. Смотри, eins, zwei, drei, vier, fünf, der Storch hat keine Strümpf, der Frosch hat kein Haus und du musst raus[1].

Лиза рассказала ещё одну считалку, про женщину и бекон, начала читать стишок, сбилась и полезла в рюкзак за лимонадом.

На следующий день Травин решился и купил место в экскурсионной группе, почему-то рассудив, что местный гид проведёт отдыхающих по ещё неизведанным местам. Группа, которая должна была выйти в девять, собиралась до десяти, постоянно терялись дети и корзинки с едой, подходили те, кто не заплатил сорок копеек за билет, и экскурсовод, молодая девушка с комсомольским значком и короткой стрижкой, пыталась их прогнать. Любители бесплатных развлечений держались стойко, в конце концов они отправились вместе со всеми в Провал, на место казни товарища Анджиевского, в Цветник и Эммануэлевский парк. Девушка-комсомолка вела экскурсию бойко, не задерживаясь на одном месте, и тараторила так, что слова было почти не разобрать. Лиза сперва заскучала, но ситуацию спас военный, живущий в номере Сергея Кирова, а точнее, два брата-близнеца, Игорь и Олег, они приняли девочку в свою компанию и носились по кустам и лужайкам, изображая Первую конную. Наконец группа притормозила, остановилась у грота Дианы, и экскурсовод, подуставшая от быстрого шага, принялась убеждать слушателей, что именно тут Печорин со старорежимным коварством соблазнил Веру. Травин отвлёкся, разглядывая возвышающиеся горы, и оказался рядом с военным. Тот кивнул в сторону комсомолки.

– Дождь в другом гроте пережидали, – сказал он, массируя колено, – в Лермонтовском. Об этом и в путеводителе написано.

– Я его в номере оставил, – Сергей улыбнулся, – но на самом деле, могли же они и тут пообжиматься, дело-то молодое. Я – Травин Сергей Олегович.

– Горянский Анатолий Павлович, – представился военный, пожимая Сергею руку, – а это супруга моя, Мария Михайловна. Смотрю, товарищ, вы тут уже успели побывать?

– В первый же день.

– Первый раз в Пятигорске?

– Да.

– Я тут четыре года назад был в первый раз, по служебным делам, а сейчас вот отдохнуть приехали. Расцвёл город, да уж, должен сказать, что беляки разрушили, чиним и заново отстраиваем. Опять же для трудящихся открываем новые санатории, а для детей сколько делают, и не перечесть, и школы новые, и пионерское движение. Знаете, тут до революции было ученическое общество, детишки по горам полазали, так теперь возродили при курортном управлении, заодно знаний набираются. У вас, гляжу, девочка бойкая, можно вопрос задать?

– Конечно.

– Она вас дядей зовёт, я пока не услышал, думал, вы отец и дочь, а получается – племянница ваша? – взгляд Горянского на мгновение стал цепким и подозрительным, прямо как у Меркулова.

– Не племянница и даже не родственница, – Травину взгляд не понравился. – Отец её был красным командиром, погиб в Гражданскую, мать вскоре от тифа умерла, сама жила у родственников дальних, а как тех убили, беспризорничала. Прибилась ко мне, хотел поначалу в детский дом отдать, но как-то прижились.

– А вы сами служили?

– На Карельском фронте, комвзвода.

– Заканчивай, дорогой, допрашивать товарища, – вмешалась жена военного. – Вы, Сергей, не обижайтесь, у мужа привычка такая, всё про всех знать. Не поверите, я как домой прихожу, форменный допрос учиняет.

– С пристрастием? – пошутил Травин.

Мария Михайловна покраснела, а Горянский рассмеялся.

– Виноват, – сказал он, – я у вас, Сергей Олегович, чехол ружейный видел давеча. Вы как, по птице или по крупному зверю?

– Без разницы. Читал, тут кабаны водятся.

– Ещё какие, по десять пудов. Леса богатые, зимы короткие, вот и отъедаются. А если за Горячеводскую пройти, там вальдшнеп стаями бродит. Так что, товарищ Травин, сходим на охоту, ну вот хотя бы денька через три-четыре, с ночёвкой? А то от такого отдыха сбежать хочется, мне ещё процедур понавыписывали, как будто из мёртвых воскресить хотят. Машенька, отпустишь меня с Сергеем Олеговичем на охоту?

Машенька вздохнула, кивнула.

По дороге в гостиницу молодой человек заглянул в городское почтовое отделение, благо находилось оно совсем рядом, на улице Анджиевского, но Федотова там не увидел. На месте телеграфиста сидел пожилой мужчина в ермолке и с усами, Сергей телеграмму отправлять не стал, оставив на будущее, отдал квитанцию на подписку смешливой девушке в очках, сказал, что сам заберёт журнал, купил билет индустриального займа и вышел на улицу, где его ждала Лиза.

– Что дальше будем делать, дядя Серёжа? – спросила она. – Меня Олег с Игорем к себе позвали играть, можно я пойду? Только зайду в комнату, и сразу к ним.

Отправив Лизу к соседям, Травин понял, что ему самому заняться совершенно нечем. Отдыхающая публика растекалась по чайным, ресторанам и варьете, в зависимости от толщины бумажника. Полуголых танцовщиц Сергей насмотрелся в Москве, выглядели они неплохо, всё портила публика – жующая и улюлюкающая, в этом Пятигорск наверняка не отличался от столицы. В кинотеатр одному идти тоже не хотелось, в карты он не играл, вино не пил и голода пока что не чувствовал. Молодой человек прогулялся до вокзала, перешёл на другую сторону железнодорожного полотна, к площади Революции, ещё раз удивился чёткой планировке Пятигорска, с перпендикулярами мощёных улиц и линий, застроенных каменными домами. Весь город он обошёл за полтора часа и обратно вернулся на трамвае. Примерно так же предстояло провести ещё две с половиной недели.

К врачам Травин решился пойти на следующий день после пробежки по достопримечательностям, пристроив Лизу в детский поисковый отряд. Туда же записались близнецы, и их мать сказала, что теперь он за девочку может быть спокоен, Игорь с Олегом за ней приглядят. По мнению Сергея, это супругам Горянским теперь не стоило беспокоиться о своих сыновьях, Лиза отлично могла позаботиться и о себе, и о других. Вообще, семья военного Травина заинтересовала, судя по цвету нашивок на кителе, который был на нём по приезде, Горянский служил в авиации. Трём шпалам на петлице, или категории К-9, соответствовал военком авиапарка – тыловой части, занимающейся снабжением авиабригады, снабженец не станет устраивать допрос незнакомому человеку, если только не занимается этим постоянно. Так что военный авиатор вполне мог быть тем самым сотрудником ОГПУ, который должен поддержать знакомство с телеграфистом Федотовым, но и до конца экскурсии, и после разменять рубль пятаками он не просил.

Бальнеологический институт находился на Советском проспекте в самом конце парка, немного не доходя до Провала. Ранее в здании располагалась Пятигорская ресторация, место для её строительства выбирал сам генерал Ермолов. Поначалу ресторация была центром пятигорской культурной жизни, здесь выступали музыканты, содержали буфет, бильярдную и игорный зал. В 1853-м здесь отмечал свой день рождения унтер-офицер Лев Толстой. Граф был молод, усат, но пока что без бороды, играл в карты, ел мясо и пил вино бутылками. Видимо, празднование было громким, потому что вскоре ресторацию закрыли, отремонтировали, устроили в здании гостиницу, а потом переселили сюда чиновников. После революции Советская власть передала бывшую ресторацию новому курортному лечебному заведению, которое должно было излечить Травина от всех болезней.

* * *

– Не понимаю, товарищ, почему вас послали именно к нам.

Заведующий отделением курортной лечебницы во второй раз просматривал записи из псковской больницы и результаты врачебного осмотра, который перед этим длился почти два часа. Перед ним сидел розовощёкий молодой человек с отлично развитой мускулатурой и без единого намёка на серьёзные болезни. И на несерьёзные – тоже.

– Наш профиль, товарищ Травин, точнее – нашего курорта, это органы нервной системы, дыхания и скелет. Головные боли после контузии могут возникать, и мы их лечим, но за семь лет значительных обострений не выявлено, наоборот, наблюдается стойкая ремиссия. С лёгкими у вас всё в порядке, объём так вовсе замечательный, с телосложением, как я погляжу, тоже отклонений нет. Если верить доктору Черницкой, которая вас наблюдала, вот, кстати, товарищ Гиннер выписку приложил, четыре месяца назад произошла остановка сердечной деятельности. Но следов её мы не нашли, давление сердечное в норме, пульс отличный, никаких шумов наш врач не услышал. Что случилось?

– В меня стреляли, – поделился Травин, – я упал, ударился головой и грудью, вот сердце и остановилось. А потом снова пошло.

– Тогда, конечно, стоит поберечься, только, товарищ, по сердечному профилю у нас проходят Ялта и Кисловодск. Не хотите переехать в Кисловодск? Там и врачи превосходные имеются, в частности, доктора Михельсон и Лурье, они вас осмотрят тщательно и в течение нескольких дней.

– Честно говоря, – Травин наклонился поближе к доктору, – я чувствую себя совершенно здоровым, но вот ваш брат лекарь почему-то утверждает, что я очень болен. Даже вот курсовку выписали, хоть я и возражал.

Собеседник посмотрел на Сергея с лёгкой брезгливостью, в его лечебницу по профсоюзным путёвкам люди, как правило, приезжали с букетом тяжёлых заболеваний, иногда в крайнем нервном истощении или с запущенной формой туберкулёза. А среди тех, кто вот так же откровенно симулировал, преобладали советские буржуи, или, проще говоря, нэпманы. Те не жалели денег, требуя вылечить несуществующие болячки.

– Как скажете. Раз больной, будем лечить чем есть. Радоновые и грязевые ванны два раза в неделю, электричество получите в главном корпусе, шести сеансов хватит за глаза, на это я вам талоны выпишу. Нарзан – три стакана каждый день за полчаса до еды, но уже за свой счёт, а так – гуляйте, дышите свежим воздухом, поднимайтесь в горы, побольше загорайте и купайтесь в источниках. Про калорийное питание не забывайте, в этом никаких ограничений для вас нет.

Он достал из ящика стола курортную книжку с талонами, вписал туда назначения, недовольно разбрызгивая чернила, и вручил её Травину, всем своим видом показывая, что больше ничего сделать для него не может. Сергей пожал заведующему вялую ладонь и вышел в коридор. Никакой грязью, тем более радиоактивной, обмазываться он не собирался и позволять себя бить электричеством – тоже, но эту книжку обязательно покажет тем, кто заинтересуется, почему здорового человека отправили на курорт на целых три недели. Часы на запястье показывали полдень, и делать было совершенно нечего.

– Дети возвращаются в шесть вечера, идут ужинать в столовую, а потом возвращаются домой. В вашем случае сюда, в гостиницу, – сказала ему курортная дама с веером. – Питание бесплатное, но сытное, не беспокойтесь, голодной девочка не останется. Вы, товарищ, лечиться приехали, вот и лечитесь, а об остальном мы позаботимся.

Спать Сергей не хотел, есть – совсем немного, погода на улице стояла по-летнему жаркая, он оставил в номере пиджак и в плотных холщовых брюках с завязками на щиколотках, светлых кожаных кедах и рубахе с длинным рукавом вышел на улицу. Солнце било лучами наотмашь, жар проникал сквозь волосы, пытаясь вскипятить мозг.

Травин огляделся и пошёл обратно, в сторону Провала. В этот раз он решил подняться на гору с другой стороны, заодно взглянуть с высоты на охотничьи угодья, которые, по словам военного, от Пятигорска были как раз к востоку. Сергей прошёл мимо Спасского собора и кондитерской Гукасова в Цветник, дошёл до бывших Сабанеевских, а теперь – Пушкинских ванн, миновал клуб имени Карла Маркса, на котором висела афиша театрального джаза Леонида Утёсова, и наконец, добрался до Провала. Там стояла знакомая девушка-экскурсовод и отдыхала. Травин поздоровался и спросил, куда делась группа.

– Провал смотрят, где же ещё, – поделилась девушка. – Застряли там на полчаса, а я на эту лужу уже смотреть не могу. Город красивый, столько интересных мест вокруг, так ведь нет, все хотят Цветник, Провал, нарзанную галерею и ванны, где голышом купаются, вот и вожу их здесь кругами.

– Надоело?

– Ещё как. Стоит свернуть куда-нибудь, всё, вопли начинаются и жалобы в профсоюз. А ведь здесь такие места есть интересные, первый российский трамвай на электрической тяге, например. Или кладбище старое. Или дом, где Лев Толстой жил.

Они разговорились. Девушку звали Маруся, она в позапрошлом году окончила в Москве техникум и теперь работала в управлении курортом, водила группы отдыхающих, а в несезон, по её словам, перебирала бумажки. В Пятигорск Маруся приехала с мужем, который работал в курортной лечебнице. Муж, замечательный медицинский работник, пережил до этого сердечную драму, от которой до сих пор страдал, и Марусе это не нравилось. Разговор перетёк с достопримечательностей на Марусины личные проблемы. Сергей уже подумывал, как бы сбежать от этого потока жалоб на семейную жизнь, как вдруг девушка прервалась.

– Ой, мне пора, – сказала она, кивнув в сторону Провала, – мои идут, сейчас отправимся орла смотреть, а потом за нарзаном.

– И всё? – удивился Сергей. – А если Машук обойти?

– Ага, заставишь их, там ведь мощёных тропинок нет. Но если с этой стороны идти, каменная арка есть, она воротами любви называется, а ещё…

Мимо прогрохотал трамвай, заглушив последние слова, отдыхающие требовали орла, Маруся бросила на Травина беспомощный взгляд и увела их к Горячей горе. А Сергей пошёл дальше за Провал вокруг Машука и быстро понял, что девушка-экскурсовод была совершенно права. Стоило отойти от парка на несколько шагов, и он попал в густой лес с едва протоптанными тропами. Травин вдохнул полной грудью и, ориентируясь на вершину горы, пошёл через заросли. Птицы вылетали из-под ног, один раз он чуть было не наступил на змею, судя по виду – обычную гадюку, та нападать на человека не стала и быстро уползла.

Весь путь в гору занял меньше сорока минут, оставив на руках царапины. Сергей поздно пожалел, что не взял кожаные перчатки, но и без них прогулка вышла отличной. К вершине молодой человек вышел к двум часам дня, солнце ушло с зенита совсем немного и теперь светило в левое ухо. К востоку от Пятигорска раскинулись поля, перемежаемые лесами, отличное место для выслеживания кабана, который как раз в это время нагуливал жирок на выращенном урожае. Можно было бы и на вальдшнепа на высыпках сходить, но своей собаки у Травина не было, да и военный, судя по всему, с собой легавую не захватил. Насмотревшись, Сергей отправился вниз, к виднеющейся каменной арке, к которой вела мощёная тропинка. Неподалёку от арки стоял красный «фиат», похоже, тот самый, который встретился им с Лизой на вокзале, вокруг камней суетились люди, на треноге гнездилась камера, а возле неё несколько кресел. Неподалёку от них стояла подвода, запряжённая гнедой кобылой. Один из людей показался Травину знакомым, но он подумал, что скорее всего, обознался. Молодой человек решил не мешать, взял правее, спустился по крутой извилистой тропинке вниз, к подножию невысокого обрыва, усыпанному крупными булыжниками, и уже выглядывал, где удобнее выйти в город, как сверху посыпались камни, а вслед за ними, прямо на подставленные вовремя руки, упала женщина.