Авионеры. Сердце летного камня E-Book

Марина Ясинская

• Herausgeber: Росмэн / Rosman
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Авионеры
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 357

Beschreibung

Первая книга серии «Авионеры» Марины Ясинской, победителя IX сезона литературного конкурса «Новая детская книга». Авионера – профессия опасная, героическая и – исключительно женская. Авионеры – основа мощи и величия Арамантиды – покоряют небо на своих летных машинах-авионах, а самые отважные защищают границы, где то и дело вспыхивают военные конфликты с извечным врагом, Третьим континентом. Многие девушки Империи мечтают о полетах и подвигах, но далеко не каждая может разбудить аэролит – летный камень, с помощью которого авионы поднимаются в небо. Николь рей Хок это удалось, но… Теперь она на особом контроле у Министерства полетов. Как и ее новый знакомый Ансель рей Марн, решивший стать первым в Империи мужчиной-механикером. Тем временем в столице начинаются волнения, а Третий континент наносит серьезный удар по Арамантиде…

Leseprobe

МОСКВАРОСМЭН2019

ВСТУПЛЕНИЕ

Кип в сотый раз поправил затейливо завязанный шейный платок, придирчиво осмотрел свое отражение в зеркале и тяжело вздохнул. Да, пускай он одет по последней моде — узкие серые брюки, приталенный черный фрак, яркий жилет в клетку, но даже одежда от лучших портных не могла изменить того факта, что у Кипа было круглое румяное лицо, нос картошкой, непослушные рыжие вихры, а также... кхм, некоторая полнота.

Недовольно нахмурившись, Кип сдернул шейный платок и бросил его на кровать, на гору уже отвергнутых собратьев.

— Что за день такой сегодня! — с досадой выпалил он. — Все не так!

— А по-моему, ты просто недостаточно стараешься и переживаешь, — небрежно заметил его приятель Ансель, сидевший на стуле в углу скромно меблированной комнаты. В темно-карих глазах под широкими черными бровями сверкало ехидство. — Вон тот зеленый шейный платок ты примерил всего два раза. Это никуда не годится!

На самом Анселе шейного платка не было и в помине. Как, впрочем, и модного жилета. Темные волосы, слишком длинные по требованиям современной моды, почти закрывали шею, но Ансель даже и не подумал уложить их в красивую прическу с помощью помады, лишь небрежно забрал длинные пряди в хвост на затылке. Походило на то, что юноша игнорировал как моду, так и возможное общественное осуждение: он был одет в свободные, немного потертые штаны, просторную рубашку и удобный черный сюртук, и в этой неприглядной одежде чувствовал себя намного комфортнее, чем его приятель в нарядном, но тесном костюме.

— Дамам нравятся хорошо одетые и ухоженные джентльмены, — заученно отозвался Кип, послушно роясь в горке цветного шелка в поисках зеленого платка.

— Пфф! — непочтительно фыркнул Ансель. — И много ли толку от этих новомодных брюк? Ведь ты же даже присесть не можешь, такие они узкие! Собственно говоря, а ты уверен, что у тебя в них колени сгибаются? Потому что как ни крути, но в танцах колени будут поважнее брюк... И брось ты уже этот кошмарный платок! Я пошутил.

Кип озабоченно согнул ногу в колене. Результат не утешал: колено отказывалось сгибаться больше чем на сорок пять градусов, а нога не поднималась от пола выше чем на десять дюймов. По крайней мере, не поднималась без риска для брюк, которые могли просто треснуть по швам от прикладываемых усилий.

— Ну и ладно, этого и для котильона хватит, и для вальса, — решил Кип. Сделал пару шагов к высокой кровати, осторожно присел на край и тут же вскочил. — А садиться мне и вовсе не обязательно. На Ассамблеи ведь не сидеть ходят… Но все-таки что же делать с шейным платком?

— Вообще не надевать, — предложил Ансель.

Уверенный тон приятеля сбил Кипа с толку. Он беспомощно посмотрел на горку разноцветного шелка на кровати, перевел взгляд на свое отражение, потом — на Анселя.

— Но… но как насчет того, что нужно быть хорошо одетым, чтобы понравиться дамам? — неуверенно спросил он.

— Сколько я тебя знаю, ты всегда носил эти треклятые платки, вот и скажи, помогали они тебе с дамами до сей поры?

Кип покраснел. Дамским вниманием он избалован не был. Да что уж там, если говорить начистоту, то этим самым вниманием он был полностью обделен.

— Вот именно, — кивнул Ансель, не дожидаясь заранее известного ему ответа. — Потому что не в нарядах дело.

— Ну, конечно, еще и в манерах, — подхватил Кип, с готовностью ступая на знакомую почву прописных истин. — Джентльмен должен быть скромным и сдержанным, слушать даму с максимальным вниманием, не высказывать слишком смелых суждений и не делиться собственным мнением, особенно если оно отличается от общепринятого. Тихий, спокойный, застенчивый джентльмен…

— Очень быстро наскучит любой даме, — закончил за него Ансель.

Кип хотел было возразить, но посмотрел на развалившегося на стуле небрежно одетого приятеля и невольно подумал, что тот никогда не вел себя по правилам этикета, который вдалбливали в мальчиков с детства, но при этом неизменно пользовался дамским вниманием.

Мысленно плюнув на манеры, Кип расстегнул пуговицу на поясе брюк, с облегчением выдохнул и плюхнулся на кровать, прямо на пеструю горку шелка.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю не страдать из-за шейного платка, — усмехнулся Ансель. Поймал умоляющий взгляд приятеля, так и просивший серьезного ответа, и решил больше не отшучиваться. — А еще я точно знаю, что если буду делать вид, будто у меня нет своего мнения, и что мне не интересно ничего, кроме рецептов выпечки и фасонов брюк, то надолго меня не хватит. Сам подумай: положим, все эти ухищрения принесут результат и какая-нибудь дама сделает предложение… Неужели потом тебе захочется всю жизнь притворяться быть тем, кем ты на самом деле не являешься?

— Ну, потом-то можно не притворяться, ведь мы поженимся, — возразил Кип.

Ансель наклонил голову так, словно смотрел на какой-то особенно редкий экземпляр.

— Считаешь, брак помешает жене уйти из семьи?

Приятель окончательно сник.

— Тогда я не понимаю. Если на самом деле дамам не нужны скромные, тихие мужья, которые занимаются домашним хозяйством и растят детей, то зачем нас с пеленок учат быть именно такими?

— Не знаю, — пожал плечами Ансель. — Но я определенно не собираюсь делать вид, будто у меня в голове не водится не единой умной мысли. И будь я проклят, если обвяжу себе шею этой цветной удавкой или втиснусь в этот жуткий фрак только лишь для того, чтобы понравиться какой-то даме.

Кип, заразившийся было боевым настроем приятеля, поначалу согласно кивал, но последняя фраза Анселя заставила его в ужасе выдохнуть:

— Ты что, хочешь сказать, что пойдешь на Ассамблею прямо так?

— Да, прямо так.

— Но ведь тебя могут просто не пустить внутрь в таком виде!

— И невелика потеря, — ухмыльнулся Ансель. — Я все равно на днях уезжаю. И позволь тебе напомнить: я изначально не горел желанием туда идти, это ты попросил меня составить тебе компанию. Кстати, что в этой Ассамблее такого особенного, что тебя так припекает?

Кип засуетился, вскочил с кровати, втянул живот и принялся поспешно застегивать пуговицу на поясе брюк.

— Видишь ли, — не поднимая глаз, пробормотал он, — это прогрессивная Ассамблея.

— Какая-какая?

— Ну, понимаешь... прогрессивная, — повторил Кип, залился краской и шепотом, словно поверяя страшный секрет, пояснил: — Там объявляют белый танец.

Ансель понимающе присвистнул. Белый танец, когда джентльмены сами приглашают дам, появился совсем недавно и был воспринят светским обществом в штыки. Шокирующее и неприличное новшество, непристойное и аморальное — вот лишь несколько эпитетов, которыми его заклеймили. И именно эти слова больше, чем что-либо еще, способствовали распространению и растущей популярности белого танца: ничто не привлекает так сильно, как то, что стремятся запретить.

— А я тебе там зачем?

— Боюсь, что в последний момент передумаю, — честно признался Кип, — и что у меня просто не хватит духу первым пригласить даму. Мне нужно, чтобы ты был рядом и не позволил мне струсить.

— Не понимаю, чего именно ты боишься?

— Как чего? Что, если я приглашу даму, а она мне откажет?

— Хмм... думаешь, ты получишь неисцелимую душевную рану и умрешь на месте? — насмешливо протянул Ансель.

— Ну, не умру, конечно… Но ведь это так страшно: приглашать, когда не знаешь, согласится дама или нет! — воскликнул Кип и замер, озаренный внезапной мыслью. — Интересно, а дамам тоже бывает страшно, что джентльмен может им отказать?

— Не думаю, — пожал плечами Ансель. — Это для нас первыми пригласить на танец — нечто из ряда вон выходящее, а они все-таки занимаются этим всю свою жизнь.

Кип подозрительно прищурился:

— Ты что, уже приглашал дам на белый танец?

— Да, — коротко ответил Ансель.

— И как? — с жадным любопытством подался к нему приятель. — Как это было? Страшно? Волнующе?

— Непривычно, — подумав, сказал Ансель. — Хотя, знаешь, — добавил он, — готов поклясться, что даме понравилось.

— Тогда вперед! — воодушевленно воскликнул Кип, бросил страдальческий взгляд на безнадежно помятые шейные платки на кровати и решительно направился к двери.

* * *

В зале Ассамблеи было нарядно, шумно, людно и, несмотря на открытые окна, душно.

Оркестр, спрятанный за кадками с поникшими пальмами, наяривал кадриль и мазурку. Высокая стойка бара в углу зала гордо демонстрировала запотевшие графины, хрустальные фужеры, накрахмаленные салфетки и целую батарею бутылок. Огромные газовые шандальеры под потолком и светильники с лампами накаливания на стенах заливали все вокруг теплым желтым светом. В центре зала, на натертом до глянца паркете, кружили под музыку пары. Вдоль стен понуро стояли те невезучие джентльмены, которых так и не пригласили на танец.

— Ух ты! — восторженно выдохнул Кип, оглядываясь так, словно это была первая Ассамблея в его жизни. — Надо было все-таки надеть шейный платок, — прошипел он, когда прошедшие мимо дамы не удостоили его даже самого мимолетного взгляда.

Ансель только покачал головой: переубеждать приятеля не имело смысла, тот слишком крепко верил в великую силу хороших манер и правильно подобранного гардероба.

Последние звуки кадрили растворились в воздухе, пары в центре зала распались, разошлись в стороны, рассеялись в нарядной толпе. А через несколько мгновений раздались первые ноты менуэта.

Кип заметался, не в силах решить, где ему выгоднее встать и где будет больше шансов на то, что дамы его заметят и пригласят на танец.

Одна за другой в центр зала выходили пары, вливались в музыку. И чем дольше играл менуэт, тем больше сникал Кип.

— Моему отцу было девятнадцать, когда у них с мамой родился я, — расстроенно заметил он, когда стало очевидно, что приглашений на этот танец больше не последует. — Мне скоро исполнится семнадцать, а я даже ни разу не был на свидании. Точно тебе говорю: я так и останусь старым юношей!

— У нас с тобой до девятнадцати еще два с лишним года, а это уйма времени, — хлопнул Ансель его по плечу. — И потом, не все обзаводятся семьями так рано, как твой отец…

— Тебе легко говорить, — насупленно пробормотал Кип и замолчал: к ним направлялась дама в алом платье с широким поясом и массивной, усыпанной каменьями пряжкой. Длинная сзади и укороченная спереди юбка открывала сапоги до колена и подошла бы куда больше молодой девушке, чем даме предпочтенного возраста.

— Не желаете потанцевать? — спросила она у Анселя и требовательно, не сомневаясь в ответе, протянула руку, до локтя затянутую в бархатную перчатку.

— Благодарю, но нет, — не раздумывая, ответил тот и сделал шаг назад. Знает он таких дам — все, что им надо, это молоденький юноша для развлечений на один вечер. — Протирал сегодня утром пыль на антресолях, упал со стремянки и подвернул лодыжку, — свободно соврал он, ничуть не беспокоясь о правдоподобности истории. — Но вот мой приятель был бы счастлив составить вам компанию, — добавил он и чуть подтолкнул Кипа вперед.

Раздосадованная отказом дама недобро прищурилась, покосилась на раскрасневшегося от волнения круглолицего Кипа и, поколебавшись, нехотя махнула юноше рукой, приглашая следовать за ней.

Ансель проводил взглядом своего взволнованного грядущим танцем приятеля, улыбнулся и решительно направился к бару.

Барменша, дородная дама лет сорока пяти в корсете, слишком туго затянутом поверх свободной блузы, неодобрительно посмотрела на него из-за стойки.

— Сока? — спросила она.

— Вообще-то я уже достиг совершеннолетия. — По-своему понял ее реплику Ансель, решив, что она сомневается, есть ли ему четырнадцать. Что было, по меньшей мере, странно: он выглядел даже немного старше своих шестнадцати с половиной лет.

— Сама вижу, что достиг. А ума не набрался, — резко бросила та. — Мужчинам в любом возрасте не рекомендуется пить спиртные напитки, у вас психика слабая. Итак, сока?

— Предпочитаю джин, — вызывающе заявил Ансель, хотя изначально вовсе и не собирался пить ничего крепкого, а всего лишь хотел заказать бокал прохладного лимонада — в зале Ассамблеи было душно. — И психика у меня устойчивая: на этой неделе я даже не покусал никого, спасибо за беспокойство.

— Три желлинга, — бросила барменша и с громким хлопком вытащила пробку из пузатой бутылки.

Ансель прищурился. Барменша специально назвала ему цену в женской валюте, зная, что мужчинам запрещено ею расплачиваться!

Прикинув, по какому курсу сейчас обменивают женскую валюту на мужскую, он выложил на стойку восемь мэннингов. Даже по самой грабительской ставке этого должно было хватить; Ансель не хотел доставлять барменше удовольствие заявить, что ему нужно доплатить.

Однако барменша отодвинула монеты в сторону, демонстративно вставила пробку обратно в горлышко бутылки, облокотилась на стойку и злорадно улыбнулась:

— Мэннинги не принимаем. Только желлинги.

Несколько мгновений Ансель смотрел на барменшу, а потом молча сгреб монеты со стойки и поднялся со стула. За густым слоем туши на ресницах и злорадством во взгляде барменши таились бесконечная усталость и глубокое разочарование; кто-то ее здорово обидел, и сейчас она срывает зло на всех подряд. А раз так, то не было смысла спорить.

Торжественный менуэт сменился бодрой мазуркой. Ансель увидел, что хищная дама так и не отпустила Кипа и повела его на второй танец.

Внезапно позади раздался мелодичный голос:

— Налейте юноше джина, я угощаю.

Ансель обернулся. Совсем еще юная дама, можно сказать, девушка, вероятно, его ровесница, легко ему улыбнулась.

С некоторых пор все дамские знаки внимания оставляли юношу совершенно равнодушным, и Анселю казалось, что теперь так будет до конца его дней. Собственно, он и не хотел что-то чувствовать. Будь Ансель поэтом, наверняка сказал бы нечто высокопарное вроде «мое сердце мертво и выжжено дотла». Но поэтом он не был, и потому всего лишь не сомневался, что в его душе больше нет места для даже самой распрекрасной дамы. Ансель не волновался, пригласят его на танец или нет, — ему было попросту все равно. Единственная девушка, с которой он хотел бы танцевать все танцы на свете, девушка, с которой он мечтал создать семью, — эта девушка уже никогда не сделает ему предложение. Ни ему, ни кому-либо другому. А кроме нее, все остальные дамы не имели абсолютно никакого значения...

Однако от улыбки именно этой юной дамы в груди Анселя что-то дрогнуло. Была в ее взгляде какая-то бесшабашная, шальная решимость, хмельная радость с горчащей ноткой испуга и непонятный, отчаянный вызов, на которые против воли откликнулась его душа.

— Благодарю и не откажусь, — вежливо поклонился Ансель и, не дожидаясь приглашения, сел на стул рядом.

— Меня зовут Николь, — не мешкая, представилась девушка, делая глоток темно-красного напитка из своего бокала. Руку для формального поцелуя она ему не протянула.

— Ансель, — отсалютовал он в ответ подаренным джином, отметив, что барменша выбрала самую большую рюмку, унций на шесть, не меньше, и налила ее почти до краев. И сейчас злорадно за ним наблюдала.

Из какого-то непонятного упрямства Анселю захотелось доказать, что он запросто может столько выпить, — не у всех мужчин слабая психика, и не все превращаются в животных после крепкого алкоголя. Незаметно выдохнув, он решительно, несколькими большими глотками осушил всю рюмку.

Анселю потребовалось все его мужество, чтобы не раскашляться и не выплюнуть эту гадость. И он справился. Со стуком поставил рюмку на стойку и искоса глянул на юную даму. Невысокая и миниатюрная, серо-голубые, цвета предгрозового неба глаза, ямочки на щеках, темно-русые волосы, забранные в самый простой хвост, никаких сложных причесок. Симпатичная, но ничего особенного. Белая рубашка, узкий черный жилет с воротничком-стойкой, строгие, закрывающие лишь кисти рук черные перчатки и узкая пурпурная юбка до пола наводили на мысль, что девушка оказалась на Ассамблее случайно; ее наряд больше подходил для университетской лекции, чем для танцев.

— Повторить? — кивнула Николь на опустевшую рюмку.

— Спасибо, не стоит, — отказался Ансель. Шесть унций — это и так ровно в шесть раз больше, чем он намеревался выпить.

— Как знаешь. А вот я повторю! — с долей то ли вызова, то ли отчаяния заявила девушка и жестом показала барменше наполнить свой бокал. После чего сделала неторопливый глоток и принялась рассматривать кружащие в вальсе пары. Молчанием она явно не тяготилась.

Ансель решил, что раз Николь не заговаривает с ним первой, то и он тоже не будет инициировать беседу. И не потому, что этикет настойчиво рекомендовал юношам отдавать инициативу знакомства дамам. Просто любой разговор обычно приводит к тому, что люди лучше узнают друг друга. А он Николь узнавать не хотел.

Впрочем, как и любых других дам.

Мазурка закончилась, мужчины галантно поклонились, дамы вежливо кивнули в ответ. Ансель нашел среди распадающихся пар своего приятеля. Мучительно пунцовый, тот пытался деликатно вытянуть руку из-под локтя своей спутницы, но та и не думала его отпускать; наоборот, кружила по залу и демонстрировала Кипа своим многочисленным приятельницам со старательно закрашенной сединой в волосах.

Ансель уже хотел спрыгнуть с высокого стула, чтобы поспешить на помощь другу, но потом передумал. Кип был замечательным парнем — добрым, умным и честным. Но, увы, заурядная внешность породила в нем колоссальную неуверенность в себе и массу глупых комплексов. Кипу надо было учиться стоять за себя. Так что он даст приятелю еще четверть часа, и если до той поры Кип не сможет самостоятельно освободиться — вот тогда Ансель вмешается.

Весело смеясь, к стойке бара подбежала запыхавшаяся после танцев рыжеволосая зеленоглазая девушка; чуть горбатый нос делал ее немного похожей на ведьмочку, но не злую, какой пугают детей, а веселую и хулиганистую. За ней, смущенно улыбаясь, следовал худой, нескладный юноша в круглых очках. Девушка чмокнула Николь в щеку как свою старую знакомую и многозначительно стрельнула глазами в сторону Анселя.

— За что пьем? — громко спросила она.

На этой девушке была узкая темно-синяя юбка до пола, белая рубашка и скромный черный жилет. Схожесть строгих нарядов подруг только укрепила Анселя в мысли, что юные дамы не планировали посещать Ассамблею и заглянули сюда случайно.

— За свободу, — чуть подумав, громко сказала Николь, поднимая бокал.

— Да, за это можно и нужно выпить, — согласилась ее подруга, выхватила из-под носа у барменши приготовленный для кого-то другого бокал и торжественно провозгласила: — Ну, с выпуском! Чтоб глаза наши больше не видели этой гимназии!

Ансель усмехнулся. Значит, он не ошибся, и девушки, даже не переодевшись, пришли на Ассамблею прямо с церемонии вручения дипломов.

Тем временем зал затянуло, будто легким туманом, нежными звуками вальса.

— Белый танец! — торжественно объявила распорядительница.

Рыженькая ведьмочка выжидающе повернулась к своему спутнику, и тот, порозовев, неловко и неуверенно предложил ей свою руку.

— Ника, не забудь, о чем мы с тобой договаривались! — бросила напоследок рыженькая подруге.

«Ника... Это имя ей очень идет», — невольно отметил про себя Ансель.

— Агата! — укоризненно и предостерегающе воскликнула Ника.

Ее подруга засмеялась в ответ:

— Молчу, молчу!

И, весело кружась, убежала в центр зала, который постепенно заполнялся первыми парами.

Ансель нашел глазами Кипа; тот, освободившись наконец от назойливой компании престарелой дамы, уже вовсю махал руками приятелю, отчаянно ожидая поддержки. Но Ансель на призывы подойти лишь одобрительно кивнул и сделал утверждающий жест рукой — иди и действуй!

Мучительно покраснев, Кип приблизился к одной из нарядных молодых дам и, донельзя смущаясь, что-то тихо ей сказал.

«Только бы не отказала, только бы не отказала!» — Ансель поймал себя на мысли, что волновался за приятеля так, как, пожалуй, никогда не переживал за себя. Ему очень хотелось, чтобы Кип набрался хотя бы немного уверенности в себе. И успешное приглашение дамы на белый танец было одним из важных шагов на этом пути.

Дама вежливо улыбнулась, чуть наклонила голову — и протянула Кипу руку.

Ансель с облегчением выдохнул и, пряча улыбку, откинулся на спинку высокого стула.

Он уже почти позабыл об угостившей его выпивкой юной даме, но сейчас, увидев, как та медленно потягивает свой напиток из бокала и покачивает ногой в такт музыке, понял, что она тоже была бы не прочь покружиться в вальсе.

— Потанцуем? — легко предложил он ей и в следующий миг сам удивился спонтанности своего решения.

— Потанцуем, — так же легко согласилась Ника.

Летучий вальс захватил, закружил их среди плавно сколь­зящих пар. Ника вела умело и уверенно и не сводила с Анселя глаз. Она смотрела так внимательно, словно хотела непременно разглядеть в его лице что-то очень важное и нужное...

Газовые шандальеры и дыхание сотен гостей согревали и без того спертый воздух, светильники с лампами накаливания неровно мерцали на стенах, отбрасывая загадочные тени, звуки вальса становились все громче и громче, и вот уже шесть унций джина запоздало ударили Анселю в голову, затуманили взгляд, заставили мир качаться на особенно резких поворотах танца…

Ансель едва ли заметил, как очередной вальсовый круг вывел их с Никой к двойным дверям на веранду, а затем — в дальний, темный ее угол. Спина уперлась в шершавую стену, блаженно прохладный воздух остужал пылающее лицо, а горящий хмельной решимостью взгляд Ники оказался прямо напротив, так близко, что Ансель невольно прикрыл глаза. Юноша почувствовал, как ладони девушки скользнули в волосы на его затылке и потянули голову вниз...

Ника поцеловала его — решительно и неумело.

Ансель на миг протрезвел, осознав, что эта незнакомка украла у него последний поцелуй, который он навсегда отдал совсем другой девушке.

Но джин шумел в голове, а мир вокруг кружился, и Ансель сдался, уступил, позволил этой качающейся ночи и этому поцелую затянуть себя с головой...

ГЛАВА 1

Так странно — прожить всю жизнь, ежедневно видя на далеком горизонте силуэт столицы, ее высокие башни, дымящие трубы и взмывающие в небо крылатые авионы — и ни разу в ней не побывать. До сегодняшнего дня.

Сирион оказался именно таким, каким представляла его себе Ника, и даже больше. Улицы города пахли спешкой, горячей выпечкой, надеждами, заводским дымом и конским навозом. По булыжной мостовой ехали трамваи, паробусы и самоходные мобили самых разных размеров; рядом, ничуть не смущаясь такого соседства, катили конки, коляски и дилижансы. А люди! Казалось, лишь на одной улице столицы людей было больше, чем во всем тихом городке, где выросла Ника.

Ну и, конечно, монкулы. В отличие от родной Кибири, в столице монкулы были повсюду. Безволосые головы, застывшие, словно гипсовые маски, лица без бровей, немигающие глаза без ресниц и пустые взгляды… В одноцветных рабочих робах, они подметали улицы, разгружали телеги, мостили дороги, прочищали канализационные стоки — словом, занимались самой грязной и самой тяжелой работой. Неподалеку стояли надсмотрщики со свистками, с помощью которых они отдавали команды своим бессловесным работникам.

Ника поежилась. Она не любила монкулов, было в них что-то, что невольно заставляло ее напрягаться, ускорять шаг и отводить взгляд. Возможно, осознание того, что когда-то они были людьми. И мысль о том, что они заслужили свою участь — ведь в таких безвольных и бессловесных существ превращали только осужденных преступников, — не помогала.

Утро в столице буквально бурлило жизнью; дамы в строгих нарядах торопились по делам, на ходу покупая газеты у бойких девчонок-разносчиц, звонко выкрикивавших: «Спешите читать! Свежие военные сводки с мыса Горн!», звенели ключами, открывая двери своих адвокатских контор, врачебных кабинетов, магазинов и мастерских.

Разодетые джентльмены являли яркий контраст с торопящимися по делам дамами: они не спеша прогуливались от магазина к магазину, несли пакеты с покупками, везли перед собой коляски или вели уже подросших детей на прогулку в парк, собирались небольшими группами у столиков кофеен, заказывали мороженое и обменивались последними сплетнями.

Словом, столица была переполнена жизнью и людьми, и это Нике нравилось… Хотя и немного пугало с непривычки. А вот Агата, с которой они вместе поехали в Сирион, пожалуй, будет чувствовать себя здесь как рыба в воде.

Девушка огляделась. Водительница паробуса, узнав, куда и зачем Ника едет, подробно ей все описала и, вопреки правилам, высадила не на конечной станции, а недалеко от входа в нужное место. Помахав рукой Агате, оставшейся в паробусе, — подруга поехала дальше, до конечной, — Ника на миг ощутила острый укол одиночества. Но тут же взяла себя в руки. Глупости, уже сегодняшним вечером она с ней увидится, ведь они сняли одни апартаменты на двоих. Агата станет работать криминальным репортером, как и мечтала, а Ника... Ника будет летать.

Оглядевшись, девушка тут же увидела старинное здание почтамта, а перед ним маленький сквер с тихим фонтаном в центре. Напротив — стеклянные витрины новомодного трехэтажного магазина, манящие дорогими нарядами; должно быть, тот самый знаменитый «Лакс на Седьмой авеню».

Ника подхватила саквояж и решительно зашагала к «Лаксу»; если она ничего не напутала, то позади фешенебельного магазина, на другой стороне улицы, она увидит большое двухэтажное белое здание в форме подковы, с классической колоннадой по всему периметру, высоким арочным сводом над главным входом, к которому ведет широкая мраморная лестница, и с постаментом в центре образованной «подковой» площади, на котором красуется старинный авион. Эта подкова была сердцем столицы... да что там столицы — это было сердце всей Арамантиды, источник ее силы и величия: Министерство полетов.

Ника никогда не видела это здание воочию, но знала о министерстве все, что только можно было узнать, живя на самой окраине столичного округа и имея в своем распоряжении лишь местные газеты и рассылающийся по подписке раз в квартал журнал «Вестник авионов». В последнем выпуске прошлого года журнал опубликовал фотограмму здания министерства, и Ника долго изучала ее, мечтая, как однажды окажется посреди этой площади, поднимется по широким ступеням и войдет внутрь, чтобы занять там свое место.

И вот сейчас она стояла перед тем самым зданием, которое так часто представляла, и ее голова шла кругом: реальность во сто крат превосходила все воображаемые картины. Колоннада оказалась намного торжественнее, арочные своды над входом намного выше, а люди, спокойно заходящие внутрь министерства, казались совершенно особенными. И даже знакомый с детства девиз Министерства полетов: «Покорившие небо правят миром», который красовался над широким входом, сейчас вселял невольный трепет.

Обычно бесстрашная, Ника немного оробела. Но затем, увидев торопливо спускающуюся по лестнице даму в голубой форме авионеры, проводила ее жадным взглядом и решительно шагнула на первую ступень. Ее самая заветная мечта, ее главная цель в жизни была совсем рядом, надо было лишь пойти и взять ее.

* * *

— Тебя нет в списках, милочка, — сообщила Нике престарелая дама в седых кудряшках и толстых очках, сидевшая под табличкой «Справочная» на входе в здание министерства. Позади ее стола замерли двое неподвижных, словно статуи, безволосых монкулов-охранников с широкими плечами и пустыми взглядами.

— Как нет в списках? — ахнула Ника, поставила саквояж на пол, открыла и, порывшись, выудила из глубины почтовую квитанцию об отправке письма. — Вот, — сказала она, ткнув пальцем на дату в углу, — я отправила заявку больше месяца назад!

— Дорогая моя, то, что ты подала заявку, еще не означает, что тебя автоматически допустят до Церемонии камней! — всплеснула руками дама. — Все кандидаты проходят проверку.

— Какую проверку? — непонимающе нахмурилась Ника.

— Министерство собирает информацию на кандидатов и на их семьи, и если там что-то не так, то до Церемонии не допускают. Раз тебя нет в списках, значит, ты не прошла проверку. — Дама развела руками. — Вообще-то списки были опубликованы во всех крупных газетах еще неделю назад, — добавила она. — И в «Утреннем телеграфе», и в «Сирион посте», и в «Вечерних хрониках». Как же ты их все пропустила?

— Легко, — пробормотала Ника. — Я ведь не в столице живу...

Руки, сжимавшие квитанцию так, словно это был ее щит, ее пропуск в заветную жизнь, бессильно опустились. Как это — не прошла проверку? Ника отказывалась поверить в случившееся, в то, что она упустила свой шанс.

— Где же ты живешь? — Даме в седых кудрях было сложно поверить, что в Арамантиде есть места, где не получают «Телеграф» и «Пост» с «Хрониками». Она спустила очки на кончик носа и теперь рассматривала Нику как какую-то диковинку.

— В Кибири, — автоматически ответила Ника. И, увидев, что это название даме ровным счетом ничего не говорит, добавила: — Это небольшой город в дальневосточном секторе столичного округа.

Нахождение в границах столичного округа ничуть не повысило мнение седой дамы о доселе неизвестном ей поселении под названием Кибирь; в ее глазах появились сожаление и сочувствие, а взгляд внимательно пробежался по Нике и отметил устаревший покрой пальто и потертый саквояж. Дама понимающе кивнула: неудивительно, что девушка из такой глуши выглядит именно так.

Это сочувствие не на шутку задело Нику. Да, Кибирь располагалась на самой границе с провинцией Бруньер. Но все-таки городок формально находился в зоне столичного округа. И Кибирь была симпатичным маленьким поселением, тихим, мирным и вполне цивилизованным, в нем имелся собственный госпиталь, библиотека, Ассамблея, мэрия, суд и тюрьма, станция паробусов дальнего следования и даже вокзал, через который два раза в неделю проходили поезда. Словом, там было все, что необходимо для жизни.

Правда, от этого «все, что необходимо для жизни» порой хотелось выть на луну от тоски... У заключенного в камере тоже есть все, что нужно для жизни, но делает ли это его счастливым?

Друзья детства, соседи, приятели и знакомые — все они были вполне довольны тихой, мирной жизнью на окраине столичного округа, в городке, где почти никогда ничего не происходило. Но не Ника. Ей было этого мало. Если бы ее все устраивало, она бы не поехала в столицу. И не взяла бы билет в один конец; ведь купить обратный билет — это все равно что признать поражение еще до того, как начался бой. Ника же намеревалась остаться в Сирионе.

Сколько себя помнила, она всегда грезила полетами. Ей было семь, когда она впервые побывала на ярмарке парапланов. Девочка была настолько восхищена увиденным, что решила тоже полетать и, использовав для своего первого полета папин кружевной зонтик, спрыгнула с крыши сарая. Ника приземлилась на колкий гравий, сильно ушиблась и не на шутку перепугала отца. Но любви к полетам от жесткого приземления у нее не убавилось.

Позже, уже будучи гимназисткой, Ника впервые увидела вблизи настоящий авион, и это была любовь с первого взгляда. Крылатая машина приземлилась прямо на главной площади — легкая, изящная, стремительная — и вызвала изрядный переполох в городке.

А потом из кабины выскочила стройная дама в голубой, цвета летнего неба, форме, затянутой на талии широким ремнем, и с поднятыми на лоб очками-гогглами. На шее у нее развевался белый шарф, из-под летного шлема выбилось несколько длинных прядей волос. Весь облик авионеры дышал скоростью и мощью, ветром и свободой. Она казалась пришелицей из совершенно другого, чужого, далекого и невероятно манящего мира…

Образ авионеры покорил сердце Ники в мгновение ока и на всю жизнь; она отчаянно захотела туда, в высоту, в небо, к ветру и свободе, и поняла, что не будет счастлива, если не сможет летать.

С той поры Ника заболела авионавтикой. Она зачитывалась журналом «Вестник авиона», терзала учителей физики вопросами о воздушных потоках и принципах работы летных машин и мечтала о том дне, когда сама станет авионерой.

И вот Ника стоит на пороге своей мечты, а ей говорят, что увы и ах, но она не допущена, спасибо, до свидания…

Что же случилось такого, что она не прошла проверку? Быстро прокрутив в голове все свои детские шалости, за которые она получала нагоняй от учителей и соседей, Ника уверилась в том, что ни один из ее проступков не мог иметь таких серьезных последствий. Мама ушла от них много лет назад, так что дело было явно не в ней... Получается, всему виной был ее отец? Неужели ей отказали из-за того, что много лет подряд он пытался добиться разрешения работать врачом? Да, скорее всего, дело именно в этом, других причин и быть не могло. В Арамантиде джентльмены должны были знать свое место, и тех, кто пытался нарушить заведенное положение вещей, не жаловали...

— Милочка, к сожалению, я ничем не могу тебе помочь, — развела руками дама из справочной. — Мне очень жаль.

Ника стиснула зубы. Ее мечта рухнула. И что теперь? Неужели придется возвращаться в Кибирь?

Отец будет рад. Нет, он не отговаривал ее от поездки, он говорил: «Поступай так, как считаешь нужным» и «У тебя все получится». Но Ника видела страх и тоску в его глазах — от предстоящего расставания, как думала она. И это понятно — ведь он вырастил ее в одиночку, они всегда были вместе и только вдвоем, папа и дочка. Но однажды, в один из долгих вечеров незадолго до ее отъезда, отец грустно вздохнул и обмолвился:

— И тебя авионы у меня забирают…

И Ника поняла, что дело не только в грядущей разлуке. Из короткого «и тебя» было ясно, что речь шла о ее матери.

Отец никогда про нее не рассказывал. А Ника совсем ее не помнила — ни смутного образа, ни даже ощущения материнской любви и тепла; мать ушла от них с отцом, когда Нике не исполнилось и двух лет. Печальная, но совсем не редкая история — дамы довольно часто бросали семьи, где им становилось скучно в будничной рутине домашних дел, в замкнутом мирке мужа-домохозяина, где главными событиями дня были выпавший зуб ребенка или покупка новых штор на окна. Дам манила карьера, свобода — и приключения с молодыми, еще не обзаведшимися семьями джентльменами.

Из короткого «и тебя» выходило, что мать бросила отца не из-за другого джентльмена, — значит, она тоже захотела стать авионерой. Интересно, получилось ли у нее? Наверное, получилось, ведь иначе она бы наверняка вернулась обратно домой...

Когда Ника была маленькой, то часто просила отца рассказать про маму, но он лишь грустно улыбался и никогда ничего не говорил. Когда Ника стала старше, она поняла, что рецепт «время лечит» работает не для всех и что даже по прошествии стольких лет отцу по-прежнему больно. И перестала расспрашивать о матери.

В тот вечер отец обронил всего одну короткую фразу, но именно с той поры Нику стало мучить чувство вины. Сначала папу ради авионов бросила жена, а теперь по ее стопам идет и его неблагодарная дочь!

Накануне отъезда, когда они с Агатой получили дипломы гимназии и заглянули на Ассамблею отметить это дело, Ника со страхом поняла, что завтра утром, когда ей нужно будет брать чемодан и отправляться на паробусную станцию, у нее просто не хватит душевных сил на расставание! Она обнимет отца, скажет ему «До свидания», пообещает каждую неделю писать… и не сможет оставить его одного, понуро стоящего в дверях дома и грустно глядящего ей вслед. Просто не сможет!

Но… Мечты об авионах уже были частью ее жизни. Очень важной, незаменимой частью. Как бы ни было ей жалко уезжать от отца, но она не хочет, она просто не сможет всю жизнь прожить в Кибири! Без авионов, без неба...

Зато когда Ника станет авионерой — знаменитой авионерой вроде легендарной Кейвы рей Линн, — тогда она обязательно перевезет папу в столицу, и они снова будут вместе. Отец сможет заслуженно гордиться своей дочерью, а она купит ему симпатичный домик и будет заглядывать в гости вечерами после работы, и они будут сидеть вдвоем на уютной кухоньке, смотреть на горящие в камине поленья, пить чай с печеньем и говорить обо всем на свете. И все снова будет как прежде... Обязательно будет!

Но для достижения этой мечты Ника должна была начать свой путь авионеры прямо сейчас, а не ждать целый год до следующего набора в летную школу. Если сейчас она вернется в Кибирь, то жизнь немедленно пойдет по уже приготовленному для нее и тысяч других юных дам сценарию: она найдет приличную по местным меркам работу, обзаведется собственным жильем, станет встречаться по вечерам с подругами в пабе, ходить по субботам на Ассамблею и раз в неделю навещать отца, который будет очень, просто очень рад, что она осталась… Эти невинные, казалось бы, вещи за год прикуют ее к Кибири крепче цепей; пройдет какое-то время, и такая жизнь начнет казаться ей вполне нормальной. Да, не той, о которой она мечтала, но все равно неплохой; в ней Нике будет вполне удобно, и ей уже не захочется менять этот комфорт на неизвестность и трудности, которые непременно сопровождают любой поход за мечтой...

А авионы так и будут парить в небе, и она будет смотреть на них с земли и вспоминать о том, что когда-то мечтала поднимать эти крылатые машины в воздух. Но сама она уже никогда на них не взлетит. И все из-за того, что не прошла какую-то там проверку!

Поняв, что злится на папу, Ника вздохнула. Конечно же он не виноват. Когда отец пытался стать врачом, он и подумать не мог, что через много лет его дочка решит стать авионерой и что этим своим поступком он поставит крест на ее мечте...

Хотя все это странно, конечно; какое отношение имеет прошлое твоих родителей к тому, какой ты станешь авионерой?

Дама за справочной стойкой уже отвечала на вопрос нового посетителя, и Нике ничего не оставалось, как подхватить с пола свой саквояж и вернуться к выходу, к высоким арочным дверям, через которые она проходила с таким радостным предвкушением всего несколько минут назад.

В дверях Нику едва не сбили с ног две девушки, на вид — ее ровесницы. Очень нарядные и очень красивые, одна — блондинка, другая — шатенка, они затормозили перед пожилой дамой за справочной стойкой, и блондинка выпалила, с трудом переводя дух:

— Где тут у вас Зал аэролитов?

Дама укоризненно покачала головой:

— Опаздываете на Церемонию? На самый важный момент вашей жизни?

— Уважаемая, — процедила белокурая девушка, хотя в ее тоне не было и намека на уважение, — вас здесь посадили отвечать на вопросы посетителей, а не морали читать. Или указать правильное направление для вас слишком сложная работа?

Глаза пожилой дамы обиженно сверкнули за толстыми стеклами очков, и она намеренно неторопливо зашелестела бумагами на столе.

— Вы есть в списках? — не глядя на девушку, спросила она.

— Конечно! — нетерпеливо постукивая по полу носком лакированного ботинка, ответила та. — Иначе зачем бы мы туда шли?

— По правилам на Церемонию положено пропускать только тех, кто есть в списках. Сейчас проверим... Ваше имя?

— Ванесса рей Торн, — гордо ответила белокурая девушка, делая ударение на своей фамилии, и кивнула на подругу: — А это Вильма эр Дана. Да поторопитесь же! — почти сорвалась на крик она, когда седая дама поправила очки и принялась внимательно изучать списки.

Ее призыв не подействовал. Наоборот, дама еще медленнее начала водить пальцем по каждому из имен в списке, наслаждаясь своей невинной, но такой приятной маленькой местью.

Казалось, прошла вечность, прежде чем она кивнула:

— Да, вы действительно есть в списках.

— Конечно есть, старая ты ворона, — пробурчала белокурая Ванесса. — Так где находится Зал аэролитов?

— Западное крыло, синий коридор до конца, последний поворот налево, — отозвалась седовласая дама и обиженно отвернулась.

Ванесса и ее подруга сорвались с места; острые каблуки рассыпали звонкую дробь по мраморному полу.

Ника не размышляла ни секунды. Если у нее и был призрачный шанс, то хватать его надо прямо сейчас, пока расстроенная дама за справочной стойкой не обращает на происходящее вокруг никакого внимания...

Не колеблясь и не мешкая, Ника бросилась вслед за Ванессой и ее подругой. Правдами или неправдами, но она попадет на Церемонию, и плевать ей на все проверки!

А дальнейшую ее судьбу пусть решат камни…

* * *

Вход в Конструкторскую располагался на обратной стороне здания Министерства полетов, и если фасад последнего просто блистал своей торжественностью и красотой, то черный вход был неприметен и невзрачен. Парадный вход — для авионер, вход с заднего двора — для механикер; и сразу становилась понятна иерархия и место каждого работника внутри министерства.

Перед самым входом Ансель на миг остановился, сделал глубокий вдох и уже привычно напустил на себя невозмутимый вид. Прошел уже месяц, а к его присутствию так до конца и не привыкли. Механикеры и ученицы провожали его насмешливыми взглядами — и хорошо, если только ими; Анселю нередко доводилось слышать обидные комментарии и насмешки. А некоторые дамы, возмущенные появлением в их коллективе мужчины, нового ученика просто игнорировали. Впрочем, Ансель предпочитал бойкот навязчивому вниманию; пусть уж лучше демонстративно его не замечают, чем постоянно поддевают дурацкой поговоркой: мол, мужчина разбирается в авионах так же, как свинья в сортах апельсинов.

Когда Ансель решил штурмовать авиомеханистику, эту исконно женскую сферу деятельности, он прекрасно понимал, что его ждет. Понимал и думал, что готов, но в действительности оказалось, что он ошибался. Ансель знал: ему, мужчине, придется постоянно доказывать, что он может справиться с работой не хуже женщин и что для этого ему придется работать вдвое тяжелее и быть на голову лучше остальных. Но он не был готов к злословию, насмешкам и уж тем более к откровенному презрению…

Сохраняя на лице бесстрастное выражение, Ансель прошел через всю Конструкторскую в самый дальний угол, где ему выделили рабочее место. В помещении пустовало не менее дюжины хорошо оборудованных столов, но ни один из них ему не достался — его отправили за стеллажи со свертками чертежей, старыми моделями авионов и различными деталями летательных аппаратов. Свет ламп сюда не добирался, и Анселю пришлось купить керосинку; стула ему тоже не дали, поэтому юноша тайком вынес из меблированной комнаты, которую он снимал, табурет. И тем не менее Ансель не собирался позволять этим мелочам заставить его отказаться от места в Конструкторской.

И вообще не в его привычках было жаловаться. Главное — он получил место ученика-механикера! А ведь месяц назад в какой-то момент он решил, что ничего не выйдет и все те полтора года, которые он потратил, интенсивно изучая авиомеханистику по учебникам, окажутся напрасной тратой времени.

— Не поняла, — невысокая, но очень крепкая, широкоплечая дама в рабочем костюме с широким поясом, за который были заткнуты линейки, карандаши и всякие мелкие инструменты, подняла рабочие очки-гогглы на лоб и посмотрела на юношу с неподдельным изумлением. — Кем-кем ты хочешь стать?

— Авиомеханикером, — твердо ответил Ансель, машинально отмечая значок инженера у нее на рукаве. Получается, эта дама в Конструкторской — главная.

— Бред, — медленно покачала головой дама, и увеличительные линзы на ее рабочих гогглах согласно сверкнули. — Мальчик, выход там.

— Но может быть, вы хотя бы посмотрите, на что я спо­собен?

Ансель приехал в Сирион с дальней окраины столичного округа не для того, чтобы вот так просто отступить.

— Нет, не посмотрю, — вновь покачала головой дама, на глазах теряя интерес к беседе.

— Но почему? — от разочарования у Анселя дрогнул голос.

— Потому что не мужское это дело.

— Не мужское дело — быть авионером! Но туда я и не лезу. А что мешает мне стать механикером? Ведь здесь ничего не зависит от инициаций летными камнями, и все решают способности человека к механистике.

— Послушай, мальчик... — Видя, что молодой человек возмущен и расстроен ее отказом, дама решила поскорее закончить этот щекотливый разговор. — Как ты сам только что сказал, все решают твои способности. А всем известно, что у мужчин попросту нет никакой предрасположенности к авио­механистике.

— Но откуда вы это знаете? — не собирался отступать Ансель. Да и некуда ему было отступать. — Мужчинам ведь даже не давали возможности попро...

— Авионавтика — это основа мощи и величия нашей Империи, — резко перебила его инженер. — И мы не имеем права ее ослаблять, допуская в нее тех, кому стало скучно сидеть дома, кто не отличит биплан от парасоли и…

— Их нельзя сравнивать, — не менее резко перебил инженера расстроенный Ансель. — Биплан — это авион с двумя крыльями, а парасоль — это разновидность моноплана с крылом, расположенным над фюзеляжем.

Инженер наклонила голову, и на Анселя уставились прищуренные светло-карие глаза и круглые линзы гогглов.

Юноша не знал, каких богов благодарить за то, что произошло дальше, но после длинной, очень длинной паузы дама внезапно сказала:

— Меня зовут Тильда рей Брик, я главный инженер имперской Конструкторской. Ты принят. Испытательный срок — полгода. Не будешь справляться — пойдешь вон.

И, к еще большей неожиданности Анселя, протянула ему руку.

— Справлюсь, — заверил Ансель с уверенностью, которой не испытывал, и, почувствовав, что принятый в обществе поцелуй будет тут неуместен, пожал руку дамы в ответ — жесткую, как дерево, и такую же неподатливую.

Одно юноша знал твердо: если он хочет достигнуть своей цели, ему нужно не просто показать себя хорошим авиомеханикером, но стать одним из лучших. И для этого нужно работать вдвое, а может, даже и втрое больше, чем остальные.

Впрочем, помощи в этом деле ждать не приходилось. Анселя не выгнали, но и обучать не спешили, предоставили юношу самому себе. В его распоряжении были время, книги по авиомеханистике, чертежи на стенах, образцы на стеллажах и общие лекции, которые читали всем ученикам Конструкторской.

Вчера Ансель получил первую стипендию. Вроде бы приятное по всем параметрам событие, но даже оно не обошлось без сложностей. Ансель видел, что дама-счетоводница ухмылялась, отдавая ему конверт, однако не придал этому особого значения — сколько он уже перевидал таких гримас! Но совершенно неожиданно вмешалась мадам рей Брик. Она бесцеремонно забрала у него конверт, быстро заглянула внутрь и выразительно кашлянула, глядя на счетоводницу. Та обернулась и тут же невинно округлила глаза.

— Деньги на Конструкторскую перечисляются только в желлингах!

Ансель глянул в приоткрытый конверт и понял, что счастливо избежал большой беды; ему выдали стипендию в женской валюте. Он не только не сумел бы ее потратить, он запросто мог загреметь в тюрьму, ведь мужчинам запрещалось даже иметь при себе желлинги.

— Неужели? — холодно ответила мадам рей Брик ухмыляющейся даме.

Ее невысокий рост с лихвой компенсировался массивной комплекцией, солидной должностью главного инженера имперской Конструкторской, интонациями, способными заставить покраснеть дерево, и самое главное — незыблемой уверенностью в своей правоте.

У счетоводницы не было и шанса. Она смутилась, забрала конверт и пробормотала, чтобы Ансель зашел попозже. Он вернулся в самом конце рабочего дня и получил новый конверт, в котором были уже мэннинги. Ансель пересчитал их только дома и понял, что обмен счетоводница произвела по самому невыгодному курсу. Но жаловаться, разумеется, не стал. Даже мадам рей Брик. Он подозревал, что та могла бы снова поставить зарвавшуюся счетоводницу на место, но... Хочешь преуспеть — умей решать свои проблемы сам. А если не получается решать — умей терпеть.

И Ансель терпел. И с утроенной силой занимался — не только потому, что авиомеханистика его по-настоящему увлекала, но еще и потому, что хотел заполнить работой все свободное время, ведь во время работы его не преследовали воспоминания о Мие.

Сквозь стеллажи, за которыми прятался его рабочий стол, пробивался свет.

«Неужели забыл вчера погасить керосинку?» — не на шутку испугался Ансель.

Керосинка и впрямь горела, но зажгла ее поджидавшая его мадам рей Брик. Она скрестила руки на широкой груди, в линзах поднятых на лоб гогглов зловеще отражался свет лампы, а выражение лица инженера было невозможно прочесть.

— Твоя работа? — спросила она, ткнув в лежащий на столе бракованный руль высоты, который Ансель выудил из кучи хлама два дня назад; с недавних пор для практики он начал разбирать и снова собирать неисправные детали авионов, что пылились на полках и по углам, и ему очень понравилось выявлять и чинить в них неполадки.

— Моя, — и не подумал отпираться он.

— Ты нашел причину неисправности, — задумчиво протянула мадам рей Брик. — И починил.

Ансель молча пожал плечами и засунул руки в карманы. Инженер не ждала от него ответа, она не спрашивала, а констатировала факт.

Несколько мгновений мадам рей Брик внимательно изучала юношу, а затем распорядилась:

— Забирай свое барахло, и идем.

Ансель проглотил вопрос «куда», который так и рвался с языка. Если хочешь преуспеть, нельзя показывать слабость, особенно тем, от кого зависит твое будущее.

Собирать Анселю было особо нечего, и потому уже через минуту он шагал за чуть переваливающейся из стороны в сторону мадам рей Брик, держа в руках коробку с парой линеек, карандашами, ножами для заточки и заметками, которые он делал, читая книги и изучая чертежи. Он не смотрел по сторонам, но практически чувствовал ликующие взгляды остальных обитателей Конструкторской.

«Наконец-то! — наверняка выражали они. — Давно пора его выкинуть!»

Мадам рей Брик остановилась рядом с пустым столом почти в самом центре рабочего зала. Отсюда были хорошо видны грифельные доски на стенах и проекторный экран, на который во время лекций выводили теневые чертежи и схемы.

— Теперь ты работаешь здесь, — только и сказала она и зашагала прочь, оставив ошеломленного Анселя осмысливать услышанное.

А ему было что осмыслить: за то небольшое время, которое потребовалось, чтобы пересечь половину Конструкторской, он уже успел попрощаться с будущим механикера и перебрать с дюжину вариантов того, что же он сделал не так, раз его увольняют, включая совершенно невероятную версию того, что мадам рей Брик стала известна настоящая причина его появления в Конструкторской.

— Привет, — вывел его из ступора чей-то голос.

Ансель вздрогнул, покрепче перехватил едва не вывалившуюся из рук коробку и обернулся. На него смотрела молодая дама с короткими светлыми кудряшками чуть выше плеч, задорно вздернутым носом и родинкой над губой. В уголке рта красовалась грифельная клякса — вероятно, механикера грызла карандаш. Враждебности во взгляде не было, только неподдельное любопытство.

— Доброе утро, — настороженно ответил Ансель и поставил коробку на стол. Свой стол.

— Я — Санна.

— Ансель.

— Я знаю, — улыбнулась дама. — Впрочем, тебя все здесь знают, — бесхитростно добавила она.

Ансель криво усмехнулся — такая популярность его не радовала — и принялся раскладывать свой скромный скарб на новом рабочем месте.

— Почему ты решил стать механикером? — не стала ходить вокруг да около Санна.

— Я всегда восхищался авионами, а механикер — это так близко к авионам, как это только для меня возможно, — ответил Ансель.

Он не собирался врать. Но и всей правды рассказывать не собирался. Что это Мия восхищалась авионами и собиралась стать авионерой. А он, чтобы быть рядом с ней, заставил себя заниматься авиомеханистикой… и полюбил ее.

Только вот Мии больше рядом не было...

— Мечтал летать, да? — сочувственно спросила Санна.

Ансель едва заметно вздрогнул. Это Мия мечтала летать. А он — нет. Глупо мечтать о том, что в принципе невозможно; каждый мальчик Арамантиды знал, что мужчины не могут стать авионерами: аэролиты, летные камни, поднимавшие в воздух авионы, не признавали мужчин. Только женщин.

Впрочем, и их далеко не всех.

— Нет, — покачал головой Ансель. — А ты?

— А я мечтала, — вздохнула Санна. В ее голосе звучала горечь, правда, уже выцветшая от времени, отболевшая, которую ощущаешь, словно старую затянувшуюся рану. — Но на Церемонии камней мне не повезло. А после этого два пути: или искать совсем другую профессию, или — в механикеры. Я выбрала второе. Если уж не летать на авионах, так хотя бы работать с ними на земле.

— Вот и я примерно так рассуждал, — сказал Ансель, немного расслабляясь; Санна, кажется, вовсе не собиралась говорить, что ему тут не место. — За исключением того, что у меня не было даже и шанса стать авионером.

— Тех, кто считает авиомеханистику своим призванием, среди нас совсем немного, — заметила Санна. — Мадам рей Брик как раз одна из таких. Говорят, она даже не проходила Церемонию камней. Зато механикера она — каких поискать. Одна из лучших в Империи! Но в основном механикеры — это несостоявшиеся авионеры. Неудачницы — и в своих, и в чужих глазах.

— Ты считаешь себя неудачницей? — поразился Ансель. Ему и авиомеханистика долгое время казалась недостижимой мечтой, а для кого-то, оказывается, это равносильно поражению!

— Уже нет, — подумав, ответила Санна. — Но поначалу мне было очень обидно. И — да, я считала себя неудачницей. Обреченная жить совсем рядом с мечтой, но не в мечте, понимаешь? Но с моей Церемонии камней прошло два года, и я научилась любить свое новое дело.

«Два года», — отметил про себя Ансель. Значит, Санна, как минимум, на два года его старше! А он, глядя на ее почти кукольное лицо и ясный взгляд, принял юную даму за свою ровесницу.

— Кстати, открою тебе тайну: тебе здесь не рады вовсе не потому, что тут работают одни снобы, которые считают, что место джентльмена — дома на кухне, — сказала Санна. Легкомысленные светлые кудряшки и легкий тон удивительно не вязались с теми серьезными словами, которые она говорила. — То есть, может, кто-то в это и верит, но их озлобленность не от того. Просто многие механикеры по-прежнему считают себя неудачницами и завидуют авионерам. И это не лучшим образом отражается на их характере. Они и друг друга сожрать готовы; им все равно, на ком срывать накопившуюся злость. А ты для них, сам понимаешь, особенно удачный объект.

Ансель хмыкнул. От того, что он понимает мотив тех, кто над ним насмехается, легче не становилось.

И даже после пояснений Санны он отказывался испытывать сочувствие к механикерам. Мир джентльменов был полон запретов и ограничений, в то время как дамам были открыты любые дороги! Живи как хочешь, учись где хочешь, становись кем хочешь! А он о такой свободе мог только мечтать; карьерный выбор джентльмена ограничивался стезями учителей, секретарей и клерков. То, что он умудрился-таки стать учеником-механикером — это уже само по себе бунт, настоящий вызов системе.

— Между прочим, советую приготовиться, скоро градус злости в нашем коллективе только повысится, — предупредила Санна.

— Почему? — нахмурился Ансель.

— Сегодня в летной школе проходит Церемония камней. А это значит, чьи-то мечты стать авионерами разобьются. И многие из несостоявшихся авионер придут сюда разочарованные и злые. Обиженные на весь мир.

Ансель лишь пожал плечами. Чуть больше насмешек, чуть меньше — какая разница? Он выдержит. Его цель стоила любых жертв.

А чужие разбитые мечты его и вовсе не волновали — у него хватало своих.

ГЛАВА 2

Больше всего Ника боялась, что кто-нибудь остановит ее и спросит: «Девушка, что вы здесь делаете?» Но, похоже, если ты уже оказалась внутри здания Министерства полетов, то вопросы о цели твоего присутствия ни у кого не возникнут; предполагалось, что ты здесь находишься с полным правом.

И потому Ника, стараясь придать себе уверенный вид человека, который точно знает, куда и зачем идет, шла за Ванессой и Вильмой, время от времени перекладывая тяжелый саквояж из одной руки в другую.

В любой другой день Ника залюбовалась бы коридорами министерства; мраморные полы, высокие стрельчатые окна с изумительными витражами, лампы, похожие на произведения искусства, и высокие потолки, расписанные полотнами, запечатлевшими сцены исторических боев на мысе Горн. И конечно, авионеры в красивой голубой форме… Но сейчас все внимание Ники было сосредоточено на том, чтобы не отстать от Ванессы с Вильмой.

Вопрос, что она будет делать, когда окажется в Зале аэролитов, Ника гнала от себя прочь. Вот придет и на месте обязательно что-нибудь придумает.

Увидев впереди высокие двойные двери с красочными изображениями воздушных баталий и конечно же девизом министерства над ними, Ника поняла: вот он, тот самый Зал аэролитов, где рождаются авионеры. Каждая из героинь неба, даже легендарная Кейва рей Линн, когда-то стояла перед этими самыми дверями, за которыми начинался их путь к славному будущему. А сейчас здесь стояла она, Ника, и ей очень хотелось верить, что за порогом ее тоже ждет триумф, а не разочарование.

Тем временем Ванесса, не колеблясь, толкнула тяжелые створки и вошла внутрь. Вильма шагнула за подругой, а Ника, не мешкая, проскользнула за ними вслед. Лямка саквояжа, как назло, зацепилась за ручку двери, и несколько мгновений девушка упорно с ней боролась, прежде чем сумела освободиться. Подняла глаза — и обмерла.