Господин Зима E-Book

Терри Пратчетт

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Serie: Терри Пратчетт. Плоский мир: ведьма Тиффани Болен
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 436

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Тиффани Боллен и не думала танцевать – но ноги сами понесли ее в пляс! Холодной осенней ночью она станцевала на лесной поляне танец, приветствующий наступление зимы… и обратила на себя внимание Зимовея. Он – снега, льды и лютая стужа. Он – стихия, вдруг влюбившаяся в смертную девушку. И теперь Зимовей дарит Тиффани ледяные розы, создает в её честь снежинки и айсберги, пишет её имя инеем на стёклах. Ради неё он хочет сам сделаться человеком. И готов преподнести возлюбленной королевский подарок – вечную зиму. То, что мир при этом погибнет, его не смущает. Стихийный дух вообще на смущение не способен. И вежливые слова, вроде «спасибо, нет!», для него ничего не значат. Но если Тиффани не сможет его остановить, весна больше никогда не наступит... Третья книга о Тиффани Болен, тридцать пятая книга цикла «Плоский мир».

Leseprobe

Терри Пратчетт Господин Зима

© Аллунан Н., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

* * *

Введение

Перевод некоторых слов и выражений Нак-мак-Фиглей, с поправкой на требования приличий (из неоконченной на сегодняшний день книги «Волшебные создания и как избежать встречи с ними» г-жи Констатанции Тик)

Большой Человек – предводитель клана (как правило, муж кельды).

Бураны – покрытые густой шерстью создания, которые едят траву и блеют. Не путать с известным погодным явлением.

Верзуны – люди.

Всекарга – очень важная ведьма.

Глазья – глаза.

Гоннагл – бард клана, искусный музыкант, поэт и рассказчик.

Гюйс – очень важное обязательство, нарушить которое невозможно в силу традиций и магического подкрепления. Не пернатое.

Догробный мир – понятие, связанное с верой Фиглей в то, что они мертвы. Наш мир так прекрасен, утверждают они, что наверняка сюда после смерти попадают те, кто хорошо вёл себя при жизни. Поэтому когда кто-то из Фиглей умирает здесь, он просто возвращается к жизни в Догробном мире, который, в их представлении, является довольно скучным местом.

Заморочный – жуткий, странный, иногда – почему-то – продолговатый.

Изводиться – волноваться, переживать.

Карга – ведьма, независимо от возраста.

Карговство – всё, что делает ведьма.

Кельда – матриарх клана, а в преклонном возрасте – мать большинства его членов. Фигли рождаются очень маленькими, а растут быстро; в течение жизни кельда становится матерью сотен сыновей.

Нахрюксаться – меня заверили, что это означает переутомиться.

Невтерпь – невтерпёж, страстное желание чего-либо: «Чаю охота, аж невтерпь».

Обуделаться – гм, как бы помягче выразиться… очень, очень сильно испугаться. В таком смысле.

Ой-ёи-ёи – традиционное причитание.

Особая овечья притирка – прошу прощения, но это, скорее всего, не что иное, как самогон. Никто не знает, как притирка действует на овец, но говорят, капелька этого напитка согреет пастуха в холодную зиму, а Фигля – в любое время года. Не пытайтесь изготовить её самостоятельно.

Пискля – слабак.

Разбредовина – чепуха, глупость.

Раскудрыть! – восклицание, которое может означать всё что угодно, от «надо же!» до «моё терпение лопнуло – спасайся кто может!».

Расхиляй – см. угрязок.

Спог – кожаный мешочек, носится на поясе спереди. Фигли хранят там памятные вещицы, остатки еды, интересных насекомых, щепки и веточки, которые могут пригодиться, счастливые комья грязи и т. д. Исследовать содержимое спога на ощупь – очень плохая идея.

Старукса – женщина преклонного возраста.

Судьбонос – важное событие в жизни, которое может оказаться роковым.

Таинствия – секреты, тайны.

Тубзя – туалет.

Угрязок – бесполезный член общества.

Упариловка – нечто вроде сауны. Встречается только в больших курганах горных кланов, где есть источники воды в достаточном для регулярных водных процедур количестве. Фигли Меловых холмов считают, что, когда грязи на теле скапливается достаточно, она отваливается сама.

Чувырла – очень нехороший человек/зверь/другое.

Чудила – редкостно нехороший человек/зверь/другое.

Чучундра – нехороший человек/зверь/другое.

Глава 1. Большой снег

Буря колотила Меловые холмы, как молот. Ни одно небо не смогло бы удержать в себе так много снега – и небо не удержало. Снег падал и падал на землю белой стеной.

Там, где ещё недавно высился древний могильный курган, поросший боярышником, теперь виднелся лишь заснеженный бугорок посреди белых просторов. В прошлом году в это время здесь уже расцветали ранние примулы. В этом был только снег.

Снег зашевелился. Комок размером с яблоко приподнялся, из образовавшейся дыры повалил дым. Рука не больше кроличьей лапы помахала в воздухе, разгоняя его.

Очень маленькая и очень сердитая синяя физиономия высунулась наружу и оглядела внезапную первозданную белизну вокруг.

– От же ж раскудрыть! – зло сплюнул её обладатель. – Зимовеева работа, чтоб его переплющило. Ишь, отказьев оно не принимает!

Вокруг появилось ещё несколько голов с комьями снега на макушках.

– Ой-ёи-ёи! – запричитала одна из них. – Он опять сыскнул нашую мал-мал громазду каргу!

Голова, высунувшаяся первой, повернулась к причитальщику:

– Туп Вулли!

– Ась, Явор?

– Разве я не грил тебе про твои все оё-ёйканья?

– Грил, Явор, – признал тот.

– Дыкс с чего ты тогдыть их завёл?

– Звиняй, Явор. Вродь как само выплескнулось.

– Оно оченно духс подрывает.

– Звиняй, Явор.

Явор Заядло вздохнул:

– Увыкс, тута ты правый, Вулли. Он сыскнул малу громазду каргу, как пить дать. Хтой щас призыривает за ней на фермсе?

– Мал-да-удал Штырь, Явор.

Явор посмотрел на небо. Переполненные снегом облака аж проседали посередине.

– Ладныть, – сказал он. – Видно, пора заявиться Герою.

Он скрылся в снегу, комок с его макушки аккуратно лёг на своё место, прикрыв дыру, как будто её и не было. Явор Заядло соскользнул вниз, в глубину обжитого Фиглями кургана.

Пещера внутри была просторной – в самой её середине человек мог бы даже встать в полный рост, но тут же скорчился бы пополам от кашля, потому что именно там, в потолке, было проделано отверстие для дыма.

Вдоль стен тянулись одна над другой галереи, кишмя кишевшие Фиглями. Обычно тут стоял шум и гвалт, но в эту минуту дом Фиглей замер в пугающей тишине.

Явор Заядло подошёл к очагу, возле которого ожидала его жена, Джинни. Она стояла, гордо выпрямившись, как и подобает кельде, но вблизи он заметил, что она, похоже, плакала. Явор встал рядом и обнял её за плечи.

– Лады, вы, мож, ужо скумексали, что оно там творится, – сказал он настороженной синекожей и рыжеволосой публике на галереях. – То не просто так вьюжит. То Зимовей сыскнул малу громазду каргу… а ну кыкс, тихо все!

Он подождал, пока крики и звон мечей стихнут, и продолжал:

– Мы не могём забороть Зимовея за неё! То её путь, и не нам по нему шлындрать! Но всекарга открыла нам другенный путь! Тёмный и опасновый!

Фигли радостно взревели – такое они понимали и любили.

– То-то ж, – сказал довольный Явор. – И для начатку приволокнём Героя.

Раздался дружный смех. Громазд Йан, самый высокий Фигль, крикнул:

– Рановасто ему! Мы разве токо урок-другой геройства ему втюкали! Чих он безнужный, а не герой!

– А я грю, он станет Героем для нашеей мал-мал громаздой карги, и точка! – отрезал Явор. – А ну кыкс, вы, шобла бездельная, топс-топс все в мелову яму! Наройте мне путь в Подземлёвый мир!

Да, это Зимовей, думала Тиффани Болен, стоя перед отцом в холодном доме. Она чувствовала, что происходит снаружи. Такая непогода редкость даже в разгар зимы, а теперь уже пора бы прийти первому весеннему теплу. Он бросает вызов. А может, просто играет. С Зимовеем трудно отличить одно от другого.

Только это уже не игра, потому что ягнята умирают по-настоящему. Мне только-только исполнилось тринадцать, но мой отец и другие взрослые хотят, чтобы я сделала что-нибудь. А я ничего не могу. Зимовей снова нашёл меня. И вот он здесь, а у меня слишком мало сил.

Было бы легче, если бы они кричали и требовали, но они просят и умоляют. Лицо отца серое от тревоги, и он умоляет меня помочь. Мой отец умоляет меня.

Ой, нет, он снимает шляпу. Он снимает шляпу передо мной!

Они думают, мне достаточно щёлкнуть пальцами, и магия явится сама, за просто так. Но если я не смогу помочь им сейчас, чего я вообще стою? Нельзя, чтобы они заметили мою неуверенность и страх. Ведьмы не имеют права бояться.

И это я во всём виновата. Я, я и никто иной, заварила эту кашу. Мне её и расхлёбывать.

Отец нерешительно кашлянул:

– …Вот. Так, может, ты могла бы… ну, как-то уколдовать это всё подальше, или ещё что? Ради нас…

Всё в комнате казалось серым, потому что серым был свет, просачивающийся сквозь толщу снега за окном. Никто не тратил сил, чтобы откапывать дома. Все, кто мог держать лопату, трудились в других местах, но людей всё равно не хватало. И потому большинство в эту ночь вообще не ложились – обходили стада годовалых овец, оберегали новорождённых ягнят… В царстве тьмы и снега…

Её, Тиффани, снега. Снега, который был посланием ей. Вызовом. Призывом.

– Хорошо, – сказала она. – Я попробую что-нибудь сделать.

– Ты моя умница. – Отец немного расслабился и улыбнулся.

Нет, я не умница, я дурочка, подумала Тиффани. Это я навлекла беду.

– Разожгите большой костёр выше по склону, где сараи, – сказала она вслух. – Очень-очень большой, понимаете? Бросайте в него всё, что горит, лишь бы он не погас. Он будет затухать, но вы поддерживайте огонь. Поддерживайте его, что бы ни случилось. Огонь не должен погаснуть!

Она выделила это «не должен» голосом, чтобы оно прозвучало громко и угрожающе. Нельзя, чтобы в головах людей осталось место сомнениям. Тиффани накинула на плечи коричневый плащ из плотной шерсти, подарок госпожи Вероломны, и схватила чёрную остроконечную шляпу, висевшую на крючке на входной двери. Люди, набившиеся в кухню, забормотали и зашептались, а некоторые даже шарахнулись в стороны. Нам нужна ведьма, мы пропадём без ведьмы, и при всём при том мы будем от неё шарахаться.

Это была магия остроконечной шляпы. То, что госпожа Вероломна называла «боффо».

Тиффани Болен вышла из дома и очутилась в узком проходе, прокопанном через заваленный снегом двор. Снежные стены слева и справа были вдвое выше человеческого роста. Зато снег хотя бы давал укрытие от ветра, режущего, будто нож.

Тропу успели прокопать до самого выгула, но дело шло тяжело. Как можно убрать толщу снега в пятнадцать футов?[1] Да и куда его убрать?

Она дошла до сараев, где хранили телеги, и стала ждать. Мужчины с кряхтением и скрипом сражались со снежной стеной. Они уже вымотались до смерти. Они копали много часов подряд.

Самое главное…

Главного было слишком много. Главное, выглядеть спокойной и уверенной, главное, сохранять ясность мысли, главное, чтобы никто не заметил, что ты едва штаны не намочила от страха…

Тиффани вытянула руку, поймала снежинку и хорошенько к ней пригляделась. Это была не обычная снежинка, о нет. Это была одна из его особенных снежинок. Какая подлость! Он насмехается над ней! У Тиффани появился повод его ненавидеть. Раньше она не чувствовала ненависти. Но теперь он убивает ягнят.

Она передёрнулась и плотнее запахнула плащ.

– Это мой выбор, – прокаркала она. Воздух изо рта превратился в облачко пара.

Тиффани прокашлялась и начала снова:

– Это мой выбор. Если надо будет заплатить, я заплачу. Если это будет стоить мне жизни, я умру. Куда бы выбор ни привёл меня, это мой путь. Я так решила. Это мой выбор.

Это не было заклинанием, разве что в её воображении. Но если ты не можешь заставить заклинания работать в собственном воображении, они у тебя нигде и никогда не сработают.

Тиффани снова плотнее завернулась в плащ, пытаясь защититься от безжалостных когтей ветра, и стала оцепенело смотреть, как разводят костёр. Пламя разгоралось неохотно, словно боялось проявить рвение.

Она ведь делала это раньше, так? Десятки раз. Это не такой уж и сложный фокус, если знаешь, в чём суть. Но раньше у неё всегда было время сосредоточиться, да и огонь был всего лишь огнём в кухонном очаге, у которого она грела ноги. По идее, с большим костром и целым полем снега это будет ничуть не сложнее, правда?

Правда же?

Пламя загудело и взметнулось вверх. Отец положил руку ей на плечо. Тиффани подпрыгнула от неожиданности – она и забыла, как тихо он умеет ходить.

– Что это ты говорила насчёт выбора?

О том, какой у него хороший слух, она тоже забыла.

– Это… ведьмы так делают, – сказала она, избегая смотреть ему в лицо. – Теперь, если не получится, виновата буду только я.

А я и так во всём виновата, мысленно добавила она. Это нечестно, но никто и не говорил, что всё будет честно.

Отец взял её за подбородок и ласково повернул к себе. Какие мягкие у него руки, подумала Тиффани. Большие мужские ладони, а кожа нежная, как у младенца. Это из-за жирной овечьей шерсти.

– Не надо было нам тебя просить, верно?.. – сказал он.

Надо, подумала Тиффани. Там, под холодным безжалостным снегом, умирают ягнята. А вот мне надо было отказаться, надо было признать: нет, я ещё не готова, умения не хватит… Но под холодным безжалостным снегом умирают ягнята!

«Родятся новые», – подумала она Задним Умом.

Но то будут уже другие ягнята. А эти умирают сейчас, в эту самую минуту. Умирают, потому что я послушалась своих ног и посмела пуститься в пляс с Зимовеем.

– Я смогу, – сказала она.

Отец, не отпуская её подбородок, заглянул ей в глаза:

– Ты уверена, джиггат?

«Джиггат» – так звала Тиффани её бабушка, матушка Болен, которая за всю жизнь не позволила холодному безжалостному снегу убить ни одного ягнёнка. Отец никогда раньше не называл её так. Почему это прозвище пришло ему на ум теперь?

– Да! – Тиффани оттолкнула его руку и отвела глаза, пока из них не брызнули слёзы.

– Я… пока ничего не сказал маме, – проговорил отец медленно, с величайшей тщательностью взвешивая каждое слово. – Но я нигде не могу найти твоего брата. Думаю, он пытался помочь. Эйб Свинделл видел, как он бежал со своей лопаткой. Уверен, с ним всё хорошо, но… ты поглядывай по сторонам, вдруг заметишь его, ладно? Он в красном пальтишке.

Невозможно было без слёз видеть его лицо, полностью лишённое выражения. Малыш Винворт, без малого семи лет, вечно бегал хвостом за взрослыми мужчинами, вечно хотел быть одним из них, вечно пытался помочь… Как легко потерять из виду маленького мальчика!

Снег падал и падал. Ужасные, неправильные снежинки ложились белым покрывалом на плечи отца. Вот такие мелочи и отпечатываются в памяти, когда земля уходит из-под ног и ты проваливаешься и летишь, летишь в пропасть…

Это было уже не просто нечестно. Это было… жестоко.

Помни, что за шляпа у тебя на голове! Помни, что за работу ты должна сделать прямо сейчас! Держи равновесие! Секрет – в равновесии. Держи равновесие, центр должен быть неподвижен, держи…

Тиффани протянула онемевшие руки к огню – пусть впитают тепло.

– Помни: огонь не должен погаснуть, – сказала она.

– Я послал людей, чтобы принесли дров отовсюду, – ответил отец. – И весь уголь из кузницы тоже. Поверь моему слову, нам будет чем его прокормить!

Языки пламени, танцуя, потянулись к рукам Тиффани. Фокус в том, чтобы… чтобы мысленно слепить из жара большой ком, взять его и… держать равновесие. Забудь обо всём остальном!

– Я пойду с… – начал отец.

– Нет! Поддерживай огонь! – крикнула Тиффани. От страха и отчаяния её голос прозвучал слишком громко. – Делай, что я говорю!

«Сегодня я тебе не дочь! – рвались наружу слова. – Сегодня я тебе ведьма! И это я сегодня защищаю тебя!»

Она отвернулась, чтобы отец не увидел её лица, и побежала сквозь вьюгу туда, где прокопанная тропа упиралась в нижние выгулы. Тропа из утоптанного снега была неровной, а свежие хлопья с неба сделали её ещё и скользкой. Усталые люди с лопатами прижались к снежным стенам, пропуская Тиффани.

В конце проход становился чуть шире, пастухи там пытались раскопать стену дальше. Горы отброшенного снега громоздились вокруг.

– Бросайте работу! Уходите! – крикнул голос Тиффани, пока она сама тихо всхлипывала внутри.

Ей подчинились сразу же. Когда приказы раздаются из-под остроконечной шляпы, с ними не спорят.

Помни тепло, жар огня, помни о нём, держи равновесие, равновесие…

Это была самая сердцевина ведьмовства, очищенная ото всей шелухи. Никаких игрушек, никаких волшебных палочек, никакого боффо, никакой головологии, никаких фокусов. Мастерство – вот единственное, что имеет значение.

Но иногда нужно обмануть себя. Тиффани не была Летней Владычицей, не была матушкой Ветровоск. И сейчас ей требовалась вся помощь, которую она могла себе оказать.

Она вытащила из кармана маленькую серебряную лошадку. Лошадка была грязная, в пятнах, Тиффани собиралась её отчистить, да не было времени, времени не было…

Она надела ожерелье, застегнула замочек, как рыцарь перед битвой опускает забрало шлема.

Напрасно она так мало упражнялась. Напрасно она не слушала, что ей говорят. Напрасно не прислушивалась к себе.

Тиффани глубоко вздохнула и развела руки в стороны ладонями вверх. На правой ладони горел огнём белый шрам.

– По правую руку от меня гром, – сказала она, – по левую – молния. Огонь позади меня. Лёд передо мной.

Она сделала шаг и остановилась в нескольких дюймах[2] от снежного завала. Снег сразу же принялся тянуть из неё тепло. Ладно, пора. Тиффани ещё несколько раз глубоко вздохнула. Это мой выбор…

– Лёд в огонь, – сказала она.

Пламя костра за её спиной побелело и загудело, как в кузнечном горне.

Стена снега зашипела и вдруг взорвалась тучей пара. Снежные комья полетели в стороны. Тиффани медленно шла, вытянув вперёд руки с открытыми ладонями, и снег перед ней отступал, как туман перед первыми лучами солнца. Жар, исходящий от неё, плавил снежную гору, буравил в ледяной толще глубокий туннель, снег бежал, обращаясь в облака ледяного пара.

Да! Она отчаянно улыбнулась. Всё правильно. Надо только найти свой внутренний центр, надо направить мысли куда следует, и тогда можно хранить равновесие. Середина качелей всегда неподвижна.

Башмаки хлюпали в талой воде. Под снегом зеленела свежая трава – нынешняя зимняя буря явилась уже весной. Тиффани шла дальше, к заметённым загонам для овец с ягнятами…

Отец Тиффани смотрел в огонь. Пламя было белым и яростным, как в горне, оно пожирало топливо, словно его раздувал лютый ураган. Ещё немного – и от костра останутся лишь угли да зола…

Под ногами Тиффани текли ручьи.

Да! Но не думай об этом! Держи равновесие! Больше жара! Лёд в огонь!

Она услышала блеяние.

Овцы могут выжить под снегом. Но, как говаривала матушка Болен, когда боги делали овец, они, должно быть, положили овечьи мозги не в ту шубу. В панике – а овцы всегда на волосок от паники – эти тупицы могут затоптать собственных ягнят.

И вот уже показались овцы с ягнятами. Они стояли, замерев в изумлении, а снег вокруг них таял, и животные казались изваяниями, освобождёнными из-под сугробов.

Тиффани шла и шла вперёд, лишь краем уха слыша радостные крики пастухов, которые спешили следом за ней, помогали овцам высвободиться, подхватывали на руки ягнят…

Отец кричал на тех, кто остался с ним у костра. Кто-то уже рубил на дрова телегу и бросал доски в яростное белое пламя. Другие волокли из дому мебель. Колёса, столы, соломенные тюфяки, стулья – огонь сожрал всё и с рёвом требовал ещё. А больше ничего не было.

Красное пальтишко…. Его нигде не видно! Равновесие, держи равновесие… Тиффани ковыляла вперёд, по щиколотку в воде, по пояс в овцах… Потолок туннеля с хлюпаньем обрушился, подняв тучу брызг. Она не стала на него отвлекаться. В пролом посыпались новые снежные хлопья, закружились вокруг её головы. На них Тиффани тоже отвлекаться не стала. А потом впереди… проступило что-то красное.

Холод в огонь! Снег растаял, и Винворт очутился на свободе. Тиффани подхватила его, прижала к себе, послала немного жара прямо в него, чтобы отогреть. И вот он зашевелился и прошептал:

– Она весила фунтов[3] сорок, не меньше! Сорок!

Винворт закашлялся и открыл глаза. Тиффани бросилась назад и сунула его в руки первому встречному пастуху:

– Отнесите его к матери! Ну же!

Пастух схватил мальчика и кинулся выполнять, испугавшись её напора. Сегодня она была им ведьмой!

Тиффани снова повернулась к выгулу. Ещё не все ягнята спасены…

Её отец бросил умирающему от голода огню свою шубу. Шуба упала в костёр, вспыхнула и осыпалась серым пеплом. Однако пастухи были наготове, они схватили Джо Болена и не дали ему прыгнуть следом. Он вырывался и кричал, но его оттащили прочь.

Куски кремня таяли в костре, как масло. Вот они рассыпались брызгами и застыли.

Огонь погас.

Тиффани Болен подняла глаза и встретилась взглядом с Зимовеем.

А наверху, на крыше тележного сарая, тоненький голосок, принадлежащий Фиглю по имени Мал-да-удал Штырь, чертыхнулся:

– Эх, раскудрыть!

Всего этого пока не произошло. А может, и не произойдёт вовсе. Будущее, оно ведь штука ненадёжная, как студень, всё время колеблется. Достаточно случиться какой-нибудь мелочи – снежинка, скажем, упадёт, или кто-то уронит не ту ложку – и колесо судьбы покатится по совсем другому пути. А может, и нет.

Всё началось прошлой осенью, в тот день, когда среди прочего случилась кошка…

Глава 2. Госпожа Вероломна

Вот тот день, и Тиффани Болен летит на метле через лес в горах за сотню миль[4] от дома. Метла очень старая, и девочка летит над самой землёй. С боков привязаны два помела поменьше, чтобы метла не заваливалась на сторону – так к детским велосипедам приделывают пару дополнительных колёсиков. Метлу одолжила Тиффани ведьма по имени госпожа Вероломна, которая в свои 113 лет летала ещё хуже девочки.

Тиффани на сто с небольшим лет младше госпожи Вероломны, несколько выше, чем была ещё месяц назад, и гораздо менее уверена в чём бы то ни было, нежели год назад.

Она учится быть ведьмой. Ведьмы обычно ходят в чёрном, но только потому, что всегда ходили в чёрном. Тиффани эта причина не кажется достаточно серьёзной, поэтому она предпочитает зелёный или голубой. Что до модных нарядов, то она ими вовсе не пренебрегает, потому что отродясь ни одного не видела.

А вот без остроконечной шляпы, как выяснилось, никак не обойтись. В таких шляпах нет ничего волшебного, если не считать воздействия на окружающих: люди видят шляпу и сразу понимают, что под ней – ведьма. Остроконечная шляпа никогда не останется незамеченной.

Но при всём при том нелегко быть ведьмой в родной деревне, где все зовут тебя «дочурка Джо Болена» и помнят, как ты в два годика бегала в одной рубашонке.

Уехать из дому было в этом смысле полезно. Большинство знакомых Тиффани никогда не удалялись от места, где появились на свет, больше чем на десяток миль, поэтому девушка, побывавшая в загадочных заграничных краях, и сама приобретала в их глазах ореол загадочности. Тот, кто уезжает, возвращается немного другим. А ведьма и должна быть другой.

Тиффани уже знает, что ведьмы занимаются в основном тяжёлой работой и очень мало – магией из разряда «Вжжжик! Динь-динь-динь…». Ведьмы не учатся в школах, и у них не бывает уроков в обычном смысле. Но учиться ведовству самостоятельно очень и очень опрометчиво, особенно если у тебя есть настоящий природный дар. Стоит ошибиться, и ты за неделю скатишься из невежества в хихиканье.

Если уж на то пошло, всё упирается в привычку мерзко хихикать. Хотя об этом и не принято говорить. Ведьмы утверждают, что нельзя быть слишком старой, слишком тощей или слишком бородавчатой. Но хихиканье они никогда не упоминают. В этом ряду – нет. Однако всегда держат ухо востро, не начнёт ли кто-нибудь из них хихикать и покрякивать.

Опуститься до хихиканья очень легко. Как правило, ведьмы живут в одиночестве (или – по желанию – с кошкой) и могут неделями не видеть своих товарок. В те времена, когда ведьм боялись и ненавидели, им часто ставили в вину, что они говорят с кошками. Разумеется, ведьмы с ними говорят. Если тебе по три недели не выпадает случая поговорить о чём-нибудь, кроме коров, ты и со стенкой беседовать начнёшь. А там и до хихиканья недалеко.

Когда ведьма начинает хихикать, это означает не просто гнусный гогот и покрякивание. Это значит, она теряет связь с реальностью. Это значит, что она теряет разум. Это значит, что тяжёлая работа и необходимость разбираться с чужими трудностями сводят её с ума – по чуть-чуть, крохотными шажками. Каждый шажок почти незаметен, но вместе они уводят ведьму за грань, и она перестаёт умываться и надевает на голову котелок вместо шляпы. За этой гранью кажется, будто раз ты знаешь больше, чем все соседи, вместе взятые, ты лучше их. За гранью кажется, будто ты сама можешь решать, что правильно, а что нет. И если ты перешла грань, ты рано или поздно «ступишь на путь зла», как это называют ведьмы. Это опасный поворот. За ним маячат отравленные веретёнца и пряничные домики.

И чтобы всего этого не случилось, ведьмы время от времени навещают друг друга. Такова традиция. Порой ведьмы проделывают очень долгий путь ради того, чтобы выпить чаю с печеньем в компании другой ведьмы. Конечно, это позволяет им обмениваться слухами – ведьмы обожают слухи, особенно если они не столько правдоподобные, сколько сногсшибательные. Но настоящая цель таких визитов – приглядывать друг за дружкой.

Сегодня Тиффани отправилась навестить матушку Ветровоск, которую большинство ведьм (включая саму матушку) считали самой могущественной ведьмой в горах. Беседа протекала очень вежливо. Никаких вам: «Что, старушка, пока не спятила, а?» – «Брось! Я ещё ого-го! А также угу-гу, эге-ге и ага-га…» В этом не было нужды. Обе понимали, зачем они тут, поэтому говорили о другом. Но когда на матушку Ветровоск находила блажь, иметь с ней дело было непросто…

Она молча сидела в кресле-качалке. Некоторые люди умеют поддерживать беседу. Матушка Ветровоск умела поддерживать молчание. Она могла сидеть так тихо и неподвижно, что растворялась в окружающем мире. Собеседник забывал о её присутствии. Комната пустела.

Обычно это огорчало гостей. Возможно, матушка на это и рассчитывала. Но Тиффани и сама умела молчать, её научила этому бабушка, которую все звали матушкой Болен. Сейчас Тиффани начинала понимать, что если сидеть или стоять совсем-совсем тихо, то можно сделаться почти невидимой.

Матушка Ветровоск отточила это умение до совершенства.

Про себя Тиффани называла его заклинанием «меня-здесь-нет», если только это было заклинание. У каждого из нас, рассуждала она, внутри есть нечто такое, что подаёт сигнал: «Я здесь!» Вот почему иногда удаётся почувствовать чужое присутствие за спиной, даже если человек не издаёт ни звука – сигнал-то всё равно от него исходит, и его можно засечь.

У некоторых людей этот сигнал очень силён – таких первыми обслуживают в лавках. Сигнал матушки Ветровоск мог свернуть горы, если бы она захотела. Когда матушка Ветровоск входила в лес, волки и медведи выбегали из него с другой стороны.

А ещё она умела его полностью отключать.

Вот и сейчас Тиффани приходилось старательно сосредотачиваться, чтобы её видеть. Большая часть сознания девочки утверждала, что матушки тут нет.

Ну ладно, подумала Тиффани, поиграли, и хватит. Она кашлянула. Вдруг оказалось, что матушка Ветровоск никуда не исчезала.

– Госпожа Вероломна чувствует себя прекрасно, – сказала Тиффани.

– Весьма достойная женщина, – заметила матушка. – Да…

– Хотя и со странностями, – сказала Тиффани.

– Никто не безупречен, – пожала плечами матушка.

– Она сейчас испытывает новые глаза, – сказала Тиффани.

– Хорошо.

– Глаза воронов.

– Тоже неплохо.

– Да, лучше, чем мышь, которой она обычно пользуется, – сказала Тиффани.

– Ещё бы.

Так оно и продолжалось какое-то время, пока Тиффани не надоело тащить весь разговор на себе. Матушка могла бы проявить хоть немного вежливости, в конце концов. Но Тиффани уже знала, как её расшевелить.

– Госпожа Увёртка написала новую книгу, – сообщила она.

– Я слышала, – буркнула матушка.

Тени в комнате, казалось, сделались чуть гуще.

Что ж, это объясняло, почему матушка не в духе. Одна мысль о Летиции Увёртке выводила матушку Ветровоск из равновесия. С матушкиной точки зрения в госпоже Увёртке решительно всё было не так. Эта выскочка даже родилась где-то в заграницах, что само по себе почти преступление. И она писала книги, а матушка Ветровоск книгам не доверяла. А ещё госпожа Увёртка (произносится «Уви-ортка», по крайней мере самой госпожой Увёрткой) верила в сверкающие волшебные палочки, магические амулеты, мистические руны и силу звёзд, тогда как матушка Ветровоск верила в чаепития с сухим печеньем, ежеутренние умывания холодной водой, но главным образом – в саму матушку Ветровоск.

Госпожа Увёртка пользовалась успехом среди юных ведьм, потому что её последовательницы могли с чистой совестью обвешаться украшениями по самое не могу. Матушка Ветровоск успехом ни у кого не пользовалась. Её не особенно-то любили…

…Пока в ней не возникала нужда. Если к колыбели ребёнка явился Смерть, если топор в лесу отскочил от дерева и густой мох напитывается кровью, соседи шлют гонца в холодный кособокий домик на опушке леса. Когда надежды нет, зовут матушку Ветровоск. Потому что она лучшая.

И она всегда приходит. Всегда. Но любят ли её за это? Нет. Любовь и нужда – не одно и то же. К матушке Ветровоск прибегают, если дела по-настоящему плохи.

А вот Тиффани её любила. По-своему. И ей казалось, что матушка Ветровоск тоже к ней благоволит. Она даже разрешила Тиффани звать её «матушкой», хотя все прочие юные ведьмочки могли обращаться к ней только «госпожа Ветровоск». Иногда Тиффани казалось, что матушка Ветровоск постоянно испытывает тех, кто относится к ней по-дружески, на прочность этой дружбы. Матушка Ветровоск сама по себе была одно сплошное испытание на прочность.

– Новая книга называется «Ведовство: первые полёты», – сказала Тиффани, внимательно наблюдая за старой ведьмой.

Матушка Ветровоск улыбнулась. То есть уголки её губ чуть-чуть приподнялись.

– Ха! – каркнула она. – Я всегда говорила и снова повторю: нашему ремеслу по книжкам не научишься. Летиция Увёртка воображает, будто можно стать ведьмой, малость прибарахлившись. – Она испытующе посмотрела на Тиффани, словно на ум ей пришла какая-то мысль. – И бьюсь об заклад, она не умеет делать вот так…

Матушка взяла чашку с горячим чаем, обняв её ладонью, а другой рукой схватила руку Тиффани.

– Готова?

– К че… – начала Тиффани, и тут ей стало горячо. Жар пошёл от руки и разлился по телу, согрев её изнутри.

– Чувствуешь?

– Да!

Тепло улетучилось. Матушка Ветровоск, не отрывая от Тиффани пристального взгляда, перевернула чашку.

Чай вывалился на стол. Он превратился в лёд.

Тиффани была уже не маленькая и не стала спрашивать: «Как вы это сделали?» Матушка Ветровоск оставляет без ответа глупые вопросы, как и почти все вопросы вообще.

– Вы взяли тепло чая и отдали его мне, – проговорила Тиффани. – Пропустили его через себя в меня, да?

– Верно, только меня оно не коснулось, – с довольным видом сказала матушка Ветровоск. – Весь секрет в равновесии. Равновесие, вот что важно. Держи равновесие, и… – Она умолкла. Потом спросила: – Ты когда-нибудь качалась на доске? Один её конец поднимается, другой опускается. Но в середине, в самой середине, есть точка, которая остаётся неподвижной. Взлёты и падения проходят сквозь неё. Не важно, как высоко поднимаются края, эта точка хранит равновесие. – Она фыркнула. – Магия большей частью в том и состоит, чтобы перемещать нечто с места на место.

– Я смогу этому научиться?

– Пожалуй. Это не так уж и трудно, надо только правильно настроить мысли.

– Вы можете научить меня?

– Я же только что это сделала. Я тебе показала.

– Нет, матушка, вы показали, как вы это делаете, но не… как вы это делаете!

– Не могу объяснить. Я знаю, как это делаю я. Ты будешь делать по-своему. Главное, нужным образом сосредоточиться.

– Но как?

– Мне-то почём знать? Это ведь твоя голова, – огрызнулась матушка. – Будь добра, поставь чайник! У меня чай остыл.

Всё это прозвучало почти злобно, но такова уж матушка. Она считает, если человек способен усваивать новое, то сам во всём разберётся. И ни к чему облегчать ему задачу. Жизнь вообще нелегка, говорит она.

– Я смотрю, ты всё носишь эту побрякушку, – заметила матушка.

Побрякушки – а матушка звала так любые металлические предметы гардероба, не предназначенные, чтобы скреплять детали одежды, не давая им распахнуться, упасть или отцепиться, – она не любила. Обзавестись ими означало «прибарахлиться».

Тиффани коснулась серебряной лошадки, которую носила на шее. Это было небольшое и незамысловатое украшение на цепочке, и оно много значило для неё.

– Да, – спокойно сказала она. – Ношу.

– А что это у тебя там в корзинке? – спросила матушка, грубо нарушив правила приличий.

Корзинка Тиффани стояла посреди стола. В ней, конечно, ждал своего часа подарок. Разумеется, ведьмы никогда не являлись в гости друг к дружке с пустыми руками, но та, кому подарок предназначался, по традиции должна была изобразить удивление и пробормотать: «Ну что вы, не стоило так утруждаться…»

– Это я вам подарок привезла, – сказала Тиффани, подвешивая над огнём чёрный от копоти чайник.

– Я распрекрасно обхожусь безо всяких подарков, – пробурчала матушка.

– Да, конечно, – ответила Тиффани и больше ничего не прибавила.

Она услышала, как матушка приподняла крышку корзинки. Внутри был котёнок.

– Это дочка Розочки, кошки вдовы Цепней, – сказала Тиффани, чтобы заполнить тишину.

– Не стоило оно… – донеслось в ответ матушкино ворчание.

– Что вы, мне было совсем не трудно. – Тиффани улыбнулась, глядя в огонь.

– Я не из кошатников, – буркнула матушка.

– Она будет ловить мышей, – сказала Тиффани, по-прежнему не оборачиваясь.

– Мыши у меня не водятся.

Потому что им нечем тут поживиться, подумала Тиффани, а вслух сказала:

– У госпожи Увёртки шесть чёрных кошек.

Должно быть, белая кошечка в эту минуту таращилась на матушку из корзинки огромными грустными котёночьими глазами. Я тоже могу устроить испытание на прочность, улыбнулась про себя Тиффани.

– Понятия не имею, что мне с ней делать. Ей придётся спать в сарае с козами, – заявила матушка.

Большинство ведьм держали коз.

Кошечка потёрлась о руку матушки и замяукала.

Позже, когда Тиффани собралась в обратный путь, матушка Ветровоск попрощалась с ней на пороге и аккуратно выставила кошку за дверь.

Тиффани подошла туда, где, в некотором удалении от домика, её ждала метла госпожи Вероломны, привязанная к дереву.

Но улетать сразу она не стала. Она остановилась возле развесистого куста падуба и замерла. И стояла тихо-тихо, пока всё в ней не настроилось на передачу: «Меня тут нет».

Каждый может увидеть образы в облаках или пламени. Тут то же самое, только наоборот. Надо отключить в себе то, что кричит: «Я здесь!» Надо раствориться. И тогда, если кто-то посмотрит на тебя, ему будет очень трудно тебя увидеть. Твоё лицо превратится в лист и тень от него, очертания тела затеряются среди линий куста и дерева. Остальное сотрёт из поля зрения сам наблюдатель.

Слившись с кустом падуба, Тиффани наблюдала за дверью матушкиного домика. Поднялся ветер, тёплый, но беспокойный, натряс красных и жёлтых листьев с клёнов вокруг, закружил их по поляне. Кошечка попыталась было поймать несколько листков, потом сдалась и принялась жалобно мяукать. Вот сейчас, думала Тиффани, вот сейчас матушка Ветровоск подойдёт, откроет дверь и…

– Забыла что-то? – раздался голос матушки у неё над ухом.

Куст оказался ведьмой.

– Э… она очень милая. Я просто подумала, может, вы со временем к ней привыкнете, полюбите её, – сказала Тиффани.

А про себя она гадала: «Допустим, пустившись бегом, она могла успеть добежать сюда, но почему я её не увидела? Неужели можно бежать, оставаясь невидимой?»

– За меня не волнуйся, девочка, – сказала ведьма. – Лети себе к госпоже Вероломне и передай ей мои наилучшие пожелания. Хотя… – её голос немного потеплел, – должна признать, спряталась ты неплохо. Многие на моём месте тебя в упор не заметили бы. Я почти и не слышала, как у тебя волосы растут!

Когда метла Тиффани улетела прочь и матушка Ветровоск при помощи нескольких маленьких хитростей убедилась, что девочки поблизости и правда нет, старая ведьма вернулась в дом, старательно не обращая внимания на кошку.

Несколько минут спустя дверь со скрипом приоткрылась. Возможно, это был просто сквозняк. Котёнок скользнул в дом.

Все ведьмы со странностями. Тиффани привыкла к их странностям и уже не видела в них ничего странного. Скажем, тётушка Вровень имела два тела, причём одно из них воображаемое. А госпожа Жилетт разводила породистых земляных червей и каждому давала имя. Да её даже странной трудно назвать – так, немного чудаковатая, земляные черви ведь довольно любопытные создания, на свой унылый лад. И ещё была старая мамаша Дипбаж, страдающая от провалов во времени, а когда такими провалами страдает ведьма, выглядит это несколько необычно: её губы всегда двигались невпопад словам, а шаги спускались по лестнице минут за десять до самой мамаши.

Но госпожа Вероломна по части странностей была такая молодец, что могла бы не только взять с полки пирожок, но прихватить ещё и пакетик печенья с карамельной посыпкой. И свечку заодно.

В ней было странным всё, так что даже непонятно, с чего начинать…

Эвменида[5] Вероломна за всю свою долгую жизнь так и не вышла замуж. В шестьдесят лет она потеряла зрение. Большинство людей на её месте безнадёжно ослепли бы, но госпожа Вероломна умела Заимствовать (это такой особый ведьмовской навык).

Она пользовалась глазами животных, читая в их головах, что они видят.

Оглохла она в семьдесят пять, но и это её не слишком огорчило, потому что она успела поднатореть в преодолении таких трудностей и научилась ставить себе на службу любую пару ушей, шныряющую поблизости.

Когда Тиффани впервые переступила порог дома госпожи Вероломны, та пользовалась глазами и ушами мыши, потому что её старая галка умерла. Было немного жутко видеть, как старуха расхаживает по дому, держа мышь на ладони перед собой, и очень жутко – видеть, как мышка резко поворачивается на звук твоего голоса. Просто удивительно, какого страху может нагнать маленький розовый носик.

С вÓронами дело пошло куда лучше. Кто-то из соседей сделал для ведьмы насест, который она носила на плечах, чтобы над каждым плечом сидело по ворону[6]. С этими птицами госпожа Вероломна с её седой нечёсаной гривой выглядела… ну, как настоящая ведьма, хотя к концу дня её плащ всегда был несколько уделан сзади.

И ещё у неё были часы. Кто бы ни сделал эту тяжёлую металлическую штуковину, он был скорее кузнецом, чем часовщиком, поэтому часы госпожи Вероломны говорили не «тик-так», а «тонк-тунк». Она носила их на поясе и определяла время, нащупывая короткие толстые стрелки.

В деревне поговаривали, что часы – это сердце старой ведьмы, они служат ей взамен настоящего, которое она утратила много лет назад. В деревне вообще много чего поговаривали про госпожу Вероломну.

Только очень устойчивый ко всему жуткому и странному человек мог иметь дело с госпожой Вероломной. По традиции юные ведьмы перебирались с места на место, обучаясь премудрости у старых ведьм и оказывая им «небольшую помощь по хозяйству», как это называла мисс Тик (ведьма, занимавшаяся поиском девочек с ведьмовским даром), а в действительности делая всю работу по дому. Обычно ученицы покидали дом госпожи Вероломны на следующий же день после прибытия. Тиффани продержалась уже три месяца.

А иногда, когда госпоже Вероломне требовалась пара глаз, чтобы что-нибудь рассмотреть, она могла воспользоваться глазами ученицы. Ощущение было вроде мысленной щекотки, как будто кто-то невидимый заглядывает тебе через плечо…

Да, по части странностей госпожа Вероломна была такая молодец, что, пожалуй, взяла бы с полки не только пирожок, пакетик печенья с посыпкой и свечку, но и пирожное, и ещё бутерброды, и к тому же прихватила бы самого устроителя конкурса на самые странные странности и того затейника, который делает всяких зверей из воздушных шариков.

Когда Тиффани вошла, старая ведьма что-то ткала на станке. Два клюва повернулись в сторону девочки.

– А, детка, – проговорила госпожа Вероломна высоким надтреснутым голосом. – У тебя выдался хороший день.

– Да, госпожа Вероломна, – послушно сказала Тиффани.

– Ты повидала юную Ветровоск, и у неё всё хорошо.

«Щёлк-щёлк», – стучал станок. «Тонк-тунк», – стучали часы.

– Просто прекрасно, – сказала Тиффани.

Госпожа Вероломна никогда не задавала вопросов. Она только сообщала ответы.

«Юная Ветровоск», – думала Тиффани, накрывая стол к ужину. Но ведь госпожа Вероломна очень, очень старая…

И очень страшная. Это правда. Отрицать невозможно. Нос её не был крючковатым, и зубы все на месте, хотя и жёлтые, но во всех прочих отношениях госпожа Вероломна словно сошла со страниц сказки про злую ведьму. И колени у неё щёлкали при каждом шаге. А ходила она быстро, опираясь на две трости и перебирая конечностями, как паук. Вот, кстати, ещё одна странность: по всему дому было полно паутины, и хозяйка строго-настрого запретила Тиффани трогать её, но ни одного паука девочка так и не видела.

А ещё эта её любовь к чёрному. Многие ведьмы предпочитают чёрный цвет, но у госпожи Вероломны были чёрные козы и чёрные куры. Стены в доме были чёрные. Пол чёрный. Если уронить палочку лакрицы, ни за что потом не найдёшь. Но что ввергало Тиффани в ужас, так это требование делать чёрным сыр, покрывая его блестящим чёрным воском. Тиффани знала толк в изготовлении сыров, а воск защищал их от высыхания, но чёрные сыры казались ей какими-то подозрительными. Они выглядели так, будто замышляют недоброе.

Кроме того, госпожа Вероломна, похоже, вовсе не нуждалась в сне. В своём преклонном возрасте она не слишком обращала внимание на то, день или ночь на дворе. В темноте вороны видят плохо, поэтому вечером старуха подзывала сову и ткала всю ночь, глядя её глазами. Сова для этого подходит в самый раз, говорила ведьма, потому что исправно вертит головой, следя за снующим влево-вправо челноком. «Щёлк-щёлк», – стучал станок. «Тонк-тунк», – откликались часы с опозданием лишь на миг.

Госпожа Вероломна, которая расхаживает с повязкой на глазах и нечёсаной гривой длинных седых волос, а чёрный плащ реет у неё за спиной…

Госпожа Вероломна, которая бродит по саду в холодную тёмную ночь, постукивая тростями, принюхиваясь к воспоминаниям, оставшимся от цветов…

У каждой ведьмы есть свой конёк, нечто такое, что ей особенно хорошо удаётся, и коньком госпожи Вероломны была Справедливость.

Люди преодолевали многие мили, чтобы просить её разрешить их спор:

«Я уверен, это моя корова, а он говорит, что его!»

«Она утверждает, будто это её земля, но этот участок отец оставил мне!»

Госпожа Вероломна сидела за станком, спиной к разгорячённой толпе, набившейся в дом. Станок действовал посетителям на нервы. Они со страхом таращились на него, а вороны таращились на них.

Заикаясь, экая и мекая, люди объясняли, что, собственно, они не поделили, а станок равнодушно постукивал себе в свете свечей… Ах да, свечи!

Подсвечниками служили два человеческих черепа. На одном из них было вырезано ЕНОХИ, на другом – АТУТИТА.

(К своему сожалению, Тиффани знала, что это означает «вина» и «невиновность». Она выросла на Меловых холмах, где никак не могла бы познакомиться с этим чужим, да ещё и древним языком[7]. Значение слов объяснил ей Обижулити Хлопстел, Д-р Маг. Фил., маг-р ОЧКВТР, Непревзойдённый Профессор Магических Наук из Незримого Университета, засевший у неё в голове.

(Ну, то есть частично засевший.

(Летом, два года назад, сознание Тиффани подчинил себе роитель, существо, имевшее привычку коллекционировать разумы тех, кого поработило за свою очень долгую жизнь. Ей удалось избавиться от захватчика, но некоторые чужие личности запутались у неё в извилинах, и теперь ей приходилось уживаться с ними. Был там и пузырь дутого самомнения доктора Хлопстела с комком его воспоминаний в придачу. Собственно, это всё, что осталось от древнего волшебника. Обычно он не беспокоил её, разве что с тех пор Тиффани могла читать иностранные слова – точнее, стоило ей их увидеть, как в её голове скрипучим голосом доктора Хлопстела раздавался перевод. Больше волшебник никак себя не проявлял, но на всякий случай она старалась не раздеваться перед зеркалом.)))

Черепа были закапаны свечным воском, и люди то и дело нервно косились на них, пока находились в комнате.

А когда все слова были сказаны, станок замолкал, повисала оглушительная тишина, госпожа Вероломна поворачивалась в своём кресле на колёсах лицом к посетителям, снимала повязку с затянутых жемчужно-серыми бельмами глаз и говорила:

– Я выслушала. Теперь я посмотрю. Посмотрю и увижу истину.

Многие люди не выдерживали взгляда слепых глаз, уставившихся на них при свечах, и кидались наутёк. Эти глаза не могли видеть лиц, но, казалось, могли читать в душах. Чтобы выдержать пронизывающий взгляд госпожи Вероломны, надо было быть или очень честным, или невероятно глупым.

Поэтому никто никогда не оспаривал её решения.

Ведьмам не положено брать плату за работу, но каждый, кто приходил к госпоже Вероломне с просьбой помочь разрешить спор, приносил ей подарок. Обычно это было что-то съестное, но иногда – чистая ношеная одежда (чёрная) или пара старых башмаков подходящего размера. Если госпожа Вероломна решала спор не в вашу пользу, то, по общему мнению, не стоило пытаться забрать подарок, ведь зачастую бывает очень досадно проснуться поутру кем-то маленьким и липким.

Говорили, тот, кто осмелится солгать госпоже Вероломне, умрёт страшной смертью в ближайшую неделю. Говорили, что короли и принцы приходят к ней тайком по ночам, чтобы просить помощи в великих государственных делах. Говорили, у неё в подполе лежат груды золота и сторожит их трёхголовый демон с огненной шкурой, который откусывает нос любому, кто туда сунется.

Насчёт двух из этих утверждений у Тиффани имелись глубокие сомнения. Насчёт третьего она точно знала, что это неправда, потому что однажды спустилась в подпол, прихватив на всякий случай ведро воды и кочергу, но не обнаружила там ничего, кроме груд картошки и моркови. И мышки, которая внимательно уставилась на неё.

Тиффани не боялась, а если и боялась, то не слишком. Во-первых, если только демон не наловчился маскироваться под картошку с морковкой, его, скорее всего, не существует. А во-вторых, хотя госпожа Вероломна жутко выглядела, жутко говорила, да ещё и пахла, как старый платяной шкаф, Тиффани она жуткой не казалась.

Ведьма должна уметь видеть с Первого Взгляда и думать Задним Умом. Первый Взгляд нужен, чтобы видеть то, что есть на самом деле, а Задний Ум – чтобы приглядывать за обычными мыслями, Здравым Смыслом, а то забредут куда не надо. Кроме Заднего Ума, у Тиффани был ещё Дальний Умысел, но она никогда не слышала, чтобы другие ведьмы упоминали о нём, а потому и сама про него помалкивала. Дальний Умысел мыслил довольно странно, был себе на уме и редко подавал голос. И он утверждал, что в госпоже Вероломне скрыто гораздо больше, чем кажется.

А однажды, вытирая пыль, Тиффани уронила череп «Енохи»…

…и неожиданно узнала о госпоже Вероломне гораздо больше, чем та согласилась бы открыть кому бы то ни было.

Тем вечером, когда они ели тушёную фасоль (чёрную, разумеется), госпожа Вероломна сказала:

– Ветер крепчает. Скоро пора выходить. В такую погоду я высоко не полечу. В окрестностях могут болтаться странные твари.

– Выходить? Мы куда-то идём? – спросила Тиффани.

Обычно они все вечера проводили дома, и поэтому каждый вечер тянулся целую вечность.

– Да, идём. Сегодня ночью будут танцевать.

– Кто?

– Вороны в темноте ничего не разглядят, а сова растеряется в суматохе, – продолжала ведьма. – Мне понадобятся твои глаза.

– Кто будет танцевать, госпожа Вероломна?

Тиффани любила танцы, но здесь, в горах, их, похоже, не устраивали вовсе.

– Идти-то недалеко, вот только буря скоро нагрянет.

Пришлось смириться, что госпожа Вероломна ничего не скажет. Но её слова разожгли любопытство Тиффани. Кроме того, размышляла она, будет очень познавательно увидеть тех тварей, которых сама госпожа Вероломна считает жуткими.

Конечно же, по такому случаю госпожа Вероломна решила надеть свою остроконечную шляпу. Тиффани терпеть не могла, когда её наставница это делала. Приходилось стоять перед старухой и смотреть на неё, не отводя взгляда, а в глазах делалось щекотно, потому что ведьма использовала её вместо зеркала.

К тому времени, когда они поужинали, ветер уже завывал в лесу, словно дикий тёмный зверь. Стоило приоткрыть дверь, как он рванул её на себя и вломился в комнату, аж нити основы на ткацком станке загудели.

– Вы уверены, что нам надо идти? – спросила Тиффани, пытаясь закрыть дверь.

– Да как ты можешь! И думать не смей, будто я не пойду! Кто-то должен смотреть на танец! Я ни разу его не пропустила! – Госпожа Вероломна была вся какая-то взвинченная, вся на нервах. – Мы должны идти! А ты должна одеться в чёрное.

– Госпожа Вероломна, вы же знаете, я не ношу чёрное, – сказала Тиффани.

– Нынешняя ночь требует чёрного. Наденешь мой плащ. Не тот, который лучший, а тот, что чуть поплоше.

Это было сказано с истинно ведьмовской твёрдостью, как будто госпоже Вероломне и в голову не могло прийти, что её ослушаются. Ей было 113 лет. Уйма времени, чтобы отточить мастерство непререкаемости. Тиффани не стала спорить.

Не то чтобы я что-то имела против чёрного цвета, думала Тиффани, надевая плащ, чуть поплоше лучшего, просто это не моё. Когда люди говорят, что ведьмы ходят в чёрном, они на самом деле имеют в виду, что чёрное носят старухи. И вообще, я же не наряжаюсь в розовое и всякое такое…

Потом ей пришлось завернуть часы старой ведьмы в обрывки старого покрывала, так что их вечное «тонк-тунк» превратилось в «тонк-тунк». О том, чтобы оставить их дома, и речи не шло. Госпожа Вероломна всегда держала часы при себе.

Пока Тиффани собиралась, ведьма с диким скрежетом завела часы. Она постоянно их подзаводила. Порой она делала это в самый разгар судилища, и все в комнате пугались ещё больше.

Когда они двинулись в путь, дождя ещё не было, но на головы им градом сыпались сорванные ветром листья и ветки. Госпожа Вероломна боком сидела на метле, мёртвой хваткой вцепившись в ручку, а Тиффани шла рядом и вела метлу на буксире при помощи обрывка бельевой верёвки.

В небе ещё догорал алый закат, и прибывающая луна висела высоко, но под ней неслись размазанные ветром облака, наполняя лес скользящими тенями. Ветви над головой стучали друг о друга, где-то в отдалении с грохотом свалился отломившийся сук.

– Мы пойдём в сторону деревень? – спросила Тиффани, силясь перекричать шум бури.

– Нет! Ступай по тропе через лес! – крикнула в ответ госпожа Вероломна.

О, подумала Тиффани, неужели это будут пресловутые «танцы без ничего», о которых я столько слышала? То есть на самом деле не так-то много я о них и слышала, потому что стоит кому-то обмолвиться про эти самые танцы, как ему тут же велят замолчать. Так что при мне о них почти не говорили, но не говорили весьма красноречиво.

Танцы нагишом были из тех вещей, которыми, по мнению большинства людей, занимаются ведьмы, хотя сами ведьмы придерживались другого мнения. И Тиффани могла их понять. Даже жарким летом ночи не такие уж тёплые, а ещё надо опасаться ежей и чертополоха. Кроме того, просто невозможно представить, чтобы особа вроде матушки Ветровоск танцевала без… словом, совершенно невозможно представить. А если попробуешь – голова взорвётся.

Волоча за собой на верёвке парящую у самой земли метлу с госпожой Вероломной, Тиффани углубилась в лес. Ветер к этому времени уже стих, но холодный воздух, который он принёс, остался. Тиффани порадовалась, что на ней тёплый плащ, пусть и чёрный.

Она устало шагала по лесным тропам, сворачивая там, где велела госпожа Вероломна, пока не разглядела за деревьями, в небольшой впадине, огонёк костра.

– Стой! И помоги мне спуститься, – сказала старая ведьма. – И слушай внимательно, девочка. Запоминай правила. Во-первых, ничего не говори. Во-вторых, смотри только на танцоров. И, в-третьих, стой смирно, пока они не закончат плясать. Повторять не буду!

– Хорошо, госпожа Вероломна. Тут так холодно…

– И будет ещё холоднее!

Они пошли на свет костра в отдалении. «Что толку ходить на танцы, если можно только смотреть, как танцуют другие? – думала Тиффани. – Тоже мне, развлечение…»

– Это тебе не развлечение, – сказала госпожа Вероломна.

В круге света двигались силуэты, Тиффани различила мужские голоса. Когда ведьмы подошли к кромке впадины, кто-то залил костёр.

Раздалось шипение, среди деревьев поднялись клубы дыма и пара. Всё случилось очень быстро и жутко. Единственное, что выглядело здесь живым, умерло.

Сухие листья хрустели под ногами. Небо расчистилось, и среди деревьев заблестели лужицы лунного света.

Тиффани не сразу поняла, что в центре свободного от деревьев пространства, на дне впадины стоят шестеро мужчин. Должно быть, они были с ног до головы в чёрном. В лунном свете они казались дырами в непроглядную пустоту, прорезанными в форме человеческих силуэтов. Они стояли по трое в ряд, друг напротив друга, так неподвижно, что спустя какое-то время Тиффани задумалась, не мерещатся ли они ей.

Потом глухо и ровно забил барабан: бум… бум… бум…

Удары раздавались где-то полминуты и стихли. Но ровный ритм продолжал звучать в голове Тиффани, и, возможно, не только в её голове, потому что танцоры на поляне еле заметно кивали ему в такт.

А потом пустились в пляс.

Тишину нарушал лишь мерный топот башмаков сходящихся и расходящихся танцоров. Но вскоре Тиффани сквозь беззвучный барабанный бой, гудящий у неё в голове, расслышала и другой звук. Её нога по собственной воле притопывала, отбивая ритм.

Тиффани не впервые слышала этот барабан. Они уже видела похожий танец. Но тогда было тепло и светило солнце. И на одежде танцоров были нашиты бубенчики.

– Это же моррис, весенний танец![8] – прошептала она не так чтобы совсем тихо.

– Цыц! – шикнула госпожа Вероломна.

– Но это неправильно…

– Молчи, говорю!

Тиффани покраснела и обиделась. Со злости она нарочно оторвала взгляд от танцоров и посмотрела на дальний конец поляны. Там собрались какие-то люди – или, по крайней мере, отсюда они казались людьми. Рассмотреть как следует не удавалось, но, может, оно было и к лучшему.

Теперь она отчётливо чувствовала, как холодает. Листья трещали, схваченные первым морозцем.

Барабан в голове ухал по-прежнему ровно, однако Тиффани стало казаться, что к нему присоединились другие удары и всё вместе эхом отдаётся под черепом.

Госпожа Вероломна может шикать сколько влезет. Этот танец – тот самый, что по традиции танцуют весной. Но сейчас для него не время!

Танцоры морриса приходили в деревню где-то в мае. Никто точно не мог предсказать их появление, потому что по пути они обходили множество других деревень Меловых холмов, а в каждой деревне была пивная, что очень задерживало их продвижение.

В руках они держали палки, а на белых костюмах были нашиты бубенчики, чтобы танцоры не могли незаметно подобраться к кому-нибудь. Мало приятного, если такой танцор явится как гром среди ясного неба. Тиффани обычно поджидала их вместе с другими детьми на окраине деревни, а дождавшись, вместе со всеми бежала следом, пританцовывая на ходу.

А потом они плясали моррис на деревенском лугу под барабанный бой, стуча палкой о палку, а потом шли в пивную, и это означало, что наступило лето.

Тиффани так и не поняла, при чём тут приход лета. Они пляшут, и наступает лето – вот и всё, что знали взрослые. А отец сказал, однажды танцоры морриса так и не явились, и холодная мокрая весна сменилась промозглой осенью, а месяцы между ними были полны туманов, дождей и августовских заморозков.

Мерный барабанный бой заполнил всю её голову, путая мысли. Они что-то делают не так, что-то тут не так…

И вдруг она вспомнила: был ещё седьмой танцор, его звали Шут. Обычно это был маленький человечек в помятом цилиндре и одежде, расшитой разноцветными лоскутками. Он всё больше болтался поблизости, подставляя публике шляпу и ухмыляясь, пока кто-нибудь не бросит ему мелочь на пиво, но иногда клал цилиндр на землю и ввинчивался в танец. Всем казалось, что от такого вторжения пляска превратится в кучу-малу, но этого не происходило. Шут прыгал и вертелся ужом среди потных танцоров, и всякий раз оказывался там, где никого не было.

Перед глазами Тиффани плыло, словно весь мир кружился в хороводе. Она моргнула. Барабаны в голове грохотали уже оглушительно, будто гром, и голос одного из них был глубоким, как океан. Она забыла и думать о госпоже Вероломне. И о странных зрителях тоже. Остался только танец.

Он вился, как живой. Но где-то в его изменчивом рисунке постоянно оставалось пустое место. Тиффани понимала, что это место оставлено для неё. Госпожа Вероломна велела стоять смирно, но это было давно – и вообще, что она понимает? Откуда ей знать? Когда она сама в последний раз танцевала? Танец проник в самое существо Тиффани, он звал её. Шестерых недостаточно!

Она бросилась вперёд и запрыгнула в вихрь танца.

Она прыгала и кружилась среди танцоров-мужчин, а те сердито смотрели на неё, но она всегда была там, где не было никого из них. Барабаны достучались до её ног, и ноги сами несли её в танце.

И вдруг… оказалось, что рядом есть кто-то ещё.

Ощущение было, будто кто-то стоит за спиной… и одновременно впереди, и сбоку, и над головой, и под ногами – везде.

Танцоры замерли, но мир продолжал кружиться. Их чёрные силуэты были лишь немногим темнее сгустившейся вокруг тьмы. Барабаны умолкли, и один-единственный миг Тиффани парила, плавно поворачиваясь, не касаясь земли, раскинув руки, обратив лицо к звёздам, холодным и колючим, как иглы. Это было… чудесно.

Чей-то голос спросил:

– Кто ты? – И его вопрос повторило эхо, а может быть, чей-то ещё голос произнёс те же слова почти одновременно.

Снова заухал барабан, и танцоры врезались в Тиффани.

Несколько часов спустя в городишке под названием Кривопёс, далеко на равнинах, бросили в омут связанную по рукам и ногам ведьму.

В горах, где к ведьмам относятся с величайшим почтением, такого произойти никак не могло, но на широких просторах равнин до сих пор встречаются люди, которые верят самым гнусным россказням. Кроме того, им, как правило, просто нечем заняться по вечерам.

Что в этом происшествии было необычного, так это то, что перед утоплением ведьму напоили чаем и угостили печеньем.

А всё потому, что праведные кривопёсцы Следовали Завету Книги.

Книга называлась «Magavenatio Obtusis»[9].

Горожане понятия не имели, откуда взялась эта книга. Просто в один прекрасный день она обнаружилась на полке в какой-то лавке.

Разумеется, они умели читать. В современном мире читать-писать хоть немного, да приходится, без этого не прожить даже в Кривопёсе. Но они не доверяли книгам, как и людям, которые читают книги.

Однако эта книга была о том, как расправляться с ведьмами. И выглядела она солидно, в ней не было всяких длинных (а значит, подозрительных) слов вроде «бланманже». Ну наконец-то, сказали добрые горожане, хоть одна полезная нашлась среди этих книжонок! Конечно, кто бы мог подумать, но помните, как оно обернулось с той ведьмой в прошлом году? Ну, которую мы макали в воду, а потом пытались сжечь живьём, а она оказалась слишком мокрая, нипочём не хотела гореть и удрала? Ну так вот, больше нас так не проведёшь!

Особенное внимание горожане уделили следующему отрывку:

Если вы поймали ведьму, крайне важно не причинять ей никакого вреда (раньше времени!). Ни в коем случае не пытайтесь её сжечь! Это ошибка, которую часто совершают неопытные охотники на ведьм. От огня ведьмы только впадают в ярость и возвращаются ещё сильнее, чем прежде. Как всем известно, другой способ избавиться от ведьмы – бросить её в реку, пруд или омут.

Лучше всего действовать следующим образом.

Для начала заприте ведьму на ночь в умеренно тёплом помещении и дайте ей столько супа, сколько она попросит. Подойдёт морковно-чечевичная похлёбка, но для наилучшего результата рекомендуется использовать суп из картофеля и лука-порея на крепком говяжьем бульоне. Именно такой суп наиболее пагубно воздействует на магические способности ведьмы. Не давайте ей томатный суп – от него её сила только увеличится!

Для пущей надёжности положите по серебряной монете в каждый из ведьминых башмаков. Она не сможет их вытащить, потому что серебро обожжёт ей пальцы.

Выдайте ведьме подушку и тёплые одеяла. Так вы хитростью заставите её проспать всю ночь до утра. Заприте дверь и проследите, чтобы никто к ней не входил.

Примерно за час до рассвета отправляйтесь в комнату, где заключена ведьма. Возможно, вы думаете, что туда следует врываться шумно, с громкими криками. ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ! Войдите тихо, на цыпочках подкрадитесь к постели и поставьте возле спящей ведьмы чашку чая, после чего аккуратно отойдите обратно к двери и вежливо кашляните. Это очень важно. Резко разбуженная ведьма может натворить страшных бед.

Некоторые специалисты рекомендуют подать к чаю шоколадный пряник. Другие пишут, что имбирного печенья будет вполне достаточно. Главное, если вам дорога жизнь, никогда не предлагайте ведьме пресных галет, от них у неё из ушей посыплются искры.

Когда ведьма проснётся, прочтите приведённое ниже магическое заклинание. Оно не позволит ей обернуться пчелиным роем и улететь:

СЕБ ЛАБЯ ЕН МЕРОГ[10]

После того как ведьма допьёт чай, свяжите ей руки и ноги, используя первый боцманский узел, и бросьте в воду. ВАЖНО! Постарайтесь сделать это до рассвета. Бросив ведьму в пруд или омут, немедленно расходитесь, не вздумайте оставаться посмотреть!