И все-таки это судьба E-Book

Лариса Райт

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Островок счастья. Романы Л. Райт
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 366

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Что будет, если в перекрестье личных интересов трех женщин попадет один мужчина? Бедняжке наверняка не поздоровится, и лучшее для него – побыстрее уносить ноги. А судьба уж сама расставит все по своим местам.

Leseprobe

Лариса Райт И все-таки это судьба (сборник)

© Ройтбурд Л., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Повесть

И все-таки это судьба

Мила

Мила собиралась выключить компьютер. Время позднее. Давно пора отправляться домой. Хотя делать там нечего. Нет никого, даже рыбок. Как-то завела, попробовала. Алка, подруга, зудела: «Подумаешь, командировки. Сейчас есть такие капсулки с кормом – на целый месяц можно рыбешек оставлять». Уговорила. Тем более что месяцами Мила не отсутствовала. Уезжала часто, но максимум на неделю. От голода рыбки не сдохли, померли то ли от эпидемии, то ли от грязной воды. Менять ее Мила постоянно забывала, а спохватилась тогда, когда три рыбешки уже плавали кверху брюхом, и остальным тоже помочь уже было ничем нельзя. Поставив на себе клеймо «Безответственная», она с живностью в доме покончила. Так что из ожидающих только кактус на окне. Польешь раз в месяц, и спасибо. В общем, спешить некуда. Сиди себе, Мила Анатольевна, сорокалетняя одинокая мышь, копайся в своих бумажках. Листай документы, сверяй данные. А вдруг подчиненные где-то напортачили, что-то просмотрели? Тогда Милин отдел вылетит из передовых, и прощай премия, а с ней и новая машина, и поездка в Перу. Нет, прощаться с мечтой не хотелось. «Вот только почту еще раз проверю и пойду», – подумала Мила, открыв «аутлук». Написать могли и из Америки, и из Австралии. Там работа только начинается.

Сообщений было штук двадцать. Сплошной спам – ничего интересного. Мила автоматически отправляла хлам в «корзину». Механически кликнув на очередное послание и заметив, что оно исчезло с экрана, почувствовала, как мгновенно вспотели ладони. Ну вот, приехали. Свершилось. Она полезла в «корзину» и раскрыла оповещение с сайта знакомств. Так и есть. Экран монитора загадочно объявлял: «Вам сообщение». Мила зажмурилась и осторожно открыла правый глаз. Слова все еще были на экране. И открытый левый тоже не заставил их исчезнуть. Мила прислушалась к себе. Что она чувствует? Волнение? Предвкушение? Ожидание? Может быть, радость? Нет, нет и еще раз нет. Все это было три месяца назад, когда она, поддавшись на уговоры той же Алки, разместила-таки анкету на злосчастном сайте. Злосчастном потому, что столь безрассудный поступок выбил ее из колеи на целых две недели. Непозволительная роскошь для начальника отдела крупной компании – столько дней думать не о работе, а о перипетиях своей личной жизни. А она лишь этим и занималась. Каждые десять минут проверяла свой аккаунт и постоянно нервничала. Почему ей не пишут? И что делать, когда напишут? А если не напишут? И как все-таки лучше?

Написали. И она сразу поняла, что делать. Ну, если не сразу, то после третьего прочтения. Первое письмо сначала ей понравилось. Да и фото было вполне себе. Мужчина лет пятидесяти в очках и белом халате. Мила обрадовалась: врач или ученый. И речь у него была спокойная, мягкая, но ровная и уверенная в себе.

Здравствуйте, Мила.

Мне кажется, мы удивительно подходим друг другу. Мы обязательно должны встретиться и пообщаться. Я уверен, что судьба дает нам шанс…

Ну, какой женщине такие слова не понравятся?

…Я счастлив, что мне удалось разглядеть в вашем письме главные строки. Вы так удивительно пишете о своей любви к животным…

Ах да, это снова по наущению Алки. Подруга утверждала, что так она привлечет к себе собачников, кошатников, лошадников и всех остальных, кто не равнодушен к братьям нашим меньшим.

– Ну и что? – попробовала сопротивляться Мила. – Зачем они мне сдались?

– Они что, не мужики разве?

– Ну и другие есть.

– Где? – Алка развела руками и огляделась. – Что-то ни одного не видно. Вот прочитает твою анкету какой-нибудь любитель черепашек и подумает: «Хорошая женщина. Только вдруг она моих красноухих терпеть не может». И что?

– Что?

– И не напишет. Понятно?

– Понятно.

Слова о любви к животным были добавлены. И, надо же, сыграли свою роль. Ну-ну, что там дальше? Почитаем.

…Мне тоже очень нравятся звери. Особенно пушистые. У них такая бархатистая шерсть, которую приятно расчесывать и гладить…

Наверное, этот врач очень одинок, если он так мечтательно рассказывает о том, как гладит своих питомцев.

…К сожалению, я не совсем понял из вашей анкеты, чем вы занимаетесь. Но надеюсь, вы расскажете мне при встрече. Назначайте, милая Мила, время и место.

С искренним уважением к вам,

Василий…

Письмо было хорошим от первого слова до предпоследнего. А последнее Мила едва не пропустила. Но все-таки разглядела и, прочитав в самом конце «таксидермист», расхохоталась до неприличия. Слава богу, в ее компании еще не было стеклянных кабинетов, и она могла себе позволить этот смех без перешептываний за спиной. Но смеялась, видно, все-таки слишком громко. Уже через секунду в дверях торчала голова помощницы Эллы.

– Все в порядке? – Голос елейный, в глазах – безумное любопытство.

– Да. – Мила махнула рукой и, как только Элла скрылась, удалила письмо «любителя животных». Надо было, наверное, показать Алке для наглядности и пущей убедительности, но не хотелось оставлять эту грязь в своей почте. Для надежности Мила исправила и свою анкету. Уж как-нибудь обойдется она без собачников и кошатников. Лучше сказать, что любит ходить в театр. Будут ей писать интеллигентные люди. Чем плохо? И плевать, что она в театре уже три года как не была. Поход на елку с сыном подруги не в счет. Но ведь она же любит театр. Значит, не врет.

Театрал нашелся через пару дней. Писал о великолепной игре Табакова в МХТ, новой постановке «Современника», втором дыхании «Таганки». Он сообщал о своих любимых режиссерах и утверждал, что «Гамлет» в постановке Стуруа ничем не уступает решению Серебренникова.

…А если бы вы только видели новую постановку Чусовой. Она буквально завораживает искренностью эмоций и великолепной актерской игрой. Надеюсь…

Мила даже споткнулась на буквах в предвкушении приглашения в театр. Натура, конечно, слишком романтичная. Не чета ей – твердой, решительной, лишенной сантиментов. Ранимая душа. Ну, ничего. В конце концов, она не опору ищет. На нее давно уже можно опереться самому. Ей нужен друг, родной человек. Тот, с кем можно поговорить, пообщаться, в театр вот сходить. Итак, что там дальше? Надеюсь, надеюсь…

Надеюсь, вы окажете мне услугу и приобретете пару билетов на этот спектакль. Честное слово, не пожалеете! Напишите, где и когда сможем произвести обмен. «Утром деньги – вечером стулья». И смайлик в придачу. Только смеяться теперь не хотелось. Совсем.

– Да ладно, сходи, купи у него билеты, – посоветовала Алка. – А если вы друг другу понравитесь?

– Уже понравились. – Мила разозлилась на подругу. – Ну что ты несешь?! Он спекулянт!

– А может, и нет? Вдруг он просто не может пойти, а тебе по номиналу продаст или еще дешевле.

– Тогда, значит, у него есть с кем ходить по театрам. И вообще, не говори ерунды!

Алка обиделась и самоустранилась. А Мила получила третье послание. Письмо как письмо. Зовут Роберт. Сорок пять лет. Дважды был женат, детей тоже двое. Работает менеджером. А кто сейчас не менеджер? Квартира съемная, машина кредитная. Среднестатистический такой мужчина. Фото тоже непримечательное: костюм серый, галстук в полоску, глаза уставшие, волосы поредевшие. Все как должно быть в его возрасте и ситуации. В общем, давайте встретимся, и никакого подвоха. Чучел зверей не делаю, билетами не приторговываю. Решила рискнуть.

Встречу назначили в кафе в парке Горького – место людное, не пафосное и бюджетное. Судя по всему, кавалер свободными финансами не обладал. Первое впечатление он произвести постарался: пришел заранее, принес три хризантемы, нарядился все в тот же костюм и галстук. В общем, с понятиями человек, культурный. Потом все больше о Миле расспрашивал. Правильно, женщине надо демонстрировать, что она интересна. А если только о себе, любимом, трепаться, так и не выйдет ничего. Миле, правда, долго о себе рассказывать нечего. Выросла, выучилась, работает – вот и весь сказ. Или что там еще? Не была, не участвовала, не привлекалась. Хотя вот о первом она может. Поездила достаточно и по Европе, и по Азии, даже до Австралии успела долететь. Она начала о путешествиях, но заметила, что Роберт как-то сник. Поняла – не его тема. Видно, нет у человека средств. Она не предполагала, что может не быть интереса. Кто не захочет увидеть туманы Лондона, минареты Стамбула, небоскребы Шанхая или сёрфингистов на пляжах Сиднея? Возможно, какой-нибудь отсталый недотепа. А Роберт производил впечатление человека интеллигентного, образованного, удрученного тем, что ему все это не по зубам. Мила поспешила исправить свою оплошность:

– Работа у меня такая. Закупками занимаюсь, вынуждена видеть товар лицом. Вот и летаю в страны-производители. По необходимости, понимаете?

– Понимаю, – кивнул он с видом человека, отлично знающего, что совмещать приятное с полезным – редкое везение в наши дни.

– А вы как предпочитаете занимать досуг? – Мила мысленно обругала себя за витиеватую фразу. Досуг какой-то вместо свободного времени. Но Роберт этого не заметил. Ответил спокойно:

– Футболом не увлекаюсь, как, впрочем, и хоккеем. Так что никаких спортбаров и полуночных бдений у телеэкрана. Я природу люблю. Рюкзак за плечи и вперед. Так, чтобы идти, тащить груз, уставать. Нравится мне преодоление. Когда уже на последнем издыхании и кажется, что не справишься. А потом секунда, и ты стоишь на вершине, перед тобой простор, красота и свобода. – Он смотрел на Милу с ожиданием одобрения. Она удивилась тому, как в секунду изменились его глаза. До этого какие-то потухшие и вялые, они мгновенно преобразились, засияли восторженным светом. И сам Роберт будто возмужал, окреп, как-то вырос и раздался в плечах. Миле стало совестно, что она не может разделить его чувств. Мысль о походе, да еще с грузом за плечами, если честно, никогда не вызывала у нее воодушевления. Тем более теперь, когда, случалось, она доползала до дома чуть живая от усталости и сил хватало только на то, чтобы налить себе чашку чая. И не заваривать, конечно. Какое там! Так, по-быстрому, пакетик кинуть, выпить маленькими глотками и спать, спать, спать. Какой поход? Какой рюкзак? В отпуск только на море – растянуться звездочкой и неделю не шевелиться. Нет, случалось, ездили с Алкой в Европу. В Париж или Рим. Но там как-то тоже неспешно, в удовольствие. Не как большинство туристов с высунутым языком по всем музеям, а в основном по кафешкам. Выпить кофейку – и смотреть, смотреть, смотреть. На Эйфелеву башню, на собор Святого Петра, на Вестминстерское аббатство. И чувствовать величие человека, а не природы. В Миле прекрасно существовал законченный урбанист. Природу она могла оценить только на полотнах Айвазовского и Левитана.

Один раз (лет двадцать назад) отправилась со студенческой компанией в двухдневный поход. Кажется, праздновался чей-то день рождения, отказываться было неудобно. В общем, пришлось собрать волю в кулак, одолжить у знакомых спальник, купить пару банок тушенки и отправиться на берег какой-то реки. До вечера все было в относительном порядке. Да нет, даже хорошо было. Ребята расставили палатки, наловили рыбы. Девчонки сварили уху. Тушенка не пригодилась. Затем сидели у костра и горланили песни под гитару. Миле тогда даже показалось, что один из ребят посматривает на нее с интересом. А потом разразился ливень, и вся прелесть похода улетучилась в одно мгновение. Вмиг промокшие студенты набились в палатки. Туда же набились комары, от укусов которых не спасали даже спальники. К утру у Милы распухло лицо, окоченели ноги, а настроения не осталось совсем. Другие радовались выглянувшему солнцу, бегали босиком по мокрой траве, самые отчаянные даже купались в еще холодной весенней реке. Мила же сиднем сидела на пеньке и думала, почему она не взяла с собой что-нибудь от аллергии и когда же все это закончится: и веселье, и дурацкие песни, и главное – сам поход. Когда к середине дня стало понятно, что компания намерена задержаться в лесу у реки еще на сутки и продолжать мужественное сражение с комарами, Мила молча надела так и не высохшие кроссовки и в одиночку побрела назад к цивилизации.

Вторым серьезным столкновением с природой стала для нее поездка в Альпы. Она тогда еще не умела толком кататься на горных лыжах. Так, пара уроков с инструктором на московских спусках перед поездкой. В горы отправились впятером: две супружеские пары и Мила – не пришей кобыле хвост. Мало того, что одна, так еще и неумеха. Денек с ней помыкались, покатались «по холмикам», да и послали в школу. Дня через три Мила почувствовала в себе уверенность и присоединилась к компании. Было здорово. Лететь по склону вперед, чувствуя и бесстрашие, и легкость, и волнение одновременно. А потом сесть в кафе, подставив лицо яркому полуденному солнцу, и любоваться ярким синим небом, белоснежными вершинами и зелеными соснами.

После обеда, едва они отъехали от кафе, на Милу налетел такой же «любитель гор», как она, пятнадцатилетний мальчишка, едва научившийся хоть как-то владеть своим телом. Тут не совладал – сам упал и Милу свалил. Подросток отделался легким испугом, Мила получила разрыв мениска и очередное доказательство того, что человек в ее случае только жертва господствующей природы. Какая красота? Какое величие гор, если впереди две операции, три месяца восстановления и резкая тошнота лишь от словосочетания горные лыжи.

В общем, отношения с природой у Милы не складывались. Разве что море она любила. Да и то странною любовью. Далеко не плавала, за приливами и отливами не наблюдала. Лежала себе на берегу, загорала, читала книжки. Вот и вся любовь. А чтобы на яхте вокруг острова – это нет, укачивает. Съездить поплавать в бухте или попрыгать с камней – тоже нет. А какое там дно? Не опасно ли? Хватит с нее одного мениска, напрыгалась уже. А тот идиотский случай в Португалии! Мила была просто свидетелем, но запомнила на всю жизнь. Этот детский крик, распахнутые от ужаса глаза, сумасшедший бег к берегу. «Акула! Акула!» – кричала двенадцатилетняя девочка и пыталась выскользнуть из цепких объятий океана. Пляж вскочил на ноги, люди заметались, но тут же остановились. Многие снисходительно улыбались, некоторые откровенно корчились от смеха, хотя девочка продолжала бежать и вопить. Мила тоже увидела, в чем дело. Прямо за испуганной жертвой из воды выходили два аквалангиста в черных гидрокостюмах. Их девочка и приняла за грозного хищника. Она сама уже увидела свою оплошность и смеялась вместе со всеми. А Мила даже улыбнуться не могла себя заставить. В голове пульсировала одна мысль: «Это могла быть акула. Они живут в океане».

Мила могла бы сойти за трусиху. Но сама она себя такой не считала. Казалась себе скорее рассудительной, избегающей риска личностью. А зачем рисковать? Совершенно ни к чему. Наверное, у нее в организме была хорошо налажена выработка адреналина. Подпитка извне не требовалась. Скорость за рулем – шестьдесят, дорогу переходим на зеленый свет, никаких полбокала перед поездкой. Руки моем с мылом, чай пьем без сахара – здоровая необходимость. Да, и никаких походов. Там комары, медведи, маньяки, оголтелые подростки и еще та самая природа, которая однажды может оказаться сильнее.

В общем, разделить восторгов Роберта Мила никак не могла. Но она была вежливым человеком. Поэтому с улыбкой заметила:

– Вы, наверное, часто так путешествуете.

– Стараюсь каждое лето, – с гордостью ответил он. – Теперь вот и детей приобщаю. – Был женат дважды. Имею сына и дочь. – Ну, сын у меня уже тертый калач. С ним мы и на Алтае сплавлялись, и Карелию вдоль и поперек исколесили, а вот с дочей летом только в первый раз ходил. Намучился…

– Что так? – Миле разговоры о походных мучениях были совсем не интересны. Она уже поняла – вариант не ее. Но воспитанность не давала оборвать беседу.

– Так девочка ведь. Волосы у нее длинные. А я по косичкам не специалист. У вас вот тоже стрижка. Я уж и не знаю, справитесь ли вы с лентами и резинками.

Мила как-то позабыла о вежливости, бросила грубовато:

– Невелика наука!

Роберт предпочел не заметить ее ехидства, обрадовался:

– Вот и договорились. Значит, в следующий раз идем вместе.

– Непременно. – Мила выдумала срочные дела, оставила фальшивый номер телефона и отправила Роберта в черный список своих корреспондентов на сайте знакомств.

– Ну и дура! – злилась Алка. – Могла бы жизнь устроить.

– Где? – хохотала Мила. – В Карелии?

– Да уж лучше в Карелии с мужиком, чем в Москве одной.

– Нет уж, дорогая, я как-нибудь обойдусь.

На этом знакомства по Интернету закончились. Как-то сами собой. Мила перестала ждать, да и писать ей перестали. Была еще парочка сообщений. Одно от юного альфонса, прямым текстом пишущего о желании удовлетворять физические потребности немолодой женщины в обмен на удовлетворение его материальных. Тут веселилась Алка:

– А что, Милка, ты у нас женщина одинокая. Могла бы и попробовать гусарского тела.

– Нет, Ал, он немолодую женщину просит, а я еще хоть куда. – И обе ржали как лошади, словно были все еще девчонками, сидящими за одной партой и обсуждающими мальчишек-одноклассников.

Второе письмо оказалось, наоборот, от дядечки за шестьдесят, который почти требовал, чтобы Мила заняла место его умершей супруги, потому что ему «очень непривычно самому себя обслуживать».

– Привыкнешь, – пообещала Мила и вернулась к обычной жизни, без знакомств по Интернету, почувствовав такую свободу! Ни волнительных ожиданий, ни тщетных надежд, ни горьких разочарований. К черту этих мужиков. Ну какой от них толк? Зарабатывать Мила сама умеет. Полку прикрутить или унитаз починить – на это специалисты найдутся. Поговорить по душам? А Алка на что? Они почти всю жизнь вместе. Ближе ее уже и не найдется души. Да и мама еще. Какой мужчина ее заменит?

– Сексуальный, – отвечала Алка на этот вопрос подруги и потешно дергала бровями. Хотела выглядеть кокетливо, а получалось смешно. Мила и смеялась.

– Да на кой мне это?

– А ты что, старуха? Сама же говоришь: молодая. Ну и как же без секса?

– Ну, – смущалась Мила, – как-то так… – Потом смелела и шла в атаку: – У тебя у самой каждый день, что ли?

– Нет, конечно, – теперь смущалась Алка. – Но ты же знаешь, что случается.

– Случается, – передразнила Мила. – Можно и без случайностей обойтись. – Намек на Алкину супружескую неверность.

– Да что ты на меня-то равняешься. Мы с Лешкой уже двадцать лет вместе, поднадоели друг другу. Это, между прочим, нормально, иногда по сторонам посмотреть.

– Ну вот и зачем мне это нужно? Сейчас безумие страстей, а потом поднадоесть друг другу.

– Так потом ты уже на пенсии будешь. Тут о здоровье надо думать, а не о любви.

– Ал, о любви положено думать в любом возрасте.

– Это все романтика. К реальной жизни не имеет никакого отношения.

– Да пошла эта реальная жизнь!

Алка обиделась почти на неделю. Не звонила пять дней. Потом все-таки прорезалась. Завопила в трубку:

– Я не поняла, кто из нас практик и реалист, я или ты?

– Я, конечно, я, – тут же легко согласилась Мила.

Это было сущей правдой. Она всегда была более рассудительной, осторожной и принципиальной, чем подруга. Спокойная, уравновешенная Милочка умела предвидеть ситуацию и не поддаваться порывам и чувствам в отличие от резкой, импульсивной и очень эмоциональной Аллочки. Подруга предлагала прогулять школу.

– Потом догонять, объясняться, переживать, – лениво тянула Мила.

– Я ушла из дома, – как-то объявила пятнадцатилетняя Алла. – Мама сказала, что Вовка мне не пара.

– Ясно. Пойдем ко мне поужинаем, а потом домой почапаешь.

– И не подумаю!

– А ты не думай, иди просто.

– Это почему еще?

– Потому, что мама права.

– Да ты что, Милка, не на моей стороне разве?!

– На твоей, конечно! Я всегда на твоей. Вот уйдешь ты из дома. Куда подашься? К Вовке своему на голову свалишься? Давай, дорогой, жениться. Школу бросаем – дуем работать. Если даже твой обожаемый Вовка обрадуется такой перспективе, в чем я очень сомневаюсь, то ненадолго. Потом до него дойдет, что, если бы не твой финт ушами, он мог бы жить припеваючи еще лет семь до окончания института. Да и тебе зачем вся эта канитель?

– Какая? – Алка растеряла свою решительность.

– Ну, шмотки ему стирать, еду готовить. Это пока все прекрасно. Встретились, пообжимались, помечтали о вечном и разошлись каждый к своей мамочке под крылышко, а семейная жизнь, знаешь ли, не такая простая.

– Так чего, возвращаться, что ли? – Алла чуть не плакала.

– Конечно!

– А как же Вовка?

– Да встречайся ты со своим Вовкой. Он что, обязан тете Нине нравиться?

– Но она же может запретить с ним общаться!

– Запретила?

– Пока нет, но…

– Алка! Ну что ты все время мчишь вперед паровоза?!

Так было всегда. Алла тянет. Мила тормозит. Иногда Алла слушается, но чаще злится. Пословица «Тише едешь – дальше будешь» не для нее. Она говорит: «Под лежачий камень вода не течет» – и мчит вперед на всех парусах. Алла все делала быстро. Быстро выскочила замуж, быстро родила двух детей, быстро завела любовника, потом второго, потом третьего, потом никакого (надоело). Успела окончить два института и многочисленные курсы, поработала по всем приобретенным профессиям, посидела в домохозяйках, побывала владелицей бизнеса, а теперь уверяла Милу, что нашла дело своей жизни:

– Буду свахой.

– Кем?

– Свахой. Ну, помнишь Гундареву в «Одиноким предоставляется…».

– А кого сватать-то будешь?

– Вот с тебя и начну.

– Ага. А мне больше не надо. С меня Интернета хватило.

– Мил, да у тебя не получилось ничего, потому что ты там правду-матку понаписала.

– А что, надо было врать? Работаю в цирке, дрессирую львов. И как я потом буду зверей предъявлять?

– Надо приукрашивать. Вот ты пишешь: ответственная. Ты что, на работу устраиваешься? Или, например: дети – продукт, требующий больших усилий…

– А ты не согласна, что для их воспитания нужно много сил?

– Я не согласна с тем, что дети – продукт.

– Очень странно. По-моему, ты по первому образованию биолог. Две клетки соединили, получили продукт.

– Мила, твоя ученость и образованность никому там, – Алла кивнула на компьютер, – не нужна! Проще надо выражаться, проще. Дети – цветы жизни. Хочу.

– Ну, в этом желании я не уверена.

– И слава богу, что хотя бы об этом хватило ума умолчать. Если туда, – очередной кивок в сторону монитора, – и забредает нормальный мужик, то с мечтами о семейном счастье. Чтобы любовь, чтобы детишки сопливые, понимаешь?

– Не понимаю! Отстань! – И Мила выкинула из головы всю эту переписку, знакомства и дурацкое ожидание. Компьютера в ее жизни и без того больше чем достаточно. Куда лучше приходить домой и тратить время на интересную книгу или хороший фильм, а не на блуждание по дебрям Сети в поисках неизвестно чего. Вернее, кого.

Алка, конечно, стала бы возражать. Предложила бы кучу способов определения того типажа, который необходим именно Миле. Только в Алкины определения Мила не верит. Ей бы в самой себе разобраться. У нее на каждый плюс в мужчине найдутся двадцать пять минусов. Ну, про Роберта и говорить нечего. Походы – это даже не двадцать пять минусов, а сразу все пятьдесят. Но даже если без крайностей. Вот, например, Антон Бирданов – начальник параллельного отдела. Допустим, он свободен и проявляет к Миле внимание. Мужчина интересный, старше на пару лет. Умен, образован, успешен, культурен. Зарабатывает прекрасно и тратить умеет. Великолепный собеседник. За кофе с сигареткой рассказывает кучу увлекательных вещей. Чем не подходящая партия? Казалось бы, замечательная во всех отношениях. Так ведь нет. У Милы и тут контраргументы. И что им делать вдвоем, таким занятым и успешным? Они только перекурить могут вместе, урвав у работы минут пятнадцать. У нее закупки – у него продажи. Когда она может позволить себе уйти в отпуск, у него самая горячая пора. Для того чтобы стать женой такого распрекрасного мужчины, надо осесть дома и производить продукты под названием дети? Кажется, у Антона их трое. Жена, конечно, домохозяйка. Он, правда, вроде бы даже гордится своей супругой и жалеет ее.

– Наталка моя уматывается побольше нашего. Одного в один кружок, другого в другой, третьего к врачу. И так каждый день. А еще ведь весь дом на ней и готовка. Я же никакой приползаю, толку что с козла молока.

Вот и сам признался, что толку от него никакого. Как сейчас тащит Мила свою квартиру на себе, так и волокла бы их совместное хозяйство. Только в нагрузку с детишками и с самим Антоном, у которого, между прочим, гастрит. Пельменей с сосисками не наваришь. Наталка ему в пароварочке рецепты изобретает. И детей у Милы нет, никто в грязной обуви по квартире не бегает, посуду не бьет, пол не царапает. Трудно вообразить, как, даже сидя дома, успевать со всем этим справляться. А представим, она остается работать. И что хорошего? Финансы позволяют нанять и повара, и уборщицу, и няню. И квартира будет ухожена, и муж накормлен, и дитё под присмотром. Только где гарантия, что лет в восемнадцать это дитё, встретившись случайно с матерью, например, на кухне, не спросит: «А вы, собственно, кто?» Нет, такого Миле не надо.

Или другой пример. Вот в соседнем подъезде, когда она еще была маленькой, жил такой добряк дядя Гена. Он выходил гулять с эрделем Дусей, и вокруг хозяина и собаки тут же образовывалась толпа ребятни. Дуся скакала, носила палочку, каждого норовила лизнуть в лицо. Дядя Гена травил анекдоты, показывал фокусы и дарил конфеты, что не иссякали в его карманах. Мила наравне со всеми заслушивалась его историями и иногда, встретив тетю Тому – жену дяди Гены, – думала о том, что, когда вырастет, непременно заведет себе такого мужа. И собаку тоже.

От собаки она и теперь не отказалась бы, а вот муж такой в ее жизненную схему больше не вписывался. Тетя Тома работала, дядя Гена вел дом. Так, конечно, было не всегда. Раньше оба работали в цирке. Она бухгалтером, он клоуном. Но цирк не уехал, а просто закрылся. Клоуны, понятное дело, разбежались. Большинство по другим циркам, а дяде Гене не повезло. У него уже был возраст и несколько прогрессирующих заболеваний, не слишком совместимых с клоунской профессией. Клоун ведь не просто весельчак, забавляющий публику. Это и немножко жонглер, и чуть-чуть акробат, и слегка фокусник, и еще дрессировщик. А у дяди Гены выросла грыжа в позвоночнике и развился артрит пальцевых суставов. Какое уж тут сальто-мортале! На манеже не покувыркаешься, булавы не половишь. Потыкался дядя Гена в пару цирков, провалил несколько показов, да и осел дома. Дусю вот завел – артрит дрессуре не мешает. В общем, внешне все прилично, а внутри наверняка чернота сплошная. Маленькой Миле дядя Гена казался бесхитростным весельчаком, а взрослая понимает: все эти дворовые представления – безутешная тоска по сцене. Вот приходит тетя Тома с работы, о чем они говорят? Она ему про свои балансы рассказывает. А он может только посетовать на то, что жизнь сломана, разбита, кончена. Вероятно, Мила утрирует, но даже если так, она не желает слушать чужое нытье о несложившейся судьбе. Ей нужен мужчина уверенный, всем довольный, легкий. Чтобы и поговорить можно было, и помолчать. Последнее, кстати, особенно. Бывает, так наговоришься за день, что дома челюсти даже размыкать не хочется. И это надо понимать.

Алка бы нашла такого понятливого. Ее институтская подруга Мадина замужем как раз за таким. Когда женились, скандал был… всем скандалам скандал. А как иначе? Он русский, она татарка. Она приучена вставать, когда мужчина входит в помещение, он – открывать перед женщиной дверь. У нее мать всю жизнь в длинных юбках проходила, а его в модных варенках и по сей день скачет. У нее дома вето на свинину, у него через день на ужин жареная свиная шейка. Но это всё мелочи жизни. Главное, она – мусульманка, он – православный. Скандал! Тогда, правда, все больше атеистами слыли, но это на людях, а в кругу семьи все-таки почитали традиции предков. И куличик на Пасху, и барашек на Курбан-байрам. Ну и вера, конечно. Это основное. Но вера верой, а сестра ее любовь победила. Вышла Мадина замуж за Сергея и ни разу не пожалела. Родители с обеих сторон со временем смирились. А что делать, когда внуки растут? С дедушкой Махмудом в деревне под Казанью на охоту ходят. С дедом Иваном в машинных моторах ковыряются. Отношения к вере все это не имеет никакого, а вот к любви самое что ни на есть прямое. В общем, семья получилась очень приличная. Мила их встречала в доме у Аллочки. И неизменно Сергей был на удивление обходителен со своей женой. И котик она, и зайчик, и «положить ли рыбки моей рыбке?», и «как скажешь, дорогая», и «посмотрите, как чудесно выглядит моя девочка». Мадина обводила всех царственным взглядом и лениво бросала:

– Заглохни, Серый.

И он улыбался совсем не расстроенной и не оскорбленной, а все понимающей улыбкой:

– Уже надоел тебе, да?

– Ага. И всем остальным тоже.

– Ну, тогда помолчу.

– Сделай милость.

Сергей замолкал, а Мадина веселилась вовсю. Хохотала с подружками, кокетничала с друзьями, но приходила пора отправляться домой, и она командовала:

– Серый!

Он в секунду оказывался рядом, подавая пальто и не забывая поцеловать руку, скулу или краешек плеча. Мадина, снова смеясь, ласково смотрела на мужа:

– Пошли уже.

– Пойдем, пойдем. – Он хватал ее за руку и тащил в мир, куда никому, кроме них двоих, входа не было. И все оставшиеся, не исключая Милы, чувствовали в этот момент острую зависть. Несдержанная Алка всегда говорила:

– Счастливые!

Мила внутренне соглашалась, но лишь на долю секунды. Потом представляла себя на месте Мадины и мгновенно ощущала приступ непонятной тошноты. В Сергее не было ничего противного. Внешность заурядная, но не отталкивающая. Хороший рост, подтянутая фигура. Немного лысоват, но это скорее плюс – хорошо вырабатывается тестостерон. Да и вообще, что плохого в том, что с тебя после многих лет брака все еще сдувают пылинки, оберегают и буквально смотрят тебе в рот? Вот это последнее Милу и смущало. Сергей не был недотепой. Он умел поддержать разговор, рассказать анекдот, выразить свое мнение. Но стоило порог комнаты переступить его жене, как от красноречия мужа не оставалось и следа. Он словно уступал ей пальму первенства. Как бы молча сообщая, что в ее присутствии все его слова и суждения будут мелкими и ничтожными.

Нет, о таком спутнике жизни Мила мечтать не могла. Это она хотела смотреть в рот и заглядывать в глаза. Пусть бы он обожал ее, подавая пальто и целуя руки, но не подобострастно кивая в ответ на ее указания. Она могла бы отставать на полшага, чтобы окружающие сумели лучше разглядеть и правильно оценить ее мужчину. А слепое Сережино поклонение не для Милы. Хотя все правильно. Оно для Мадины.

Тут очень кстати будет вспомнить еще одну знакомую пару. Как раз их случай вписывался в Милины размышления о собственном желательном кавалере. Муж – начальник, жена – заместитель. Вроде при деле, даже правая рука, а все же на вторых ролях. Нагрузку он жене распределяет. Знает, когда можно рассчитывать на ее помощь, а когда следует освободить для домашних дел, или для похода в салон, или еще для какой-нибудь мишуры, незаметной для обычного мужского глаза и мышления. Конечно, и этот товарищ ничего не планирует заранее. Сам заместитель ему сообщает о необходимом маникюре, родительском собрании или непожаренных котлетах. Мила долго считала этот союз идеальным и примеряла на себя, пока однажды не услышала, как заместитель просит начальника:

– Костик, мне бы постричься…

– А в выходные нельзя? – сказано довольно грубым, недовольным тоном.

– Ты же знаешь, в субботу нас Алехины пригласили, а до этого у Светочки танцы. А воскресенье… Ну, это неважно. Мне бы хотелось до субботы успеть, чтобы в гости во всеоружии. Ну, ты понимаешь…

Его нахмуренное лицо разгладилось. «Сейчас он скажет, что отведет дочку на танцы, а жена пойдет себе в парикмахерскую», – подумала Мила. Не тут-то было.

– А твоя мама Светку не отведет?

– Кость, она же в больнице. Давление. Ты разве забыл?! – Голос заместителя слегка дрогнул.

Начальник смутился.

– Да-да. Я что-то… Извини, в общем. Иди давай, в эту свою парикмахерскую. Только возвращайся быстрее.

«Я бы обиделась», – мгновенно решила Мила и, обведя взглядом присутствующих, поняла, что так поступило бы большинство дам на ее месте. Но жена Костика и не думала дуться. Скорее всего, ситуация для нее была привычной. Она радостно поблагодарила и помчалась приводить себя в порядок. Мила раз и навсегда вычеркнула типаж Константина из возможных кандидатов себе в мужья.

– Это все потому, что нормальных мужиков не осталось, – говорила она маме, когда та в очередной раз заводила песню о дочкином одиночестве. Милу такие разговоры давно не раздражали. Понятны ведь мамины страхи. Дочь одинока – значит, не устроена. И неважно, что карьера удачна. Не в деньгах счастье. Нужен мужчина. И постоянный. И желательно, чтобы законный. Да и с внуками надо спешить. Хочется же понянчить. А возраст-то к семидесяти приближается. Но, с другой стороны, должна ведь она понимать, что абы за кого Мила выскочить не может. Мила тоже не девочка. Она разбирается, размышляет, прикидывает. Но мама с ней не согласна. Дело вовсе не в отсутствии мужчин.

– Нет, – сообщает она дочери, – это все потому, что ты не желаешь ни под кого подстраиваться.

– А почему я должна это делать?! Мама, мне почти сорок лет. Пусть под меня подстраиваются.

– Дочь, я надеюсь, что, если все образуется, твоему мужу все-таки будет не двадцать?

– Мам! О чем ты говоришь?! Конечно нет!

– Значит, приблизительно твоего возраста?

– Ну, наверное…

– Тогда ему определенно тоже будет непросто подстраиваться. Мила, брак – это сплошной компромисс.

– Почти как бизнес.

– Вот именно!

– Мам, а ты не думаешь, что бизнеса мне хватает выше крыши. Вот где надо изворачиваться, подгонять контракты, обсуждать условия. Я не хочу так в личной жизни. Мне нравится играть по своим правилам, а не подстраиваться под чужие.

– Ты просто никогда никого не любила.

– Мам!

– Хорошо, Геннадий не в счет. Но уже столько воды утекло!

Гена. Геночка. Генка Жигалкин. Первая и последняя Милкина любовь. Красивый умный парень с так необыкновенно ему подходящей яркой фамилией. Генка всегда спешил. Быстро говорил, быстро ходил, почти бежал, быстро принимал решения. Генка спешил жить. Они познакомились в институте. Милка не могла взять в толк, как такую энергичную, неуемную личность занесло на экономический. Экономика – это усидчивость, рассудительность, спокойствие. А Генка был бурей, метеором, вихрем. Но учился хорошо. Ему все давалось легко от природы. О таких говорят «поцелованный Богом». Наверное, так и было. Генка рос в хорошей, обеспеченной семье. Оба родителя занимали какие-то высокие должности в разных министерствах. Единственного сына баловали заграничными шмотками и редкими нотациями. Но при этом Генка умудрился не испортиться. Воспитывала его в основном бабушка, тоже не чаявшая души во внуке, однако сумевшая дать ему правильные жизненные ориентиры. Генка был добрым и отзывчивым, происхождением своим не кичился и к обладанию жизненными благами относился философски. Сегодня есть – завтра нет. И вообще, это все родительское. Я к нему отношения не имею. Гордиться мне пока нечем. Школу Генка окончил с золотой медалью. В институт поступил без всякой протекции, хотя ее легко могли бы оказать. На курсе сразу сделался старостой и мечтой практически всех девчонок. Высокий, голубоглазый, всегда улыбающийся Жигалкин играл на гитаре, давал списывать лекции, а на семинарах блистал эрудицией.

– Далеко пойдет, – говорили во всеуслышание преподаватели, и очередь Генкиных почитательниц увеличивалась с каждым днем.

Почему он выбрал Милу? Скорее всего потому, что она в очереди не стояла. Экономика на тот момент интересовала ее гораздо больше любви. К тому же в случае с Генкой она как-то инстинктивно понимала, что ловить нечего. Если в очереди томились первые красавицы курса, то что там делать Миле? Она была вполне симпатичной, милая Мила, но без изюминки. Во всяком случае, ей так казалось. Вот пройдет она по улице, на нее обратят внимание. А почему бы и нет? Молоденькая, хорошенькая. Юбка короткая, ножки стройные. И даже вслед обернутся. Но вот так, чтобы надолго запомнить и грезить по ночам, – это вряд ли. Ноги стройные, но не слишком длинные, округлости невыразительные, черты лица мелковаты, волосы хоть и подпрыгивают в модной стрижке, но, если присмотреться, то какие-то жиденькие и тускловатые. Краситься тогда не разрешали родители.

– Последнее аммиаком сожжешь, – сердилась мама, как только Мила заводила речь о только что пришедшем с Запада мелировании.

– Сейчас краски другие, – пыталась спорить она.

– Другие не другие, а один вред от них. Вот я никогда не красилась и ничуть не жалею.

Мила только вздыхала. Конечно, маме жалеть не о чем. Всю жизнь ходила с буйной каштановой гривой. То бабетту на макушке соорудит, то конский хвост, то лентой волосы перехватит. И несет свою гордость с величавым видом. Зачем такое красить? Даже теперь, когда матери далеко за сорок, ей вслед оборачиваются. Толстенная коса до пояса – и ни одного седого волоса. Можно вести разговоры о вреде аммиака, ни о чем не жалея. А вот Миле есть о чем жалеть. У нее волосы папины – тонкие и ломкие. Она школу окончила – постриглась первым делом. Мóчи не было с крысиными хвостиками по улице бегать. А иначе ее косицы и назвать нельзя, веревочки какие-то болтаются, открывая взору розовый младенческий затылок. Прическа в стиле Мирей Матье смотрелась куда лучше. Волосы держали форму, удачно прикрывали скулы, придавая узкому, вытянутому лицу девушки более пикантное выражение. И все-таки даже со стрижкой Мила не казалась себе привлекательной. Бросить взгляд можно, но так, чтобы влюбиться по-настоящему, это как-то сомнительно.

А вот Генка влюбился. И бросился в стремительную атаку. Ухаживал так, словно у него не было запаса времени. Каждый день какой-нибудь сюрприз. То разбудит, постучавшись в окно квартиры. Шестой этаж без балкона. Стоит себе в строительной люльке, хохочет над Милиным удивлением. Улыбка уверенная, глаза блестят, а в руках охапка ромашек.

– Милые, правда? – только и спрашивает. Бросает букет к Милиным ногам и машет куда-то вниз: – Опускай!

То билеты достанет на жутко интересный концерт. Сначала на Челентано Милу водил. Она сидела как завороженная и во все глаза смотрела на известного итальянца, которого и мечтать не могла увидеть вживую. Потом до хрипоты спорили, в каком фильме актеру роль удалась больше других. Мила, конечно, стояла на «Укрощении строптивого».

– Барбара и прекрасен, и ужасен одновременно. Ведь мужлан мужланом, а сколько харизмы. Такие типы симпатии не вызывают, но за него можно душу продать.

– Да это не за Барбару, а за Челентано.

Генке больше нравился «Блеф». Оно и понятно. Сюжет захватывающий – приключения. Да еще и Энтони Квин в придачу к итальянской харизме.

– Вот это кино! Всем фильмам фильм.

– Что, лучше Тарковского? – Мила понижала голос до шепота.

– Лучше, – отвечал Генка.

Мила смотрела не понимая. Как так? Признанный гений не для всех хуже массового успеха?

– Конечно. Тарковский для избранных. Ну, посмотрим, ну, обсудим в узком кругу. Порадуемся полученным премиям, будем ждать с нетерпением новой картины. А тут другое, понимаешь? «Блеф» объединяет. Вот сравни:

«Вы смотрели «Зеркало»? Нет? Да как вы могли? Да вы ничего не смыслите в настоящем кино. Я был о вас лучшего мнения».

А в другом случае:

«Вы видели «Блеф»? Нет? Обязательно посмотрите, прекрасный фильм». Вот так, малыш, делай выводы.

Мила делала. Генка ее поражал. Он на многое умел смотреть с непривычной точки зрения. Он, иногда казавшийся поверхностным в силу своей стремительности, был на самом деле очень глубоким человеком, умеющим задумываться над тем, над чем никогда не задумывались другие. Однажды спросил:

– Каренин – отрицательный персонаж или положительный?

– Несчастный, – ответила Мила.

– Несчастный?! – Большие синие глаза Генки округлились от изумления.

– Конечно! – уверенно кивнула Мила. – Жена изменяет, позорит его имя. А личная драма? Он же любит ее!

– Мила, ты вообще что-то понимаешь в любви?

– Да. – Мила, конечно, краснеет. Вот же она перед ней, ее любовь. Мила без нее ни жить, ни дышать. И он еще спрашивает! – Конечно, понимаю!

– А если понимаешь, то считаешь, что можно поступать с любимым человеком так, как Каренин? Тогда я просто тебя боюсь.

– Боишься? – Милин голос дрожит. В глазах слезы. Сейчас он разочаруется и уйдет.

– Конечно. Стоит мне оступиться, и все. Ты вычеркиваешь меня из своей жизни, к детям не допускаешь. Куда это годится? Любимых надо прощать. Там из всех героев только и умеет любить один Левин. Вот это, я понимаю, у человека душа…

Мила дальше не слушает. Ее сердце поет и пляшет. Он собирается иметь с ней общих детей. И так серьезно сказал, хоть и мимоходом. Генка. Геночка. Жигалкин-Зажигалкин. С Генкой Мила преобразилась. Смотрела на себя в зеркало и думала только одно: «Хорошенькая!» Глаза постоянно блестят, губы призывно улыбаются, туфельки на каблуках, верхняя пуговка на блузке кокетливо расстегнута (нет, ничего такого, все прилично, но пикантно же, черт побери!). И мелирование, конечно, сделала. Чего уж бояться испортить волосы, если испортила свою главную ценность?

Мать, конечно, догадалась.

– Неприлично это, Мила, до свадьбы хороводы водить. А ребеночка заделаете, что люди скажут?

Мила краснела, но не могла сдержать улыбки. Ребенка. Ребеночка. Хорошенькую такую девочку с синими Генкиными глазами. Или мальчишку. Такого же бойкого, умного, задорного. Генкиного мальчишку. Ох, скорее бы!

Но со свадьбой решили не торопиться.

– Институт окончим, на работу поступим, тогда и семью строить будем. Я не просто с тобой на диване спать собираюсь, а нести за тебя ответственность, – объявил Миле Генка, и она не нашла возражений.

Это было так не похоже на него – не спешить. Как правило, события не происходили в их жизни, а мелькали беспрерывной чередой впечатлений. Музеи, кино, Таганка, поездки в Питер на перекладных электричках и автостопом по Золотому кольцу. И всё бегом, бегом, быстрее. Утром в Петропавловку, потом на Черную речку, еще проехаться в карете по Невскому, смотаться в Петергоф, забежать в Эрмитаж, взглянуть на белого медведя в зоопарке, прокатиться по каналам и посмотреть на развод мостов.

– Вот поматросит и бросит, – вздыхала Милина мать.

– Я ему брошу! – хмурился отец.

А Мила не переживала. Знала – не бросит. И понимала, почему Генка медлил. Он был очень правильным. Не хотел садиться на шею родителям, а мог. И, наверное, сел бы, если бы они выразили восторг от его выбора. Но они, похоже, не выражали. Нет, точно Мила не знала. Ее всегда принимали приветливо, очень вежливо:

– Проходите, дорогая, располагайтесь. Чай? Кофе? Вам кенийский или бразильский? А какой обжарки? Сейчас сварю. Милочка, детка, положите салфетку на колени. Так можно запачкать ваше прелестное платьице. У вас ведь их не так много, верно?

– Мам! – Голос Генки звучал обиженно.

– Ухожу-ухожу, не мешаю. – Будущая свекровь одаривала Милу волшебной улыбкой и удалялась. А той еще долго бил в нос удушающий аромат сладких дорогих духов, и перед лицом проплывал резким взмахом широкий рукав халата из настоящего шелка.

Мила иногда думала о том, что не совсем подходящая пара для Генки. Хотя нет, она, наверное, подходила. Все-таки они учились в одном институте, и поступила туда Мила сама, без всякого блата. Значит, была не глупее. Мила отлично училась в школе. Память у нее была прекрасной. Все, что когда-то читала, помнила. Могла поддержать любую беседу. Чем не невеста? Происхождением. Семья была простовата. Отец, правда, с высшим образованием, но трудился всю жизнь на заводе начальником цеха. Общался с простыми работягами, где уж тут приобрести аристократические манеры? Мама была лаборанткой в научном институте. У нее как раз окружение оказалось весьма и весьма высокообразованное. Но она была ближе к пробиркам, чем к людям. Единственное, что мама впитала в себя вместе с химикатами, так это мысль о том, что дочь обязательно должна выбиться в люди, чтобы не стоять в подсобке, пока другие с умным видом рассуждают о гетерозиготных крысах и их поведении в брачный период.

– Учись, Милка, – твердили оба родителя, и Мила, как примерная дочь, беспрекословно следовала их заповеди.

Но теперь она догадывалась о том, что одного образования недостаточно, чтобы составить Генке хорошую партию. Не было в ней природной аристократичности, не было и приобретенной. Родители Милки, люди хорошие, порядочные, достаточно строгие и требовательные, о приличных манерах, конечно, имели весьма смутное представление. А если и имели, то скорее всего считали это пустой и ненужной канителью. Да и сама Мила, сначала завороженно глядевшая на Генкину мать, с течением времени стала раздражаться от витиеватости речи, от фальшивой улыбки, от всегда накрашенных губ и надушенной шеи, от неизменного, отдаляющего «вы», которое всегда подчеркнуто ставило Милу на ступеньку ниже. Другое дело ее родители:

– Геночка, молодец, что зашел. Сейчас чайку заварю, у меня и пирог готов. – Мама выходила из кухни и, не чураясь, крепко целовала иногда колючую Генкину щеку. А что стесняться? На правах будущей тещи. Предложение сделано, все по чести. Его Генка сделал, как только Мила заикнулась о том, что мать ее постоянно упрекает в потерянной девственности. Говорит: приличные девушки так себя не ведут.

– Это ты-то неприличная? – Генка расхохотался. Мила, несмотря на всю неуемность его атаки, держала оборону восемь месяцев, а когда дошло до дела, полчаса стояла за ширмой и причитала о том, что секс до свадьбы – запретный плод, за вкушение которого ее непременно ждет наказание. В общем, приличия соблюла – дальше некуда.

Посмеяться Генка посмеялся, а на следующий день заявился к Милиным родителям с букетом и тортом. Гладко выбрит, в шикарном костюме – жених. Раз жених, то с кольцом. Опустился на колено, попросил руки. Сердцем-то уже завладел прочно, и просить не надо. Отец пожал руку, мать прослезилась, а Мила повисла на шее. Не до приличий уже. Любовь. И с тех пор всё. Мать пироги печет, отец с будущим зятем в шахматы играет да в шашки. И неважно, что зятек почти всегда выигрывает, а батя поражения терпеть не может. В этом случае он только улыбается в усы и фырчит:

– Ну, молодец. Молодец. – Еще и по плечу Генку похлопает, выражая довольство. Умный зятек попался, дельный. Далеко пойдет. Повезло дочке.

Мила иногда вздрагивала, смотрела испуганно на Генку. А вдруг не понравится ему такое панибратство? Ведь у них в семье так не принято. И тут же понимала: Генка кайфует. Он получает удовольствие от того, что свой здесь, родной, Милкин. И не раздражают его ни капли ни мамины поцелуи, ни папины мужские объятия. Он их уже любил – родителей своей обожаемой женщины. Он принимал их правила, принимал легко и безоглядно. И Милке бы сделать то же самое. А она дурила. Не могла переступить через себя. Все ей казалось напыщенным и искусственным в Генкином доме. Каким-то показным. Удивительно, что Генка умудрился вырасти таким настоящим в подобной обстановке. Миле не хотелось подстраиваться и угождать. Она даже вела себя нарочито вызывающе по отношению к возможной свекрови, строила из себя ту никудышную, невоспитанную девку, которой на самом деле не была. То словно специально не замечала положенного перед ней ножа и водила по жирной тарелке указательным пальцем, а потом еще и облизывала его, с удовольствием наблюдая, как губы Генкиной матери кривятся в презрительной усмешке. То вдруг начинала натужно и громко сморкаться в бумажную салфетку, обнаруживая отсутствие в кармане обязательного кружевного носового платка. То на обычный вопрос женщины: «А что вы думаете о картинах Левитана?» (и вопрос не праздный, не проверяющий знания. Они просто обсуждали досуг в Москве, и Людмила Петровна сказала, что стоит сходить на Левитана) брякала:

– Это кто? Режиссер, да? А какие он фильмы снял.

Генкина мама тогда аж закашлялась, а сам он состроил Миле страшные глаза и погрозил пальцем.

– Ты, Милка, язва, – заявил он наедине.

– Язва, – согласилась Мила. – Просто я защищаюсь.

– От кого? От чего?

– От дурного аристократического влияния. – Теперь она делала страшные глаза, а он хохотал.

Мила была совсем не глупой и понимала, что должна буквально кипятком писать от того счастья, что Геночка выбрал ее, а не девушку своего круга. Он стал ее шансом, ее ключиком к входной двери в светлое будущее. А Мила делала вид, что не ценила и не восхищалась. Все она ценила, просто не показывала. И без того слишком много людей перешептывалось и за спиной, и перед глазами, упорно спрашивая и не находя ответа на вопрос: «Что он в ней нашел?» Но ведь нашел же что-то. А раз так, то пусть сам радуется, пусть восхищается, пусть ценит и любит, любит, любит. И Генка любил. Генка ценил. Генка прощал. Даже эти странные и довольно обидные кульбиты перед его матерью. Кто бы сказал Миле, что эта женщина впоследствии станет ей одним из самых близких людей, не поверила бы ни за что. А так случилось.

Мила сидела перед компьютером, укрывшись пледом воспоминаний. Сообщение она до сих пор не открыла, будто хранимая в нем тайна позволила уснувшей надежде вновь пробудиться в закоулках души. Мила стряхнула с себя наваждение. В конце концов, личное сообщение можно прочитать и дома. Нечего тут штаны просиживать, уже через восемь часов обратно ехать. Все! Она решительно поднялась, выключила машину и направилась к лифту. Сейчас она сядет в свой рабочий «Мерседес», порулит по ночной Москве и позвонит Людмиле Петровне. Она, конечно, не спит. Смотрит, наверное, очередное политическое шоу. Звонку непременно обрадуется и начнет увлеченно рассказывать об увиденных на экране баталиях. Что ж, это именно то, что Миле сейчас нужно. Слушать и слышать то, что не задевает ни единой струны ее сегодня неожиданно снова раненной души.

Шура

В детстве ее называли щуренком. Прозвище прижилось, а подросший щуренок превратился в настоящую щучку. Взгляд у Шуры был внимательный и цепкий, движения резкие, хищные. А в улыбке всегда обнажался ряд меленьких острых зубов. И характер был совсем не покладистый. Дурной, в общем, характер. Про таких говорят: «Палец протяни – руку оттяпает». В последнее время Шура размышляла о том, как бы оттяпать у загулявшего мужа кусочек квартиры, хотя по закону было не положено. Квартира, купленная до брака, принадлежала ему. Прожили они всего два года, детей общих не родили. Поживиться-то и нечем. Машин не покупал, шуб с бриллиантами не дарил. Да ей и не надо было. Это теперь, когда до развода дошло, она грустила, что раньше не задумывалась о материальном. Да и сейчас о материальном она думала в нагрузку к духовному. Сильно болела мама, и ее надо было вытаскивать, спасать. А тут без денег не обойдешься. Назанимала у всех. Когда получалось, отдавала то одному, то другому, чтобы через какое-то время занять снова.

И сегодня Шура тоже заехала к знакомой, чтобы отдать долг. Жгут чужие деньги и руки, и нутро. Как появилась возможность вернуть, так Шура и побежала без звонка, без предупреждения. А в доме были гости. Шуре на пороге сообщили, что отмечают начало Листопада и она обязана принять участие во всеобщем угаре. Шура угорать не хотела. Дома ждали мать и сын. Но так часто бывает, что ты вроде и не собираешься, а потом сам не замечаешь, как оказываешься в тапочках, сидишь за столом, что-то ешь, хохочешь и пьешь уже третью рюмку. Через пятнадцать минут Шуру повело, через полчаса затошнило. Пока не случилось позора, она поспешила в ванную. Закрылась, склонилась над умывальником, брызгала в лицо холодной водой в перерывах между приступами рвоты. Когда полегчало, выключила кран, но так и осталась сидеть на краю ванны, склонившись над раковиной, боясь шевельнуться и снова оказаться в плену у немощи. И вдруг услышала. За стеной на кухне красивый мужской голос уверенно рассуждал о новых методах лечения рака, о разработанных препаратах и большом проценте выживаемости. Шура буквально выскочила из ванной. Даже в зеркало не взглянула. А было на что посмотреть. Блузка запачкана, юбка набекрень, лицо усеяно точками лопнувших сосудов. Красавица! Но ей было не до того. Все оказалось так к месту и ко времени, что разве можно медлить?

– Здравствуйте, – влетела она на кухню, чуть не врезавшись в одного из куривших мужчин. – Мне нужен тот, кто сейчас говорил про рак.

– Володька, это тебя, – хохотнул чудом избежавший столкновения толстяк.

Володька – высокий симпатичный мужчина лет сорока, вроде не присутствовавший за столом во время Шуриных возлияний, – молча рассматривал ее, впрочем, без всякого интереса. А вот он ей понравился, сразу понравился. Это она чуть позже поняла, а тогда было не до осмысления чувств. Она была вся сплошной порыв, сплошное действо. Щука, которой нужна добыча.

– Вы можете вылечить рак? – спросила без всяких преамбул.

– Не обещаю, но попробовать стоит. – В его глазах мелькнул интерес. А Шура почувствовала облегчение. Вот это да! Ни единого вопроса. Все четко и конкретно. Видела бы она себя в зеркало: юбка болтается где-то намного ниже талии, волосы растрепаны, взгляд полубезумный. Какие вопросы? Все вполне понятно. Человек не в себе, и ему надо помочь прийти в чувство.

– Когда начнем? – Щука выплыла на первый план и не собиралась уходить на дно.

– Можем завтра. – Он вынул из кармана визитку и протянул. Щука уцепила главное: «Заведующий отделением онкологии…» – Позвоните мне.

– Уже кого-то очаровал? – В кухню вошла высокая интересная женщина в модном приталенном платье с восхитительным декольте. Она уверенно взяла Володю под руку и капризно добавила: – Пора домой. – В Шуру при этом острым копьем вонзился убийственный взгляд. Но, споткнувшись об нее, сменился недоуменным. Вот эта? К моему мужу? Ну и чучело. Право, смешно. Где она и где я? Обладательница роскошной груди в молчаливом превосходстве повела покатым женственным плечом, прижалась к мужу покрепче и потеряла к Шуре всякий интерес, раз и навсегда вычеркнув ее из числа возможных конкуренток. Только уточнила у Володи:

– По работе, что ли?

– А у меня по-другому и не бывает. – Шура заметила, как он отстранился от жены. Чуть заметное движение, а с головой выдает, что у пары есть проблемы. – Домой так домой. – И обратился к Шуре: – Позвоните мне… э-э-э…

– Саша.

– Значит, договорились, Саша, жду звонка.

И он ушел, напрочь забывая о ней. Мало ли пациентов у онкохирурга?

А вот она не могла думать ни о чем другом. Вернее, ни о ком. Действительно, она не могла разобрать, чему рада больше: надежде вылечить маму или возможности увидеть его снова. Увидеть и помериться силами с этим уничижительным взглядом его красивой жены. Она, конечно, роскошная женщина, но против щуки не устоит. Шура позвонила следующим же утром. Конечно, неудачно. И еще пять раз так же. Обход, операция, абонент недоступен, совещание, снова обход. Ближе к вечеру он перезвонил сам. Коротко бросил в трубку:

– Владимир. Я вас слушаю.

– Назначьте дату приема, – так же коротко ответила Шура. Пусть знает, что она ценит его дорогое время.

– Завтра в час дня, двадцатый кабинет. Адрес…

– Он есть на визитке.

– Жду. И возьмите все обследования.

На другой день, сидя перед кабинетом, Шура выглядела немногим лучше, чем в момент их первой встречи. Одежда, конечно, была чистой и не спадала, но в остальном не наблюдалось в женщине ничего, что могло бы позволить назвать ее привлекательной. Волосы собраны в простой хвостик, на лице ни грамма косметики – одни лишь следы бессонной ночи. Обувь без каблуков, никаких украшений. Сама простота без всякой изысканности. Кто бы понял, что это первый выстрел, первый щучий захват! Зачем ему похожая на жену роскошная, ухоженная женщина? У него уже есть такая. Нужна противоположность: неброская, неяркая, несчастная, которую хочется украсить, обогреть, разбудить, спасти, наконец. Он же врач, в этом его интерес. Но для начала пусть спасет маму.

Он внимательно изучал снимки, анализы, заключения других врачей. Наконец объявил:

– Случай небезнадежный.

Шура крепко сжала мамину руку.

– Мы были в этом уверены.

– Но с операцией тянуть нельзя. Я могу вас госпитализировать уже сегодня.

Не дав маме опомниться, Шура согласилась. Щука не медлит. Она атакует стремительно, а некоторую рыбешку даже заглатывает целиком.

– Я распоряжусь, вас проводят в палату. Палата, извините, на четверых. Тут у нас пекутся о результате, а не об условиях.

– Конечно, я все понимаю.

– Посещения дважды в день, расписание висит внизу, там же перечень разрешенных продуктов. Общение с лечащим врачом два раза в неделю, во вторник и в четверг. Ну, за исключением дня операции, естественно. Когда назначу, сообщу. До этого обсуждать нечего. – Владимир нажал на кнопку селектора, и буквально через секунду в кабинете появилась медсестра. Он ничего не сказал. Ситуация была известна и повторялась ежедневно.

– Пройдемте в палату. – Медсестра помогла больной подняться. Шура тоже встала. Вот ведь сухарь. Никакого особого отношения. Подчеркнуто никакого. Посмотрим, чья возьмет. Она уже шагнула из кабинета, как вдруг обернулась и спросила так, будто это пришло ей в голову только что.

– А вы читаете лекции?

– Лекции? – Он смотрел на нее непонимающими глазами. – Какие лекции?

– По теме. Врачи ведь обычно принимают участие в конференциях, читают доклады. А раз у вас новый метод, то вы должны…

– Я ничего никому не должен. Но лекции иногда читаю, когда зовут. Хотите послушать? Не тратьте время. Все равно ничего не поймете. Я расскажу все, что вас интересует, во время встреч родственников с лечащим врачом.

– Нет, я хочу позвать. – Шура почти с наслаждением наблюдала, как изменились его глаза. Уставшие и лишенные всякого интереса, они мгновенно ожили и смотрели на Шуру в ожидании продолжения. А вот и первый эффектный жест. Вынутая из сумочки и положенная перед ним на стол визитка. Конечно, он тут же прочитал: «Доцент кафедры нервных болезней института Молекулярной биологии…»

– Позвоните мне. – И Шура вышла из кабинета с чувством маленькой победы. Откуда-то появилась уверенность: мама выживет и с Владимиром все получится. А иначе вовсе она не щучка.

Сомневаться в своих щучьих способностях Шуре не приходилось. Она многое в жизни не получила, а именно добыла. Высшее образование, потом аспирантуру, затем сына. Она ведь об институте даже и не мечтала. Училась средне. Не потому что соображала плохо, просто не так хорошо и скоро, как другие. Ей бы посидеть, время потратить, а не получалось. Дома лежал парализованный отец, а во второй из двух комнат копошились пятилетние сестренки-близняшки. Мать надрывалась на трех работах, а хозяйство было на Шуре. Пока детей накормишь, напоишь, развлечешь, больного обиходишь, еду всем приготовишь да приберешься немного, чтобы запах лекарств и хвори в доме не застаивался, уже и не до уроков. Так что в ее ситуации еще и неплохо она успевала. Второгодницей не была, вполне средней ученицей. А по биологии и вовсе отличницей. Но об институте не помышляла. Мать только и говорила:

– Вот окончит Шуренок школу, работать пойдет, хоть вздохну немного. Может, пальтишки девчонкам новые справим, а то в латаных-перелатаных бегают.

Шура не обижалась. Даже в голову не приходило. Какие обиды, когда мать сама на себя не похожа. Сорок еще не стукнуло, а полголовы седые, глазницы ввалились, тела совсем нет. Да и голодная постоянно. Все лучшее детям. А сколько денег на лекарства уходит, столько и не заработаешь. Что еще Шуре делать, если не матери помогать? Разве плохо, если сестрички в обновках щеголять будут? А институт так, одна блажь. Ну, нравится ей биология, ну, могла бы она, предположим, опыты всякие проводить да наукой заниматься, только до этого ведь еще дойти надо. А как дойдешь, если, кроме биологии, остальное не ладится? Еще ведь изложение написать надо. Память у Шуры не хромает, а грамотность на нуле. Даже если и родит на троечку, для проходного балла не хватит. Еще и химию надо сдать. А с ней все просто ужасно. Но тут уж не по Шуриной вине. Просто химичка – бабушка лет за восемьдесят – к тому моменту, как начала у них преподавать, сама успела забыть свой предмет. Где уж до других донести! Если бы у Шуры была возможность с кем-то другим заниматься. Так ведь не было такой. А все эти если да кабы, кому они интересны?

В общем, к концу десятого класса будущее Шуры определилось. Днем работа, вечером курсы парикмахеров. Вот окончит их и сможет прилично зарабатывать. Заодно мать в порядок приведет, а то ведь смотреть больно. Вместо волос какая-то пакля на голове. В редкие свободные минуты репетировала на одноклассницах. Подбирали прически к выпускному, крутили волосы на бигуди, выстригали и укладывали косые челки. Однажды Зойка Тришкевич спросила:

– Шур, а наоборот сможешь? Уродство какое-нибудь изобразить?

– Зачем это?

– Да прикинь, предки совсем с ума спятили. Хотят меня в институт упечь.

– Тебя?! – Было чему удивляться. Вот уж у Зойки имелись все возможности учиться, а желания ни на йоту. Да и мозгов подходящих не случилось.

– Вот и я им о том же. Выдайте, говорю, замуж и успокойтесь. Так ведь нет. Заладили: образование, образование. А зачем оно мне, когда я собираюсь борщи варить да младенцев рожать?

– Понятно. А страшилу-то из тебя зачем делать?

– К нам сегодня какой-то родительский знакомый с биофака пожалует, будут просить его похлопотать за меня. Хочу ему не понравиться.

– С биофака? – Шура почувствовала, как ухнуло сердце.

– Ага. Представляешь меня у микроскопа! – Зойка захохотала.

– У микроскопа… – мечтательно повторила Шура. – Если бы только я могла…

– Эй, ты чего? Тоже на биофак хочешь?

– Хочу, но не могу. Мне работать надо.

– Так на вечерку иди. Или работай… ну-ну-ну… ну вот официантом, например.

Шура во все глаза смотрела на Зойку. Потом порывисто обняла ее и чмокнула в щеку:

– Подруга, ты – гений!

– Скажи это моим предкам. Всю плешь проели: «Мозгов нет. Ума нет. Что из тебя вырастет?» Да вырос вроде человек уже. А все им не так и не то.

– То, Зоинька, самое то. – В Шуре включилась щука. И как только она раньше не подумала об официантке? Хотя если бы и подумала, как быть с провалом в химии? Но раз уж тут Зойка со своим блатом, то надо брать быка за рога и ни о чем не жалеть. Это судьба. – Так, дорогая, никакую страшилу мы из тебя не делаем. Рулишь домой, изображаешь крайнюю степень заинтересованности и запоминаешь, что и как ты должна делать на экзаменах, чтобы тебя… Блин, ну, как же это слово… на языке вертится… идентифицировали… вот.

– Чего?

– Экзамены же все письменные, верно?

– Ну.

– Вместо фамилий в списках номера, так?

– Наверное.

– Значит, членам приемной комиссии следует подать какой-то знак, что это свой, надо брать, понимаешь?

– Да шут их разберет, какие у них там знаки?

– Вот пойди и узнай.

Экзамены Шура выдержала. Поставила в указанных Зоей местах какие-то галочки-палочки и стала студенткой биофака, не испытывая ни малейших угрызений совести. А зачем мучиться? Шура ощущала себя на своем месте. Кроме того, она ведь помогла подруге избавиться от ярма. Ну не желала Зойка учиться, к чему заставлять человека? Хочет она замуж – пусть идет. Нарожает деток – осчастливит родителей, те и не вспомнят о фокусе с институтом. Шура так никогда и не узнала, что Зоя, болтаясь без дела, связалась с плохой компанией и через полгода погибла. Ее отец, не выдержав удара, скончался от инфаркта, а мать несколько месяцев провела в клинике нервных болезней, попросту говоря, в психушке. Шуре неоткуда было узнать об этом. С одноклассниками она не общалась. У нее и поесть-то минуты не находилось, где уж там тратить время на телефонный треп, не говоря о походах на вечера встреч. Шура училась и работала, спала в основном в метро. И все было не в тягость, все в удовольствие. Бегая с подносами, она думала о том, что эта беготня приносит желанные деньги, а засыпая над очередным опытом, заставляла себя пробуждаться мыслями о замечательном будущем. Она станет не просто биологом, а таким ученым, который откроет новое лекарство от чего-нибудь ужасного. Например, от СПИДА или от какой-нибудь африканской лихорадки. А лучше всего от рака. Да-да, от рака это будет самое то. Она изобретет и получит Нобелевскую премию, и никто, ни одна живая душа не посмеет даже подумать, что она, Шура, заняла когда-то не свое место.

Когда она училась на третьем курсе, ушел из жизни папа. Обычно, когда умирают такие больные, родственники вместе с горем не могут не чувствовать облегчения. Семья Шуры не стала исключением. Уже на следующий день после похорон сестренки выставили Шуру из комнаты: «Ты теперь и с мамой жить можешь». «Моя кровь, – с одобрением подумала Шура, – щучья». По носу, однако, мелкоту щелкнула:

– Это мама ко мне переедет, а вы туда отправляйтесь. Вы – маленькие, вам и десяти метров хватит. А мы с матерью уже заслужили, чтобы не тесниться.

Квартиру покинул запах лекарств и усталого, покрытого пролежнями тела. Зазвучал детский смех – девчонки начали приглашать к себе друзей, раньше стеснялись. Мать тоже преобразилась. Расправила плечи, раскошелилась на новые туфли и даже сходила в парикмахерскую. Шура удивленно отметила, что мама еще вполне себе. И как в воду глядела. Через полгода у матери завелся поклонник. И не абы какой, а с серьезными намерениями.