Кукла на цепочке E-Book

Алистер Маклин

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 1168

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Алистер Маклин (1922–1987) — британский писатель, автор 28 остросюжетных романов и приключенческих рассказов, сценарист. Его имя широко известно читателям всего мира. Книги Маклина разошлись тиражом более 150 миллионов экземпляров, по его романам, сценариям и сюжетам было снято 18 фильмов. В 1983 году Университет Глазго присвоил писателю степень доктора литературоведения. Герои Маклина живут и побеждают по всему земному шару, «от коммунистической Венгрии и Мексиканского залива до Сингапура, юга Франции, Сан-Франциско, Нидерландов и Северного Ледовитого океана». Флагман сборника — «Кукла на цепочке». Матерый агент Интерпола, чьи методы работы порой выходят за рамки закона, прилетает в Амстердам, чтобы разоблачить преступный синдикат. И попадает в изощренную ловушку, расставленную врагами... Сюжет «Шлюза» связан с предыдущим романом. Террористы взрывают дамбу и угрожают затопить всю Голландию, если их требования не будут выполнены. Шеф полиции Амстердама поручает агенту под прикрытием внедриться в группировку... У берегов Шотландии угоняют несколько судов с драгоценным грузом («Когда пробьет восемь склянок»). Готовится операция по обезвреживанию пиратов, но происходит нечто непредвиденное... В Эгейском море терпит катастрофу самолет («Санторин»). Падение бомбардировщика с ядерным оружием на борту может вызвать извержение вулкана, цунами и ядерную зиму... Три романа в сборнике (кроме «Шлюза») выходят в новом переводе.

Leseprobe

16+

Alistair MacLean

PUPPET ON A CHAIN

First published in Great Britain by Collins 1969

Copyright © HarperCollinsPublishers 1969

FLOODGATE

First published in Great Britain by William Collins Sons & Co. Ltd 1983

Copyright © Alistair MacLean 1983

WHEN EIGHT BELLS TOLL

First published in Great Britain by Collins 1966

Copyright © Devoran Trustees Ltd 1966

SANTORINI

First published in Great Britain by Collins 1986

Copyright © HarperCollinsPublishers 1986

Alistair MacLean asserts the moral right to be identifi ed as the author of these works

All rights reserved

Перевод с английского Геннадия Корчагина, Елены Гуляевой, Светланы Сиховой, Оксаны Степашкиной

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Егора Саламашенко

Карта выполнена Юлией Каташинской

Маклин А.

Кукла на цепочке : романы / Алистер Маклин ; пер. с англ. Г. Корчагина, Е. Гуляевой, С. Сиховой, О. Степашкиной. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Мир приключений. Большие книги).

ISBN 978-5-389-28818-8

Алистер Маклин (1922–1987) — британский писатель, автор 28 остросюжетных романов и приключенческих рассказов, сценарист. Его имя широко известно читателям всего мира. Книги Маклина разошлись тиражом более 150 миллионов экземпляров, по его романам, сценариям и сюжетам было снято 18 фильмов. В 1983 году Университет Глазго присвоил писателю степень доктора литературоведения.

Герои Маклина живут и побеждают по всему земному шару, «от коммунистической Венгрии и Мексиканского залива до Сингапура, юга Франции, Сан-Франциско, Нидерландов и Северного Ледовитого океана» (kirkusreviews.com).

Флагман сборника — «Кукла на цепочке». Матерый агент Интерпола, чьи методы работы порой выходят за рамки закона, прилетает в Амстердам, чтобы разоблачить преступный синдикат. И попадает в изощренную ловушку, расставленную врагами...

Сюжет «Шлюза» связан с предыдущим романом. Террористы взрывают дамбу и угрожают затопить всю Голландию, если их требования не будут выполнены. Шеф полиции Амстердама поручает агенту под прикрытием внедриться в группировку...

У берегов Шотландии угоняют несколько судов с драгоценным грузом («Когда пробьет восемь склянок»). Готовится операция по обезвреживанию пиратов, но происходит нечто непредвиденное...

В Эгейском море терпит катастрофу самолет («Санторин»). Падение бомбардировщика с ядерным оружием на борту может вызвать извержение вулкана, цунами и ядерную зиму...

Три романа в сборнике (кроме «Шлюза») выходят в новом переводе.

© Г. Л. Корчагин, перевод, 2025

© Е. В. Гуляева, перевод, 2003

© С. З. Сихова, перевод, 2025

© О. М. Степашкина, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025Издательство Азбука®

Кукла на цепочке

Посвящается Фреду и Айне

ГЛАВА 1

— Через несколько минут наш самолет совершит посадку в Амстердаме, в аэропорту Схипхол. — Голландская стюардесса объявила это медовым, начисто лишенным акцента голосом — точно такие же голоса звучат на десятке европейских авиалиний. — Будьте любезны, пристегните ремни и погасите сигареты. Мы надеемся, что полет доставил вам удовольствие, и уверены, что вам понравится пребывание в Амстердаме.

В пути я перекинулся со стюардессой парой слов. Как оказалось, эта обаятельная девушка смотрит на жизнь с неоправданным оптимизмом. По крайней мере дважды я с ней не согласился: полет не доставил мне никакого удовольствия, и я не жду, что мое пребывание в Амстердаме будет приятным. Что касается авиарейсов, то вот уже два года они для меня сущая пытка — с того дня, когда у «Дугласа DC-8» через считаные секунды после взлета заклинило моторы и мне открылись две истины: лишенный тяги реактивный лайнер имеет те же свойства планирования, что и бетонный блок, а пластические операции бывают очень долгими, очень болезненными, очень дорогими и не очень успешными. Что касается Амстердама, то это, пожалуй, самый красивый город в мире с самыми дружелюбными жителями. Проблема всего лишь в том, что характер моих командировок за границу автоматически исключает возможность получать удовольствие от общения с кем бы то ни было.

Когда громадный «DC-8» благополучно опустился на землю (я не суеверный, но любой самолет может рухнуть с неба), я оглядел его переполненный салон. Похоже, большинство пассажиров разделяли мое мнение насчет дикой абсурдности полетов. Кто не пытался продырявить ногтями обивку, тот либо демонстрировал чрезмерную беспечность, откинувшись в кресле, либо возбужденно болтал, подражая храбрецам, что с язвительной улыбкой на устах весело махали ликующей толпе, катясь в тамбриле к гильотине.

Короче говоря, довольно показательный срез человечества. Определенно законопослушные граждане. Никоим образом не злодеи. Ничем не примечательные обыватели.

Или я несправедлив к ним? В части непримечательности? Чтобы позволять себе подобные уничижительные эпитеты, надо располагать критериями сравнения, оправдывающими применение таковых.

В этом отношении большинству пассажиров не повезло: на борту находились двое, в присутствии которых любой бы выглядел непримечательным.

Они сидели по другую сторону прохода и в третьем ряду позади моего. Я стоял и смотрел на них. И вовсе не потому, что желал привлечь к себе внимание окружающих. Ведь большинство мужчин, в чьих пределах видимости находилась эта парочка, с момента вылета из аэропорта Хитроу только и делали, что глазели на нее. Не глазеть на нее — вот почти безотказный способ привлечь к себе внимание окружающих.

Просто две девушки сидят рядом. Двух девушек, сидящих рядом, можно найти практически где угодно, но чтобы найти вот такую пару, вам придется потратить лучшие годы жизни. Одна с шевелюрой цвета воронова крыла, у другой локоны платиновые с отливом. Одеты легко, в платья мини: брюнетка — в белое шелковое, блондинка — в черное. И у каждой потрясающая фигура, со всей убедительностью демонстрирующая, сколь далеко ушли вперед немногие избранные представительницы женского пола со времен Венеры Милосской.

Да, они умопомрачительно красивы, но не той пустой, банальной красотой, что побеждает на конкурсах «Мисс мира». Они удивительно похожи друг на друга, у каждой утонченная костная структура тела и безупречные черты лица, и несомненный отпечаток интеллекта на этом лице, которое сохранит красоту и через двадцать лет после того, как увядшие мисс мира оставят попытки выиграть неравное состязание.

Блондинка улыбнулась мне, и это была улыбка дерзкая и вызывающая, но вместе с тем дружелюбная. Я ответил бесстрастным взглядом, и поскольку малоопытный пластический хирург не совсем удачно совместил стороны моего лица, выражение этого лица тоже наверняка не располагало к общению; но ее улыбка не исчезла. Брюнетка пихнула блондинку локотком; та отвернулась от меня, увидела осуждающую хмурость компаньонки и прекратила улыбаться. Я отвел глаза.

До начала взлетно-посадочной полосы оставалось меньше двухсот ярдов; и чтобы не воображать, как у самолета отваливается шасси, едва коснувшись асфальта, я откинулся в кресле, закрыл глаза и стал думать о девушках. Уж в чем меня точно нельзя упрекнуть, так это в том, что я подбираю себе кадры без учета некоторых эстетических аспектов бытия. Брюнетке Мэгги двадцать семь, и она работает со мной уже более пяти лет. Умна почти до гениальности, методична, кропотлива, осмотрительна, надежна и почти никогда не ошибается. В нашей профессии не бывает людей, которые вообще не совершают ошибок.

Что еще важнее, мы с Мэгги нравимся друг другу, причем уже не первый год. Эта обоюдная симпатия — без преувеличения гарантия того, что кратковременная утрата обоюдной веры и взаимозависимости не повлечет за собой крайне неприятные и долговременные последствия. Впрочем, она и не настолько слепа, чтобы однажды привести к катастрофе.

Белинда, двадцатидвухлетняя светловолосая парижанка, полуфранцуженка-полуангличанка, получившая свое первое оперативное задание, была для меня практически неизвестной величиной. Не загадкой, а просто незнакомкой. Когда Сюрте отдает в ваше распоряжение своего сотрудника, вы заодно получаете безупречной полноты досье на этого человека — ни один значимый факт из биографии не бывает упущен. В личном плане мне пока удалось выяснить только одно: ей явно не хватает уважения, если не сказать — безмерного восхищения, которое молодые полицейские должны питать к начальникам, особенно к старым профессионалам, каковым в данном случае являюсь я. Но ее сообразительность вкупе с уверенностью в себе с лихвой перевешивают любые сомнения, которые она может иметь в отношении своего шефа.

Обе девушки никогда раньше не посещали Голландию, и это одна из главных причин, по которым они сопровождают меня. Кроме того, милые молодые особы в нашей непривлекательной профессии встречаются реже, чем шубы в Конго, а значит, они не должны вызвать подозрений у наших нечестивых врагов.

«DC-8» уже катил по земле, шасси остались целыми и невредимыми, поэтому я открыл глаза и переключился на мысли о делах более насущных. Дюкло. Джимми Дюкло ждет в аэропорту Схипхол. Джимми Дюкло должен сообщить мне что-то важное и срочное. Слишком важное, чтобы отправить, пусть даже шифром, по обычным каналам связи. Слишком срочное, чтобы дожидаться дипкурьера из нашего посольства в Гааге. Я не пытался угадать, что это за сведения — всяко узнаю через пять минут. И не было ни малейших сомнений в их достоверности. У Дюкло безупречные источники информации, а сама информация всегда стопроцентно точна. Джимми Дюкло никогда не совершал ошибок — по крайней мере, ошибок в такого рода делах.

Самолет тормозил, и в иллюминаторе уже виднелся телетрап, тянувшийся от главного здания к нашему люку. Я отстегнул ремень безопасности, встал, скользнул пустым, непризнающим взглядом по Мэгги и Белинде и направился к выходу, не дожидаясь полной остановки борта. Этот маневр не одобряют хозяева авиакомпаний, а в данном случае не одобрили и пассажиры, которые, судя по их лицам, сочли меня заносчивым хамом, не желающим дожидаться своей очереди вместе со скромным и долготерпеливым обществом.

Да пусть думают что хотят. Я давно смирился с мыслью, что популярность — не мой удел.

Правда, мне улыбнулась стюардесса, но это не было данью уважения внешности или манерам. Человек может улыбнуться другому человеку, будучи удивленным, или встревоженным, или по обеим причинам. Всякий раз, когда я сажусь в самолет (за исключением отпусков, что бывает этак раз в пять лет), я вручаю стюардессе небольшой запечатанный конверт для передачи командиру воздушного судна, а командир, как и любой мужчина, старается расположить к себе симпатичную девушку, вот и раскрывает ей содержание документа, то бишь список моих привилегий в любых обстоятельствах — совершенно бесполезных привилегий, за исключением обязанности предоставлять мне по первому требованию обед, ужин и обслуживание в баре. Хотя нет, есть еще одна привилегия, совершенно необходимая, которой, кроме меня, пользуются несколько моих коллег, — дипломатический иммунитет от таможенного досмотра. Очень полезная штучка, поскольку в моем багаже обычно лежит пара надежных пистолетов, маленький, но весьма толково подобранный комплект инструментов взломщика и еще кое-какие сомнительной моральности вещицы, не из тех, на которые сквозь пальцы смотрят иммиграционные власти развитых стран. Я никогда не проношу оружие на борт, поскольку уснувший человек может случайно продемонстрировать плечевую кобуру попутчику и тем самым спровоцировать ненужный переполох. А уж палить в герметичном салоне современного самолета станет только безумец. Этим и объясняются поразительные успехи угонщиков воздушных судов: как правило, результаты эксплозии крайне неприятны.

Открылся люк, и я вышел в гофрированную трубу, где вдоль стенки в вежливых позах застыли два или три человека из обслуги аэропорта. Прошагав по трапу, я оказался в терминале; здесь два параллельных траволатора доставляли пассажиров в иммиграционную зону и обратно.

У конца движущейся вглубь терминала ленты лицом ко мне стоял человек. Среднего роста, худой и совсем не красавец. У него были темные волосы, изборожденное морщинами смуглое лицо, черные холодные глаза и тонкая щель рта: не обрадовался бы я, вздумай подобный типчик приударить за моей дочерью. Зато одет он был вполне респектабельно, в черный костюм и черное же пальто, а еще имел при себе большую и явно новую дорожную сумку — хотя, конечно, ее нельзя причислить к признакам респектабельности.

На самом деле меня нисколько не волновали несуществующие ухажеры несуществующих дочерей. Я уже прошел достаточно, чтобы видеть всю ленту, ползущую в моем направлении. На ней стояли четверо, и первого из них — высокого, худого, в сером костюме, с усами и всеми внешними признаками преуспевающего бухгалтера — я узнал сразу. Джимми Дюкло. Первая мысль: он считает свою информацию исключительно важной и срочной, раз отправился в неблизкий путь ради встречи со мной. Вторая мысль: должно быть, он подделал полицейский пропуск, чтобы пересечь весь терминал. Вполне логичное предположение, поскольку он отменный фальсификатор. Третья мысль побуждала вежливо помахать ему и дружелюбно улыбнуться, что я и сделал. Он помахал и улыбнулся в ответ.

Улыбка длилась лишь секунду — и сменилась гримасой ужаса. А я уловил — почти подсознательно, — как чуть-чуть сместилось направление его взгляда.

Я стремительно обернулся. Смуглый мужчина в черном костюме и черном пальто уже не стоял спиной к пассажирскому конвейеру. Он развернулся кругом, а сумка, прежде свисавшая с руки, теперь была зажата под мышкой.

Даже не успев понять, что происходит, я подчинился инстинкту и бросился на человека в черном. По крайней мере, начал бросок. Но мне потребовалась долгая секунда, чтобы отреагировать, а смуглый молниеносно — и это не метафора — доказал, что секунда — достаточный срок для совершения задуманного им насильственного действия. Он был готов, а я — нет; и он оказался докой по части насильственных действий. Едва я рванулся к нему, как он проделал свирепый замах на четверть круга и врезал мне краем сумки под ложечку.

Дорожные сумки обычно мягкие, но обычно — не значит всегда. Я никогда не попадал под удар сваебойной машины и надеюсь никогда не попасть, но в тот момент познал, каково это в ощущениях. Я рухнул на пол, словно чья-то огромная лапища подсекла мне ноги. Причем не лишился чувств — видел, слышал и даже в какой-то мере осознавал происходящее, но не мог пошевелиться, а ведь это единственное, чего я хотел. Мне доводилось слышать о параличе сознания в результате психологического шока, но впервые в жизни я был полностью парализован шоком физическим.

Казалось, все происходит в нелепой киносцене, воспроизводимой замедленно. Дюкло панически заозирался, но выбраться с траволатора не было никакой возможности. Позади сгрудились трое мужчин, и они, похоже, совершенно не замечали неладного; только позже, гораздо позже я сообразил, что эти люди были сообщниками человека в черном и стояли там для того, чтобы у Дюкло не было другого выбора, кроме как двигаться вместе с лентой вперед, навстречу смерти. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что это была казнь, своей дьявольской расчетливостью затмевающая все казни, о которых я наслушался на своем веку, а уж я знаю немало историй о людях, чья жизнь завершилась не так, как было задумано Создателем.

Я мог двигать глазами, что и делал. Мой взгляд добрался до сумки — из-под клапана на ее торце высунулся дырчатый цилиндр глушителя. Это и была «сваебойная машина», вызвавшая кратковременный паралич (я надеялся, что он и есть кратковременный), и удар был настолько силен, что оставалось лишь удивляться, почему ствол не согнулся буквой U.

Я посмотрел на мужчину, державшего пистолет. Его правая рука пряталась в сумке. На смуглом лице не отражалось ни удовольствия, ни предвкушения, лишь спокойная уверенность профессионала, знающего себе цену.

Бестелесный голос объявил о прибытии рейса KL-132 из Лондона, которым прилетели мы. Мелькнула смутная и неуместная мысль, что этот номер я уже никогда не забуду. А впрочем, будь номер рейса любым другим, это бы не имело никакого значения, поскольку Дюкло обречен умереть, так и не встретившись со мной.

Я посмотрел на Джимми. У него был вид человека, приговоренного к смерти. Отчаяние на лице — но отчаяние спокойное, контролируемое. Он сунул руку под полу пиджака... Медленно, слишком медленно — мешала ткань. Трое мужчин за его спиной упали на движущуюся ленту, и только много позже до меня дошло, что это означало. Вот из-под полы вынырнул пистолет. Хлопок — и в левом лацкане возникло отверстие. Дюкло конвульсивно дернулся, а затем повалился ничком. Траволатор вынес на платформу мертвое тело, и оно покатилось к моему, парализованному.

Я никогда не смогу дать себе точный ответ, действительно ли мое полное бездействие в последние мгновения жизни Дюкло вызвано физическим параличом, или же меня лишила воли неминуемость его гибели. Нет, мучиться совестью не придется, ведь я был безоружен и ничем не мог помочь. Просто хотелось бы понять странный феномен: прикосновение к трупу вмиг подействовало на меня оживляюще.

Чудесного выздоровления не случилось. Волнами накатывала дурнота, и, после того как прошел шок от удара, желудок заболел по-настоящему. Во лбу тоже сидела боль, причем вовсе не тупая, — наверное, я стукнулся головой при падении. Но мышцы уже подчинялись мозгу, и я осторожно поднялся на ноги — осторожно по причине тошноты и головокружения; я мог в любой момент снова против воли распластаться на полу. Весь терминал раскачивался самым пугающим образом, и я обнаружил, что плохо вижу, — должно быть, ушиб головы сказался на зрении, что опять же странно, поскольку оно работало вполне исправно, пока я лежал. Тут я понял, что слипаются веки, и ощупью определил почему: из раны в волосистой части головы лилась — как мне ошибочно показалось в тот момент, потоком — кровь.

«Добро пожаловать в Амстердам», — подумал я, доставая носовой платок.

Два прикосновения к глазам — и снова зрение по единице.

Все это от начала и до конца продолжалось не более десяти секунд, но вокруг уже столпились встревоженные люди, как всегда бывает в подобных случаях: внезапная смерть, особенно смерть насильственная, для зевак все равно что для пчел открытый горшок с медом. Мгновенное осознание существования того или другого выманивает зрителей во впечатляющем количестве из мест, только что выглядевших лишенными всякой жизни.

Я не уделил зевакам внимания и так же поступил с Дюкло. Поскольку уже ничем не мог быть ему полезен, как и он — мне. Обыск его одежды ничего бы не дал: как и все хорошие агенты, Дюкло не записывал ничего важного на бумагу или магнитофонную пленку, а просто укладывал в тренированную память.

Смуглый мужчина в черной одежде и с пистолетом за это время вполне успел бы улизнуть, и только глубоко укоренившийся инстинкт, рутинный навык проверять даже непроверяемое заставил меня посмотреть в сторону иммиграционной зоны.

Убийца еще не скрылся. Он преодолел около двух третей пути к иммиграционной зоне, без спешки шагая по движущейся дорожке, небрежно помахивая сумкой и как будто не слыша суматохи позади себя. Мгновение я взирал на него оторопело... но лишь мгновение.

Вот так и должен уходить с места преступления профессионал.

На ипподроме в Аскоте опытный карманник, избавив джентльмена в сером цилиндре от бумажника, не помчится во всю прыть сквозь толпу под крики «Держи вора!», чтобы тут же и попасться; скорее он спросит у своей жертвы совета, на какую лошадь поставить перед очередным забегом. Непринужденная беспечность, абсолютная естественность поведения — вот почерк отличников преступного мира. Таким отличником оказался смуглый. Я был единственным свидетелем его злодеяния, и я только теперь понял, какую  роль в смерти Дюкло сыграли трое мужчин. Они находились среди людей, окруживших мертвеца, но ни я, ни кто-либо другой не смог бы доказать их причастность к убийству. А смуглый знал, что оставил меня в состоянии, которое не позволит причинить ему никаких неприятностей.

Я двинулся за ним.

Эта погоня даже отдаленно не смахивала на захватывающую. Я был слаб, кружилась голова, а жуткая боль в пояснице не позволяла толком выпрямиться. Должно быть, сочетание шаткой и шаркающей походки с наклоном вперед этак градусов на тридцать придавало мне комичный вид: разбитый радикулитом старикашка ошалело трусит по движущейся ленте бог знает с какой целью.

Я был уже на середине траволатора, а смуглый — почти в конце, когда то ли инстинкт, то ли мой топот заставил его обернуться с той же кошачьей быстротой, с какой он вырубил меня минуту назад. Сразу стало ясно, что он с легкостью отличил мою особу от всех прочих знакомых ему старикашек: левая рука в тот же миг вскинула сумку, а правая нырнула в нее. И со мной произойдет то же, что и с Дюкло, — траволатор сбросит меня (или то, что от меня останется) на пол в конце пути. Бесславная смерть.

Я недолго размышлял о том, как же это мне, безоружному, хватило глупости погнаться за многоопытным убийцей, и уже был готов броситься плашмя на ленту, но тут глушитель дрогнул, а немигающий взгляд смуглого чуть сместился влево. Не думая о перспективе получить пулю в затылок, я развернулся, чтобы узнать, куда он смотрит.

Группа людей, окружавших Дюкло, временно утратила интерес к нему и переключилась на нас. Да и странно было бы, если бы они оставили без внимания мою безумную эскападу на траволаторе. Мне хватило кратчайшего взгляда, чтобы заметить на лицах удивление и недоумение — при полном отсутствии понимания. Зато понимания было в избытке на физиономиях троицы, которая следовала за Дюкло на его пути к смерти. А еще на этих физиономиях читалась леденящая целеустремленность. Теперь преступная команда резво шагала по моему траволатору, несомненно намереваясь и меня загнать под пулю.

Сзади донеслось приглушенное восклицание, и я снова развернулся. Траволатор довез смуглого пассажира до своего края, что явно застало того врасплох: убийца шатался, пытаясь не упасть. Как я и ожидал, он очень быстро восстановил равновесие. А в следующий миг крутанулся и пустился бежать. Убить человека при десятке свидетелей — совсем не то, что на глазах у одного, никем не поддерживаемого. Хотя была у меня смутная уверенность, что он бы выстрелил, если бы счел это необходимым, и черт с ними, со свидетелями.

Решив отложить подобные размышления на потом, я снова побежал, на сей раз увереннее, уже в манере семидесятилетнего, а не девяностолетнего старика.

Смуглый, неуклонно увеличивая отрыв, несся сломя голову через иммиграционную зону, к явному замешательству сотрудников иммиграционной службы, поскольку людям не положено бежать через иммиграционные зоны, а положено задержаться, предъявить паспорт и кратко рассказать о себе, для чего они, иммиграционные зоны, и существуют. К тому моменту, когда настала моя очередь пересечь это помещение, спешная ретирада смуглого вкупе с появлением другого бегуна — шатающегося и спотыкающегося, с окровавленным лицом — насторожили персонал аэропорта, и двое иммиграционных чиновников попытались задержать меня, но я отмахнулся от них («отмахнулся» — не то слово, которое они потом использовали в своих жалобах) и ринулся в дверь, за которой только что скрылся смуглый.

По крайней мере, я попытался там проскочить, но проклятый выход оказался заблокирован человеком, пытавшимся войти. Девушка — вот и все, что могло и хотело зафиксировать мое сознание. Просто девушка.

Я вправо, а она влево, я влево, она вправо. Банальная ситуация, такую можно увидеть практически в любую минуту на любом тротуаре, когда двое чересчур вежливых пешеходов стремятся уступить друг другу право прохода, делая это неумело, но крайне «эффективно»; если же встречаются две сверхщепетильные натуры, нелепое фанданго может продолжаться до бесконечности.

Добротным па-де-де я восхищаюсь, как заправский балетоман, но тогда мне было не до топтания, а потому после очередного неудачного обоюдного уклонения я рявкнул: «А ну с дороги!» — и, не удовлетворившись одним требованием, схватил девушку за плечо и оттолкнул в сторону. За этим вроде последовали удар о косяк и болезненный возглас, но мне было не до извинений. Их можно будет принести потом, по возвращении.

Я вернулся раньше, чем рассчитывал. Девушка отняла у меня лишь несколько секунд, но смуглому этого хватило с лихвой. Когда я добрался до переполненного вестибюля (а разве в аэропортах бывают непереполненные вестибюли?), убийцы там не увидел. Да я бы и вождя краснокожих при всех регалиях не отыскал среди сотен людей, слонявшихся, как казалось, совершенно бесцельно. Не имело смысла оповещать службу безопасности: пока докажу ей свою правоту, злодей успеет преодолеть полдороги до Амстердама. Даже сумей я добиться немедленных действий, шансы задержать смуглого будут невелики: у высококвалифицированных профессионалов всегда припасены надежные пути отхода.

Я двинулся в обратный путь, но уже еле волоча ноги, — это все, на что я был теперь способен. Жутко трещала голова, но, если учесть состояние желудка, жаловаться на боль в голове было бы глупо. Взгляд в зеркало, на бледное и перепачканное кровью лицо, ничуть не улучшил кошмарного самочувствия.

Едва я добрался до места моего балетного выступления, как двое здоровяков в форме и при кобуре с пистолетом решительно схватили меня под руки.

— Вы не того сцапали, — устало проговорил я. — Так что будьте любезны, уберите лапы и дайте мне отдышаться, черт бы вас побрал.

Они заколебались, переглянулись, отпустили меня и отошли — прилично, аж на два дюйма. Я посмотрел на девушку, а после на того, кто с ней успокаивающе разговаривал, — судя по штатской одежде, на очень крупного администратора аэропорта. Затем снова на девушку, потому что глаза болели не меньше, чем голова, и мне было легче смотреть на нее, чем на мужчину рядом с ней.

Она была одета в темное платье и темное пальто; в вороте белел валик бадлона. На вид лет двадцать пять; черные волосы, карие глаза, почти греческие черты лица и оливковый оттенок кожи выдают уроженку нездешних мест. Поставьте ее рядом с Мэгги и Белиндой, и вам придется провести не только лучшие годы своей жизни, но и большинство преклонных в попытках найти сравнимую троицу. Хотя, сказать по правде, девушка в тот момент выглядела не лучшим образом. Обширным белым носовым платком, вероятно позаимствованным у администратора, она стирала с пепельного лица кровь, сочившуюся из набухшей на левом виске гематомы.

— Боже правый! — В моем голосе звучало раскаяние — вполне искреннее, ведь я, как и любой нормальный человек, вовсе не склонен к бесцеремонному нанесению ущерба произведениям искусства. — Это из-за меня?

— Ну что вы! — Голос оказался низким и хриплым, но это, возможно, по той единственной причине, что я приложил ее о косяк. — Это я утром порезалась, когда брилась.

— Чертовски сожалею. Я гнался за человеком, который только что совершил убийство, а вы очутились у меня на пути. Боюсь, он сбежал.

— Моя фамилия Шредер, я здесь работаю.

Стоявший рядом с девушкой джентльмен на вид был крепок и проницателен, и я бы дал ему лет пятьдесят с приличным гаком. А еще он, похоже, имел заниженную самооценку — уж не знаю, отчего этим пороком страдают многие мужчины, взобравшиеся на ответственные посты.

— Нам сообщили об убийстве. Прискорбно, крайне прискорбно, что это случилось в аэропорту Схипхол.

— Ах да, ваша безупречная репутация, — кивнул я. — Надеюсь, покойник сейчас сгорает от стыда.

— Это неуместный разговор, — резко произнес Шредер. — Вы знали погибшего?

— Да откуда? Я только что сошел с самолета. Спросите стюардессу, спросите капитана, спросите десятки людей, которые были на борту. Кей-Эл — сто тридцать два, из Лондона, время прибытия пятнадцать пятьдесят пять. — Я глянул на часы. — Боже правый! Всего лишь шесть минут назад.

— Вы не ответили на мой вопрос. — Шредер не только выглядел проницательным, он и был таким.

— Я не узна́ю его, если снова увижу.

— Гм... А у вас не возникала мысль, мистер... э-э-э...

— Шерман.

— Мистер Шерман, у вас не возникала мысль, что нормальные люди не пускаются в погоню за вооруженным убийцей?

— Может, я ненормальный?

— А может быть, вы тоже имеете при себе оружие?

Я расстегнул пуговицы на пиджаке и распахнул полы.

— Случаем, вы не узнали убийцу?

— Нет. Но я никогда его не забуду. — Я повернулся к девушке. — Могу я задать вам вопрос, мисс...

— Мисс Лемэй, — коротко сказал Шредер.

— Вы узнали убийцу? Должно быть, вы успели его хорошо рассмотреть. Бегущий человек всегда привлекает внимание.

— С чего бы мне его узнавать?

У меня не было желания тягаться со Шредером в проницательности. Я спросил:

— Не желаете ли взглянуть на покойника? Может, вы узнаете его?

Она вздрогнула и отрицательно покачала головой.

По-прежнему не деликатничая, я осведомился:

— Встречаете кого-то?

— Не поняла...

— Вы же стояли у выхода из иммиграционной зоны.

Мисс Лемэй снова покачала головой. Выглядела она жутко — насколько это возможно для красивой девушки.

— А коли так, зачем вы здесь? Чтобы полюбоваться достопримечательностями? Так вроде иммиграционный зал Схипхола — самое невзрачное место в Амстердаме.

— Довольно! — грубо перебил меня Шредер. — Ваши вопросы нелепы, а молодой даме явно нездоровится. — Он сурово взглянул на меня, напомнив, что это я виноват в ее проблеме. — Допрашивать — дело полиции.

— Я из полиции. — Я протянул ему паспорт и служебное удостоверение, и в тот же миг из дверей вышли Мэгги и Белинда.

Заметив меня, они остановились в растерянности и тревоге, и это было вполне объяснимо, учитывая, как я себя чувствовал — и как наверняка выглядел. Но в ответ я лишь состроил недовольную мину — естественная реакция травмированного и сконфуженного мужчины на любопытство прохожих, — и вот уже девушки снова глядят и идут вперед. Я же опять уделил внимание Шредеру, который теперь смотрел на меня по-новому.

— Майор Пол Шерман, Лондонское бюро Интерпола. Что ж, это существенно меняет ситуацию. Теперь понятно, почему вы действовали как полицейский — преследовали, допрашивали. Но мне, конечно же, необходимо проверить ваши полномочия.

— Проверяйте все, что хотите, и со всеми, с кем хотите, — проворчал я, надеясь, что познания мистера Шредера в английской грамматике не дадут ему найти изъяны в моем фразопостроении. — Советую начать с полковника Ван де Граафа, он в Центральном управлении.

— Вы знакомы с полковником?

— Просто взял из памяти первое попавшееся имя. Вы меня найдете в баре. — Я двинулся было прочь, но остановился, когда за мной последовали два здоровяка в форме, и оглянулся на Шредера. — Я не возьмусь поставить им выпивку.

— Все в порядке, — сказал Шредер полицейским. — Майор Шерман не сбежит.

— Пока у вас мои паспорт и удостоверение, — кивнул я, а затем посмотрел на девушку. — Простите, мисс Лемэй. Похоже, для вас это стало сильным потрясением. Я виноват. Не желаете ли пропустить стаканчик вместе со мной? Судя по вашему виду, это не будет лишним.

Она снова промокнула щеку и метнула в меня взгляд, разрушивший всякую надежду на скорую дружбу.

— Вместе с вами я даже улицу не стала бы переходить, — последовал ответ.

А сказано это было так, что я заподозрил: она бы охотно пошла со мной через улицу с интенсивным движением, чтобы бросить меня на полпути. Если бы я был слепым.

— Добро пожаловать в Амстердам, — уныло проговорил я и поплелся в направлении ближайшего бара.

ГЛАВА 2

В обычной жизни я не селюсь в пятизвездочных отелях — по той банальной причине, что не могу себе этого позволить. Другое дело — зарубежные командировки: у меня практически неограниченный счет; о расходах крайне редко спрашивают и никогда не получают ответов; а поскольку работа в другой стране, как правило, утомительна, я не вижу причин отказывать себе в нескольких минутах покоя и расслабления в комфорте и роскоши самого высокого уровня.

Отель «Рембрандт», несомненно, отвечает этим условиям. Величественное, хоть и весьма вычурное, произведение архитектуры стоит на излучине одного из самых близких к центру Старого города каналов. Пышные резные балконы нависают над водой — страдающему лунатизмом постояльцу не нужно бояться, что он, сверзившись с перил, сломает шею; разве что его угораздит приземлиться на стеклянную крышу экскурсионного кораблика из тех, что очень часто проплывают мимо. Отменный вид на эти кораблики открывается из ресторана, расположенного на первом этаже и не без основания титулующего себя лучшим в Голландии.

Желтый «мерседес» подвез меня к парадному входу, и, пока я ждал, когда швейцар расплатится с водителем и заберет багаж, мое внимание привлек вальс «Конькобежцы», исполнявшийся самым дрянным образом — не в лад, невпопад и вообще до крайности фальшиво. Кошмарные эти звуки исторгала широченная, высоченная, затейливо расписанная и явно очень старинная колесная шарманка, запаркованная на другой стороне узкой улицы, причем в таком месте, где она максимально затрудняла движение транспорта. Под навесом шарманки, похоже сшитым из останков неведомого количества выгоревших пляжных зонтов, шеренгой висели куклы. Превосходного, на мой некритичный взгляд, изготовления, облаченные в разные голландские традиционные костюмы, они покачивались вверх-вниз на обрезиненных пружинках. А движущей силой им служила исключительно вибрация, присущая работе этого музейного экспоната.

Хозяином или пользователем этого пыточного орудия был очень сутулый мужчина с несколькими нечесаными седыми прядями, прилипшими к черепу. Он выглядел достаточно дряхлым, чтобы собственноручно, будучи в расцвете сил, соорудить этот инструмент, но было столь же очевидно, что в расцвете сил он не состоялся как музыкант. В руке старик держал длинную палку, к концу которой была прикреплена круглая консервная банка, и этой жестянкой он непрестанно гремел, безуспешно пытаясь привлечь внимание щедрых прохожих. Тут я вспомнил о моем безразмерном счете, перешел улицу и уронил в банку пару монет. Не могу сказать с уверенностью, что появившаяся на его физиономии беззубая ухмылка была благодарной, но, пожалуй, знаком признательности можно было счесть то, что он закрутил валик быстрее, запустив злосчастную «Веселую вдову».

Я поспешил снова пересечь улицу, следом за портье с моим чемоданом взошел на крыльцо, на верхней ступеньке оглянулся и получил от дряхлого шарманщика весьма старомодный поклон. Не уступая в вежливости, я ответил таким же поклоном и вошел в отель.

За стойкой ресепшен дежурил помощник управляющего — высокий, чернявый, с тонкими усиками, в безупречном фрачном костюме и с приветливой, душевной улыбкой голодного крокодила. Такая улыбка мгновенно исчезнет, стоит вам повернуться спиной к ее обладателю, но обязательно возродится, причем еще более искренняя, независимо от того, насколько быстрым будет ваш обратный поворот.

— Добро пожаловать в Амстердам, мистер Шерман, — проговорил он. — Мы надеемся, что вам понравится пребывание в нашем городе.

Не имея заготовленного ответа на эту порцию пустого оптимизма, я промолчал и сосредоточился на заполнении регистрационной карточки. Администратор принял ее с такой церемонностью, будто я вручил ему бриллиант «Куллинан», и подозвал боя. Тот засеменил с моим чемоданом, раскачиваясь вправо-влево под углом порядка двадцати градусов.

— Бой! У мистера Шермана номер шестьсот шестнадцать.

Я забрал чемодан из рук явно того не желавшего «гостиничного мальчика», который годился в младшие братья шарманщику.

— Благодарю. — Я протянул бою монету. — Уверен, я справлюсь сам.

— Но ваш чемодан, мистер Шерман, похоже, очень тяжелый.

Этот участливый протест еще больше «подкупал искренностью», чем крокодилье радушие. Чемодан и впрямь был не из легких, ведь к невинным дорожным вещам добавился вес оружия, боеприпасов и металлических инструментов для вскрытия и взлома. Но мне не хотелось, чтобы какой-нибудь хитрый субчик с хитрыми навыками и еще более хитрыми отмычками изучил содержимое этого чемодана в мое отсутствие. В гостиничном номере хватает укромных местечек, где можно хранить мелкие предметы с минимальным риском их обнаружения, и поиск таковых редко бывает тщательным, если на виду лежит прочно запертый чемодан...

Я поблагодарил помощника управляющего за заботу, шагнул в ближайший лифт и нажал кнопку шестого этажа. Как только кабина тронулась, я глянул в круглое дверное окошко. Администратор больше не улыбался, а с очень серьезным видом разговаривал по телефону.

Я вышел на шестом этаже. В небольшой нише аккурат напротив дверей лифта стоял столик с телефоном, а за столиком — кресло, в котором расположился парень в ливрее с золотым шитьем. Вполне невзрачный типчик — от таких исходят эманации лености и нахальства, причем столь трудно уловимые, что жаловаться начальству было бы нелепо: подобные юнцы, как правило, мастера изображать оскорбленную невинность.

— Шестьсот шестнадцатый? — спросил я.

Парень с предсказуемой вялостью указал большим пальцем:

— Вторая дверь по коридору.

Ни вежливого «сэр», ни попытки встать. Я справился с искушением огреть парня его же столиком, зато решил не отказывать себе в хоть и крошечном, но изысканном удовольствии пообщаться с этим коридорным до того, как покину отель.

— Вы дежурный по этажу?

— Да, сэр, — ответил он и поднялся.

Я испытал легкое разочарование.

— Принесите мне кофе.

К 616-му у меня не возникло претензий. Это был не простой номер, а очень даже приличный люкс. Он состоял из прихожей, крошечной, но удобной кухоньки, гостиной, спальни и ванной комнаты. Из гостиной и спальни двери вели на один балкон. Я вышел на него.

Если не замечать этого противоестественного кошмара, этого неонового чудовища высотой до небес, этой рекламы вполне безобидных сигарет, то разноцветные огни над сумрачными улицами и силуэтами домов будили ассоциации со сказочным миром. Но я получал жалованье — и имел привилегию щедро тратить казенные деньги — не за любование архитектурными абрисами посещаемых городов, какими бы чарующими те ни были. Мир, в котором я жил, был так же далек от сказочного, как самая последняя галактика на обозримом краю Вселенной. Мне следовало сосредоточиться на более насущных делах.

Я посмотрел вниз, на поток транспорта, своим шумом заполнявшего все пространство вокруг. Широкий проспект передо мной — и примерно в семидесяти футах подо мной — кишел грохочущими трамваями, гудящими автомобилями, а еще сотнями мотороллеров и велосипедов, и складывалось впечатление, что водители двухколесных средств передвижения все как один вознамерились экстренно покончить с собой. Казалось невероятным, что кто-то из этих гладиаторов может рассчитывать на страхование жизни сроком более чем на пять минут. Но к своей неминуемой гибели они явно относились с хладнокровной бравадой. Феномен, не перестающий удивлять свежих гостей Амстердама.

Запоздало пришла надежда, что если кто-то сорвется с балкона — или если кого-то сбросят, — то этим беднягой буду не я.

Я развернулся и задрал голову. Мне достался номер на самом верхнем этаже отеля, и это не было случайностью. Над кирпичной стеной, отделяющей мой балкон от соседнего, угнездилось нечто вроде резного каменного грифона в стиле барокко. Статуя опиралась на каменный пилястр, а над ней, дюймах в тридцати, нависал бетонный фронтон.

Я вернулся в комнату и извлек из чемодана все вещи, которым категорически не следовало попадать в чужие руки. Надел фетровую плечевую кобуру с пистолетом (она практически незаметна, если вы обшиваетесь у особого портного) и сунул в задний карман брюк запасную обойму. Из этого оружия я никогда не делал больше одного выстрела зараз, и уж тем более не приходилось менять обойму, но береженого Бог бережет, да и обстоятельства всё ухудшаются. Затем я развернул холщовую скрутку с инструментами взломщика — поясной набор, стараниями особого портного тоже приспособленный для скрытого ношения, — и извлек из этого богатого арсенала скромную на вид, но крайне полезную отвертку. На кухне с ее помощью я снял заднюю стенку с миниатюрного холодильника (удивительно, как много пустоты даже в столь малых бытовых приборах) и запихнул туда все, что счел необходимым спрятать. Затем открыл дверь в коридор. Дежурный по этажу пребывал на своем посту.

— И где же мой кофе?!

Не яростный рев, но близко к тому. В этот раз я поднял юнца на ноги с первой попытки.

— На кухонном подъемнике сейчас едет на этаж ваш кофе. Когда приедет ваш кофе, я принесу его в ваш номер.

— Советую поторопиться. — Я хлопнул дверью.

Не всем дано познать достоинство простоты и порочность переусложнения. Английский у этого парня был столь же неуклюж, сколь и излишен.

Я достал из кармана связку ключей весьма необычной формы и поочередно испытал их на другой двери. Третий подошел — было бы чудом, если бы не сработал ни один. Я вернул ключи в карман, переместился в ванную и запустил душ в полную силу, как вдруг раздалась трель дверного звонка, а за ней последовал звук отворяющейся двери. Я перекрыл воду, крикнул коридорному, чтобы поставил кофе на стол, и снова открутил кран. Надеялся сочетанием кофе и душа убедить того, кого следовало убедить, что в номере поселился респектабельный гость, который без спешки готовится праздно провести вечер.

Скорее всего, обман не пройдет. Но ведь попытка не пытка.

Я услышал, как закрылась входная дверь, однако душ оставил включенным — на случай, если чужое ухо прижалось к филенке. Очень уж коридорный смахивал на большого любителя подслушивать или подглядывать. Я вышел из ванной и опустился на корточки перед замочной скважиной. Дежурный не подглядывал. Я резко отворил дверь, но никто не ввалился в прихожую. Это означало, что либо ни у кого нет сомнений на мой счет, либо у кого-то их столько, что он не намерен рисковать разоблачением. Оба варианта мне только на руку.

Я запер дверь, сунул в карман громоздкий гостиничный ключ, вылил кофе в кухонную раковину, перекрыл воду в ванной и отправился на балкон. Пришлось, воспользовавшись тяжелым стулом, оставить дверь распахнутой настежь — по понятной причине в гостиницах немногие балконные двери имеют ручку снаружи.

Я бросил взгляд на улицу, на окна здания напротив, перегнулся через бетонную балюстраду и покрутил головой — надо было убедиться, что жильцы соседних люксов не смотрят в мою сторону. Взобравшись на балюстраду, я взялся за декоративного грифона, изваянного столь прихотливо, что давал несколько отличных зацепок, затем ухватился за бетонный край крыши и вскарабкался на нее. Не считаю себя любителем подобной акробатики, но тогда я не знал, что еще можно предпринять.

На заросшей травой плоской крыше, насколько я мог судить, не было никого. Я встал и пересек ее, обогнув телевизионные антенны, вентиляционные выходы и забавные миниатюрные теплички, что служат в Амстердаме световыми люками. Добравшись до другого края, осторожно посмотрел вниз. Там был очень узкий и сумрачный проулок, по крайней мере в данный момент безлюдный. В нескольких ярдах слева я обнаружил пожарную лестницу и спустился ко второму этажу. Дверь эвакуационного выхода, как и почти все подобные двери, была заперта изнутри, зато замок оказался двусторонним, и куда ему было тягаться с мудреными железками из моего инструментария.

Убедившись, что в коридоре ни души, я спустился на первый этаж по главной лестнице, поскольку подозревал, что трудно незамеченным выйти из лифта посреди холла. Мне не стоило беспокоиться — ни помощника управляющего, ни боя, ни швейцара не было видно, а кроме того, ресепшен осаждала новая партия прилетевших на самолете. Я присоединился к этой толпе, вежливо похлопал пару человек по плечу, положил на стол ключ от номера, неторопливо направился к бару, так же неторопливо пересек его и вышел из здания через боковую дверь.

Днем прошел ливень, улицы были мокры, но надевать плащ не было необходимости, поэтому я нес его, перекинув через руку, а шляпу и вовсе не надел. Я прогуливался, посматривая по сторонам, под настроение задерживаясь и возобновляя движение, предоставляя ветру нести меня, куда он пожелает. Всем своим видом я изображал стопроцентного туриста, впервые вышедшего насладиться видами и голосами вечернего Амстердама.

Прохаживаясь вдоль канала Херенграхт и должным образом любуясь фасадами домов торговых магнатов семнадцатого века, я вдруг ощутил специфический зуд в затылке. Никакие тренировки не помогут развить это чувство, и с опытом оно тоже не придет. Возможно, это своего рода экстрасенсорная перцепция. Такая способность дается человеку от рождения. Либо не дается. Мне вот далась.

За мной следили.

Жители Амстердама — чрезвычайно гостеприимные люди. За одним исключением: почему-то они не сочли нужным расставить вдоль своих каналов скамьи для притомившихся иностранцев или хотя бы для своих притомившихся согорожан. Если у вас возникнет желание посозерцать в томном покое поблескивающую сумрачную гладь воды, лучше всего прислониться к дереву. Что я и сделал — выбрал подходящее дерево и зажег сигарету.

Так простоял несколько минут, надеясь, что выгляжу ушедшим в раздумья, изредка поднося сигарету ко рту, но никаких других движений не делая. Никто не выстрелил в меня из пистолета с глушителем, не подкрался, чтобы оглушить мешочком с песком и тайком сбросить в канал. Я дал недругам все шансы, но они не клюнули. В Схипхоле смуглый мужчина держал меня на мушке, но не выжал спуск. Значит, не считают нужным избавиться от меня. Поправка: пока не считают нужным. Хоть какое-то утешение.

Я выпрямился, потянулся и зевнул, безучастно озираясь, как человек, очнувшийся от романтических грез. Следивший никуда не делся. Он не привалился, как я, спиной к дереву, а прислонился к нему плечом, так что дерево стояло между ним и мной. Но это было тонкое дерево, оно закрывало лишь часть силуэта.

Я двинулся дальше. На углу Лейдестраат свернул направо и побрел по улице, время от времени задерживаясь у торговых витрин. Зашел в один из магазинов и осмотрел несколько предметов живописи — в Англии за столь возмутительное надругательство над подлинностью художественных произведений владельца заведения запросто упекли бы в кутузку. Что еще интереснее, витрина представляла собой почти идеальное зеркало. Мой хвост топтался ярдах в двадцати, с серьезным видом рассматривая закрытое ставнями окно фруктовой лавки. На нем был серый костюм и серый свитер, и это все, что можно сказать о его внешности. Серая безликость.

На следующем перекрестке я снова повернул направо и пошел мимо цветочного рынка, что на берегу канала Зингел. Остановился у прилавка, осмотрел его содержимое и купил гвоздику. В тридцати ярдах серый точно так же рассматривал цветы, но то ли он был скуповат, то ли не имел такого счета, как у меня. Он ничего не приобрел, только постоял и поглазел.

Повернув направо на Вийзельстраат и сменив шаг на более бодрый, я поравнялся с индонезийским рестораном. Вошел, затворил дверь. Швейцар — несомненный пенсионер — поприветствовал меня достаточно радушно, но не совершил попытки разлучиться с табуретом.

Я приотворил дверь, чтобы видеть улицу, и через несколько секунд там появился серый. Теперь я понял, что он гораздо старше, чем выглядел издали, — уж точно за шестьдесят, однако скорость развил удивительную для столь почтенного возраста. И вид у него был огорченный.

Я надел плащ и пробормотал извинения. Швейцар улыбнулся, и его «хорошего вечера» прозвучало так же вежливо, как перед этим «добро пожаловать». Вероятно, ресторан был уже полон. Я вышел и остановился на крыльце, из кармана извлек сложенную фетровую шляпу, из другого — очки с проволочной оправой, надеясь, что эти аксессуары преобразят майора Шермана до неузнаваемости.

Серый успел удалиться ярдов на тридцать, продвигаясь забавными рывками и заглядывая в каждый подъезд. Я решил рискнуть и бегом пересек улицу; лестного зрительского внимания к себе не привлек, зато остался целым и невредимым. И последовал за серым, держась в некотором отдалении.

Через сотню ярдов он остановился, потоптался в замешательстве и двинул назад, теперь почти бегом, но входя во все незапертые двери. Зашел и в ресторан, где я только что побывал, и выскочил оттуда через десять секунд. Юркнул в боковую дверь гостиницы «Карлтон» и вышел через парадную. Если и привлек к себе зрительское внимание, то уж наверняка не лестное — «Карлтону» едва ли могло импонировать то, что облезлые старикашки в водолазках срезают путь через его вестибюль. В конце квартала был еще один индонезийский ресторанчик; серый покинул его с укоризненной гримасой человека, которого вытолкали в шею. Он нырнул в телефонную будку, а после разговора выглядел еще растеряннее и пристыженнее. Оттуда переместился на площадь Мунтплейн, на трамвайную остановку. Я встал в очередь.

Первый трамвай, трехвагонный, имел номер 16 и щиток со словами «Центральный вокзал». Серый вошел в головной вагон. Я выбрал второй и устроился на переднем сиденье так, чтобы не спускать с топтуна глаз и не попасться ему на глаза, если он вдруг проявит интерес к попутчикам. Напрасное беспокойство — ему было уж точно не до разглядывания пассажиров. Судя по частой смене выражений лица, а также по судорожному сжиманию кулаков, у этого субъекта на уме были другие, более важные вещи, и не на последнем месте степень сочувственного понимания со стороны работодателей, на которую он мог рассчитывать.

Человек в сером вышел на Дам. Главная площадь Амстердама изобилует исторической архитектурой: тут и королевский дворец, и Новая церковь, которую приходится постоянно укреплять, чтобы не развалилась от старости. Ни то ни другое серый не удостоил ни малейшим вниманием. Он свернул в переулок у отеля «Краснаполски», потом налево, в сторону причалов, прошел вдоль канала Оудезейдс-Вурбургвал, свернул направо и погрузился в лабиринт улочек, которые все глубже проникали в складской район, один из немногих районов, не вошедших в список туристических достопримечательностей Амстердама. Следовать за стариком было легко — он не смотрел ни влево, ни вправо и тем более не оглядывался назад. Я мог бы ехать за ним в десяти шагах на слоне, он бы и этого не заметил.

Я остановился на углу и стал наблюдать, как он пробирается по узкой, плохо освещенной и на диво непривлекательной улице, зажатой между высокими пятиэтажными складскими зданиями с остроконечными крышами, чьи скаты едва не смыкались со скатами домов, стоящих через улицу, отчего здесь царила клаустрофобическая атмосфера смутной угрозы, мрачного предостережения и гнетущей настороженности, на что мне было совершенно наплевать.

Серый сорвался на шаткий бег, и столь избыточная демонстрация рвения могла означать лишь одно: его путь близок к завершению. Догадка оказалась верна. На полпути от перекрестка до перекрестка он взбежал по лестнице с перилами, достал ключ, открыл дверь и скрылся в складской постройке. Я последовал за ним все тем же прогулочным, но уже не медленным шагом и с любопытством взглянул на табличку над дверью. «Моргенштерн и Маггенталер». И хотя я никогда прежде не слышал об этой фирме, теперь буду помнить ее до конца моих дней. Не задержавшись подле здания, я пошел дальше.

Номер оказался не бог весть что, но ведь и гостиница была отнюдь не из роскошных. Тусклый, невзрачный домишко с облупившейся краской, и интерьер под стать экстерьеру. Скудная меблировка включала в себя односпальную кровать и диван, похоже способный превращаться в кровать; оба за многие годы пришли в удручающе состояние, если только не пребывали в нем изначально. Ковер истрепался, но не так радикально, как шторы и покрывала. Примыкающая к комнате ванная была не просторней телефонной будки.

От полного фиаско номер спасала пара достоинств, которые придали бы определенную ауру изящества даже самой мрачной тюремной камере. Мэгги и Белинда, сидевшие бок о бок на краю кровати, без энтузиазма смотрели на меня, когда я устало опускался на диван.

— Траляля и Труляля, — произнес я. — Одни-одинешеньки в коварном Амстердаме. Все ли в порядке?

— Нет. — В голосе Белинды прозвучала резкая нотка.

— Нет? — Я позволил себе удивленный тон.

Она повела рукой вокруг:

— Я об этом. Полюбуйтесь.

Я полюбовался.

— И что не так?

— Вы стали бы здесь жить?

— Ну... если честно, не стал бы. Но пятизвездочные отели — это для шишек вроде меня. Для парочки едва сводящих концы с концами секретарш жилье вроде вашего — то, что надо. Для парочки же юных девиц, бедными секретаршами не являющихся, оно обеспечивает максимально возможную анонимность. — Я выдержал паузу. — По крайней мере, я надеюсь на это. Очень хочется верить, что вы не засвечены. В самолете не заметили кого-нибудь знакомого?

— Нет, — ответили они хором, одинаково качнув головой.

— А в Схипхоле?

— Нет.

— В аэропорту кто-нибудь проявил к вам повышенный интерес?

— Нет.

— Жучки в номере нашлись?

— Нет.

— Выходили?

— Да.

— Слежка?

— Не было.

— В ваше отсутствие номер обыскивали?

— Нет.

— Вижу, Белинда, тебе смешно, — сказал я.

Она не хихикала, но не без труда контролировала лицевые мышцы.

— Выкладывай. Мне нужно поднять настроение.

— Ну... — Она вдруг приняла задумчивый вид — должно быть, вспомнила, что знает меня без году неделя. — Нечего выкладывать. Извините.

— За что «извините», Белинда? — Мой отеческий ободряющий тон, как ни странно, заставил ее заерзать.

— Эти игры в плащи и кинжалы — легенда, конспирация... Мы просто девчонки, какая необходимость...

— Белинда, прекрати!

Как всегда, на защиту старика встала Мэгги — и одному лишь Богу известно, по какой причине. Да, у меня имелись профессиональные успехи, и, если собрать их в список, он получился бы довольно внушительным, но по сравнению со списком неудач выглядел бы крайне жалко.

— Майор Шерман, — сурово продолжила Мэгги, — всегда знает, что делает.

— Майор Шерман, — признался я как на духу, — душу черту отдал бы, чтобы это стало правдой. — Я с укором глянул на помощниц. — Это не попытка сменить тему, но как насчет толики сочувствия к раненому начальнику?

— Мы знаем свой долг, — чопорно изрекла Мэгги, после чего встала, осмотрела мой лоб и снова села. — Похоже, этот пластырь слишком мал для такой большой кровопотери.

— Начальники легки на кровотечение, это как-то связано с чувствительностью кожи. Вы в курсе, что произошло?

Мэгги кивнула.

— Эта ужасная стрельба! Мы слышали, что вы пытались...

— ...Вмешаться. Да, ты правильно сказала: «пытался». — Я перевел взгляд на Белинду. — Должно быть, тебя это потрясло: отправляешься в первую загранкомандировку с новым шефом, а ему сразу по прибытии достается на орехи.

Белинда невольно покосилась на Мэгги — платиновые блондинки высшей пробы очень легко краснеют — и примирительно произнесла:

— Просто он был слишком проворен для вас.

— Именно так, — согласился я. — А еще он был слишком проворен для Джимми Дюкло.

— Джимми Дюкло? — У моих собеседниц был талант говорить в унисон.

— Теперь он мертв. Один из наших лучших агентов; нас связывала многолетняя дружба. У него была срочная и, как я полагаю, крайне важная информация, которую он хотел передать лично мне в Схипхоле. Я был единственным человеком в Англии, знавшим, что Джимми окажется там. Но знал и кто-то здесь, в этом городе. Моя встреча с Дюкло была организована по двум каналам, никак не связанным между собой, но кто-то не только пронюхал, что я прилечу, но и выведал точное время прибытия, а значит, получил возможность добраться до Дюкло раньше, чем тот добрался бы до меня. Белинда, ты согласна с тем, что я не сменил тему? Если враги так много знают обо мне и об одном из моих помощников, то могут быть так же хорошо осведомлены и о других моих помощниках.

Несколько мгновений девушки смотрели друг на друга, а затем Белинда тихо спросила:

— Дюкло был из наших?

— Ты глухая? — раздраженно произнес я.

— А значит, мы... я и Мэгги...

— Вот именно.

Казалось, девушки восприняли предполагаемую угрозу своей жизни довольно спокойно. Но ведь их учили делать дело, и сюда они прибыли делать дело, а не падать в девичьи обмороки.

— Жаль вашего друга, — сказала Мэгги.

Я кивнул.

— Я вела себя глупо, простите.

Белинда тоже говорила искренне, но я знал, что раскаиваться она будет недолго. Это не в ее натуре. Потрясающие зеленые глаза из-под темных бровей посмотрели мне в лицо, и она медленно проговорила:

— За вами следят, да?

— Славная девочка, — одобрительно сказал я. — Заботится о своем шефе. Следят ли за мной? Ну, если это не так, то половина персонала отеля «Рембрандт» пасет кого-то другого. Там под надзором даже боковые двери. Когда я вышел, за мной увязался хвост.

— Но ненадолго, конечно же. — Своей верноподданностью Мэгги положительно вгоняла меня в краску.

— Это был неумелый топтун, он сразу засветился. Остальные не лучше. На окраинах наркомира мало серьезных спецов. Впрочем, меня могли провоцировать на реакцию. Если цель в этом, наших недругов ждет феерический успех.

— На какую реакцию? — В голосе появились грусть и покорность — Мэгги слишком хорошо меня знала.

— На любую. Идти, бежать, тыкаться во все подряд. Крепко зажмурив глаза.

— Мне кажется, это не слишком научный и просто не слишком умный метод расследования, — с сомнением сказала Белинда, чье раскаяние быстро сходило на нет.

— Джимми Дюкло был умным. Самым умным из всех, кто на нас работал. И ученым. Сейчас он в городском морге.

Белинда недоумевающе посмотрела на меня:

— Хотите положить свою голову под плаху?

— На плаху, дорогая, — рассеянно поправила Мэгги. — И не смей указывать своему новому начальнику, что ему следует делать, а чего не следует.

Но в ее голосе не было строгости, а в глазах читалась тревога.

— Это самоубийство, — не унималась Белинда.

— Да неужели? Переход улицы в Амстердаме — вот что такое самоубийство, по крайней мере очень близко к этому. Но так ежедневно поступают десятки тысяч людей.

Я не добавил, что вряд ли моя безвременная кончина возглавляет вражеский список приоритетов, но смолчал не из желания улучшить свой героический имидж. Просто такая откровенность потребовала бы дополнительных объяснений, от которых в тот момент мне хотелось воздержаться.

— Вы же не просто так привезли нас сюда, — сказала Мэгги.

— Да, верно. Но трепать нервы злодеям — это моя работа. А вам надо держаться подальше от недобрых глаз. Сегодня вы свободны. И завтра тоже, за исключением вечера — мне нужно прогуляться с Белиндой. И если будете хорошо себя вести, я потом свожу вас в непристойный ночной клуб.

— Я прилетела сюда из Парижа ради визита в непристойный ночной клуб? — Белинду снова охватило веселье. — Зачем это нужно?

— Я скажу, зачем это нужно. Кое-что поведаю о ночных клубах, чего вы не знаете. Объясню, для чего вы здесь. Я вам вообще все открою, — добавил я великодушно.

Под «вообще все» я подразумевал все то, что им требовалось знать, а не все, что я мог бы открыть, и разница была изрядной. Белинда смотрела на меня выжидающе, Мэгги — устало и с ласковым скептицизмом. Мэгги хорошо знала меня.

— Но сначала глоток-другой шотландского.

— Майор, у нас нет шотландского. — Мэгги умела превращаться в закоснелую пуританку.

— Аu fait1, у вас нет и понимания базовых принципов разведки. Советую почитывать профильную литературу. — Я кивком указал Белинде на телефон. — Звони, заказывай. Даже правящему классу нужно иногда расслабляться.

Белинда встала, разгладила на себе темное платье и посмотрела на меня озадаченно и с неодобрением:

— Когда вы упомянули вашего друга, я наблюдала за вами, но не заметила никаких эмоций. Он теперь в морге, а вы... как бы это сказать... легкомысленны. Расслабляетесь, да? И как же вам это удается?

— Практика. А еще попроси сифон с газировкой.

ГЛАВА 3

Тот вечер возле отеля «Рембрандт» был вечером классической музыки. Шарманка исполнила фрагменты из Пятой симфонии Бетховена; доживи композитор до этого часа, он бы пал на колени и возблагодарил Всевышнего за свою тугоухость. Даже расстояние в пятьдесят ярдов, с которого я под мелким дождем предусмотрительно следил за происходящим, не ослабило чудовищного эффекта. Надо отдать дань сверхъестественной терпимости жителей Амстердама, города меломанов, вместилища прославленного на весь мир «Консертгебау», что они не заманили шарманщика в уютную таверну и в его отсутствие не утопили инструмент в ближайшем канале. Старик по-прежнему гремел своей банкой — сугубо по привычке, надо думать, потому что в тот вечер вокруг не было никого, даже швейцара, либо загнанного под крышу дождем, либо слишком любившего музыку, чтобы терпеть насилие над ней.

Я свернул на боковую улочку возле бара. Ни в соседних дверях, ни у входа в бар не маячили человеческие силуэты, да мне и не хотелось их обнаружить. Дойдя до переулка, я взобрался по пожарной лестнице на крышу, пересек ее и отыскал участок фронтона, находившийся прямо над моим балконом.

Я лег и заглянул за край. Ничего не увидел, но почувствовал запах. Это был дым сигареты, но сигареты не из тех, что выпускаются солидными табачными компаниями, которые не включают дурь в свой ходовой ассортимент. Я наклонился еще дальше, почти до точки равновесия, и смог кое-что углядеть, самую малость, а именно два острых туфельных носка и — на миг — горящий кончик сигареты, двигавшийся по дуге сверху вниз.

Этого было вполне достаточно. Я осторожно отполз назад, встал, вернулся к пожарной лестнице, спустился на шестой этаж, вскрыл дверь запасного выхода, запер ее за собой, подкрался к двери номера 616 и прислушался.

Тишина. Я беззвучно открыл дверь с помощью уже потрудившейся в тот день отмычки, вошел и постарался затворить как можно быстрее — неосязаемый сквознячок способен так взвихрить сигаретный дым, что бдительный курильщик обязательно заметит. Правда, наркоманы не славятся бдительностью.

Этот наркоман не был исключением. Я не ошибся, ожидая увидеть дежурного по этажу. Он удобно устроился в кресле, закинув ноги на подоконник балконного окна и держа сигарету в левой руке; правая свободно лежала на бедре и баюкала пистолет.

Не так уж просто подкрасться к человеку сзади, не потревожив некое шестое чувство, но многие наркотики угнетающе воздействуют на этот инстинкт. И тот наркотик, что курил дежурный, был из их числа.

Я уже стоял у парня за спиной, держа пистолет возле его правого уха, а он все еще не подозревал о чужом присутствии. Я тронул его за правое плечо. Он судорожно обернулся и взвизгнул от боли, напоровшись правым глазом на ствол. Едва дежурный вскинул ладони к пострадавшему органу зрения, я беспрепятственно завладел его оружием и сунул в карман, после чего схватил парня за плечо и со всей силы рванул. Дежурный катапультировался назад из кресла, и кувырок завершился очень крепким ударом спины и затылка о пол. Секунд десять юнец пролежал оглушенный, затем приподнялся на локте. А какие забавные звуки при этом исторгал сквозь коричневые от табака зубы, распялив бескровные губы и вытаращив потемневшие от бешенства глаза! Сначала змеиное шипение, потом рык разъяренной лисы. Я понял, что не стоит рассчитывать на дружескую беседу.

— Играем жестко, приятель? — процедил он.

Наркоманы — большие любители жестоких фильмов, кинореплики цитируют безупречно.

— Жестко? — изобразил я удивление. — Ну что ты! Пока это было мягенько. Жестко будет, если не заговоришь.

Может, мы ходили на одни и те же фильмы?

Я поднял с ковра тлеющий окурок, понюхал и с отвращением уронил в пепельницу. Дежурный осторожно поднялся. На ногах он держался неустойчиво, пошатывался, но я счел это притворством. С физиономии исчез оскал, и парень заговорил нормальным голосом. Решил изобразить хладнокровие. Затишье перед бурей — старый, избитый трюк. Может, нам обоим стоит переключиться с кино на оперу?

— И о чем же пойдет разговор?

— Для начала о том, что ты делаешь в моем номере. И кто тебя сюда прислал.

— В полиции меня уже пытались разговорить, да только ничего не вышло. Я свои права знаю. Ты не можешь меня допрашивать — законы не позволяют.

— Законы остались в коридоре. По эту сторону двери мы с тобой вне закона, о чем ты прекрасно осведомлен. Амстердам — один из самых цивилизованных городов мира, но и в нем есть маленькие джунгли; в них-то мы и живем. А в джунглях один закон: убей или будешь убит.

Наверное, я сам виноват — своей лекцией натолкнул дежурного на соответствующую идею. Он присел и кинулся вперед, чтобы поднырнуть под пистолет, и, если бы сумел опуститься чуть ниже, не налетел бы подбородком на мое колено. Ушибся я сильно. Был уверен, что дежурный вырубится, но он оказался крепышом. Обхватил мою ногу — ту, что сохранила контакт с полом, — и меня повалил. Пистолет крутясь умчался прочь, а мы с парнем какое-то время катались, азартно лупцуя друг друга. Дежурный был не только крепок, но и силен, однако имел два изъяна: увлечение марихуаной сказалось на реакции, а приемам грязной драки, к которой он, безусловно имел врожденную склонность, его толком не обучили. Вскоре мы снова оказались на ногах, и моя левая рука держала его правую заломленной за спину, почти к лопаткам.

Я двинул плененную руку выше, и дежурный завопил, как от дикой боли. Возможно, в этот раз он не прикидывался — я слышал характерный хруст. Но уверенности не было, поэтому я заломил посильнее, после чего вытолкал парня на балкон и перегнул через балюстраду. Его ноги лишились опоры, и он так вцепился в перила свободной левой рукой, будто от этого зависела его жизнь. А впрочем, почему «будто»?

— Торчок или пушер? — спросил я.

Он выдал нечто непристойное на голландском, но я знаю этот язык, включая все слова, которые не следует произносить в приличном обществе. Я зажал парню рот правой рукой, потому что звуки, которые иначе бы последовали, перекрыли бы даже шум транспорта, а мне не хотелось лишний раз тревожить жителей Амстердама. Вскоре я ослабил давление, а затем и вовсе убрал руку.

— Ну?

— Пушер, — то ли прохрипел, то ли всхлипнул он. — Продаю.

— Кто тебя подослал?

— Никто! Никто! Никто!

— Ладно, как хочешь. Когда тебя соскребут с тротуара, решат, что очередному планокуру захотелось улететь в девственную синюю даль.

— Это убийство! — Он все еще всхлипывал, а говорил теперь хриплым шепотом, — наверное, при виде городского пейзажа с такого ракурса перехватило дух. — Не посмеешь...

— То есть как это — не посмею? Сегодня твои приятели убили моего друга. Истребление паразитов — дело полезное и приятное. Семьдесят футов — долгий полет и никаких следов насилия. Разве что в теле не останется ни одной целой косточки. Семьдесят футов. Оцени!

Я свесил дежурного пониже, чтобы он мог хорошенько все рассмотреть, а затем был вынужден использовать и вторую руку, чтобы стащить парня с перил.

— Так как насчет побеседовать?

Он клокотнул горлом, и я выволок его с балкона в номер.

— Кто подослал?

Я уже заметил, что парень крепок, но он оказался куда крепче, чем мне представлялось. Не сомневаюсь, что ему было страшно и больно, только это не помешало ему судорожно крутануться вправо и вырваться из моей хватки. Я был застигнут врасплох. Дежурный снова бросился на меня; нож, внезапно появившийся в его левой лапе, взмыл по коварной дуге и нацелился чуть ниже грудины. Возможно, в более благоприятных обстоятельствах юнец одержал бы верх, но сейчас обстоятельства сложились не в его пользу — подвели быстрота и меткость. Я перехватил обеими руками его запястье, завалился на спину, увлекая парня за собой, упер ему ногу в живот и отправил его в полет. Последовавший удар сотряс номер и, вероятно, несколько соседних.

Одним движением я извернулся и поднялся на ноги, но уже не было надобности спешить. Коридорный лежал в конце номера, лицом на подоконнике балконного окна. Я взялся за воротник, и голова откинулась назад, едва не коснувшись лопаток. Я вернул парня в прежнюю позу, сожалея о его преждевременном уходе из жизни, потому что он мог обладать ценнейшей информацией. Впрочем, это была единственная причина для сожаления.

Я обшарил его карманы, где содержалось немало занятных вещиц, но только две представляли интерес для меня: полупустой портсигар с самокрутками и пара клочков бумаги. На одном машинописные буквы и цифры MOO 144, на другом числа — 910020 и 2797. Мне это ни о чем не говорило, но, сделав логичное допущение, что дежурный по этажу не носил бы при себе бумажки, если бы не считал важными, я спрятал их в надежном месте, которое предоставил мне услужливый портной, а именно в кармашек, пришитый изнутри к штанине примерно шестью дюймами выше щиколотки.

Я избавился от немногочисленных следов борьбы, взял пистолет усопшего, вышел на балкон, перегнулся через ограждение и швырнул вверх и влево. Пистолет перелетел через фронтон и беззвучно упал на крышу футах в двадцати от меня. Я вернулся в номер, смыл в унитаз окурки, выдраил пепельницу и открыл все двери и окна, чтобы поскорее выветрился тошнотворный запах. Затем вытащил мертвеца в крошечную прихожую и открыл дверь в коридор.

Тот пустовал. Я хорошенько прислушался, но не услышал приближающихся шагов. Я подошел к лифту, нажал на кнопку, дождался прибытия кабины, приоткрыл дверь и вставил между ней и косяком спичечный коробок, чтобы дверь не закрылась и не замкнула электрическую цепь. Бегом вернулся в номер, дотащил дежурного до лифта, открыл дверь, бесцеремонно запихнул его в кабину и забрал коробок. Кабина осталась на месте — в тот момент никто не давил на кнопку этого лифта.

Я запер номер отмычкой и направился к пожарному выходу, уже старому и надежному другу. Незамеченным спустился на улицу и пошел к парадной. Шарманка теперь играла Верди, и Верди наверняка радовался, что не дожил до этого дня. Старик стоял ко мне спиной, когда я опускал гульден в жестяную банку. Расплываясь в беззубой улыбке, он повернулся, чтобы поблагодарить, но при виде меня аж челюсть уронил от изумления. Этот сверчок сидел на самом нижнем шестке, и, конечно же, никто не удосужился известить его об уходе Шермана из отеля.

Я любезно улыбнулся шарманщику и вошел в фойе.

За стойкой томились пара боев в ливреях и помощник управляющего. Я громко произнес:

— Будьте любезны, шестьсот шестнадцатый.

Администратор резко обернулся и вскинул брови, но не слишком высоко. Затем одарил меня своей радушной улыбкой крокодила:

— Мистер Шерман? А я думал, вы у себя в номере.

— Нет, я прогуливался. Полезный моцион перед ужином. Старинный английский обычай, знаете ли.

— Конечно, конечно. — Он криво улыбнулся, как будто в этом старинном английском обычае было что-то предосудительное, а затем улыбчивая мина сменилась чуть озадаченной. — Странно, что я не заметил вашего ухода.

Насквозь фальшивый типчик. Впрочем, как и все остальные.

— Ну что ж, — резонно заметил я, — нельзя же требовать от администрации, чтобы она непрестанно опекала каждого гостя.

Одарив его столь же ненатуральной улыбкой, я взял ключ и направился к лифтам. Не успел и полпути преодолеть, как по фойе разнесся пронзительный вопль, а затем наступила тишина, продлившаяся лишь до того момента, когда женщина, набрав воздуха в легкие, заголосила снова. Средних лет, крикливо одетая — ходячая карикатура на американского туриста за границей, — она стояла перед лифтом: глаза что блюдца, рот буквой «О».

Рядом тучный персонаж в летнем костюме в полоску пытался ее успокоить, но делал это не слишком уверенно и сам, похоже, был не прочь поорать.

Мимо меня промчался помощник управляющего; я же проследовал за ним без спешки. Когда я оказался у лифта, администратор стоял на коленях, склонившись над мертвым дежурным по этажу.

— О господи! — ахнул я. — Что это с ним? Заболел?

— Заболел?! Заболел?! — Помощник управляющего уставился на меня. — Посмотрите на шею! Он мертв!

— Боже правый! Похоже, вы не ошиблись. — Я наклонился и вгляделся в лицо покойника. — Я мог где-нибудь видеть его раньше?

— Он дежурил на вашем этаже. — Нелегко давать подобные объяснения, стиснув зубы.

— Вот почему он показался мне знакомым. Надо же, в расцвете лет... — Я сокрушенно покачал головой. — Где у вас ресторан?

— Где... что?..

— Не утруждайтесь, — произнес я успокаивающе. — Вижу, вы расстроились. Сам найду.

Может, ресторан отеля «Рембрандт» и не является лучшим в Голландии, но я бы не потащил его владельцев в суд за недобросовестную рекламу. Блюда, начиная с икры и заканчивая свежей несезонной клубникой, были отменными. Кстати, по какой графе списать расходы — «Развлечения» или «Взятки»? Мельком и без угрызений совести я подумал о Мэгги и Белинде: что поделаешь, каждому свое.

Красный плюшевый диван, на котором я сидел, был апогеем ресторанного уюта. Откинувшись на его спинку, я поднял бокал с бренди и произнес:

— За Амстердам!

— За Амстердам! — вторил мне полковник ван де Грааф.

Заместитель начальника городской полиции присоединился ко мне без приглашения не далее как пять минут назад. Он сидел в массивном кресле, которое выглядело слишком маленьким для него. Квадратного телосложения, среднего роста, со стальной сединой, с морщинистой загорелой физиономией, носящей явственный отпечаток властности и слегка пугающей компетентности.

— Приятно видеть, майор Шерман, как вы получаете удовольствие в конце столь насыщенного событиями дня, — сухо проговорил он.

— «Кто ценит свежесть нежных роз, тот рвет их на рассвете»2. Полковник, жизнь коротка. О каких событиях речь?

— Нам немногое удалось узнать об этом человеке, застреленном сегодня в аэропорту. О Джеймсе Дюкло. — Полковник де Грааф был терпелив и не принадлежал к числу тех, кого легко увести от темы. — Мы знаем лишь, что он прибыл из Англии три недели назад, снял в отеле «Шиллер» номер на сутки, а затем словно испарился. Похоже, майор Шерман, что он встречал ваш самолет. Или это просто совпадение?

— Он встречал меня. — (Рано или поздно де Грааф узнал бы это.) — Это был мой человек. Думаю, он где-то раздобыл поддельный полицейский пропуск — как-то же ему удалось пройти через миграционный контроль.

— Вы меня удивили, — тяжело вздохнул де Грааф, ничуть не выглядевший удивленным. — Друг мой, наша работа сильно усложняется, когда мы не знаем о подобных вещах. Почему мне не сообщили о Дюкло? Мы имеем инструкцию из Парижа, из штаб-квартиры Интерпола, об оказании вам любой возможной помощи, так не думаете ли вы, что лучше бы нам сотрудничать? Мы вам поможем, вы — нам.

Он пригубил бренди. Серые глаза смотрели на меня в упор.

— Напрашивается предположение, что у вашего сотрудника была важная информация, но теперь она утрачена.

— Возможно. Что ж, давайте начнем с того, что вы поможете мне. Посмотрите, не значится ли в ваших картотеках мисс Астрид Лемэй. Работает в ночном клубе, но по-голландски не говорит и на голландку не похожа, поэтому у вас может кое-что найтись.

— Вы про девушку, которую сбили в аэропорту? Откуда информация, что она работает в ночном клубе?

— Сама мне сказала, — солгал я, не моргнув глазом.

Полковник нахмурился:

— Администрация аэропорта не сообщила мне об этом нюансе вашего разговора.

— В администрации аэропорта одни старушки работают.

— М-да...

Это могло означать что угодно.

— Сведения об Астрид Лемэй я получить могу. Что-нибудь еще?

— Больше ничего.

— Вы не упомянули еще об одном пустячке.

— Это о каком же?

— Дежурный по шестому этажу — неприятный тип, о котором мы кое-что знаем, — тоже ваш человек?

— Полковник, помилуйте!

— Я ни на секунду не допускал, что он работал на вас. Вам известно, что он скончался из-за перелома шеи?

— Должно быть, очень неудачно упал, — произнес я сочувственно.

Де Грааф глотнул бренди и встал.

— Майор Шерман, прежде мы не имели с вами дела, но вы слишком долго проработали в Интерполе и приобрели слишком громкую репутацию на континенте, чтобы мы не имели представления о ваших методах. Могу ли я напомнить вам о том, что ситуации в Стамбуле, Марселе и Палермо — и это лишь малая часть городов, где вы проявили себя, — не имеют ничего общего с ситуацией в Амстердаме?

— Безусловно, — кивнул я. — А вы хорошо информированы.

— Здесь, в Амстердаме, все подчиняются закону.

Он что, не услышал меня?

— В том числе и я. Вы — не исключение.

— Я и не рассчитывал на это, — покорно ответил я. — Что ж, значит — сотрудничество. Кстати, это и есть цель моей командировки. Когда мы сможем поговорить о деле?

— В моем офисе, в десять утра. — Он без энтузиазма оглядел ресторанный зал. — Здесь и сейчас едва ли стоит.

Я вопросительно поднял бровь.

— Отель «Рембрандт», — вздохнул де Грааф, — на весь мир знаменит своей прослушкой.

— Подумать только! — сказал я.

Де Грааф ушел. А мне стало интересно, догадывается ли он, почему я решил поселиться в отеле «Рембрандт».

Офис полковника де Граафа не имел никакого сходства с номером в «Рембрандте». Это было помещение достаточно просторное, но унылое, сугубо функциональное, с голыми стенами; из мебели только стального цвета шкафы для бумаг, стального цвета стол и стального цвета кресла, жесткие, будто и впрямь стальные. Зато спартанская обстановка заставляла сосредоточиться на деле: ничто не могло отвлечь взгляд или разум.

После десятиминутной предварительной беседы мы с де Граафом сосредоточились на деле, и, похоже, полковнику это далось легче, чем мне. Ночью я допоздна не мог уснуть, да и вообще я не бываю в хорошем тонусе в десять утра, если утро холодное и ветреное.

— ...Любые наркотики, — кивнул де Грааф. — Разумеется, нас беспокоят любые наркотики: опиум, каннабис, амфетамин, ЛСД, фенциклидин, кокаин, амилацетат. Назовите любой, майор Шерман, и мы подтвердим, что он причина нашей головной боли. Все наркотики губят или ведут к гибели. Но мы с вами ограничимся самым главным злом — героином. Согласны?

— Согласен! — донесся из дверного проема низкий и резкий голос.

Я обернулся и увидел стоявшего там мужчину. Высокий, в добротно сшитом темном деловом костюме; холодные проницательные серые глаза; приятное лицо, способное мгновенно стать неприятным. Очень профессиональный облик. И профессию ни с какой другой не спутаешь. Это полицейский чин, причем из тех, кого нельзя не принимать всерьез.

Он затворил дверь и приблизился ко мне легким, пружинистым шагом человека гораздо моложе сорока лет, хотя ему было прилично за сорок. Протягивая руку, сказал:

— Ван Гельдер. Я много слышал о вас, майор Шерман.

Я кратко, но тщательно обдумал услышанное и решил воздержаться от комментария. Лишь улыбнулся и пожал руку.

— Инспектор ван Гельдер, — произнес де Грааф, — начальник нашего отдела по борьбе с наркотиками. Он будет работать с вами, Шерман. Окажет любое возможное содействие.

— Искренне надеюсь, что мы сработаемся. — Ван Гельдер улыбнулся и сел. — Скажите, какова ваша цель? Есть ли шанс разорвать цепочку поставок в Англию?

— Думаю, есть. Это широкая сбытовая сеть, очень умно организованная, работающая почти без сбоев. Именно благодаря данному обстоятельству нам удалось выявить десятки пушеров и полдюжины крупных дилеров.

— То есть вы могли бы разорвать цепочку, но не делаете этого. Так и оставите наркоторговцев в покое?

— Но как же иначе, инспектор? Если разгромим этих, на смену им придут другие, причем настолько глубоко спрячутся в подполье, что мы их вовек не разыщем. А так у нас есть возможность арестовать распространителей, когда захотим и если захотим. На самом деле нужно выяснить, как эта чертова дрянь попадает к нам. Нужно выйти на поставщиков.

— И вы думаете... Конечно же думаете, иначе не прилетели бы сюда, — что поставщики находятся здесь? Или где-то поблизости?

— Не поблизости. Здесь. И я не думаю, я знаю. Восемьдесят процентов тех, кто у нас под наблюдением — я имею в виду распространителей и их подручных, — имеют связи с вашей страной. Точнее, с Амстердамом. Здесь у многих родственники или друзья. Кто-то сам ведет тут бизнес, кто-то приезжает отдыхать. На составление этого досье мы потратили пять лет.

— Досье на место под названием «Здесь», — улыбнулся де Грааф.

— Да, на Амстердам.

— А копии этого досье существуют? — спросил ван Гельдер.

— Одна.

— У вас?

— Да.

— При вас?

— В единственном надежном месте. — Я постучал себя по голове.

— Надежнее не найти, — одобрил де Грааф, а затем задумчиво добавил: — Конечно, при условии, что вы не встретитесь с людьми, которые станут обращаться с вами так же, как вы с ними.

— Полковник, я не понял.

— А я загадками говорю, — дружелюбно ответил де Грааф. — Хорошо, я согласен: сейчас фокус проблемы — Нидерланды. Или если уж совсем без экивоков, то Амстердам. Наша злосчастная репутация известна и нам самим. Очень хочется, чтобы она была ложной, но увы. Мы знаем, что товар поставляется оптом. Мы знаем, что дальше он расходится мелкими партиями, но понятия не имеем, откуда и каким образом.

— Это ваша поляна, — мягко произнес я.

— Что-что?

— Ваша компетенция. Поставщики сидят в Амстердаме. Вы представляете в Амстердаме закон.

— Много ли друзей вы заводите за год? — вежливым тоном поинтересовался ван Гельдер.

— Я в этом деле не для того, чтобы заводить друзей.

— А для того, чтобы уничтожать людей, которые уничтожают людей, — миролюбиво сказал де Грааф. — Мы знаем о вас немало. У нас есть пухлое досье на майора Шермана. Не желаете ли взглянуть?

— Древняя история вызывает у меня скуку.

— Предсказуемо. — Де Грааф вздохнул. — Послушайте, Шерман, даже самая лучшая полиция в мире может упереться в бетонную стену. Именно это случилось с нами... хоть я и не утверждаю, что мы лучшие. Все, что нам нужно, — это зацепка, одна-единственная зацепка... Может, у вас есть какая-то идея? Какой-то план?

— Я же только вчера прилетел. — Порывшись в правом внутреннем кармане брюк, я протянул полковнику два клочка бумаги, найденные у мертвого дежурного по этажу. — Тут какие-то цифры. Может, номера? Они вам что-нибудь говорят?

Де Грааф подержал бумажки под яркой настольной лампой и положил на стол.

— Нет.

— А нельзя ли выяснить? Может, это что-то важное.

— У меня очень способные помощники. Кстати, откуда это у вас?

— Дал один человек.

— Следует так понимать, что вы забрали эти листки у одного человека?

— А есть разница?