Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: ЭКСМО
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Serie: Черные лебеди. Мистические триллеры
- Sprache: Russisch
Для всех Горислав Горецкий — уважаемый ученый, университетский профессор, любимец студентов. Но самого его жизнь давно не радует. Горецкий чувствует, что жил напрасно и не постиг того, чего хотел больше всего на свете: магии, в существовании которой никогда не сомневался. Случайно встреченная прекрасная незнакомка по имени Лилит предлагает ему все изменить: вернуть молодость и здоровье, овладеть тайными знаниями, познать любовь прекраснейшей из женщин. Конечно, Горецкий соглашается! Со временем он понимает, что условия этого договора ему знакомы, но уже слишком поздно… Новый роман Артура Гедеона «Лилит. В зеркале Фауста» повествует о демоне в женском обличье, который питается любовью мужчин и ненасытен в своем желании. Это Лилит, прекрасная и мстительная, способная изменять облик по своему желанию, странствовать по временам и эпохам, обращаться в кого угодно. Противостоять ей невозможно, встреча с ней может стать фатальной. Горе тому, кого она невзлюбит, но великая удача может улыбнуться дерзкому герою, который примет ее любовь. В наши дни история повторяется…
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 431
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Артур Гедеон Лилит В зеркале Фауста
* * *
© Гедеон А., 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
* * *
Пролог
Он сидел на краю обрыва в кожаной куртке и джинсах, в элегантном кепи, заломленном набок. Курил свой «Кэмел» и смотрел в бездонную пустоту. Под ним был гигантский кратер, который миллиарды лет назад выбил здесь безымянный метеорит. На земле астрономы назвали этот провал «Южный полюс», или просто Эйткен. Ну что ж, южный так южный. Эйткен так Эйткен. Еще его зовут бассейном или океаном. Но воды здесь нет – одна черная пустота. И другого берега не увидать ни в один бинокль. Две с половиной тысячи километров в диаметре! Восемь километров в глубину холодной безжизненной планеты, одинокого спутника Земли.
Дымчатая тьма окутала эту часть Луны, создавая вечный эффект ранних сумерек. Сюда никогда не попадали прямые лучи солнца, но пронзительный свет отражался от других планет и возвращался к Луне, на заре человечества обожествлявшейся всеми народами мира. Ей посвящены рисунки пещерных людей, первые эпосы, сказки, поэмы, баллады, стихи. Она неизменно будоражит воображение ученых, магов и влюбленных. Вечный магнит, заставляющий диких зверей и одиноких людей с тоской смотреть ввысь и протяжно выть, взывая к неведомому. Планида, повелевающая приливами океанов и морей на Земле. Спутник, который с неизбывной грустью смотрит миллиарды лет на живую сестру, бурлящую страстями, неистовыми красками, волшебными звуками, неистощимой любовью. Ему не дано переживать ничего, кроме вечного прозябания в пустоте.
Изгнанница, бесприданница, вечная защитница и завистница. Одинокая принцесса Луна…
– Ну что, ты насладился этой пустыней? – спросили у него за спиной.
Он даже не оглянулся. Только сделал затяжку.
– Я угнетен и подавлен.
– Ты хотел лицезреть темную сторону Луны – и увидел ее.
Теперь он обернулся. Она стояла над ним подбоченившись, в черной коже, в приталенной куртке и штанах в обтяжку, в агрессивной фуражке, в черных кожаных перчатках.
– Ты чертовски сексуальна в таком наряде, – с улыбкой заметил он.
– Знаю.
– И опасна.
– Тоже знаю.
Он сделал еще затяжку.
– Я бы предпочел увидеть тебя в коротком летнем платье.
– С венком из ромашек на голове?
– А тебе бы пошло.
– Не думаю. Быстро увяли бы ромашки. Ну так что, едем назад?
– Я подумал о глупости человеческой, – проговорил он. – У людей есть прекрасная планета, данная им просто так, как миллионный выигрыш конченому лоху, который единственный раз в жизни потрудился купить лотерейный билет. И теперь он, тупоголовый, в шоколаде и знать не знает, куда ему девать эту кучу денег. Но ведь и так ясно, что рано или поздно он все промотает. Люди каждый день рубят сук, на котором сидят, травят свой дом ядерными отходами, гадят под себя, как парализованные псы в ящике в прихожей, и при этом мечтают полететь на Марс и вырастить там репку. Дебилы!
– Таков род человеческий.
Он сделал последнюю глубокую затяжку и выстрелил бычком в черную пустоту.
– Мало утешает.
Она снисходительно вздохнула:
– Едем назад, дорогой. Тебе скоро выступать в клубе «Меркурий-холл» с твоим эксклюзивным аттракционом. Ты собирался поразить этих недорослей сногсшибательным выступлением «Больше чем бог!», и я тебе в помощь. А то, что ты агрессивен и зол, только хорошо. Придаст остроты ощущениям этих олухов.
– Еще как придаст, – согласился он. – Уж поверь мне!
Они спускались с холма вниз, на открытое пространство. Сумеречная часть луны уходила к горизонту. Тут все было изрыто кратерами – большими и малыми. Младшая сестренка Земли всю свою историю подставляла холодные твердые бока под беспощадные удары, спасая животворящую старшую сестру, оберегая и сохраняя ее для великих дел.
Внизу их дожидались два роскошных «Харлея». Они сверкали крутыми боками, искрились хромом; рогами азиатских буйволов смотрелись два руля.
Его спутница первой перебросила ногу через седло, крепко взялась за рукояти. Сдунула светлую прядь, выбившуюся из-под фуражки и упавшую на глаза.
– Ну что, домой?
– Едем, – кивнул он и тоже забрался в седло.
Они одновременно крутанули тугие черные рукояти, и два мотора зычно и низко взревели под ними…
Часть первая Пересмешник
Глава первая Изгоняющий дьявола
1
Бывает время, когда мир кажется нам землей обетованной. Дарованным человеку на веки вечные Эдемом, где следует не терпеть боль и страдания, а только испытывать радость бесценной жизни. И случается это в такие вот дни, как теперь: снежной теплой зимой, в утренние часы, когда все белым-бело и девственно чисто. Когда вороны кричат над пустыми лесами, сползающими с ближних холмов, когда заливаются лаем своры гончих псов; опережая охотников, они преследуют оленя, а сами люди в подбитых мехом кафтанах, с луками за плечами и ножами у широких кожаных поясов вязнут в глубоком снегу, весело бранятся на эту напасть и то и дело трубят в рога. Ну а в замке, что высится над округой, белыми островерхими крышами касаясь низкого молочного неба, ждут хозяина и его друзей с добычей любящая хозяйка, домочадцы и многочисленная прислуга.
Будет пир, будет!..
Прочно влившись в седло мускулистого вороного жеребца, выдыхая пар, рыцарь улыбался и думал именно так. Бывают же радостные дни! Еще одна теплая зима на землях Священной Римской империи, да хранит ее Господь! «Но это не Эдем, – жестко улыбнулся он про себя, разглядывая ползущих по холмам охотников, поспевающих за собаками и преследующих добычу. И тотчас сурово замотал головой, подтверждая сказанное. – Далеко не Эдем!»
– Этот мир – жестокая схватка, – вслух произнес он, сжав рукоять меча у левого бедра под плотным шерстяным плащом. – Слышишь, Герберт? – Он обращался к всаднику за своей спиной. – И Пляска смерти ждет всех впереди. – Белый прозрачный пар вырывался изо рта рыцаря, очерченного жесткой темной бородой и усами. – Великих королей и сиятельных герцогов, благочестивых епископов и гордецов-баронов, ненасытных куртизанок в парчовых одеждах и грязных уличных шлюх, неутомимых тружеников – рыбаков и землепашцев – и жалких нищих. – Он поднял голову к низкому молочному небу, словно требуя подтверждения своих слов у него: – Об этом кричат вороны над лесом, да кто ж их услышит? Люди боятся своего будущего, они глухи ко всему страшному, что стережет их. А оно их стережет! Что скажешь, небо?! – громко вопросил он. – Даже утренняя птаха поет нам о смерти, но кто знает птичий язык!
– Еще одна цитата из Экклезиаста? – сдерживая коня, неуверенно и отчасти беззаботно спросил его молодой спутник – секретарь и слуга в одном лице. Он выдувал из-под капюшона, глубокого надвинутого на голову, тот же прозрачный белый пар. – Я угадал, мастер Неттесгейм? Или… это из святых отцов?
– Не богохульствуй, невежественный юноша, – строго оборвал его рыцарь. – Писания святых отцов проникнуты надеждой. Я же пою о скорби, и уже одним этим богохульствую, потому что христианская вера говорит нам: любой, кто впадает в уныние, грешник!
– Простите, мой господин, – покорно склонив покрытую голову, добавил молодой человек с той степенью иронии, которую ему мог позволить великодушный патрон. – Я был не прав – ведь я пока что всего лишь недоучка.
– Но я заканчиваю мысль и тем оправдываюсь перед Создателем: я не унываю! Потому что, как верный слуга Господа, знаю наверняка: душу истинного праведника ждет рай. Только его душу! Истинная земля обетованная! Остальным, Герберт, мальчик мой, – рыцарь оглянулся на спутника, – уготована иллюзия здесь – на земле, и вечное проклятие за пределами этого мира. – Он натянул поводья. – Едем же, в замке давно ждут нас. Нам нужно застать одержимого живым, пока ревнители веры, здешние инквизиторы, не запытали его каленым железом. Демон, что вселился в этого несчастного, сделав его безумцем, позвал меня. Но я-то знаю, кто говорил устами демона! Страшнее того человека нет никого на свете. Вот кто опаснее ста легионов бесов. На этот раз он открыто бросил мне вызов! Предложил игру, из которой только один из нас выйдет живым. И я поднимаю эту перчатку! Только бы нам успеть!
И господин и слуга, ударив шпорами в бока своих коней, скорой рысью понеслись по заснеженной дороге, что вилась по холмистой равнине к каменному оплоту на горе.
Шаги десятка людей гулко разносились по каменному тоннелю. Мастер Неттесгейм, его слуга Герберт, комендант и мрачный лицом священник шли по бесконечному сырому коридору в окружении молчаливой стражи, закованной в латы. Жадно бросался на темноту огонь пылающих факелов в руках охранников. Тут, под замком, раскинулся целый лабиринт, расходившийся десятками рукавов во все стороны. Враги герцога фон Краузе трепетали при одном упоминании мрачного города под землей – тут можно было сгинуть навечно. Побаивались этого места и окрестные жители. Если кому и не было дела до подземелья, где допытывались правды, нужной палачам, так это веселым и кровожадным охотничьим псам наверху, звонкоголосым птицам да быстроногим оленям, которых ждали мясники с вертелами в замковой кухне.
– Его изловили в окрестной деревне, мастер Неттесгейм. Кто он? Откуда взялся? Ничего о нем не известно! – торопливо говорил комендант замка, крепыш в пузатой кирасе и шлеме. Он с уважением и даже подобострастием поглядывал на гостя. – Бедняга явился в деревню в разорванной одежде. Он ворвался в церковь. Мычал, блеял, кукарекал! Думали, пьян. Нет! Хуже. Пригляделись: ясное дело, спятил. Его скрутили, он забился и завыл. Местный священник, благочестивейший слуга Господа, прочел над ним горячую молитву. Корчи стали одолевать безумца. Вот когда все стало проясняться! Священник оказался крепок духом – прочел еще несколько молитв, и еще. Больной, а его крепко связали, хрипел, рычал, пускал слюни. Горшки полетели со стен. Едва распятие не рухнуло. Вы представляете, мастер? А потом он потерял сознание, да не насовсем, – поспешно кивнул комендант. – И вот когда он вновь открыл глаза, тут все и отступили от него. На деревенщину смотрел другой человек. Да и не человек вовсе! А потом он произнес эти несколько слов, и таким голосом, от которого у всех кровь застыла в жилах. Половина народу сразу сбежала прочь, а другие сбились в кучу и трепетали.
– Что скажете вы, святой отец? – обратился тот, кого называли мастером Неттесгеймом, к сухопарому и мрачному лицом священнику, шагавшему слева.
– Там был наш человек, – ответил отец-инквизитор. – Верный слуга святого престола, один из тех, кого мы держим в империи именно для того, чтобы и стены имели уши.
– Продолжайте.
– Господин комендант прав: произнося те слова, одержимый преобразился. Вернее, говорил демон внутри его. Это было как будто «живое послание» – вам, мастер. «Найди меня, Агриппа Неттесгейм, охотник за демонами! Я жду тебя день и ночь!» Он произнес ваше имя так, будто хотел посмеяться над вами. Но верно и другое: он жаждал с вами встречи, в этом мы тоже не сомневаемся. А потом он назвался. «Ты знаешь меня, это я – Фауст! Тень за твоей спиной!» Его тотчас же доставили в клетке сюда, в замок Бергенсберг, лично под надзор герцога фон Краузе, который является верным защитником интересов Священной Римской империи и ее церкви. И немедленно послали за вами.
– И мудро поступили, клянусь Богом.
– В нем сидит не простой бес – демон.
– Увидим, – кивнул рыцарь. – Одержимого пытали?
Священник молчал. Громко бухали кованые сапоги охраны по каменному тоннелю. Они спускались по крутым узким лестницам вниз и вновь шли по коридорам.
– Святой отец, я задал вопрос: его пытали? – переспросил мастер Неттесгейм.
– Да, мастер, – не сразу ответил священник, едва они покинули узкую винтовую лестницу. – Я распорядился подвесить его на дыбу, – с лицом в высшей степени скептическим уточнил он. – Но применили только второй уровень пытки – растяжкой жил и водой.
– То есть на жаровню положить не успели?
– Нет, мастер, не успели.
Мастер Неттесгейм кивнул:
– И то ладно. Но что вам мог сказать одержимый? Вы же не требуете, чтобы младенец читал вам «Послание к коринфянам»? Святой отец? Вначале мы должны освободить эти тело и душу от демона, который сидит в несчастном, и только потом дознаться, при каких обстоятельствах нечистый вселился в него. Только так – другого пути нет. Демону не страшны пытки, которым вы подвергаете одержимого. Мучиться будет плоть, и то без толку. Человек-то себя осознать не в силах. А демону страшны только молитва и стражи небесные – ангелы, которые приходят на помощь экзорцисту.
– Мы это поняли, сняли его и отправили обратно в волчью клетку под замок. У меня прежде не было такого опыта, мастер. То, что сидит внутри этого человека, страшнее любой ведьмы и опаснее любого колдуна!
– Вот именно! И я знаю, чего испугались вы, святой отец.
– И чего же я испугался, мастер?
Неттесгейм остановился, и с ним застыла вся процессия.
– Что одержимый отдаст Богу душу, и тогда демон выпрыгнет из мертвой плоти, а вот в кого угодит он, чьей душой прельстится, это вопрос. Как правило, он прельщается либо грешниками, либо людьми слабыми, готовыми совершить грех. Попробовал бы какой демон приблизиться ко мне – вот бы я посмеялся! Признайтесь, что я прав.
Священник упрямо промолчал, но было ясно, что рыцарь не ошибся.
– Но знаете, вы поступили мудро. Не имея рядом надежной духовной защиты, человека, облеченного высшей властью, с которым демон не способен находиться близко, вы рискуете стать новой жертвой бесовской твари. – Он вновь продолжил путь, бросив назад: – Это правильно, что вы оставили его в покое, святой отец. Видел я такое переселение из одного тела в другое – страшная картина!
Вскоре перед ними отворили низкие двери. Стражники поспешно расступились в стороны.
– Прошу вас, мастер Неттесгейм, – указал рукой вперед комендант замка. – Прошу вас.
Отошел в сторону и мрачный лицом священник. Рыцарь первым переступил порог полутемной камеры.
– Солдаты, посветите мне, – приказал он.
Два человека с факелами встали позади экзорциста. В большой клетке, рассчитанной на крупного зверя, сидел скорчившийся оборвыш – упитанный мужчина средних лет. От его кафтана остались лохмотья. Сейчас он скорее походил на пойманное дикое животное, чем на человека. Он казался безобидным в этой клетке, но самое страшное было то, что сидело сейчас в нем. Что разлилось по всему его естеству и руководило им. И если это и затихло сейчас, то лишь потому, что вновь играло с людьми.
Но Агриппа Неттесгейм был тотчас узнан, и рычание пошло из клетки по всей камере. Так рычит дикий зверь, посаженный под замок, когда к нему приближаются незнакомцы, готовые причинить зло.
Движением руки Неттесгейм остановил своих спутников, и те покорно и с радостью застыли у него за спиной. Никому не хотелось приближаться к одержимому. Экзорцист смотрел на чудовище в человеческой шкуре, то глядело на него, издавая негромкий клокочущий гортанный рык.
– Подобные тебе меня не ищут – они бегут от одного моего имени, – сказал Неттесгейм. – Они знают: когда я выбью их молитвой из несчастного, чьим телом они завладели, как ты завладел телом этого горожанина, их ждет кара небесная. Иных ангелы уничтожают на месте. И все-таки твой хозяин послал тебя ко мне. Так для чего я понадобился ему? Вот вопрос…
Сжав прутья клетки грязными руками, одержимый неотрывно смотрел на гостя. Пламя факелов плясало в его глазах, сейчас будто залитых кровью. Он смотрел и тихо рычал. Но ответа не было. Зато на чумазом лице вдруг возникла лукавая и жестокая улыбка. Он будто ожил, проявил себя! Не сдержался – выдал свое присутствие!
– Это мы сейчас и узнаем, – кивнул Неттесгейм и протянул руку назад. – Ученик, мой крест и Библию!
Герберт поспешно достал из седельной сумки старое распятие, шагнул вперед и протянул учителю крест.
– Стой рядом и читай про себя! – приказал Неттесгейм.
– Что читать?
– Читай Апокалипсис!
– С какого места, учитель?
– С начала!
Герберт вцепился в Святое Писание как в спасительную и чудодейственную реликвию, открыл в нужном месте и стал быстро читать. Только губы и шевелились. Он читал со страстью, будто видел сейчас спасение только в этой книге. Впрочем, так оно и было.
– Ему три века – этому кресту, – обращаясь и к одержимому, и присутствующим, громко сообщил Неттесгейм. – Его выточил собственными руками великий Франциск Ассизский, когда обратился в монашество. Сам Господь призвал Франциска и вложил в его руку резец скульптора. В этом живом кресте сила сокрушающая и беспощадная. Никакая тьма не устоит перед ним. – Экзорцист подошел еще ближе к клетке и выставил крест вперед. – Именем Господа призываю Деву Марию и архангела Михаила, давнего противника сатаны, и всех святых себе в помощь!
Внезапно, озираясь по сторонам, одержимый взвыл, а потом захрипел, а вслед за этим стал метаться по клетке, сотрясая прутья, но та была крепка и надежно привинчена к полу. Все отступили назад, оставив впереди одного человека – Агриппу Неттесгейма. Даже Герберт, вцепившись в Библию, отступил.
– Ни шагу дальше, – предупредил его учитель.
Голова одержимого, как у затравленного зверя, крутилась по сторонам. Он то смотрел вправо, то влево, то оборачивался. Будто он что-то видел, чувствовал, чего-то боялся! Так человек в кромешной темноте, ничего и никого не распознавая, чует, как к нему подходят его более сильные враги. Нечленораздельные вопли и стихийные угрозы, несомненно, касались и того, что видел он и не видели другие, и самого экзорциста.
– Да что ты можешь? – усмехнулся Неттесгейм. – Жалкое создание тьмы. – И, осознавая и ловя момент, торжественно произнес: – Во имя Господа, приступим же! – и начал читать наизусть: – Изыйди, злой дух, полный кривды и беззакония! Изыйди, исчадие лжи, супостат хитрости и бунта! Изыйди, изгнанник рая, недостойный милости Божией! Изыйди, сын тьмы и вечного подземного огня! Изыйди, хищный волк, черный демон, дух ереси, исчадие ада, приговоренный к вечному огню![1]
Со всем бешенством одержимый заметался по клетке. Со стен уже полетели предметы – щипцы и плети. Огонь затрепетал в факелах солдат, будто какой-то великан сейчас подул на них.
– Изыйди, негодное животное, – продолжал Неттесгейм, – худшее из всех существующих! Изыйди, вор и хищник, полный сладострастия и стяжания! Изыйди, дикий вонючий кабан, злой дух, приговоренный к вечному мучению! Изыйди, грязный обольститель и пьяница! Изыйди, корень всех зол и преступлений, изверг рода человеческого, злой насмешник! Изыйди, враг правды и жизни, грязный источник несчастий и раздоров! Изыйди, бешеный пес, подлая змея, дьявольская ящерица!
Все услышали странный отдаленный железный лязг – так отворяются проржавевшие двери. Изумленные, люди стали переглядываться, ища ответа и подтверждения. Но он был, этот звук!
– Запах серы, слышу запах серы! – где-то у дальней стены пролепетал комендант. – Господи, помилуй!
– Тсс! – прервал его священник. – Внимайте! Вершится суд!
– Врата ада! – не слыша его, лепетал комендант. – Отворяются врата ада!
И он был прав! За скрежетом хлынули голоса – и они становились все слышнее. Камера наполнилась жуткими воплями и стонами, от которых у самых смелых кровь стыла в жилах. Это грешники выли от боли в аду! И эхо – повсюду было эхо этого воя.
– Изыйди, ядовитый скорпион, дракон, полный злых козней! – ничего не замечая вокруг, никого более не слыша, кроме своего голоса, твердил наизусть Агриппа Неттесгейм. – Изыйди, лакей Сатаны, привратник ада! Изыйди, козел, страж свиней и вшей! Изыйди, рогатая гадина, коварный и поганый лжец!
Он читал и читал. Предметы падали со стен. Кочерга сорвалась и пролетела в дюйме от головы коменданта – тот влип в стену и только хватал воздух ртом, едва избежав ранения или смерти. Но экзорцисту все было нипочем – его святая уверенность была так сильна, что сейчас она могла подвинуть и горы. Предметы не касались его – они пролетали мимо. Вера была его щитом. Выл и метался по клетке одержимый, он почти что гнул прутья, и было ясно, что сейчас иное существо владеет его руками, и оно-то готово сорвать все замки.
Но едва приближался к клетке чудодейственный крест, как одержимого отбрасывала назад могущественная сила, и он, будто распятый по железу, уже не мог двинуться с места.
– Заклинаю тебя именем Господа нашего, выйди немедленно из этого человеческого тела! Скройся в пучинах морей или исчезни в бесплодных деревьях или в пустынных местах, где нет ни одной христианской души, куда ни один человек не может вступить, и там пусть уничтожит тебя небесный огонь! Изыйди, проклятый змий, ступай, спеши прочь, оставь Божье создание! Любой вред, что ты причинишь ему, обернется тебе новыми пытками! Да не сделаешь ты больше вреда никому, но провалишься в преисподнюю ада и останешься там до дня Страшного суда!
И тут словно захлопнулись те адские ворота, что отворились недавно. Пропали неистовые голоса грешников, растаял в душном эфире камеры приторный запах серы. Все ушло разом!
И только одержимый бросился на клетку – в сторону экзорциста.
– Ты будешь искать меня вечно и не найдешь никогда! – гортанно прохрипел он. – Это велел передать он!
Это были последние слова демона, сказанные облике человека. И он ушел. Скорее всего, изловленный ангелами и низвергнутый туда, куда его посылал слуга Господа – Агриппа Неттесгейм. А несчастный, переживший ад в своем теле и душе, рухнул на пол железной клети.
– Он умер? – едва слышно спросил Герберт.
Сзади осторожно стали подходить все остальные.
– Если нет, то сегодня он родился заново, – проговорил экзорцист. И приказал: – Плесните на него холодной водой.
Один из стражников принес четверть ведра колодезной воды и плеснул на лицо затихшего человека. И тот не сразу, но открыл глаза и, оторвав голову от пола, уставился на людей, окружавших его. Заморгал и спросил:
– Где я, милостивые господа? И почему я в клетке? Что было со мной? И что с моим платьем? – Он стал хлопать по истерзанному кафтану. – Меня что, пытали? Все тело ноет и жжет…
Все в этой камере вздохнули с величайшим облегчением.
– Жить будет, – заключил Агриппа. – Кто ты, человек?
– Я должен подумать, вспомнить…
– Думай и вспоминай.
Внезапно в глазах несчастного вспыхнул огонек осознания:
– Ганс Шнетке! Меня зовут Ганс Шнетке! Это точно, клянусь Господом! Я хозяин таверны «Красная лошадь» в Шехтере! Все так!
– Ну вот, комендант, – обернулся Неттесгейм к своему провожатому. – Теперь мы знаем, как его зовут, кто он и откуда.
– Воистину, вы совершили чудо, мастер Неттесгейм! – воскликнул комендант замка. – Этот городок Шехтер совсем рядом. Я не раз пил пиво в «Красной лошади». – Он подошел совсем близко к клетке. – Теперь я даже узнаю этого бедолагу. – Он сердобольно покачал головой. – Не стоило его подвергать таким пыткам, святой отец…
– Я же сказал – это был только второй уровень воздействия, – хмуро оправдался инквизитор. – А могли бы и пятки поджарить. И потом, вы забыли, каким он был? Во что превратился? Хорошо никого не загрыз.
– Ваша правда, – вздохнул добрый комендант. – Дикий зверь, да и только.
– Жажда, меня мучает жажда, – пробормотал Ганс Шнетке. – Дайте воды, добрые господа…
– Дело сделано только наполовину, – объявил Неттесгейм. – Напоите беднягу, и не только водой. Дайте ему горячего вина, пусть согреет тело и душу, – распорядился он. – Затем перенесите его в добрую комнату поближе к огню, да не поджарьте его, святой отец, – усмехнулся он, к великому неудовольствию инквизитора. – Положите на соломенный тюфяк – он должен перевести дух. И покормите, хотя вряд ли он будет есть, – покачал головой экзорцист. – Его вывернет – так бывает со всеми, в ком хозяйничал демон. А вот мой аппетит тянет меня за стол, господин комендант. Мы с учеником пообедаем, а потом я буду говорить с герром Шнетке. Он – ключ к опасной и важной для меня тайне.
Хозяину постоялого двора дали отдохнуть. Напоили водой, угостили горячим вином. Дали пожевать корочку хлеба. Он даже забылся коротким сном, а когда открыл глаза, то увидел сидящего рядом на стуле с высокой спинкой все того же грозного рыцаря в черном камзоле, с короткой бородой и усами. С пронзительным колющим взглядом. У дальней стены замерли трое – ученик рыцаря школяр Герберт, комендант крепости, на которого свалилась кошмарная обуза – изгонять из его замка дьявола, и хмурый отец-инквизитор, которому хотелось половину человечества отправить на дыбу, а то и на костер, чтобы заранее предотвратить преступления перед церковью. Школяр должен был постигать науку допроса, двое других имели все права стать свидетелями признания.
– Меня зовут Агриппа Неттесгейм, – представился наконец спаситель содержателя таверны. – Я тот, кого страшатся демоны и бесы и кого сам дьявол обходит стороной, потому что вера моя крепка, как тот камень, в основание которого Господь поставил нашу церковь. Я не хвалюсь – это правда. А теперь вспомните, герр Шнетке, все до того момента, когда сама память оставила вас. Все, что было, что удивило и взволновало вас. И кто взволновал вас. Чье присутствие возмутило ваше сердце и душу.
– Подождите, подождите, – пролепетал трактирщик.
Но было видно, что проблески в памяти уже и впрямь волнуют его.
– Ну же, герр Шнетке? Это очень важно.
– Я помню, помню!
– Отлично – говорите.
– Помню… И так ясно… Ко мне приехал в деревянной повозке с плотными бордовыми шторами некий господин, он был в черном плаще и большом черном берете. Господи, как же ясно я все это вижу, будто было вчера…
– Это было три дня назад.
– Да, да, – живо кивнул трактирщик. – Он потребовал отдельную комнату и обед и строго-настрого попросил не беспокоить его. Сказал, что будет ждать гостя. И чтобы я или кто из моих домочадцев даже не думали приближаться к его двери. Забыли о нем. И хорошо заплатил мне. Десять серебряных гульденов! В два раза больше, чем нужно. Щедрый оказался постоялец. Он еще сказал: дайте комнату, где бы никто не побеспокоил меня. Я предоставил ему дальнюю и самую дорогую комнату в моей гостинице. Я держу ее для состоятельных молодоженов. Марта принесла ему горячей воды умыться и хороший обед. Кувшин красного крепкого рейнвейна, два кубка и другую посуду на двух человек. Мы ждали, что за гость приедет к нашему постояльцу, но никого не было. Ждали весь вечер, близилась полночь. И тут я совершил глупость. – Он посмотрел на экзорциста. – Господи, какую я совершил глупость!..
Неттесгейм сам так и вцепился в него острым взглядом.
– И какую же вы совершили глупость, герр Шнетке?
– Я хотел отблагодарить гостя и решил сам принести ему еще один кувшин вина. Мало ли, вдруг первого не хватит? Так я подумал. И ближе к ночи я понес ему вино. А подойдя к двери, я услышал два голоса. Мой постоялец говорил с кем-то. Видимо, со своим гостем? Но мы же не видели никого, кто бы приехал к нему. Я побоялся постучать. Тогда бы мне и стоило отступить, вернуться назад. Но тот, второй голос…
– И что он, тот голос?
– Я оцепенел, услышав его. Он был абсолютно спокойным, но низким, клокочущим, рычащим, мастер Неттесгейм! Страшный был голос. Нечеловеческий. Как будто мой постоялец говорил со зверем, – даже понизил собственный голос Ганс Шнетке. – Только говорила-то женщина!..
– Женщина?
– Да! Будто она была и человеком, и зверем одновременно.
– И что она говорила?
– А говорила она так: «Ты получил что хотел, не так ли, Иоганн? Ты камни обратил в хлеба. Или заставил поверить всех, что сделал это! Что теперь, как ты и хотел, Флоренция?..» Тут и скрипнула половица под моей ногой, и сердце мое тотчас провалилось в живот. «Что это?! – прорычала гостья моего постояльца. – Нас подслушивают?!» – Герр Шнетке закрыл лицо руками. – Господи, Господи! – Он отнял пальцы от глаз. – Я выдал себя! – Глядя на экзорциста, герр Шнетке бессильно пожал плечами: – А услышав такое, я и совсем выронил кувшин из рук. И больше не мог двинуться с места – будто ноги мои приколотили к полу. Я в соляной столб превратился, мастер Неттесгейм. Потом были шаги. Дверь открылась настежь – на пороге стоял мой постоялец. «Ты все слышал?» – спросил он. «Ничего не слышал», – пролепетал я, но раскусить меня было раз плюнуть. Да и язык совсем не слушался, он превратился в котлету. «Ты сам виноват, голубчик, – вдруг усмехнулся мой постоялец. – Теперь тебе и дохлый пес, что валяется у дороги, не позавидует». – И громко крикнул назад: «Кабатчик подслушивал нас!» И тут наступило такое молчание, от которого сердце мое уже точно остановилось. А потом та, что сидела в комнате и кого я не видел, сказала: «Гиббон, возьми его!» Все, что я увидел, это черную тень – она метнулась ко мне из коридора, где я только что проходил, и будто вошла в меня. Я упал на пол и забился в корчах. Меня словно проткнули раскаленным вертелом! Больше я себя не помню, мастер Неттесгейм… – Кажется, кабатчик готов был заплакать. – Так что было со мной?
– Самое худшее, что может быть с человеком, – проговорил Неттесгейм. – Тобой овладел дьявол, несчастный. А впустил ты его потому, что оказался слаб. И грехов за тобой, кабатчик, видать, тоже водилось немало. В праведника демон не вошел бы так легко. Праведника искусить нужно! Значит, Гиббон? Обезьяний демон. Один из легиона. Что ж, сильный был противник, но теперь он в надежных руках, я надеюсь на это. Архангел Михаил уже прихватил демона за грязную шкуру и теперь решает его судьбу.
Агриппа Неттесгейм встал со стула, расправил плечи. Взглянул на стоявших у стены ученика, коменданта и отца-инквизитора.
– Я услышал все, что хотел. Можете послать за его родными, пусть заберут бедолагу. И пусть прихватят для него одежду. И молятся каждый день за его душу.
– Но кого он видел, мастер? – выходя вперед, вопросил комендант. – Там, в комнате, где остановился его гость?
– Да, кого он видел, мастер Неттесгейм? – повторил вопрос отец-инквизитор, тоже выходя за ним. – Вернее, кого слышал?
– А сами не догадались? – усмехнулся Неттесгейм. – С кем призваны бороться вы, святой отец, неусыпно, в силу вашего сана? Мой ученик, объясни господам. Нет, пусть они скажут сами.
– Не верится, – прошептал комендант.
– Чтобы у нас, в нашей округе? – тем же осторожным шепотом произнес отец-инквизитор. – Совсем не верится.
– А поверить стоит, – сказал экзорцист. – Трактирщик слышал одну из подруг прародителя зла, имени ее я не знаю, и принял в себя демона Гиббона. Что тут может быть неясного?
– Но кто тогда был его постояльцем? – спросил комендант.
– Да, кого он угощал обедом? – не выдержав, вопросил отец-инквизитор.
– Да, мастер Неттесгейм, – из-за спины экзорциста пролепетал герр Шнетке. – Кого я угощал обедом? И кому нес вино?
Экзорцист обернулся:
– Вы угощали самого хитроумного, неуловимого и жестокого из земных слуг дьявола. Из тех, кто бродит по дорогам земли во плоти и крови. – И вновь обратил взор на ученика, коменданта и отца-инквизитора. – Того, за кем я гоняюсь уже долгие годы. И кто раз за разом, как скользкий змей, уходит у меня из рук. – Он сжал высокую резную спинку стула. – Его зовут Фауст, доктор Иоганн Фауст. А теперь скажите, кто-нибудь из вас слышал прежде это имя? За ним уже стоят великие беды. Но что будет впереди?
Но этого имени никто не знал.
– Что же дальше, мастер? – осторожно спросил комендант.
– Теперь я должен посидеть у огня, выпить вина и съесть жирного каплуна или хороший поросячий окорок – такие процедуры, господа, отнимают немало сил даже у подобных мне.
Агриппа Неттесгейм сидел в широком кресле у огромного камина. Он уже славно отужинал. На блюде грудились останки распотрошенного каплуна. Глядя на огонь, экзорцист неторопливо пил вино, когда в залу осторожно вошел слуга хозяина замка и, не смея приблизиться, негромко сообщил ему:
– Вам письмо, мастер.
– Мне? – Он даже не обернулся. – Здесь?
– Да, мастер.
– И кто же прознал обо мне? Мой мальчик, подай мне его.
Герберт, бледный лицом, призывно махнул слуге, тот подошел; Герберт вяло перехватил конверт и передал его учителю. Слуга испарился. Молодого школяра уже несколько раз стошнило – вид одержимого не выходил у него из головы. Из сердца тоже. А еще ему было страшновато: не вошел ли демон в него и не прячется ли там до срока? Впрочем, страшно было всем, кто видел действо.
Неттесгейм отставил кубок и принял свиток, залитый сургучной печатью.
– Какие церемонии, – пробормотал он. – Уж не сам ли император хочет вернуть меня назад? Да нет, вряд ли. Двуглавых орлов нет. На печати один только крылатый лев, – усмехнулся он. – Представляешь, Герберт?
– Символ апостола Матфея, – совсем безжизненно подсказал ученик.
– Именно. Только стянут он простой бечевой, а не шелковым шнурком. Посмотрим, что там.
Он аккуратно распечатал конверт и вытащил послание.
На записке значилось: «Мастер Неттесгейм, приветствую вас! Обо всем расскажу при встрече. Поспешите! – Далее значился адрес: – Мюнхен, улица Оружейников, дом 45. Антоний Августин Баденский. Стучать три раза по три. Жду вас с нетерпением, мастер Неттесгейм, это в наших общих интересах».
– Антоний Августин Баденский, – с улыбкой пробормотал Неттесгейм и отхлебнул вина. – Что ж, буду рад этому знакомству. Жаль, что не пришлось раньше пожать его славную руку. Этого случая я не упущу.
2
…За трое суток до сеанса экзорцизма в замке Бергенсберг из городка Шехтер, что в Баварских Альпах, из гостиницы «Красная лошадь» поспешно съезжал постоялец. На улице его ждала карета – целый короб на колесах с двумя запряженными в него выносливыми прусскими кобылами, привычными к сложным дорогам. Слуга сноровисто забрасывал сундуки на повозку и стягивал их веревками. Путешественник обещал остаться на пару недель как минимум, но этой ночью планы его резко изменились.
И теперь он смотрел на заснеженные вершины и загадочно улыбался. Это был молодой человек лет двадцати пяти, длинноволосый, в черном кафтане и широком берете, в перчатках с раструбами и высоких ботфортах. Одна рука его лежала на эфесе узкого меча в ножнах. Он смотрел на этот мир так, будто для него не существовало никаких тайн.
Когда впоследствии люди герцога, приехавшие с облавой, спрашивали, куда же он уехал, ответить никто не смог. Он был, и его не стало. Но в тот вечер, когда он поселился, и в последующие часы много чего странного случилось в таверне «Красная лошадь». Вдруг затухали свечи, словно от порыва ледяного ветра, и так повторилось несколько раз, страшно и жалко выли собаки вокруг таверны, словно им грозила неминуемая гибель, и огромное распятие над камином вдруг резко покосилось, как будто его чем-то задели, хотя к нему никто не приближался. Такие вот странные дела вершились во время пребывания незнакомца на постоялом дворе. Но что размышлять о таких мелочах, когда хозяин таверны, несчастный Ганс Шнетке, сбежал в припадке безумия и теперь бродил где-то, а где, одному только Богу известно.
Еще минут пять, и молодой постоялец должен был отправиться в путь. Более всего этого не хотелось юной служанке. Жил бы он и жил у них под крышей, а она бы кормила его завтраками и ужинами и убирала бы со стола! Именно таким, загадочным и привлекательным, глядящим на горы, запомнила постояльца «Красная лошадь» юная служанка. Она несла от колодца два ведра воды и остановилась как бы передохнуть, но на самом деле она смотрела на него, потому что от молодого человека нельзя было оторвать взгляд. И страшно смутилась, когда он сам обернулся на нее, улыбнулся милому девичьему личику и нагло и призывно подмигнул. Он уже оказывал ей знаки внимания, но не такие, как сейчас.
Она проходила мимо, опустив глаза, когда он окликнул ее:
– Постой, милая Эльза.
– Да, мой господин? – остановилась девушка.
– Хочешь поехать со мной? Бросить свой постоялый двор, таверну и хозяев, что ездят на тебе, как на муле, плюнуть на мытье полов и посуды и отправиться в дальние страны, которые ты могла видеть только во сне? Что скажешь, милая девочка?
Она остолбенела от его откровенных слов.
– Что вы такое говорите, мой господин?
– Говорю то, что ты сама хочешь услышать. – Он кивнул на ее закутанную теплым платком грудь: – Там, в своем маленьком, несчастном, одиноком сердечке. Разве нет?
Слезы навернулись у нее на глаза, потому что он попал в точку, именно об этом она и думала – днями и ночами напролет. Сбежать, найти любимого, попасть с другой мир! Туда, где есть счастье, а не только тяжелый труд. Но разве он существует, этот другой мир, думала она и плакала, плакала в подушку холодными ночами, таясь от своей родни, хозяев отеля. Разве он есть для нее?
– Так хочешь со мной?
– Вы зло шутите, мой господин, клянусь Богом, очень зло!
– Конечно, шучу, – пробормотал он. – Поставь ведра, – приказал он. – Переведи дух.
И она не осмелилась ослушаться его – поставила ведра в снег. Была в нем какая-то сила, сопротивляться которой она просто не умела. А он все смотрел и смотрел на нее.
– Вы пугаете меня.
– Но если тебя хорошенько отмыть, натереть благовониями и одеть в чистое платье, – он говорил сам с собой, будто ее и не было здесь, – на недельку-другую, может быть, я и прихватил бы тебя. Впрочем, со мной платье бы тебе не пригодилось.
– Я обо всем расскажу отцу, – прошептала она.
– Не думаю. – Он отрицательно покачал головой. – Ты будешь молчать и вспоминать меня, как видение. Я оставлю иглу в твоем сердце, и она будет покалывать тебя – день и ночь, долго-долго!
По ее лицу уже текли слезы.
– Отпустите меня, прошу вас, мой господин.
– Я не держу тебя – ступай.
Как ошалелая, она схватила ведра и припустила с ними к дверям таверны.
Постоялец рассмеялся ей вслед. И вдруг стал мрачен и даже страшен лицом.
– Но я вернусь к тебе, и раньше, чем ты думаешь.
С порога Эльза мельком оглянулась на него и тотчас скрылась за дверью.
А постоялец обозревал округу с величайшим блаженством.
– Мои Альпы, как же я вас люблю! Нет краше места на белом свете!
Потом сел в свою повозку, бросил кучеру в окно: «Трогай!» – и был таков.
Когда Эльза принесла воду, ее отправили убирать комнату только что съехавшего жильца.
С метлой и деревянным корытом она вошла туда, где только что жил красавчик-господин, который так легко предложил ей бежать из того ада, где недавно ей исполнилось шестнадцать лет. А ведь ей пора было замуж! Но кто из приличных господ возьмет бедную служанку в жены? Даже если она мила? Может быть, какой-нибудь богатый старик прельстится ее личиком. Не за трубочиста же ее отдадут троюродные дядька с теткой.
Она принялась мести под кроватью, вокруг двух сундуков и под столом и не сразу заметила, что в медном, начищенном до блеска зеркале, комнату с которым потребовал приезжий господин, происходит движение. Словно золотые бусинки бежали по его поверхности. А когда осознала это, выронила метлу, отступила назад и стала неистово креститься. Зеркало было живым! Словно за ним открывалось пространство, и там кто-то был!
Стоял и смотрел на нее…
Эльза набралась смелости и подошла ближе к зеркалу. А потом увидела то, от чего замерла на месте в ужасе. Там в полный рост стоял их недавний гость – молодой человек, путешественник, но теперь не в черном кафтане, а в пышных штанах и белой рубахе, широко расстегнутой на груди. Он стоял и улыбался ей. Эльза оглянулась, но за ее спиной никого не было. И вновь она уставилась на зеркало. А там он был – и смотрел именно на нее! Вот ведь что делают с девушкой ее грезы! Желание любви! В голове у Эльзы зашумело, она почувствовала слабость. И знакомую негу, которая вот уже пару лет волнами накрывала ее.
И вновь она уставилась в зеркало, откуда на нее смотрел красавчик постоялец.
– Вы разве не уехали, мой господин? – давясь словами от страха и радости, спросила она.
Но он только поднес палец к губам, что означало: тсс! Как завороженная, Эльза смотрела на него. И вот что странно, там не было отражения комнаты, нет! Это была огромная темная зала с открытыми дверями и коридорами. Он махнул ей призывно рукой, что означало: идем ко мне.
Она отрицательно замотала головой.
– Протяни мне руку, милая, – попросил он. – Не бойся – я не кусаюсь.
Сказал и послал ей все ту же улыбку искусителя.
– Я боюсь, – вновь замотала она головой.
– Глупенькая, – снисходительно вздохнул он. – Ты же хотела, чтобы я взял тебя за руку. Ну, вот моя рука, – и он протянул к ней руку с кружевными манжетами, – возьми же ее. Второго случая тебе не представится. Воспользуйся этим, Эльза…
И тогда она протянула к медному зеркалу руку.
– Ближе, – сказал он. – Еще ближе…
Ее пальцы коснулись начищенной меди… и вдруг вошли в нее, как в гладь воды! И легкие круги пошли от ее руки.
– Господи, Господи, – повторяла она. – Спаси меня!
Но ее желание попасть в тот мир было сильнее! И поэтому рука против воли уходила все глубже в прохладную медь.
– Так, милая, так, – чуть отходя от зеркала с той его стороны, повторял их постоялец. – Не бойся, все хорошо…
И когда локоть ее погрузился в медь, он схватил кисть ее руки и рванул что есть силы на себя. Эльза не удержалась на ногах и сама влетела в ту пучину, что открывало перед ней медное зеркало. И сразу оказалась в его огненных руках. Он взял ее лицо в пылающие ладони и заглянул в глаза. И Эльза почувствовала, что теряет сознание. А он, их недавний постоялец, уже рвал шнуровку на спине, затем с треском сдернул платье с ее плеч и впился губами в ее грудь. Никто и никогда не делал с ней такого, но в глубине души она желала именно этого! Ее сознание уже висело на волоске, когда он торопливо сгребал подол ее платья, задирая его к бедрам, а потом повалил ее на этот холодный каменный пол и лег сверху. Она закричала от боли и удовольствия – и отключилась…
По коридору второго этажа топала в сторону самого привлекательного номера гостиницы «Красная лошадь» хозяйка.
– Да где же эта несносная девчонка? – вопрошала она. – Давно пора было подмести его комнату и взяться за кухню! Эльза, где ты?!
Дверь была приоткрыта – и хозяйка вошла в номер. Вошла и обмерла. На полу у самого зеркала лежала ее племянница, седьмая вода на киселе, но что случилось с ней?! Ее платье было содрано с плеч и груди, бесстыдно открыв ее всю, волосы разметались по лицу и полу. Пустые глаза смотрели в потолок. Подол был вздернут до пояса, открывая голые ноги и пятна крови на бедрах. Хозяйка хотела закричать, но даже сил у нее на то не хватило, просто перехватило дух. Она отступила и уставилась в зеркало – из начищенной меди на нее смотрело собственное перекошенное от страха лицо.
Лежавшая на полу девушка застонала, но хозяйка не торопилась оказать ей помощь.
– Дьявол, тут побывал дьявол, – с полной уверенностью в голосе и нарастающим ужасом в сердце пробормотала она и, крестясь, стала отступать к дверям. – Проклята наша гостиница! Проклята!..
…Тем временем незнакомец уезжал все дальше из этого края. Он только что открыл глаза после короткого, но такого упоительного сна, и в глазах его все еще трепетала истома, какая остается после недавних грез. Незнакомец зевнул и отодвинул плотную штору с окна. Зимний горный ветер сразу остудил холодком кожу его лица, отрезвил, но сейчас это было кстати. Незнакомец даже прищурился от удовольствия. Почти как умыться колодезной водой.
Уже остался слева от него старинный замок Бергенсберг герцогов фон Краузе, на заснеженных склонах были видны егеря, что загоняли зверье для будущей охоты, а потом началась бесконечная горная дорога. Карета везла его по ухабам, порой выколачивая душу, а он, отодвинув занавесь, дышал зимним воздухом и все смотрел на снежные вершины и думал о чем-то. И если бы не яркое солнце, которое, подобно чуду, оживляло горы, день казался бы наказанием и смертной скукой.
А потом на дороге появились два всадника – по виду рыцарь и его оруженосец. Они сближались – повозка и всадники. Но нет, не так! Рыцарь был, а оруженосец все точнее превращался в слугу, и не самого простого десятка. Так выглядят студенты университетов, что скитаются по Европе от Парижа до Саламанки и от Болоньи до Оксфорда.
Молодой путешественник отодвинул штору и смотрел на заснеженную дорогу. Глаза рыцаря показались ему знакомыми – и это был укол взглядами с обеих сторон. Они цепко провожали друг друга. Через считаные минуты карета и всадники разъехались на горной дороге, и каждый продолжил путь в своем направлении.
Но забыть лица встречного не смог ни один из них.
Глава вторая Возраст колдуна
1
Громко стучали на стыках рельсов колеса пригородной электрички. Для тех, кто катается каждый день на работу и домой, эта музыка привычней собачьего вальса. Было десять утра, и ранняя толпа нетерпеливой ордой уже успела отправиться в Москву двумя потоками. В этом же поезде ехали те, кого жизнь если и торопила, то не так сильно.
Лицом к стеклу электрички прилег пожилой мужчина в расстегнутом драповом пальто, мешковатом вельветовом костюме, с портфелем и замшевой шапкой-ушанкой в руках. Его густые седые волосы смялись о стекло, в безразличных к пейзажу проницательных глазах проносилась назад панорама заснеженного пригорода.
Профессор Горислав Игоревич Горецкий редко торопился с утра пораньше в столицу. Его расписание в МГУ было намеренно составлено так, чтобы приехать ко второй, а то и к третьей паре, не раньше, потом спокойно отобедать в университетской столовой, отчитать еще пару лекций и не поздно вернуться домой.
Горецкому недавно исполнилось шестьдесят пять лет. Жизнь его была настолько размеренной и не будоражащей никакими эмоциональными взрывами или вспышками, даже пустыми хлопками, что ему казалось, он тонет в глубоком омуте, где время уже давно прихватило его за ноги и тащит вниз. Только накопившиеся болячки и были поводами к легким стрессам, но это не в счет.
К жене он давно и прочно охладел, а ведь когда-то любил ее. Она была моложе его на двенадцать лет, все еще выглядела неплохо, даже сексуально, насколько он еще мог оценить в ней это качество. И кажется, неспроста была таковой. Поговаривали, что у нее есть молодой любовник. Но и это не волновало Горислава Игоревича. Хочет неутомимого молодого самца? Или даже двух? Да пожалуйста. Хоть десять. Все равно все лучшее между ними перегорело раз и навсегда. Дети их – два сына, Константин и Евгений, плоды любви аспиранта и студентки – выросли и разъехались. У каждого была своя жизнь, и если они и звонили родителям, то крайне редко. Двое детей у старшего, он жил за океаном, дочка у младшего, переселившегося в Западную Европу. О московском дедушке внуки имели такое же представление, как о Санта-Клаусе. Вроде бы он и существует и время от времени выходит с бородой и подарками к елке, а вроде и нет его в обычной жизни. Санту этот факт тоже волновал мало. С внуками, с неохотой говорившими по-русски, он предоставил разбираться жене.
Горецкий скосил глаза вправо. По проходу шла молодая дама модельной внешности – в светлой шубке, джинсах и вязаной белой шапке с до неприличия огромным воздушным помпоном – он колыхался маленьким облачком у нее над головой – и пушистыми белыми ушами. Через плечо у нее была переброшена сумка из белой кожи. Он даже успел отметить высокие белые сапожки, опушенные тоже белым мехом. От «белоснежной» дамы трудно было отвести глаз – такие женщины сразу привлекают к себе внимание. «И почему она не в „Мерседесе“, а тут, в толпе, среди народа? Что у нее, путь покаяния? – улыбнулся самому себе Горислав Игоревич. – Кому-то вериги, а кому-то в электричку? Тогда бы уж выбрала час пик…» Впрочем, многие теперь бросили свои машины, чтобы не торчать в часовых пробках по пути из пригорода в Москву, и пересели в электрички. И в Москве легче: сразу в метро – и в любую сторону. И не надо, продвигаясь по-черепашьи, тупо пялиться в лобовуху на багажник другого автомобиля. Он и сам так поступил – давно оставил в гараже свой пожилой джип. Да и просто не хотелось дергать нервную систему на московских трассах.
«Белоснежная» дама прошла мимо. Горецкий печально и одновременно безразлично вздохнул. Ничто ему было не в радость, даже предметы, которые он преподавал и любил когда-то, открывая в них всякий раз что-то новое. Может быть, они-то в первую очередь и опостылели ему. От всего он устал. Ни во что не верил. Оттого и ехал профессор Горецкий в электричке из подмосковного дома через зиму и смотрел в окно, как приговоренный к казни. Оттого-то на губах его и застыла усмешка смирившегося с вынесенным приговором, а на лицо прочно легла печатью гримаса безразличия и усталости.
А ведь новый день только начинался! Что-то еще будет к вечеру!..
Рядом с Горецким освободилось место, и сразу на него плюхнулся габаритный выпивоха в телогрейке, заросший широкой бородой. Настоящий боров, только что от души накупавшийся в грязной луже. Икнул, рыгнул, крякнул. И тотчас пассажиры на обеих лавках стали кривиться и морщить носы. А он, как будто дразня их, только и сказал коротко, обращаясь ко всем:
– Здрасьте, господа хорошие.
– Манифик, – пробормотал Горислав Игоревич.
Красномордый бородатый алкаш неожиданно обернулся к нему. Рожа у него была вспухшая, наглая, глаза лукавые. Несло от него, как из пустой винной бочки.
– Чо говоришь, дядя? – хитро прищурил один глаз пьяница.
Ему явно хотелось поболтать. Но от убийственной кислятины, которая так и перла от него при каждом звуке, голова шла кругом.
– Говорю: роскошно, – ответил «дядя».
Неспешно встав, задевая колени, Горецкий выбрался в проход и, поглядев по сторонам, устремился в тамбур. Тут скоро весь салон забродит, как от дрожжей. Ничего, постоит, насидится еще за день за учительским столом.
А едва открыв дверь и выйдя в просторный тамбур, сразу столкнулся взглядом с «белоснежной» красоткой. Шапку с помпоном она спрятала в сумку – пушистый заячий хвост торчал оттуда. Ее светлые волосы были подстрижены под каре. Она курила длинную черную сигарету и пристально рассматривала Горецкого. Прямо у нее над головой висела табличка «Не курить». Вокруг нее, такой легкой на первый взгляд, была особая аура, и она заняла все пространство. Словно оно было ее, этой дамы, и потому не хотелось нарушать ее одиночество. Горецкий уже решил пройти в соседний вагон, но передумал – и вместо этого привалился спиной к стенке напротив.
– Не боитесь, что оштрафуют? – кивнув на сигарету, сразу и напрямую спросил он. – Или высадят по дороге?
Она выдохнула дым в сторону и загадочно улыбнулась ему:
– Я ничего не боюсь.
– Похвально, – кивнул он. – Не в том смысле похвально, что я одобряю ваше курение в общественном месте, да еще под такой табличкой, а в том, что вы так смелы.
– Я поняла, что вы имели в виду. Плевать я хотела на их правила. Нравится мой ответ?
– Смелый. И эксцентричный.
Несмотря на сигаретный дым, от нее исходил тонкий горько-сладкий аромат пачули – его любимые женские духи. Но уж больно волнующим он был на этот раз. Дурманящий коктейль. Возможно, именно он и не дал ему пройти мимо.
– Сами не курите, конечно, – это прозвучало как утверждение.
– Почему? Курю, – кивнул он. – «Кэмел». Но с удовольствием вдыхаю аромат и ваших сигарет.
– Не хотите присоединиться? Могу угостить.
– Пожалуй, не стоит.
– А закурить свои?
– Если честно? Хочу.
– Так что же вас останавливает?
Он непроизвольно поднял глаза на табличку.
– А-а, – протянула она. – Ясно. – И улыбнулась: – Правила!
– Можно сказать и так. Скажите, а где ваш личный транспорт? – спросил он.
Она выдохнула дым в сторону.
– Не понимаю?
– Я увидел вас, когда вы шли по проходу, и спросил себя, что такая красивая женщина делает в электричке. Почему не на собственном воздушном шаре?
– А, ясно, – кивнула она. – Так сложились обстоятельства.
– И воздушный шар есть?
– Разумеется. А теперь есть повод изучить людей.
Он рассмеялся:
– Я так и думал. – И сразу представился: – Горецкий. Горислав Горецкий.
– Лючия, – представилась она в ответ.
– Красивое имя – под стать хозяйке. Просто излучаете свет.
Пассажиры открывали двери и, проходя мимо, неодобрительно и с любопытством поглядывали на курильщицу.
– А вы, конечно, педагог, – после очередной затяжки сказала она.
Электричку потащило влево, и Горецкий встал пошире.
– Почему вы так решили?
– Да я голову дам на отсечение, что именно так. Педагог едет читать лекции в университет, где его ждут детишки. – Ее тон стал снисходительным: – Ну не коммивояжер же вы? И не старший клерк в конторе по продаже копировальных машин. Нет? – Он уже смеялся, слушая ее. – И уж точно не чиновник – у вас слишком артистический для этого вид. И костюмчик не мерзкого мышино-синего цвета, в каких они ходят, а очень даже приятный, вельветовый. Что скажете?
– Скажу: вы попали в самую точку.
– Может, вы не просто педагог, а еще и профессор?
– И снова в точку.
– И как вас по имени-отчеству, господин профессор?
– Горислав Игоревич. Но лучше по имени – молодит.
– Договорились.
– Что же вы преподаете?
– Философию, историю религий и богословие.
Его новая знакомая рассмеялась.
– Чему вы смеетесь? – подозрительно спросил Горислав Игоревич.
Но уже почувствовал подвох в этой реакции. Дама кивнула:
– Да так… Какие разные предметы! Философия и богословие. Они противоречат друг другу. Вам не стыдно?
Горецкий понял, что угадал.
– Стыдно. Иногда читаю эти предметы ученикам одной и той же группы. Представляете?
– Как у них с мозгами?
– Терпят ребята.
– Кстати, а где вы преподаете? Позвольте догадаться – в МГУ?
– Вы просто экстрасенс – в точку уже третий раз. – Электричка засвистела и стала чуть тормозить. – Сейчас остановка, кстати.
– Фабрика детских игрушек, кажется, – уточнила она.
– Верно, – утвердительно кивнул он. – В это время тут народу почти не бывает. Утром толкались – теперь к вечеру наплывут.
Электричка остановилась, человек пять вышло, столько же зашло, Лючия успела ловко выстрелить окурком в открытые двери, да так метко, что тот перелетел узкий перрон и угодил в голые кусты за чугунной оградой.
– Ого, – сказал Горислав Игоревич. – Просто Вильгельм Телль.
Зашипел динамик, двери захлопнулись, и поезд двинулся дальше по своему маршруту в сторону столицы.
– И кто же вас назвал Лючией? – спросил Горецкий.
– Это долгая семейная история.
– Куда нам торопиться? Вы же до Москвы?
– Ага.
– Еще двадцать минут.
– Это все страсть моей семьи к Италии.
– Обожаю Италию.
– Думаю, вы за свою долгую жизнь повидали стран предостаточно?
– Да, поездил.
Глядя с неподдельным интересом ему в глаза, она спросила:
– Сколько вам лет, если не секрет? И заранее простите за нескромный вопрос.
Обнимая портфель, он пожал плечами:
– Да нет, не секрет. И потом, незачем просить прощения. Я же не дамочка бальзаковского возраста. Мне шестьдесят пять.
– Возраст колдуна, – улыбнулась она.
Его брови потянулись вверх:
– Почему колдуна?
– Хороший вопрос. Второй из трех возрастов колдуна.
– А почему второй? А первый когда был?
– Первый вы уже проехали. – Электричку покачивало, и она метко добавила: – На вашем поезде жизни. Первый возраст колдуна – сорок пять лет.
– Так, интересно. И где это вы прочитали?
– Просто знаю, и все.
– Ну так просветите человека, если знаете.
– В сорок пять человек вступает в пору зрелости и рассудительно смотрит на этот мир. Он понимает, как его изменить, преобразить, вдохнуть в него свое волшебство.
– Это мне знакомо. Но как же Александр Македонский? Он и до тридцати трех не дотянул, а мир преобразил о-го-го как!
Она скривила губы в снисходительной улыбке:
