Маленькие мужчины выросли E-Book

Луиза Мэй Олкотт

• Herausgeber: Neoclassic
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Эксклюзивная классика
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 419

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Новый перевод. Заключительный роман тетралогии Олкотт повествует о повзрослевших «маленьких мужчинах», которые делают первые шаги во взрослой жизни и пытаются найти свое место в ней. Мятежный Дэн, веселый моряк Эмиль, подающий надежды музыкант Нат и будущий врач Том даже спустя десять лет нуждаются в мудрых советах миссис Джо, которая поможет пережить своим мальчикам искушения, безответную любовь и другие испытания…

Leseprobe

Луиза Олкотт Маленькие мужчины выросли

Louisa May Alcott

Jo’s Boys

Школа перевода В. Баканова, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Глава первая. Десять лет спустя

– Скажи мне кто-нибудь, какие чудесные перемены здесь свершатся через десять лет, не поверила бы! – обратилась миссис Джо к миссис Мэг одним летним днем, когда обе сидели на веранде Пламфилда и довольно оглядывались вокруг, лучась от гордости.

– Вот на что способны деньги и добрые сердца! Сложно представить более достойный памятник мистеру Лоренсу, чем колледж, построенный его щедротами, да и память о тетушке Марч не померкнет, покуда стоит на месте дом, – ответила миссис Мэг, всегда готовая воздать хвалу почившим.

– Помнишь, мы с тобой верили в фей и придумывали, какие три желания им загадать? А ведь мои наконец сбылись, не находишь? Деньги, доброе имя, и любимой работы – предостаточно. – Миссис Джо сцепила руки за головой, ненароком взъерошив волосы, прямо как в детстве.

– Мои желания тоже сбылись, а Эми продолжает наслаждаться своими. Если бы только Джон, Бет и дорогая наша мамочка не покинули нас, о большем и мечтать не пришлось бы! – Голос Мэг дрогнул от тоски.

Джо накрыла ее руку своей, и сестры с минуту молча смотрели на открывшуюся им замечательную картину; радость в их сердцах смешалась с печалью.

На первый взгляд, без чуда и правда не обошлось, ибо некогда тихий Пламфилд превратился в оживленный мирок. Дом стал гостеприимнее прежнего: свежая краска, пристроенные флигеля, аккуратный сад и лужайка придавали ему вид достатка, какого и в помине не было в те годы, когда всюду носились шаловливые мальчишки, а Баэры едва сводили концы с концами. На холме, откуда раньше запускали воздушных змеев, стоял великолепный колледж, возведенный благодаря щедрому завещанию мистера Лоренса. По дорожкам, протоптанным в свое время детскими ногами, теперь деловито расхаживали студенты – немало юношей и девушек наслаждались преимуществами, что им даровали богатство, мудрость и великодушие основателя колледжа.

У самых ворот Пламфилда уютно примостился среди деревьев хорошенький коричневый домик, похожий на Гнездышко – так звался дом семейства Брук, – а на зеленом склоне ближе к западу сверкал на солнце особняк Лори с белыми колоннами. Когда стремительно растущий город вконец обступил старый дом, испортил Гнездышко Мэг и дерзнул построить мыловарню прямо под носом возмущенного мистера Лоренса, нашим друзьям пришлось перебраться в Пламфилд – и начались великие перемены.

Перемены были приятные, а боль от утраты близких смягчалась благодеяниями, ими совершенными напоследок; в общем, наше маленькое сообщество процветало. Мистер Баэр стал ректором колледжа, мистер Марч – капелланом; их заветная мечта наконец исполнилась. Сестры поделили между собой заботы о молодых подопечных, и каждая взяла на себя дело, наиболее подходящее характеру. Мэг по-матерински наставляла девушек, юноши поверяли Джо свои тайны и искали у нее защиты, Эми же играла роль благодетельницы: не привлекая лишнего внимания, она тактично помогала нуждающимся студентам и принимала их у себя столь радушно, что ее милый дом прозвали Парнасом[1]: в нем царили музыка, красота и культура, необходимые изголодавшимся юным сердцам и умам.

Конечно, за эти долгие годы первые двенадцать воспитанников разбрелись кто куда, но все хранили в памяти старый добрый Пламфилд и временами возвращались из разных уголков света рассказать о своих приключениях, посмеяться над забавами былых деньков и, набравшись решимости, взяться за новые дела – такие поездки домой пробуждают воспоминания о счастливом детстве, не дают сердцам очерстветь, а руки наполняют силой. Расскажем в нескольких словах об истории каждого мальчика, а затем примемся за новую главу их жизни.

Франц работал в Гамбурге с родственником-коммерсантом; ему исполнилось двадцать шесть, и он неплохо преуспел. Эмиль стал самым развеселым из морячков, бороздящих просторы океана. Дядя отправил его в долгое плавание, надеясь отвратить от рискованной жизни морехода, но Эмиль вернулся домой счастливым донельзя, и сомнений не осталось: то было его призвание. Родственник-немец устроил Эмиля на свой корабль – к большой радости юноши. Дэн по-прежнему любил привольную жизнь: после геологической экспедиции в Южную Америку он взялся за овцеводство в Австралии, а теперь пытал счастья на калифорнийских рудниках. Нат поступил в консерваторию и готовился последний год-другой учебы провести в Германии. Том изучал медицину и пытался ее полюбить. Джек занимался коммерцией с отцом и всерьез вознамерился разбогатеть. Долли изучал право в одном колледже с Пышкой и Недом. Бедняжка Дик умер, как и Билли, однако по ним не скорбели слишком глубоко: тяжелые телесные и душевные недуги не дали бы им жить счастливо.

Роба и Тедди прозвали «Львом и Ягненком», как в Библии: Тедди был грозен, точно царь зверей, а Роб – кроток, словно овечка. Миссис Джо звала его «доченькой» и считала послушнейшим ребенком, но за мягкостью и ласковым характером скрывалась немалая сила духа. А вот в Теде по-своему воплощались все изъяны, сумасбродные идеи, стремления и забавы ее собственной юности. Вечно растрепанные волосы с рыжеватым отливом, длинные руки и ноги, громкий голос, неугомонный характер – в Пламфилде Теда трудно было не заметить. Временами на него находила хандра, а где-то раз в неделю он погружался в Топь Уныния[2], откуда его вытаскивали терпеливый Роб или мать: она знала, когда следует оставить его в покое, а когда – приободрить. Он приносил ей равно счастье, гордость и муку: для своих лет мальчик отличался светлым умом и многообещающими талантами, и материнское сердце тревожилось, какое будущее ждет ее выдающегося сына.

Деми с отличием кончил колледж, и миссис Мэг увлеклась идеей сделать из него священнослужителя. Она с умилением воображала, как благородный юный святой отец прочтет свою первую проповедь и проживет долгую и достойную жизнь на благо общества. Увы, Джон – как она его теперь называла – решительно отверг обучение в семинарии: он был сыт по горло книжными премудростями, хотел получше узнать, как устроен мир, и огорошил бедную мать новостью, что намерен попробовать себя на журналистском поприще. Для Мэг это был удар, но она знала, что молодых не переубедишь, а опыт – лучший учитель, поэтому позволила сыну поступать по-своему, тем не менее в душе питая надежду увидеть его за кафедрой. Тетушка Джо пришла в негодование, услышав, что в семье заведется репортер, и тотчас нарекла племянника щелкопером. Она одобряла литературные склонности Деми, однако презирала «профессиональных проныр» – и не зря, как мы узнаем позже. Деми от своего решения не отступал и спокойно добивался цели, невзирая на причитания встревоженных нянек и насмешки товарищей. Дядя Тедди его поддержал и прочил ему блестящую карьеру – в конце концов, известные люди вроде Диккенса тоже начинали репортерами, а стали прославленными писателями.

Девочки благоденствовали. Дейзи, как и прежде, славная и домовитая барышня, была для матери отрадой и верной компаньонкой. Четырнадцатилетняя Джози выросла незаурядной, склонной к озорству и маленьким чудачествам – последней ее причудой стала страсть к сцене, которая не столько забавляла, сколько тревожила ее тихую мать и сестру. Бесс превратилась в высокую красавицу и выглядела немного старше своих лет, при этом сохраняя изящные манеры и утонченные вкусы тех времен, когда ее звали Принцессой; родительские достоинства она унаследовала сполна, а любовь и богатство семьи помогли их выпестовать. Однако всеобщей гордостью стала разбойница Нэн: как многие шаловливые, своевольные дети, со временем она выросла в трудолюбивую, подающую надежды юную леди – эти качества нередко пробуждаются в натурах увлекающихся, когда они находят дело себе по душе. Нэн взялась за изучение медицины в шестнадцать и в двадцать отважно следовала избранному пути, ведь стараниями других одаренных женщин двери колледжей и больниц были для нее открыты. Она не отступила от слов, которые поразили Дейзи в тот памятный день детства, когда девочки играли на старой иве:

«Не хочу возиться с хозяйством! Открою свой кабинет, буду продавать разные бутыльки и коробочки с лекарствами, буду толочь в ступке порошки, разъезжать на коляске и лечить больных!»

Стараниями молодой женщины предсказание маленькой девочки стремительно сбывалось и приносило столько радости, что никакими силами нельзя было ее оторвать от любимой работы. Несколько юных джентльменов уговаривали Нэн изменить решение и выбрать, по примеру Дейзи, «хорошенький домик и заботу о семействе». Нэн в ответ только смеялась и обращала поклонников в бегство предложением осмотреть язык, говорящий сладкие речи, или пощупать как следует пульс на руке, идущей в комплекте с сердцем. Всех удалось отпугнуть, лишь один юноша преданностью мог сравниться с Трэддлсом[3], и охладить его пыл никак не получалось.

Юношей был Том, столь же верный первой любви, как она своей ступке; преданность друга глубоко трогала Нэн. Ради нее он изучал медицину, хотя душа его лежала к торговле. Нэн упорно следовала мечте, но и Том не отступал – оставалось лишь надеяться, что его стараниями не слишком много пациентов отойдут в мир иной. Однако дружили молодые люди крепко, а их любовные перипетии немало веселили знакомых.

Оба направлялись в Пламфилд в тот день, когда миссис Мэг и миссис Джо беседовали на веранде. Правда, по отдельности: Нэн торопливо шагала по живописной тропинке, погруженная в мысли об интересном медицинском случае, а Том поспешал за подругой, собираясь якобы случайно столкнуться с ней за пределами жилых окраин – он нередко прибегал к этой наивной хитрости, такая у них с Нэн водилась игра.

Нэн выросла привлекательной девушкой – улыбчивой, со свежим цветом лица, с ясным взглядом и видом, преисполненным достоинства, какой всегда встречается у деятельных молодых леди. Одета она была просто и со вкусом, шагала легко и бодро, расправив широкие плечи и не напрягая рук; каждое ее движение дышало юностью и здоровьем. Несколько прохожих оглянулись ей вслед: приятно все-таки в столь чудесный денек полюбоваться крепкой, радостной девушкой на деревенской дороге, а спешащий за леди молодой человек – весь красный, без шляпы, тугие кудри подпрыгивают от нетерпеливых шагов – тоже, по-видимому, разделял их мнение.

Ветерок донес до ушей Нэн тихое «Здравствуй!», и она остановилась, довольно посредственно изображая удивление.

– Это ты, Том? – приветливо спросила она.

– Похоже на то. Подумал, вдруг ты вышла на прогулку. – Жизнерадостное лицо Тома просияло от удовольствия.

– Не подумал, а знал. Как горло? – спросила Нэн деловым тоном, которым всегда усмиряла подобные неуместные восторги.

– Горло? А, точно, вспомнил! Уже лучше. Твое средство помогло. Больше не буду называть гомеопатию надувательством!

– Твои жалобы – вот где надувательство! Как и сахарные шарики, которые я тебе выдала вместо лекарства. Если сахар или молоко таким чудесным образом могут и дифтерию вылечить, то возьму их на заметку! Эх, Том, Том! Когда же ты бросишь свои хитрости?

– Эх, Нэн, Нэн! Когда же ты на них попадешься?

Парочка рассмеялась, прямо как в старые добрые времена – в Пламфилде воспоминания о детстве всегда живо воскресали в памяти.

– А что было делать? Если бы не придумал повод заглянуть к тебе в кабинет, целую неделю не увиделись бы. Ты сейчас такая занятая, ни словечком с тобой не перемолвишься…

– Вот и тебе надо полезным делом заняться, а не разными глупостями. Честное слово, Том! Если не сядешь за учебу, ничего дельного не добьешься, – строго поучала Нэн.

– Довольно с меня учебы, – буркнул Том с отвращением. – Надо же человеку и развлечься немного после того, как весь день препарировал трупы! Меня вот надолго не хватает, а некоторые, судя по всему, в этом занятии души не чают.

– Так почему не бросишь и не выберешь себе дело по душе? Всегда считала это твое решение глупостью несусветной. – Во внимательном взгляде Нэн промелькнула тревога: девушка искала признаки болезни на румяном, как яблочко, лице.

– Сама знаешь почему, и я не сдамся, пусть даже медицина меня погубит. Может, с виду я крепкий, но сердце мое давно терзает одна хворь, и рано или поздно она сведет меня в могилу, ибо лишь одному врачу по силам мне помочь – а она, представь себе, не хочет!

На лице Тома читалась задумчивая покорность – и забавная, и трогательная, ведь он делал подобные намеки вполне искренне – и не получал от Нэн поощрения.

Та нахмурилась; впрочем, она уже привыкла и знала, как вести себя в подобных случаях.

– Как раз таки лечит, и метод у нее лучший и единственно возможный, только вот пациент не поддается. Ты сходил на бал, как я велела?

– Сходил.

– И окружил вниманием красавицу мисс Уэст?

– Протанцевал с ней весь вечер.

– Полегчало твоему ранимому органу?

– Ничуть. Зевнул разок ей в лицо, забыл принести ей угощения, как полагается, и со вздохом облегчения передал в руки маменьки.

– Принимай в той же дозировке и отмечай симптомы. Уверена, вскоре попросишь добавки.

– Никогда! Боюсь, моему организму это средство не по нраву.

– Посмотрим! Прописал доктор – делай! – суровым тоном отрезала Нэн.

– Слушаюсь… – смиренно промолвил Том.

С минуту они шагали молча, а потом камень преткновения исчез в череде приятных воспоминаний, навеянных знакомыми краями.

– Как нам бывало весело в этом лесу! – воскликнула вдруг Нэн. – Помнишь, как ты свалился с орешника и чуть не сломал ключицу?

– Еще бы! А как ты вымачивала меня в настое полыни, пока я не стал красным, точно индеец? Тетя Джо так причитала над моим испорченным пиджачком! – засмеялся Том, на миг превратившись в прежнего мальчишку.

– А как ты поджег дом?

– А как ты сбежала за своей коробкой?

– Ты до сих пор говоришь: «Чер… вяк меня побери!»?

– А тебя до сих пор кличут Прыг-скок?

– Дейзи – да. Милая моя, неделю ее не видела!

– А я сегодня утром видел Деми: говорит, Дейзи помогает маме Баэр по дому.

– Она всегда помогает, когда у тетушки Джо дел невпроворот. Дейзи – настоящая хозяйка, что и сказать. Отвешивай лучше ей поклоны, раз взялся волочиться за барышнями. Нет бы повзрослеть сначала, полезным делом заняться…

– Нат мне скрипку о голову сломает, если только посмею. Нет уж, благодарю покорно! На моем сердце вычерчено лишь одно имя, как на руке – синий якорь. «Надежда» – мой девиз, «Не сдаваться» – твой, вот и поглядим, кто выстоит дольше.

– Глупые мальчишки! Думаете, нам надо разбиться по парочкам, как в детстве? Ничего подобного… Погляди, как красив отсюда Парнас! – воскликнула Нэн, опять резко меняя тему.

– Дом отличный, но мне старый добрый Плам милее. Вот бы тетушка Марч удивилась, как тут все по-новому!

Оба остановились у высоких ворот полюбоваться чудесным пейзажем. Потом вздрогнули от вопля: через живую изгородь перемахнул, точно кенгуру, долговязый мальчишка со светлыми вихрами, а за ним поспешала худенькая девочка, да только застряла в ветвях боярышника и теперь сидела, по-ведьмински хохоча. Прелестная барышня – волосы черные, кудрявые, глаза ясные, лицо выразительное. Шляпа на завязках завалилась на спину, юбки заметно поистрепались после беготни через ручьи и лазанья по деревьям, недавний прыжок тоже добавил несколько дыр.

– Нэн, спусти меня, пожалуйста. Том, лови Теда, надо отобрать у него мою книжку! – попросила Джози с верхотуры, ничуть не смутившись от появления друзей.

Том немедля схватил разбойника, а Нэн молча сняла Джози с изгороди и поставила на ноги – она сама в детстве любила пошалить, поэтому не мешала подобным забавам.

– Так что случилось, дорогая? – спросила Нэн, закалывая булавкой самую большую дыру на юбке Джози, пока та рассматривала ссадины у себя на руках.

– Я разучивала свою роль на иве, а Тед подкрался и выбил у меня книжку прутом. Она упала в ручей; я и спуститься на успела, как он удрал. Отдай сейчас же, бессовестный, а то уши надеру! – крикнула Джози полушутя-полусерьезно.

Ускользнув от Тома, Тед напустил на себя жалостливый вид, умильно поглядел на промокшую девочку в оборванных юбках и таким разгильдяйским тоном протараторил знаменитый монолог Клода Мельнота[4], что наши зрители не удержались от смеха. На последней фразе «Ну, как тебе понравилась картина?»[5] он решил покривляться: отвесил до того глубокий поклон, что ноги завязались узлом, да еще скорчил страшную рожицу.

Аплодисменты с веранды прервали его паясничанье, и молодежь вместе зашагала вперед по аллее, как в старые добрые времена: Том правил четверкой, а Нэн показала себя лучшей «лошадкой» в упряжке. Румяные, запыхавшиеся, веселые, они поприветствовали дам и присели передохнуть на крылечке, пока тетя Мэг зашивала разорванные юбки дочери, а тетя Джо, забрав у сына книгу, пригладила его львиную гриву. Вскоре к ним присоединилась Дейзи, поздоровалась с подругой, и завязалась общая беседа.

– Оставайтесь на кексы, Дейзи приготовила. У нее всегда вкусно выходит! – предложил Тед.

– Ему ли не знать! В прошлый раз съел девять штук, потому такой толстый. – Джози бросила уничижительный взгляд на двоюродного брата, на самом деле худенького как щепка.

– Мне нужно повидаться с Люси Дав. У нее палец воспалился, надо бы вскрыть панариций, – ответила Нэн. – Поем в колледже.

– Спасибо, я тоже пойду. У Тома Мерриуэзера блефарит, я обещал помочь. И он сэкономит на враче, и я потренируюсь. Пальцы у меня не больно-то ловкие, – признал Том, готовый всюду следовать за своим божеством.

– Тсс! Дейзи не выносит ваших медицинских разговорчиков. Давайте лучше возьмемся за кексы. – Тед умильно заулыбался в надежде на будущие гостинцы от польщенной кулинарки.

– Есть весточки от нашего Коммодора?

– Направляется домой, Дэн тоже скоро приедет. Жду не дождусь собрать своих мальчиков вместе. Уговорила все-таки этих бродяг вернуться ко Дню благодарения, а то и пораньше! – Миссис Джо просияла, представив всех в сборе.

– Приедут-приедут, если смогут. Даже Джек рискнет долларом-другим ради отменного домашнего обеда, – рассмеялся Том.

– Мы как раз откармливаем индюка к застолью. Я его больше не гоняю, только корма даю от души. Растет как на дрожжах, благослови Господи его сочные ножки! – Тед указал пальцем на несчастного пернатого, что гордо вышагивал по ближайшему полю.

– Если Нат в конце месяца уедет, надо устроить ему праздник на прощание. Не удивлюсь, если наш Соловушка вернется домой вторым Уле Буллем[6], – сказала Нэн подруге.

Дейзи очаровательно зарделась, и муслиновые складки на ее груди поднялись и опали в такт короткому вздоху. Потом она спокойно заметила:

– Дядя Лори говорит, у Ната настоящий талант, и после учебы за границей он сумеет вести здесь достойную жизнь, даже если не добьется славы.

– Дети редко оправдывают наши ожидания, а потому лучше не ожидать ничего, – вздохнула миссис Мэг. – Лишь бы оставались добрыми и приносили пользу обществу… И все-таки вполне естественно желать им успеха и блистательного будущего.

– С ними никогда не угадаешь, прямо как с моими петухами. Вот этот гордый красавец – настоящий болван, а вот этот длинновязый уродец заправляет всем курятником и вдобавок страсть какой умный и кукарекает так, что семерых отроков[7] разбудит. Зато наш красавец едва хрипит, да еще трус, каких поискать. Вот и от меня воротят нос, но погодите! Вырасту, тогда посмотрим. – Тед до того напоминал своего долговязого питомца, что все рассмеялись над этим скромным предсказанием.

– Вот бы Дэн где-нибудь осел… Перекати-поле, иначе и не скажешь: в двадцать пять лет так и скитается по свету, и нет у него корней, разве только вот. – Мэг кивнула на сестру.

– Дэн найдет свое место, а опыт – самый подходящий учитель. Да, нрав у него до сих пор крутой, но я с каждым его приездом замечаю перемены к лучшему и никогда не теряю веры. Может, ему и не суждено стать великим или богатым, а все-таки если дикий мальчишка превратится в честного человека, и того довольно, – заметила миссис Джо, всегда готовая защищать паршивую овцу в своем стаде.

– Вот это верно, мама, не давай Дэна в обиду! Он стоит десятка Джеков и Нэдов, которые думают только о деньгах и мечтают стать важными шишками. Ручаюсь, он еще совершит что-нибудь великое, поубавится у них спеси! – поддержал Тед, чью любовь к Дэнни теперь подпитывало уважение к этому отчаянному искателю приключений.

– И я на то надеюсь. Бедовая голова, обязательно славы достигнет – покорит Маттерхорн, или нырнет в Ниагарский водопад, или найдет золотой самородок. Всем по молодости нужно перебеситься, а его способ получше нашего, – рассудительно заметил Том: он и сам побесился вволю с тех пор, как поступил в медицинский.

– Куда как лучше! – горячо согласилась миссис Джо. – Я скорее пошлю своих мальчиков повидать мир, чем отправлю одних в большой город, где их поджидают искушения и праздность – знай только прожигай время, здоровье и деньги. Многие попадают в эту ловушку. Дэн сам себе проложит дорогу в жизни, а значит, станет отважнее, терпеливее и самостоятельнее. Я меньше волнуюсь за него, чем за Джорджа и Долли в колледже – вот кто сущие дети, совсем не могут о себе позаботиться.

– А Джон? Носится по городу, пишет репортажи обо всем подряд, от проповедей до кулачных боев, – напомнил Том. Такая жизнь привлекала его куда больше, чем занятия в медицинском колледже и больничные палаты.

– У Деми три ангела-хранителя: твердые принципы, тонкий вкус и мудрая мать. Он не пропадет, а этот опыт ему поможет, когда он станет настоящим писателем, – изрекла миссис Джо пророческим тоном, ибо мечтала, чтобы кто-нибудь из ее утят превратился в прекрасного лебедя.

– Только помяни щелкопера, и зашелестит газета! – воскликнул Том.

По аллее бежал румяный кареглазый юноша, размахивая газетой над головой.

– А вот и «Вечерний сплетник»! Последний выпуск! Чудовищное убийство! Банковский служащий сбежал с деньгами! Взорвался пороховой завод, а в латинской школе массовая забастовка учеников! – прогорланил Тед и отправился навстречу двоюродному брату с грациозностью юного жирафа.

– Коммодор вошел в порт, при первой возможности отдаст швартов и снимется с мели! – «примерил морские эпитафии»[8] Деми, улыбаясь радостным новостям.

На миг все заговорили разом; газету передавали из рук в руки – каждый своими глазами хотел прочесть счастливую весточку: «Бренда» из Гамбурга благополучно добралась до порта.

– Приедет завтра – с непривычки крениться будет, точно корабль! Вывалит обычные свои байки о морских чудищах и прочем. Я его сам видел: веселый, обветренный, загорелый, что твое кофейное зерно. Плавание было удачным, надеется стать вторым помощником капитана – предыдущий сломал ногу, – продолжил Деми.

– Уж я бы ему гипс наложила, – пробормотала Нэн, отрабатывая движение.

– Как Франц? – поинтересовалась миссис Джо.

– Намерен жениться! Такие вот новости. Первым из твоих питомцев, тетушка, так что можешь с ним попрощаться. Девушку зовут Людмила Хильдегарда Блюменталь – из порядочной, состоятельной семьи, красавица и, конечно, сущий ангел. Вот дождется наш друг благословения дяди, остепенится и станет честным бюргером. В добрый путь!

– Рада слышать. Пусть все мои мальчики обзаведутся хорошими женами и уютными домами. Теперь за Франца можно не беспокоиться. – Миссис Джо довольно сложила руки на груди: она частенько казалась себе заполошной наседкой, на попечении которой целый выводок цыплят и утят.

– И я рад. – Вздохнув, Том покосился на Нэн. – Брак мужчину наставляет на истинный путь, ну а славным девушкам сама судьба велит не тянуть с замужеством. Прав я, Деми?

– Это если на каждую хватит славных юношей. Женского населения больше, чем мужского, особенно в Новой Англии. Вероятно, потому и культура у нас на высоком уровне, – ответил Джон со своего места у кресла матери – он шепотом пересказывал ей происшествия за день.

– И слава богу, что женщин в мире с запасом, дорогие мои. На каждого мужчину их приходится по три-четыре: привести его в мир, провести по жизни и проводить на выход. Вы нам дорого обходитесь, мальчики; благо, что матери, сестры, жены и дочери чтут свой долг, иначе вы исчезли бы с лица земли, – поучительно изрекла миссис Джо, поднимая корзину, полную рваных носков: на добром профессоре Баэре они так и горели, а его сыновья сполна унаследовали эту особенность.

– Коли так, на «запасных» женщин хватит забот – должен ведь кто-то помогать беспомощным мужчинам да их семьям. Я с каждым днем в этом убеждаюсь и очень рада, что благодаря своей профессии стану счастливой, полезной обществу и самостоятельной старой девой.

Последнее слово Нэн произнесла с особым напором, отчего Том простонал, а остальные расхохотались.

– Я тобой очень горжусь, Нэн, и желаю успеха в начинаниях – миру и правда не обойтись без таких полезных женщин. Порой кажется, что замужество помешало мне исполнить свое предназначение, но я последовала зову долга и ни о чем не жалею. – Миссис Джо сложила пополам длинный, необычайно драный голубой носок.

– И я не жалею! Что бы я делал без любимой мамочки? – отозвался Тед и сердечно обнял мать; на мгновение оба скрылись за газетой, которой он ненадолго увлекся – ко всеобщему облегчению.

– Милый, если бы ты хоть изредка мыл руки, мой воротничок не страдал бы от столь тяжких последствий. Ну ничего, растрепа, уж лучше пятна от травы, чем вовсе никаких объятий. – Миссис Джо вынырнула из укрытия повеселевшей, пусть волосы у нее и запутались в пуговицах Теда, а воротничок застрял у него под ухом.

Тут Джози, которая разучивала роль на другом конце веранды, прискакала к остальным с приглушенным визгом и до того блестяще прочитала монолог Джульетты в склепе, что мальчики захлопали, Дейзи содрогнулась, а Нэн пробормотала себе под нос:

– Слишком сильное мозговое возбуждение для ее возраста.

– Боюсь, осталось тебе только смириться, Мэг. Девочка – прирожденная актриса. У нас ни разу так хорошо не получалось, даже с «Заклинанием ведьмы»[9], – заметила миссис Джо, а когда запыхавшаяся племянница грациозно упала на коврик, одарила ее «букетом» из разноцветных носков.

– Это мне наказание за собственную детскую страсть к сцене. Теперь-то я понимаю, каково пришлось бедной мамочке, когда я умоляла пустить меня в актрисы. Я никогда не дам согласия, но, судя по всему, придется мне опять расстаться со своими чаяниями и надеждами.

В голосе матери послышался упрек, отчего Деми слегка встряхнул сестру и строго велел «прекратить эти фокусы на людях».

– Пусти меня, прислужник, не то покажу тебе одержимую невесту[10], услышишь мое грозное «ха-ха»! – припугнула Джози брата, глядя на него глазами обиженного котенка. Когда ей помогли встать, она изящно поклонилась и важно объявила: – Карета миссис Уоффингтон[11] подана! – а после помчалась вниз по крыльцу и свернула за угол, волоча за собой красную шаль Дейзи, точно королевскую мантию.

– Ну разве не потешная? Только это дитя и оживляет наш унылый дом. Если вырастет в чопорную барышню, можете со мной распрощаться, так что не перекраивайте ее на свой лад. – Тедди хмуро поглядел на Деми, занятого какими-то стенографическими записками на крыльце.

– Вы друг друга стоите, и нелегко найти на вас управу, но я не против. Вот была бы Джози моим ребенком, а Роб – твоим, Мэг! Тогда у тебя в доме царила бы тишь да благодать, а у меня – совсем уж бедлам. Ладно, схожу передам Лори новости. Давай со мной, Мэг, нам не помешает прогулка.

Нахлобучив соломенную шляпу Теда, миссис Джо ушла в сопровождении сестры, оставив Дейзи следить за кексами, Теда – умасливать Джози, а Тома и Нэн – врачевать своих бедолаг-пациентов, чему они и посвятили следующие полчаса.

Глава вторая. Парнас

Парнас – самое подходящее название для этого дома, и, похоже, музы в тот день его не покидали, ибо на вершине склона гостей встретили соответствующие виды и звуки. Заглянув в открытое окно, сестры увидели библиотеку под началом Клио, Каллиопы и Урании; Мельпомена и Талия резвились в холле, где несколько молодых людей танцевали и репетировали пьесу; Эрато прогуливалась с возлюбленным по саду, а в музыкальном зале Феб собственной персоной руководил слаженным хором.

Наш старый друг Лори превратился в зрелого Аполлона, однако сохранил привлекательность и веселый нрав; годы преобразили избалованного мальчика в благородного мужчину. Заботы и тревоги – а с ними радости и счастье – изменили его к лучшему, а своему долгу – исполнять заветы дедушки – он следовал беспрекословно. Некоторым людям богатство идет на пользу – прекраснее всего они расцветают в солнечных лучах, а некоторым нужна тень, и легкий морозец делает их лишь прелестнее. Лори принадлежал к первому типу, Эми же – ко второму, потому и совместная жизнь их лилась, как строки стихов, полная не только счастья и гармонии, но и усердия, труда и чистого великодушия, которому нет преград, когда состоятельность и мудрость идут рука об руку с щедростью. В доме Лоренсов царили неброская красота и удобство, а хозяева, высоко ценящие искусство, принимали в нем самых разных творческих людей. Теперь Лори сполна наслаждался музыкой и с радостью стал щедрым покровителем музыкальных дарований. Эми нашла себе протеже среди целеустремленных юных художников и скульпторов, а собственное искусство стало ей еще дороже с тех пор, как дочь немного подросла и могла разделить с ней трудности и радости призвания – ибо Эми являла собой пример преданной супруги и матери, которая не жертвует своим особым даром, а, напротив, употребляет его на благо себе и другим.

Сестры знали, где ее найти; Джо не мешкая отправилась в мастерскую и застала мать и дочь за работой. Бесс трудилась над бюстом ребенка, пока ее мать наносила последние штрихи на поразительно точный портрет мужа. Время, похоже, было не властно над Эми: счастливая жизнь сохранила ее молодость, а благополучие добавило ей необходимой утонченности. Изящная и статная, она своим примером доказывала, какая элегантность таится в простоте, если подбирать одежду со вкусом и носить ее достойно. Некто однажды сказал: «Никогда не знаю, в чем появится миссис Лоренс, но одета она будет лучше всех дам в комнате – это точно».

Ее любовь к дочери бросалась в глаза. Что ж, оно и понятно: красота, которой Эми так жаждала, вся воплотилась в ее маленькой копии – по крайней мере, на взгляд любящей матери. Бесс унаследовала от нее фигуру богини Дианы, голубые глаза, белую кожу и золотистые локоны, которые собирала в такой же классический узел. Вдобавок – к великой радости Эми! – девочке достался от отца изящный нос и рот, только в женском варианте. Бесс очень шла строгая простота длинного льняного передника; она работала с увлечением истинного художника, не замечая нежного взгляда матери, покуда тетя Джо не ворвалась в комнату и не воскликнула взбудораженно:

– Хватит лепить куличики, дорогие мои! Послушайте-ка новости.

Художницы побросали принадлежности и сердечно встретили неугомонную родственницу, хотя кипящее в них вдохновение требовало выхода, а визит Джо пришелся на самый удачный для работы час. Они увлеченно сплетничали, когда в комнату вошел Лори (его позвала Мэг), безо всяких преград сел между сестрами и с интересом выслушал новости о Франце и об Эмиле.

– Грянула эпидемия, и, боюсь, вскоре она скосит всех твоих подопечных. Ближайшие десять лет не избежать романов и безрассудств. Твои мальчики взрослеют, и впереди у них неприятности, какие тебе и не снились, – предупредил Лори, с улыбкой наблюдая, как борются на лице подруги радость и отчаяние.

– Знаю. Надеюсь, помогу им пережить штормы и добраться до берега целыми и невредимыми. И все-таки это большая ответственность: они ведь будут ждать, что я улажу их сердечные дела. Впрочем, я не возражаю, а нашей Мэг только дай повод растрогаться над какой-нибудь любовной историей.

Джо не слишком тревожилась за своих мальчиков: юный возраст пока служил им защитой.

– Боюсь, не очень она обрадуется, когда Нат станет увиваться вокруг ее Дейзи. Ты ведь понимаешь, к чему все идет? Я не только дирижер Ната, но и его наставник – надо подумать, какой ему дать совет, – рассудительно заметил Лори.

– Тсс! Тут ведь ребенок. – Джо кивнула на Бесс, опять погруженную в работу.

– Да что ты! Ее мысли витают в Афинах, она не слышит ни слова. Впрочем, ей пора заканчивать и отдохнуть. Милая, пусть твой глиняный малыш пока поспит, а ты сбегай кое-куда. Тетушка Мэг сидит в гостиной, покажи ей новые картины, пока мы тут разговариваем, – попросил Лори, глядя на свою подросшую дочку, как Пигмалион на Галатею, ибо считал ее прекраснейшей скульптурой в доме.

– Ладно, папа, только скажи, хорошо ли получилось. – Бесс послушно отложила принадлежности, внимательно оглядывая бюст.

– Доченька, любимая, честность вынуждает меня признать, что одна щека вышла пухлее другой, а кудри над детским лбом отделяет от совершенства только сходство с рогами, в остальном же – ничуть не хуже херувимов Рафаэля, папа тобой гордится, – со смехом ответил Лори: первые потуги дочери очень уж напоминали ему ранние труды жены, и он не мог относиться к ним столь же серьезно, как вдохновленная мать.

– Ты находишь красоту только в музыке!

Бесс тряхнула головой, и золотые кудри засияли в холодном свете, льющемся из окна на северной стороне просторной мастерской.

– А вот и нет, я вижу красоту в тебе, дорогая. Что ты есть, как не произведение искусства? Добавить бы только природной живости, вытащить из царства хладной глины и мрамора на солнечный свет – танцевать и смеяться, как другие дети. Мне нужна девочка из плоти и крови, а не прелестная статуя в сером переднике, которую только и занимает работа.

Не успел он закончить, две запачканные руки обвили его шею.

– Я о тебе всегда помню, папочка, но хочу создать нечто прекрасное, чтобы ты мною гордился, – искренне заверила Бесс, сопровождая каждое слово легким поцелуем. – Мама часто меня останавливает, и все же стоит нам очутиться в мастерской, мы до того погружаемся в работу, что обо всем забываем. Ну а теперь я побегаю и попою немного, как всякая девочка, – чтобы тебя порадовать.

Отбросив передник, Бесс покинула комнату, и будто бы весь свет ушел с ней.

– Это ты верно заметил. Для своих лет бедняжка слишком погружена в творческие фантазии. Я сама виновата. Мне так близки ее чувства, что я забываю о благоразумии, – вздохнула Эми, осторожно накрывая бюст влажной тканью.

– Замечательно, что природа даровала нам возможность продолжать жить в детях, однако не стоит пренебрегать советом, который мамочка как-то раз дала Мэг: отцы должны участвовать в воспитании сыновей и дочерей ра́вно. Поэтому я стараюсь почаще оставлять Теда с отцом, а Фриц отдает мне Роба – его кроткий нрав идет на благо мне точно так же, как вспышки Теда – его отцу. Вот тебе, Эми, мой совет: пусть Бесс бросит на время куличики и позанимается лучше музыкой с Лори – так и девочка разовьет таланты в нескольких областях, и Лори не станет ревновать.

– Верно-верно! Даниил, истинный Даниил![12] – воскликнул довольный Лори. – Так и знал, что ты за меня вступишься, Джо. Я и правда немного ревную к Эми и хотел бы больше заниматься дочерью. Ну же, любовь моя, отдай мне Бесс на лето, а когда поедем в Рим, я верну ее тебе и высокому искусству. Как по-твоему, честная сделка?

– Согласна, только в перерывах между увлечениями природой и музыкой не забывай, что нашей Бесс хоть и пятнадцать, она взрослее многих сверстниц, и не стоит с ней обращаться, как с ребенком. Она до того мне дорога – будь моя воля, она бы всю жизнь оставалась столь же чистой и прекрасной, как милый ее сердцу мрамор, – с грустью призналась Эми, оглядывая комнату, где провела множество счастливых часов со своей дражайшей дочерью.

– «Всяк играет в свой черед», как говорили мы, когда всем хотелось покататься на Яблоневой Эллен или поносить рыжие сапоги, – бодро напутствовала Джо. – Вот и вы подели́те дочь между собой, а там и станет ясно, кто принесет ей бо́льшую пользу.

– Слушаемся, – отозвались любящие родители, посмеиваясь: фразочка Джо пробудила в них воспоминания о детстве.

– Как я любила прыгать на ветках той старой яблони! Сколько ни каталась потом на настоящих лошадях, все равно не так весело, – призналась Эми, глядя в окно, словно видела за ним милый сердцу старый сад и девочек, увлеченных игрой.

– А уж я сколько дурачилась в тех поношенных сапогах! – рассмеялась Джо. – Они до сих пор стоят у меня дома. Правда, мальчики совсем их износили, но ничего – вот бы еще разок прогуляться по сцене в этих стареньких сапожках!

– А мне дороже всего воспоминания о грелке и колбасе. Вот вышла потеха! Как же давно все это было! – Лори удивленно посмотрел на сестер, не признавая во взрослых женщинах маленькую Эми и бунтарку Джо.

– Не намекай, что мы стареем, милорд! – употребила жена его старое прозвище. – Мы расцвели, только и всего – а наши юные бутончики лишь дополняют прекрасный букет. – Миссис Эми изящно взмахнула юбками из розового муслина – так она, еще маленькой девочкой, красовалась в обновках.

– Не говоря уже о шипах и опавших листьях, – вздохнула Джо, ибо в жизни ей частенько приходилось тяжело; вот и сейчас у нее было много забот в доме и тревог на душе.

– Пойдем, старушка, выпьем чаю и посмотрим заодно, чем занята молодежь. Ты устала, надо тебя «подкрепить вином и освежить яблоками»[13]. – Лори взял обеих сестер под руки и повел пить чай, который в Парнасе лился рекой, точно нектар в стародавние времена.

Мэг они нашли в летней гостиной – уютной просторной комнате, залитой светом и наполненной шелестом деревьев, что росли в саду за тремя открытыми окнами. На одном конце гостиной располагался вместительный музыкальный зал, а на другом, в глубоком алькове за фиолетовыми занавесями, устроили маленькое домашнее святилище. В него поместили три портрета и поставили в углы два мраморных бюста, а из мебели в этом скромном уголке были только диван и овальный столик с цветочной вазой. Бюсты, выполненные рукой Эми, изображали Джона Брука и Бесс и отличались таким удивительным сходством, что на ум сразу приходило изречение: «Глина воплощает жизнь, гипс – смерть, мрамор же – бессмертие». Справа, на подобающем основателю дома месте, висел портрет господина Лоренса, на чьем лице читалась смесь гордости и великодушия, а весь облик сохранял ту же свежесть и привлекательность, как в тот день, когда джентльмен застал у портрета восхищенную Джо. Напротив висел портрет тетушки Марч, написанный Эми: дама красовалась в величественном тюрбане, необыкновенно пышных рукавах и длинных перчатках, изящно сложенных поверх платья из атласа сливового оттенка. Время смягчило суровость ее черт, а пристальный взгляд симпатичного джентльмена напротив словно вызвал деланную улыбку на губах, с которых вот уже много лет не срывалось резких слов.

На почетном месте, залитый теплым солнечным светом и неизменно украшенный зеленой гирляндой, висел портрет любимой мамочки Марч, с большим искусством нарисованный знаменитым художником: они познакомилась еще в ту пору, когда художник был небогат и безвестен. Портрет обладал необычайным сходством, казалось, что мамочка Марч как живая с улыбкой взирает на дочерей и словно утешает бодрым голосом: «Не печальтесь, я все еще с вами».

Сестры ненадолго остановились, любуясь дорогим лицом с почтением и неизменной тоской, ибо никто не смог занять место их достойной матери. Всего два года назад она покинула их и отправилась познавать новую жизнь и новую любовь, оставив о себе добрую память, что вдохновляла и утешала всех домашних. Она сблизила их и теперь, и Лори с глубоким чувством произнес:

– Пусть моя дочь вырастет такой же, как наша мама, – о большем и просить не смею. Даст Бог, мое желание сбудется, а я для этого постараюсь изо всех сил, ведь всем лучшим в себе я обязан этой святой женщине.

В тот же миг юный голос из музыкального зала начал выводить «Аве Мария» – Бесс невольно отозвалась на молитву отца, ибо всегда покорялась его желаниям. Нежные звуки гимна, который любила петь мамочка Марч, вернули слушателей в действительность после краткого визита в мир ушедших; сестры сели вместе у открытого окна и наслаждались музыкой, а Лори принес всем чаю – его искренняя забота сделала эту маленькую услугу еще приятнее.

В зал вошли Нат с Деми, а следом – Тед с Джози и профессор в сопровождении верного Роба; им всем не терпелось узнать новости о мальчиках. Бодро зазвенели чашки и щипцы для пирожных, и закатное солнце, сумей оно заглянуть в окно, увидело бы в светлой комнате веселую компанию друзей, отдыхающих после трудового дня.

Профессор Баэр уже поседел, но не утратил живости и добродушия, ибо любил свою работу и занимался ею с таким усердием, что весь колледж испытал на себе его благотворное влияние. Роб необычайно походил на отца, только в юной версии, и уже заслужил прозвище «молодого профессора», ведь он обожал учебу и во всем следовал примеру своего достойного родителя.

– Что ж, любовь моя, вот скоро и вернутся наши мальчики нам на радость. – Мистер Баэр в знак поздравления пожал руку миссис Джо и сел подле нее, сияя довольством.

– Фриц, я так рада за Эмиля! И за Франца тоже, если ты одобряешь его выбор. Ты знаком с Людмилой? Хорошая из них получится пара? – Миссис Джо протянула мужу свою чашку и подвинулась ближе, ведь супруг был ее опорой и в горе, и в радости.

– Лучше и представить трудно! Я видел эту Mädchen[14], когда отвозил Франца домой. В ту пору она была еще дитя, но совершенно очаровательное. Блюменталь, думается мне, вполне доволен, ну а Франц будет счастлив. Он, как истинный немец, очень привязан к Vaterland[15], вот и послужит нам связующей нитью между старым и новым, чему я очень рад.

– А Эмиль? Он ведь в следующее плавание уйдет вторым помощником капитана! Разве не чудесно? Я так счастлива, что у обоих твоих мальчиков все сложилось благополучно – ты как-никак многим пожертвовал ради них и их матери. Конечно, ты преуменьшаешь свои заслуги, но я-то все хорошо помню! – Джо растроганно взяла профессора за руку, словно вернулась во времена юности, когда Фриц только начал за ней ухаживать.

Он весело хохотнул, наклонился к вееру жены и прошептал:

– Не приедь я в Америку за бедняжками, никогда бы не встретил свою Джо. Былые тяготы мне вспоминаются с нежностью, и я благодарю Gott[16] за все, что тогда потерял, ведь взамен я нашел счастье всей жизни.

– Милуются! Милуются! Сидят и воркуют тайком от всех! – воскликнул Тедди, заглянув под веер в самый неподходящий момент, чем немало смутил мать и позабавил отца: профессор ничуть не скрывал, что супруга ему была дороже всех женщин на свете.

Роб тотчас вытолкал брата за окно, но Тедди не мешкая залез через другое, а миссис Джо, сложив веер, приготовилась шлепнуть непослушного отпрыска по руке, если вздумает подойти.

Завидев, как мистер Баэр поманил его ложкой, Нат подошел к нему и с почтительной привязанностью посмотрел на замечательного человека, который столь многое для него сделал.

– Сынок, я написал насчет тебя в Лейпциг двум старым приятелям. Они станут тебе друзьями в новой жизни. Так надо, Нат, ведь поначалу всех мучит Heimweh[17], а они по возможности тебя утешат. – Профессор протянул юноше несколько писем.

– Спасибо, сэр. Полагаю, до начала занятий и правда будет немного одиноко, но музыка и надежды на успех меня приободрят, – ответил Нат, который и ждал скорого отъезда, и боялся покинуть старых друзей ради знакомства с новыми.

Он возмужал, но голубые глаза остались столь же чистыми, линия рта – слабоватой, несмотря на заботливо выхоленные усики, а широкий лоб еще больше прежнего выдавал природную склонность юноши к музыке. Миссис Джо считала скромного, добросердечного и почтительного Ната своим успехом, пусть и не блестящим. Она относилась к нему с доверием и любовью и не сомневалась, что он будет стараться по мере сил, но не предрекала ему величия – разве только учеба за границей и самостоятельная жизнь сделают из него более талантливого музыканта и сильного человека.

– Я – точнее, Дейзи – нашила метки на твою одежду, а когда соберем твои книги, можно будет паковать чемоданы. – Миссис Джо настолько привыкла собирать мальчиков в разные концы света, что даже поездка на Северный полюс ее не смутила бы.

Нат покраснел, услышав имя Дейзи, – а может, это луч заходящего солнца залил розовым его бледную щеку? – и сердце радостно забилось при мысли, что милая девушка нашивает «Н» и «Б» на его скромные носки и носовые платки; Нат, обожавший Дейзи, лелеял мечту стать признанным музыкантом и взять этого ангела в жены. Эта надежда придавала ему куда больше сил, чем советы профессора, забота миссис Джо или щедрая помощь мистера Лоренса. Во имя нее Нат трудился, ждал и надеялся, а смелость и терпение питали мысли о счастливом будущем, в котором Дейзи подарит ему уют, а он игрой на скрипке обеспечит ей достаток. Миссис Джо об этом знала, и пусть не такого мужа хотела бы для племянницы, все же считала: Нату необходима мудрость и забота Дейзи, иначе он может превратиться в эдакого неприкаянного повесу, заплутавшего на жизненном пути потому, что не нашлось женской руки, способной провести его корабль через бури жизни. Миссис Мэг решительно не одобряла влюбленности бедного юноши: ее драгоценная дочь заслуживала достойнейшего мужчину на земле, ни больше ни меньше! Миссис Мэг, несмотря на доброту, проявляла необычайную твердость, и Нату ничего не оставалось, кроме как обратиться за утешением к миссис Джо – та всегда поддерживала начинания своих мальчиков. А мальчики тем временем взрослели, на горизонте маячили новые заботы, и миссис Джо предвидела немало тревог и радостей, которые ей принесут любовные перипетии, уже начавшиеся среди ее подопечных. Обычно миссис Мэг служила ей лучшей советчицей и союзницей, ибо любила романтику столь же сильно, как в пору нежного девичества. Но в этом случае она была непреклонна и никаких увещеваний слышать не хотела. «Нату не хватает зрелости, и он не изменится, к тому же его происхождение неизвестно, и вообще, у музыкантов трудная жизнь; Дейзи слишком молода, пусть подождут лет пять-шесть – время покажет. Посмотрим, как на него повлияет разлука». На том все и кончилось: когда в Мэг пробуждался материнский инстинкт пеликана[18], она становилась непоколебимой, пусть и готова была ради своих ненаглядных детей вырвать последнее перо и отдать последнюю каплю крови.

Миссис Джо думала об этом, пока Нат говорил с ее мужем о Лейпциге, и решила честно обсудить все с юношей перед отъездом – она привыкла к доверительным беседам и без утайки предупреждала своих мальчиков об испытаниях и искушениях, поджидающих каждого в начале жизненного пути и способных сломать человеку судьбу – и все из-за того, что в нужный момент некому было сказать нужное слово.

Таков наипервейший долг родителей, и ложная скромность не должна мешать бдительности и мягкому предупреждению, которые превращают самопознание и самообладание в компас и штурвал для юной души, покинувшей безопасную гавань родного дома.

– Вот и Платон с учениками подоспели! – воскликнул непочтительный Тедди, когда в комнату зашел мистер Марч в сопровождении юношей и девушек: мудрый пожилой джентльмен пользовался всеобщей любовью и столь внимательно заботился о своих подопечных, что многие всю жизнь благодарили его за помощь, оказанную их сердцам и душам.

Бесс тут же очутилась подле него, ибо со смертью мамочки Марч взяла дедушку под свое крыло; вдвоем они представляли собой чудесную картину – златокудрая головенка склонилась над седой, и девочка пододвинула ему кресло, окружая дедушку нежной заботой.

– У нас вдохновляющий чай льется рекой, сэр; подать вам полный до краев кубок или, быть может, немного амброзии? – спросил Лори, ходивший по комнате с сахарницей в одной руке и блюдцем с кексами в другой; ему нравилось подслащивать чай и кормить проголодавшихся.

– Ничего не нужно, спасибо – это милое дитя уже обо мне позаботилось. – Мистер Марч повернулся к Бесс, сидящей на ручке его кресла со стаканом свежего молока.

– Пусть продолжает в том же духе, а я понаблюдаю за чудесным опровержением фразы «старости и юности вместе не ужиться»[19], – ответил Лори, с улыбкой следя взглядом за парочкой.

– «Ворчливой старости», папа! Это совсем другое, – спешно поправила его Бесс: она любила поэзию и читала ее очень внимательно.

– «На сугробе леденистом розы куст цветет душистый»[20], – процитировал мистер Марч, когда Джози уселась на другой подлокотник кресла, и вправду похожая на колючую розочку: судя по всему, в ожесточенном споре с Тедом она потерпела поражение.

– Дедушка, а правда, что женщины должны во всем слушаться мужчин и считать их умнее себя лишь потому, что они сильнее?! – воскликнула она, бросив сердитый взгляд на двоюродного брата. Тот подошел к ней с лукавой улыбкой на ребяческом лице, несуразно сочетавшемся с высоким ростом.

– Понимаешь, милая моя, так считали в прежние времена, и запросто этого не изменишь. Но все-таки я полагаю, что в наше время пробил час женщин, а мальчикам нужно стараться вдвое усерднее – девочки их уже нагнали, того и гляди опередят. – Мистер Марч с отеческой гордостью посмотрел на умные девичьи лица – среди лучших студентов колледжа было много женщин.

– Увы, у бедных юных Аталант[21] на пути немало препятствий и, боюсь, отнюдь не золотых яблок – но стоит им лишь научиться бегать побыстрее, как все изменится. – Дядя Лори рассмеялся и погладил Джози по непослушным волосам, стоявшим дыбом, точно кошачья шерстка.

– Меня целые бочки яблок не остановят, и десяток Тедов не поставят мне подножку, как бы ни старались. Я им покажу: женщина ни в чем не хуже мужчины, а то и лучше. Такое уже бывало в истории и будет впредь; пусть мозг у меня и меньше, чем у Теда, я никогда не соглашусь, что я глупее! – запальчиво воскликнуло юное создание.

– Будешь так трясти головой, последний мозг растеряешь, а я бы на твоем месте его приберег, – поддразнил Тед.

– С чего пошла гражданская война? – спросил дедушка, многозначительно подчеркнув слово «гражданская», отчего наши бойцы слегка умерили свой пыл.

– Ну, мы корпели над «Илиадой», как раз дошли до места, где Юноне Зевс велит не вмешиваться в его планы, а не то отведает кнута, и Джози возмутилась, что Юнона послушалась. А я сказал, что все верно – старик был прав, женщины ничего в делах не смыслят и должны подчиняться мужчинам, – объяснил Тед к большому веселью слушателей.

– Пускай богини поступают как угодно, но вот гречанки и троянки совсем уж нюни, раз слушались своих мужчин – они ведь в собственных же битвах не могли сражаться, вечно Палладе, Венере и Юноне приходилось их подбадривать, не то потерпели бы поражение. Подумать только – обе армии сидят себе и смотрят, как два героя бросаются друг в друга камнями! Нет уж, невысокого я мнения о вашем Гомере. Вот Наполеон или Грант[22] – совсем иное дело.

Очень уж забавно прозвучала отповедь Джози – словно птичка-колибри взялась отчитывать страуса; всех рассмешили ее претензии в адрес бессмертного поэта и богов.

– А Наполеонова Юнона, надо полагать, хорошо жила? Вот и спорь с девчонками – все аргументы вперемешку, – сострил Тед.

– Как у той девицы у Джонсона[23], которая «рассуждала не категорично, а вразброс», – подхватил дядя Лори, наслаждаясь битвой.

– Я лишь оценивала их боевые качества. Ну а в плане женщин… разве не был Грант добрым мужем, а миссис Грант – счастливицей? Уж он-то не грозил отстегать ее за вполне естественный вопрос, а Наполеон если и поступил с Джозефиной несправедливо, все-таки храбро сражался, и никакой Минерве не пришлось над ним хлопотать. А эти – жалкая компания, от щеголя Париса до Ахилла, вечно хандрившего на корабле, и все Гекторы и Агамемноны Греции не изменят моего мнения! – заявила непреклонная Джози.

– Сражаешься ты, как истинный троянец, это видно. Ну а мы покорно понаблюдаем, точно те две армии, как вы с Тедом бьетесь за победу. – Дядя Лори оперся на воображаемое копье, словно воин.

– Боюсь, придется разойтись – с небес спускается Паллада и вот-вот заберет нашего Гектора, – с улыбкой заметил мистер Марч: Джо подошла напомнить сыну, что скоро ужин.

– Вернемся к бою позже, без вмешательства богинь, – решил Тедди и отвернулся с неожиданной прытью – вспомнил, какое его ожидает лакомство.

– Клянусь Юпитером, воин покорен всего-навсего булочкой! – крикнула ему вслед Джози, радуясь возможности употребить грубое выражение, неприемлемое для ее пола.

Тедди не остался в долгу и с благовоспитанным видом уколол ее парфянской стрелой:

– Подчинение приказу – вот первейшая обязанность солдата.

Джози приготовилась уже воспользоваться женским преимуществом всегда оставлять последнее слово за собой, но не успела с ее губ сорваться едкая отповедь, как по лестнице взбежал чрезвычайно загорелый юноша в синем костюме.

– Эй, на палубе! – кликнул он. – Где все?

– Эмиль! Эмиль! – обрадовалась Джози. Тед тотчас бросился Эмилю навстречу, и недавние противники закопали топор войны, дружно приветствуя новоприбывшего.

О булочках позабыли, и дети, точно два хлопотливых буксира, что тянут крупное торговое судно, потащили Эмиля в гостиную, где он расцеловал всех женщин и пожал руку всем мужчинам кроме дяди – его юноша по немецкой традиции обнял, к большому удовольствию присутствующих.

– Не знал, получится сегодня пришвартоваться или нет, но вот получилось – и я сразу взял курс на старый добрый Плам. А там ни души, вот я и развернулся на Парнас – гляжу, а все матросы в сборе! Благослови вас Бог, как я рад всех видеть! – воскликнул морячок, лучась улыбкой и широко расставив ноги, словно под ним по-прежнему качалась палуба.

– Надо говорить не «благослови вас Бог», а «свистать всех наверх», Эмиль, а то не очень по-мореходному получается. До чего ж ты славно пахнешь кораблем и дегтем! – восхитилась Джози, восторженно вдыхая свежие морские ароматы, что Эмиль принес с собой. Среди кузенов он был ей дороже всех, да и она была у Эмиля любимицей, а потому знала: в туго набитых синих карманах скрываются для нее разные сокровища.

– Отставить, матрос! Дай-ка сначала измерить глубину, а потом уж ныряй, – рассмеялся Эмиль, прекрасно понимая причину сестринских ласк, и, удерживая Джози одной рукой, другой принялся вынимать из карманов всяческие диковинные коробочки и свертки с разнообразными названиями и начал раздавать с подобающими объяснениями, вызывающими дружный смех – Эмиль был известный остряк.

– Вот этим канатом нашу бойкую лодочку можно удержать на месте… минут на пять, – возвестил он, надев Джози через голову цепочку с прелестным коралловым кулоном. – А вот подарок Ундине от русалок. – Он протянул Бесс нитку жемчуга на серебряной цепочке. – Я подумал, Дейзи не откажется от скрипки, а кавалера ей Нат подберет, – с усмешкой продолжил моряк и вынул из бумаги изящной работы брошку в форме скрипки.

– Уверен, не откажется. Я сам ей отнесу, – вызвался Нат и тотчас отправился выполнять приятное поручение – уж он найдет Дейзи вперед Эмиля.

Эмиль прыснул и вынул затейливого резного медведя – голова у фигурки откинулась, и внутри обнаружилась вместительная чернильница, которую морячок, расшаркавшись, преподнес тете Джо.

– Зная вашу любовь к этим замечательным животным, я привез вам образчик – обмакивать перо.

– Прекрасно, Коммодор! Продолжай в том же духе, – ответила довольная миссис Джо, а профессор предсказал, что из глубин чернильницы явятся «труды, достойные Шекспира», ибо его любимая брюнетка непременно найдет в ней вдохновение.

– Раз тетя Мэг носит капоры, несмотря на молодость, я попросил Людмилу достать немного кружев. Надеюсь, вам понравится. – Из мягкой оберточной бумаги он вынул полупрозрачные ленты, одна из которых вскоре легла на красивые волосы миссис Мэг облачком снежинок.

– Для тети Эми я ничего достойного не нашел – у нее и так есть все что душе угодно, – поэтому принес картинку. Она мне напоминает о тете в то время, когда Бесс была маленькой. – Он протянул миссис Эми овальный кулон из слоновой кости с написанной на нем златовласой Мадонной, что держала в складках синего покрывала розовощекого младенца.

– Какая прелесть! – воскликнули все, и тетя Эми, повесив кулон на синюю ленту из прически Бесс, тотчас надела его на шею; подарок пришелся ей по душе, ведь напоминал о счастливейшей поре в жизни.

– Льщу себя мыслью, что угадал с подарком для Нэн – миленькие вещицы, но не слишком бросаются в глаза. Своего рода знак, подходящий для врача. – Эмиль гордо продемонстрировал всем серьги с вулканическим камнем в форме маленьких черепов.

– Жуть! – Бесс, не выносившая всего уродливого, перевела взгляд на свои хорошенькие жемчуга.

– Она не станет носить серег, – предупредила Джози.

– Ну, пусть тогда проколет тебе уши, тоже по-своему радость. Ей лишь бы осматривать людей да кромсать ножом, – ничуть не расстроился Эмиль. – У меня в сундуке и для вас добыча отыщется, джентльмены, но я не рискнул ее раздавать, пока не разгрузил подарки для девочек. А теперь делитесь новостями!

И, усевшись на лучший мраморный столик Эми, моряк принялся болтать ногами и тараторить со скоростью десять узлов в час, покуда тетя Джо не повела всех на праздничное чаепитие в честь Коммодора.