На пути к свадьбе E-Book

Джулия Куин

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Бриджертоны и другие
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 411

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Очаровательная Люсинда, леди Абернети, задумала во что бы то ни стало выдать свою подругу за благородного Грегори Бриджертона, но та любит другого... Ничего, разлюбит! Однако что делать Люсинде, которая, похоже, сама теряет голову от Грегори? Перестать с ним встречаться? Это выше ее сил! Разорвать собственную помолвку и обрушить на мистера Бриджертона всю силу своего очарования? Что ж, может быть... А между тем Грегори уже начинает пылать страстью к Люси...

Leseprobe

Джулия Куин На пути к свадьбе

Julia Quinn

ON THE WAY TO THE WEDDING

© Julie Cotler Pottinger, 2006

© Перевод. М. Павлычева, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2023

Пролог

Лондон, недалеко от церкви Святого Георгия, Ганновер-сквер

Лето 1827 года

Легкие жгло огнем.

Грегори Бриджертон бежал по улицам Лондона, не замечая удивленных взглядов прохожих.

В его движениях присутствовал какой-то странный, мощный ритм: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, – и этот ритм гнал его вперед, к тому, на чем было сосредоточено его внимание.

К церкви.

Нужно поскорее добраться до церкви.

Нужно остановить венчание.

Сколько он уже бежит? Две минуты? Десять?

Надо поскорее добраться до церкви. Он не мог думать ни о чем другом. Он запрещал себе думать о чем-то другом. Он должен…

Проклятье! Дорогу преградил выехавший экипаж, и Грегори пришлось остановиться. Согнувшись, упершись руками в бедра – не потому, что так хотелось ему, а потому, что этого требовало его тело, – он стал судорожно заглатывать воздух в надежде облегчить резкую боль в груди, это ужасное, сжигающее, раздирающее ощущение, будто…

Экипаж проехал мимо, и Грегори побежал дальше. Уже недалеко. Он успеет. С того момента, как он побежал прочь от особняка, прошло не больше пяти минут. Ну, может, шести. А кажется, что полчаса.

Надо все это остановить. Он обязан все остановить.

Грегори немного замедлил бег, чтобы взбежать по ступенькам и при этом не споткнуться и не рухнуть лицом вниз. Затем он рывком распахнул дверь – как можно шире – и не услышал, как она громко стукнулась о внешнюю стену. Наверное, ему следовало бы остановиться перед дверью и отдышаться. Наверное, ему следовало бы войти в церковь тихо и спокойно и потратить несколько мгновений на оценку ситуации, на то, чтобы понять, как далеко они продвинулись.

В церкви воцарилась полнейшая тишина. Священник оборвал свою нудную речь, а все присутствующие, буквально закрутившись винтом, повернулись к двери.

И обратили свои взоры на Грегори.

– Не надо. – Он задыхался, поэтому его слова прозвучали еле слышно.

Цепляясь за спинки скамей, он сделал несколько шагов по проходу.

– Не делай этого, – уже громче произнес он.

Она промолчала, но Грегори хорошо разглядел ее реакцию. Как у нее от изумления приоткрылся рот. Как ее пальцы разжались, и свадебный букет упал на пол. А еще он увидел – совершенно отчетливо, – что она затаила дыхание.

Она была безумно красива. Ее золотистые волосы, казалось, вобрали в себя дневной свет и сияли, и это сияние наполняло его силой. Продолжая учащенно дышать, он расправил плечи и выпустил спинку скамьи – ему больше не нужна опора, дальше он пойдет сам.

– Не делай этого, – снова проговорил он, направляясь к ней. Каждое его движение было пронизано грацией хищника – такая грация обычно характеризует мужчин, которые знают, чего хотят.

И знают, что будет дальше.

Она продолжала молчать. Молчали все. И это было странно. Чтобы из трехсот присутствующих на церемонии ни один не произнес ни слова! И провожали его глазами, пока он шел по проходу.

– Я люблю тебя, – признался он перед всеми.

И что из того, что перед всеми? Он все равно не стал бы держать это в тайне. Он не позволил бы ей выйти за другого без того, чтобы весь мир не узнал, что она владеет его сердцем.

– Я люблю тебя, – повторил Грегори и краешком глаза увидел своих мать и сестру. Они сидели на скамье выпрямившись и замерев от удивления.

Он продолжал идти. Вперед. И каждый его шаг был увереннее предыдущего.

– Не делай этого, – сказал он, приближаясь к апсиде. – Не выходи за него.

– Грегори, – прошептала она, – зачем ты так?

– Я люблю тебя, – ответил он, потому что это было единственным, о чем стоило говорить. И единственным, что имело значение.

Ее глаза заблестели, и он увидел, как она судорожно дернула подбородком. Затем она перевела взгляд на мужчину, за которого собиралась выйти замуж. Вздернув брови, мужчина еле заметно покачал головой и пожал… нет, просто слегка двинул одним плечом, как бы говоря: «Решать тебе».

Грегори опустился на колено.

– Выходи за меня замуж, – сказал он, вкладывая в эти слова всю свою душу. – Будь моей женой.

И затаил дыхание. Вся церковь затаила дыхание.

Она опять перевела взгляд на него. Ее глаза были огромными и ясными, и все хорошее и правильное, о чем он так страстно мечтал, отражалось в этих глазах.

– Выходи за меня, – прошептал он в последний раз.

У нее задрожали губы, но голос прозвучал звонко, когда она ответила.

Глава 1, в которой наш герой влюбляется

В отличие от большинства своих знакомых Грегори Бриджертон верил в истинную любовь.

Он был бы полным дураком, если бы не верил.

Взять, к примеру, его старшего брата Энтони, его старшую сестру Дафну, его других братьев, Бенедикта и Колина, не говоря уж о сестрах Элоизе, Франческе и Гиацинте: все они – абсолютно все – были без ума от своих вторых половинок.

У большинства мужчин такое положение вещей вызвало бы лишь раздражение, но для Грегори, который родился с необыкновенно жизнерадостным и даже (по словам его младшей сестры) неугомонным характером, это значило только то, что у него нет иного выхода, кроме как верить очевидному.

Любовь существует.

Она вовсе не являлась призрачным порождением воображения, предназначенным для того, чтобы уберечь поэтов от голодной смерти. Хотя ее нельзя было увидеть, унюхать или потрогать, она всегда присутствовала в жизни людей, и для Грегори было просто вопросом времени, когда он встретит женщину своей мечты и остепенится, чтобы плодиться и размножаться и иметь такие загадочные хобби, как изготовление всякой всячины из папье-маше или коллекционирование терок для мускатного ореха.

Однако, если выражаться деликатно, что вполне приемлемо при обсуждении столь абстрактных понятий, его мечты не были обращены к женщине. Вернее, не к какой-то определенной представительнице женского пола, наделенной специфическими и узнаваемыми чертами. Он ничего не знал о «своей женщине», о той, которой предстояло полностью изменить его жизнь и превратить его самого в столп скуки и респектабельности. Он не знал, будет она маленькой или высокой, темно- или светловолосой. Ему хотелось думать, что она будет отличаться умом и тонким чувством юмора. А какими еще качествами она будет обладать – разве он мог это знать? Возможно, она окажется застенчивой. Или прямолинейной. И будет любить петь. Или не любить. А может, это будет самая настоящая «лошадница» с лицом, обветренным в результате долгого пребывания на свежем воздухе.

Он не знал. Когда заходила речь об этой женщине – этой невероятной, замечательной и в данный момент несуществующей женщине, – он с твердой уверенностью мог сказать, что, когда встретит ее…

Обязательно узнает.

Он не представлял, как именно ее узнает, просто знал, и все. Произойдет нечто важное, нечто эпохальное, нечто такое, что перевернет жизнь… ну, в общем, нечто, что громко заявит о своем существовании. Оно ворвется в его жизнь стремительно и мощно, обрушится, как вошедший в поговорку таран. Один только вопрос – когда?

А пока, в предвкушении ее появления, у Грегори не было причин отказываться от приятного времяпрепровождения. В конце концов, он же не обязан вести себя как монах, ожидая появления своей истинной любви.

По всеобщему мнению, Грегори был совершенно типичным лондонским денди с достаточным – хотя ни в коей мере не исключительным – денежным содержанием, множеством друзей и рассудительностью, помогающей вовремя встать из-за игорного стола. На «брачном рынке» его считали если не отборной (четвертые сыновья редко пользуются повышенным вниманием), то вполне приличной партией, и он всегда был востребован, когда у светских матрон возникала надобность в подходящем кандидате для выравнивания количества гостей мужского и женского пола на званых вечерах.

Что чуть-чуть увеличивало его шансы и было еще одним преимуществом.

Возможно, ему стоило бы придать себе больше целеустремленности. Дать своего рода направление. Или даже поставить перед собой важную задачу. Но это может подождать, не так ли? Скоро – и он был в этом уверен – все прояснится. Он узнает, чем хочет заниматься и кто поможет ему в этом, а пока он…

Проводил время не очень приятно. Во всяком случае, в настоящее время.

Поясним.

В настоящий момент Грегори сидел в кожаном кресле, причем вполне удобном. Нельзя отрицать, что ощущение комфорта вызывало мечтательное настроение, и по этой причине он вполне равнодушно воспринимал слова брата, который стоял примерно в четырех футах от него и бубнил о том о сем, при этом в его речи постоянно мелькали слова «долг» и «ответственность».

А Грегори не любил слушать моральные наставления.

Нет, иногда, конечно, слушал, но…

– Грегори?.. Грегори!

Грегори поднял глаза и заморгал. Энтони сложил руки на груди, а это было недобрым знаком. Энтони являлся виконтом Бриджертоном и был таковым уже более двадцати лет.

– Приношу свои извинения за то, что ворвался в ход твоих мыслей, – сухо проговорил Энтони. – Ты слышал что-нибудь – ну хоть что-нибудь – из того, что я сказал?

– Об усердии, – ответил Грегори и, придав своему лицу достаточно серьезности, кивнул. – О направлении.

– Вот именно, – воскликнул Энтони, и Грегори поздравил себя с вдохновенным исполнением роли. – Тебе давно уже следовало бы наконец определиться с направлением своей жизни.

– Конечно, – пробормотал Грегори.

Он согласился с ним главным образом потому, что был ужасно голоден, а время ужина уже миновало. И еще он слышал, как его невестка сервировала в саду стол с прохладительными напитками. Кроме того, спорить с Энтони было бессмысленно. Абсолютно.

– Ты должен изменить свою жизнь. Выбрать новый курс.

– Действительно.

Может, к напиткам подадут сандвичи. Он мог бы слопать штук сорок этих забавных крохотных бутербродиков с хрустящей корочкой.

– Грегори!

Голос Энтони приобрел специфические интонации. И Грегори понял, что настало время включить внимание.

– Хорошо, – сказал он. Его всегда удивляло, как это коротенькое слово способно избавить человека от произнесения целого предложения. – Полагаю, я примкну к духовенству.

Это сразило Энтони наповал. Насмерть. Грегори молчал, смакуя момент. Жаль только, если ему и в самом деле придется стать викарием.

– Прошу прощения? – наконец пробормотал Энтони.

– Как будто у меня есть выбор, – сказал Грегори. Как только слова прозвучали, он сообразил, что сейчас впервые произнес их. И от этого они сделались более реальными. – Карьера военного или священника, – продолжил он. – А здесь следует добавить, что я чудовищно плохой стрелок.

Энтони ничего не сказал. Оба знали, что это правда.

После непродолжительного неловкого молчания Энтони проговорил:

– Есть еще сабли.

– Да, но при моей удачливости меня обязательно отправят в Судан. – Грегори пожал плечами. – Я не очень привередлив, но там действительно слишком жарко. А ты хотел бы туда?

Энтони ответил без колебаний:

– Нет, естественно, нет.

– А еще есть мама, – добавил Грегори, начиная получать удовольствие от ситуации.

Повисла пауза. Потом:

– А при чем тут… она?

– Вряд ли она обрадуется, если меня направят туда, и тогда тебе, не забывай об этом, именно тебе придется держать ее за руку, когда она начнет волноваться или когда ей приснится кошмар о…

– Больше ни слова, – перебил его Энтони.

Грегори позволил себе мысленно улыбнуться. Конечно, это было нечестно по отношению к матери, которая, кстати сказать, никогда не имела склонности предрекать будущее на основе столь эфемерного явления, как сон. Однако она действительно категорически возражала бы против его отъезда в Судан, и Энтони действительно пришлось бы выслушивать ее сетования по этому поводу.

А так как Грегори очень не хотелось покидать туманные берега Англии, то вопрос был решен.

– Хорошо, – сказал Энтони. – Хорошо. Я очень рад, что между нами наконец-то состоялся этот разговор.

Грегори бросил взгляд на часы.

Энтони откашлялся. Когда он заговорил, в его голосе зазвучало нетерпение:

– И что ты наконец-то задумался о своем будущем.

У Грегори на скулах заиграли желваки.

– Между прочим, мне всего лишь двадцать шесть, – недовольно напомнил он. – Я еще достаточно молод для слишком частого повторения слова «наконец-то».

Энтони многозначительно изогнул бровь.

– Так мне связаться с архиепископом? Поговорить с ним о том, чтобы тебе подыскали приход?

Неожиданно на Грегори напал приступ кашля.

– Э нет, – переведя дух, ответил он. – Во всяком случае, пока.

У Энтони дернулся уголок рта. Слегка, совсем незаметно и отнюдь не вверх, чтобы потом растянуться в улыбку.

– Ты мог бы жениться, – тихо проговорил он.

– Мог бы, – согласился Грегори. – И женюсь. Я действительно собираюсь жениться.

– Правда?

– Когда найду подходящую жену. – Увидев на лице Энтони сомнение, он добавил: – Уверен, что ты первый посоветовал бы мне жениться по любви, а не по расчету.

Энтони был одержим собственной женой, которая, в свою очередь, была одержима им. Энтони также был всем сердцем предан своим семерым младшим братьям и сестрам, поэтому для Грегори не стало откровением, когда тот совершенно искренне сказал:

– Я желаю, чтобы ты так же наслаждался счастьем, как я.

От необходимости отвечать Грегори избавило громкое урчание в животе. Он сконфуженно посмотрел на брата.

– Прости, я пропустил ужин.

– Знаю. Мы ожидали, что ты приедешь пораньше.

Грегори удалось сдержаться, чтобы не поморщиться. Пока.

– Кейт немного расстроилась.

Все, хуже некуда. Если расстраивался Энтони – это было одно. Но когда он начинал утверждать, что его жену чем-то расстроили…

Именно в этот момент Грегори понял, что у него неприятности.

– Я поздно выехал из Лондона, – пробормотал он.

Это было правдой, но все равно не оправдывало его. Его ждали к ужину, а он не появился к назначенному часу. Он едва не ляпнул: «Я с ней все улажу», – но вовремя прикусил язык. Это только ухудшило бы положение, потому что могло бы создаться впечатление, будто он не воспринимает всерьез свое опоздание и намерен загладить свою оплошность улыбкой или комплиментом. В других случаях это прошло бы, но почему-то на этот раз…

Ему не хотелось решать дело таким способом.

И вместо той фразы он сказал:

– Прости меня.

Он действительно имел в виду то, что сказал.

– Она в саду, – угрюмо проговорил Энтони. – Кажется, она собиралась устроить танцы. Ты не поверишь – в патио.

Грегори вполне мог в это поверить. Все это было в духе его невестки. Она не относилась к тем, кто упускает удачные моменты. Стоит необыкновенно ясная погода – так почему бы экспромтом не организовать танцы на природе?

– Постарайся потанцевать с теми, кого она тебе назовет, – предупредил Энтони. – Кейт будет недовольна, если юные барышни почувствуют себя обделенными вниманием.

– Обязательно, – пробормотал Грегори.

– Я присоединюсь к вам через четверть часа, – сказал Энтони, возвращаясь к письменному столу, на котором его ждало несколько стопок документов. – Мне нужно кое-что закончить.

Грегори встал.

– Я передам Кейт.

Понимая, что беседа завершилась, он вышел из комнаты и поспешил в сад.

Впервые за долгое время он оказался в Обри-Холле, родовом гнезде Бриджертонов. Здесь, в Кенте, все семейство обычно собиралось на Рождество, но, по правде говоря, для Грегори поместье не было родным домом. Никогда. После смерти отца его мать нарушила условности и выбрала местом своего круглогодичного пребывания Лондон. Она никогда об этом не говорила, но Грегори всегда подозревал, что с изящным старым особняком у нее было связано слишком много воспоминаний.

Поэтому Грегори чувствовал себя гораздо свободнее в городе, чем за городом. Домом его детства был лондонский Бриджертон-Хаус, а не Обри-Холл. Нет, он с удовольствием приезжал сюда и становился участником типичных деревенских развлечений, например катания верхом или заплывов на время (когда вода в озере была достаточно теплой, чтобы в нее окунуться). К тому же, как это ни странно, ему доставляло удовольствие менять жизненный ритм. После месяцев, проведенных в городе, ему нравилось дышать спокойным и чистым воздухом деревни.

А еще ему нравилось то, что он мог уехать, когда воздух начинал казаться слишком спокойным и чистым.

Вечерний прием проходил на южной лужайке – так, во всяком случае, Грегори сказал дворецкий. Эта лужайка и в самом деле была отличным местом для развлечений – с абсолютно ровной землей, с видом на озеро и с большим патио, где было расставлено множество кресел и стульев для тех, кто не отличался активностью.

Уже на подходе к длинному салону, открывавшемуся в сад, Грегори услышал гул голосов, который доносился через французские окна.

Проходя по длинному салону, Грегори втянул носом воздух, пытаясь определить, какие деликатесы приготовила Кейт. Вряд ли стол будет обильным – ведь гости уже успели наесться до отвала за ужином.

«Что-то из сладкого», – решил Грегори, когда вышел на выложенный серой плиткой патио и учуял аромат корицы. И разочарованно вздохнул. Он просто умирал с голоду, и сейчас для него райской пищей являлся бы огромный кусок мяса.

Однако он опоздал, и никто в этом не виноват, кроме него самого. А Энтони оторвал бы ему голову, если бы он немедленно не пошел к гостям, так что придется довольствоваться пирожными и бисквитами.

Легкий ветерок коснулся его кожи, когда он вышел в сад. Стояла необычайно жаркая для мая погода, и все обсуждали эту тему. Это климатическое явление было из тех, что поднимают настроение, – оно радует, удивляет и пробуждает на лицах улыбки. И действительно, создавалось впечатление, будто все гости, прогуливавшиеся по лужайке, пребывали в великолепном расположении духа. Низкий гул голосов часто нарушался взрывами смеха – раскатистого мужского и звонкого женского.

Грегори огляделся по сторонам в поисках прохладительных напитков и знакомых, в частности своей невестки Кейт. Правила приличия требовали, чтобы он в первую очередь поздоровался с ней. Взгляд Грегори скользил по лицам, и вдруг он увидел…

Ее.

И сразу понял это. Он понял, что она та самая. Он застыл словно громом пораженный. Даже воздух перестал поступать в его легкие, вернее – стал медленно вытекать из них, пока не вытек весь. И Грегори все стоял так, опустошенный, и ему до боли хотелось дышать.

Он не смог разглядеть ни ее лица, ни профиля. Он видел только затылок, изящную линию шеи, от совершенства которой захватывало дух, один светлый локон, ниспадавший на плечо.

И мог думать только об одном – «я пропал».

Возможно, все это глупо. Возможно, все это минутное помешательство. Возможно, это одновременно и то и другое. Но ведь он ждал. Этого момента. Так долго. Ждал. И неожиданно стало ясно – почему он не выбрал карьеру военного или священника, почему не принял часто высказываемое братом предложение управлять малым поместьем Бриджертонов.

Просто он ждал. Вот и все. Черт побери, а ведь все это время он даже не подозревал, что ничего не предпринимает и ждет этого момента.

И вот он наступил.

Появилась она.

И он это понял.

Понял.

Грегори медленно пошел вперед, забыв о голоде и о Кейт. Он на ходу буркнул приветствие одному или двум знакомым, продолжая идти. Он должен добраться до нее. Он должен увидеть ее лицо, вдохнуть ее запах, услышать звук ее голоса.

И наконец он приблизился к ней на расстояние фута. Он не дышал. Охваченный благоговейным трепетом, он каким-то образом ухитрялся держаться на ногах.

А она беседовала с какой-то молодой женщиной, и, судя по их оживленному разговору, они были близкими подругами. Всего мгновение Грегори, не двигаясь, наблюдал за ними, прежде чем они обнаружили его присутствие и стали медленно поворачиваться.

Он улыбнулся. Тепло, ласково. И сказал…

– Здравствуйте. Как поживаете?

Люсинда Абернети, известная всем, кто был с ней близко знаком, под именем Люси, подавила стон и повернулась к незнакомцу, который так незаметно подкрался, чтобы строить глазки Гермионе, – ведь все, кто видел Гермиону, строили ей глазки.

Заводить знакомство с Гермионой Уотсон было смертельно опасно. Гермиона коллекционировала разбитые сердца точно так же, как старый викарий из аббатства коллекционирует бабочек.

Единственная разница заключалась в том, что Гермиона не насаживала свои жертвы на булавки. По правде говоря, Гермиона совсем не желала завоевывать сердца мужчин и еще меньше хотела их разбивать. Просто… так получалось. Сейчас Люси к этому уже привыкла. Гермиона – это Гермиона, красавица с волосами цвета сливочного масла, очаровательным личиком и огромными зелеными глазищами.

Люси же была… Гм, она не была Гермионой, это уж точно. Она была обычной и естественной, и в большинстве случаев ей этого было достаточно.

Во всем, что составляет женскую красоту, Люси чуть-чуть не дотягивала до Гермионы. Ее волосы были не такими светлыми. Она не была такой стройной. И ростом была чуть пониже. И глаза не отличались такой яркостью. Они были серо-голубыми – вполне красивый цвет, если сравнивать с другими девушками, кроме Гермионы. Но от этого легче не становилось, потому что она никогда не выезжала без Гермионы.

Люси пришла к этому ошеломляющему заключению на одном из уроков по английской литературе в Школе для незаурядных благородных девиц мисс Мосс, где они с Гермионой проучились три года.

Она чуть-чуть не дотягивает. Или, если выражаться не так прямолинейно, она просто не является совершенством.

Да, размышляла девушка, она привлекательна, она наделена той здоровой традиционной красотой, которую сравнивают с английской розой, но мужчины редко (ну ладно, никогда) теряют дар речи в ее присутствии.

А вот Гермиона… хорошо, что она такая добрая. Именно благодаря этому с ней можно дружить.

Благодаря этому качеству, а еще тому, что она не умеет танцевать. Вальс, кадриль, менуэт – не важно. Ни один из этих танцев.

И это здорово.

Ну вот, еще один поклонник. И опять красивый. Высокий, хотя и не очень, с каштановыми волосами теплого оттенка и довольно приятной улыбкой. И с блеском в глазах, цвет которых трудно определить в сумерках. Не говоря уж о том, что его глаза вообще не видны, потому что он смотрит не на нее, а на Гермиону, как и все мужчины.

Но он повел себя совершенно удивительным образом. Назвав свое имя – как она сразу по его внешности не догадалась, что он Бриджертон! – он наклонился и поцеловал руку. Именно ей.

У Люси перехватило дыхание.

Она подумала, что мистер Бриджертон использует верную тактику. Тем, что он поцеловал Гермионе руку второй, он дал себе возможность подольше подержать ее пальчики в своей руке, а саму Гермиону вынудил представиться.

Люси была потрясена. Его действия свидетельствовали о том, что по умственному развитию он значительно выше среднего.

– А это моя ближайшая подруга, – продолжила Гермиона. – Леди Люсинда Абернети.

Она произнесла это так же, как всегда, с любовью и нежностью и, возможно, с некоторой долей отчаяния, будто говоря: «Ради бога, уделите капельку внимания Люси».

Естественно, никто никогда этого не делал. Кроме тех случаев, когда хотели получить совет в отношении Гермионы – как завоевать ее сердце. Когда возникала подобная ситуация, Люси становилась нарасхват.

Мистер Бриджертон – «Мистер Грегори Бриджертон», – мысленно поправила себя Люси, так как, насколько она знала, существовало три мистера Бриджертона, не считая, естественно, виконта, – повернулся к ней и удивил ее торжествующей улыбкой и теплым взглядом.

– Как поживаете, леди Люсинда? – проговорил он.

– Замечательно, благодарю. – Люси готова была провалиться сквозь землю из-за того, что вдруг начала заикаться на «з» в слове «замечательно», но потом напомнила себе, что он, как и все, больше никогда и не взглянет на нее, а будет все время таращиться на Гермиону.

Кстати, а возможно ли, чтобы он заинтересовался ею?

Нет, невозможно. Мужчины никогда ею не интересовались.

Итак, Гермиона – сирена, а Люси – ее верная подруга. И это правильно. Потому что так устроен мир. Ну, может, это не совсем правильно, но зато все события можно предсказать наперед.

– Как я понимаю, вы хозяин этого дома? – Люси наконец-то нарушила тягостное молчание, воцарившееся после того, как они обменялись обязательными «рада познакомиться с вами».

– Боюсь, нет, – ответил мистер Бриджертон. – Как бы мне ни хотелось приписать себе заслуги в устройстве этого праздника. Я живу в Лондоне.

– Вы, должно быть, очень счастливы, что у вас есть Обри-Холл, – вежливо проговорила Гермиона. – Даже несмотря на то что он принадлежит вашему брату.

И тут Люси поняла. Мистеру Бриджертону нравится Гермиона. Следует забыть о том, что он поцеловал ей руку первой или что он смотрел на нее, когда она начинала говорить, то есть делал то, что многие мужчины никогда не делали. Достаточно увидеть, как он смотрит на Гермиону, когда она заговаривает, чтобы понять, что полку ее поклонников прибыло.

Его глаза подергивались пеленой. Губы приоткрывались. И во всем его облике появлялась напряженность, как будто он был готов в любую минуту подхватить Гермиону на руки и побежать с ней вниз по холму, забыв о толпе и условностях.

– Люси? Люси?

Люси слегка смутилась, сообразив, что отвлеклась от беседы. Гермиона с любопытством поглядывала на нее, изящно склонив голову. Мужчины всегда считали подобную позу очаровательной. Люси однажды попыталась повторить ее. И у нее закружилась голова.

– Да? – откликнулась она – ведь надо же было как-то откликнуться.

– Мистер Бриджертон пригласил меня на танец, – сообщила Гермиона, – но я сказала, что не могу танцевать.

Гермиона всегда придумывала какую-нибудь причину – вывихнутую щиколотку или головную боль, – чтобы избежать необходимости принимать приглашение танцевать.

Люси могла бы по праву назвать себя отличной танцовщицей. И великолепной собеседницей.

– Я буду счастлив повести леди Люсинду в танце, – сказал мистер Бриджертон, потому что… И в самом деле, что еще он мог сказать?

Люси улыбнулась, не очень сердечно, но вполне доброжелательно, и позволила мистеру Бриджертону отвести ее в патио.

Глава 2, в которой наша героиня демонстрирует явный недостаток уважения ко всему романтическому

Грегори был истинным джентльменом, поэтому скрыл свое разочарование, подал руку леди Люсинде и повел ее в танцевальный круг. Она была – и он в этом не сомневался – очаровательной и милой барышней, но она не была мисс Гермионой Уотсон.

А он всю жизнь ждал встречи именно с мисс Гермионой Уотсон.

И все же нет худа без добра.

Судя по всему, мисс Уотсон и леди Люсинду связывают настоящие дружба и преданность – рассеянность леди Люсинды брать в расчет не стоит. И если ему хочется побольше узнать о мисс Уотсон, начинать следует с леди Люсинды.

– Вы давно гостите в Обри-Холле? – вежливо осведомился Грегори, ожидая, когда зазвучит музыка.

– Всего лишь со вчерашнего дня, – ответила Люсинда. – А вы? Что-то мы ни разу вас не видели, когда все собирались вместе.

– Я приехал только сегодня вечером, – объяснил он. – После ужина. – Он поморщился. Теперь, когда его внимание не было занято мисс Уотсон, он вспомнил, что очень голоден.

– Вы, должно быть, голодны! – воскликнула леди Люсинда. – Как вы относитесь к тому, чтобы прогуляться по патио вместо танцев? Обещаю, мы пройдем мимо стола с напитками.

Грегори едва не стиснул ее в объятиях.

– Леди Люсинда, вы просто потрясающая!

Люсинда улыбнулась, но улыбка получилась странной, и Грегори так и не понял, что она означает. Ей пришелся по душе его комплимент, в этом он не сомневался, но в ее реакции было что-то еще. Какая-то печаль, что ли, нечто вроде покорности.

– Наверняка у вас есть брат, – сказал он.

– Есть, – подтвердила она, с улыбкой восприняв его способность к дедукции. – Он на четыре года старше меня и всегда голоден. Когда он приезжал домой на каникулы, я всегда изумлялась, если в продуктовом шкафу оставалась еда.

Грегори положил ее руку к себе на локоть, и они неторопливо пошли по периметру патио.

– В ту сторону, – сказала леди Люсинда и сжала пальцами его предплечье, когда он собрался двинуться против часовой стрелки. – Если, конечно, вы не предпочитаете сладости.

Грегори буквально просиял:

– Так там есть что-то поострее?

– Сандвичи. Они маленькие, они очень вкусные, особенно те, что с яйцами.

Он немного рассеянно кивнул. Краем глаза он заметил мисс Уотсон и тут же утратил способность сосредоточиваться на чем-то другом. В частности потому, что ее окружала толпа мужчин. У Грегори возникла стойкая уверенность в том, что они только и ждали того момента, когда кто-нибудь уведет от нее леди Люсинду, чтобы броситься в атаку.

– Э-э… а вы давно знакомы с мисс Уотсон? – спросил он, стараясь скрыть свой интерес.

Леди Люсинда ответила после очень короткой паузы:

– Три года. Мы вместе учимся в школе мисс Мосс. Вернее, учились. Мы окончили школу в начале года.

– Осмелюсь предположить, что этой весной вы намерены дебютировать в Лондоне?

– Да, – ответила она и головой указала на стол с закусками. – Последние несколько месяцев мы потратили на подготовку. Мама Гермионы называет это посещением загородных вечеринок и приемов в узком кругу.

– Наводите лоск? – с улыбкой осведомился Грегори.

Губы Люсинды изогнулись в усмешке.

– Именно так. Сейчас из меня получается великолепный канделябр.

Грегори обнаружил, что ее ответ удивил его.

– Неужели простой канделябр? Ради бога, леди Люсинда, вы не понимаете своей ценности. Вы не меньше, чем одна из тех причудливых серебряных урн, которой в последнее время желает обладать чуть ли не каждый, чтобы поставить ее в гостиную.

– Значит, я урна, – согласилась Люсинда с таким видом, будто всерьез рассматривала эту идею. – Интересно, а чем была бы Гермиона?

«Драгоценностью. Бриллиантом. Бриллиантом, оправленным в золото. Бриллиантом, оправленным в золото и окруженным…»

– Не имею ни малейшего представления, – беззаботным тоном заявил он, подавая ей блюдо. – Ведь я едва знаком с мисс Уотсон.

Люсинда ничего не сказала, но ее брови слегка приподнялись. И это произошло в тот момент, когда Грегори сообразил, что смотрит мимо нее туда, где находится мисс Уотсон.

Леди Люсинда тихо вздохнула.

– Вам следует знать, что она любит другого.

Грегори вернул свой взгляд к той женщине, которой, если следовать правилам приличия, он должен был уделять все свое внимание.

– Прошу прощения?

Изящно пожав плечами, она положила себе на тарелку несколько маленьких сандвичей.

– Гермиона. Она любит другого. Я решила, что вам будет интересно знать.

Грегори в изумлении уставился на нее, затем, отбросив остатки здравого смысла, опять посмотрел на мисс Уотсон. Взгляд был открытым и полным безнадежности, но он ничего не мог с собой поделать. Ему просто… Господи, ему просто хочется смотреть и смотреть на нее не отрываясь. И если это не любовь, то он не представляет, что это такое.

– Ветчины?

– Что?

– Ветчины? – Леди Люсинда держала в сервировочных щипцах узкий длинный бутербродик. Выражение ее лица было раздражающе безмятежным. – Хотите сандвич с ветчиной?

Грегори что-то проворчал и протянул тарелку, а затем – потому что не мог оставить ситуацию как есть – сдержанно заявил:

– Уверен, это меня не касается.

– Вы о сандвиче?

– Я о мисс Уотсон, – процедил он.

Хотя, естественно, он покривил душой, потому что на самом деле его касалось все, что имело отношение к Гермионе Уотсон.

Грегори не был до такой степени тщеславным, чтобы считать, будто способен завоевать женщину одним взглядом, однако он никогда не сталкивался с трудностями в отношениях с прекрасным полом. И если принять во внимание характер его реакции на мисс Уотсон, то невозможно было предположить, что его чувства долго останутся невостребованными. Вероятно, придется приложить кое-какие усилия, чтобы завоевать ее сердце и добиться ее руки, но от этого победа станет только слаще.

Так он себе говорил. Если же посмотреть правде в глаза, то взаимный удар молнии повлек бы за собой гораздо меньше хлопот.

– Не расстраивайтесь, – сказала леди Люсинда, слегка вытягивая шею, чтобы разглядеть сандвичи. Очевидно, она выискивала что-то более экзотическое, чем британская свинина.

– Я не расстраиваюсь, – сердито бросил Грегори и стал ждать, когда она вновь переключит свое внимание на него.

Она повернулась к нему и внимательно оглядела.

– Ну, должна признаться, это довольно забавно. Потому что большинство мужчин чувствуют себя уничтоженными.

Грегори нахмурился.

– Что вы подразумеваете под тем, что большинство мужчин считают себя уничтоженными?

– Именно то, что сказала, – ответила леди Люсинда, взглядом выражая нетерпение. – Или, если не впадают в уныние, они начинают сердиться по поводу и без повода. – Она очаровательно, как это полагается делать благородным барышням, фыркнула. – Как будто в этом есть ее вина!

– Вина? – повторил Грегори, потому что на самом-то деле он ее почти не слушал.

– Вы не первый джентльмен, который вообразил, будто влюблен в Гермиону, – сообщила леди Люсинда, всем своим видом показывая, что ситуация утомляет ее. – Это происходит постоянно.

– Я отнюдь не вообразил, будто… – Грегори заставил себя замолчать, надеясь, что она не заметит, как он сделал ударение на слове «вообразил».

– Не вообразили? – В ее вопросе звучало легкое удивление. – Ну, это забавно.

– Почему это забавно? – прищурившись, поинтересовался он.

– А почему вы задаете мне столько вопросов? – парировала леди Люсинда.

– Я не задаю, – возразил он.

Она вздохнула, а потом до крайности изумила его, сказав:

– Очень сожалею.

– Прошу прощения?

Она устремила взгляд на лежавший на тарелке сандвич с яичным салатом, потом посмотрела на него. Грегори решил, что такая последовательность не делает ему чести. Обычно его ценили выше салата.

– Я подумала, что вам захочется поговорить о Гермионе, – призналась она. – Извините, я ошиблась.

Это поставило Грегори в затруднительное положение. Можно было бы признаться в том, что он по уши влюбился в мисс Уотсон, но тогда он оскорбил бы леди Люсинду.

Ведь он познакомился с обеими одновременно. А вот по уши влюбился не в нее.

И вдруг, как бы читая его мысли (что немного испугало его), леди Люсинда взмахнула рукой и заявила:

– Умоляю, не беспокойтесь о моих чувствах. Я уже к этому привыкла. Я же сказала, что такое происходит постоянно. – В открытое сердце Грегори воткнули острый кинжал, а потом повернули. – Не говоря уж о том, – беспечно продолжала она, – что я и сама почти обручена.

Неожиданно леди Люсинда издала короткое «ой!».

Грегори проследил за ее взглядом: он был устремлен туда, где раньше стояла мисс Уотсон.

– Интересно, куда она ушла? – задумчиво проговорила леди Люсинда.

Грегори немедленно повернулся к двери, надеясь хотя бы краем глаза узреть удаляющуюся мисс Уотсон, но ее там уже не было. И это ужасно разочаровывало. Какой смысл в безумной влюбленности, если нельзя повлиять на ситуацию?

Грегори не знал, как называется вздох сквозь стиснутые зубы, но сделал именно это.

– А-а, леди Люсинда, вот вы где!

Грегори увидел, что к ним приближается его невестка.

И вспомнил, что совсем забыл о ней. Он почему-то соблюдал приличия только с теми женщинами, которые не являлись его родственницами.

Леди Люсинда присела в очаровательном реверансе.

– Леди Бриджертон.

Кейт одарила ее искренней улыбкой.

– Мисс Уотсон попросила меня передать вам, что она почувствовала себя нехорошо и удалилась.

– Вот как? Она сказала… – По тому, как чуть-чуть опустились уголки ее губ, Грегори догадался, что она расстроилась.

– Кажется, она простудилась, – добавила Кейт.

Леди Люсинда кивнула.

– Эх ты, – продолжила Кейт, на этот раз обращаясь к Грегори, – даже не удосужился поздороваться со мной. Как ты?

Он взял ее руку в свои и поцеловал, всем видом выражая раскаяние.

– Извини, опоздал.

Кейт изобразила на лице не возмущение, а легкое раздражение.

– Как ты вообще?

– Вообще замечательно. – Он усмехнулся. – Как всегда.

– Как всегда, – повторила Кейт, взглядом давая ему понять, что его ждет допрос с пристрастием. – Леди Люсинда, – уже менее сухим тоном продолжила она, – полагаю, вы уже познакомились с братом моего мужа, с мистером Грегори Бриджертоном?

– Да, – ответила леди Люсинда. – Мы восхищаемся вашим угощением. Сандвичи наивкуснейшие.

– Благодарю. А Грегори уже пообещал вам танец? Не могу гарантировать, что музыку будут исполнять профессионалы, но нам удалось набрать среди наших гостей струнный квартет.

– Пообещал, – ответила леди Люсинда, – но я освободила его от обязательства, чтобы он мог утолить свой голод.

– Вероятно, у вас есть братья, – с улыбкой заметила Кейт.

Прежде чем ответить, леди Люсинда покосилась на Грегори. При этом у нее на лице появилось легкое удивление.

– Только один.

– Я сделал точно такой же вывод, – пояснил Грегори.

Кейт рассмеялась.

– Ну, ты у нас мыслитель. – Затем она опять обратилась к леди Люсинде: – Это очень помогает понять поведение мужчин. Никогда нельзя недооценивать силу еды.

Во взгляде леди Люсинды появилось недоумение.

– Для пребывания в хорошем настроении?

– Ну и для этого тоже, – немного небрежно ответила Кейт, – но главное заключается в том, что нельзя забывать о ее пользе для того, чтобы победить в споре. Или просто добиться желаемого.

– Кейт, да леди Люсинда только что со школьной скамьи, – съехидничал Грегори.

Кейт проигнорировала его замечание:

– Важные навыки можно приобретать в любом возрасте.

Грегори собрался высказаться на эту тему – он не мог допустить, чтобы последние слова остались за Кейт, – но тут подала голос леди Люсинда:

– Извините меня, леди Бриджертон, но я должна покинуть вас. Я хочу проведать Гермиону. Она весь день чувствовала себя неважно, и мне нужно удостовериться, что с ней все в порядке.

– Конечно, – сказала Кейт. – Пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания. Дайте знать, если вам что-либо понадобится. Наша экономка считает себя великой травницей и готовит всякие микстуры.

Выражение ее лица было необычайно дружелюбным, и Грегори мгновенно догадался, что она в полной мере одобряет леди Люсинду. А это многое значило. Кейт никогда не могла терпеть дураков.

– Я провожу вас, – любезно проговорил он.

Он полагал, что этого достаточно, чтобы не оскорбить ближайшую подругу мисс Уотсон.

Они распрощались с Кейт. Грегори устроил руку леди Люсинды у себя на локте, и они молча дошли до двери в гостиную.

Неожиданно леди Люсинда подняла на него глаза («А глаза-то у нее серо-голубые», – рассеянно отметил он) и предложила:

– А вы не хотите через меня передать записку Гермионе?

Грегори замер от изумления.

– А зачем? – осведомился он, прежде чем успел придумать, как помягче задать вопрос.

Она пожала плечами и ответила:

– Вы, мистер Бриджертон, меньшее из двух зол.

Ему безумно хотелось попросить ее уточнить это загадочное замечание, но он понимал, что делать этого нельзя, тем более после столь краткого знакомства, поэтому, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, сказал:

– Просто передайте ей от меня привет, и все.

– В самом деле?

Проклятье! Ее взгляд действует ему на нервы!

– В самом деле.

Леди Люсинда присела в крохотном, буквально на грани приличий, реверансе и ушла.

Грегори еще мгновение смотрел на дверь, за которой она скрылась, а потом вернулся в сад. Большинство гостей танцевали, воздух звенел от смеха, но почему-то ночь казалась ему мрачной и безжизненной.

«Надо бы поесть», – решил он. Он съест раз в двадцать больше этих маленьких сандвичей, а потом тоже уйдет к себе.

Утро вечера мудренее.

Люси знала, что у Гермионы не было никакой простуды или какого-то другого заболевания, поэтому ничуть не удивилась, когда увидела, что подруга сидит на кровати и сосредоточенно изучает нечто очень напоминающее четырехстраничное письмо, написанное чрезвычайно убористым почерком.

– Его принес лакей, – даже не поднимая головы, сообщила Гермиона. – Он сказал, что его доставили с сегодняшней почтой, но вспомнили о нем только сейчас.

Люси вздохнула.

– От мистера Эдмондса, полагаю?

Гермиона кивнула.

Люси прошла через комнату – эту спальню им выделили на двоих – и села в кресло рядом с туалетным столиком. Это было не первое письмо, полученное Гермионой от мистера Эдмондса, и Люси по опыту знала, что Гермионе понадобится прочитать его дважды, а потом еще раз для более глубокого анализа, а затем еще раз, чтобы отсортировать все скрытые намеки в приветствии и заключении.

А это означало, что в ближайшие пять минут Люси от нечего делать будет вынуждена изучать свои ногти.

Именно так она и поступила, но не потому, что ее очень интересовали собственные ногти, и не потому, что природа наделила ее исключительным терпением, а потому, что она умела распознавать безнадежные ситуации и не видела смысла в том, чтобы втягивать Гермиону в беседу, когда ту совсем не интересует предмет разговора.

Ногти, тем более ухоженные и тщательно обработанные, не способны надолго завладеть вниманием девушки, поэтому через какое-то время Люси встала, подошла к шкафу и стала рассеянно разглядывать свои наряды.

– Господи, – вдруг пробормотала она, – не люблю, когда она так делает.

Ее горничная поставила пару туфель не туда, куда следует, причем левый – справа, а правый – слева, и хотя Люси знала, что в этом нет ничего криминального, это все равно задевало какую-то странную, хотя и несущественную, грань ее чувственности. Поэтому она переставила туфли, потом отступила на шаг и оценила результат своей работы. Уперев руки в бока, она решительно повернулась и требовательным тоном спросила:

– Ну, ты закончила?

– Почти, – ответила Гермиона так, что создалось впечатление, будто это слово все время сидело у нее на языке, готовое в любую минуту сорваться с губ, чтобы отделаться от Люси, когда та задаст вопрос.

Люси рассердилась и села обратно в кресло. Эта сцена разыгрывалась между ними много раз.

Да, Люси точно знала, сколько писем получила Гермиона от романтичного мистера Эдвардса. Хотя она предпочла бы этого не знать. Ее крайне раздражало, что этот факт занимает в ее мозгу немалое место, которое можно было бы использовать для чего-то более полезного, например для занятий ботаникой, или музыкой, или – о боже! – даже для чтения еще одной страницы из «Дебретт»[1]. Грустная же истина заключалась в том, что каждое письмо мистера Эдмондса было событием, если не чем-то большим, поэтому реагировать на это событие приходилось и Люси.

Они делили одну комнату все три года, пока учились у мисс Мосс, и так как у Люси не было близких родственниц, способных ввести ее в светское общество, эту обязанность решила взять на себя мать Гермионы, поэтому здесь они опять оказались в одной комнате.

Это было замечательно, честное слово, за исключением постоянного присутствия (по крайней мере в духовном плане) мистера Эдмондса. Люси виделась с ним один раз, но чувствовала себя так, будто он всегда рядом, ходит вокруг, вынуждает Гермиону вздыхать не к месту, устремлять взгляд в таинственную даль и выглядеть при этом так, словно она сочиняет любовный сонет, который она включит в свой следующий ответ.

– Ты хоть понимаешь, – заговорила Люси, хотя Гермиона никак не указала на то, что закончила чтение опуса, – что твои родители никогда не разрешат тебе выйти за него?

Этого оказалось достаточно, чтобы заставить Гермиону отложить письмо в сторону, пусть и на секунду.

– Да, – раздраженно ответила она, – ты уже это говорила.

– Он же секретарь, – напомнила Люси.

– Я это знаю.

– Секретарь, – еще раз сказала Люси. Этот разговор повторялся между ними бессчетное количество раз. – Секретарь твоего отца.

Гермиона опять взяла в руку письмо и сделала попытку проигнорировать Люси, но в итоге сдалась и отложила его, тем самым подтвердив подозрение Люси, что она уже прочитала его и теперь находилась на втором или, возможно, третьем круге прочтения.

– Мистер Эдмондс – хороший и достойный человек, – поджав губы, сообщила Гермиона.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Люси, – но ты все равно не можешь выйти за него. Твой отец – виконт. Неужели ты действительно думаешь, что он позволит своей единственной дочери выйти за нищего секретаря?

– Папа любит меня, – тихо проговорила Гермиона, но почему-то в ее голосе не слышалось особой убежденности.

– Я же не пытаюсь отговорить тебя от брака по любви, – начала Люси, – но…

– Именно это ты и пытаешься сделать, – перебила ее Гермиона.

– Вовсе нет. Я просто не могу взять в толк, почему ты не хочешь попробовать влюбиться в того, кого наверняка одобрят твои родители.

Уголки прелестного ротика Гермионы разочарованно опустились.

– Ты не понимаешь.

– А что тут понимать? Неужели ты не видишь, что твоя жизнь станет значительно проще, если ты полюбишь подходящего мужчину?

– Люси, мы же не выбираем, кого любить.

Люси скрестила руки на груди.

– А почему бы и не выбрать?

Гермиона, в изумлении уставившись на нее, громко возвестила:

– Люси Абернети, ты абсолютно ничего не понимаешь!

– Верно, – сухо произнесла та, – ты уже об этом говорила.

– Как тебе только могло в голову прийти, что женщина способна выбрать, кого ей любить? – страстно заговорила Гермиона, хотя недостаточно страстно, чтобы изменить свою расслабленную позу. – Человек не выбирает. Чувство просто возникает. В одно мгновение.

– А вот в это я не верю, – замотала головой Люси, а потом, не удержавшись, добавила: – Что в одно мгновение.

– Но это так, – настаивала Гермиона. – Я знаю, потому что так случилось со мной. Я не искала кандидата, чтобы влюбиться.

– Разве?

– Нет, – сердито глянула она на подругу, – не искала. Я была твердо намерена найти мужа в Лондоне. И в самом деле, разве можно встретить кого-нибудь достойного в Финчли?

Сказала это и фыркнула, выражая пренебрежение, присущее только коренным жителям Финчли.

Люси округлила глаза и склонила голову набок, ожидая, когда Гермиона продолжит.

Но Гермиона не оценила ее терпения.

– Не смотри на меня так, – потребовала она.

– Как?

– Вот так.

– Я повторяю – как?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Люси прижала руку к щеке.

– Боже мой, ты собираешься рассказывать мне о мистере Эдмондсе или нет?

– А ты хочешь посмеяться надо мной?

– Естественно, нет. Обещаю, я не буду смеяться над тобой.

Гермиона недоверчиво подняла брови.

– Ладно. Но если ты…

– Гермиона!

– Как я уже сказала, – продолжила она, предупреждающе глядя на Люси, – я не ожидала, что встречу любовь. Я даже не знала, что папа нанял нового секретаря. Я просто прогуливалась в саду и прикидывала, какие розы срезать к столу, когда… увидела его.

Это было сказано с драматизмом, которого вполне хватило бы для исполнения главной роли в какой-нибудь посредственной трагедии.

– Ох, Гермиона, – вздохнула Люси.

– Ты же обещала, что не будешь смеяться надо мной, – напомнила Гермиона и указала на подругу пальцем. Этот жест был настолько не в ее духе, что Люси притихла. – Сначала я даже не видела его лица, – продолжила она. – Только затылок и волосы, которые завитками ниспадали на ворот рубашки. – На этом месте она вздохнула. Она вздохнула и тогда, когда повернула к Люси лицо, принявшее трагическое выражение. – Какого они цвета! Признайся, Люси, ты когда-нибудь видела, чтобы светлые волосы имели такой потрясающий оттенок?

Учитывая, сколько раз она вынуждена была выслушивать, как джентльмены высказывают точно такие же замечания о волосах Гермионы, Люси воздержалась от комментариев.

– А потом, – вновь заговорила Гермиона, – я увидела его профиль. И, клянусь тебе, зазвучала музыка.

У Люси возникло желание обратить ее внимание на то, что музыкальная комната в доме Уотсонов выходит прямо в розовый сад, но она прикусила язык.

– А когда он повернулся ко мне лицом, – теперь голос Гермионы звучал тише, а в глазах появилось выражение, которое можно было бы определить так: «Я заучиваю любовный сонет», – я уже больше ни о чем не могла думать. В голове билась одна мысль: «Я погибла».

Люси ахнула.

– Не говори так! Даже думать не смей!

О погибели благородные барышни не имели права говорить серьезно.

– Погибла не в том смысле, что погибла, – с нетерпением в голосе сказала Гермиона. – Боже мой, Люси, я же стояла в розовом саду. Ты что, не слышала меня? Но я поняла… я поняла, что погибла для всех остальных мужчин. Что на свете не существует ни одного, с кем его можно было бы сравнить.

– И ты поняла все это по его затылку? – поинтересовалась Люси.

Гермиона устремила на нее возмущенный взгляд.

– И по профилю. Но суть не в этом.

Люси терпеливо ждала, когда ей объяснят суть, хотя была абсолютно уверена, что с этой сутью она не согласится.

– Суть в том, – Гермиона говорила так тихо, что Люси пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать ее, – что я не могу быть счастлива без него. Просто не могу.

– Да-а, – протянула Люси, – но сейчас ты кажешься счастливой.

– Это только потому, что я знаю, что он ждет меня. И, – Гермиона взяла с кровати письмо, – он пишет, что любит меня.

– О боже! – пробормотала себе под нос Люси.

Вероятно, Гермиона расслышала ее бормотание, потому что поджала губы. Девушки целую минуту сидели на своих местах и молчали. Наконец Люси сказала:

– Этот милый мистер Бриджертон, кажется, очарован тобой.

Гермиона пожала плечами.

– Он младший сын, но, я думаю, прилично обеспечен. К тому же из хорошей семьи.

– Люси, я же говорила, что мне это неинтересно.

– Ну, он очень красив, – добавила Люси чуть более настойчиво, чем ей хотелось бы.

– Так добейся его, – парировала Гермиона.

Люси ошеломленно уставилась на нее.

– Ты же знаешь, что я не могу. Я же практически обручена с лордом Хейзелби.

– Практически, – напомнила ей Гермиона.

– Это то же самое, что официально, – сказала Люси.

И это было истинной правдой. Ее дядя много лет назад обсудил этот вопрос с графом Давенпортом, отцом виконта Хейзелби. Хейзелби был на десять лет старше Люси и просто ждал, когда она повзрослеет.

Что она с успехом и сделала. Так что свадьба была не за горами.

Кстати, Хейзелби был хорошей партией. И сам он был очень приятным человеком. Он не разговаривал с ней как с полной дурой и, кажется, любил животных. Он обладал вполне привлекательной внешностью, хотя и начал лысеть. Люси виделась со своим будущим мужем всего три раза, но, как известно, первое впечатление имеет особое значение и обычно самое верное.

Кроме того, дядя являлся ее опекуном уже десять лет, с тех пор как умер ее отец. Пусть он и не проявлял особой любви и привязанности к ней и ее брату Ричарду, зато честно исполнил свой долг и вырастил их. И Люси знала, что теперь ее долг – подчиниться его желаниям и с уважением принять помолвку, которую он сам и организовал.

Или практически организовал.

Да какая, в самом деле, разница. Она все равно выйдет за Хейзелби. Это же понятно.

– Мне кажется, ты пользуешься им как предлогом, – заметила Гермиона.

Люси насторожилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты используешь Хейзелби как предлог, – повторила Гермиона, и на ее лице появилось высокомерное выражение, которое совсем не понравилось Люси. – Чтобы помешать своему сердцу увлечься кем-то другим.

– А кем конкретно могло бы увлечься мое сердце? – недовольно осведомилась Люси. – Ведь сезон еще не начался!

– Возможно, – проговорила Гермиона. – Но мы и так много выезжаем, «наводим лоск», как любите повторять вы с моей мамой. Ты же не живешь отшельницей, Люси. Ты же видишься с мужчинами.

Не было смысла упоминать, что никто из этих мужчин никогда не замечал ее на фоне Гермионы. Гермиона стала бы возражать, но обе знали бы, что она просто щадит чувства Люси.

Гермиона больше ничего не сказала, а лишь хитро посмотрела на подругу – такие взгляды она не использовала больше ни с кем, – и Люси поняла, что пора защищаться.

– Это не предлог, – заявила девушка и сложила руки на груди, но потом, почувствовав, что эта поза не совсем соответствует моменту, уперла руки в бока. – И вообще, о чем речь? Ты же знаешь, что я обязана выйти за Хейзелби. Это было обговорено сто лет назад.

Она снова скрестила руки на груди, потом опустила и села.

– Это неплохая партия, – продолжала Люси. – Честное слово, после того, что произошло с Георгианой Уитон, я должна ползать в ногах у дяди и целовать ему руки за столь приемлемый союз.

На мгновение воцарилось проникнутое ужасом, почти благоговейное молчание. Если бы девушки были католичками, они перекрестились бы.

– Избави Господи от этого, – наконец нарушила тишину Гермиона.

Люси медленно кивнула. Георгиану выдали замуж за страдающего одышкой и подагрой семидесятилетнего старика, причем нетитулованного семидесятилетнего подагрического старика. Господь всемогущий, своей жертвой Георгиана вполне заслужила, чтобы перед ее именем появилось «леди»!

– Так что, – решила закончить Люси, – Хейзелби не такой уж плохой вариант. Лучше, чем многие, между прочим.

Гермиона посмотрела на нее. Пристально.

– Хорошо, Люси. Если это то, что ты хочешь, я буду во всем поддерживать тебя. Но что касается меня… – Она вздохнула, и в ее глазах появилось то самое отсутствующее выражение, от которого мужчины падали в обморок. – Мне нужно кое-что другое.

– Я это знаю, – сказала Люси, пытаясь выдавить улыбку.

Сколько ни старалась, ей трудно было представить, каким образом Гермионе удастся претворить в жизнь свою мечту. В мире, в котором они жили, дочери виконта не выходили замуж за секретарей. Люси казалось, что Гермионе было бы гораздо разумнее подогнать свою мечту под реальность, чем перекраивать общественные взгляды. Во всяком случае, так было бы легче.

Но сейчас она слишком устала. И хочет спать. Она займется Гермионой утром. И начнет с красавца мистера Бриджертона. Он идеально подойдет ее подруге, к тому же – Господь свидетель! – она его очень заинтересовала.

Гермиона передумает. Люси об этом позаботится.