Особенное время E-Book

Генри Лайон Олди

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 372

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В цикл «Особенное время» вошли повести и рассказы Г. Л. Олди, написанные под обстрелами и налетами вражеских беспилотников. Солдат Гармаш подбирает в лесу странного щенка, спасая ему жизнь. Вскоре будут бои, и солдату придется на своей шкуре узнать, что война способна воплотиться в кого угодно, сея ужас и смерть. Это рассказ «Питомец». Никита Вернадский из госпиталя попадает в распоряжение выдающегося биохимика. Эта история закончится в Черном море во время спецоперации, а может, не закончится, а только начнется. Это повесть «Бактеон». Бой угас, но не для всех — ни для живых, ни для мертвых. Это рассказ «Побочный эффект». Рои дронов крушат все в воздухе и на земле, не различая своих и чужих. Кто ведет эти дроны? Пилот Калина Бадрачук — или Кали Черная, Кали Гневная? Об этом расскажет повесть «Кали-Юга». Уклонист прячется от мобилизации, теряя все, включая самого себя. Как вернуть потерянное? Это рассказ «Ничего личного». Эвридика гибнет в доме, по которому ударила российская ракета. Орфей приехал в отпуск «с нуля» и попал на похороны жены. В какой ад пойдет он за ней, пытаясь вернуть? Это повесть «Орфей и Эвридика». Война — особенное время, говорит один из героев книги. Да, правда, — особенное.

Leseprobe

Слова Украïни

№ 145

Генри Лайон ОЛДИ

Особенное время

Freedom LettersНью-Йорк2025

Особенное время

«Пусть ни один человек не вздумает им сражаться. Попав слабосильному в руки…»

Мы слабосильные, мы вздумали.Поздно каяться, идем дальше.

Шри Чаттерджи Вишванатх

Питомец

Мы в ответе за тех, кого приручили.

Антуан де Сент-Экзюпери

Перед рассветом, когда ночная темень едва поблекла, лейтенант отправил Гармаша в лес: проверить схрон с БК. Человек запасливый и предусмотрительный, лейтенант Кащук на любой позиции, какую занимал взвод, первым делом оборудовал блиндажи, перекрытые щели, «лисьи норы» и всякие нычки.

В смысле, обозначал места и гнал взвод копать.

Лейтенант и сам солдатской работы не чурался: копал будь здоров! Толковый мужик: дело знает и людей бережет. А со схроном перестарался: устроил его в лесу, за полкилометра от позиций. Если вдруг понадобится НЗ — пока добежишь, пока груженый вернешься…

Вчера судьба толсто намекнула лейтенанту, что он не прав.

Фосфором москали гатили по окраине городка километрах в трех. Но один снаряд ушел не в ту степь, то есть, прямиком в лес. Огненный дождь был по-своему красив, напоминая праздничный фейерверк, только ну его к бесу, такой праздник! Позиции, слава богу, не накрыло, а вот лес занялся. Лейтенант аж зубами скрипнул: вспомнил про схрон. Выяснить, рванул БК или нет, не довелось — по взводу принялся работать миномет, пришлось нырять в блиндажи.

Вот к утру Гармаш и пошел.

* * *

Поле испещрили оспины воронок. Прямой путь превратился в пьяную синусоиду. Туман висел над землей пластом мутного киселя — видимость терялась за пять метров. Это хорошо, думал Гармаш. С тепляками у москалей проблемы, снайперов и дронов можно не опасаться.

И все равно, приятель, шевели ногами.

Берцы вздымали облачка седого пепла, в горле першило от гари. Сырой лес выгорел неравномерно, пятнами. Наверное, с дрона он походил на шкуру леопарда. Вот посреди пятна торчит черный ствол с обломками веток. Вот зеленеет, как ни в чем не бывало, молодой дубок; и трава под ним целехонька. В лесу туман расслоился, плыл меж деревьев лохматыми прядями, неприятно напоминая космы грязных волос.

Куда теперь? Правее? Левее?

Заросли орешника. Груда головешек. Замшелый пень смахивает на голову лешего. Стоп. Пень — ориентир. Три шага вправо, два вперед — здравствуй, схрон! Гармаш нащупал под дерном край крышки — двери от разбитого сарая — и с натугой приподнял. На полиэтилене под крышкой скопилась влага. Он подпер крышку плечом, слил воду в сторону, заглянул в схрон. Все цело: ящики с гранатами и выстрелами к РПГ-7, цинки с патронами. Вернув полиэтилен на место, Гармаш опустил крышку, поправил дерн, разровнял.

Порядок. Можно возвращаться.

Скрипнуло рядом, чуть ли не вплотную. Гармаш метнулся в сторону, на бегу щелкая предохранителем автомата, присел за пнем. Осторожно выглянул, повел стволом… Скрипит? Да, скрипит. Словно дверь открывают.

Откуда в лесу двери? Разве что крышка схрона.

Может, дерево? Рассохлось, треснуло — и скрипит от ветра? Есть ветер? Нет ветра. Лес словно замер, настороженно прислушиваясь. Ага, снова скрип. В нем явственно звучали жалобные нотки.

Гармаш до рези в глазах вглядывался в прицел — ничего, никого.

Это не скрип, понял он. Это скулеж. А вот и шевелится кто-то под корягой, в трех шагах от случайного укрытия. Ёж? Нет, не ёж. Просто шерсть слиплась, сделавшись похожа на ежиные иглы. Комок мокрой шерсти шевельнулся, на Гармаша уставились два блестящих глаза, меж которых торчал нос-пуговка.

Щенок.

— Потерялся, бедолага?

Из шерсти выпросталось острое ухо, демонстрируя розовое нутро, покрытое нежным пушком. Гармаш подошел, присел на корточки:

— Как же тебя угораздило?

Явилось второе ухо.

— Мамка твоя где? Или хозяин?

Щенок жалобно заскулил. Как можно было спутать скулеж с дверным механическим скрипом? Кусты, наверное. Деревья, туман. Искажение звука.

— И что мне с тобой делать?

Гармаш подхватил щенка под брюхо. Ишь ты, тяжелый: килограмма три. По виду и не скажешь: кроха крохой, шерсти больше, чем мяса. Щенок был холодный, мокрый, его била мелкая дрожь. Когда беднягу подняли, щенок отчаянно засучил толстыми лапами. Но едва Гармаш сунул его за пазуху — успокоился, пригрелся, уснул.

Обратно Гармаш успел вовремя: туман над полем уже редел. Горизонт на востоке очертила тонкая розовая линия — и стала быстро разрастаться, набухая алой кровью восхода.

* * *

По возвращении щенок был начисто отмыт и насухо вытерт. Сейчас он дрых без задних лап в дальнем углу блиндажа под нарами. Гармаш соорудил питомцу подстилку в два слоя, постелив поверх каремата старую разгрузку.

Не обошлось и без неприятных сюрпризов. На боку щенка обнаружился фосфорный ожог; хорошо хоть, загноиться не успел. Про повязку забудь, предупредил санитар Неделько: сдерет. У меня мазь есть, с обезболом: волонтеры подогнали. Намажем — заживет как на собаке.

И подмигнул: шутка, значит.

К каше щенок долго примеривался. Ходил вокруг миски кругами, нюхал, фыркал, отходил, возвращался.

— Ешь, дурашка! — уговаривал Гармаш. — Вкусно, с мясом!

При слове «мясо» щенок навострил уши.

— С мясом, честно! С тушенкой. Ешь, а то сдохнешь!

Щенок вздохнул, скосил на Гармаша глаз, уверился, что тот не отстанет, и принялся чавкать.

Когда первые лучи упали на позиции, щенок шарахнулся от солнечного света, как черт от ладана, и забился в самый темный угол блиндажа. Это да, вздохнул Гармаш. После пожара и ожога он еще долго будет света бояться.

Боевой кот Запал, любимец солдат, сунулся в блиндаж и зашипел кублом потревоженных змей. Выгнул спину, задрал хвост трубой и рванул прочь — только его и видели.

— Чего это он? — изумился пулеметчик Лёха Пьяных.

— Про кошку с собакой знаешь?

— Чтобы Запал от сопливого кутенка драпанул? — усомнился Пьяных.

Тут и объявился лейтенант Кащук. Про схрон Гармаш командиру доложил, а про щенка промолчал. Но слухи в окопах быстро разносятся.

— Давай, показывай свою находку.

Гармаш ждал снаружи. Пара минут, и лейтенант выбрался из блиндажа.

— Ты что, дурак? Волчонка из лесу притащил!

— Да какой он волчонок?! Щенок…

— Овчарка? Дворняга?

— Я в собаках не разбираюсь.

— Как по мне, натуральный волчонок.

— Он трехцветный. Волки ж вроде серые?

— Ну, не знаю. Ты присматривай за ним, понял! А то возьмет, волчара, и кому-нибудь задницу оттяпает!

Гармаш не понял, шутит командир или говорит всерьез.

— Я его воспитывать буду!

— Ага, воспитывай, — хмыкнул лейтенант. — В третьем батальоне боец кабанчика приручил. Дикого или одичалого, не знаю. Служит, целоваться лезет, хрюкает по команде.

— Кабанчик?! — не поверил Гармаш.

— Ну не боец же! Чем мы хуже? Старайся, будете в цирке выступать.

И ушел на НП.

* * *

Собак Гармаш никогда не держал. Как воспитывать щенка, он не знал, да и времени на дрессировку не было: служба, война. Враг в пятистах метрах, месяц позиционных боев. Дежурства, секреты, наряды, минирование подходов, чистка оружия, обустройство запасных позиций — лейтенант Кащук был верен себе. Под его руководством взвод все основательней закапывался в землю.

Тем не менее, Гармаш выкраивал хоть четверть часа для питомца.

— Как ты, а? Скучал без меня?

Да, отвечал щенок взглядом. Скучал. Где ты ходишь?

— Извини, служба. Пойду в ночной караул — возьму тебя с собой.

Ага, как же, не верил щенок. Врешь, небось.

— Честно, возьму! Ты жди, скоро моя очередь…

Младший сержант Гармаш подозревал, что собак воспитывают как-то иначе. Собирался поглядеть в интернете, да руки не доходили.

Первые трое суток щенок отлеживался под нарами. Спал, ел и снова спал. В блиндаже не гадил, но где и когда он справляет свои собачьи нужды, оставалось загадкой. Как ни заглянешь — он на каремате дрыхнет. Каша с мясом? Порцию съедал без особого удовольствия, потому что надо.

Примерно с тем же чувством Гармаш рыл окопы.

На четвертое утро ожог зажил и даже оброс новой шерстью. Крутая мазь, не соврал Неделько.

— Молодцом, приятель! Здоров, к службе годен.

Щенок склонил набок лобастую голову.

— Ночью в караул пойдем. Я ж обещал, помнишь?

Щенок насторожил уши. Подрос он, что ли?

За питомцем Гармаш зашел за пять минут до смены, когда уже стемнело.

— Ну что, пошли?

Щенок сел на подстилке.

— Пошли, говорю.

Щенок облизнулся.

— За мной!

Щенок моргнул.

— К ноге! — вспомнил Гармаш собачью команду.

Щенок смотрел на него с живым интересом.

Гармаш с досады хлопнул себя по бедру и собрался выматериться, но щенок поднялся на все четыре лапы и вперевалку заковылял к младшему сержанту.

— Вот, другое дело! Молодец, — расплылся в улыбке Гармаш.

Он еще раз хлопнул себя по бедру, и щенок последовал за ним. С каждым шагом питомец двигался все уверенней и ловчее: не отставал ни на шаг, но и вперед не забегал, словно с рождения был приучен выполнять команду «рядом».

* * *

— А, Гармаш! Гармату* принес?

Шутку про гармату Сашка Бузий не уставал повторять еще с учебки.

— В заднем кармане лежит. Раскладная. Гляди, я сегодня с напарником.

Гармаш указал на щенка.

— Круто! Вы в четыре глаза кацапа за километр углядите! Я в тепляк новую батарею вставил, до утра хватит. А в «перископе» и так полная.

— Плюс, пост принял.

— Плюс, пост сдал. Все, пошел массу давить.

— Располагайся, — велел Гармаш питомцу. — Гляди, для тебя и место есть.

НП был рассчитан на двоих: наблюдатель и стрелок-наблюдатель. Лежачее место стрелка, застеленное потертым карематом, пустовало. Гармаш похлопал ладонью по каремату, и понятливый щенок легко запрыгнул в ячейку. Повозился, устраиваясь — и замер, уставившись в смотровую щель.

— Молодца! Туда и смотри. Они там, пидоры, которые на тебя фосфор скинули. Увидишь — маякни.

Гармаш проверил настройки и батарею тепловизора. Установил на штатив, прильнул к окулярам. Тепляк волонтеры подогнали что надо — бинокулярный Pulsar со всеми потрохами и запасными батареями. Вроде чисто, никто не лезет. Но расслабляться нельзя: были случаи у соседей…

— Надо тебя назвать как-то, — не отрываясь от окуляров, он протянул руку, нашарил спину щенка, погладил. Ладонь скользила по густой и жесткой шерсти. Вряд ли он что-то чувствует, решил Гармаш. Как человек в зимних одежках и шубе сверху.

— Неправильно без имени, — он хотел сказать «без клички», но язык не повернулся. — Как думаешь?

Щенок навострил чуткие локаторы ушей. Гармаш еще раз погладил питомца. Под шерстью ощущались тугие бугры мускулов. Вот бы нам так, а? Спишь в блиндаже, а мышца растет, как в качалке.

— Может, Питомец? Будешь Питомцем, а?

Тело Питомца напряглось. Мускулы сделались каменными, шерсть на загривке вздыбилась, больно уколов ладонь Гармаша. В утробе щенка родилось низкое ворчание, словно там завелся мощный мотор, быстро набирая обороты.

Тревога передалась Гармашу, как ток по силовому кабелю.

Схватив Питомца в охапку, он упал на земляной пол, прикрыв щенка собой. И еще в падении услышал звук выхода, отчетливо раздавшийся в ночной тишине.

Еще один. И еще.

— Все в укрытия! — заорал Гармаш в рацию. — Минометный обстрел!

Рвануло метрах в четырех перед НП. В смотровую щель влетели, посыпались на младшего сержанта комья земли и какие-то обломки. Хорошо хоть, не осколки мины. В свете вспышки второго, нет, третьего разрыва Гармаш увидел огрызок штатива. С обломками все стало ясно.

Гаплык тепловизору.

Щенок под Гармашем беспокойно заворочался.

— Вот така фигня, малята, — сказал ему Гармаш. — Спасибо, что предупредил. С меня причитается. Каша, небось, надоела? Мяса хочешь? Свежатинки?

Щенок извернулся и лизнул Гармаша в щеку. Язык у него был мокрый, шершавый, холодный. Младший сержант помнил, что холодным у собаки должен быть нос, а насчет языка — кто его знает?

Вражеские минометы продолжали работать. Нет, не зря лейтенант заставлял взвод окапываться: бойцы сидели в добротных блиндажах, каждый в четыре-пять накатов — такой разве что гаубичным снарядом пробьешь, и то не всяким.

Тепляк накрылся, оставался «перископ» — инфракрасная камера на телескопическом штативе с подсоединенным к ней планшетом. Так можно было вести наблюдение, не выглядывая в смотровую щель.

— Лежи здесь, — Гармаш хлопнул по плотно утрамбованному полу. — Лежать, понял?

Щенок, как ни странно, понял. Гармаш включил камеру, выдвинул штатив, отрегулировал высоту и уселся на пол, пристроив планшет на коленях. Вращая камеру поворотным рычажком у основания штатива — взводный умелец Тоха «Шуруп» смастерил — он принялся осматривать нейтральную полосу.

Ага, клякса. Белая. Вторая, третья…

На бедро легли тяжелые мягкие лапы.

— Видишь, приятель? Вот и пидоры. Крадутся, пока обстрел.

Он щелкнул кнопкой рации:

— Башня, Башня, это Маяк. Как слышите? Прием.

— Маяк, это Башня. Слышу вас. На связи Дикарь. Прием.

— На связи Стриж. К нам ползут.

«Стриж» был позывным Гармаша.

— На одиннадцать от вас, дистанция триста. Как понял? Прием.

— Стриж, вас понял. Проверяю.

И через полминуты:

— Плюс-плюс! Вижу кацапов. Работаем.

Рвануло еще три раза, и обстрел закончился: враг опасался накрыть свою ДРГ. Гармаш поводил камерой: больше ничего подозрительного. Поймал в «перископ» ползущих москалей и увидел, как первый дернулся и замер. Так, и второй лежит. Остальные спешно ползли назад. Еще двое не доползли: остались лежать на нейтральной полосе.

— С боевым крещением, Питомец! С меня мясо, я помню.

* * *

Слово Гармаш сдержал: правдами и неправдами выпросил у кашевара кость с остатками мяса. От подарка Питомец пришел в восторг, распушил шерсть, сделавшись вдвое больше (разве собаки так умеют?!), и исполнил ритуальный танец, вертясь юлой по всему блиндажу. Облизал благодетеля с ног до головы («Уймись! Хватит!»). После чего с энтузиазмом приступил к трапезе.

Это не каша, ясно читалось на довольной морде. Нет, это точно не каша!

Кость щенок обглодал до девственной белизны и припрятал в углу. Регулярно вытаскивал добычу из схрона и грыз — нет, не грыз, а увлеченно облизывал часами.

— Какой он Питомец! Натуральный Лизун! — заявил Тоха-Шуруп, сосед Гармаша по блиндажу. — Давай, меняй ему кличку!

— Иди ты! — обиделся Гармаш.

Шуруп и пошел. В караул заступать.

После ночи в карауле щенок начал понемногу выбираться из блиндажа. В солнечные дни прятался, а когда небо затягивало тучами, шастал по окопам, обследовал территорию, заглядывал в другие блиндажи.

Гладить себя не давал: скалился, рычал. Опытным путем родился ритуал: надо было приобнять побратима за плечи, на глазах Питомца пожать ему руку и уведомить: «Свои, понял? Можно!». Тогда побратим переходил в разряд «своих», кому щенок доверял.

К сожалению, зараза-Шуруп растрепал про любимое занятие Питомца. Теперь пол-взвода звало Питомца Лизуном. Новую кличку Питомец игнорировал; впрочем, он и на «Питомца» отзывался через раз.

При обстрелах Питомец без паники прятался в блиндаж. Когда дошло до стрелкового боя, щенок засел в окопе рядом с Гармашом. Грозно рычал и все порывался рвануть в контратаку.

— Сидеть, Питомец! Место!

Собачьи команды щенок пропустил мимо ушей.

— Нельзя! Подстрелят, дурашка…

Подстрелят? Щенок внял, передумал соваться под пули.

— Разведка боем, — хмуро сообщил лейтенант, когда атака захлебнулась. — Огневые точки вскрывают, ищут слабое место.

С неделю держалось относительное затишье. Погода испортилась, небо затянуло серой маскировочной сетью. Накрапывал дождь: мелкий, противный. Питомец пользовался затишьем вовсю. Окончательно освоившись на позициях, он начал совершать вылазки по окрестностям. Его видели на нейтральной полосе, у позиций соседнего взвода; на поле, за которым начинался лес, попаленный фосфором.

Сбежит, грустил Гармаш. А что поделать? Не на цепь же его сажать?!

За эти дни пес вымахал: куда там! Ради интереса Гармаш поднял любимца на руки — и едва не сорвал спину. Легче было бы поднять Шурупа в полной снаряге! Надо, кстати, новую подстилку соорудить — на старой Питомец уже не умещается.

По окопам ползли разговоры:

— Полевки куда-то пропали. Раньше спасу от них не было…

— Небось, Запал всех вывел!

— Может, и Запал… А где Запал?

— В смысле?

— Три дня кота не видел. Дикарь с Сенсом обыскались…

Ночью Гармашу приснился дурной сон. Ночной лес, сплошь буреломы, поросшие бородами мха, коряги, похожие на чудищ с когтистыми лапами. Кроны деревьев закрывали небо — ни звезд, ни луны, лишь гнилушки в траве мерцали холодным светом. Чавканье, хруст, скрип. Посреди поляны, залитой лунным молоком, пировал ком спутанной шерсти, похожий на копну сена. Он пожирал содрогающегося в агонии человека. Погружал морду, или что там у него, в разодранный живот, в парующие внутренности — чавкал, хрустел костями. И еще этот скрип: заунывный, механический…

Гармаш заорал — и проснулся.

Кто-то облизывал его босую ступню, выпроставшуюся наружу. Сон? Явь?! Гармаш дернулся, подобрал ноги под себя; судорожно нашарил фонарик. В электрическом луче вспыхнули два ярких кругляша. Проступила косматая морда, мелькнул язык.

Гармаш едва не заорал снова.

— Лизун, ты?! Питомец?!

Питомец обиженно заворчал: еще и ты обзываешься!

Смех, злость, стыд, страх — такой дикой смеси чувств младший сержант не испытывал никогда в жизни.

— А ну прекрати! Кончай лизаться, понял?

В ворчании Питомца пробились виноватые нотки.

— Спать! И мне дай выспаться.

Питомец моргнул и сгинул.

А утром на позиции объявился Влад Филонов с позывным «Фил». Вернулся из отпуска по ранению.

* * *

До обеда Фил мотался, как оглашенный: доложился командиру, заново встал на довольствие, получил оружие и БК. Застолбил пустующие верхние нары в четвертом блиндаже, со всеми наобнимался, всюду сунул свой любопытный нос. После обеда заговорщицки поманил Гармаша в дальний «аппендикс», где хранился НЗ, перенесенный из леса. Но сказать ничего не успел:

— Все на позиции! Пидоры лезут!

Атака выдалась так себе: две бэхи, человек двадцать пехоты. Бэхи, правда, успели плотно отработать по окопам. Но потом в головную удачно зарядили из РПГ — и грязно-зеленая железяка, дымя, попятилась в посадку. Не доползла, встала. Из нее тараканами посыпался экипаж: одного по ходу сняли, остальные укрылись за горящей машиной и растворились в посадке. Вторая бэха, огрызаясь, тоже отступила. По ней саданули из СПГ, промахнулись. Отступила и пехота, оставив на нейтралке трех-четырех «двухсотых».

Во взводе оказалось трое «трехсотых». Вызвали санитарный «Хаммер», двоих отправили в тыл, в госпиталь. Тоха-Шуруп от госпиталя отказался: «Фигня, воюем!» Бойцы разгребали осыпавшуюся с брустверов землю, набивали патронами магазины и ленты. Начались прилеты, пришлось укрываться в блиндажах. С полчаса москали долбили позиции взвода минами, пока издалека не заработала украинская арта.

Когда наступило затишье, уже в сумерках, к Гармашу опять подошел Фил.

— Питомец, говоришь? Впечатляет! Давай, рассказывай.

От Филова восхищения, а еще оттого, что он назвал пса Питомцем, а не Лизуном, Гармаш растаял. Фил слушал, делал круглые глаза, сыпал вопросами.

— …ожог? Точно от фосфора? Ну да, от чего же еще…

— …солнца не любит? Ага, фосфор. Шок, боль, психотравма. У животных? Тоже бывает.

— …тяжелее, чем на вид? Ого!

— …кости? Не грызет, а лижет? А кто он? Ну, вообще?

— В смысле, кто? — опешил Гармаш. — Пес, кто ж еще?

— Может, волк? Или помесь?

— Это тебе Кащук сказал?

Фил гнул свое:

— А все-таки?

Гармаш натужно хохотнул:

— Неведома зверушка?

— Мне бабка моя рассказывала, в детстве, — Фил стал серьезным. — Про лизуна. Бабку в деревне ведьмой считали, но то такое. Много всяких страстей знала: леший, мавки, русалки, потерчата… И лизун. Редкий экземпляр, мало кто в курсе.

— Бабкины сказки?

Гармаш с облегчением расхохотался.

— Сказки? — Фил, как ни странно, не обиделся. — Это народные верования и предания. Это демонология.

— Демонология? А ты кто, охотник за привидениями?!

— А я КНУ закончил, факультет религиоведения. На гражданке диссер по украинской демонологии писал. Бабкины сказки по десять раз перепроверил. Лизун — это, между прочим, черт в облике волка-людоеда. Живет в лесу, но может поселиться в человеческом жилище. Солнца не любит, выбирается по ночам.

— Питомец и днем по позициям шастает!

— Ты сам сказал: только когда пасмурно! Дальше: лижет обглоданные кости. По ночам любит облизывать лицо, волосы или ноги спящего хозяина жилища.

Гармаш вздрогнул, вспотел. Про пятку он Филу не рассказывал. Вспомнилось: он проснулся ночью. Кто-то забыл задернуть брезентовый полог, в блиндаж проникал скудный свет луны, и в нем удалось разглядеть, как Питомец лижет автомат Гармаша. Смазка ружейная привлекла, что ли? От автомата Питомец перешел к магазинам, аккуратно сложенным стопкой, затем пришла очередь гранатомета Шурупа, пары ручных гранат на самодельной тумбочке. Гармаш еще забеспокоился: зацепит кольцо! Хотел вмешаться, но Питомец угомонился и вернулся на подстилку.

Наутро Гармаш внимательно осмотрел оружие: ни потеков, ни следов слюны. Все вычищено идеально, он сам бы лучше не справился. И с Питомцем ничего плохого не случилось. Хоть ответственным по чистке оружия его назначай!

— Собаки вечно к хозяевам лизаться лезут! — ушел он от прямого ответа.

— Лезут, — согласился Фил.

— Так что теперь, Питомец — черт? С рогами?

— Черт, не черт, а людоед.

— Это кого Питомец съел? Когда?!

— Возможно, прямо сейчас ест, — без тени улыбки сообщил Фил.

— Где?!

— А где он сейчас?

— Бегает где-то. Я ему не сторож…

— На нейтралке он. Там сегодня «двухсотых» прибавилось.

— Откуда знаешь?

— Пару минут назад он из окопа выскочил, у тебя за спиной.

Фил достал из подсумка полевой бинокль. Высунулся из-за бруствера, повел окулярами по полю:

— На, сам убедись. На полвторого гляди.

Он протянул бинокль младшему сержанту.

Поначалу Гармаш ничего толком не увидел. Уловив смутное движение на изрытой воронками нейтральной полосе, вгляделся, подкрутил резкость. Точно, Питомец! Пес выглядел крупнее обычного. Или это бинокль виноват? Трехцветный окрас служил псу отличным камуфляжем, да еще и в сумерках: силуэт размазывался, сливался с травой и землей. Пес что-то рвал и грыз: мотал косматой башкой, помогая себе всем телом.

«Рвет, как Тузик тряпку!» — пришло на ум.

— Убедился?

— Ну, «двухсотого» жрет. И что? Любая собака…

— Ты место запомнил?

— Ага.

Фил протянул Гармашу тепловизор-монокуляр:

— Смотри дальше.

Тепляк работал в режиме «White hot»: теплое — белое, холодное — серо-черное. Мешанину травы и земли он отображал исправно, но ничего светлого в поле видимости не наблюдалось. Гармаш повел монокуляром вправо, влево: ничего.

— Он у тебя глючит!

— На меня посмотри.

Фил в тепляке выглядел натуральным снеговиком.

— Тебя видит. А Питомца — нет. Что за херня?!

— Все теплокровные в тепляке светятся. Собаки даже сильнее — у них температура выше. А твой Питомец — холодный. Его в тепляк не видно. Ну, почти не видно.

Фил хотел сказать что-то еще, но не успел. Сумерки разорвала рыжая вспышка, по ушам ударил грохот взрыва.

* * *

— Питомец, назад! Ко мне!

Крик потерялся в пулеметных очередях. Москали наступали усиленной ротой, под прикрытием брони, задействовав все калибры. ПНВ Гармаш не разжился, поэтому стал бить по вспышкам; сбросил в сумку опустошенный магазин, вставил новый. Рядом взлетела земля, осыпала младшего сержанта с головы до ног. Чудом он успел нырнуть в окоп, скрючился в три погибели, прикрыв руками голову. Очередь из тяжелого пулемета прошлась над головой, взрывая бруствер. Гармаш выдохнул, сунулся обратно, но кто-то ухватил его за плечо.

— Плоть! Живая плоть! — орал ему в лицо Фил, брызжа слюной. — Он пока трупы жрет, а съест живого…

— Сдурел?! На позицию, живо!

Фил отшатнулся. Рванул к соседней ячейке, обернулся, хотел что-то сказать, не успел. Огненно-черным кустом вспух край окопа, Фила швырнуло на Гармаша.

Упали оба.

— Фил, ты живой? Живой?!

Отплевываясь, Гармаш выбрался из-под Фила. В ушах стоял звон, звуки сделались глухими, далекими. Броник на спине Фила был изодран в клочья, но крови Гармаш не видел. Каска цела, затылок и шея в порядке… Он с натугой приподнял Фила, усадил, прислонив к земляной стене окопа. Фил заморгал, открыл глаза.

«Плечо, — разобрал Гармаш по губам. — Левое».

— Понял! Вот турникет, все нормально, держись…

Он нащупал рану на плече, измазавшись в крови. Осколок угодил на три сантиметра ниже плечевого сустава. Гармаш исхитрился наложить турникет над раной, затянул до упора. Вытер лоб окровавленной ладонью:

— Порядок. Жить будешь.

И спохватился:

— Санитара! Санитара сюда!

Собственный вопль вышиб пробки из ушей, звон отступил. Стали слышны выстрелы и взрывы; где-то орал в рацию лейтенант Кащук, вызывая подкрепление, арту, дроны — что-нибудь! Значит, дело плохо, каждый ствол на счету; надо занимать позицию и стрелять, стрелять, стрелять…

— Не дай ему… — просипел Фил.

— Что?

— Не дай съесть живого!

— Все нормально, Фил, все…

— Не дай…

Подбежал санитар, кликнул кого-то. Фила унесли. Москали были уже близко — полторы сотни метров. Три бэхи вели огонь по позициям, четвертая горела, густо чадя. В отсветах пламени Гармаш увидел, как с земли подымается ком шерсти, оскалив волчью пасть. Шерсть Питомца отблескивала металлом, напоминая иглы гигантского ежа.

Цепочка трассеров ударила зверю в бок; разлетелась снопами искр. Питомец взревел и прыгнул.

«Не дай ему…»

В черном небе вспыхнула осветительная ракета. Вторая, третья. Позиции взвода стали видны как на ладони. Но и пехоту врага тоже стало видно.

«Не дай съесть живого!..»

Гармаш завалил того, к кому зверь метнулся первым. Снял второго. Третьего не успел — кончился магазин. Вслепую перезаряжая автомат, он видел, как пули рикошетят от игольчатой брони, как Питомец сбивает человека с ног и вгрызается, рвет живое, трепещущее…

— Питомец, нет! Не сметь!

Питомец поднял к горящему небу окровавленную морду и триумфально взвыл. От этого воя Гармаша мороз продрал по коже. В нем слились воедино вой падающей бомбы и рев штурмовика, заходящего в пике, пулеметные очереди и шелест «градов», свист пуль и осколков, хлопки выходов и разрывы приходов, крики ярости и боли.

Выла сама война.

Выла, скалилась, торжествовала.

Питомец истаял, выцвел — едва видная тень. Зверь-тень повел головой, осматриваясь — и вдруг расслоился, размазался, заметался по полю боя. Казалось, он был везде и сразу. Бесплотные клыки располосовали горло ближайшего солдата, словно иззубренные раскаленные осколки. Призрачные когти вошли в грудь другого — так пробивает бронежилет пулеметная очередь в упор. Третьего разорвало в клочья, будто прямым попаданием гранаты.

Четвертый. Пятый…

Они побежали. Кто-то отстреливался, но пули находили лишь пустоту, тень, призрак. Бэхи принялись отползать назад, к посадке, выцеливая стволами невидимого врага. Зверь с разгона налетел на одну, опрокинул набок. Осветительные ракеты погасли, упала тьма.

Крики. Скрежет металла. Выстрелы. Крики.

Тишина.

Тень возникла в свете догорающей бэхи. Остановилась, повела мордой, принюхиваясь. Чуть помедлив, потекла к позициям взвода. Даже сумасшедший сейчас не рискнул бы погладить Питомца.

Хана, подумал Гармаш. Он нас не различает.

И полез из окопа наружу.

— Стриж, назад! — рявкнул лейтенант.

Гармаш не оглянулся.

— Назад! Это приказ!

Колени предательски дрожали. Нельзя показывать страх. Нельзя. Мысли путались. Гармаш отошел от окопа шагов на десять.

— Питомец! Это я.

Тень замедлилась.

— Хорошая собака. Хорошая…

Он взялся за автомат, стараясь не делать резких движений. Надо, велел он себе. Не могу. Надо. Если не ты, то кто? Он нас спас. Он не различает нас и их. А вдруг? Нельзя рисковать.

Надо. Не могу.

Надо.

Питомец поднялся на задние лапы, и в грудь ему ударила кумулятивная граната. Стрелял лейтенант Кащук, это Гармаш понял, не оборачиваясь. Грохот взрыва и клокочущий рев слились воедино. Гармаш упал навзничь. Грудную клетку Питомца разворотило, наружу выплеснулся жаркий фонтан огня. Еще секунду Питомец стоял, качаясь в неустойчивом равновесии, а потом опрокинулся на спину.

По лежащему ударила вторая граната.

Со второй попытки Гармаш поднялся на ноги. Спотыкаясь, побрел к Питомцу, содрогающемуся в агонии.

— Стриж, назад! Назад, я сказал!

Он упал на колени рядом с издыхающим существом. Гладил морду, всю в игольчатой шерсти и запекшейся крови.

— Питомец…

Кто-то тронул Гармаша за плечо. Младший сержант поднял взгляд на лейтенанта. Тот молчал. И Гармаш молчал.

Он бы всех нас сожрал, молчал командир. Я не мог рисковать.

Знаю, молчал Гармаш.

Никаких шансов, молчал командир.

Знаю. Он нас спас.

Он не спасал. Он убивал. Нас бы тоже убил.

Это война. Это все война.

Да, это война.

Влажное, шершавое коснулось ладони Гармаша. Питомец лизнул его руку, вытянулся и застыл. Глаза зверя погасли.

Где-то завыли волки. А может, показалось.

Июнь 2023

* Игра слов. Гармаш по-украински — пушкарь, артиллерист. Гармата — пушка.

Бактеон

Госпиталь был шикарный — иного слова не подберешь.

Однажды Никите довелось побывать в «министерском» пансионате: в сравнении со здешней роскошью пансионат выглядел ночлежкой для бомжей. Впрочем, чего еще ждать от усадьбы беглого олигарха, конфискованной за грехи? Мрамор лестниц, хрусталь люстр под расписным потолком. Холл — хоть на танке заезжай. Палаты раза в полтора больше Никитиной квартиры-однушки. И полный фарш: плазма в пол-стены, долби-серраунд, климат-контроль.

Да, и джакузи тоже.

Чудо, что всё это потырить не успели. В ГУР вовремя подсуетились: выбили усадьбу под госпиталь, прислали своих людей — охранять; завезли медоборудование — тоже, кстати, нехилое, из Германии.

На двух подземных уровнях разместили лежачих «трехсотых», посты персонала и операционные. Наверху оставили ходячих, кто шел на поправку, или проходил курс реабилитации, как Никита. В случае тревоги все могли быстро укрыться в подвале. Хотя до Одессы отсюда полсотни километров, до ближайшего городка — двенадцать. Рядом — ни военных объектов, ни заводов, складов, зернохранилищ, по которым кацапы обожают фигачить…

И тем не менее: тревога — бегом в подвал.

Парк с туями, кипарисами, ленкоранскими акациями и бизоньей травой. Шершавая плитка дорожек, фонтанчики, беседки, ротонда. Декоративные арочные мостики через декоративные каналы, которые впадали в декоративный пруд с декоративными рыбками…

Короче, Никита взвыл.

Ты вспомни, бухтела совесть. Нет, ты вспомни! Переполненный госпиталь в райцентре, где ты лежал после первого ранения. Серые от недосыпа лица врачей. Вонь автоклавов и стерилизации. Хриплые стоны раненых. Бедолага на койке у стены мечется во сне, кричит, маму зовет. Пляшут отблески мигалок, воют «скорые» под окном…

А тут — элитный курорт. Сосед по палате книжку читает. И не с мобильника — бумажную.

— Что читаешь? — как-то спросил его Никита.

Сосед ухмыльнулся:

— Ктулху фхтагн!

— Чего? — не понял Никита.

— Пх'нглуи мглв'нафх, — с выражением произнес сосед. — Ктулху Р'льех вгах'нагл фхтагн!

И подмигнул.

— Сам иди нах! — обиделся Никита. — Втулка!

Больше он книгой не интересовался. И сосед помалкивал.

На осмотре, еще кипя обидой на соседа, Никита сказал врачу: здоров как конь, застоялся! Добро б ранение было, а то контузия. Да, слух восстановился. Да, кровь носом больше не идет. Вчера? Это я в носу ковырялся, ногтем зацепил. Все, пора возвращаться к своим.

Доктор скептически приподнял бровь:

— А здесь, выходит, чужие?

— Вы тоже свои, — смутился Никита. — Просто я уже здоров, пора мне…

— Это мне решать, молодой человек. Раздевайтесь — и приступим.

С осмотром Никиту мурыжили добрых полчаса — видимо, в отместку за самовольно поставленный себе «диагноз». Обычно спокойный, Никита был как на иголках, опасаясь, что это скажется на его пульсе и давлении.

— Расслабьтесь, молодой человек, вы не на допросе. На допросе вас бы по вашим реакциям в момент раскололи, даже без полиграфа. Знаете, что такое полиграф?

— Ясен пень! — буркнул Никита.

— А обмануть полиграф смогли бы?

— Вряд ли, — честно признал Никита.

— Ну да, конечно. Вы у нас кто? Боевой оперативник в составе группы? Не Штирлиц, совсем не Штирлиц…

Врач, понятное дело, в курсе, сказал себе Никита. И допуск у него есть. Но все равно, язык лучше не распускать.

— Молчите? Одобряю. Ну что вам сказать?

— Скажите, что я здоров!

— Вы почти здоровы. Судя по динамике, дней через десять восстановитесь полностью. Вот тогда и вернемся к разговору о выписке. А пока…

— Десять дней?! — простонал Никита.

Врач нахмурился:

— Вас что-то не устраивает?

— Да я за это время загнусь от скуки!

— Спортзал? Тренажеры?

— Да я уже как Шварц раскачался!

— И зря, молодой человек. Рановато начали. Ладно, я подумаю, что для вас сделать.

Вечером Никиту вызвал к себе начпореж — начальник по режиму.

— Копытом бьешь, жеребец? — без предисловий осведомился майор Тарасюк.

Доктор, гад, нажаловался, уныло подумал Никита.

— Посмотрим, что у нас есть, — Тарасюк принялся листать бумаги в картонной папке.

Театр устроил, понял Никита. Все он знает, все решил — просто время тянет. Сделав морду кирпичом, Никита уставился в стену позади майора. На стене висели какие-то дипломы и грамоты, но прочесть что-либо с такого расстояния было невозможно.

— У соседей есть временная вакансия, — нарушил Тарасюк затянувшуюся паузу. — Научная лаборатория, два километра от нас. Нужен генеральный директор…

Не дождавшись реакции на шутку, майор продолжил:

— Лаборант нужен. Подай-прими, пыль вытри, пробирки вымой. Справишься, боец?

При виде того, как вытянулось лицо Никиты, губы майора сложились в кривую усмешку.

— Не нравится? А ты думал, инструктором по боевой тебя определим? Других вакансий у меня для тебя нет.

— Готов приступить! — гаркнул Никита.

— Завтра с утра и приступишь. Подъем в пять-ноль-ноль, машина прибудет в пять двадцать. Двадцати минут на сборы хватит?

— Плюс!

— Садись, заполняй бумаги.

* * *

Ехали кружным путем, разбитыми грунтовками — мимо спящих поселков, вдоль зеленых посадок, едва тронутых осенней ржавчиной; временами мелькали заброшенные недострои из желтого песчаника.

Лаборатория тоже выглядела заброшенной. Нагромождение бетонных коробок, залитых поверху пыльным битумом. С виду — очистная станция или оросительный комплекс. Помятая «Хонда» остановилась в трехстах метрах от входа, под прикрытием старых акаций, и оставшийся путь Никита с молчуном-водителем проделали пешком.

Под серым козырьком ждал охранник — в штатском, но в бронежилете, с автоматом и полным БК. Ага, вот и камера наблюдения. Охранник изучил новенький пропуск Никиты, сравнил лицо с фотографией — и мазнул ключ-картой по окошку электронного замка. Замок лязгнул, дверь начала открываться: двадцать сантиметров слоеной бронеплиты.

Тесный предбанник. Застекленная будка дежурного. Никита опять предъявил пропуск, расписался в журнале. Вскоре объявился провожатый — вихрастый белобрысый парень в мятом белом халате, по виду коллега-лаборант.

— Это вас из госпиталя прислали?

— Меня.

— Ну, будем знакомы. Алексей.

Он протянул Никите руку:

— В смысле, Игнатенко Алексей Андреевич. Заведующий сектором экспериментальных исследований.

Игнатенко явно чувствовал себя не в своей тарелке. Можно подумать, это он пришел к Никите на работу устраиваться.

— Никита Вернадский. Позывной «Ник».

Ладонь Игнатенко была узкая, крепкая.

— Вернадский? Да, с такой фамилией — только в науку!

И заведующий добавил безо всякой связи с предыдущим заявлением:

— А я на самом деле ВрИО.

«В Рио-де-Жанейро?» — едва не брякнул Никита.

— Вот, временно исполняю. Месяц назад должны были на постоянку утвердить — так документы у них потерялись! Шеф вчера по новой отправил. Бюрократия…

— У нас та же фигня, — усмехнулся Никита.

Игнатенко улыбнулся в ответ — и повел Никиту лабиринтом узких коридоров с голыми бетонными стенами и низкими потолками, расчерченными пунктирами белых люминесцентных ламп.

В лабиринте пахло тухлыми яйцами. Никита морщился, слушая Игнатенко, который, не теряя времени даром, на ходу вводил нового сотрудника в курс дела. Выяснилось, что в лаборатории по персоналу некомплект — пятьдесят процентов. Мужчины призывного возраста в армии: кто добровольцем, кто по мобилизации.

— Остались, понимаете ли, дамы и старшее поколение. Вот, еще я…

Дамы, отметил Никита. Старшее поколение. В окружении Никиты никто так не говорил.

Игнатенко тоже хотел в армию, но шеф не отпустил. Выбил бронь — никаким указом не прошибешь. Мужских рук отчаянно не хватает, а кого попало в штат не возьмешь — нужен допуск, а это собеседования, проверки, волокита.

— Очередь из желающих у нас не стоит. Зарплата, мягко говоря, не ахти. Нам сюда, заходите…

Стены и потолок кабинета обшили бежевым пластиком. На стенах висели таблицы и диаграммы. Два стола с компьютерами, офисные кресла. И тухлыми яйцами не воняло.

Ну, почти.

— Для начала изучите рабочую инструкцию и инструкцию по технике безопасности. Потом распишетесь, что прошли инструктаж.

Игнатенко вручил Никите две потрепанные распечатки.

— Понимаю, рутина, — виновато добавил он. — Извините, без этого никак.

— Нормально, — отмахнулся Никита. — И это… Давай на «ты»?

— Давайте! — с явным облегчением выдохнул Игнатенко. — Вам…

Никита погрозил ему пальцем.

— Тебе двух часов на ознакомление хватит?

Никита прикинул объем текста:

— Полтора часа.

— Тогда я пошел.

И удрал в коридор.

Рутина, вскоре согласился Никита. Не хвататься за оголенные провода, не ковыряться в электропроводке под напряжением, не нюхать и не пробовать на вкус стремные вещества и бактериальные культуры. Всерьез его заинтересовали два пункта:

«14.27.2. В помещения отстойников (номера 7, 8, 9, 10, 11, см. Рис. 4) вход разрешен только группой в составе не менее 2 чел. и только в средствах защиты органов дыхания (противогазы)».

«17.4.3. — о пользовании аквалангами».

Профессиональным дайвером Никита не был. Но курс прошел и опыт какой-никакой имел. Если новая работа включает в себя погружения…

Контузия, напомнил он себе. Сиди, не рыпайся, подводник!

— Ну что? — в кабинет влетел Игнатенко.

— Экзамен устраивать будешь?

— Все понятно? Вопросы есть?

— Вопросов нет, кроме одного. Чем вы тут вообще занимаетесь?

— Извини, не скажу. Твоего допуска недостаточно.

— Ну хотя бы в общих чертах?

— Если в общих чертах — исследования анаэробного бактериального биоценоза в областях хемоклина и сероводородного слоя акватории Черного моря.

Не судьба, понял Никита.

— А комары?

— Какие комары?

— Ну, эти — знаменитые боевые комары. Не разводите?

Игнатенко развел руками:

— Увы. Комарами другая лаборатория занимается. У нас только боевые рапаны. Ладно, пошли за спецодеждой…

Морщась от вони, оккупировавшей коридоры, Никита припомнил слова Игнатенко: «…в областях хемоклина и сероводородного слоя…». Сероводород. Так вот откуда эта вонища! Теперь понятно…

Ничего ему не было понятно.

* * *

В новую работу Никита втянулся мгновенно.

Распаковывал и расставлял по местам загадочные приборы. Таскал коробки с реактивами и образцами. Чинил, предварительно обесточив, искрившую проводку, задувал герметиком сочленения вентиляционных труб — вонь, кстати, резко пошла на убыль. Облачившись в ОЗК и противогаз, отбирал вместе с Игнатенко пробы из отстойников с мутной жижей. Перезнакомился с персоналом: «милыми дамами» и «старшим поколением». Ночевал в лабораторном комплексе, время от времени являясь в госпиталь на процедуры и осмотр.

Ему даже выделили персональную келью. Диван, тумбочка, узкий шкафчик для одежды — вот и вся роскошь.

Пару раз выходили в море на старой надувной лодке с новеньким японским мотором. Добирались до неприметного буя километрах в десяти от берега — и погружались с аквалангами на тридцатиметровую глубину. По первому разу Никита опасался, что напомнит о себе контузия, про которую он ничего не сказал Игнатенко. Нет, нормально, можно продолжать. Под буем, закрепленная на тросе, висела решетчатая платформа с приборами и контейнерами с реагентами. Никита менял контейнеры и приемники для образцов, Игнатенко снимал показания приборов, — и они возвращались в лодку.

— Что мы тут делаем? — поинтересовался Никита после второго рейса. — На тридцати метрах?

— В смысле?

— Ну, этот самый… хемоклин, который редокс-зона. Он же вроде со ста пятидесяти метров начинается? А сероводородная зона — еще ниже?

— Литературку изучаешь! — оценил Игнатенко.

— В интернете посмотрел.

— На конце троса — донный зонд. С него данные по кабелю идут, мы их фиксируем. Из контейнеров состав вниз сочится, а мы изучаем реакцию…

Игнатенко замолчал. Стало ясно: он жалеет о том, что успел сказать. Оставшийся путь до берега они проделали в молчании.

А на следующий день случилось ЧП.

* * *

Наметившееся между ними отчуждение Никита успешно преодолел. Убираясь в лаборатории, он взялся травить дайверские байки, и вскоре Игнатенко не выдержал:

— Это что! Вот у нас был случай!..

— А у нас!..

— А у нас…

В одиннадцатом отстойнике была самая агрессивная среда. Снаряжение подгоняли со всей тщательностью. Проверили переговорники в противогазах:

— Меня слышно?

— Плюс.

— Плюс-плюс, — Игнатенко схватывал военный сленг куда быстрее, чем Никита — научные термины. — Заходим.

Змеиное шипение пневматики. Десять секунд ожидания: стандарт. Зеленая лампочка: есть герметизация. Игнатенко до упора вдавил красную кнопку под лампочкой: кнопка заедала, приходилось жать изо всей силы. Прежде чем войти, Никита удостоверился, что на панели горят три зеленых огонька и один красный. Красный — опасная концентрация сероводорода. Зеленые: замкнутый цикл фильтрующей вентиляции готов к работе и запустится автоматически, едва закроются двери в отстойник.

Отстойник представлял собой прямоугольный бетонный бассейн двадцать пять на десять метров, и десять в глубину. Ограждение по периметру проржавело, грубо сваренные трубы обросли желто-бурой плесневой коростой. Потеки расползлись по стенам, местами подбираясь к гофрированным кожухам внешней проводки. Бурая жижа сегодня была неспокойна: бурлила, пузырилась в метре от края, плевалась испарениями.

Игнатенко махнул рукой: следуй за мной!

Площадка для отбора проб. На кронштейнах — пара контейнеров с реагентом. Из правого в бассейн капала изумрудно-зеленая жидкость. Взяв пробник на длинной ручке, Игнатенко наполнил жижей из бассейна четыре фторпластовые баночки. Никита накрепко закрутил на них крышки и вставил баночки в гнезда кейса. Игнатенко тем временем присел над вторым контейнером. Повернул вентиль, и в бассейн тонкой струйкой потекла вязкая темно-красная жидкость, неприятно похожая на венозную кровь.

Из отстойника ударил пенный гейзер, взметнулся до потолка. Бассейн заволокло паром.

— Уходим, быстро! — заорал Никита.

Одним прыжком он оказался рядом с Игнатенко, схватил за руку.

— Проба! Надо взять пробу!

Мокрый рукав ОЗК выскользнул из пальцев. Игнатенко сунул пробник в кипящее месиво, выдернул обратно, расплескав половину содержимого.

— Банку, быстро!

Содержимое пробника хлюпнуло в банку.

— Уходим!

Гейзеры выстреливали уже по всему бассейну.

— Вентили! Закрывай!

Тяжелые капли барабанили по комбинезону. Как бы не прожгло! Никита вслепую нашарил вентиль, завернул до упора.

— Плюс!

— Плюс!

— Уходим!

На сей раз Игнатенко послушался.

— Ты первый. Я контролирую.

Никита взял напарника за плечо. В другой руке он держал кейс с образцами.

— Плюс!

Они быстро пошли — побежали! — вдоль стены, испятнанной потеками плесени, стараясь держаться подальше от края бассейна. Видимость была ни к черту. Когда по прикидкам Никиты до шлюза оставалось метров пять, Игнатенко поскользнулся. Взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, ухватился за стену…

Нет, не за стену. За гофрированный короб электропроводки.

Скрежетнула непрочная жесть. Из треснувшего короба брызнули искры. В следующий миг отстойник полыхнул. Всем телом Никита ощутил удар обернутого в вату гигантского молота. Его швырнуло на Игнатенко, в голове взорвалась темнота, наполненная колючими искрами.

Стон. Хрип.

Никита отчаянно заморгал, пытаясь разогнать мглу перед глазами. В затылке поселилась тупая давящая боль. Ничего, терпимо.

После контузии было хуже.

«Втулку нах!» — мысленно выругался Никита, вспомнив соседа по палате. Нет, у соседа было как-то иначе. А, Ктулху фхтагн! Точно, что фхтагн…

Он лежал на чем-то мягком. Мягкое шевелилось, хрипело, кашляло. Игнатенко? Да он же задыхается! Сорвало взрывом противогаз?

Нашарив сорванный противогаз, Никита принялся непослушными пальцами натягивать его на Игнатенко.

— Образ… кхы-кхы!.. Забери…

— Рот закрой! — заорал Никита. — Заберу я твои образцы!

Когда Игнатенко был уже в противогазе, Никита взвалил начальника себе на спину; в последний момент вспомнил, подхватил кейс — и на подгибающихся ногах двинул к шлюзу.

Вдавить кнопку до упора. Дождаться, пока двери разъедутся наполовину. Ввалиться в шлюз. Вдавить кнопку закрытия дверей. Убедиться, что контур вентиляции заработал. Добраться до панели вызова. Вызвал медиков, наорав на дежурного так, что тот метнулся пчелкой. Что Игнатенко? Дышит?

Хрипит, но дышит.

Красная лампочка индикатора загрязнений воздуха погасла. Загорелась желтая, и вскоре за ней — зеленая. Выбравшись в коридор, Никита стащил противогаз, понюхал воздух, кивнул — в затылке ударил гром — и принялся стаскивать противогаз с Игнатенко.

* * *

— Вы, молодой человек, феномен!

— В смысле?

— Похоже, повторная контузия пошла вам на пользу. По идее, она должна была усугубить последствия первой, но у вас все в точности наоборот. Медицина в моем лице бессильна это объяснить. Но факт остается фактом, и я вас выписываю.

— Спасибо! А как Алексей Андреевич?

Доктор поднял на Никиту вопросительный взгляд.

— Ну, Игнатенко! Который со мной в отстойнике был.

Три дня назад лабораторный медик, не переоценивая свою квалификацию, вызвал бригаду из госпиталя. С того момента Никита больше не видел Игнатенко. Спрашивал у персонала — отвечали: «Жив, проходит курс лечения».

— Не так хорошо, как вы, но идет на поправку. Сегодня я разрешил ему вернуться в лабораторию. Он так рвался, что я решил не рисковать. У таких, как он, нервный срыв — обычное дело!

Монументальное «Па-па-па-бам!» заполнило кабинет. Доктор извлек из кармана мобильник.

— Слушаю… Узнал. Кто? Да, здесь. Сейчас его обрадую.

И поднял взгляд на Никиту:

— Вы, молодой человек, возвращаетесь в лабораторию. Машина будет через пятнадцать минут. Идите собирать вещи.

— А как же служба?! — опешил Никита. — Вы ж меня выписываете, я в свою часть прибыть должен! Меня командир, если я вовремя не прибуду…

— Это ваш командир и звонил, — уведомил доктор с доброй улыбкой, от которой у Никиты по спине побежали холодные мурашки. — Точнее, командир вашего командира. Не переживайте, все согласовано.

— Привет! Ты как?

Игнатенко оторвался от окуляра микроскопа. Растерянно заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Ник!

Впервые он назвал Никиту по позывному. Рывком развернул вращающееся кресло, вскочил, шагнул навстречу — и чуть не упал.

— Тише, тише! — Никита едва успел его подхватить. — Без резких движений, понял? Радуйся по стойке «смирно».

Он аккуратно вернул Игнатенко в кресло. Плюхнулся на соседний стул.

— Голова кружится, — Игнатенко морщился, кусал губы. — А так ничего. Тут у нас настоящий прорыв! Ты даже не представляешь… Черт! О чем это я? Ты же мне жизнь спас!

— Да ладно тебе, — отмахнулся Никита. — После победы проставишься. Что у вас за прорыв? Надеюсь, не в канализации?

— У нас, — уточнил Игнатенко. — У нас прорыв. Прорывище!

— Это ты про взрыв в отстойнике?

— Ха! Взрыв — это так, побочный эффект. Хотя эффект перспективный…

— Ни фига себе у тебя перспектива! Если это побочный эффект, какой тогда основной?!

Игнатенко не ответил. Вид у него был виноватый.

— Опять за рыбу деньги, — вздохнул Никита. — Как начальство за шкирку таскать — так давай, Никита! А как секретами делиться, достижениями, понимаешь, народного хозяйства…

— Подожди до завтра, — жалобно попросил Игнатенко. — Если все получится, завтра все узнаешь. А сейчас отбери-ка пробу из четвертого контейнера: один миллилитр. И — на предметное стекло.

* * *

Полковник, уверился Никита, едва увидев за столом коренастого крепыша лет сорока пяти. На полковнике была оливковая флиска без знаков различия, но знаки различия Никите не требовались.

— Сержант Вернадский по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, сержант.

В «гостевом» кресле перед полковником сидел Игнатенко — как всегда, в мятом халате, взъерошенный и возбужденный. Медведь и воробей, подумалось Никите.

— Как здоровье, сержант?

— Полностью здоров! Готов к выполнению боевых задач!

— Боевых?

— Так точно!

— А работа в лаборатории вас уже не устраивает?

— Работа интересная, пан полковник, — при этих словах крепыш приподнял бровь, но перебивать не стал. — Один минус: у меня недостаточный допуск. Это создает неудобства для всех.

— Полагаете, это минус?

— Уверен, с допуском от меня было бы больше пользы.

— Интересное мнение, — полковник едва заметно улыбнулся. — А вернуться в свое подразделение не хотели бы?

— Плюс!

— Приоритеты?

— Приоритет — приказ командира!

— А если у вас будет возможность выбора?

— Приоритеты равные. В идеале — совместить оба.

— Вы случайно не ясновидящий, сержант? К ноосфере не подключены? Учитывая вашу фамилию…

Взгляд полковника напомнил Никите взгляд врача. Он поежился, промедлил с ответом, и полковник сжалился, обратившись к Игнатенко:

— Ну что, Алексей Андреевич, все в точности, как вы рассказывали. В принципе, у меня нет возражений. Но есть определенные формальности. Получение допуска потребует времени…

— У нас нет времени, — отрезал Игнатенко. — Вы это знаете лучше меня.

Впервые Никита видел Игнатенко таким.

Воробей? Ястреб!

— Вы, Алексей Андреевич, по-прежнему настаиваете на своем участии в практической реализации проекта?

— Настаиваю? Я требую! Для реализации проекта необходим специалист. У вас есть другие кандидатуры? Время на их подготовку?

— Мы не можем рисковать вами. Без вас…

— Я себя не переоцениваю. Все материалы по проекту я уже передал Остапу Николаевичу и вам. Там всё: статистика, динамика, расчеты. Варианты практического использования с конкретными рекомендациями. Дальше любой толковый специалист справится.

Спектакль, понял Никита. Натуральный спектакль, Ктулху его фхтагн. Все уже решено.

— Уверен, — полковник встал, — сержант Вернадский полностью осознает серьезность ситуации. Сержант, ваша задача: обеспечить выживание Алексея Андреевича. Любой ценой! Вам все ясно?

— Есть обеспечить любой ценой!

— Что же касается допуска…

— Под мою ответственность! — рявкнул Игнатенко.

— Под мою. Нет у вас таких полномочий, Алексей Андреевич. Приступайте, сержант. Группа прибудет через три дня. За это время вы должны пройти базовый курс.

— Группа? — не сдержался Никита. — Какая группа?

— Ваша группа, ваша! Зря я, что ли, назвал вас ясновидцем?

* * *

Бумаг, которые Никите пришлось подписать, хватило бы для выпуска собрания сочинений плодовитого классика. Ей-богу, окоп отрыть — и то легче!

— Готов?

— Готов!

— Сразу перейдем к практике. Теория — по ходу дела. Пошли.

— Куда?

— Увидишь.

В дальнем конце лабиринта Никита еще не бывал. Игнатенко мазнул ключ-картой по темному окошку замка. Окошко загорелось зеленым, замок клацнул. Войдя, Игнатенко помедлил, ожидая, пока закроется дверь, и щелкнул выключателем.

Бетонная коробка десять на двадцать метров. Металлические стеллажи, уходившие под потолок, тщательно завешены серыми пластиковыми шторами, скрывавшими содержимое полок. Игнатенко подошел к ближнему стеллажу, жестом заправского фокусника отдернул штору.

— Па-па-па-бам!

Нет, это не рингтон доктора. Хотя похоже.

— Морские дроны?

— Они самые.

На полках рядами выстроились двадцать мини-катеров длиной чуть больше метра. Серая сталь, хищные обводы — дроны не оставляли ни малейших сомнений в своем назначении.

— Быстрые?

— До девяноста километров в час.

— Не хило. Запас хода?

— Тридцать километров.

— Маловато. Это чтобы заряд помощнее ставить?

Никита с сомнением оглядел ряды дронов. Сколько в такую малютку взрывчатки влезет?

— Заряд — четыреста грамм тротила.

— Детские игрушки! Рыбачьи лодки топить?

— Главное — не заряд.

Игнатенко прошел к следующему стеллажу, откинул зашуршавшую штору.

— Главное — вот.

Контейнеры из прозрачного пластика тускло блестели. Одни — вроде тех, с которыми Никита уже имел дело на подводной платформе. Другие — продолговатые, обтекаемой формы.

— Мне нужна пояснительная бригада.

— Я твоя пояснительная бригада. Начинаем практический курс.

В дальнем конце помещения обнаружился ряд девственно чистых рабочих столов и четыре офисных стула. Игнатенко с Никитой перенесли на столы два дрона и четыре контейнера — пару угловатых, похожих на аквариумы, и пару обтекаемых. Потом Игнатенко принес два металлических цилиндра длиной в полметра и диаметром сантиметров двадцать.

— Итак, контейнер-дозатор модифицированный кислотостойкий КДМК-4а…

Задвижка, герметизация. Блокирующий предохранитель. Инжектор-дозатор, регулировки. Ручное механическое управление, электрическое дистанционное. Красная жидкость, зеленая жидкость…

— Я думал, так только в кино бывает, — бросил Никита. — Яд — красный, противоядие — зеленый. Чтобы зрелищно…

Игнатенко засмеялся:

— Так я из кино и позаимствовал! Оба состава — бесцветные, я в них инертный краситель добавил. Чтоб уж точно никто не перепутал!

— Что за составы?

— Без химической формулы ты, надеюсь, обойдешься? Значит, так…

Наполнить контейнер (аккуратно, не пролить!). Загерметизировать, поставить на предохранитель. Снять с предохранителя, разблокировать дозатор, выставить скорость истечения. Повторить на ручном управлении, на дистанционном. Засечь время опустошения…

— В Черном море на глубинах от ста пятидесяти до двухсот метров — и ниже — сложился уникальный биоценоз из анаэробных бактерий.

— Анаэробных?

— Тех, что не используют кислород. Живут за счет хемосинтеза. Перерабатывают различную органику и соединения серы. Одни окисляют, другие, наоборот, восстанавливают. В итоге продукты жизнедеятельности одних частично являются пищей для других, и наоборот. Фактически, бактериальный симбиоз. Понял?

— Плюс.

— Жили бактерии, не тужили, пока не началось. Ракеты, бомбы, снаряды, морские мины. Крейсер «Москва» на дно в гости заглянул, с фейерверками и спецэффектами; еще кораблики помельче. Дальше — взрыв Каховской дамбы. Поток химии, органики и неорганики. Удобрения, ядохимикаты. Бензин, соляра, мазут, технические масла́. Трупы животных и людей, и все это — в море.

— «И ненависть течет рекой…»

— Что?

— Это из песни. Вспомнилось, — пояснил Никита. — Ненависть. Злоба. Война.

— Что — война?

— Ну, туда, в море. На дно. Туда она тоже пришла.

— К бактериям?

— К бактериям.

— Это антинаучно, — улыбнулся Игнатенко. Глаза его остались серьезными. — Бактерии метафорами не питаются. Во всяком случае, я про таких не слышал.

Контейнер-дозатор модифицированный кислотостойкий для морских дронов КДМКМД-5а. Обвязка похожа, но все же отличается. Наполнить, загерметизировать. Отрегулировать скорость истечения. Повторить.

Снова. Снова.

Это значит, что применять доведется в боевых условиях, когда думать и вспоминать будет некогда.

— Все это добро, питательное и ядовитое, потоком втекает в бактериальный биоценоз. Часть бактерий гибнет от ядов, но бо́льшая часть приспосабливается. Они мутируют, начинают активнее взаимодействовать. Хемосинтез идет интенсивнее в разы, появляются новые виды и подвиды. Биоценоз растет, как на дрожжах, концентрация бактерий в сероводородном слое увеличивается, имя им — Легион…

— Что? Легион?!

— Извини, увлекся. Антинаучные параллели — заразная штука!

— Нет, погоди. Легион — это красиво. О, Бактеон!

— Легион бактерий?

— Ага.

— Сам придумал?

Никита гордо кивнул:

— А ты что думал? Я тут только принеси-подай? Вентиль открути, вентиль закрути…

— Кстати, закрути вентиль. Переходим к зондам.

Погружной глубоководный зонд ПГЗ-7.2. Модификация для отбора глубоководных проб с добавленной функцией выброса реагента…

— Биохимические процессы ускоряются, симбиотические связи усиливаются, усложняются. В качестве реакций на внешние воздействия Бактеон начинает менять концентрацию и состав образующих его бактерий в морской воде. Смещает баланс окислительно-восстановительного хемосинтеза в ту или иную сторону, в зависимости от воздействия — чтобы компенсировать и отразить его. В итоге он либо ускоренными темпами выделяет восстановленный сероводород, элементарную серу и метан — либо, напротив, сульфат-ионы и свободные ионы водорода, резко повышая кислотность среды…

Никита мало что понимал. А переспросить не решался.

— Побочным продуктом жизнедеятельности некоторых бактерий, входящих в Бактеон, являются соединения, обладающие каталитическим эффектом. В результате такая среда со смещенным кислотным балансом и катализатором становится крайне агрессивной по отношению к металлам и ряду органических соединений. Мы открыли новый эффект, который дает нам возможности влиять на реакции Бактеона — при помощи химических реагентов и их комбинаций…

Он замолчал.

— Помнишь, как отстойник долбанул? — вдруг спросил Игнатенко.

Никита кивнул.

* * *

Холодный ветер бил частыми упругими порывами, как пулеметными очередями; швырял в лицо россыпи колючих брызг. Никита поежился, глубже надвинул шлем. Начало октября выдалось холодным, а впереди еще полночи. Ничего, не задубеем. А потом вообще может стать жарко.

Во всех смыслах.

Он отыскал взглядом вторую резиновую лодку — та шла параллельным курсом метрах в пятидесяти. Если б не серп ущербного месяца, рассыпавший по воде серебро бликов, — не разглядел бы.

Как там Игнатенко?

Никита чувствовал бы себя спокойнее, если б шел на задание в одной лодке с начальством. «Обеспечить выживание Игнатенко любой ценой!» В значительной мере это значило — не опекать, как нянька, а четко и вовремя выполнить все, что отрабатывали последние две недели. Но лучше все же — в одной лодке. Нет, посадили в разные — Никита требовал, скандалил, пока не понял: пустое дело. За Игнатенко проследят побратимы, а в кризисной ситуации так проще выжить хотя бы одному из них двоих.

Да, скрипя зубами, согласился Никита. Если вдруг, не дай бог, — я расскажу новому специалисту обо всем, что видел в лаборатории, что делал, трогал руками, отбирал и носил. Всю практику, какую прошел рядом с Игнатенко. Теорию изучат без меня, по записям…

Думать об этом не хотелось.

Дерюга туч наползла на месяц. Упала непроглядная тьма. Лодки шли без огней и электронной навигации, в режиме радиомолчания — держа курс по компасу, как в старину. Все это их группа уже отрабатывала во время ночных тренировок. С третьего раза наловчились: на дистанции в сто километров отклонение выходило до километра.

Приемлемо.