Порт-Артур – Токио E-Book

Александр Чернов

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Военная фантастика
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 403

Beschreibung

Если враг не сдается, его уничтожают. Или понуждают к миру, если не жажда мести и грабежа, а политический прагматизм и человеческая гуманность превалируют в числе побудительных мотивов побеждающей стороны. Стяжав победу в генеральном сражении флотов у мыса Шантунг, избежав кровавых, разрушительных последствий гапоновской смуты, Санкт-Петербург неожиданно предложил Токио мир на почетных для побежденной стороны условиях. Однако великодушное предложение русских отклонено. Армейская верхушка добилась от императора Муцухито решения продолжать сражаться. Первое серьезное поражение на суше, под Ляояном, не изменяет его позицию. Но затягивание войны не в интересах России. И царь одобряет две дерзкие операции, предложенные штабом Тихоокеанского флота. Эскадрам Руднева предстоит атака фортов Токийского залива и высадка Гвардейского экспедиционного корпуса для взятия столицы Японии. В то же время тридцать торпедных катеров должны нанести удар по вражескому флоту прямо в его главной базе — Сасебо.

Leseprobe

Александр Чернов Порт-Артур – Токио

© Александр Чернов, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Ремейк книг Г. Б. Дойникова «„Варягъ“ – победитель» и «Все по местам! Возвращение „Варяга“».

На основе оригинального таймлайна «Мир „Варяга“-победителя–2» (МВП-2).

Больше «Варягов»! Хороших и разных!

Г. Б. Дойников

Пролог

Порт-Артур, Корейский пролив.

31 декабря 1904 года

Сразу по приходе флота в Порт-Артур крейсеры «Варяг», «Богатырь» и броненосец «Князь Потемкин-Таврический» встали под угольную погрузку. С ними вместе готовился к выходу в море «Орел». На трех кораблях в авральном порядке чинили боевые повреждения, а на вернувшиеся от Шантунга принимали припасы и грузили боекомплект. Двум броненосцам требовался доковый ремонт во Владивостоке, поскольку здесь, в Артуре, к установке доставленного «Камчаткой» нового батопорта дока пока даже не приступали.

Объяснялось это одним простым фактом – адмирал Макаров прекрасно понимал, что работы эти потребуют от четырех месяцев до полугода. Нужно было забить множество свай, осушить участок перед воротами, расширить вход в док и вновь сложить там гранитную кладку. Поэтому после генерального сражения, если таковое случится, флот рисковал остаться без дока в главной базе. Даже ущербного, подходящего максимум для крейсеров. Поэтому командующий решил с этим делом повременить.

Зато сейчас вовсю кипела авральная работа по достройке нового, большого дока, способного принимать не только эскадренные броненосцы, но и вообще любые корабли и суда водоизмещением до двадцати пяти тысяч тонн, явно спроектированного «на вырост». Однако, несмотря на все прилагаемые усилия, его сооружение могло быть завершено лишь к началу лета. И это в самом лучшем случае. Если не стрясется чего-нибудь непредвиденного…

Тогда как «Князю Потемкину» требовалось «лишь» капитально заделать три подводных снарядных пробоины, на что нужно было буквально несколько дней, для того, чтобы привести «Орел» в относительную готовность к боевому походу после подрыва на мине, требовалась пара недель докового ремонта. Или кессон месяца на полтора, а то и поболее того. К сожалению, полный восстановительный ремонт броненосца, по оценке инженеров, требовал тех же полутора месяцев в том же Николаевском доке Владивостока. А туда после Шантунгского сражения выстроилась целая очередь из броненосцев и броненосных крейсеров.

Поэтому, как выразился Руднев, было принято «компромиссное от безысходности» решение: выгрузив на время перехода почти весь боезапас носовой башни главного калибра, сделать бетонировку в смежных с поврежденным отсеках, надежно подкрепив их силовой набор и переборки. После чего, усилив пластыри и дополнительно обтянув их цепями, довести увечный корабль до Владика, уповая на волю Всевышнего и благосклонность Нептуна. А там, в главной базе, оперативно подлатать броненосец до «временно боеспособного» состояния, с помощью лекальной деревянной заделки обеспечив его корпусу герметичность и восстановление внешних обводов.

Задача упрощалась тем, что взрыв мины частично пришелся на броневой пояс, который выдержал его. Пробоина же была ниже, в виде длинной, вдавленной в корпус щели, почти без «рванины» и выдранных листов. Однако до проведения полного восстановительного ремонта «Орлу» предстояло держать три носовых угольных ямы пустыми. Две со стороны левого, пробитого борта, и одну – с правого. А при необходимости часть угля принимать в батарею, в мешках…

Как только отоспались измотанные во время боя и блицпочинки, лишенные не только заслуженного победного, но даже и новогоднего празднества команды, четыре корабля выбрали якоря. На «Варяге» вновь поднял флаг контр-адмирал Руднев, которого срочно затребовал к себе главнокомандующий всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке адмирал Алексеев, перебравшийся во Владивосток вместе со своим походным штабом, дабы «не стоять над душой» и не мешать Гриппенбергу воевать. Евгений Иванович полностью доверял этому суровому и решительному генералу, а также новому начальнику штаба Маньчжурской армии Леониду Николаевичу Соболеву. Поэтому счел неоправданным давлением сам факт своего присутствия в Мукдене…

Но на начальство и судьбу-злодейку не роптал никто. Ни в кубриках, ни в кают-компаниях. Во-первых, война еще не закончилась, и как грустно пошутил по этому поводу сам Руднев: «ничего не поделаешь, железо нужно ковать, не отходя от кассы». А во-вторых, во Владик необходимо было срочно доставить группу раненых офицеров и матросов, нуждающихся в возможностях медицины, несколько отличных от условий осажденной неприятелем крепости.

Таковыми врачи признали около семидесяти человек. Среди них оказались контр-адмиралы Небогатов и Григорович, чье состояние врачи оценивали как тяжелое, но вполне стабильное, а также метавшийся в горячечном бреду комфлот, жизнь которого находилась в большой опасности. У Макарова гноилась рана на бедре, а после второй операции на руке, когда кроме оторванных осколком снаряда трех пальцев хирургам пришлось из-за некроза и угрозы гангрены отнять половину кисти, Степан Осипович был откровенно плох. Артурские эскулапы поначалу даже признали его нетранспортабельным.

Однако в Петербурге решили иначе: первая партия изготовленного, наконец, в лаборатории Вадика антибиотика, по всем прикидкам, оказывалась во Владивостоке на несколько суток раньше, чем в Артуре. К тому же у «Буракова» – главного порт-артурского средства курьерской доставки мелкой корреспонденции – в итоге постшантунгской беготни случилось повреждение в машине. Пришлось рисковать, поскольку в гонке наперегонки со смертью даже несколько упущенных суток могли оказаться решающей форой в пользу костлявой.

* * *

В адмиральском салоне «Варяга», во главе отряда из четырех кораблей на четырнадцати узлах идущего сквозь ночь и снежные заряды проливом Крузенштерна, сидели двое. Василий с Михаилом продолжали свой нескончаемый спор о судьбах России, об армии, о прошлом и будущем. В общем, о жизни. Они уже давно перешли на «ты», если рядом не было посторонних, и сегодня «добивали» тему о психологии на войне. Вернее, сегодня был бенефис Балка, постепенно, по мере увеличения количества выпитого, переходящий в монолог.

Монолог даже не Кола, начальника охраны крупного олигарха, а капитана спецназа ГРУ Колядина, которого в Чечне уважали и свои, и чужие. Михаил давно понял, что в определенные моменты у его наставника прорывается «первая» личность, и сейчас жадно, стараясь не перебить, не спугнуть, слушал голос человека из будущего. Он далеко не всегда и не со всем бывал с ним согласен, но считал, что обязан сначала выслушать своего боевого друга до конца и только потом делать выводы, которые самому Балку иногда можно было и не озвучивать…

– Не… Не скажи, Миш, с «врожденным русским бесстрашием» ты не совсем прав… – Балк задумчиво, со смаком затянулся папироской. В тепле, чистоте и уюте слегка подрагивавшего на экономичном ходу крейсера было комфортно, и Василий полностью расслабился, наверное, в первый раз после выхода бронепоезда из Владивостока. – Абсолютно бесстрашный человек – это кандидат в психушку. Почему?.. Ну, во-первых, страх, он есть у всех. Это примитивная биология, вернее биохимия даже. Поэтому бесстрашных не бывает.

– Ну, это тривиально, – не удержался при высказывании такой банальности Михаил. Он ожидал от пришельца из будущего чего-то более оригинального.

– Тривиально, не спорю. Но необходимо для последовательности… Во-вторых, для его преодоления у нас существуют, – усмехнулся Балк, загибая пальцы, – пункт «А» – аппарат, вся иерархия начальства сверху донизу, которая осуществляет пункт «Б» – систему подавления страха. Тут вам и примеры из истории, и страх наказания. Помнишь, у Фридриха, который типа Великий: «Солдат должен бояться палки фельдфебеля больше, чем пули врага». Тут вам и раздача красивых железок – цацек в форме орденов и медалей. И, конечно, экономическое стимулирование.

– Какое экономическое стимулирование может быть на войне? – немного не понял полет мысли собеседника Михаил.

– Здесь-то как раз куча вариантов, от старого доброго «три дня на разграбление города» до современных мне «боевых», «командировочных» и прочих денежных добавок-надбавок. Хотя русский солдат, по сравнению с зарубежными коллегами, этим весьма неизбалован.

В-третьих, немаловажную роль играет степень обученности индивида. Ну и прочие сопутствующие ей факторы: вера в командира, вера в свое оружие, вера в своих товарищей. И еще, на уровне фона, вера в правоту своего дела. Пусть даже и с религиозным подтекстом, как здесь у вас практикуется. Если такое осознание присутствует на самом деле. Ведь и иначе бывает…

В паузах монолога Балк успевал подливать себе красное вино, до которого в окопах на перешейке руки не доходили с месяц.

– В-четвертых, организм наш, он и сам борется со страхом, ибо полное подчинение ему, как правило, приводит к самым печальным последствиям. Наша тушка это прекрасно интуичит, адреналин выделяется в лошадиных дозах. И вот тут, с моей точки зрения, как раз самое интересное. Ибо те индивиды, у которых этой реакции на страх не было, вымерли, еще когда наши предки скакали по деревьям. Итак, страх… Как люди его пережевывают и во что это выливается? Попробую, пожалуй, для наглядности объяснить тебе графически.

Откуда в руке бывшего спецназовца возник карандаш, Михаил опять не заметил. Эта особенность моторики Василия – делать простые вещи мгновенно и незаметно – в очередной раз ненавязчиво напомнила великому князю о том, с кем он имеет дело. Рука непроизвольно потянулась почесать шрам на правом бедре…

Балк тем временем уже увлеченно что-то черкал на подвернувшейся салфетке.

– Возьмем горизонтальную ось, определяющую поведение человека в бою. Слева пусть будут животный страх и ужас, до полного паралича и ступора. Лучше всего в литературе это состояние было описано у одного американца[1] (я его еще пацаном читал), когда молодой парнишка усрался под первым минометным обстрелом. Это его, впрочем, не спасло от осколка в череп.

Правый край – абсолютное бесстрашие. В реале такого не бывает, или это психическая патология, но допустим. Лучше всего иллюстрируется другим американским полковником в некоем фильме[2], который ты, к сожалению, посмотреть не сможешь. Тот янки, опять же под минометным обстрелом, устроил серфинг – это катание на досках по волнам. Классная, кстати, штука. Гавайцы придумали, может, слышал? Ну, будет время, покажу…

Значит, здесь, строго посредине, у нас с тобой будет точка «идеального солдата» – страх полностью уравновешен системой воздействия на него и собственным адреналином. Все остальные состояния – производные по оси в обе стороны.

Да, еще раз повторюсь, это мое собственное, доморощенное суждение… Так вот, по моей версии и по моим же многочисленным наблюдениям, до, во время и после боя среди русских солдат доля усравшихся крайне мала – не более одного-двух процентов. Она не сильно, как я заметил, зависит от того, какой это солдат и из какого он времени: срочник, «контрабас», ротный из Афгана или первой моей «пластилиновой» войнушки. Ну или тут: рядовой запаса Сибирского полка, казак или гвардеец.

Не делай круглые глаза, Миша. Название как название. Пластилин – это не только детская мягкая хрень, типа глины с воском, для лепки фигурок всяких и солдатиков. Это еще и их чеховская горная грязь, которую отмыть и отстирать – ума дашь. А еще их жвачка из местной дурман-травки, по консистенции она примерно такая же, многие там баловались… Про пластит, такую же липкую на ощупь, легко формующуюся пальчиками гексогеновую взрывчатку, которая, кстати, нам и тут очень понадобится, я скромно умалчиваю… Чехи? Да чеченцы, кто ж еще…

Так… Далее, от усравшихся вправо. Скажем так, относящихся к левой четверти оси, от полных штанов дерьма к просто трусливым. Таких у нас, как правило, не более десяти процентов, чаще меньше. Основная же часть русских солдат во все времена находится в диапазоне «осторожный – отчаянно храбрый».

И после того, как я это увидел и прочувствовал сам, и там и тут, появилось у меня твердое убеждение в непобедимости России. Это не патриотический треп, поверь мне, это твердая уверенность. Да, нас можно поколотить, и даже сильно. Но победить – нет. Или очень ненадолго, если быстро успеть припугнуть и облапошить наших вождей на мирных переговорах. Ну, это, по-моему, еще Суворов говорил. Или Фридрих?..

– Василий, а монголов ты за скобки своей философии выносишь? Они вообще-то с Руси дань триста лет собирали, – улыбнулся Михаил.

– Тогда раздробленная на княжества Русь еще не совсем Россией была. Но даже тогда, в том, клиническом случае, чем все кончилось? Сначала эти монголы не только Русь, но всю Азию как нож сквозь масло прошли да раком поставили, а затем еще и две трети Европы до кучи. И что? Следующие триста лет Русь медленно, но верно откусывала от бывшего татаро-монгольского мира по кусочку. Только и осталось от них, что сама Монголия в составе, кстати, Китая. И татары в Крыму да в Казани под властью Белого царя и вполне лояльные граждане нашей империи… Россия вообще у меня в тройке стран состоит, куда с вооруженной силой лучше не лезть никогда, никому и ни при каких обстоятельствах.

– А кто еще в эту тройку входит?

– Вьетнам и Афганистан. Там кто только зубы не пообламывал, и еще обломает. Хоть это сейчас не в тему, но на будущее: в Афгане нам нечего с англичанами делить. Пусть господа цивилизаторы сами огребают.

Теперь про себя. Ты же про личные впечатления «иновременянина» спрашивал? Когда я ехал «за ручей» в первый раз, конечно, боялся смерти, но контролировал себя. Только был еще один страх… И боялся я тогда, Миша, гораздо сильнее, чем смерти, что окажусь полным говном. То есть я боялся себя, боялся, что окажусь тем, кого сам потом уважать не смогу.

И когда я понял, выяснил, что хренушки! Все я могу, и не усираюсь под обстрелом, и адекватно реагирую на обстановку, и могу команды слышать и исполнять, да еще и сам командовать и добиваться от моих бойцов исполнения, да еще и правильного в сложившейся ситуации…

Тут, Мишаня, меня такая эйфория прошибла – просто не описать. Кстати, ее тоже надо победить, причем очень и очень быстро. Потому как именно в таком вот состоянии бешеного куража, как я понимаю, и начинается тот самый серфинг под минометами. Из-за нее, эйфории этой, погибло гораздо больше мужиков, чем усравшихся на дне окопа от случайного попадания…

Михаил привычно пропустил мимо ушей фамильярность: он прекрасно понимал, что вспоминая о том времени, Василий автоматически переходил и на тот стиль общения. Гораздо менее формальный.

– Кстати, понять, из чего у тебя яйца, как говорится в американской же поговорке, можно только таким образом, и никак иначе. Только под обстрелом. Причем не любым, не учебным, а когда знаешь, что в тебя садят всерьез, и садят с глубоким, искренним желанием попасть… Нет такого критерия в мирной жизни, вот нет, и все.

А суррогаты вроде экстримов разнообразных, мужики, лезущие на Эвересты, сигающие в море со стометровых скал или иным извращенным способом ищущие адреналина и приключений на собственную задницу, бессмысленностью риска вызывают лишь сочувствие у тех, кто прошел через настоящую войну. Поэтому ветераны, фронтовики – это такой типа клуб избранных. И именно на базе этого клуба нам с тобой, может, и удастся перестроить Россию достаточно быстро.

Эти люди знают, что боялись, хотя и редко в этом сознаются. Они знают, что этот страх превозмогли. Потом, они знают, что такое эта страшноватая в мирной жизни эйфория, и что через нее они тоже перешагнули. Может, они этого сами и не догоняют, но они – самый элитарный клуб из всех, если только не свихнутся и не сопьются. И когда они говорят, что снова хотят туда, они не врут, потому что эта эйфория, этот кураж, Миш, это такой кайф, с которым я, например, ничего не сравню. Слабоваты все остальные кайфы-драйвы по интенсивности. Даже рядом не лежали…

Вот такой мой тебе рассказ. Извини, не обошелся без банальностей и ничего, наверное, нового для тебя на этот раз не открыл. Думаю, ты и сам что-то подобное в себе уже давно заметил. Хотя как давно? С полгодика примерно… Или я неправ?

Немного помолчав, Балк вздохнул, опрокинул еще стакан, возможно, поминая всех тех, кто с войн, что он прошел, не вернулись. Потом задумчиво продолжил:

– А вот немного того, чего ни у кого не встречал или так было только у меня… Во время боевых, причем не только в деле, а и на весь период нахождения в зоне боевых действий, снижается мировосприятие.

Ну, слух-то понятно, что садится, все-таки стреляют. Но при этом снижается и цветность. Я все окружающее видел, как с серо-черным фильтром. Правда, и так ярких цветов немного, но даже огонь какой-то с серым налетом. И кровь сразу бурая, а не алая, а ведь из артерий должна бить алая. И запахи все словно прибиты. Но можно объяснить: сам воняешь потом, опять же, гарь все время, мертвечина, что по первости своим «ароматом» кого угодно выворачивает. И тактильные ощущения снижены: ну, руки и морда все время грязные, остальное тоже не очень чистое под одеждой и бронетюфяком.

– Под чем? – переспросил Михаил.

– Бронежилет. Его нам здесь тоже вводить придется, но лучше прямо перед большой войной, – поправился немного смутившийся некстати вброшенным анахронизмом рассказчик. – Аналог тех кирас, что моряки-артиллеристы уже сейчас получают, только вместо тяжелой цельной и жесткой металлической пластины там более «умная» гибкая и многослойная конструкция, вдобавок более легкая.

А вообще, если спросить, что больше всего запомнилось и что одинаковое на войне и в двухтысячном, и в тысяча девятьсот четвертом, – это грязь. Непролазная, сплошная грязища. Летом – пополам с пылью, зимой – пополам со снегом. Может, это потому, что кругом, что в Чечне, что в Маньчжурии, все ж таки Россия. Но мне думается, что просто на войне всегда так. Вот поэтому я и люблю корабли. Тут по-любому чище…

– Простите, господа… – Дверь в салон неожиданно широко распахнулась, и заглянувший в нее Кирилл Владимирович, слегка запинаясь, проговорил: – Наш Степан Осипович пришел в сознание. У него в каюте там сейчас Всеволод Федорович. Он попросил вас немедленно прийти. Пойдемте же, скорее!

* * *

– Вот так, Всеволод Федорович, дорогой… Попало мне изрядно, как видите…

– Степан Осипович, слава богу, вы очнулись!

– Да уж… Про самочувствие только не спрашивайте. Неинтересно совсем. Как закончился бой?

– Победа полная.

– Это я еще застал… Кто… кто у нас под итоговый расчет? Подбитых всех притащили?

– Наши потери из броненосцев – «Севастополь», не смогли довести. Не выдержали у него переборки в носу. Но потери в людях минимальны. Когда в передние кочегарки фильтрация пошла, Иессен принял решение снимать экипаж.

– Правильно…

– Из больших кораблей погибли «Рюрик», «Витязь», «Баян» и «Память Корейца». На первых двух очень большие потери. На «Баяне» и «Корейце» примерно двадцать пять – тридцать пять процентов.

– Плохо… Как жаль… Ваши оба трофея, значит. Люди прекрасные. Царствие Небесное…

– И еще. «Новик» после торпедирования «Микасы» затонул от полученных в этой атаке снарядов и мины. Погиб, защищая транспорты, «Штандарт». Но Балка и Колчака спасли.

– Рейн? Трусов?

– Тоже живы.

– Славно… Влетит на орехи нам и Александру Михайловичу в Питере за яхточку…

– Ну, есть тут пара идеек по поводу новой, может, и обойдется.

– Кому еще крепко досталось?

– Интернировались в Вэйхайвэе «Ослябя», «Победа» и «Сисой». Еле дошли. Они даже до немцев вряд ли бы доползли, а потащили бы к нам – просто погубили бы корабли.

– Понятно… Кто из адмиралов и командиров погиб?

– Чухнин, Бойсман и Миклуха. Ранены: вы, Небогатов, Григорович, Трусов, Яковлев, Дабич, Андреев – серьезно. Игнациус, Васильев, Щенснович, Зацаренный, Эссен, Веницкий, Успенский, Колчак, Рейн и Балк – легко.

– Вечная память героям нашим… Крепко же, крепко воевал супостат… Вам, смотрю, тоже попадало?

– Череп не пробит, так что жить буду, Степан Осипович.

– Понятно… У него что?

– Броненосцы у него утоплены все, кроме «Хацусе» и «Фусо». Но они, как и наши трое, сейчас стоят у англичан. Думаю, всем предстоит интернирование. Из броненосных крейсеров смог уйти только «Идзумо». Кроме того, достоверно потоплены четыре бронепалубных. Убит Камимура. Сам Того, по слухам, тяжело ранен.

– Так никого и не взяли?

– Нет. И «Сикисима», и «Адзума» флаги не спустили. Бились японцы до конца, некоторых их моряков потом силой с воды поднимали. «Якумо» кингстоны открыл…

– В Вэйхайвэе все без склоки обошлось?

– Слава богу, пока да, Степан Осипович, надо британцам отдать должное.

– Ну что же… Прекрасно! Вторая Чесма, Всеволод Федорович!

– Или Синоп. Это уж как господа дипломаты теперь нам устроят…

– Лихо же вы с Григоровичем Того поймали! Лихо. На загляденье просто. Не ожидал от Ивана Константиновича такого, каюсь… Что теперь делать думаете?

– Сейчас идем во Владивосток. С нами «Орел» и «Потемкин». Их в док. Алексеев назначил совет по дальнейшему.

– Понятно… Когда планируете там быть?

– Завтра к вечеру, Степан Осипович.

– Будете настаивать на той нашей идее, по поводу визита вежливости?

– Само собой.

– Ясно… Ох… Водички бы… Спасибо… Вот что, Всеволод Федорович. Прошу тебя, выслушай меня очень внимательно. Мало ли…

А-а… Заходите, господа! Заходите. Да уж! И вам всем здравствовать. Спасибо, любезные мои, спасибо… Очень вы вовремя, однако… пришли… Видать, мало я грешил… Так вот, дорогие мои… Так вот, ежели вдруг я до Владивостока не доберусь… Погодите перебивать… Слушайте же… Ох…

Вот что… Прошу, передайте Евгению Ивановичу: комфлотом необходимо ставить Руднева. Если японцы в течение месяца не сдадутся, тогда всем флотом… боеспособными кораблями… Готовиться немедленно… И десант – гвардию к Токийскому заливу!

Батареи подавите. На скорострельные системы они заменить не могли пока. Да и нет их у них… Армстронговские только на флоте. Были… Медлить нам ни в коем случае нельзя. Темп, темп и еще раз темп! Чтоб не успели опомниться самураи, а главное, просвещенные мореплаватели не успели бы вмешаться или запугать наших в Питере…

Залив вы теперь возьмете. Как и чем – знаете. Сил более чем вполне. На том и закончим с ними. Возразить по-серьезному им трудно, если Василий Александрович форты взорвет…

Ох… Еще водички… Так… Предложение о мире сами им пошлите, МИД две недели сочинять только будет…

Нет времени. Нельзя тянуть! Что надо, Алексеев все знает. А то англичане поймут… поймут… Успеть надо! Успеть… надо… Дочуркам еще… Успеть…

– Степан Осипович! Да что вы, в самом деле! Вам еще Георгия второй степени получать, а то и первой! А вы… Степан Осипович?..

– Оставьте. Он опять в забытье впал, видите же. Температура скакнула. Перенервничал с вами… Ступайте же, господа. Дальше дело наше, врачебное. Степан Осипович все, что хотел, сказал. Даст бог, душу облегчил – может быть, и на поправку пойдет. Хотя не стану лукавить, дело-то очень серьезное. И пока прогнозов давать не возьмусь. Крови адмирал в бою потерял много…

Глава 1. Не кровавое воскресенье

Санкт-Петербург. 25 декабря 1904 года

– Итак, господа, я вижу, что здесь присутствуют все выбранные народом делегаты для вручения его императорскому величеству государю императору Николаю Александровичу верноподданнического адреса от рабочих города Санкт-Петербурга? – громко прозвучал под сводами хорошо поставленный командный голос дворцового коменданта.

По рядам собравшихся у подъезда Зимнего дворца выборных пробежал согласный гул. Действительно, здесь собрались все…

Когда многотысячная нестройная колонна празднично одетого разночинного работного люда, ведомая председателем Союза фабрично-заводских рабочих столицы (а по основной профессии – служителем культа) Георгием Аполлоновичем Гапоном, с портретами батюшки-царя, триколорами, иконами, церковными хоругвями и песнопениями с Адмиралтейского проспекта вступила на Дворцовую площадь, идущие увидели впереди, у дворца, монолитный строй из нескольких каре гвардейских гренадер и пехотинцев. На их трехлинейках тускло посверкивали длинные четырехгранные иглы примкнутых штыков.

Прямо позади них, вдоль самых стен Зимнего, на высоту половины окна первого этажа возвышались восемь длинных палаток или шатров из окрашенной черно-желтыми полосами плотной материи, судя по всему, для того, чтобы служивым было где погреться.

В глубине площади, по обе стороны от Александрийского столпа были видны две развернутые восьмиорудийные батареи трехдюймовок с построенной возле них прислугой. Сами пушки были зачехлены. Позади артиллеристов, замерев в седлах с палашами наголо, как золото-стальные изваяния, возвышались кирасиры и конногвардейцы. Только облачка пара из ноздрей их изредка фыркающих могучих коней издали отличали закованных в кирасы всадников от искусно отлитых и раскрашенных оловянных кавалеристов-солдатиков – голубой мечты детства любого мальчишки. Справа, из-под арки Генштаба, звонким эхом отдавался и разносился по площади цокот копыт неспокойных коней драгунских сотен, расположившихся там и на Морской.

Ранее кордоны солдат и кавалерии встречали и сопровождали колонны демонстрантов по пути, но проходу не препятствовали, скорее выполняли роль регулировщиков движения. Главной целью кавалерийских разъездов было направлять различные колонны так, чтобы они не сталкивались и не создавали давки. Об этом было объявлено заранее, в распространенном еще пять дней назад обращении губернатора столицы генерала Фуллона и начальника департамента полиции, поэтому к присутствию казаков и драгун рабочие относились со сдержанным пониманием.

Поскольку о готовящемся народном шествии к царю было известно за полторы недели, это обращение, составленное Дурново, недвусмысленно давало понять, что непосредственно к Зимнему шествие допущено не будет, а его участникам будет отведено определенное место на Дворцовой площади, ограниченное цепями полицейских и жандармов, где господа рабочие смогут спокойно дождаться выхода из дворца их депутации. Пятьдесят ее членов им самим надлежит выбрать. И они, от общего имени, не только лично вручат государю народный верноподданнический адрес, но и будут удостоены личной беседы с ним, дабы самодержец мог прояснить себе во всей полноте вопросы, будоражащие умы и сердца рабочих столицы настолько, что для их разрешения требуется срочное вмешательство монарха в военное время.

Для того же, чтобы пришедшие к государю люди не замерзли на зимнем ветру и морозе, ожидая возвращения своих представителей, на площади будет организована лотошная торговля с ценами вдвое ниже базарного дня, разложены костры и выставлены полевые кухни для подогрева чая. Кружки участникам шествия было рекомендовано принести с собой…

* * *

Как и в нашей с вами истории, поводом для массового возмущения и демонстрации оказалось увольнение нескольких нерадивых рабочих с Путиловского. Завод забастовал 15 декабря. Его поддержали еще на ряде предприятий – спасибо чайным Гапона и глашатаям радикальных партий, – а там дело дошло и до выдвижения политических требований к власти. Но по сравнению с нашей историей, в забастовке участвовало раза в два меньше пролетариата, поскольку шокирующих новостей, подобных известиям о Ляоянской катастрофе или сдаче «неприступного» Порт-Артура, имевших место у нас, с Дальнего Востока не приходило.

Однако развившие бешеную активность Гапон с его активом и агитаторы от РСДРП и партии эсеров, беззастенчиво передергивая факты, пытались представить рабочим русскую стойкость при Ляояне как поражение армий Гриппенберга, как прелюдию к неизбежному и скорому разгрому России на суше. Как и в нашей истории, в ход пошла и явная ложь о том, что царь-батюшка сам-де понимает, что во всех бедах страны виноваты его плохие министры, генералы, дворцовая камарилья, но самочинно он от них избавиться не может. И ждет для этого помощи от русского народа. И от рабочих столицы (!) прежде всего.

Правда, к этой лжи тут была и существенная добавка в виде пассажей о том, что нынешние плохие министры, генералы и придворные сферы виноваты в уходе из правительства самых честных, умных и преданных императору людей, которых нужно срочно вернуть и дать им власть, дабы навести порядок. «Свободная» пресса тоже подбросила ряд заводных статеек к сроку. Понятно, что уши лично господина Витте, поддерживающих его деятелей из банкирско-буржуазно-помещичьего круга с масонско-семитским душком, также как и их тактических, ситуативных союзников из либерально-интеллигентствующего «Союза освобождения» хронически обиженных на царя земцев (Львова, Долгорукова, Родичева, Петрункевича, Струве и иже с ними), позади Гапона и эсеро-эсдековских боевиков из-за сцены торчали явственно.

Что вполне понятно, кстати. В этот раз у Сергея Юльевича не было номинального поста в правительстве, позволявшего ему деятельно влиять на ситуацию. Не было во власти и главных проводников его воли в нашей исторической драме – Святополка-Мирского и Лопухина. Так что пришлось кукловоду-сценаристу нашего Кровавого воскресенья рисковать, идти ва-банк. Но при этом ослепленный самолюбованием Гапон, как и в нашей истории, не уразумел, что его гордыню и тщеславие втемную использует человек, чьи гордыня, тщеславие и жажда власти возвышаются над его, гапоновскими, по-малоросски наивными и мелкими хотелками-глупостями типа «была династия Романовых – придет династия Гапонов», как факел ростральной колонны над брусчаткой Васильевского острова…

Внесенный в адрес список требований, составленный эсерами и социал-демократами «от имени бастующих», от нашего мало чем отличался. Простодушным рабочим, как в нашей истории, зачитывалась на собраниях лишь их экономическая часть. Того, что добавленные к ней политические требования превращали юридически законный верноподданнический адрес в антигосударственную, уголовно наказуемую петицию в форме жесткого ультиматума, подавляющее большинство замороченных лукавой агитацией питерских пролетариев не могло осознать.

И пусть манифестантов, в сравнении с нашей историей, полицейские насчитали втрое меньше, около пятидесяти тысяч вместо ста сорока пяти, но взбудораженный гапоновцами и подогретый лозунгами их союзников-радикалов народ к царю все-таки пошел. Невзирая на мороз за двадцать и ледяной ветер с залива. Поскольку проблемы у рабочих реально были, и, несмотря на отчаянные потуги Вадика и Ко их смягчить, ситуация в обществе кардинально поменяться за столь короткий срок просто не могла.

Зато изменилась реакция властей. Если в нашем мире Николай, по совету дядюшек Владимира, Алексея и Николаши, просто сбежал с семьей из столицы, приказав навести порядок, и даже не рассматривал возможность встречи с подателями петиции[3], то сейчас… Еще до того, как «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» Гапона и Петербургский комитет РСДРП начали широко распространять в прокламациях известие о готовящейся манифестации, в «Ведомостях» от 17 декабря вышли сразу два царских указа.

В первом, посвященном долгожданному приходу в Порт-Артур эскадр Чухнина и Руднева и отбитию японской армии от крепости к Цзиньчжоускому перешейку Гвардейским экспедиционным корпусом и войсками гарнизона, было подробно перечислено, кто и чем награждается в связи с этими выдающимися успехами.

Во втором указе декларировалось желание царя лично принять верноподданнический адрес у депутации рабочих столицы в порядке, определенном городскими и полицейскими властями. Вышедшее позже обращение Фуллона и Дурново этот порядок конкретизировало. Были пунктуально и доходчиво расписаны задачи полиции, жандармов и гвардии на случай нарушения этого порядка, чтобы ни у кого из участников будущей манифестации не оставалось сомнений в том, что ситуация властью контролируется. Причем жестко.

И хотя в обращении градоначальника и главного полицейского страны черным по белому было написано, что царь примет депутацию во дворце, а не выйдет лично к народу, чего яростно требовал в своих речах и выступлениях Гапон, несколько групп заговорщиков, готовившихся воспользоваться благоприятным моментом и устроить главное политическое убийство России наступившего двадцатого века, а до кучи и грандиозную кровопролитную политическую провокацию, до поры до времени были довольны ходом событий. Сорок семь тысяч потенциальных жертв «кровавой тирании самодержавия» послушно шли на убой.

Если вдруг «осчастлививший» всех «сильных, думающих и ответственных державников» недееспособным наследником-гемофиликом безвольный царек не пойдет на конституцию с парламентом и ответственным перед ним правительством с гениальным Витте во главе, естественно, за это его необходимо грохнуть. А неизбежный после цареубийства массовый расстрел перед дворцом статистов-пролетариев «от имени деспотов Романовых» замутит в стране революцию. С тем же итоговым результатом, хотя путь к нему и будет более долгим и кровавым.

Эсеровские и эсдековские боевики и провокаторы, распределенные по колоннам демонстрантов небольшими группами, имели при себе все необходимое: от припрятанных красных флагов и транспарантов с приличествующими моменту лозунгами до ручных бомб, пистолетов и револьверов. На чьи деньги многое из этого оружия было приобретено, их не интересовало от слова совсем. Идейный радикализм в массе своей чужд глубоких размышлений и поиска причинно-следственных связей. Поэтому заграничные заказчики русской смуты, оставаясь в тени, могли делать ставки, не опасаясь возмездия. Пока…

* * *

Небольшая толпа нервно перетаптывающихся и настороженно зыркающих по сторонам выборных кучковалась в гардеробе Зимнего, где им, к глубочайшему изумлению, предложили сдать верхнюю одежду. На робко заданный кем-то вполголоса вопрос «А это еще зачем?» встречающим депутацию морским офицером был дан ошеломляющий ответ:

– Господа, вы что, прямо в тулупах и рукавицах с государем чаи собираетесь распивать?

– Ка… как… какой такой чай? – отчего-то заикаясь, спросил координатор ЦК партии социалистов-революционеров Петр Рутенберг[4], с дальним прицелом обхаживавший Гапона почти полтора года и потому, естественно, оказавшийся среди выборных.

В отличие от большинства делегатов, Рутенберг в ходе подготовки к покушению на царя постарался разузнать как можно больше о его привычках. Он знал, что чаепитие для Николая – почти что священнодействие, на которое кроме членов семьи обычно допускались пять-шесть избранных, особо близких к нему людей. Но потенциальный цареубийца не был в курсе того, какого красноречия и скольких испорченных нервов стоило Вадиму и Ольге убедить самодержца принять именно такой формат предстоящего мероприятия.

– Ну, не за водкой же с селедкой обсуждать судьбы России. Мы с вами не в трактире на Нарвской стороне[5], – пристально взглянув в глаза Рутенбергу, произнес давешний морской доктор, в котором тот узнал широко известного с недавних пор царского военно-морского секретаря Банщикова. – Прошу, господа, всех сдавших верхнюю одежду в гардероб по одному пройти вон под той аркой… Да-да! Под той, с иконой наверху.

– А что это за образ замечательный такой, что-то я его не припоминаю? Канон не старинный… – заинтересовался иконой, установленной над увитой цветными лентами и зеленью аркой Гапон, который был не только политическим авантюристом и нештатным полицейским осведомителем, но еще и штатным батюшкой.

– Образ этот, господа, новообретенный. Пресвятая Дева Порт-Артурская. Перед вами список с иконы, что привез с собой в крепость великий князь Михаил Александрович. В Синоде говорят, это особая икона-охранительница. Порт-Артур наш под Покровом сохранила, а сегодня, может статься, поможет от всей России-матушки отвести беду, – пришла на помощь Вадику, не владеющему вопросами иконографии, его ненаглядная, неожиданное появление которой в белом воздушном платье сразу отвлекло внимание гостей от странной арки: не каждый день простой рабочий видит рядом с собой сестру императора. – А времена нынче настали суровые, никакими предосторожностями пренебрегать нельзя.

В отличие от безбожника в прошлом (или в будущем, что вообще-то логичнее), да и в настоящем не вполне пришедшего к вере Вадика, Ольга Александровна в Бога верила. Хоть и без лишней истовости, но глубоко и всерьез. И в ее устах слова об иконе прозвучали вполне естественно.

Когда она предложила установить на арке металлодетектора чудотворный образ, Вадик поначалу было взбеленился. Но аргументация умной женщины, умеющей находить нужные слова и тон в общении со своим мужчиной, естественно, возобладала.

– Кстати, о временах… Господа, попрошу внимания! Небольшое объявление. Всякий, кто попытается пронести любое оружие на встречу с его величеством, будет убит на месте, – вернул себе контроль над ситуацией и внимание отвлеченных явлением «ангела господня» депутатов Вадик. – Уж не обессудьте, но у нас в разгаре война-с, и японские агенты-шпионы могут воспользоваться моментом для обезглавливания державы.

Так что если кто по глупости что из оружия притащил, сдайте в гардероб. Потом вам все вернут в лучшем виде. Заодно и все металлическое тяжелее нательного креста тоже туда же, а то у нас на «Варяге» был случай: два матроса повздорили, и один в другого кружкой запустил железной. Ну, казалось бы, делов-то? Так не удалось мне откачать потом беднягу, в висок попало… В итоге одному – морские похороны, другому – трибунал и штрафные роты. Поэтому крупные металлические предметы в присутствии его величества тоже не допускаются, прошу извинить, господа. Сдайте это добро, после аудиенции все заберете…

Ну, с Богом, перекрестясь, кто православный, по одному через арку скоренько марш-марш, господа. У нашего государя императора Николая Александровича довольно дел, давайте не будем его задерживать сверх необходимого. Пока вы раздеваетесь и формальности проходите, государь как раз текст вашего адреса дочитает, чтобы потом времени на это уже не терять…

Медленно, по одному проходя под аркой, депутаты направлялись в соседнюю залу. При проходе пятого выборного вдруг раздался резкий и противный зуммер, а оклад и старой иконы полыхнули отраженным от сусального золота светом. Только теперь Вадим обратил внимание, что его суженая сподобилась установить икону прямо за лампой, которая загоралась, если металлоискатель что-то чуял…

* * *

– Это что? – с испугом пробормотал здоровенный парень, испуганно крестясь в сторону «ожившего» образа.

– Так, братец, старец один сказывал, что икона предупреждает о ком-то, замыслившем недоброе по отношению к государю всея Руси, – задумчиво проговорил Вадик. – Но ты не переживай, икона новообретенная, может, и ошибается еще, кто ее знает? Отойди пока в сторонку, вон в тот уголок.

Пока неизвестно откуда материализовавшийся казак конвоя его величества вел оторопевшего мужика в дальний угол залы, некоторые из выборных провожали его тяжелыми, недобрыми взглядами. Но вскоре такая же участь постигла еще пятерых участников встречи, причем в их числе, к ужасу Рутенберга, оказался и второй из готовивших покушение эсеров, у которого за голенищем сапога был припрятан маленький дамский браунинг. Неужели эта раскрашеная доска работает, черт бы ее побрал?! Не может быть! Сам Пинхас пока был в числе последних троих, ожидающих своей очереди к арке. Решив не рисковать, он тихонько подошел к руководившему процедурой Банщикову.

– Видите ли, господин офицер, я правоверный иудей Пинхас Рутенберг. И мне никак нельзя проходить под символом чуждой для меня веры. Можно мне избежать сей процедуры по религиозным соображениям?

– Мне очень жаль, но нет. – Мягкость и обходительность доктора куда-то вмиг исчезли. – Если помните, когда русские православные князья приезжали в орду, им приходилось проходить «меж двух огней». Проходя между кострами, они, по языческим верованиям, показывали, что у них нет дурных намерений. И ничего, проходили как миленькие, не морщились. Вот и вы, любезный, в чужой монастырь со своим уставом не лезьте. Коль пришли к православному императору, так извольте пройти под иконой. Хотя из уважения к вашим верованиям я вам могу предложить один вариант: вы проходите в соседнюю комнату и в присутствии двух казаков раздеваетесь до наготы. Это же предстоит и всем тем, на кого указала Пресвятая Мария.

– Что? Обыск?! Товарищи, это же произвол! – попробовал разыграть последний козырь Рутенберг. – Мы, представители трудового народа, пришли требовать от…

По знаку Вадика стоящий рядом казак резко ударил провокатора под дых, не дав тому договорить. Еще до того, как рабочие поняли, что одного из депутатов только что цинично «оскорбили действием» (в просторечии – побили), Вадик с казаком сноровисто обыскали упавшего Пинхаса. И не успел еще под сводами Зимнего раздаться крик «Наших бьют, товарищи!» его напарника эсера, ожидающего своей очереди на досмотр, как Вадик вытряхнул из-за пазухи Рутенберга браунинг. Кричавшего моментально сбили с ног и тут же обыскали. Перед глазами собравшихся немедленно появился второй браунинг, близнец первого…

– Итак, с этими представителями «трудового» народа все ясно. Теперь вам, господа рабочие, стало понятно, зачем была устроена вся эта история с вручением царю вашей петиции лично в руки?

Неожиданно один из рабочих, старый мастеровой, явно не один год тянувший лямку на Путиловском и давно и прочно занявший свое место в рядах рабочей аристократии, рухнул на колени. Он стал истово креститься в сторону иконы. Сначала неуверенно, но потом все более искренне его примеру последовали и остальные члены депутации.

Тем временем у остальных пяти, не прошедших «святой тест», были изъяты еще один револьвер, связка ключей, кастет, два портсигара и кучка мелкого металлического хлама. Отделив агнцев от козлищ, Вадик вернулся к своим обязанностям «распорядителя бала».

– Господа! Товарищи рабочие, я вынужден перед вами извиниться. – Далее последовало несколько сбивчивое и путаное объяснение: – Обнаружение затесавшихся среди вас негодяев – заслуга не чудотворной иконы, а новейшего прибора – металлоискателя. Арка, через которую вы все вынуждены были пройти, его главная часть. А икона… Она нужна была более для отвлечения внимания злодеев. Просто объяви мы о металлоискателе, они выбросили бы пистолеты в толпе или начали бы стрелять направо и налево. Да и мы тогда, не зная, кто именно из депутации хочет убить государя, вынуждены были бы обыскивать вас всех. А если кого из вас застрелили бы эти вот гады, все потом обвиняли бы в том «кровавое самодержавие». Но государь император и сам давно хочет встретиться с истинными представителями трудового народа (святая ложь…), и ничто не сможет его остановить в его стремлении!

– Чай, поди, мы не совсем идиоты, господин дохтур, – раздался голос того самого старого мастера, – сам гальванером[6] на Путиловском и догадался о вашей машинке, как только провода разглядел, что арку обвивают. Чудотворной иконе они ни к чему, это верно. Только молод ты еще, дохтур, уж прости меня, старика, судить, в чем промысел Божий…

– Не нам, простым смертным, дано судить о промыслах Его, – пришла на помощь работяге, явно запутавшемуся в непривычных для него длинных словах, великая княгиня. – Он ведь способен действовать не только через гудящую и светящуюся икону. Он может, дабы не смущать умы чудом Божьим, просто послать гениального изобретателя именно туда и тогда, когда нужно. Чтобы тот изобрел этот металлонаходитель именно перед покушением на помазанника Божьего. Это как в притче о набожной женщине, которая при наводнении три раза отказывалась садиться в лодку, все ждала, что Бог ее спасет. Когда же утонула, душа ее пришла к Господу и спросила: «Отчего же Ты мне не помог?» И что Он ей ответил?

– А кто тебе, дура, три раза лодку посылал? – ответил тот самый путиловский мастер и сразу же поправился: – Простите, ваше императорское высочество, старика…

– Отчего же, за исключением лишнего бранного слова вы совершенно правы, – неожиданно весело ответила Ольга. – Ну а теперь пройдемте, господа, а то государь уже заждался.

– Вы хотите сказать, что после всего, что тут случилось, после раскрытой попытки покушения на его императорское величество, – запинаясь, выдавил из себя бледный как мел организатор шествия, – государь захочет встретиться с нами? И нас всех сейчас не арестуют?

– По поводу вас лично не уверен, – отрезал Вадик, которому моложавый политикан-священнослужитель был совершенно не симпатичен. – Вам я бы порекомендовал готовиться объясняться с вашим начальством в охранном отделении по поводу того, что вы, гражданин Гапон, фактически организовали шествие, под прикрытием которого к царю едва не подкрались убийцы. А что будет с вами дальше… Это не мне решать.

Раскрыв истинного «работодателя» Гапона, Вадик забил первый гвоздь в крышку гроба его карьеры «вождя народных масс». После чего со спокойной совестью передал бразды правления разворачивающегося в Зимнем невиданного доселе действа дворцовому коменданту, гофмейстеру и иже с ними. Его первый пункт в сегодняшней программе был выполнен на отлично. Разрыв шаблона у большинства рабочих депутатов, увидевших воочию браунинги эсеровских боевиков и уже примеривших на себя виртуальные нерченские кандалы соучастников едва не свершившегося цареубийства, явно читался на их лицах. Значит, пришло время для появления на подмостках главного актера…

– Господ выборных прошу следовать за нами! Его величество примет вас для беседы о ваших проблемах и во многом справедливых просьбах и пожеланиях.

* * *

Государь и самодержец всея Великия и Малыя Руси давал аудиенцию пролетарской депутации в Малом тронном зале. Царь, с непокрытой головой, в мундире капитана 1-го ранга российского флота, неподвижно, будто каменное изваяние, восседал на троне те бесконечные две-три минуты, пока господ рабочих заводили в зал и выстраивали перед императором в некое подобие ровной шеренги. При этом одни нестройно кланялись, другие суетливо крестились. Гапон, судя по всему, совершенно растерявшийся, не выказывая никакого норова, будто растворился среди остальных членов депутации. Кроме них в зал допустили нескольких журналистов и фотографа.

Наконец, после того как рабочие сами выпихнули вожака-пастыря на середину своего пестрого подобия строя, император встал. Сверкнул магний у фотографа, когда вошедшие, как один человек, без всякого сговора и понукания, склонились перед своим государем в поясном поклоне. Не стал исключением и Гапон…

– Господа выборные, итак, вы здесь. Перед нами. И ваш государь не убит «сей минут, сей секунд», как бы кому-то из присутствующих под этими сводами этого ни хотелось. – Царь говорил спокойно, негромко, словно куда-то в дальнюю даль, бесстрастно глядя перед собой, прямо сквозь потемневшего лицом, как будто уменьшившегося ростом Гапона. – Желаем и вам всем жить и здравствовать…

Николай выдержал короткую паузу, после чего в абсолютной тишине продолжил:

– Вы просили нас о встрече, дабы искать защиты и утешения в ваших бедах и горестях. Голос ваш был нами услышан. Вы даже взяли на себя труды предложить нам, как именно мы должны вам помочь, изложив сие в верноподданническом адресе. Документ оный нами прочитан со всем возможным вниманием. Мы находим многие жалобы ваши справедливыми, а помыслы и просьбы – честными. Посему, выражая вам наше монаршье благоволение, мы нашли возможным суждения и решения наши по каждой из забот, вас одолевающих, сегодня вам изложить.

Царь величественно опустился на трон, легким кивком отпуская подданных. Аудиенция была закончена – официальная. Но главное действо было впереди.

* * *

В одной из гостиных дворца непривычно булькали три двухведерных самовара. Но не успели выборные разобраться с местами у поставленных буквой «П» столов, как перед ними вновь появился государь. Во взгляде самодержца Вадику было заметно отражение яростно бурливших эмоций: Николаю только что во всех подробностях доложили о предотвращенном покушении. Согласитесь, одно дело слышать от Плеве, Дурново, Банщикова и остальных, что его кто-то настолько не любит, что намеревается убить, и совсем другое – подержать в своей руке браунинг, из которого в тебя могли десять минут назад всадить всю обойму.

Для депутатов буря чувств, промелькнувшая на лице Николая, и сменившее ее суровое, решительное выражение его глаз означали несгибаемую волю и решимость принять народную петицию, несмотря на все происки врагов народа (Вадик не удержался и ввернул это выражение еще при обыске Рутенберга). Тихий одобрительный гул, пронесшийся по рядам выборных, был услышан, укрепив уверенность царя в правильности спланированных действий: сорванное покушение добавило козырей, и проработанная совместно с Банщиковым, Дурново и Победоносцевым канва разговора вполне соответствовала моменту.

– Ну что ж, господа. Оставим формальности этикета, будем говорить свободно. Вам так будет проще, я полагаю… Еще два дня назад, как того и добивался приведший вас честный отче Георгий, я собирался встретить всех, идущих ко мне со своими бедами, внизу, перед дворцом. На площади даже помост начали строить. Однако меня отговорили, поскольку вместо трибуны он мог стать для меня эшафотом. Отговорили знающие люди, поскольку в большом стечении народа могли оказаться предатели, иуды, которые за японские «тридцать сребреников» попытались бы стрелять в русского царя, метнуть бомбу или начать палить в солдат, дабы развязать кровопролитие. И я, скрепя сердце, решил принять вас в зале, куда, к сожалению, все пришедшие вместиться не смогли.

Почему именно предатели и иуды? Потому что спровоцировать бойню и беспорядки в столице, обезглавить руководство державы в тот самый час, когда Отечество ведет тяжелую, навязанную ему войну, способны либо предатели, либо прямые агенты внешнего врага. Тем более в момент, когда дела в войне у этого врага стали идти откровенно плохо. Ох, как плохо! Хуже некуда…

Почему бойню? Неужели вы способны вообразить, что гвардейцы молча взирали бы на покушение? Погибли бы тысячи человек, еще больше осиротели бы и овдовели, ни в чем не повинных в абсолютном своем большинстве! Скажите нам всем сейчас, отче Георгий, вы этого желали?.. Говорите! Мы вас спрашиваем!

– В-ваше величество, – вскочив со своего места, прерывающимся голосом начал Гапон, руки его нервно тряслись, – Господь с вами! Ни сном ни духом… Исключительно вела меня мука душевная за бедственное положение всего работного люда. И требования наши…

– О возможных последствиях площадного цареубийства для этого самого люда, паствы вашей, вы, милостивый государь, будучи душепопечителем, не задумывались?

– Но… Нет… Этого не могло случиться, я бы не позволил… Я бы…

– Или же человек, приведший сегодня к царю десятки тысяч людей, столь… неумен, или я ничего не понимаю в людях, когда они нам лгут. А о последствиях для себя, для собственной вашей души вы хоть задумывались? Думали о том, что кровь сотен невинно убиенных падет на вас? Как бы вы стали ее отмаливать? Задумывались ли вы об этом?..

Царь взял паузу. Гапон стоял столбом. В зале воцарилась ватная, абсолютная тишина…

– Нет, любезный. Вы не задумывались… Ни об этих людях, ни о тех, кто сейчас проливает кровь на востоке, ни о стране. Вас обуревала гордыня, Григорий Аполлонович! Жажда величия и успеха. И злата. Многим вы задурили головы со своими «Собраниями»… Только никому из господ рабочих не поведали, что ближняя цель там у вас была куда прозаичнее – лавочки торговые пооткрывать для членов «Собраний» ваших. При заводах и мануфактурах, при районных отделениях, вроде рознично-торговой монополии. Чтоб ваша паства только у вас еду и мануфактуру покупала! А потом как вы думали всех этих людей использовать? Не помочь же им создать реальные профсоюзы, как хотел и предлагал вам в свое время Сергей Васильевич Зубатов?

Что вдруг смутились? А?.. Жаль, поздно я все это узнал, не писал бы вам год назад хвалебного отношения. Я ведь тоже поверил сначала, что вы искренне рабочим помогаете, не о себе, а об их интересах радеете… Вы понимаете, что, дописав в этот адрес дерзкие политические требования, уже поставили себя вне закона? Но себя ладно. Вы-то знали все. А вот на собраниях большинству из стоящих сейчас на Дворцовой ни про конституцию, ни про ответственное министерство вы ничего не говорили.

Почему так получается, что пришел народ к самодержцу чуть ли не отречения от него требовать, а сам-то народ об этом ничего и не знал? Не знали люди, что они все по закону – кандальники, если их именем такие требования покрыли. Так что кто и почему людям лгал, мы еще разбираться будем.

Общество с последними словами царя встревоженно загудело, что заставило Николая говорить громче:

– Адрес ваш я тщательно изучил. С вами, господа выборные, мы сейчас его подробно обсудим, разберем по пунктам, ибо многое, о чем там говорится, я действительно готов принять незамедлительно. Хотя, конечно, не все…

Царь жестом попросил спокойствия. Выборные настороженно затихли.

– А вы, сударь… – каким-то вдруг усталым и тихим голосом проговорил император, брезгливо взглянув на раздавленного, сдувшегося Гапона, – ступайте уже отсюда, Георгий Аполлонович. Вы падший грешник, а не пастырь Божий, милостивый государь. И обманщик. Но не меня вы обманули, а тех, кого вели сами знаете на что. А этот грех не чета мерзости, вами три года назад совершенной, еще горше… Уходите…

– Но, ваше величество! Ведь я же предводите…

– Иди, иди отседа! Ступай уже, «предводитель»! Или не слыхал: царь велел! – зашумели с разных сторон. – На убой вел! Ирод окаянный…

– Тогда мы тоже уходим…

За столами возникло движение, и несколько приверженцев из ближнего круга Гапона также поднялись со своих мест.

– Что же, господа, ежели судьба ваших предложений, которые для вас «дороже самой жизни» (так ведь в петиции сей написано) вас, оказывается, вовсе и не интересует, не намерен дольше задерживать. Пропустить их!

Гапон и его товарищи-телохранители двинулись к дверям. Перед выходом у Гапона еще хватило такта молча поклониться царю. Гвардейцы охраны расступились, и через мгновение двери с глухим стуком сомкнулись за спинами ушедших.

«Николай-то сегодня просто великолепен, вот что значит для разминки посмотреть смерти в глаза, – улыбнулся Вадик. – С карьерой политика-авантюриста в рясе кончено…»

Георгия Аполлоновича и иже с ним повязали внизу, при входе в гардеробную. Причем было сделано это столь быстро и профессионально, что никто и пискнуть не успел. Теперь в подвале дворца под надежным конвоем им пришлось дожидаться окончания мероприятия, терзаясь в мрачных догадках о своем будущем и затравленно костеря спецвыпуск газеты «Ведомости», который в количестве пятидесяти пяти тысяч экземпляров как раз в это время раздавался людям на Дворцовой. В нем кроме передовицы о победах русского оружия и скором поражении Японии на трех страницах по косточкам разбирался провокационный смысл их адреса-ультиматума и был расписан весь тайный, кровавый сценарий гапоновского шествия.

К трем часам дня у Зимнего оставалось не более двенадцати тысяч манифестантов. Но позволять Гапону начать мутить их до выхода к народу выборных Вадик не собирался, как и арестовывать мерзавца, на чем пытался настоять Плеве. Царь с Дурново рассудили, что это преждевременно: хотелось понять, к кому он побежит жалиться…

* * *

– Несмотря на то что вашим походом ко мне попытались воспользоваться мерзавцы, готовые любым образом помешать усилению нашей России, я готов, господа выборные, вполне откровенно обсудить все ваши вопросы. Откровенности и честности жду и от вас.

– Как же теперь-то, после этого всего… Неужто вы нам верите еще, ваше величество? – подал из-за стола голос пожилой, прилично одетый рабочий, явно из пролетарской аристократии, из тех, кто за свою квалификацию и опыт получали рублей сто пятьдесят – двести в месяц.

– Те, кому я не верю, нашу гостиную покинули. А негодяи-террористы в нее, слава Богу, даже не вошли… Вы думаете, господа рабочие, это они хотели в меня выстрелить? Нет, они целились не в Николая Второго, они метили в Россию. А с нею и в каждого из вас. Вместо того чтобы кропотливо, долго и упорно работать, строя и перестраивая нашу страну для будущего наших детей, они хотят все разом сломать. До основания. Зачем? Вот кому из вас, обычных русских людей, придет в голову сначала сжечь старую хату, а потом уже думать, как и где строить новую?

Нет и не может быть простых путей в обустройстве такой обширной страны, как наша. Смерть царя ничего, кроме смуты и ответной жестокости, не породила бы. Да, я понимаю, пришло время многое менять в России. Но полностью сносить дом, в котором мы все живем, не представляя толком, что именно мы попытаемся построить вместо него… Этого я понять не могу! Вряд ли такое нужно тем, кто давно живет в этом доме, по праву им владея…

– Проклятые жиды! Оне это все мутят… – полушепотом, но с явно различимой ненавистью в голосе донеслось со стороны стола, где сидели депутаты, в которых невооруженным взглядом легко узнавались приехавшие в Питер на заработки крестьяне.

– Кто это сказал? – От неожиданности Николай даже повысил голос, ведь Вадик угадал с «репликой из зала» практически дословно, и у него был заранее готов ответ. – Вы и в самом деле думаете, что если из покушавшихся один иудей, а второй – литвин, это как-то бросает тень на всех евреев в России? Или на всех инородцев и иноверцев?

Простым евреям живется ничуть не лучше, чем русским хлебопашцам и рабочим. Не надо путать банкиров, заводчиков, купцов и хлеботорговцев, которые наживают миллионы на труде простого крестьянина и рабочего, с вашими соседями – евреями бедными, которые обычно страдают при погромах, вызванных жадностью и беспринципностью евреев богатых. У них кроме веры ничего общего нет, а во время погромов, кстати, именно истинные виновные народного недовольства ничуть не затрагиваются. У них-то и охрана хорошая, и живут они зачастую вообще не в России. Ну и к тому же негодяев и нечистых на руку фабрикантов, купцов, помещиков и управляющих хватает и среди православных. Сами ли не знаете?

Собравшиеся одобрительно загудели…

– Или вы думаете, что мало сейчас поляков, финнов, жителей Прибалтики, Кавказа или наших азиатских окраин с оружием в руках в нашей армии и на флоте сражаются за Россию в далекой Маньчжурии или в Порт-Артуре? А известно ли вам, что во многом благодаря разворотливости, хватке и патриотизму купца первой гильдии Гинсбурга наш флот обязан столь стремительным и неожиданным переходом с Балтики в Тихий океан, спутавшим японцам все карты?

Пора нам понять: нет плохих народов, есть только плохие люди! А еще есть серость и необразованность, элементарная лень и тупость, которую так просто прятать под лозунгом: мы главнее, наша вера истинная, а все остальные – люди второго сорта. Хватит, господа рабочие! С этой темной отсталостью пора кончать. В ней корень многих наших бед и повод для разных спекуляций внешних врагов России.

По моему указанию сейчас лучшие умы страны завершают разработку десятилетней программы по резкому повышению уровня образования и культуры каждого жителя империи. Львиная доля затрат при этом ляжет на плечи казны. Нам нужна всеобщая грамотность, нам нужно всеобщее обучение минимум в рамках шести классов школы на первом этапе реформы образования и восьми классов впоследствии. И обучение это будет бесплатным для народа!