Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Большой роман
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, — примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам — когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества. Юкио Мисима (1925–1970) — звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс — первое в Японии дело о писательской свободе слова — Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр. Впервые на русском!
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 221
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Yukio Mishima
UTAGE NO ATO
Copyright © The Heirs of Yukio Mishima, 1960
All rights reserved
Перевод с японского Елены Струговой
Оформление обложки Вадима Пожидаева
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Мисима Ю.
После банкета : роман / Юкио Мисима ; пер. с яп. Е. Струговой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2023. — (Большой роман).
ISBN 978-5-389-24276-0
16+
Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, — примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам — когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества.
Юкио Мисима (1925–1970) — звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс — первое в Японии дело о писательской свободе слова — Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр.
Впервые на русском!
© Е. В. Стругова, перевод, 2023
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023Издательство Иностранка®
Глава первая
Место действия — «Сэцугоан»
«Сэцугоан» — поистине уединенная обитель — находилась на изрытом природой холме, неподалеку от реки Коисигавы, и счастливо избежала разрушений во время войны. Изукрашенные каменные ворота, перенесенные от какого-то известного храма Киото вместе со знаменитым садом Кобори Энсю [1] площадью три тысячи цубо [2], и парадный вход, и зал для приема, которые переместили сюда в исконном виде из древнего храма в Наре [3], и построенный позже Большой зал — ничего не пострадало.
После войны, в разгар шума вокруг налога на имущество, обитель «Сэцугоан» из рук первоначального владельца, чудаковатого предпринимателя, перешла в руки энергичной, красивой хозяйки и мгновенно превратилась в модный ресторан.
Хозяйку звали Фукудзава Кадзу. Ее пышная, соблазнительная фигура таила в себе прелесть сельской природы, кипучую силу и страсть. Человек со сложными движениями души стеснялся показать Кадзу собственную сложность, человек со слабым темпераментом, глядя на эту женщину, не понимал: вдохновляет она его или же подавляет. Волей небес наделенная мужской решительностью и по-женски нерасчетливым темпераментом, она могла пойти значительно дальше мужчины.
При легком характере Кадзу ее несгибаемое «я» было облечено в простую, красивую форму. С юности она предпочитала любить сама, нежели быть любимой. Прелестная сельская наивность скрывала некие попытки навязать свое мнение, а всякие злостные намерения окружавших ее людей воспитали беспредельно открытую душу.
У Кадзу давно в друзьях ходили мужчины, с которыми она не состояла в любовных отношениях. Закулисный политик Консервативной партии Нагаяма Гэнки был скорее новым другом, он любил Кадзу, которая была моложе его на целых двадцать лет, как младшую сестру.
— Она редкая, потрясающая женщина, — всегда говорил он. — Она способна на великие свершения. Скажите ей: «Встряхни Японию!» — она и это сможет сделать. Черты, которые у мужчин считаются безрассудными, у женщин чаще называют проявлением кипучей деятельности. Если появится мужчина, который вызовет у нее подлинную страсть, — вот тогда эта женщина взорвется.
Кадзу, услышав от кого-то сказанные Гэнки слова, не огорчилась, но, встретившись с ним лицом к лицу, заметила:
— Вы, господин Нагаяма, не можете вызвать у меня страсть. Даже если самоуверенно пойдете в атаку, со мной у вас ничего не получится. Человека вы разглядеть способны, но ухаживать не умеете.
— Я и не собирался за тобой ухаживать. Начни я за тобой ухаживать, мне конец, — язвительно отозвался старый политик.
По мере того как ресторан «Сэцугоан» становился модным заведением, росли и расходы на содержание огромного сада. Прямо на юг от кабинетов банкетного зала находился пруд Тацуми — в застольях, связанных с любованием луной, он становился важным элементом садового пейзажа. Двор окружали старые величественные деревья, какие редко увидишь в Токио. Торжественно возносили свои вершины сосны, каштаны, железное дерево, каштанник, меж ними проглядывало голубое небо, не испорченное ликами городской архитектуры. На широко раскинувшихся ветвях сосен надолго поселилась пара коршунов. Множество разных птиц порой навещало этот сад, и в сезон расставаний и перелетов тут стоял ни с чем не сравнимый, невообразимый гомон пернатых, слетавшихся на обширные газоны клевать букашек и плоды павловнии.
Каждое утро Кадзу обходила сад и делала садовнику замечания по поводу ухода. Одни были нужными, другие — бесполезными. Просто давать эти советы стало частью планов на день и составляющей прекрасного настроения. Потому опытный садовник не противился и не возражал.
Вот Кадзу обходит сад. Это своего рода абсолютное наслаждение полным одиночеством, случай погрузиться в размышления. Целый день она, почти не переставая, разговаривает, поет, не остается одна, и, хотя она и привыкла принимать гостей, это утомляет. А утренняя прогулка свидетельствует о спокойствии души, в которой уже не возникает желания отдаться страсти.
«Любовь больше не нарушит мою жизнь». Кадзу упивалась убежденностью в этом, глядя, как торжествующий солнечный свет струится меж окутанными дымкой деревьями, заставляет чýдно сверкать зеленый мох на дорожке. Прошло немало времени с тех пор, как она рассталась со страстями. И последняя любовь теперь — далекое воспоминание, и сама она обрела твердую уверенность в том, что ей не грозят опасные чувства.
Эти утренние прогулки наполняла поэзия, лиричность. Кадзу разменяла шестой десяток, но, наблюдая картину, где ухоженная женщина, сохранившая прекрасную кожу и сияющий взгляд, бесцельно бродит утром по огромному саду, любой, несомненно, будет поражен в самое сердце и станет ждать некоего повествования. Однако сама Кадзу лучше других знала, что история закончена, поэзия мертва. Конечно, она чувствовала в себе недюжинную силу. И в то же время понимала, что теперь эта сила сгибает, управляет ею и что путы ее не сбросить и не убежать.
Великолепный сад и недвижимость, банковские вклады и ценные бумаги, всесильные и великодушные клиенты из политических и финансовых кругов и их деятельность обеспечивали ее старость. Достигнув такого положения, можно не беспокоиться о том, что тебя ненавидят или о тебе судачат за спиной. Прочно укоренившись в этом обществе, всеми уважаемая, она, полностью посвятив себя утонченным хобби, постепенно подготовит преемника, сможет комфортно провести остаток жизни в путешествиях и отовсюду станет рассылать поздравления и подарки знакомым.
С такими мыслями Кадзу, находившись, села на скамью из тех, что располагались вблизи садовых ворот, и устремила взгляд на зеленый мох в глубине сада, у чайного домика. Она смотрела на поток лучей утреннего солнца и спустившуюся на землю птицу.
Тут совсем не слышно автомобильных клаксонов и грохота электричек. Мир застывает картиной на свитке.
Почему некогда ярко полыхавшие чувства бесследно исчезают? Кадзу не понимала причин. Не понимала, куда уходит то, что наполняло все существо. Общепринятое мнение, что человек достигает зрелости, обретая разнообразный опыт, не находило отклика в ее душе. По ее мнению, человек — подземная сточная канава, куда просто стекает все; он лишь мощенная булыжником мостовая на перекрестке, где машины оставили следы колес. Гниют отбросы в сточных канавах, стираются камни мостовой. Но ведь и тут шумел однажды праздничный перекресток.
Кадзу давно перестала совершать безрассудные поступки. Все в ней, как вид этого утреннего сада, было прозрачно, все имело ясные контуры, в ее мире не существовало неопределенностей. Казалось, она проникает в любые тайные помыслы. И что странно, это не все. Услышав, что человек ради выгоды обманул друга, Кадзу полагала это естественным. Узнав, что кто-то, увлекшись женщиной, потерпел неудачу в делах, считала это вполне обычным. Она была уверена, что подобное ее не коснется.
Если люди обращались к ней за советом по поводу любовной интрижки или отношений, Кадзу сразу давала ценные указания. Психологию человека она аккуратно распределяла по десяткам ячеек, ответ на любой трудный вопрос исходил из совокупности чувств. Ничего сложнее в человеческой жизни не было. Все это — ограниченное число правил, ходов, сохраняющих баланс в начале шахматной партии, и Кадзу, как знаменитый шахматист на покое, могла любому дать дельное доброе наставление. Поэтому, само собой разумеется, она презирала понятие «время». Сколько бы человек ни гнался за модой, разве может он избежать издавна существующих законов чувств?
— Что делают сейчас молодые люди? — часто говорила Кадзу. — Они всего лишь носят другую одежду, но внутренне совсем не изменились по сравнению с прежними поколениями. И по ошибке считают опыт, новый для себя, новым для всех. Каким бы безрассудным такой опыт ни был, он такой же, как прежде. Изменился просто оценивающий взгляд общества, да и безрассудство стало шире и заметнее.
По существу прозаичная и банальная, эта точка зрения в устах Кадзу звучала внушительно.
Сидя на скамье, Кадзу наслаждалась сигаретой, которую достала из кармана в рукаве кимоно. Дымок, плывущий в утреннем воздухе, в безветренный день стелился глянцевыми шелковистыми струями. Вкус подкреплял уверенность в спокойной жизни, совершенно незнакомую женщинам, обремененным семьями. Сколько бы лишнего ни было выпито накануне, здоровый организм Кадзу никогда не воспринимал сигарету как невкусную.
Отсюда сад было не охватить взглядом целиком, но он весь жил в душе Кадзу, каждый его уголок был как на ладони. Центр сада — огромный, в темной зелени каменный дуб, скопление его облитых светом плотных небольших листьев, амурский виноград, обвивший деревья на северном склоне горы. Из кабинетов открывался вид на широкую полосу газона и скромные каменные фонари у фасада, на заросли низкорослого бамбука на островке Наканосима со старой пятиярусной башней. Самое крошечное растение, самый крошечный цветочек в саду жили не случайно.
Пока Кадзу курила, сад со всеми его деталями, казалось, полностью завладел ее воспоминаниями. Сейчас она воспринимала людей и общество как этот сад. И не просто воспринимала. Кадзу ими владела.
Глава вторая
Встреча членов общества «Кагэн»
Сообщение о том, что очередную встречу членов общества «Кагэн» [4]с этого года он хотел бы проводить здесь, Кадзу получила от одного из министров. Общество объединяло тех, кто некогда плюс-минус одновременно служил послами. Встреча проходила раз в год седьмого ноября, но до сих пор не удавалось найти подходящего места, поэтому министр, будучи не в состоянии мириться с этим, изложил свою точку зрения.
— Все участники утонченные, удалившиеся на покой господа, — сказал министр. — Только один все никак не отойдет от дел. Ты, верно, знаешь: старина Ногути прославился тем, что несколько раз занимал пост министра. Он недавно входил в число членов палаты представителей в парламенте почему-то от Партии новаторов, но на следующих выборах не прошел.
Этот разговор с Кадзу состоялся в саду, в разгар приема, который и устраивал министр, поэтому она не могла спокойно уточнить подробности. Сад в «Сэцугоан» заполнила толпа иностранцев, которые, в отличие от всегдашних стаек пичужек, слетелись сюда стаей крупных галдящих красочных птиц.
По мере того как приближалось седьмое ноября, Кадзу все напряженнее размышляла. Таким гостям нужно обязательно выказать уважение. Сейчас преуспевающие люди чаще находят удовольствие в нескромных шутках и излишней фамильярности, но гордость тех, кто прежде блистал в свете, а теперь ведет уединенную жизнь, такие шутки могут уязвить. Ограничить для пожилых персон число слушателей. Развлечь их легкой беседой — это создаст иллюзию, что здесь расцветает их прежнее могущество.
Меню в ресторане «Сэцугоан» в тот день было следующим:
СУП
Трюфели, тофу гомадофу, апельсиновый уксус дайдайдзу, белая паста мисо.
САСИМИ
Каракатица соломкой, корень лазурника, апельсиновый уксус дайдайдзу.
ГОРШОЧЕК
Речная форель, ракушки анадара, зеленый перец, апельсиновый уксус дайдайдзу, бульон даси.
ПОДНОС С ЗАКУСКАМИ
Дрозды, жаренные под соусом на гриле, лангуст, морской гребешок, маринованная репа сэммайдзукэ, молодые почки-бутоны солодки.
ОТВАРНЫЕ КУШАНЬЯ
Утка, ростки бамбука, желеобразный тофу со сладкой подливой.
Гриль хатидзакана — рыба — две колюшки, кафельник, жаренный в соли, апельсиновый уксус дайдайдзу.
ПИАЛА
Ростки папоротника, рисовые лепешки с просом авамоти, маринованная слива умэбоси.
Кадзу надела кимоно фиолетово-серого цвета. Ткань пояса оби, с ромбами хризантем на пурпурном фоне, напоминала покров буддийского алтаря, пряжку поддерживающего пояс шнура украшала крупная черная жемчужина. Кадзу выбрала этот наряд, чтобы подчеркнуть достоинства пышной фигуры.
День выдался теплым и солнечным, в сумерках, как раз перед восходом луны, появились прежний министр иностранных дел Ногути Юкэн и бывший посол в Германии Тамаки Хисатомо. Рядом с Тамаки, обладавшим прекрасной фигурой, Ногути выглядел худым и несколько потертым. Однако на фоне подернутых серебром волос прозрачно-ясным казался его взгляд, и по сиянию глаз, выдававшему упрямого идеалиста, Кадзу поняла, что среди постепенно собиравшихся бывших послов в Европе он единственный не ушел на покой.
Гости оживленно общались, но темы беседы касались в основном прошлого. Самым разговорчивым оказался Тамаки.
Банкет проходил в центральном кабинете банкетного зала. Тамаки прислонился к столбу между старинной формы арочным окном в черной лаковой раме и раздвижными стенами, расписанными прекрасными картинами. На них сочными красками были изображены пара павлинов и белые пионы на фоне пейзажа в стиле южной школы китайской живописи; рисунки свидетельствовали о необычном смешении вкусов прежних владельцев-феодалов.
Тамаки был в костюме от лондонского портного, из кармана жилета, что теперь редко увидишь, свисала золотая цепочка карманных часов. Явно подарок его отцу, бывшему послу в Германии, от кайзера Вильгельма II. В Германии даже во времена Гитлера эти часы ценились очень высоко.
Импозантный, красноречивый Тамаки, дипломат из аристократов, гордился тем, что хорошо знает жизнь народа, но сейчас его интересы лежали вне современности. В памяти сохранилось лишь сияние люстр, освещавших приемы, на которые некогда собирали по пятьсот, а то и по тысяче гостей.
— Да, каждый раз, как вспомню, просто мороз по коже. Вот уж поистине занятная история, — вальяжным тоном, будто желая испортить всем настроение, начал Тамаки. — В Берлине, после того как я стал послом, мне сказали, чтобы я не ездил на метро. Советник Мацуяма буквально силой затаскивал меня туда. С конца поезда это был второй... нет, третий вагон. Мы зашли, стоим где-то в гуще народа. Я посмотрел вперед и вижу — Геринг!
Здесь Тамаки, несомненно, ожидал реакции слушателей, но все неоднократно слышали эту историю, и реакции не последовало. Кадзу взяла на себя роль заинтересованного слушателя и высказалась:
— А, в то время это была известная личность. Как Като Киёмаса [5] для Японии. И он ездил на метро?
— Да, Геринг тогда был в зените славы. А тут — в поношенной рабочей одежде едет на метро, приобняв хорошенькую девушку лет шестнадцати или семнадцати. Я решил, что обознался, присмотрелся внимательнее: нет, сам Геринг. Во всяком случае, тот приятель, с которым я каждый день сталкиваюсь на приемах. Я в жуткой растерянности, а он хладнокровен. Женщина с ним, возможно, проститутка, но я, к сожалению, в этом не разбираюсь.
— На вас не похоже.
— Ну, девушка миленькая, но слишком много косметики, помады. Геринг-рабочий касался мочек ее ушек, поглаживал по спине. Вижу, что и у Мацуямы глаза округлились, но Геринг с девушкой сошли на две остановки раньше. Нам осталось только удивляться. Потом этот Геринг в метро не выходил у меня из головы. На следующий вечер он давал прием. Мы с Мацуямой подошли поближе и принялись его рассматривать. Ну точь-в-точь вчерашний тип. В конце концов я не смог сдержать любопытства и, забыв свои обязанности посла, спросил: «Вот мы вчера ехали на метро посмотреть народный праздник. Думаю, это было полезно; вы, верно, поступили так же». Геринг улыбнулся и так многозначительно ответил: «Мы всегда с народом, мы — часть народа. Поэтому в метро меня насильно затаскивать не нужно».
Тамаки произнес сказанное Герингом по-немецки и тут же перевел на японский.
Послы вели себя недипломатично, не слушали других. Не дождавшись завершения рассказа Тамаки, бывший испанский посол заговорил о жизни в Санто-Доминго, прекрасной столице Доминиканской Республики, где он в свое время был посланником. Прогулки по набережной под кокосовыми пальмами, великолепные закаты над Карибским морем, смуглая кожа мулаток, отражавшая эти закаты... Старик живописал все это в полном самозабвении, но болтливый посол Тамаки прервал его и перешел к истории о том, как встречался с молодой Дитрих. Для Тамаки безвестная красавица не представляла особого интереса — чтобы расцветить повествование, необходимы были только знаменитое имя и прославленная репутация.
У Кадзу портилось настроение оттого, что в речи гостей мелькали иностранные фразы. В непристойностях важные заключительные слова всегда произносились на языке-источнике, но ее интересовала атмосфера, которую создавали люди иного круга, редко посещавшие ее ресторан. Все они определенно были «утонченными, удалившимися на покой господами»; как бы ни были они бедны сейчас, им однажды довелось прикоснуться к роскошной жизни. И память об этом, к несчастью, на всю жизнь окрасила их пальцы золотой пылью.
Среди них выделялся только Ногути Юкэн. Мужественное лицо без заносчивости, простая, в отличие от других, одежда — ничего щегольского или напыщенного. Над кристально ясными глазами — густые и удивительно длинные брови вразлет. Великолепные по отдельности, его черты соперничали друг с другом, а худощавое телосложение подчеркивало этот диссонанс. Ногути не забывал вовремя улыбаться, но держался настороже и в разговор вступал редко, обозначал свое участие кивком. Кадзу заметила это, едва впервые его увидела, но вдобавок при первой встрече ей сразу бросилась в глаза легкая тень несвежести на воротнике его рубашки.
«Пусть и бывший, но министр — и в такой рубашке. Наверное, за ним некому ухаживать».
Озаботившись этим, она безотчетно стала присматриваться к рубашкам других гостей. Воротники рубашек элегантных стариков все сияли белизной и жестко обхватывали шеи с увядшей кожей.
Один Ногути не вспоминал прошлое. Он тоже, до того как вернулся в Министерство иностранных дел, был послом в карликовом государстве, но пышная тамошняя жизнь его не интересовала. И это отсутствие рассказов о прошлом подчеркивало, что живой человек здесь лишь он.
Посол Тамаки опять завел речь о былых приемах. На этот раз, как на пышном рауте в королевском дворце, под сияющими люстрами, собрались аристократические сливки Европы. То была выставка европейских орденов и драгоценностей; подобные увядшим розам, морщинистые, в пятнах, щеки старых аристократок, отражая блеск камней, выглядели особенно бледными.
Потом разговор зашел о старой опере. Один твердил, как великолепна была Галли-Курчи в сцене безумия в «Лючии», другой настаивал, что Галли-Курчи уже миновала зенит славы и слышанная им «Лючия» в исполнении Тоти даль Монте [6] куда лучше.
Наконец молчавший до сих пор Ногути произнес:
— Давайте оставим разговоры о прошлом. Мы ведь еще молоды.
Ногути сказал это с улыбкой, но как-то очень убедительно, и компания умолкла.
Его слова потрясли Кадзу. В подобной ситуации добиться молчания могла хозяйка, сказав какую-нибудь глупость. Однако Ногути достиг цели и прекрасно передал то, что хотела сказать она, забыв о своем положении. «Он из тех, кто может замечательно выразить все, что трудно сказать», — подумала она.
От слов Ногути блеск собравшихся гостей померк, обернулся чадящей мокрой золой, словно залили водой пламя. Один из стариков закашлялся. Общее молчание нарушил долгий свистящий хрип. По выражению глаз было понятно, что на мгновение все подумали о будущем, о смерти.
Тут сад озарило яркое сияние лунного света. Кадзу обратила внимание присутствующих на поздний восход луны. Все уже достаточно выпили, поэтому пожилые джентльмены, не боясь вечернего холода, выразили желание обойти сад, который не смогли посмотреть днем. Кадзу распорядилась, чтобы служанки приготовили фонари. Даже кашлявший старик не захотел оставаться один и вышел наружу, надев большую белую маску.
Изящные столбы-колонны в кабинетах и перила выступающей в сад веранды смотрелись утонченным фрагментом старого храма. Служанки зажгли фонари и освещали место для перемены обуви, где гости искали садовые гэта [7]. Луна, висевшая над крышей прямо на востоке, создавала здесь густую тень.
Пока все располагались на просторном газоне, все шло нормально, но, когда Тамаки предложил отправиться на дорожку за прудом, Кадзу пожалела, что привлекла всеобщее внимание к ноябрьской луне. Тени гостей, выстроившихся на газоне, казались зыбкими, размытыми.
— Это опасно, тут обязательно надо внимательно смотреть под ноги.
Чем чаще Кадзу произносила эти слова, тем больше джентльмены, которым не нравилось, что с ними обращаются как со стариками, упрямились и желали непременно пройтись по дорожке в тени рощи. Она чудесно выглядела в лунном свете, пробивавшемся сквозь кроны деревьев, всем хотелось прогуляться вокруг пруда Тацуми, в котором плавало отражение луны.
Служанки, следуя указаниям Кадзу, старательно трудились, освещали фонарями опасные для прохода камни, пни, скользкий мох, заботливо предупреждая об этом гостей.
— Как похолодало вечером, — сказала Кадзу, прижав к груди рукава кимоно. — А ведь день был теплым.
Рядом шел Ногути; его вырывавшееся из-под усов дыхание белым облачком висело в воздухе. Он ничего не ответил.
Кадзу, чтобы указывать дорогу, прошла вперед и невольно ускорила шаг. Фонари следовавших за ней служанок двигались в тени рощи вокруг пруда, в воде причудливо мелькали отражения луны и света фонарей. Сама Кадзу была по-детски возбуждена, даже больше, чем «утонченные, удалившиеся на покой господа». Обернувшись к пруду, она громко позвала:
— Какая красота! Посмотрите на пруд, на пруд!
На губах Ногути заиграла улыбка.
— Вы так громко крикнули. Совсем как девочка.
Прогулка по саду благополучно завершилась, но после того, как все вернулись в кабинет, случилось непредвиденное.
Заботами Кадзу комнату жарко натопили газовой печкой, старики, замерзшие во время ночной прогулки, окружили ее и расслаблялись каждый по-своему. Подали фрукты, японские сладости и зеленый чай. Тамаки говорил меньше, поэтому оживление спало. Настало время расходиться, Тамаки направился в уборную. Когда все принялись подниматься, обратили внимание, что он еще не вернулся, и решили немного подождать. Молчание становилось гнетущим, и четыре старика свернули в русло темы, которой не хотели касаться.
Разговор соскользнул на проблемы со здоровьем. Каждый жаловался на затрудненное дыхание, болезни желудка, низкое давление. Ногути сидел с каменным лицом и к беседе не присоединялся.
— Пойду-ка я посмотрю, в чем дело, — тихо произнес он и встал.
Кадзу, словно эти слова придали ей мужества, встала и отправилась следом. Она почти бежала по хорошо натертому полу в коридоре. Посол Тамаки упал в уборной.
Глава третья
Мнение мадам Тамаки
Кадзу с тех пор, как стала владелицей «Сэцугоан», еще не сталкивалась с подобной ситуацией. Она закричала, позвала на помощь. Прибежали служанки. Кадзу распорядилась собрать всех мужчин в доме. Тут в коридор подошли ценители музыки и другие участники встречи.
Кадзу краем уха слышала, как Ногути спокойно сказал членам общества:
— Наверное, инсульт. Ресторану это, конечно, создаст проблемы, но его нельзя перемещать — думаю, лучше вызвать доктора сюда. Дальнейшее предоставьте мне. Ведь вы все люди семейные, ничем не связан тут я один.
Странно, что среди всего важного, сказанного Ногути, четко и ясно Кадзу уловила именно это. «Ничем не связан тут я один», — вполне определенно заявил Ногути. Смысл этих слов светом пролился ей в душу; казалось, там, внутри, дрожит туго натянутая серебряная струна.
Кадзу всем сердцем отдалась заботам о больном, но в этих хлопотах ярко помнились только слова Ногути. Они бились в голове Кадзу, даже когда она, чувствуя вину перед прибывшей вскоре мадам Тамаки, со слезами и непритворно извинялась за свою небрежность.
— Вы преувеличиваете свою ответственность. Тамаки у вас впервые, и вы ничего не знали о состоянии его здоровья. Ведь и на прогулке в холодном саду больше всех настаивал именно он, — защищал Кадзу стоявший рядом Ногути.
Больной продолжал громко хрипеть.
Мадам Тамаки — красивая женщина средних лет, одетая по европейской моде, — выглядела моложе своего возраста. Она довольно безразлично восприняла тяжелое состояние мужа. Слегка хмурилась, когда из большого зала доносились громкие звуки сямисэна [8]. Предложение доктора «по меньшей мере на один день оставить больного здесь» она в высшей степени хладнокровно отвергла, пояснив свое решение:
— Муж часто говорит: «Не следует доставлять людям беспокойства». Если он причинит такие хлопоты ресторану «Сэцугоан», то, выздоровев, будет очень недоволен и станет меня ругать. К тому же здесь много гостей. Вот если бы мы давно были близко знакомы... А так я больше не могу обременять хозяйку. Нужно как можно скорее отвезти его в больницу.
Мадам любезным тоном неоднократно повторяла одно и то же, несколько раз благодарила стоявшую рядом Кадзу. Та протестовала и настаивала:
— Не стесняйтесь, оставьте больного на несколько дней здесь, как советует доктор.
И эта изысканная церемония бесконечных взаимных уступок происходила у изголовья хрипящего больного. Мадам не теряла хладнокровия, Кадзу была верна себе — оставалась искренне и настойчиво участливой, — и все это утомляло доктора.
Тамаки сразу поместили в практически не используемой отдельной комнате размером восемь дзё [9]. Больной, Ногути, мадам Тамаки, доктор, медсестра, Кадзу — вместе они создавали здесь хаос. Ногути сделал Кадзу знак глазами и покинул комнату. Она последовала за ним в коридор. Ногути шел впереди.
Со спины, по его уверенной походке, ей вдруг показалось, будто здесь дом Ногути, а она — редкий гость.
Он двигался наугад. Миновал крытую галерею, слегка изогнутую наподобие мостика. Затем свернул по коридору налево. Вышел на задний двор, где во множестве цвели белые хризантемы. В палисаднике перед домом ничего не сажали, но на заднем дворе во всякий сезон распускались разные цветы.
В двух смежных комнатках, обращенных в эту часть сада, жила Кадзу. Свет в них не горел. Вне работы, для себя, ей хотелось небольшого, можно сказать, запущенного садика. Такого, где растения высажены свободно и беспорядочно, где не лежат по строгой схеме садовые плиты, нет маленьких чаш для омовения рук, а все выглядит небольшой дачей, с пионами в обрамлении ракушек, и где можно укрыться от летнего зноя. Поэтому и белые хризантемы в этом садике были разные: одни на высоком стебле, другие на совсем коротком. В начале же осени сад зарастал космеями.
Кадзу специально не стала приглашать Ногути в свои комнаты, даже не дала понять, что здесь ее личное жилье. Ей не хотелось выказывать особенную близость. Поэтому она предложила Ногути кресло в коридоре, у стеклянной двери, откуда был виден сад. Устроившись в кресле, Ногути тут же произнес:
— А вы еще и упрямая. Любезность далась вам нелегко.
— Пусть он гость, который у меня в ресторане впервые, но, если он заболел в моем доме, я должна за ним ухаживать.
— Это линия поведения, которой вы хотите следовать. Но вы не ребенок и понимаете, что отговорки жены Тамаки не просто вежливость, — ясно, чтó она хотела этим выразить.
— Понимаю.
Кадзу рассмеялась, под глазами собрались морщинки.
— Раз понимаете, значит дело исключительно в вашем самолюбии.
Кадзу не ответила.
— А мадам, когда вы сообщили ей, что муж упал, задержалась, не пожалела времени на макияж.
— Для жены посла это естественно.
— Ну не всегда же!
Высказавшись, Ногути умолк. Его молчание пришлось Кадзу по душе.
Из дальнего зала едва слышно доносилось пение под аккомпанемент цитры. Кадзу наконец-то справилась с растерянностью и беспокойством из-за происшествия. Ногути, вольготно развалившись в кресле, достал сигарету. Кадзу поднялась, поднесла ему огонь.
— Премного благодарен, — произнес Ногути бесстрастным тоном.
Кадзу уловила в его словах что-то из области иных отношений, не тех, что складываются между хозяйкой ресторана и клиентом. Ее охватило счастье, и она не удержалась, выказала свои чувства:
— Наверное, это нехорошо по отношению к господину Тамаки, но у меня почему-то беззаботное настроение. Может, дело в опьянении от сакэ?
— Да, — согласился Ногути и продолжил невпопад: — Я как раз задумался о женском тщеславии. Позвольте мне говорить откровенно: мадам Тамаки, пусть это и ускорит смерть мужа, хочет дать ему умереть не в кабинете ресторана, а на больничной койке. Я всерьез беспокоюсь за жизнь старого друга. Я хотел бы, чтобы до тех пор, пока допускает положение, он оставался здесь, и прошу вас помочь. Однако тщеславие его жены не позволяет мне навязывать свою дружбу, даже как близкому другу.
