Пять минут жизни E-Book

Эмма Скотт

• Herausgeber: Freedom
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Serie: Романтическая проза Эммы Скотт
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 463

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Он последовал за ней во тьму. Она подарила ему целый мир. Жизнь Теи - пятиминутный, никогда не прекращающийся кошмар. После автомобильной катастрофы девушка страдает от тяжелой формы амнезии. Она помнит все, что произошло до трагедии. Но совершенно не помнит, что было после. Каждые пять минут для нее начинается новая жизнь. Запертая в своем сознании, Тея задает бесконечные вопросы о том, что случилось. Джим - сирота. Он вырос без любви и поддержки, скитаясь из одной приемной семьи в другую. Когда Джим встречает неизлечимо больную Тею, девушка становится для него смыслом существования. Чтобы выбраться из плена "пяти минут", Тея начинает принимать экспериментальное лекарство. Однако то, что казалось спасением, может обернуться новой бедой. Но Джим не собирается сдаваться. Только не в этот раз. Он будет биться за Тею до последнего, чтобы вырвать ее из мрака забвения...

Leseprobe

Эмма Скотт Пять минут жизни

Одна из лучших книг, которую я когда-либо читал.

Т. М. Фрейзер, автор бестселлеров New York Times

Emma Scott

A Five-Minute Life

Copyright © 2019 Emma Scott

© Музыкантова Е., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Плейлист

Trampoline by SHAED

Sweet Child O’ Mine by Guns N’ Roses

Bury a friend by Billie Eilish

Bad Romance by Lady Gaga

Black by Pearl Jam

I Will Follow You Into the Dark by Death Cab for Cutie

Dreamer by LP

Tidal Wave by Portugal. The Man

We Are Young by Fun. (feat. Janelle Monáe)

BOOM by X Ambassadors

Good Riddance (Time of Your Life) by Green Day

Beloved by Mumford & Sons

Times Like These by the Foo Fighters

Посвящение

Мелиссе. Ты значишь для меня больше, чем я могу выразить словами, ведь ты все для Иззи…

И

Моей дорогой Талии.

Твой свет способен озарить самую темную из комнат…

Часть I

Пролог Тея

Ричмонд, Вирджиния, два года назад

Голос моей сестры эхом донесся из прихожей:

– Тея, поехали уже!

– Иду, – крикнула я, сидя в своей старой спальне в доме наших родителей.

Я приезжала к ним на лето и превратила свою бывшую комнату во временную художественную студию, с брезентом на полу и огромным холстом на мольберте у окна. Делия ныла, что я дома всего три дня, и уже вся перепачкалась красками, а ведь мне еще идти к ней на выпускной? Но не рисовать три дня для меня все равно что не есть и не дышать.

За моей спиной по «Нетфликсу» показывают «Офис», лучший в мире сериал. Я каждую серию по сто раз пересмотрела. Мама предполагала, что я так им одержима, потому что сериал похож на меня: смешной, честный и шутки сыпятся в самые неподходящие моменты. Что ж, виновна по всем пунктам.

Я убрала прядь светлых волос с глаз и вытерла руки о льняной халат. Фиолетовые и оранжевые мазки добавились к полосам желтого и темно-синего цвета. Обычно я использовала не только кисти, но и свои пальцы. Папа любил дразнить, мол, я как начала рисовать пальцами в детстве, так и не смогла остановиться.

Брезент зашуршал под моими босыми ногами, когда я отступила, чтобы оценить холст. Египетская пирамида отбрасывала темную тень на золотой песок пустыни в лучах заходящего солнца.

Мой взгляд переместился на фотографию, сделанную мною во время нашей семейной поездки в Гизу прошлым летом. Я не знала, что в этих проклятых пирамидах – или истории Египта вообще – так меня очаровало, но я просто помешалась на этой теме. Огромные гробницы были ошеломляющими. Египтяне заполнили их комнаты всем, что может понадобиться фараону в загробной жизни.

Словно он не умер, а просто ненадолго отлучился.

– Как в путешествие, – пробормотала я.

– Алтея, спускайся сейчас же! – заорала Делия. – Мы же опоздаем!

– Мы при всем желании не опоздаем, ведь ты потребовала выехать за три часа до начала! – крикнула я в ответ.

Затем склонила голову к своей работе, и мои губы сами собой растянулись в улыбке. Я всегда позволяла картине самой решать, когда работа над ней завершена, и эта как раз закончилась. Цвета и формы отображали величие пирамиды, красоту пустыни и необъятность неба над головой именно так, как я хотела.

Я сняла халат. Под ним на мне было розовое шелковое платье. Быстрый осмотр выявил лишь несколько брызг краски на подоле.

Голос Делии снова подхлестнул меня.

– Я знаю, что мой выпускной ничего для тебя не значит…

– Тея, дорогая, – позвала мама, мягко вклиниваясь в разговор. – Пожалуйста, спускайся.

Я последний раз взглянула на картину и улыбнулась.

– Ничего вышло, – сказала я самой себе.

– Тея, богом клянусь…

– Да иду я! – Я выключила телевизор и шумно спустилась по лестнице. – Действительно давайте поспешим, а то вдруг нам придется сидеть несколько часов и ждать начала.

Наши родители – Сандра и Линден – уже переоделись в элегантные наряды и ждали меня вместе с Делией. Сестра была в темно-синей выпускной мантии. Она пригладила выбившуюся прядь своих темных волос до плеч и смерила меня полным презрения взглядом, пока я запихивала ноги в туфли на низком каблуке, которые она заставила меня надеть по случаю.

– Мой выпускной, мне и решать, когда выезжаем, – заявила Делия. – И что на тебе такое?

– Каблуки, – ответила я. – Но лишь потому, что ты меня вынудила.

– Я про платье. Оно все в краске.

– Всего пара капелек. Придают изюминку наряду.

Делия закатила глаза.

– Ты грязная. Как всегда. Удивительно, что хоть волосы расчесала.

– Ну сегодня же суббота. – Я подмигнула папе.

Он подмигнул в ответ.

– Идем, милые. Туда добираться час. Если выедем сейчас, то прибудем на место… – Сделал вид, будто сверяется с часами. – Да, сильно заранее.

Делия со свистом втянула воздух, переходя в свой печально знаменитый деловой режим.

– Знаю, по-вашему, я чокнутая, но вы мне еще спасибо скажете, когда не придется судорожно искать место для парковки. Народу ожидается много, и я беспокоюсь, что мы опоздаем.

– Ты? Беспокоишься? Да ладно.

– Боже, ты хоть раз в жизни можешь отнестись к чему-то серьезно? – спросила Делия, оборачиваясь ко мне. – Перестань шутить. И когда церемония начнется, не смей устраивать сцен и позорить меня.

Я невинно моргнула.

– Ты о чем?

Она подарила мне Смертоносный Взгляд Делии.

– Ты знаешь, о чем я. Ничего неуместного.

– С тобой не повеселишься.

– Зато ты отрываешься за нас обеих.

– Верно.

Моя сестра – самый дисциплинированный человек в мире, а вот я вечно жила одним днем. Папа любил шутить, что касаемо нашего родства ему приходится верить маме на слово.

– У нас еще есть время сфотографироваться, – заявила мама, готовя свой мобильный. – Девочки, станьте поближе друг к другу. Ты тоже, Линден.

– Мам, ты должна быть в кадре, – сказала я. – Возьми мой телефон. Там есть таймер.

Я кинулась вперед, открыла приложение и положила телефон на полку напротив лестницы. Затем обнялась с моими самыми любимыми людьми в мире.

– У нас десять секунд, – сказала я с улыбкой. – Все говорим «чиииз».

Телефон щелкнул. Мама взяла его с полки и проверила изображение.

– Отлично. Вы обе прекрасно выглядите. – Ее глаза наполнились слезами, когда она повернула экран к нашему отцу. – Ну разве они не красавицы?

Папа кивнул и обнял Делию за плечи.

– Мы так гордимся тобой, дорогая. – Он посмотрел на меня и подмигнул мне. – Тобой тоже, горошек.

Мне двадцать один год, а папа по-прежнему называет меня горошком. Я надеялась, что он никогда не перестанет это делать.

Я обняла Делию.

– Я тоже тобой горжусь, сестренка. Произносить речь на выпускном вечере в Университете Вирджинии!.. А ты крутая!

– Спасибо, Тея, – сказала Делия с теплой улыбкой, которую приберегала для особых случаев. Затем она прочистила горло и вернулась в свой деловой режим. – Может, уже поедем?

– Да, да. – Папа снял ключи от машины с крючка на стене и широко распахнул входную дверь. – Дамы.

Мы направились к двери; мои ноги уже ныли из-за этих глупых туфель. У кого-то зазвонил телефон.

– Это у меня, – сказала Делия, роясь в сумочке. Она прочитала сообщение и стиснула зубы. – Родители Роджера его кинули. Опять. Нужно его подбросить.

– Они не пойдут на выпускной? – переспросила я. – Боже, вот же уроды.

Найсы жили в нескольких кварталах от нас, в доме, похожем на наш, на такой же прекрасной улице, но с тем же успехом они могли жить на Луне, настолько отличались от наших мамы и папы. Мы с Делией росли, окруженные неизменной любовью и поддержкой родителей, и у нас в голове не укладывалось, как Найсы могут вечно наплевательски относиться к собственному сыну.

– Без проблем, – сказал папа. – Мы можем его забрать.

Делия взяла ключи от своей машины.

– Нет, я отвезу его сама. А вы, ребята, поезжайте.

– Дорогая, нам хватит времени за ним заскочить.

Она покачала головой.

– Вы знаете, каков Роджер. Он от стыда сгорит. Лучше я его отвезу.

Делия заметила, как мы обменялись любопытными взглядами, как делали всегда, когда она упоминала Роджера. Ребята клялись, что всего лишь друзья, но были неразлучны еще с детского сада. Только Роджер мог выбить мою сестру из ее жесткого графика. Их дружба была одной из тех немногих вещей, которые выявляли ее более мягкую сторону.

– Слушайте, – начала Делия. – Поездка с нами только заставит Роджера чувствовать себя еще хуже. Ему придется наблюдать за тем, как мама и папа прекрасно общаются, и это через несколько минут после того, как собственные родители в который раз его подвели.

– Ну если ты так считаешь, – протянул папа.

– Именно так я и считаю. – Делия поцеловала его в щеку, обняла маму и похлопала меня по голове. – Ведите себя хорошо, – напутствовала она. – Встретимся на месте. Езжайте не спеша, но не теряйте времени.

Она бросила на нас последний строгий взгляд, а затем пронеслась мимо прямиком в теплый майский вечер. Ее отглаженная мантия хлопала вокруг туфель на низком каблуке, что отбивали по асфальту барабанную дробь, словно бы говоря «Все. Прочь. С моего. Пути».

– Отлично, – сказала я. – Теперь мы можем остановиться и перехватить по кусочку пиццы.

Мама пригладила свои светлые, уже тронутые сединой кудри.

– Думаю, один из лучших подарков, который мы можем преподнести твоей сестре на выпускной, – это быть на месте к ее приезду.

– Подождите. – Я стащила туфли и схватила с подставки для обуви у двери свои желтые сандалии.

– Тея, ты же обещала, – укорила мама.

– Эй, я пообещала надеть это скучное платье. Одобренная Делией обувь в контракт не входила. Она ни о чем и не узнает, пока не станет слишком поздно.

Мы забрались в серебряный «Кадиллак» отца. Мама устроилась впереди, я села за ней, и мы отправились в путь из Ричмонда в Шарлоттсвилль, штат Вирджиния. Виды были ошеломляющими – зеленые холмы и деревья под безоблачным голубым небом. Я любила свой родной штат, но не собиралась в нем оставаться. Как только закончу Школу искусств в следующем году, сразу потащу свою задницу прямиком в Нью-Йорк.

– Как насчет музыки? – спросила я с заднего сиденья.

– Восемь секунд тишины, – отметил папа. – Новый рекорд.

– Музыка – это жизнь, – сказала я, смеясь. – Сразу после живописи. И «Офиса». И пиццы.

– Никакой пиццы. – Папа покрутил радио, пока не нашел мою любимую станцию, и машину заполнили звуки «Bad Romance». – Хорошо?

– С Леди Гагой не может быть плохо.

Папа ухмыльнулся.

– Поверю на слово.

Я подпрыгивала в такт песне, насколько мне позволял ремень безопасности, пока мама не убавила громкость.

– Бедняга Роджер, – сказала она. – О чем вообще думают его родители?

– Мне интересно, о чем думает Делия, – заметил папа и посмотрел на меня через зеркало заднего вида. – Вы, часом, не ведете задушевные разговоры по-сестрински? Они не встречаются?

– Понятия не имею, – ответила я. – Ты же знаешь, какова Делия. Себе на уме. Никогда ничего мне не рассказывает.

Мама изогнулась, чтобы посмотреть на меня.

– А что насчет тебя самой? Никакого парня на горизонте?

– Тогда бы я вам его представила, – сказала я. – А ни один из тех парней, с которыми я встречалась за последнее время, этого не достоин. Они считают, что я «забавная», и не хотят заводить со мной ничего серьезного. Или, может быть, я не хочу ничего серьезного с ними. Может быть, я и не способна на серьезное.

– Я уверена, что это не так, дорогая, – сказала мама.

– Делия бы с тобой поспорила.

– Я люблю твою сестру, но иногда она перегибает.

– Честно говоря, мне очень хочется влюбиться, но, полагаю, торопить события глупо. Это случится, когда случится. Я встречу того самого парня. Такого, о ком просто не смогу перестать думать. И когда мои чувства к нему найдут отражение в моем искусстве, я пойму, что он единственный.

– Мудрая философия, – заметил папа.

– Кстати, об искусстве, – подхватила мама, – как продвигается твоя последняя картина?

– Уже готова. Я закончила как раз в тот момент, когда Делия уже собиралась рвать и метать.

– Прекрасно, мне не терпится ее увидеть. – Мама шлепнула меня по колену тыльной стороной ладони. – Ты и твои пирамиды.

– Ага. – Я засмеялась. – Если когда-нибудь стану знаменитой, Египет будет моей фишкой. Как автопортреты у Кало или похожие на вагины цветы у О’Киф.

– Тея. – Папа усмехнулся.

– Я не утверждаю, что я вторая Фрида или Джорджия…

– Ты бы так не сказала, потому что ты слишком скромная, – перебила мама. – Но, как твоя мать, я имею право хвастаться, что ты ничуть не уступаешь великим.

– Это твоя святая обязанность как моей матери, – отозвалась я. – Но все равно спасибо, мам. Ты лучше всех. Я…

– Боже! – закричал отец.

Мама начала поворачиваться.

– Что?..

Вспышка бледно-голубого ослепительного хрома.

Ужасающий, оглушительный грохот. Он отдался в моих костях. В моих зубах. Он эхом пронесся через капот, через лобовое стекло.

Он все нарастал, нарастал и нарастал, разрывая нас, пока не осталось ничего.

Глава 1 Джим

Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.

За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.

Маленький, простой и дешевый.

Отлично.

Я снял шлем, вытащил телефон из черной кожаной куртки и набрал номер.

Это просто чертов телефонный звонок, подумал я, глубоко вдыхая. Соберись, тряпка.

Ответил мужчина.

– Да.

Вдох. Выдох.

– Я звоню по поводу аренды дома в Бунс-Милл?

Ни разу не заикнулся. Даже на «м» в Милл. Незначительная, но победа.

– Хорошо, – сказал мужик. – Шестьсот пятьдесят в месяц. Коммунальные услуги включены, но не вода. Никаких домашних животных. Хотите посмотреть дом? Я могу подъехать через пять минут.

– У меня собеседование в санатории «Голубой хребет», – пояснил я. – Если получу работу, то вернусь через несколько часов. Тогда и посмотрю.

Мужик вздохнул.

– Так зачем звонить мне сейчас?

– Не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил дом.

Он усмехнулся сквозь отчетливый звук выдоха сигаретного дыма – наполовину кашель, наполовину смех.

– Сынок, ты первый, кто вообще позвонил за последний месяц. Думаю, тебе ничего не грозит. – Затяжка. – Собираешься работать в «Голубом хребте»? Со всеми этими психами и шлепнутыми?

Я крепче сжал телефон. Вот урод.

– Просто не сдавайте никому дом, хорошо?

– Конечно-конечно. Придержу его, специально для тебя.

– Спасибо, – пробормотал я, повесил трубку и уронил руку.

Мужик был прав – никто не позарился на его дерьмовый домик, кроме меня. Телефонный звонок был тренировкой перед собеседованием в санатории. Я в шесть утра выехал сюда из Ричмонда и не хотел, чтобы мой интервьюер был первым, с кем придется разговаривать.

Насмешливый голос бывшей приемной матери зазвенел в голове.

«Как будто это поможет, дубина. Ты завалишь это собеседование, сам знаешь».

– Заткнись, Дорис, – пробормотал я.

Из всех приемных семей, у которых мне приходилось жить с рождения, под ее опекой, если это можно так назвать, я находился с десяти до восемнадцати лет. В двадцать четыре ее насмешливый голос все еще не оставлял меня в покое. Я больше не заикался в каждой фразе, но изъян все равно прятался у меня под языком и неизменно вылезал, когда я злился. Или нервничал.

Как, например, сейчас, перед собеседованием.

Когда мне было двенадцать, врачи назвали мое заикание психологическим расстройством: скорее реакцией на травмирующее событие, чем физиологической проблемой в мозгу.

– Реакция? – с усмешкой переспросила Дорис в кабинете врача. – То есть он не может говорить нормально из-за проблем в голове? Пфф. Да он просто дурачок. А это лишнее тому доказательство.

Доктор напрягся.

– Имелись ли недавно травмирующие инциденты?

– Конечно, нет, – отрезала Дорис, а я хотел развязать наконец онемевший язык и крикнуть, что да, кое-что случилось. Как раз неделей раньше умер дедушка Джек.

Технически отец Дорис не был моим настоящим дедушкой, но он уделял мне куда больше внимания, чем кто-либо когда-либо, пока меня пинали из дома в дом, действуя в рамках системы усыновления Южной Каролины. Джек брал меня на озеро Мюррей ловить рыбу. Покупал мне мороженое и совал леденцы мне в руку после обеда.

– Не говори своей матери, – всегда повторял он.

Мать. Дорис набирала приемных детей за деньги, а не по доброте душевной. И уж назвать ее матерью язык не поворачивался. Как у такого человека, как Джек, выросла такая дочь, как Дорис, я никогда не узнаю. Он был добрым. Ерошил мне волосы вместо того, чтобы щипать меня, и никогда не называл меня глупым. Когда он умер, то забрал с собой единственный кусочек счастья, который у меня был за мои двенадцать несчастных лет.

Стоя рядом с Дорис в похоронном бюро, глядя на гроб, я заплакал. Дорис оттащила меня в боковую комнату, ее пальцы вонзились в мою кожу как когти. Она с силой меня встряхнула.

– Не смей о нем плакать, слышишь меня? Он не был твоей семьей.

– Он… он был дедушкой Дж-Джеком, – сказал я, мои рыдания разбивали слова на части.

– Никакой он тебе не дедушка. – Темные глаза Дорис вперились в мои, будто она накладывала на меня какое-то проклятие. – Больше не смей говорить о нем как о родственнике. Он был моим отцом. Моим родным. А ты – не мой. Ты всего лишь чек, что приходит по почте каждый месяц, так что перестань плакать.

Я перестал.

Я втянул в себя боль и похоронил глубоко в душе. Все, что я хотел сказать дедушке Джеку, застряло где-то за зубами. Горе заполнило мой мозг, свело челюсть и вызвало заикание, обеспечив долгие годы мучений от школьных хулиганов и еще больше зла со стороны женщины, которая должна была обо мне заботиться.

Дорис никогда не водила меня к логопеду или на какое-либо другое лечение. Лишь в седьмом классе я получил помощь. Моя учительница, миссис Маррен, пожалела меня и прочла кое-что про заикание. Она не была специалистом, но нашла несколько дыхательных техник, которые помогли мне осиливать хотя бы одно предложение за раз.

«Вдохни мысль, выдохни слова. Легко и просто, Джеймс.

Вдох. Выдох.

Попробуй петь. Иногда музыка может помочь вывести слова наружу».

Я вдохнул воспоминания о Южной Каролине и выдохнул нынешний Бунс-Милл, штат Вирджиния. Все мои надежды сосредоточились на дерьмовом домике и собеседовании.

Я снова надел шлем, завел мотоцикл и отправился в путь. Через пятнадцать минут я был в Саус-Хиллс, недалеко от Роанока. На юго-западе под ясным летним небом спали горы Голубого хребта. Я двинулся по извилистой двухполосной дороге по холмистой местности, окруженной яркими зелеными папоротниками и высокими деревьями. Слева от меня появилась старинная вывеска с вычурными буквами: «Санаторий «Голубой хребет», основан в 1891 году».

Ниже был воткнут знак поновее, с более яркой краской: «Специализация: длительное лечение черепно-мозговых травм, памяти и реабилитация».

Психи и шлепнутые, как сказал арендатор. Я мысленно показал ему средний палец. Все мы в той или иной мере психи и шлепнутые. Просто некоторые лучше это скрывают. А некоторые вообще делают сокрытие данного факта целью своей жизни.

Я ехал по дорожке, пока не достиг высокой каменной стены, которая простиралась далеко по обе стороны и исчезала в лесу. Грозное строение нарушали только широкие металлические ворота с охраной в небольшой сторожке. Я свернул к ним.

– Джим Уилан, – представился я. – На собеседование.

Человек в светло-серой форме со значком на груди сверился с планшетом.

– Уилан… Да. Вам надо к Алонзо Уотерсу. Первый этаж. Спросите на стойке регистрации, там подскажут. Парковка для посетителей слева.

– Спасибо.

Ворота с металлическим скрежетом раздвинулись, и я поехал по асфальтированной дороге. Еще через сто ярдов я добрался до санатория «Голубой хребет».

Высокий дом выглядел как усадьба плантатора, коей, вероятно, и являлся до 1891 года. Прочный трехэтажный особняк из красного кирпича с белой отделкой, со стороны фасада четыре белые колонны.

Я свернул к пустой парковке для посетителей и оставил там «Харлей». Тишину нарушал только гул насекомых во влажном воздухе. Никто не прогуливался по дорожкам и не сидел на каменных скамьях вдоль них.

На выкрашенной в черный цвет старой деревянной двери коробка домофона смотрелась довольно неуместно. Я нажал красную кнопку.

Ответил женский голос.

– Чем могу вам помочь?

– Я Джим Уилан, прибыл к мистеру Уотерсу.

Дверь загудела и щелкнула. Я повернул ручку и вошел в прохладные пределы санатория. Паркетные полы окружали стойку регистрации. Запах чистящих средств облаком висел над запахом старого дерева. Кондиционер делил пространство стены с картиной, где маслом была нарисована ваза с фруктами. Казалось, что санаторий застыл где-то на полпути между усадьбой и медицинским учреждением. Возможно, в этом и заключался смысл: дать пациентам ощущение, что они находятся дома, а не в больнице.

Женщина средних лет с темными волосами, собранными в хвост, помахала мне рукой. Она носила ту же форму, что и охранник в кабинке, только ее именная табличка гласила «Джулс». Женщина беззастенчиво меня рассматривала.

– Ну привет, красавчик. Кого ты хотел бы увидеть?

– Алонзо Уотерса.

Ее глаза расширились.

– Ты пришел наниматься санитаром?

Я кивнул.

– Хм. Как скажешь. По мне, ты не особо похож на санитара. Скорее уж, на сексуального доктора из какого-нибудь сериала.

Я не ответил на ее улыбку, просто стоял, скрестив руки на груди и твердо расставив ноги, и ждал, пока она закончит свой отвратительный осмотр.

– Сильный, молчаливый, – тихо рассмеялась Джулс, все еще бродя по мне взглядом. – Что ж, от души надеюсь, ты получишь работу. Отличное зрелище для усталых глаз. Плюс у нас нехватка санитаров с тех пор, как двое последних уехали из города.

Хорошо. Раз в санатории туго с персоналом, они наверняка меня наймут и попросят как можно скорее приступить к работе.

– Что, не хочешь поболтать? – Джулс тяжело вздохнула. – Ладно, ладно. Алонзо сейчас в столовой, иди в те двойные двери. Не промахнешься.

– Спасибо, – сказал я и зашагал в указанном направлении.

– Ах, он все-таки умеет разговаривать! Удачи, красавчик.

Я почувствовал, как взгляд Джулс сверлит мне спину, и невольно передернулся.

В столовой были белые полы и стены с высокими окнами, в которые лилось яркое июльское солнце. Десяток квадратных столов, каждый рассчитан на четверых. Человек с видимой вмятиной в голове размером с подстаканник сидел с медсестрой у окна и медленно ел суп. Когда я вошел, мужчина пристально вгляделся в меня.

Я посмотрел ему в глаза и почтительно кивнул. Он вскинул брови, затем хмыкнул и вернулся к своему супу.

За небольшой витриной с выпечкой и салатами стояла полная женщина в белой форме повара. За ней в высоких серебристых кофейниках дымился кофе. Она разговаривала с чернокожим мужчиной, где-то за шестьдесят, с тронутыми сединой волосами. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, заправленная в белые же брюки. Черный пояс, черные ботинки. Огромное кольцо с ключами позвякивало на его талии.

Я подошел ближе, и повариха повернула голову ко мне.

– Вам чем-то помочь?

Мужчина обернулся.

– Должно быть, ты Джим Уилан, – сказал он.

Я кивнул и протянул ему руку.

– Алонзо Уотерс, – представился он, оценивая меня. – Хочешь быть санитаром, а?

– Да, сэр.

– Резюме принес?

Я вытащил из кармана куртки две сложенные вчетверо бумажки.

– Да, сэр.

– Сэр, – со смехом повторил Алонзо. – Слыхала, Марджери?

Она закатила глаза.

– Не слишком-то привыкай.

– Давай сядем и поговорим. – Алонзо подвел меня к пустому столу и устроился напротив меня. – Кофе?

– Нет, спасибо.

– Тоже пытаюсь пить его поменьше. – Алонзо просмотрел мое резюме. – Двадцать четыре года. Окончил Вебстер-Хай, Южная Каролина. Сразу отправился работать в клинику Ричмонда, где и трудился в течение шести лет?

– Да, сэр.

– Почему ты ушел? Или тебя уволили?

– Клиника закрылась. – Я прочистил горло и указал на резюме. – Там на обороте рекомендательное письмо.

– О, точно, вот оно. – Алонзо откинулся назад и прочитал письмо от моего бывшего руководителя. – Ого. Здесь говорится, что ты был «образцовым сотрудником» и он хотел бы, чтобы у него было десять таких же ребят, как ты. – Он сложил руки на животе и посмотрел на меня. – Неплохо, неплохо. Та клиника работала с наркоманами. Как ты там справлялся?

– Нормально.

– А подробнее не хочешь рассказать?

«Не облажайся. Просто говори».

– Я всегда приходил вовремя. Ни дня не пропустил.

Я выдохнул. Ни разу не заикнулся, причем во фразах, где были пять моих худших врагов из числа согласных. «Д», «н», «м», «с» и «ф» всегда доставляли мне трудности, но звук «д» был просто королем их всех. Мое заикание на имени Дорис сводило ее с ума, поэтому она вечно била меня по затылку: «Да говори уже дальше, придурок».

– А как насчет взаимодействия с пациентами?

– Я не особо с ними общался, – ответил я. – Просто делал свою работу.

– Когда-нибудь имел дело со случаями черепно-мозговой травмы?

Я покачал головой.

– Я сам работал во всевозможных учреждениях, – сказал Алонзо. – И в реабилитации наркоманов тоже. Так что скажу по опыту: эти травмы головного мозга – совсем другая история. Наркоманы, по сути, все еще остаются собой. Здесь же не всегда так. У нас в «Голубом хребте» двадцать семь резидентов. – Он постучал по лбу. – Тебе придется изучить их истории болезни. Как правильно с ними разговаривать. Одно-единственное неверное слово может сбить их с толку или привести к срыву. Справишься?

– Думаю, да.

В клинике мне почти не приходилось говорить, за что мне и нравилась та работа. Но решив участвовать в уходе за пациентами в «Голубом хребте», я пытался пробудить свою давнюю мечту – помогать таким детям, как я, с нарушениями речи. Детям, что чувствовали себя глупыми и мучились каждую чертову минуту своей жизни. Мое заикание породило во мне эту мечту, но она умерла вместе с ним.

Кто захочет, чтобы его заикающийся ребенок лечился у заикающегося терапевта?

«Да никто, дубина», – услужливо подсказала Дорис.

– Вопреки местным слухам, – говорил Алонзо, – это не психиатрическая клиника. Никто из резидентов – резидентов, а не пациентов – не попал к нам из-за расстройств психики. Они все здесь из-за травм. В основном несчастные случаи. И все страдают от неизлечимого повреждения головного мозга. Наша работа – помочь им приспособиться к их новой реальности.

– Хорошо.

Алонзо откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.

– Почему ты хочешь работать здесь, сынок?

Тысяча профессиональных, но неискренних ответов готовы были сорваться с моего языка, но… застряли.

Я медленно вдохнул и выдохнул правду.

– Я хочу помогать.

Алонзо прищурился, затем посмотрел на мое резюме.

– Ты довольно основательно закопался в той клинике. Чувствовал себя как дома?

«Сделал ее своим домом».

– Почему не пошел в колледж? Хочешь убирать за больными всю оставшуюся жизнь?

Я пожал плечами.

Он поджал губы.

– А ты неразговорчивый парень.

– Да.

– К счастью для тебя, болтливые сотрудники раздражают меня больше всего. – Он протянул руку. – Шутки в сторону, в этом письме говорится, что если я тебя не возьму, то я идиот. Джим Уилан, ты принят.

Я облегченно вздохнул и пожал ему руку.

– Спасибо, сэр.

– Зови меня «сэр» только перед Марджери, – подмигнул он. – В остальных случаях достаточно просто Алонзо. Я дружелюбный парень, но заправляю сложным заведением. У нас тут куча дополнительных правил вдобавок к основным, лишь бы обеспечить жильцам безопасность и комфорт. Нарушение их – это билет в один конец. Ты понял?

– Да, сэр.

– Тогда все в порядке. – Алонзо поднялся на ноги, и я последовал его примеру. – Давай подпишем документы, и выходишь в понедельник утром. В семь часов утра. Нормально?

Я кивнул.

– Я присмотрел дом в Бунс-Милл. Перееду на этих выходных.

– Хорошо, – сказал Алонзо. – Мне нужно, чтобы ты закрыл время завтрака, обеда, физических упражнений и послеобеденного отдыха. Будешь учиться прямо по ситуации. Мы потеряли двух парней одновременно, поэтому мне нужно, чтобы ты схватывал на лету.

– Сделаю все возможное.

Я подписал документы, и мы попрощались.

– В понедельник, в семь утра, – повторил Алонзо. – Ровно.

Я вернулся в фойе. Джулс покинула стойку регистрации, но помещение не было пустым.

Девушка с волнистыми светлыми волосами стояла у стены, изучая картину рядом с кондиционером. Незнакомка была ниже моих шести футов на целых пять дюймов. Стройная. В бесформенных брюках цвета хаки, простой бежевой рубашке и лоферах.

Она оглянулась, когда мои шаги эхом отозвались в фойе. Большие голубые глаза на лице, напоминающем по форме сердце, уставились на меня. Улыбка расцвела на полных губах и осветила ее тонкие черты, а мой чертов пульс зачастил.

– Красиво, не правда ли? – кивнула она на картину. – Как солнце падает на изгиб яблока. Как подсвечивает виноград.

Я подошел и встал рядом с ней.

– Как по мне, просто фрукты.

Она рассмеялась.

– Это и есть фрукты. Суть фруктов. Великолепная отсылка к чему-то настолько простому. Свет, раскрывающий жизнь внутри.

– Ты будто знаешь, о чем говоришь.

– Мне нравится так думать. Я художница. – Ее кристально-голубые глаза, окаймленные темными ресницами, посмотрели в мои. – Ты первый человек, кого я вижу. Как тебя зовут?

– Джим. Джим Уилан.

– Тея Хьюз. Рада познакомиться. – Она взяла мою руку и от души тряхнула. – У тебя добрые глаза, Джим Уилан.

«А ты чертовски потрясающая, Тея Хьюз».

Она указала на картину.

– Но ты небольшой фанат живописи?

Я пожал плечами.

– Тогда что у тебя за любимый яд, образно говоря?

– Музыка, – ответил я. – Я люблю музыку.

Боже, я говорил как идиот. Я – и люблю музыку. Но утонченное лицо Теи просияло еще ярче.

– О черт, я обожаю музыку. – Она засмеялась. – Живопись – мое пристрастие, а музыка – это жизнь. Ты играешь?

– У меня есть гитара… – признался я, а остальные слова умерли на моих губах. Я не собирался говорить ей, что иногда еще и пел. Да ни за что.

– Обожаю гитару, – сказала Тея. – Ты какую музыку любишь?

Я потер затылок, пожал плечами.

– Не знаю. В основном рок. Guns N’Roses. Foo Fighters. Pearl Jam.

Тея склонила голову.

– Забавно, не знаю таких.

– Ты никогда не слышала Guns N’Roses?

Она нахмурилась.

– На самом деле, не знаю… А должна? – Затем Тея игриво шлепнула меня по руке. – Не стыди меня, Джеймс. Я технодевушка. Вот… мои коронные движения припадочной курицы.

Она ритмично задергала головой, и из меня вырвался смешок. Я бы не удивился, если бы вместе с ним вылетело облако пыли и моли. Я позавидовал тому, как легко и непринужденно Тея держится. Никаких сомнений.

Она та, кто она есть.

– Джим?

Я моргнул.

– Ты пялишься.

А как иначе?

– Впрочем, не могу тебя винить, – добавила она, а затем закрыла глаза рукой. – Боже, это прозвучало так эгоист… ски. Эгоистично? Так правильно? – Тея рассмеялась. – В смысле, я вечно из всего делаю спектакль. Ну или так всегда говорит моя сестра.

– Ты танцуешь, будто никто не смотрит, даже когда люди за тобой наблюдают, – сказал я.

– Надеюсь, это не упрек за мои безумные танцевальные навыки?

– Нет, – заверил я. Мне еще никогда не приходилось вести столь непринужденную беседу. Я говорил так же легко, как она танцевала. Без колебаний. – Что ты рисуешь? – Я подумал. – Миски с фруктами?

Она послала мне хитрый, игривый взгляд.

– А сам как думаешь?

Я пожал плечами, сунул руки в карманы.

– Если предположить… я бы сказал, что-то масштабное. Возможно, Большой каньон. А еще ты используешь много цветов.

– Что-то большое и красочное, а? – Она сплела пальцы за спиной. – А с чего ты так решил?

– Не знаю. Что-то в тебе подсказало.

Прозвучало как реплика из дурного фильма, но от правды не спрячешься. Мы всего несколько минут стояли рядом, а я уже ощущал масштаб личности Теи.

– Что ж, ты достаточно близко попал, – сказала она. – Я в основном рисую Египет. Пирамиды, Клеопатра, Нил. Это моя фишка.

Я кивнул.

– Было такое ощущение.

– А ты? – Наши глаза встретились, и ее улыбка стала личной. Только для меня. – У меня тоже есть на твой счет пара ощущений, Джим Уилан.

Мое сердце затрепетало.

– Да?

– Да. Снаружи ты подобен неприступной кирпичной стене с лицом кинозвезды и в дерзкой черной кожаной куртке. Внутри? Ты глубокий, как Большой каньон. – Ее брови с любопытством поднялись. – Я попала?

Я пожал плечами.

– Я… я не знаю…

– А еще ты часто пожимаешь плечами, – указала она. – Не делай так. Твои мысли не ерунда.

Наши глаза снова встретились, и кирпичная стена, которую я выстроил, чтобы обезопасить себя, оказалась бесполезной против Теи. Несущественной. Я должен был снова ее увидеть, даже если это означает, что она услышит мое заикание.

Почему-то мне казалось, что Тею Хьюз оно не озаботит.

– Ты кого-то здесь навещаешь? – спросил я.

Улыбка Теи застыла.

– Здесь?

– Да. Я только что переехал в город, и я был…

– Моя сестра. Она придет сюда. – Ее тонкие брови нахмурились, смятение затуманило кристально-голубые глаза. – И мои родители. Они вот-вот приедут.

– Хорошо. – Вдох. Выдох. – Я хотел спросить, ты не хотела бы?..

– Сколько уже прошло? – Тея обхватила себя руками и огляделась, как будто впервые увидела это помещение. Ее дыхание стало частым. – Я не знаю это место. – Ее взгляд метнулся ко мне. – Сколько уже прошло?

– Сколько… – Я моргнул. – Я не знаю…

– Кто ты? – Глаза Теи широко распахнулись, и их светлые глубины наполнились паникой. – Сколько уже прошло?

Она что, хотела узнать время? Я было потянулся проверить свои часы, а потом до меня дошло. Словно ведро холодной воды загасило крошечное мерцающее пламя между нами.

«Ох, блин, вот ты осел. Она пациентка».

– Сколько уже прошло? – взвизгнула Тея, ее голос эхом отозвался в фойе.

– Я не знаю… – Я запнулся, ощущая, как частит мой собственный пульс.

Она сделала шаг прочь от меня.

– Они работают над моим случаем, – сказала Тея. – Доктора. Я попала в аварию. Сколько уже прошло?

Я оглядел пустое фойе в поисках помощи.

– Я… я не…

– Мисс Хьюз, вот вы где.

Я обернулся и увидел маленькую женщину в бледно-голубой форме медсестры, с темными волосами. Она быстро шла по коридору. Какое облегчение. Медсестра бросила на меня любопытный взгляд и нежно взяла Тею за руку.

– Кажется, мисс Хьюз всегда находит дорогу к входной двери.

Тея посмотрела широко раскрытыми глазами на медсестру, чей бейджик гласил: «Рита».

– Сколько уже прошло?

– Два года, мисс Хьюз, – ответила Рита. – Врачи работают над вашим случаем.

– Верно, – сказала Тея, глубоко вздохнув и сжимая руку Риты. – Они выяснят, что со мной не так.

Рита улыбнулась и кивнула на полотно.

– Прекрасная картина, не так ли?

Тея расслабилась, и ее улыбка начала возвращаться.

– Невероятная. Посмотрите, как свет сияет над изгибом яблока. – Она повернулась ко мне. – Разве это не красиво?

Я ошалело кивнул.

– Да. Чудесно.

Она просияла и протянула мне руку.

– Здравствуй. Я Тея Хьюз.

– Джим Уилан, – пробормотал я. Моя рука поднялась сама по себе, словно отдельно от тела.

Что, черт возьми, происходит?

Тея крепко тряхнула мою руку.

– Приятно познакомиться, Джим.

Рита прочистила горло.

– Вы, должно быть, наш новый санитар?

– Начинаю в понедельник.

– Я Рита Сото. – Ее улыбка была теплой. – Добро пожаловать в «Голубой хребет». – Она хмуро кивнула на пустую стойку. – Вижу, Джулс еще на перекуре. Спасибо, что составили компанию мисс Хьюз.

– Конечно, – сказал я, не в силах больше смотреть на Тею; мои глаза болели. – Я лучше пойду.

– Пока, Джим, – крикнула мне вслед Тея. – Мы еще когда-нибудь увидимся?

Я остановился. Это был именно тот вопрос, который я был готов ей задать.

«Вот ты и получил свой ответ, дубина, – захихикала Дорис в моей голове. – Ты будешь видеть ее каждый день».

Каждый. День.

Глава 2 Джим

Я провел выходные в арендованном грузовике, отмотав три часа между моей маленькой дерьмовой квартирой в Ричмонде и дерьмовым маленьким домом, который я снял на Бунс-Милл. После успешного собеседования в санатории Джордж Хамметт – мой новый арендодатель – практически бросил мне ключи из кабины своего грузовика, а затем побыстрее смылся, пока я не передумал.

Ему не о чем было беспокоиться. Мне много не надо. Дом был изрядно потрепан, но вполне годился для жизни. За два дня распаковки и уборки мне удалось не думать о Тее Хьюз в общей сложности целых восемь минут.

Твою мать. Она резидент.

Резидент.

Глупо было с моей стороны этого не увидеть. Следовало присмотреться внимательнее.

Какой у нее диагноз?

Может, что-то незначительное.

Может быть, она поправлялась…

Затем слова Алонзо прогремели в моей голове: все страдают от неизлечимого повреждения головного мозга. Наша работа – помочь им приспособиться к их новой реальности.

Тея Хьюз не выздоравливала и не собиралась поправляться, и я тоже должен был к этому приспособиться. Она – резидент санатория. Я – санитар, чья обязанность о ней заботиться. Конец истории.

Конец нашей истории.

Я взял свое влечение к ней – влечение, которого никогда не чувствовал ни к одной девушке, – и положил на полку рядом с мечтой стать логопедом.

В воскресенье вечером я разогрел замороженный ужин в старой микроволновке моего нового дома. После этого взял гитару и тихо заиграл Guns N’Roses «Sweet Child O’Mine», чтобы соседи не услышали. Я пел о глазах, похожих на голубое небо, принадлежащих девушке, что источала тепло и безопасность.

Она резидент.

Я убрал гитару.

Позже я лежал в своей кровати, слушая, как сверчки распеваются с приближением лета, и читал свою потрепанную копию «Бойцовского клуба». Мои пальцы переворачивали страницы, которые я видел уже сто раз, и тусклый свет заставлял шрамы на костяшках поблескивать на фоне загорелой кожи. Шрамы остались от бесчисленных боев в течение бесконечных школьных дней. Дней, когда саундтреком моей жизни были издевательские голоса и грохот металлического забора во дворе, где меня всегда загоняли в угол.

Я старательно прятал свое разбитое лицо от Дорис, когда приходил домой, но она всегда об этом узнавала.

– Что случилось на этот раз?

– Н-н-ничего…

– Выкладывай, дубина здоровая!

И я стал здоровым. Большим. Сильным. Начал качаться и побеждать в каждой драке. К выпускному классу никто не смел со мной связываться. Включая Дорис. Я съехал из ее дома в ту же минуту, как мне исполнилось восемнадцать, и ни разу не оглянулся.

Шрамы на моих костяшках были орденами, которые я заслужил, равно как и прекращение насмешек. Но он все еще жил у меня в голове – ядовитый голос той, кто должен был присматривать за мной, а вместо этого мучил меня.

«Сам за собой следи. Не высовывайся. Делай свою работу».

Тея Хьюз, подумал я с болью в груди, так и останется просто частью моей работы. Я смогу присматривать и за ней.

* * *

Я появился в санатории в 6:45 утра.

– Рада, что ты в команде, – сказала Джулс, подмигивая мне. – Очень рада.

– А где комната отдыха? – спросил я.

Она со вздохом закатила глаза.

– С тобой не повеселишься. Там, вторая дверь слева.

Комната отдыха сотрудников представляла собой несколько запирающихся шкафчиков, раскладной столик и мужские и женские уборные. Белая униформа, состоящая из брюк и рубашки с коротким рукавом, ждала меня в открытом шкафчике вместе с моим бейджиком.

Только я застегнул рубашку, в комнату отдыха вошел жилистый парень лет тридцати, с шапкой каштановых волос и дружелюбными темными глазами.

– Слишком рано для этого дерьма, да? – Смеясь, он протянул мне руку. – Хоакин Рейес. Ты, должно быть, новенький.

– Джим Уилан, – представился я, пожимая ему руку.

– Рад знакомству, Джим. Алонзо приедет через несколько часов. Пойдем проведу тебе экскурсию. Где что находится, где что хранится.

– Отличный план.

Хоакин водил меня по зданию, шутил и флиртовал с медсестрами, которые попадались нам на пути. Я был готов за любым углом встретить Тею Хьюз, но не увидел ее.

Пока Хоакин носился по санаторию, как будто здесь и родился, я мысленно составлял карту: комнаты резидентов и медсестер на верхнем этаже.

Лечебные кабинеты и помещение с лекарствами на втором.

Комната отдыха персонала, кладовая, кафетерий и комната отдыха резидентов на первом.

«Голубой хребет» был намного больше, чем мне показалось снаружи. Пристройки для резидентов отличались более свежей краской и решетками на окнах. Как и решетка вокруг поста медсестер, и еще одна, отрезающая палаты резидентов от нижних этажей.

– Воспринимай их как ограждения для детей, – сказал Хоакин. – Большинство резидентов ничего не помнят и могут забрести прямиком на улицу, если не побережемся.

– У них амнезия? – спросил я, мысленно устремляясь к Тее.

– У кого-то легче, у кого-то хуже, – пояснил Хоакин, спускаясь по лестнице. – Но Алонзо меня порвет, если скажу больше. Он отвечает за обучение новых сотрудников, объясняет, как разговаривать с резидентами, чтобы их не испугать.

– Да, он говорил, – отозвался я, вспоминая панику Теи, когда не смог ответить на ее вопрос, сколько прошло времени.

Мы прибыли на первый этаж, где Хоакин отпер дверь в уборную.

– Раз в месяц появляется директор заведения. И все мы должны быть паиньками. Приходят врачи. – Он выкатил швабру и ведро. – Из Роанока приезжают нейропсихологи для обхода. Всякие специалисты. Некоторые из них приличные, но большинство на санитаров даже не смотрят. Если есть сомнения, просто держись от них подальше.

Я кивнул.

Хоакин вложил ручку швабры мне в ладонь.

– А ты не болтун, да? Но телефон-то есть? Если нет, у нас тут где-то валяются старые пейджеры.

– У меня есть телефон.

– Забьем тебе все номера. Никогда не выключай телефон. У нас всегда не хватает рук. Постоянно что-то случается. Смены могут быть изнурительными. Поздними. Ночными.

– Я на дневной.

Хоакин ухмыльнулся.

– Технически да. В итоге тебе придется брать по крайней мере несколько ночных смен, новичок. Обед сорок пять минут, если тебя не вызывают к резиденту, а, как я уже сказал, нам не хватает рук. Пятнадцатиминутный перерыв каждые четыре часа. Ты куришь?

– Нет.

– Посмотрим, как долго продержишься. Санитары в других учреждениях не занимаются уборкой, но здесь дело обстоит иначе. Мы люди многофункциональные. – Он толкнул мне швабру и ведро. – Вымой кафетерий, сейчас же. Потом приберешься в комнате отдыха и поможешь контролировать ЗСВ.

– ЗСВ?

– Занятия на свежем воздухе. Медицинское название обычных прогулок. Те резиденты, кто в состоянии, гуляют по окрестностям. Обычно каждого сопровождает медсестра, но с ними у нас тоже дефицит. Так что либо санитар помогает, либо все отменяется.

– То есть никто не выходит?

– Не нагнетай. Обычно выходят. А иной раз это просто невозможно. – Он посмотрел на меня. – Ты, наверное, пересмотрел «Пролетая над гнездом кукушки». Это хорошее место. Со всеми обращаются хорошо. Финансирование не ахти какое, но лучше, чем в больнице. Или в психушке. Понял?

– Понял.

Хоакин прищурился.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

– Семья есть?

– Нет.

Он наклонился.

– Ладно, слушай. В этой работе можно застрять. Знаю, сам тебе сказал, что проблем много, так и есть. Главным образом потому, что порядочных сотрудников, которые не лажают, не так-то просто сохранить. Но те, кто остаются, как я и Алонзо, мы склонны застревать. Я приехал сюда на летнюю подработку. Это было восемь лет назад. Так вот, не застревай на этой горе.

Он ударил меня по плечу и оставил мыть пол кафетерия. Завтрак закончился, и комната была пуста. Один, выписывая шваброй восьмерки на линолеуме, я крутил его слова в голове.

«Не застревай на этой горе».

Застревать я умел лучше всего. Я бы, наверное, остался на своей последней работе навсегда, если бы ее не закрыли. Я не хотел многого от мира. Просто место, где я мог бы работать и помогать людям. И никто бы меня не беспокоил.

Перспектива застрять на этой горе совсем не пугала.

* * *

Пока резиденты обедали, я убрал три комнаты. В каждой имелись собственная ванная комната и однотипные кровать, шкаф, небольшой комод, стол и стул под окном.

Все двери запирались снаружи.

Я встретил Алонзо внизу, в комнате отдыха резидентов, что состояла из кабинета медсестер, дюжины маленьких столиков, телевизора на стене, полок с играми и головоломками и кладовой в задней части. Алонзо держал под мышкой стопку папок с файлами и приветствовал меня одобрительным взглядом.

– Хоакин говорит, ты быстро учишься, – заметил он. – Давай присядем.

Мы заняли стол в углу, откуда можно было видеть все пространство. Присутствовал только один резидент – пожилой мужчина с вмятиной на голове. Он медленно и кропотливо собирал пазл, пока его помощник беседовал с дежурной медсестрой.

– Ты должен познакомиться с резидентами, – начал Алонзо. – Это Ричард Уэбб. Мистер Уэбб для тебя и меня.

Я кивнул.

– К каждому приписана своя медсестра. Большинство медсестер работают с несколькими резидентами, поэтому время от времени мы им помогаем. Но осторожно. Держись дружелюбно, но не болтай. – Он приподнял бровь. – Что-то мне подсказывает, с тобой у меня такой проблемы не возникнет.

Дверь в комнату отдыха открылась. Я оглянулся и узнал медсестру, которую встретил вчера, Риту Сото.

Рядом с ней шла Тея Хьюз.

На ней были бесформенные бежевые штаны, простая рубашка и лоферы, но она ослепляла своей красотой. Настоящее произведение искусства, пусть и завернутое в бумажный пакет. Светлые волосы ниспадали ей на плечи мягкими волнами, и она оглядывала комнату отдыха яркими, хотя и нерешительными глазами.

Рита подвела Тею к столу и положила перед ней бумагу и цветные ручки. Через несколько секунд Тея уже вовсю рисовала. Как ребенок, убивающий время после школы.

– Это мисс Хьюз, – сказал Алонзо, постукивая ручкой по папкам. – Из всех наших резидентов она нуждается в наибольшей заботе. А значит, у нее больше всего правил.

Я оторвал от нее взгляд и заставил свой голос звучать нейтрально.

– Что с ней не так?

– Всего лишь один из худших зарегистрированных случаев амнезии в истории.

Я посмотрел на Алонзо.

– Вы уверены?

Алонзо усмехнулся.

– Уверен ли я? Такого у меня еще не спрашивали. Но я тебя понимаю. Мисс Хьюз молода и красива и выглядит здоровой, но это не так.

Он перебрал свои файлы, пока не нашел нужный, открыл и зачитал тихим голосом:

– Алтея Рене Хьюз, двадцать три года. Два года назад попала в аварию, когда ехала с родителями. Пьяный водитель влетел на своем пикапе прямо в них, лобовое столкновение. Родители погибли на месте. Мисс Хьюз срочно доставили в госпиталь генерала Ричмонда, где она провела две недели в коме. Они лечили ее от перелома руки, ключицы, бедра и внутренних повреждений. Но худший удар приняла ее голова.

Я сглотнул.

– Что произошло?

Алонзо прочитал из ее истории болезни:

– «Катастрофическое повреждение головного мозга, полученное в результате автомобильной аварии, с внутричерепным кровоизлиянием и повышенным внутричерепным давлением, что привело к повреждению гиппокампа». – Он поднял взгляд. – Если по-человечески: ее долговременная и кратковременная память полетели к чертям. У нее нет воспоминаний о жизни до аварии и нет воспоминаний о ее нынешней жизни.

– Что вы имеете в виду? Нет памяти вообще?

– Только семантическая память: она запоминает фактическую информацию, такую как слова, понятия, числа. Она все еще знает, как мыть лицо, пользоваться вилкой, надевать одежду. Но у нее нет эпизодической памяти. Нет личного опыта, событий или подробностей о людях или местах. То есть она знает, что такое собака, но не может сказать, имелся ли у нее питомец хоть когда-то в жизни. Остались какие-то фрагменты по истории Египта, равно как и способности к рисованию, но она не может сказать вам, где всему этому научилась.

– Ладно, – медленно сказал я. – Но она знает, что с ней происходит? Она знает о… – Я обвел жестом комнату.

– Где она? Что с ней случилось? Чем занималась пять минут назад? Нет. У нее всего несколько минут сознания, а затем приходится начинать все сначала. Она перезагружается.

– Перезагружается?

– Да, когда ее время истекает, память, так сказать, стирается. Мы называем это перезагрузкой.

Да он смеется надо мной. Как можно выжить, когда памяти на несколько минут?

– Это безумие.

– Звучит так, но такова ее правда. Сам услышишь. Она говорит то же самое, задает одни и те же вопросы каждые несколько минут. Весь день. День за днем. И так уже два года.

«Сколько уже прошло?»

Это была перезагрузка Теи. Я застал ее вчера.

– Она не сильно отклоняется от своего сценария, если только не рисует. Или если с ней говорят, – продолжил Алонзо. – Тогда она продержится еще несколько минут. Но стоит подумать: «Эй, да с этой девчонкой все в порядке. Почему она здесь?» Бум. Перезагрузка.

– Что происходит?

– Она делает паузу и теряет сознание. Затем сценарий запускается снова. Когда она впервые попала к нам и произошла перезагрузка, у мисс Хьюз случился припадок. Как небольшой приступ. Теперь у нее припадки, только когда ее что-то расстраивает. Вот почему мы держим ее в строгой рутине, и ты должен знать, как с ней разговаривать, чтобы не сбить.

«Поздно».

– И что у нее остается, когда происходит перезагрузка?

– Она знает, что произошел несчастный случай. Знает, что пострадала, и что-то происходит с мозгом, и доктора работают над ее случаем. Это все, что ей нужно знать. Она под опекой своей старшей сестры, Делии. Та следит за мисс Хьюз и настоятельно не рекомендует нам рассказывать ей, что их родители не выжили. Не надо ее расстраивать. Даже если через несколько минут она этого не вспомнит.

Я нахмурился, пытаясь сосредоточиться на состоянии Теи.

– Но… если Тея…

– Мисс Хьюз, – поправил Алонзо. – Всегда мисс Хьюз.

– Если она ест или принимает душ и происходит перезагрузка, как мисс Хьюз реагирует?

– Плывет по течению, – ответил Алонзо. – Мозг – сложный механизм, но его основная функция – выживание. Как говорят доктора, память мисс Хьюз сбрасывается, но она продолжает спокойно существовать, потому что находится в этом учреждении и учреждение не меняется. Спокойствие – наша главная цель. И раз уж ты вдруг разболтался, урок первый: вот ты подходишь к мисс Хьюз – и что ты говоришь?

«Мне жаль. Мне до черта жаль, что с тобой такое случилось».

– Н-не знаю, о чем вы.

– Большинство скажет: привет, Тея. Как сегодня поживаешь?

– Ну и я так скажу.

– Ответ неверный. Три огромных промаха в одном предложении. Первый: раз ты обращаешься к ней по имени, то знаешь ее, а она тебя нет, и это ее расстраивает. Всех резидентов называть строго по фамилиям. Это еще и вежливо.

Я кивнул.

– Второй: никогда не спрашивай, как она поживает. Она не знает. Понятия не имеет, как должна себя чувствовать в те несколько минут, что прошли с ее пробуждения, поэтому не спрашивай.

С ее пробуждения. У меня все в голове не укладывалось, как можно жить, оставаясь в себе всего несколько минут.

– Третье, – заключил Алонзо, – никаких «сегодня», «этим днем», «добрый вечер» или «с Рождеством». Она не отличает один день от другого, одну минуту от другой. Никакого чувства времени. Когда она спрашивает «сколько уже прошло?», то имеет в виду – с ее аварии.

– Два года, – пробормотал я.

– Да, – кивнул Алонзо. – И заверь ее, что врачи работают над ее случаем. Не более того. Если она говорит с тобой, слушай. Если возникли проблемы, перенаправь ее на то, что она делает. Например, рисование. Она может поддерживать разговор дольше, чем несколько минут, если занята. Но стоит отвлечься – бац. Сброс. Все понял?

Я кивнул, но мое выражение лица, должно быть, меня выдало.

Алонзо откинулся на спинку стула.

– Выкладывай.

– Как она может так жить?

– Довольно счастливо. Спокойно. Могло быть и хуже. У одного парня в Англии память всего на сорок пять секунд. Мисс Хьюз может продержаться семь минут до перезагрузки, но редко.

– Как такое возможно?

Он постучал пальцем по голове за ухом.

– Если грузовик вломится тебе прямо в серое вещество, узнаешь. – Поймав мой острый взгляд, Алонзо поднял руки. – Я не хочу показаться бесчувственным ублюдком, но именно так все и случилось. Наша работа не в том, чтобы обдумывать это или жалеть мисс Хьюз. Мы не убеждаем себя, что с ней все в порядке, раз она хорошо выглядит. У нее неизлечимое повреждение мозга, но мисс Хьюз не страдает. Она не знает, чего не знает. Наша работа – заботиться о ней и сохранять ее спокойствие. Понял?

У меня на языке крутились тысячи вопросов, и я не мог выбрать ни одного. Я вспомнил наш вчерашний разговор. Лучший, что у меня был за долгие годы, но потом… он испарился. Стерся. А Тея – мисс Хьюз – живет всего по несколько минут за раз. Уже два года.

Алонзо уставился на меня.

– Знаю, это трудно принять, сынок, но такова реальность. – Он коснулся папки с файлами. – Давай дальше. У нас еще двадцать пять резидентов.

Мы вернулись к работе, просматривали дела, но я едва мог сосредоточиться, пока Тея сидела позади меня. Желание поговорить с ней скручивало меня, как голод кишки. Я ни с кем не общался, а теперь хотел сесть напротив нее и узнать, не страдает ли она. Счастлива ли она?

«Не глупи. Это не твое дело. Выполняй свою работу».

Покончив с вводной, Алонзо вышел покурить. Мистер Уэбб и его медсестра ушли, поэтому я убрал его пазл. А сам продолжал украдкой поглядывать на Тею.

Она улыбалась, пока работала. Возможно, Алонзо прав. Возможно, амнезия Теи удерживала ее от ужасающей реальности. Она не знала, чего не знала.

Но что, если все же знает?

Тея подняла глаза и подарила мне вежливую дружелюбную улыбку. Затем все ее лицо застыло. Я тоже застыл, глядя, как она перезагружается. Ее ясные голубые глаза затуманились, и она наклонилась ко мне со своего места.

– Сколько уже прошло?

Я оглянулся в поисках Риты, но единственным другим человеком в комнате отдыха была дежурная медсестра, что смотрела сериал по маленькому телевизору на ее столе.

Я сделал шаг к Тее.

– Сколько?..

– Два года, м-м-мисс Хьюз.

Черт, вот оно, вылезло.

Тея, похоже, не заметила заикания. Она кивнула, ее сгорбленные плечи снова опустились.

– Я попала в аварию. Вы первый человек, кого я вижу с тех пор, как очнулась.

Я сделал еще один шаг к ней. Вдох-выдох.

– Очнулась?

– Я была без сознания в течение двух лет. Но я очнулась, и врачи работают над моим случаем. – Она посмотрела на мою табличку с именем. Джим.

– Джим Уилан, – подсказал я.

«У меня тоже есть на твой счет пара ощущений, Джим Уилан».

Я молча пожелал, чтобы Тея вспомнила, чтобы ее глаза засияли от узнавания. Чтобы ее улыбка стала теплой, чтобы в ее памяти всплыл наш разговор.

Тея протянула руку.

– Приятно познакомиться, Джим Уилан. Я Тея Хьюз.

Глава 3 Джим

Она представилась мне уже три раза.

«Три из будущих сотен, если не тысяч. Ее мозг поврежден. Она не вспомнит тебя каким-то чудесным образом».

Трудно было поверить, что амнезия настолько сильна, когда сама Тея казалась яркой и полной жизни. Я вспомнил инструкцию Алонзо перенаправлять ее после перезагрузки и посмотрел на рисунок. Она изобразила пирамиду. При ближайшем рассмотрении оказалось, что та состоит из одних только слов. Строк, написанных шариковой ручкой и закрашенных маркерами.

– А рисунок действительно хорош, – заметил я. – Более чем хорош.

– Спасибо, – ответила Тея, хмурясь. – Все хорошо, но чего-то не хватает. Он какой-то…

– Маленький.

Она криво улыбнулась.

– Вы искусствовед, Джим Уилан?

– Н-н-нет, я просто имел в виду…

– Да я шучу, – вздохнула она и повернулась к своему рисунку. – Он правда маленький. Вот бы у меня был холст размером со стену. И краски, чтобы хватило на несколько месяцев.

– Именно это я и имел в виду, – сказал я, все еще неловко стоя над ней. – Твой талант больше, чем бумага и ручки. Размером с Большой каньон.

Я надеялся, что она уловит намек на вчерашнюю беседу, но Тея покраснела и игриво улыбнулась.

– Ладно, беру свои слова обратно. Можешь критиковать мое искусство сколько хочешь.

На миг я снова увидел глубины личности Теи Хьюз. Мили вместо минут.

– Джим?

– Да?

– Ты пялишься.

– Прости.

– Все нормально. Я не против, чтобы ты на меня смотрел. У тебя добрые глаза.

«Дежавю, доведенное до гребаного абсолюта».

Я почувствовал, как моя кожа стала горячей, и перенаправил свои мысли подальше от нее. Я чуть наклонился, чтобы прочитать одну из цепочек слов, составляющих склон пирамиды.

Схвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон один одинок одинок одинок одинокий одинокий

– Что это значит? – спросил я, постукивая пальцем по словам. – Если ты не возражаешь…

Тея всмотрелась в рисунок, словно слова были ей чужды.

– Я не знаю. Я написала их до аварии. Два года назад.

– Ты нарисовала это два года назад? – Я чувствовал, что балансирую на грани, проверяю пределы ее понимания и, возможно, раздражаю ее. Она кивнула.

– Похоже, да. Но теперь, когда я вернулась, то могу ее закончить.

– Хорошо.

Тея нахмурилась и заправила прядь светлых волос за ухо, словно озадаченная своими собственными словами.

– Звучит странно, не правда ли? Я так давно отсутствовала.

– Так уж получилось.

Тея благодарно улыбнулась.

– Легко сказать. Я чувствую, будто…

– Что?

– Будто есть что-то большее, но всякий раз, когда я пытаюсь вспомнить больше, ничего нет. Я даже не помню, как я попала сюда, за этот стол. К тебе.

У меня не было слов, которые могли бы ей помочь. Я сам едва понимал ее ситуацию.

– Но я знаю, врачи работают над моим случаем, – заверила Тея. – Пусть они голову ломают. Я же просто рада, что вернулась.

– Я тоже.