Ты моей никогда не будешь E-Book

Давид Самойлов

• Herausgeber: Времена 2
• Kategorie: Poesie und Drama
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 82

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Поэзия Давида Самойлова отличается проникновенным лиризмом, тонким психологизмом, философской глубиной, замечательной иронией и юмором. Круг тем обширен — война, любовь, Родина, история, мужчина и женщина, жизнь человеческая во всем ее многообразии. Его язык — образный, яркий, емкий, пластичный, в то же время простой и ясный, близкий и понятный любому читателю. На страницах его сборников «проклятые вопросы», размышления о смысле жизни соседствуют с шутками, ироничными, изящными эссе, нежными лирическими напевами. Именно эта многогранность поэзии Давида Самойлова и позволила ему стать одним из самых известных и любимых наших поэтов.

Leseprobe

Давид Самойлов Ты моей никогда не будешь

* * *

© Самойлов Д. С., наследники, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Свободный стих

Я рос соответственно времени.В детстве был ребенком.В юности юношей.В зрелости зрелым.Поэтому в тридцатые годыя любил тридцатые годы,в сороковыелюбил сороковые.А когда по естественному законувремя стало означатьсхождение под склон,я его не возненавидел,а стал понимать.В шестидесятые годыя понимал шестидесятые годы.И теперь понимаю,что происходити что произойдетиз того, что происходит.И знаю, что будет со мной,когда придет не мое время.И не страшусь.

«Мы не меняемся совсем…»

И. К.

Мы не меняемся совсем.Мы те же, что и в детстве раннем.Мы лишь живем. И только темКору грубеющую раним.Живем взахлеб, живем вовсю,Не зная, где поставим точку.И все хоронимся в своюВетшающую оболочку.

Из детства

Из детства

Я маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…».Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу.Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ, маленький, глупый, больной.

Выезд

Помню – папа еще молодой,Помню выезд, какие-то сборы.И извозчик лихой, завитой,Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.А в Москве – допотопный трамвай,Где прицепом – старинная конка.А над Екатерининским – грай.Все впечаталось в память ребенка.Помню – мама еще молода,Улыбается нашим соседям.И куда-то мы едем. Куда?Ах, куда-то зачем-то мы едем…А Москва высока и светла.Суматоха Охотного ряда.А потом – купола, купола.И мы едем, все едем куда-то.Звонко цокает кованый коньО булыжник в каком-то проезде,Куполов угасает огонь,Зажигаются свечи созвездий.Папа молод. И мать молода.Конь горяч, и пролетка крылата.И мы едем незнамо куда —Все мы едем и едем куда-то.

Цирк

Отцы поднимают младенцев,Сажают в моторный вагон,Везут на передних сиденьяхКуда-нибудь в цирк иль кино.И дети солидно и важноВ трамвайное смотрят окно.А в цирке широкие двери,Арена, огни, галуны,И прыгают люди, как звери,А звери, как люди, умны.Там слон понимает по-русски,Дворняга поет по-людски.И клоун без всякой закускиГлотает чужие платки.Обиженный кем-то коверныйНесет остроумную чушь.И вдруг капельмейстер проворныйОркестру командует туш.И тут верховые наядыСлетают с седла на песок.И золотом блещут наряды,И купол, как небо, высок.А детям не кажется страннымЯвление этих чудес.Они не смеются над пьяным,Который под купол полез.Не могут они оторватьсяОт этой высокой красы.И только отцы веселятсяВ серьезные эти часы.

Карусель

Артельщик с бородкойВзмахнул рукавом.И – конь за пролеткой,Пролетка за конем!И – тумба! И цымба!И трубы – туру!И вольные нимбыБерез на ветру.Грохочут тарелки,Гремит барабан,Играет в горелкиЦветной балаган.Он – звонкий и легкийПошел ходуном.И конь за пролеткой,Пролетка за конем.То красный, как птица,То желтый, как лис.Четыре копытцаНаклонно взвились.Летит за молодкойПлаточек вьюном.И – конь за пролеткой,Пролетка за конем!..Сильнее на воротПлечом поднажать,Раскрутишь весь город,Потом не сдержать.За городом роща,За рощею дол.Пойдут раздуваться,Как пестрый подол.Артельщик хохочет —Ему нипочем:Взял город за воротИ сдвинул плечом.

Двор моего детства

Еще я помню уличных гимнастов,Шарманщиков, медведей и цыган,И помню развеселый балаганПетрушек голосистых и носатых.У нас был двор квадратный. А над нимВисело небо – в тучах или звездах.В сарае у матрасника на козлахВились пружины, как железный дым.Ириски продавали нам с лотка.И жизнь была приятна и сладка…И в той Москве, которой нет почтиИ от которой лишь осталось чувство,Про бедность и величие искусстваЯ узнавал, наверно, лет с пяти.Я б вас позвал с собой в мой старый дом.(Шарманщики, петрушка – что за чудо!)Но как припомню долгий путь оттуда —Не надо! Нет!.. Уж лучше не пойдем!..

Если вычеркнуть войну

Осень сорок первого

Октябрь бульвары дарит рублем…Слушки в подворотнях, что немцы под Вязьмой,А радио марши играет, как в праздник,И осень стомачтовым кораблемНесется навстречу беде, раскинувДеревьев просторные паруса.И холодно ротам. И губы стынут.И однообразно звучат голоса.В тот день начиналась эпоха плакатаС безжалостной правдой: убей и умри!Философ был натуго в скатку закатан,В котомке похрустывали сухари.В тот день начиналась эпоха солдатаИ шли пехотинцы куда-то, куда-то,К заставам, к окраинам с самой зари.Казалось, что Кремль воспарил над Москвой,Как остров летучий, – в просторе, в свеченье.И сухо вышагивали по мостовойОтряды народного ополченья.И кто-то сказал: «Неужели сдадим?»И снова привиделось, как на экране, —Полет корабельный, и город, и дымОсеннего дня, паровозов, окраин.И было так трудно и так хорошоШагать патрулям по притихшим бульварам.И кто-то ответил, что будет недаромСлезами и кровью наш век орошен.И сызнова подвиг нас мучил, как жажда,И снова из бронзы чеканил закатСолдат, революционеров и гражданВ преддверии октябрьских баррикад.

Старик Державин

Рукоположения в поэтыМы не знали. И старик ДержавинНас не заметил, не благословил…В эту пору мы держалиОборону под деревней Лодвой.На земле холодной и болотнойС пулеметом я лежал своим.Это не для самооправданья:Мы в тот день ходили на заданьеИ потом в блиндаж залезли спать.А старик Державин, думая о смерти,Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!Некому и лиру передать!»А ему советовали: «Некому?Лучше б передали лиру некоемуМалому способному. А эти,Может, все убиты наповал!»Но старик Державин вороватоРуки прятал в рукава халата,Только лиру не передавал.Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.Что-то молча про себя загадывал.(Все занятье – по его годам!)По ночам бродил в своей мурмолочке,Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!Пусть пылится лучше. Не отдам!»Был старик Державин льстец и скаред,И в чинах, но разумом велик.Знал, что лиры запросто не дарят.Вот какой Державин был старик!

Муза

Тарахтят паровозы на потных колесах,Под поршнями пары затискав.В деревянном вагоне простоволосаяМуза входит в сны пехотинцев.И когда посинеет и падает замертвоДень за стрелки в пустые карьеры,Эшелоны выстукивают гекзаметрыИ в шинели укутываются Гомеры.

Тревога

Долго пахнут порохом слова.А у сосен тоже есть стволы.Пни стоят, как чистые столы,И на них медовая смола.Бабы бьют вальками над прудом —Спящим снится орудийный гром.Как фугаска, ухает подвал,Эхом откликаясь на обвал.К нам война вторгается в постельЗвуками, очнувшимися вдруг,Ломотой простреленных костей,Немотою обожженных рук.Долго будут в памяти словаЦвета орудийного ствола.Долго будут сосны над травойОкисью синеть пороховой.И уже ничем не излечимПропитавший нервы непокой.«Кто идет?» – спросонья мы кричимИ наганы шарим под щекой.

Перед боем

В тот тесный час перед сраженьемПростуженные голосаУгрюмым сходством выраженьяСтрашны, как мертвые глаза.И время не переиначишь.И утешение одно:Что ты узнаешь и заплачешь,И что тебе не все равно.

Атака

Приказ проверить пулеметы.Так значит – бой! Так значит – бой!Довольно киснуть в обороне.Опять, опять крылом вороньимСудьба помашет над тобой!Все той же редкой перестрелкиНеосторожный огонек.Пролает мина. Свистнут пули.Окликнут часовых патрули.И с бруствера скользнет песок.Кто знает лучше часовыхПустую ночь перед атакой,Когда без видимых заботХрапят стрелки и пулеметПрисел сторожевой собакой.О, беззаботность бытия!О, юность горькая моя!О, жесткая постель из хвои.Мы спим. И нам не снятся сны.Мы спим. Осталась ночь до боя.И все неясности ясны.А ночь проходит по окопам.На проволоке оставит клок.И вот – рассвет. Приедут кухни.Солдатский звякнет котелок.И вот рассвет синеет, пухнетНад лесом, как кровоподтек.И вдруг – ракета. Пять ноль-ноль.Заговорили батареи.Фугасным адом в сорок жерлВзлетела пашня. День был желт.И сыпался песок в траншеи.Он сыпался за воротникМурашками и зябким страхом.Лежи, прижав к земле висок!Лежи и жди! И мина жахнет.И с бруствера скользнет песок.А батареи месят, месят.Колотят гулкие цепы.Который день, который месяцМы в этой буре и степи?И времени потерян счет.И близится земли крушенье.Застыло время – не течет,Лишь сыплется песок в траншеи.Но вдруг сигнал! Но вдруг приказ.Не слухом, а покорной волейНа чистое, как гибель, полеСлепой волной выносит нас…И здесь кончается инстинкт.И смерть его идет прозреньем.И ты прозрел, и ты постигНегодованье и презренье.И если жил кряхтя, спеша,Высокого не зная дела,Одна бессмертная душаЗдесь властвовать тобой хотела.«Ура!» – кричат на правом фланге.И падают и не встают.Горят на сопке наши танки,И обожженные танкистыПолзут вперед, встают, поют,«Интернационал» поют.И падают…Да, надо драться!И мы шагаем через них.Орут «ура», хрипят, бранятся…И взрыв сухой… и резкий крик…И стон: «Не оставляйте, братцы…»И снова бьют. И снова мнут.И полдень пороха серее.Но мы не слышим батареи.Их гром не проникает внутрь.Он там, за пыльной пеленой,Где стоны, где «спасите, братцы»,Где призрачность судьбы солдатской,Где жизнь расчислена войной.А в нас, прошедшая сквозь ад,Душа бессмертия смеется,Трубою судною трубя.И как удача стихотворца,Убийство радует тебя.Уж в центре бросились в штыкиБойцы потрепанной бригады.Траншеи черные близки.Уже кричат: «Сдавайтесь, гады!»Уже иссяк запас гранат,Уже врага штыком громятИз роты выжившие трое.Смолкает орудийный ад.И в песню просятся герои.

Семен Андреич

С. А. Косову

Помню! Синявинские высотыБрали курсанты три раза подряд.Еле уволокли пулеметы.А три батальона там и лежат.Помню! Мальчик простерт на таломСнегу с простреленным животом.Помню еще о большом и малом,Об очень сложном и очень простом.И все же были такие минуты,Когда, головой упав на мешок,Думал, что именно так почему-тоЖить особенно хорошо.И ясно мне все без лишних вопросов,И правильно все и просто вокруг.А рядом Семен Андреевич Косов,Алтайский пахарь, до смерти друг.Да, он был мне друг, неподкупный и кровный,И мне доверяла дружба святаяПисьма писать Пелагее Петровне.Он их отсылал, не читая.– Да что там читать, – говорил Семен,Сворачивая самокрутку на ужин, —Сам ты грамотен да умен,Пропишешь как надо – живем, не тужим.Семен Андреич! Алтайский пахарь!С тобой мы полгода друг друга грели.Семь раз в атаку ходил без страха,И пули тебя, как святого, жалели.Мы знали до пятнышка друг о друге,И ты рассказывал, как о любви,Что кони, тонкие, словно руки,Скачут среди степной травы.И кабы раньше про то узнать бы,Что жизнь текла, как по лугу, ровно,Какие бывали крестины и свадьбы,Как в девках жила Пелагея Петровна.Зори красными петухами,Ветер в болоте осоку режет.А я молчал, что брежу стихами.Ты б не поверил, подумал – брешет.Ты думал, что книги пишут не люди,