Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Krimi
- Serie: Иностранная литература. Классика детектива
- Sprache: Russisch
Золотой век детектива оставил немало звездных имен — А. Кристи, Г. К. Честертон, Г. Митчелл и др. В этой яркой плеяде Джон Диксон Карр (1906–1977) занимает самое почетное место. «Убийство в запертой комнате», где нет места бешеным погоням и перестрелкам, а круг подозреваемых максимально ограничен, — излюбленный сюжет автора. Карр вовлекает читателя в искусную игру, заманивая в сети ловко расставленных ловушек, ложных подсказок, обманных ходов и тонких намеков, и предлагает принять участие в решении хитроумной головоломки. Роман «Убийства в чумном дворе», который был написан в 1930-е годы под псевдонимом Картер Диксон открывает серию книг о великолепном сэре Генри Мерривейле — обаятельном, эксцентричном, взбалмошном толстяке, ставшем, по признанию критиков, одним из самых неординарных сыщиков в детективной литературе.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 379
Veröffentlichungsjahr: 2024
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
John Dickson CarrTHE PLAGUE COURT MURDERSCopyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1934All rights reserved
Перевод с английского Игоря Куберского
Серийное оформление Вадима ПожидаеваОформление обложки Ильи Кучмы
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Карр Дж.
Убийства в Чумном дворе : роман / Джон Диксон Карр ; пер. с англ. И. Куберского. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2024. — (Иностранная литература. Большие книги).
ISBN 978-5-389-26351-2
16+
Золотой век детектива оставил немало звездных имен — А. Кристи, Г. К. Честертон, Г. Митчелл и др. В этой яркой плеяде Джон Диксон Карр (1906–1977) занимает самое почетное место. «Убийство в запертой комнате», где нет места бешеным погоням и перестрелкам, а круг подозреваемых максимально ограничен, — излюбленный сюжет автора. Карр вовлекает читателя в искусную игру, заманивая в сети ловко расставленных ловушек, ложных подсказок, обманных ходов и тонких намеков, и предлагает принять участие в решении хитроумной головоломки. Роман «Убийства в Чумном дворе», который был написан в 1930-е годы под псевдонимом Картер Диксон, открывает серию книг о великолепном сэре Генри Мерривейле — обаятельном, эксцентричном, взбалмошном толстяке, ставшем, по признанию критиков, одним из самых неординарных сыщиков в детективной литературе.
© И. Ю. Куберский, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024
Издательство Иностранка®
Глава первая
Старина Мерривейл, этот проницательный и словоохотливый чурбан, сидящий в Военном министерстве, закинув ноги на стол, снова бубнил, чтобы кто-нибудь написал историю убийств в Чумном дворе; главным образом, как полагают, для того чтобы прославиться. В наши дни ему явно не хватает славы. Его отдел перестал называться службой контрразведки, отойдя просто к Министерству внутренних дел, и работать тут не опасней, чем фотографировать памятник Нельсону.
Я объяснил ему, что никто из нас не имеет никакого отношения к полиции и что, поскольку я уволился с его службы еще несколько лет назад, мне даже не нужно оправдываться. Кроме того, нашему другу Мастерсу — ныне главному инспектору Департамента уголовного розыска — это может не понравиться. Таким образом меня и втянули в этот покер, дабы уяснить, кто же возьмется за перо — я или кто-то другой. Не помню насчет другого — но во всяком случае это был не сэр Генри Мерривейл.
Моя собственная связь с этим делом началась дождливым вечером 6 сентября 1930 года, когда Дин Холлидей вошел в курительную комнату клуба «Крестики-нолики» и сделал свои поразительные заявления. И следует подчеркнуть один факт. Если бы не череда смертей, которые преследовали всю его семью — смерть Джеймса тому подтверждение, — или, возможно, не приступы запоя у Дина в бытность в Канаде, он никогда бы не дошел до опасного нервного срыва. В клубе это был жилистый и энергичный мужчина с песочного цвета усами, моложавым лицом и рыжеватыми волосами, под тяжелым лбом — сардонические глаза. И все же неизменно чувствовалось, что на нем лежит какая-то тень, какая-то метка из прошлого. Однажды, в одной из непринужденных дискуссий, кто-то разглагольствовал перед нами о новейших научных терминах для обозначения безумия; и Холлидей внезапно заявил, прервав разговор: «Разве о нем что-нибудь известно наверняка? Вот мой брат Джеймс теперь...» — И он рассмеялся.
Я был знаком с ним еще до того, как мы подружились. Мы обычно заводили непринужденную беседу в курительной комнате клуба. То, что я знал о Холлидее — а мы никогда не говорили о личных делах, — было почерпнуто мной у моей сестры, которая оказалась хорошо знакома с леди Беннинг, его теткой.
Выяснилось, что он был младшим сыном импортера чая, который разбогател настолько, что мог отказаться от cвоего статуса и заявить, что его фирма слишком стара для такого рода занятий. У старика, отца Дина, были бакенбарды и нос как у индюка. Он был достаточно суров со своими коллегами, но довольно снисходителен к своим сыновьям. Однако настоящим главой семьи была леди Беннинг, его сестра.
Дин прошел через несколько этапов возмужания. До войны он был одним из обычных студентов Кембриджа. Потом началась война. Как и многие другие, этот разгильдяй внезапно стал на удивление хорошим солдатом. Он уволился из армии с огнестрельным ранением и множеством осколков внутри, а потом начался настоящий ад. Случилась неприятность — на него подала в суд некая сомнительного происхождения особа за нарушение им определенного рода обещаний. Семейные портреты перекосило от ужаса, и в счастливых традициях британского оптимизма, согласно которым от дурных привычек лучше всего избавляться на чужбине, Дина отправили в Канаду.
Тем временем после смерти старика его брат унаследовал компанию «Холлидей и сын». Брат Джеймс был любимцем леди Беннинг — Джеймс то, Джеймс се, Джеймс образец мягкой прямолинейности и аккуратности... Правда заключалась в том, что Джеймс был испорченным маленьким хлыщом. Обычно он отправлялся в якобы деловые поездки и по две недели безмолвно валялся, одурманенный, в публичных домах, а затем тихо возвращался на Ланкастер-Гейт, снова причесанный и смиренно жалующийся на свое здоровье. Я отчасти знал его — улыбчивый человек, всегда слегка вспотевший, неспособный долго усидеть на стуле. Все это, возможно, сошло бы ему с рук, если бы не то, что он называл своей совестью. Вскоре эта совесть одолела его. Однажды вечером он вернулся домой и застрелился.
Леди Беннинг была убита горем. Ей никогда не нравился Дин — я думаю, вполне вероятно, что каким-то непонятным образом она считала его ответственным за смерть Джеймса, — но теперь было необходимо отозвать его как главу семьи из девятилетнего изгнания.
Он образумился, но в нем все еще сидел прежний черт, составлявший ему по части юмора неплохую, но довольно опасную компанию. Он повидал людей и места. Научился на многое смотреть сквозь пальцы. Кроме того, в нем чувствовались свежая жизненная сила и откровенность, которые, видимо, нарушили сонную атмосферу Ланкастер-Гейт. У него была приятная усмешка. Он очень любил пиво, детективные рассказы и покер. Во всяком случае, казалось, что у вернувшегося блудного сына все шло хорошо; но я думаю, что он был одинок.
Потом что-то произошло — более чем неожиданно, потому что незадолго до этого я услышал от своей сестры, что, как «предполагалось», он помолвлен и собирается жениться. Упомянув имя девушки — Мэрион Латимер, — моя сестра оживила вечер, по-тарзаньи быстро облазив ее генеалогическое древо. Когда все его ветки были протестированы, моя сестра мрачно улыбнулась, зловеще посмотрела на канарейку и сказала: мол, надеюсь, все обойдется.
Но что-то произошло. Холлидей был одним из тех, кто всегда окружен собственной аурой. Мы почувствовали перемену в клубе, хотя он общался с нами как обычно. Никто и словом не обмолвился об этом; Холлидей бросал на нас пронзительные взгляды и изображал из себя весельчака, но он явно был чем-то смущен. Что-то было не так с его смехом. Тасуя карты, он иногда просыпал их на стол, поскольку не следил за ними. Так продолжалось неделю или две, и это все выглядело не очень-то приятно. Затем он вообще перестал приходить.
Однажды вечером после ужина я коротал время в курительной комнате. Я только что заказал кофе и погрузился в одно из тех вязких болот скуки, когда окружающие кажутся на одно лицо. Шел дождь, и большая, обитая коричневой кожей курительная комната была пуста. Тупо уставившись в газету, я праздно сидел у камина, когда вошел Дин Холлидей.
Что-то в его походке заставило меня немного приподняться. Он неуверенно огляделся и остановился.
— Привет, Блейк, — сказал он и сел поодаль.
Мы оба испытывали неловкость от молчания. То, что было у него на уме, витало в воздухе, ощущалось повсюду, было таким же осязаемым, как огонь, на который он смотрел. Он хотел меня о чем-то спросить, но не решался. Я заметил, что его ботинки и края брюк были заляпаны грязью, как будто он долго шел пешком. Казалось, он не замечал, что зажатая в пальцах сигарета уже погасла. Теперь на его лице не осталось и следа от прежнего юмористического настроя.
Я смял свою газету. Вспоминая об этом впоследствии, полагаю, что именно тогда мой взгляд упал на небольшой заголовок внизу первой полосы: «СТРАННАЯ КРАЖА В...», но в тот момент я не обратил на это внимания.
Холлидей расправил плечи и совершенно неожиданно поднял голову.
— Послушай, Блейк, — торопливо сказал он. — Я считаю тебя довольно разумным парнем...
— Ну так что там у тебя случилось? — спросил я.
— А... — Он откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на меня. — Только если ты не примешь меня за безмозглое трепло. Или за болтливую старуху. Или...
Когда я покачал головой, он нетерпеливо махнул рукой:
— Подожди, Блейк. Подожди немного. Прежде чем я расскажу тебе об этом, позволь узнать, готов ли ты помочь мне в деле, которое иначе как идиотским не назовешь. Я хочу, чтобы ты...
— Продолжай.
— ...провел ночь в доме с привидениями.
— Что в этом идиотского? — спросил я.
Он хмыкнул:
— На такое начало я и не надеялся! Короче, не хотелось, чтобы ты посчитал меня сумасшедшим. Видишь ли, меня не интересует это чертово дело, во всяком случае не интересовало. Они могут вернуться, а могут и не вернуться. Я не знаю. Все, что я знаю, это что если все будет продолжаться в том же духе, то — я не преувеличиваю — двумя жизнями на этом свете станет меньше.
Затем он сник и, глядя на огонь, заговорил каким-то отрешенным голосом:
— Видишь ли, месяцев шесть назад все это показалось бы диким абсурдом. Я знал, что тетушка Энн собиралась к медиуму или к медиумам. Я знал, что она убедила Мэрион пойти с ней. Что ж, черт возьми, я не вижу в этом ничего плохого. — Он поерзал на стуле. — Полагаю, если я и подумал тогда об этом, в чем не уверен, то не более как о чудачестве, вроде игры в пазлы. Я, конечно, предполагал, что Мэрион при этом, по крайней мере, сохранит свое чувство юмора... — Он поднял глаза. — Скажи, Блейк, ты веришь в спиритизм?
Я сказал, что всегда буду готов принять весомые доказательства его существования, но пока что с этим ни разу не сталкивался.
— Интересно, — задумчиво произнес он. — Весомые доказательства. Ха. И все-таки, что это за чертовщина? — Короткие пряди его каштановых волос упали на лоб; глаза были полны горячего недоуменного гнева; скулы напряглись. — Думаю, что этот человек — шарлатан. Ну да ладно. Но я сам пошел в богом забытый дом, один — там больше никого не было, никто не знал, что я пойду. — Он помолчал. — Послушай, Блейк. Я мог бы рассказать тебе всю историю целиком, если ты не против. Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении. Но я бы предпочел, чтобы ты ни о чем не спрашивал. Я хочу, чтобы ты отправился со мной сегодня вечером в один дом в Лондоне и сказал мне, видишь ли ты или слышишь что-нибудь такое... А если что-то увидишь или услышишь, сможешь ли объяснить это естественными причинами. Попасть в этот дом не составит никакого труда. На самом деле, он принадлежит нашей семье... Пойдешь со мной?
— Да. Значит, ты ждешь какого-то трюка?
Холлидей покачал головой:
— Я не знаю. Но не могу выразить словами, как я был бы тебе благодарен. Полагаю, у тебя нет никакого опыта в таких делах? Старый пустой дом, какие-то вещи... Боже милостивый, если бы я только знал побольше людей! Если бы мы могли взять с собой кого-нибудь, кто был бы в курсе всех этих трюков... Над чем ты смеешься?
— Тебе нужно хорошенько выпить чего-нибудь крепкого. Я не смеялся. Я просто подумал, что у меня есть один человек, если ты, конечно, не будешь возражать...
— Возражать?
— Детектив-инспектор из Скотленд-Ярда.
Холлидей напрягся:
— Ну, это чушь. Меньше всего я хотел бы, чтобы в этом деле была замешана полиция. Забудь об этом, говорю тебе! Мэрион никогда бы мне этого не простила.
— Да пойми, он был бы в качестве неофициального лица. Для Мастерса это скорее хобби.
Я снова улыбнулся, подумав о невозмутимом Мастерсе, Мастерсе — охотнике на призраков, большом, крепком, вежливом человеке, который был обходителен, как карточный шулер, и циничен, как Гудини [1]. Во время спиритического поветрия, охватившего Англию после войны, он был сержантом-детективом и занимался главным образом разоблачением фальшивых медиумов. С тех пор его интерес перерос (что простительно) в хобби. В мастерской своего маленького домика в Хэмпстеде, окруженный любящим потомством, он изготовлял хитроумные приспособления для салонной магии и в целом был очень доволен собой.
Я объяснил все это Холлидею. Сначала он задумался, взъерошив волосы на висках. Затем повернул ко мне раскрасневшееся мрачное лицо, выражающее явное нетерпение.
— Да ради бога, Блейк, возьми его, если получится!.. Только пойми, что нам сейчас не до медиумов — мы всего лишь отправляемся вроде как в дом с привидениями...
— Кто сказал, что там водятся привидения?
Наступила пауза. За окнами было слышно, как перебивают друг друга пронзительные автомобильные гудки.
— Я сказал, — тихо ответил он. — Ты можешь немедленно связаться с этим парнем?
— Я позвоню ему. — Я встал, засовывая газету в карман. — Знаешь, мне придется рассказать ему кое-что о том, куда мы направляемся.
— Рассказывай ему что угодно. Да, вот что... Скажи ему... Если он что-нибудь знает о лондонских привидениях, — мрачно усмехнулся Холлидей, — просто скажи ему, что это дом в Чумном дворе. Это будет для него приманкой.
Дом в Чумном дворе! Когда я вышел в вестибюль и подошел к телефону, во мне шевельнулось какое-то смутное воспоминание, но не более того.
Неторопливо звучавший в телефонной трубке низкий голос Мастерса излучал приятное здравомыслие.
— Да! — сказал он. — Да, сэр! Как у тебя дела? Не виделись целую вечность. Ну, что там у тебя?
— Кое-что интересное, — сказал я после обмена любезностями. — Предлагаю отправиться на охоту за привидениями. Сегодня вечером, если у тебя получится.
— Хм! — откликнулся ничуть не удивленный Мастерс, как будто я пригласил его в театр. — Знаешь, это мое слабое место. Так что если я пригожусь... Так в чем там дело? Куда нам следует отправиться?
— Мне было поручено сообщить тебе, что это дом в Чумном дворе. Что бы это ни значило.
— Чумной двор! Ты уже что-то узнал? — довольно бесцеремонно осведомился Мастерс. Теперь его голос звучал на редкость профессионально. — Это как-то связано с тем делом в Лондонском музее?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Мастерс. Какое, черт возьми, отношение имеет к этому Лондонский музей? Все, что я знаю, — это что мой друг хочет, чтобы я сегодня вечером исследовал дом с привидениями и, если это возможно, привел с собой опытного охотника за призраками. Если ты приедешь сюда, я расскажу тебе все, что знаю. Но Лондонский музей...
Еще одна заминка, затем Мастерс прищелкнул языком:
— Значит, ты не читал сегодняшнюю газету? Нет? Что ж, почитай. Найди отчет о деле в Лондонском музее и попробуй сделать выводы. Мы думали, что «повернувшийся спиной худощавый мужчина», возможно, был плодом чьего-то воображения. Но возможно, это было не так. ...Да, я успею на метро — ты говоришь из «Крестиков-ноликов»? Отлично! Встретимся там через час. Мне не нравится это дело, мистер Блейк. Мне это совсем не нравится. До встречи.
Мои пенни звякнули в телефонной трубке и исчезли.
Глава вторая
Час спустя, когда портье вошел сообщить, что Мастерс ждет нас в комнате для посетителей, мы с Холлидеем все еще обсуждали ту заметку, что пропустили в утренней газете. Это была одна из серии статей на актуальные темы, озаглавленная «Сегодняшняя странная история — № 12».
СТРАННАЯ КРАЖА В ЛОНДОНСКОМ МУЗЕЕОружие, пропавшее из Камеры смертников
Кто был этот «повернувшийся спиной худощавый мужчина»?
Вчера днем в Лондонском музее, Ланкастер-хаус, Стейбл-ярд, Сент-Джеймс, произошла одна из тех краж реликвий, которые иногда совершают любители сувениров; но в данном случае обстоятельства были необычными, озадачивающими и вызвали некоторые опасения.
История кровопролитий и злодейств окружает многие экспонаты в подвале этого знаменитого музея, где выставлены макеты Старого Лондона работы Торпа.
В одном большом помещении, используемом в основном для демонстрации тюремных реликвий, находится модель камеры в натуральную величину для осужденных в Олд-Ньюгейтской тюрьме, сделанная из железных прутьев и досок первоначальной камеры. На стене, без этикетки, висело то, что описывается как стальной кинжал грубой работы длиной около восьми дюймов, с корявым щитком и костяной рукояткой, на которой были вырезаны буквы Л. П. Он исчез вчера между тремя и четырьмя часами пополудни. Никто не видел вора.
Наш корреспондент побывал там и признается, что был поражен реалистичностью камеры смертников. Вся комната достаточно мрачная — низкая и тускло освещенная. Здесь находится оригинальная решетчатая дверь Ньюгейта, с увесистыми ржавыми засовами, привезенная сюда в 1903 году. Здесь есть ручные и ножные кандалы, огромные проржавевшие ключи и замки, железные клети, орудия пыток. На одной из стен в аккуратных рамках висят афиши и популярные газетные полосы, посвященные казням за несколько предыдущих столетий, — все на черном фоне, с размытым шрифтом, с ужасными гравюрами на дереве, изображающими кровавые расправы, и с благочестивым резюме: «Боже, храни короля».
Камера смертников, встроенная в один из углов помещения, не для детского восприятия. Я уже не говорю о настоящем «тюремном запахе», который, кажется, витает в ней; о настоящем ужасе и отчаянии, которыми веет от этой гнилостной дыры. Но я хочу поздравить художника, создавшего эту восковую, со сморщенным лицом фигуру в лохмотьях, которая, кажется, встает с кровати, когда вы заглядываете внутрь.
Однако бывшего сержанта Паркера, который проработал здесь смотрителем одиннадцать лет, все это не волнует. И вот что он рассказывает:
— Это было около трех часов дня. Вчера был День открытых дверей, и в музей пришло много детей. Я слышал, как их компания довольно шумно проходила по соседним комнатам. Я сидел у окна, на некотором расстоянии от камеры, и просматривал газету. День был пасмурный, туманный, с плохим освещением. Я полагал, что в моем помещении больше никого не было.
Затем у сержанта Паркера возникло «странное чувство», как он объяснил. Он поднял глаза. Ведь он был уверен, что здесь никого нет, но...
— Вон там, у двери камеры, спиной ко мне стоял джентльмен и заглядывал внутрь. Я не могу описать его, за исключением того, что он был очень худым и одет во все темное. Он двигал головой медленно и как бы рывками, будто хотел хорошенько рассмотреть камеру, но у него болела шея. Я удивился, как он оказался там, а я ничего не услышал, вероятно, он вошел через другую дверь. Я снова вернулся к чтению газеты. Но странное чувство не отпускало меня, поэтому я на всякий случай, как раз перед тем, как вошли все дети, встал и сам заглянул в камеру. Сначала я не мог понять, в чем дело, а потом до меня дошло: того ножа, который висел над восковой фигурой, не было. Мужчина, конечно, исчез, понятно, что с ножом, и я сообщил об этом.
Сэр Ричард Мид-Браун, куратор музея, позже дал комментарий: «Я надеюсь, что вы передадите через вашу газету просьбу оказать содействие, дабы прекратить акты вандализма в отношении ценных музейных реликвий».
По словам сэра Ричарда, кинжал числился в списке подарков Дж. Дж. Холлидея, эсквайра, и был найден в 1904 году на территории его земельных владений. Предполагается, что кинжал принадлежал некоему Льюису Плейджу, служившему помощником палача в городке Тайберн в 1663–1665 годах. Однако, поскольку подлинность данного предмета не была установлена, он никогда не выставлялся как экспонат.
По заявлению сержанта Макдоннелла из детективного отдела полиции с Вайн-стрит, никаких следов похитителя так и не удалось обнаружить.
По мне, если хотите, это был дешевый журналистский трюк, дабы высосанным из пальца репортажем оживить скучный день. Сначала я прочел этот отчет после звонка Мастерсу, стоя в вестибюле клуба, а потом подумал, имеет ли смысл показывать его Холлидею.
Но, вернувшись в курительную комнату, я сунул ему в руки газету и наблюдал за выражением его лица, пока он читал этот репортаж.
— Спокойно! — сказал я, потому что по мере того, как он читал, лицо его принимало разные выражения и на нем стали проступать веснушки. Затем он неуверенно поднялся, мельком глянул на меня и швырнул газету в огонь.
— О, все в порядке, — ответил он. — Не беспокойся. Это только разгружает мои мысли. В конце концов, это всего лишь человек, разве не так? Меня взволновало кое-что другое. За всем этим стоит Дарворт, медиум, и весь план, каким бы он ни был, в любом случае дело рук человеческих. Но предположение, содержащееся в этой чертовой статье, абсурдно. Что автор пытается сказать? Что Льюис Плейдж вернулся за своим собственным ножом?
— Мастерс едет, — сказал я. — Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы ты немного просветил нас?
Он с силой сжал челюсти.
— Нет. Ты мне дал обещание, так что изволь сдержать его. Пока я тебе ничего не скажу. Когда мы отправимся в это адское место, я заеду домой и покажу тебе кое-что, что многое объяснит. Но я не хочу, чтобы ты увидел это сейчас... Скажи-ка мне. Считается, что душа на низшем плане, злобная душа, всегда настороже и всегда коварна. Что этот конгломерат смертельного зла только и ждет возможности завладеть живым телом и заменить слабый разум своим собственным, подобно тому, как оно наполняет собой дом. То есть не кажется ли тебе, что этот сгусток мог завладеть?..
Он замолчал. Я все еще вижу, как он стоит в свете камина, со странной осуждающей улыбкой на лице, но со свирепым взглядом карих, с красноватым отблеском, глаз.
— Ты несешь чушь, — резко сказал я. — И ты запутался в своих фактах. Завладеть! Кем или чем именно?
— Мной, — тихо ответил Холлидей.
Я сказал, что ему нужен не ловец призраков, а специалист по нервным болезням. Потом я потащил его в бар, где он проглотил пару порций виски. Он присмирел — им даже овладело что-то вроде злобного веселья. Когда мы опять и опять возвращались к газетной статье, он снова казался прежним — этаким ленивым весельчаком.
И все же было облегчением увидеть Мастерса. Он стоял в комнате для посетителей: крупный и довольно дородный, с приветливым умным лицом, в пальто спокойных темных тонов и с котелком, прижатым к груди, как будто он наблюдал за церемонией поднятия государственного флага. Его седеющие волосы были тщательно зачесаны, чтобы прикрыть лысину, подбородок отяжелел, а лицо постарело с тех пор, как мы виделись в последний раз, но глаза оставались молодыми. В Мастерсе чувствовалась сила. Она проявлялась в его походке, в том, как он резко переводил взгляд с одного собеседника на другого. Однако на его лице не было той кислой мины, которая столь характерна для наших общественных защитников. Я видел, что Холлидей сразу же расслабился и почувствовал себя непринужденно в присутствии солидного, уверенного в себе человека.
— Так это вы, сэр, — с улыбкой сказал тот Холлидею после представления, — хотите завалить призрака? — Говорил он так, как будто его попросили установить радиоточку. — Мистер Блейк подтвердит, что мне это интересно. И всегда было интересно. Теперь об этом доме в Чумном дворе...
— Я вижу, вы все об этом знаете, — сказал Холлидей.
— Ну нет, — сказал Мастерс, склонив голову набок, — только кое-что. Дайте подумать. Дом перешел в собственность вашей семьи сто с лишним лет назад. Ваш дед жил там до семидесятых годов прошлого века, затем он совершенно неожиданно съехал и отказался возвращаться... И с тех пор это был белый слон или чемодан без ручки, то есть дом, который никто из ваших предков никогда не мог сдать в аренду или продать. Налоги, сэр, налоги! Ничего хорошего. — Настроение Мастерса, казалось, изменилось — плавно, но убедительно и необратимо. — А теперь, мистер Холлидей, за дело! Вам остается признать, что я в силах вам немного помочь. Так что думаю, вы не будете возражать, чтобы отплатить мне тем же. Строго неофициально, конечно. Да?
— Все зависит от обстоятельств. Но я думаю, что с моей стороны не будет возражений.
— Вот именно, вот именно. Как я понимаю, вы читали сегодняшнюю газету?
— А!.. — усмехнувшись, пробормотал Холлидей. — Возвращение Луи Плейджа, вы это имеете в виду?
Инспектор Мастерс вежливо улыбнулся в ответ и сказал, понизив голос:
— Ну а теперь не могли бы вы вспомнить кого-нибудь — возможно, кого-нибудь из ваших знакомых — любого реального человека из плоти и крови, кто мог бы быть заинтересован заполучить этот кинжал? Это мой вопрос как мужчины мужчине, мистер Холлидей. Вы поняли?
— Это идея, — признался Холлидей. Присев на край стола, он, казалось, что-то обдумывал. Затем вдохновенно и проникновенно посмотрел на Мастерса. — Прежде всего, я задам вам встречный вопрос, инспектор. Вам известен некто Роджер Дарворт?
Ни один мускул не дрогнул в лице Мастерса.
— Возможно, вы сами его знаете, мистер Холлидей?
— Да, но не так близко, как моя тетушка, леди Беннинг. Или как мисс Мэрион Латимер, моя невеста, или как ее брат, или как старина Физертон. Круг его знакомых. Лично я категорически настроен против Дарворта. Но что я могу сделать? С ними не поспоришь; они только мило тебе улыбаются и говорят, что ты не прав. — Он закурил сигарету и погасил спичку — сардоническое выражение исказило его лицо. — Я только хотел спросить, не знал ли, случайно, Скотленд-Ярд что-нибудь о нем? Или об этом его рыжеволосом парнишке?
Собеседники молча обменялись понимающими взглядами. После чего Мастерс осторожно ответил:
— У нас нет абсолютно ничего против мистера Дарворта. Вообще ничего. Я встречался с ним: очень любезный джентльмен. Очень дружелюбный, ничего показного. Ничего лишнего, если вы понимаете, что я имею в виду...
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — согласился Холлидей. — И правда, в наиболее экстатические моменты этот старый шарлатан кажется тетушке Энн «похожим на святого».
— Вот как, — кивнул Мастерс. — И все же скажите мне. Хм! Извините за неделикатные вопросы и все такое, но не кажется ли вам, что эти ваши леди слишком того... кхе-кхе?
— Легковерны? — по-своему истолковал Холлидей странные звуки, которые Мастерс извлек из темных глубин своей гортани. — Боже милостивый, нет! Совсем наоборот. Тетушка Энн — одна из тех старушенций, которые выглядят мягкими, а на самом деле — это кремень. А Мэрион... Ну, видите ли, Мэрион — это Мэрион.
— Именно так, — снова кивнув, согласился Мастерс.
Биг-Бен пробил полчаса, когда швейцар вызвал нам такси, и Холлидей велел ехать на Парк-лейн — ему надо было кое-что забрать из своей квартиры. Было холодно, и все еще шел дождь. Черные улицы сверкали раздробленными отблесками огней.
Вскоре мы остановились у одного из выросших среди респектабельного Парк-лейн новых многоквартирных домов из белого камня, с зеленой и никелевой отделкой (которые почему-то похожи на книжные шкафы в стиле модерн). Я вышел и принялся расхаживать взад-вперед под ярко освещенным навесом, в то время как Холлидей поспешил внутрь. Темный парк дышал дождем, и — не знаю, как это лучше выразить, — лица казались нереальными. Перед глазами стоял тот тошнотворный образ, который был описан в газете: худой плешивый мужчина, повернувшийся спиной, вглядывающийся в условную камеру смертников и медленно двигающий головой. Человек тот казался тем более ужасным, что служащий назвал его «джентльменом». Когда Холлидей похлопал меня сзади по плечу, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он сунул мне в руки плоский пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шпагатом.
— Не открывай его сейчас. Здесь кое-что, возможно, касающееся того самого Льюиса Плейджа, — сказал он.
На нем был застегнутый на все пуговицы тонкий непромокаемый плащ, который Холлидей носил в любую погоду, на один глаз была надвинута шляпа. На лице играла улыбка. Он дал мне мощный фонарик; Мастерс уже был снабжен таким же. Когда он забрался в кабину рядом со мной, в меня уперлось что-то твердое, лежащее в его боковом кармане. Я подумал, что это еще один фонарик, но ошибся — это был револьвер.
Когда находишься в Вест-Энде, легко разглагольствовать о всяких там ужасах, но, честное слово, мне было не по себе, когда мы ехали по улицам среди рассеянных огней. Шины сонно шуршали по мокрому асфальту, и я почувствовал, что должен поговорить.
— Ты мне ни слова не сказал о Льюисе Плейдже, — начал я. — Но полагаю, что было бы нетрудно восстановить его историю по сообщению в газете.
Мастерс только хмыкнул, и Холлидей пробормотал:
— Ну-ка?
— Обычная история, — сказал я. — Льюис был палачом, и его боялись. Нож, скажем так, был тем самым, которым он резал своих клиентов... Как тебе такое для начала?
— Получается, что ты по обоим пунктам не прав, — категорично ответил Холлидей. — Я не против того, чтобы все было так просто и обыденно. И вообще, что такое ужас? Что это за штука, на которую ты натыкаешься внезапно, как будто открыл дверь, и у тебя начинает кружится голова, холодеет в животе и хочется бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого? Но ты никуда не можешь убежать на своих ватных ногах и...
— Продолжайте! — хрипло сказал Мастерс из своего угла. — Похоже, вы действительно что-то видели.
— Видел.
— О! Так вот оно. И что он делал, мистер Холлидей?
— Ничего. Это нечто просто стояло у окна и смотрело на меня... Но ты, Блейк, говорил о Льюисе Плейдже. Он не был палачом. Для этого у него была кишка тонка, хотя думаю, что иногда он по команде палача дергал за ноги повешенных, если они слишком долго корчились в петле. Он был кем-то вроде подручного и держал инструменты, когда дело касалось четвертования, а потом мыл и убирал за палачом и его жертвами.
У меня пересохло в горле. Холлидей повернулся ко мне:
— Ты ошибся насчет кинжала. Видишь ли, это был не совсем кинжал; по крайней мере он не использовался как кинжал. Льюис изобрел его для работы палача. В газетной заметке не описывалось лезвие: оно круглое, толщиной примерно с грифельный карандаш и с острым концом. Короче говоря, как шило. Ну, ты можешь себе представить, для чего использовался такой кинжал?
— Нет.
Такси замедлило ход и остановилось, и Холлидей рассмеялся. Отодвинув стеклянную перегородку, водитель сказал:
— Угол Ньюгейт-стрит, шеф. Что дальше?
Мы расплатились с ним и постояли минуту или две, оглядываясь по сторонам. Все здания вокруг казались призрачными, как это бывает во сне. Далеко позади нас виднелось туманное свечение Холборнского виадука — оттуда доносился только слабый гул ночного транспорта, смешиваясь с шумом дождя. Холлидей зашагал впереди по Гилтспер-стрит. Не заметив, как мы свернули с улицы в проулок, я обнаружил, что иду по узкому и грязному проходу между кирпичными стенами.
Это называется клаустрофобией или еще каким-то причудливым словом, но человеку нравится быть зажатым в узком пространстве, только если он знает, зачем это ему нужно. Иногда вам кажется, что вы слышите чей-то голос, и именно это тогда и произошло. Холлидей резко остановился в этом плотном туннеле — он был впереди, я следовал за ним, а Мастерс шел последним, — и мы все замерли, прислушиваясь.
Затем Холлидей включил свой электрический фонарик, и мы двинулись дальше. Луч осветил только грязные стены, лужи на тротуаре, в одну из которых с нависающего карниза внезапно шлепнулась случайная дождевая капля. Впереди я увидел ажурные железные ворота, открытые настежь. Не знаю почему, но мы все двигались очень тихо. Возможно, потому, что в заброшенном доме перед нами царила абсолютная тишина. Что-то побуждало нас поторопиться, поскорее проникнуть внутрь, миновав эти высокие кирпичные стены. Дом — или то, что я мог разглядеть, — был сложен из белесых каменных блоков, теперь почерневших от непогоды. Он выглядел как выживший из ума старик, но его тяжелые карнизы были с чудовищной беззаботностью украшены купидонами, розами и побегами винограда — наподобие венка на голове идиота. Некоторые из окон были закрыты ставнями, некоторые забиты досками.
За домом возвышалась стена, огибавшая обширный задний двор. Грязный, заваленный мусором и отбросами. Далеко в глубине двора в лунном свете виднелось отдельно стоящее удлиненное строение из камня, похожее на полуразрушенную коптильню. Маленькие окошки были зарешечены. Строение выделялось среди развалин двора, а рядом с ним росло кривое дерево.
Следуя за Холлидеем, мы направились по заросшей сорняками кирпичной дорожке к разбитому крыльцу перед входной дверью. Сама дверь была более десяти футов высотой, и на одном засове все еще безвольно болтался проржавевший дверной молоток. Свет фонарика Холлидея уперся в дубовые двери, кое-где распухшие от сырости и изрезанные инициалами случайных посетителей пришедшего в запустение Чумного двора...
— Дверь открыта, — сказал Холлидей.
Внутри кто-то вскрикнул.
В этом безумном деле нам пришлось столкнуться со многими кошмарными моментами, но думаю, ни один из них не вывел нас из равновесия настолько, как этот. Мы услышали человеческий голос, и все же казалось, что этот звук издал сам дом, как старая ведьма, при появлении Холлидея. Мастерс, тяжело дыша, начал пробираться мимо меня. Но именно Холлидей распахнул дверь.
Внутри, в большом затхлом холле, из двери слева лился свет. В этом свете я разглядел лицо Холлидея — влажное, застывшее и абсолютно невозмутимое. Заглянув в соседнюю комнату, он спросил, не повышая голоса:
— Что, черт возьми, здесь происходит?
Глава третья
Не знаю, что каждый из нас ожидал увидеть. Скорее всего, что-то дьявольское, возможно — отвернувшегося худощавого мужчину. Но пока что это было не так.
Мастерс и я встали по обе стороны от Холлидея, так что, должно быть, мы до смешного походили на охранников. Мы увидели большую, с довольно высоким потолком комнату со следами былого великолепия, в которой пахло, как в погребе. Стенные панели были содраны, и над обнажившейся каменной кладкой свисали прогнившие, в комьях паутины темные клочья того, что когда-то могло быть белым атласом. Уцелела только полка над камином, в пятнах и сколах, покрытая завитками тонкой каменной резьбы. В огромном камине горел скудный огонь. Вдоль края каминной полки было расставлено с полдюжины зажженных свечей в высоких латунных подсвечниках. Они мерцали во влажной мгле, высвечивая над каминной полкой ветхие обрывки обоев, которые когда-то были пурпурными и золотыми.
В комнате находились две женщины. Та, что сидела у камина, привстала со стула. Другая, лет двадцати пяти, резко обернулась в нашу сторону — ее рука лежала на подоконнике одного из высоких, закрытых ставнями окон, выходящих на фасад.
— Боже милостивый! Мэрион! — воскликнул Холлидей.
И в ответ раздался ее голос — взвинченный, но отчетливый и приятный:
— Так это... это ты, Дин? Я имею в виду, это действительно ты?
Мне показалось, что при всей своей очевидности вопрос сформулирован несколько странно. Холлидей услышал в нем еще что-то, сугубо личное.
— Конечно это я, — скорее не сказал, а пролаял он. — А чего ты еще ожидала? Я все еще остаюсь собой. Я не Льюис Плейдж. Пока что.
Он вошел в комнату, и мы последовали за ним. Стоит отметить, что, когда мы переступили порог, я с облегчением почувствовал, что избавился от чего-то давящего, теснящего, почти удушающего, что присутствовало в воздухе прихожей. Войдя, мы повернулись к молодой женщине.
Напряженная фигура Мэрион Латимер оставалась неподвижной в свете свечей, и ее тень, казалось, трепетала возле ее ног. Она представляла собой тот тонкий, классический, довольно холодный тип красоты, когда черты лица и линии тела кажутся почти угловатыми. Несколько удлиненное лицо обрамляли темно-золотистые волны волос, глаза были темно-синими, с застывшим в них выражением тревоги и озабоченности, нос небольшой, рот чувственный и решительный. Она стояла как-то скособочившись, будто хромоножка. Одна рука была засунута глубоко в карман коричневого твидового пальто, другую руку она убрала с подоконника и потуже запахнула воротник. Руки у нее были тонкие, гибкие и красивые.
— Да. Да, конечно... — пробормотала она и попыталась улыбнуться. Она подняла руку, чтобы вытереть лоб, а затем снова запахнула пальто. — Мне... мне показалось, я услышала шум во дворе. Поэтому я выглянула наружу сквозь ставень. На твоем лице был блик света, всего мгновение. Мне просто почудилось. Но как так вышло, что ты... как?..
Эта женщина производила сильное впечатление: в ней чувствовались подавленные эмоции, стремление к чему-то бестелесному, нематериальному — сбивающее с толку и озадачивающее качество, которое иногда превращает женщину в старую деву, а иногда — в настоящую оторву. Она была полна жизни, и это ощущалось то ли в глазах, то ли в фигуре, то ли в квадратной линии подбородка. Она тревожила — вот единственное слово, которое приходит мне на ум.
— Но тебе не стоило приходить сюда, — сказала она. — Это опасно — сегодня ночью.
— Да, это опасно, — донесся от камина негромкий, без эмоций голос.
Нам улыбалась маленькая старушка, сидевшая у тусклого и дымного огня. Она была одета по последней моде. На Бонд-стрит ей тщательно уложили седые букли; вокруг шеи, там, где кожа начала темнеть и обвисать, была повязана черная бархатная лента. Но на маленьком личике, напоминавшем восковые цветы, морщин не было, за исключением уголков глаз, и оно было сильно накрашено. Взгляд был нежным — и жестким. Хотя она улыбалась нам, ее нога медленно постукивала по полу. Она явно была потрясена нашим появлением; ее украшенные драгоценностями руки судорожно сжимали подлокотники кресла, и она пыталась умерить свое дыхание. Вы, несомненно, читали о персонах, чем-то напоминающих французских маркиз восемнадцатого века кисти Ватто. Энн Беннинг — современная, в здравом уме и памяти пожилая леди — походила на такую маркизу. Кроме того, у нее был слишком большой нос.
Она снова заговорила:
— Зачем ты пришел сюда, Дин? И кто эти люди с тобой?
Голос был тонким и неприятным. Ее черные глаза не отрываясь смотрели на Холлидея, и она сохраняла ту же деланую улыбку. В ней было что-то болезненное.
Холлидей выпрямился.
— Я не знаю, не приходит ли вам в голову, — сделав над собой усилие, сказал он, — что это мой дом. — (Она заставила его защищаться, что, как я полагаю, делала всегда. На его замечание она только рассеянно улыбнулась.) — Я не думаю, тетя Энн, что мне нужно ваше разрешение, чтобы прийти сюда. Эти джентльмены — мои друзья.
— Представь нас.
Он так и сделал, сначала — леди Беннинг, а затем — мисс Латимер. Это выглядело безумно — церемония представления в пропахшей подвальной сыростью комнате, среди свечей и пауков. Обе они — холодная прелестная молодая женщина, стоявшая у камина, и похожая на рептилию, кивающая головой псевдомаркиза в красном шелковом плаще — были настроены враждебно к нам. Во многих смыслах мы были незваными гостями. Обе они пребывали в экзальтации, которую можно было бы назвать самогипнозом, в едва сдерживаемом нетерпеливом ожидании, как в каком-то странном духовном эксперименте, который они однажды провели и надеялись повторить. Я украдкой взглянул на Мастерса, но его лицо оставалось таким же бесстрастным, как и всегда. Леди Беннинг глянула на меня широко открытыми глазами.
— Мой дорогой, — прошептала она мне, — конечно же, ты брат Агаты Блейк. Дорогая Агата. И ее канарейки... — Ее голос изменился. — Боюсь, что другого джентльмена я не имею удовольствия знать... А теперь, дорогой мальчик, может, ты расскажешь мне, почему вы здесь?
— Почему? — повторил Холлидей. Его голос надломился. Он боролся с приступом гнева и протянул руку в сторону Мэрион Латимер. — Почему? Лучше посмотрите — посмотрите на самих себя! Я терпеть не могу эту муть. Я нормальный здравомыслящий человек, и вы спрашиваете меня, что я здесь делаю и почему пытаюсь прекратить этот бред! Я скажу вам, зачем мы пришли. Мы пришли, чтобы исследовать этот проклятый дом с привидениями. Мы пришли сюда, чтобы схватить за репу это ваше чертово привидение и разнести его на мелкие кусочки раз и навсегда. И клянусь Богом!..
Голос его звенел вызывающе и отдавался эхом, которое все мы слышали. Лицо Мэрион Латимер побелело. Снова стало очень тихо.
— Не дразни их, Дин, — сказала она. — О мой дорогой, не дразни их.
А маленькая старушка только снова пошевелила пальцами, положив ладони на подлокотники кресла, полуприкрыла глаза и кивнула.
— Ты хочешь сказать, что-то побудило тебя прийти сюда, дорогой мальчик?
— Я хочу сказать, что я пришел сюда, потому что, черт возьми, сам так решил.
— И ты хочешь изгнать эту сущность, дорогой мальчик?
— Если вам угодно так это называть, — мрачно ответил он, — то да. Послушайте, только не говорите мне... только не говорите мне, что вы все здесь из-за нее?
— Мы любим тебя, дорогой мальчик.
Воцарилась тишина, в камине вспыхивали маленькие голубые язычки пламени, а дождь мягко шуршал по крыше дома, рассыпая брызги и отдаваясь эхом в его таинственных уголках. Леди Беннинг продолжала голосом, исполненным невыразимой сладости:
— Здесь тебе нечего бояться, дорогой мальчик. Они не могут войти в эту комнату, но другие места им доступны. И что тогда? Они могут овладеть ими. Они овладели твоим братом Джеймсом. Вот почему он застрелился.
— Тетя Энн, вы что, пытаетесь свести меня с ума? — тихо, спокойно и серьезно спросил Холлидей.
— Мы пытаемся спасти тебя, дорогой мальчик.
— Спасибо, — произнес Холлидей. — Это очень любезно с вашей стороны.
Его хриплый голос снова взял неверную ноту. Холлидей оглядел окаменевшие лица.
— Я любила Джеймса, — сказала леди Беннинг, и ее лицо внезапно избороздили морщины. — Он был сильным, но не мог им сопротивляться. Так что они придут за тобой, потому что ты брат Джеймса и ты жив. Джеймс сказал мне об этом, и он не может... Видишь ли, мы здесь для того, чтобы дать ему покой. Не тебе — Джеймсу. И пока эта сущность не будет изгнана, ни ты, ни Джеймс не сможете спать.
Ты пришел сюда сегодня вечером, — продолжала она. — Возможно, это хорошо. В этом круге тебе ничего не грозит. Но сегодня годовщина, вот откуда опасность. Мистер Дарворт сейчас отдыхает. В полночь он пойдет один в маленький каменный домик во дворе и еще до рассвета наведет там порядок. Даже молодой Джозеф не пойдет с ним. Джозеф обладает великими способностями, но и он уязвим. У него нет знаний, необходимых для изгнания нечистой силы. Мы подождем здесь. Возможно, мы встанем в круг, хотя это может только помешать ему. Думаю, мне больше нечего добавить.
Холлидей взглянул на свою невесту.
— Вы обе пришли сюда вместе с Дарвортом? — резко спросил он.
Она слабо улыбнулась ему. Похоже, присутствие Холлидея успокаивало ее, хотя она немного его побаивалась. Она подошла ближе и взяла его за руку.
— Мой дорогой, — сказала она, и в этом буквально проклятом доме ее голос впервые наполнился человеческой интонацией. — Знаешь, ты поднимаешь настроение. Когда я слышу, в какой манере ты тут выражаешься, мне кажется, что это все вокруг меняет. Если мы бесстрашны, то нам нечего бояться.
— Но этот медиум...
Она сжала его руку:
— Дин, я тысячу раз говорила тебе, что мистер Дарворт — не медиум! Да, он экстрасенс. Но он больше интересуется причинами, чем следствиями. — Мэрион Латимер повернулась ко мне и Мастерсу. Она выглядела усталой, но старалась вести себя легко и непринужденно, чуть ли не вызывающе. — Я полагаю, если Дин не знает, то вы что-то знаете об этом. Объясните ему разницу между медиумом и исследователями психики. Такими, как Джозеф и мистер Дарворт.
Мастерс тяжело переступил с ноги на ногу. Он был бесстрастен, но я, хорошо его знавший, смог уловить необычную нотку в медленном, терпеливом, задумчивом тоне его голоса.
— Ну да, мисс, — произнес он. — Исходя из того, что мне известно, могу сказать вам, что я никогда не видел, чтобы мистер Дарворт занимался... манипуляциями. То есть лично.
— Вы знаете мистера Дарворта? — быстро спросила она.
— Ох! Нет, мисс. То есть не совсем так. Но мне не хочется перебивать вас. Вы ведь говорили о том, что...
Несколько озадаченная, она снова посмотрела на Мастерса. Мне стало не по себе. Что он из полиции, было так же очевидно, как если бы у него на спине было это написано, и я подумал, раскусила ли она его. Ее холодный, быстрый взгляд изучающе задержался на его лице, но она отбросила свои догадки.
— Но я же говорила тебе, Дин. Мы, конечно, здесь не одни, тут мистер Дарворт и Джозеф. Какие могут быть возражения... — (Не знаю, что это было. Холлидей что-то пробормотал и дернул головой, тогда как она пыталась добиться от него понимания с деликатной, но очевидной настойчивостью.) — Какие могут быть возражения, — повторила она, расправляя плечи, — но, собственно говоря, Тед и майор тоже здесь.
— Что? Твой брат, — сказал Холлидей, — и старина Физертон? О господи!
— Тед верит в призраки. Будь осторожен, мой дорогой.
— Потому что ты веришь. О, я в этом не сомневаюсь. Я прошел через то же самое в Кембридже в его возрасте. Самый здоровый лейб-гвардеец не застрахован от этого. Мистический аромат благовоний — вокруг атмосфера любви и славы Божьей. Я думаю, в Оксфорде им приходится еще хуже. — Он запнулся. — Но где же, черт возьми, они тогда? Разве не бросают вызов эманациям?
— На самом деле они в маленьком каменном домике, — как можно непринужденней ответила она. — Разжигают камин для мистера Дарворта перед его приходом. Тед разводит огонь. Что не очень хорошо, не так ли? О, мой дорогой, что с тобой?
Холлидей начал расхаживать взад-вперед, так что пламя свечей колебалось в такт его шагам.
— Ладно! — сказал он наконец. — Это напомнило мне, зачем мы пришли. Вы, джентльмены, наверняка захотите осмотреть дом и этот маленький источник зла во дворе...
— Ты собираешься туда выйти?
Его рыжеватые брови поползли вверх.
— Конечно, Мэрион. Я был там прошлой ночью.
— Он сваляет дурака, — полным патоки голосом произнесла леди Беннинг, закрыв глаза. — Но мы будем защищать его, несмотря ни на что. Пусть идет. Мистер Дарворт, дорогой мистер Дарворт, сможет его защитить.
— Пошли, Блейк, — коротко кивнув, сказал Холлидей.
Молодая женщина неуверенно подняла руку, как будто хотела остановить его. Я услышал, как кольца на пальцах леди Беннинг, звякнув, заскребли по подлокотнику кресла, но это было ужасно похоже на звук что-то грызущих за стеной крыс. Маленькое точеное личико мечтательно обратилось к Холлидею — и я увидел, как сильно она его ненавидит.
— Не беспокойте мистера Дарворта, — сказала она. — Уже почти пора.
Холлидей достал фонарик, и мы последовали за ним в холл. Туда вела высокая скрипучая дверь, которую он со скрежетом закрыл за собой, просунув палец в пустое отверстие для ручки. Постояв во влажной густой темноте, мы включили три электрических фонарика. Холлидей посветил сначала мне в лицо, а затем Мастерсу.
— Ну? — сказал он с издевкой. — И что вы теперь думаете о том, через что мне пришлось пройти за последние шесть месяцев?
Щурясь от света, Мастерс снова надел шляпу.
— Ну, мистер Холлидей, — начал он, тщательно подбирая слова, — если вы отведете нас в какое-нибудь другое место, где нас никто не сможет подслушать, я, пожалуй, кое-что смогу вам рассказать. По крайней мере, то немногое, что мне известно. Сейчас я еще больше благодарен за то, что вы взяли меня сюда. — Он улыбнулся.
Судя по тому, что мы могли видеть, холл был еще более пустым, чем комната перед ним. Пол в нем был выложен каменными плитами, поверх которых когда-то лежал узорный паркет, но его давно растащили, как и деревянные панели со стен. Теперь это был мрачный квадратный склеп с громоздкой лестницей в дальнем конце и тремя высокими дверями по обе стороны. В луче света пробежала крыса и исчезла под лестницей — мы услышали, как прошуршали ее лапки. Мастерс двинулся вперед, направляя фонарик под ноги перед собой. Я и Холлидей последовали за ним, стараясь ступать как можно тише.
— Чувствуешь? — прошептал мне Холлидей, и я кивнул. Я понимал, что он имел в виду. Если вы когда-нибудь плавали под водой и, задержавшись в глубине, внезапно испытывали страх, что больше никогда не всплывете на поверхность, то вы поймете это состояние.
— Не стоит, — сказал Холлидей, — нам не стоит разъединяться.
Тем временем Мастерс, опередив нас, подкрадывался к лестнице. Затем он остановился как вкопанный возле одной из торчащих над каменным полом плит и уставился на нее. В мерцающем свете вырисовывалась его широкоплечая фигура в чопорном котелке. Наклонившись, он опустился на одно колено. Мы услышали, как он что-то пробурчал.
На нескольких каменных плитах рядом с лестницей, покрытых темноватыми пятнами, пыли не было. Мастерс протянул руку и поднял одну из них. Оказалось, что это была маленькая дверца в погреб под лестницей. При этом изнутри доносилась крысиная беготня. Несколько крыс выскочили наружу — одна из них перепрыгнула через ступню Мастерса, но он так и остался стоять на колене. Когда он посветил фонариком в маленькое грязное пространство под собой, луч отразился на его блестящем ботинке.
Я почувствовал удушье от влажного затхлого воздуха, а Мастерс уставился на меня и хрипло сказал:
— Все в порядке, сэр. Все хорошо. Это всего лишь кошка. Да, сэр. Кошка. С перерезанным горлом.
Холлидей отпрянул назад. Я наклонился через плечо Мастерса и направил свой фонарик внутрь. Кошку убили совсем недавно, и она лежала на спине, так что было видно, что шея у нее проткнута насквозь. Это была черная кошка, тощая и грязная, окоченевшая после агонии, уже скукоженная, с полузакрытыми глазами, похожими на пуговицы. Возле нее шныряли крысы.
— Я начинаю думать, мистер Блейк, — сказал Мастерс, потирая подбородок, — что, возможно, в этом доме все-таки водится нечто вроде дьявола.
Со сдержанным отвращением он снова захлопнул дверцу и встал.
— Но кому же это?.. — Холлидей оглянулся через плечо. — Ох! Вот именно. Кому же это понадобилось? И почему? Что это — проявление бессмысленной жестокости или на то была причина? А, мистер Блейк?
— Я подумал о загадочном мистере Дарворте, — произнес я. — Кажется, нам собирались рассказать кое-что о нем. Кстати, где он?
— Тихо! — поднял руку Мастерс.
До нас донеслись чьи-то голоса и звук шагов. Голоса были явно человеческие; но эхо в этом каменном лабиринте было таким, что они, казалось, отражались от стен и шелестели прямо у вас за спиной. Сначала раздалось хриплое бормотание, в котором мы смогли разобрать отдельные слова:
«Верь в эту чепуху, не верь... все равно... выглядишь форменным дураком... Вроде того...»
«Вот именно, в том-то и дело! — Второй голос был на тон ниже, беззаботней и живей. — Непонятно, почему так себя чувствуешь. Послушайте, разве я похож на какого-нибудь размазню, которого можно одурачить и загипнотизировать? Смешно этого бояться. Надо верить себе! Нам дана современная психология...»
Шаги доносились из-за низкой арки в задней части холла. Я увидел огонек свечи, зажатой в чьей-то руке, — на миг высветился коридор с кирпичным полом, затем кто-то вошел в холл. Увидев нас, человек отпрянул, наткнувшись на шедшего следом. Даже на расстоянии чувствовалось, что он потрясен. Свеча в его руке осветила приоткрывшийся рот и зубы.
— О боже... — раздался тихий голос.
И буднично, слегка приправленным злостью тоном Холлидей бросил в ответ:
— Не пугайся так, Тед. Это всего лишь мы.
Выставив вперед свечу, тот, кого назвали Тедом, устремил взгляд в нашу сторону. Он был очень молод. Огонек свечи обозначил сначала аккуратный итонский галстук, затем неуверенный подбородок, начатки светлых усов, едва заметный квадратный абрис лица. Его пальто и шляпа промокли насквозь.
— Чем пытаться напугать такого парня, как я, ты бы почаще включал мозги, Дин! — огрызнулся он. — Тьфу! Я хочу сказать: не годится шастать в таком месте и... и... — Он дышал со свистом, как после бега.
— Кто, черт возьми, эти люди? — прохрипел спутник Теда, вышедший из-за его спины.
Мы машинально направили на новое лицо три луча — человек выругался, щурясь от света, и мы опустили фонарики. За спинами этих двоих маячил кто-то третий — малорослый, худенький и рыжеволосый.
— Добрый вечер, майор Физертон, — поздоровался Холлидей. — Как я уже сказал, вам нечего беспокоиться. Похоже, я приобрел незавидное свойство заставлять всех встречных шарахаться от меня почище кроликов. — Его голос зазвенел. — Из-за моей физиономии, что ли? Раньше никому и в голову не приходили все эти ужасы, но стоило спутаться с Дарвортом, как понеслось...
— Черт подери, сэр, кто сказал, что я испугался? — возразил стоявший рядом с Тэдом. — Мне нравится ваша инфернальная дерзость. Кто сказал, что я испугался, сэр? Более того, повторю вам, как буду повторять всем встречным-поперечным, что я надеюсь остаться человеком благоразумным и что мои мотивы не будут ложно истолкованы и не станут предметом насмешек только потому, что я нахожусь... короче, потому, что я здесь. — Он кашлянул.
Голос во мраке звучал как анонимное письмо в «Таймс». Дородный спутник Теда слегка отклонился назад. Бросив на него короткий взгляд, я по изборожденным прожилками щекам и мертвенно-бледным глазам мог себе представить подержанного мачо в его былом величии, галантного кавалера восьмидесятых, затянутого в свой вечерний сюртук, как в корсет.
— Я тут только ревматизм подхвачу, — почти жалобно заметил он. — Кроме того, леди Беннинг попросила меня помочь, что еще оставалось человеку чести?
— Да уж, — произнес Холлидей и глубоко вздохнул. — Ну, мы тоже видели леди Беннинг. Я и мои друзья, как и вы, будем ждать появления призрака. А теперь мы собираемся взглянуть вон на тот маленький домишко.
— Не получится, — сказал Тед Латимер.
Юноша был похож на фанатика. На его губах застыла улыбка, как будто лицевые мышцы перестали ему подчиняться.
— Говорю же, не получится! — повторил он. — Мы только что отвели туда мистера Дарворта. Он попросил нас уйти. Он начал свое бдение. Кроме того, вы бы не осмелились при всем желании... Сейчас это слишком опасно. Они скоро выйдут. Должно быть... — его худое, с острыми чертами лицо, столь похожее на лицо его сестры, нетерпеливо склонилось над наручными часами, — да. Да, сейчас, пять минут первого.
— Проклятье, — сказал Мастерс.
Слово прозвучало неожиданно, как будто его вытряхнули из Мастерса. Он сделал шаг вперед, и прогнившие половицы в задней части зала, где на каменных плитах еще остались куски паркета, заскрипели под его ногами. Помню, я подумал с той тупой сосредоточенностью, с которой фиксируешь в такие моменты что-нибудь тривиальное, что остальная часть паркета, вероятно, состояла из ценных пород дерева. Помню высунутую далеко из рукава грязную руку Теда Латимера с заляпанными стеарином костяшками пальцев. Помню эту бесцветную фигуру рыжеволосого юноши — на заднем плане, расплывчатую в свете свечей, — он приглаживал волосы и почесывал лицо словно в какой-то необъяснимой ужасной пантомиме...
Именно к нему обратился Тед Латимер. Пламя свечи качнулось, трепеща и потрескивая. Он вдруг словно замер.
— Нам лучше пойти в гостиную, верно? — сказал Тед. — В гостиную, где безопасно и куда они не могут проникнуть, не так ли?
— Да, я полагаю, что так, — ответил бесцветный голос. — Во всяком случае, это то, что мне дали понять. Ты же знаешь, я никогда их не вижу.
Это и был Джозеф, чье имя фантастически не соответствовало его внешности и чье унылое веснушчатое лицо выражало полное безразличие. Свеча снова замигала, и тени поглотили его.
— Ты понял? — спросил Тед.
