Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Krimi
- Sprache: Russisch
Золотой век детектива подарил нам множество звездных имен. Произведения таких писателей, как Агата Кристи, Гилберт Честертон, Эрл Стэнли Гарднер, Рекс Стаут, развивали и совершенствовали детективный жанр, их романы, безоговорочно признанные классикой, по сей день любимы читателями и являются эталоном качества для последующих поколений авторов детективных историй. Почетное место в этой плеяде по праву принадлежит Джону Диксону Карру (1906–1977) — виртуозному мастеру идеально построенных «невозможных преступлений в запертой комнате». В 1933 году в романе «Ведьмино Логово» Джон Диксон Карр впервые представил публике сыщика-любителя доктора Гидеона Фелла. Внешность героя, предположительно, была списана с другого корифея детективного жанра — Гилберта Честертона, а его заслуги в истории детективного жанра, по мнению большинства почитателей творчества Карра, поистине вызывают уважение. Так, писатель Кингсли Эмис в своем эссе «Мои любимые сыщики» назвал доктора Фелла «одним из трех великих преемников Шерлока Холмса». В настоящий сборник вошли седьмой, восьмой и девятый романы из цикла, повествующего о приключениях доктора Фелла: «Дело "Тысячи и одной ночи"» (1936), «Не будите мертвеца» (1938) и «Изогнутая петля» (1938).
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 360
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
John Dickson CarrTHE CROOKED HINGECopyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1938Published by arrangement with David Higham Associates Limitedand The Van Lear Agency LLCAll rights reserved
Перевод с английского Анны Лисицыной
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Ильи Кучмы
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Карр Дж. Д.
Изогнутая петля : роман / Джон Диксон Карр ; пер. с англ. А. Лисицыной. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Иностранная литература. Классика детектива).
ISBN 978-5-389-28660-3
16+
Золотой век детектива подарил нам множество звездных имен. Произведения таких писателей, как Агата Кристи, Гилберт Честертон, Эрл Стэнли Гарднер, Рекс Стаут, развивали и совершенствовали детективный жанр, их романы, безоговорочно признанные классикой, по сей день любимы читателями и являются эталоном качества для последующих поколений авторов детективных историй. Почетное место в этой плеяде по праву принадлежит Джону Диксону Карру (1906–1977) — виртуозному мастеру идеально построенных «невозможных преступлений в запертой комнате».
Роман «Изогнутая петля» продолжает серию книг о сыщике-любителе докторе Гидеоне Фелле. Внешность героя, предположительно, была списана с другого корифея детективного жанра — Гилберта Честертона, а его заслуги в истории детективного жанра, по мнению большинства почитателей творчества Карра, поистине вызывают уважение. Так, писатель Кингсли Эмис в своем эссе «Мои любимые сыщики» назвал доктора Фелла «одним из трех великих преемников Шерлока Холмса».
© А. С. Лисицына, перевод, 2025© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025Издательство Иностранка®
Часть первая
Среда, 29 июляЗагадочная смерть
Первое правило, которое учащийся должен запечатлеть в уме, состоит в следующем. Никогда заранее не предупреждайте зрителей о том, что вы намерены делать. Если вы их предупредите, то тем самым дадите их вниманию то направление, которого вам необходимо избегать, а следовательно, увеличите вдесятеро шансы разоблачения секрета. Поясним сказанное примером.
Профессор Гофман. Современная магия
Глава первая
Брайан Пейдж сидел за столом среди вороха раскрытых книг и смотрел в сад. Работать не было ни малейшего желания. Послеполуденное июльское солнце золотило дощатый пол, и от дремотного зноя, наполнявшего комнату, в воздухе стоял густой запах старого дерева и старых книг. С соседнего участка, где росли яблони, залетела оса. Пейдж, лениво отмахнувшись, выпроводил ее за окно.
По ту сторону садовой ограды вилась деревенская дорога. С четверть мили она петляла среди яблоневых зарослей, затем, миновав гостиницу «Бык и мясник», выходила к воротам усадьбы Фарнли-Клоуз — частокол дымовых труб был виден Пейджу сквозь просветы между деревьями, — а потом убегала вверх, в сторону леса со звучным названием Хэнгин-Чарт.
Плоский зеленовато-бурый кентский пейзаж, обычно такой блеклый, пылал яркими красками. Кирпичные трубы Фарнли-Клоуз и те как будто приобрели подобие цвета. По дороге от усадебного дома сейчас катила машина мистера Натаниэля Барроуза — приближалась она медленно, но шум уже был различим.
В деревнеМаллингфорд, вяло подумал Пейдж, в последнее время что-то слишком оживленно. Подобное утверждение могло показаться странным, но факты были налицо. Взять хотя бы прошлое лето, когда убили мисс Дейли, довольно еще молодую пышнотелую особу: ее задушил какой-то бродяга, вслед за тем погибший на железнодорожных путях при попытке скрыться от полиции. Или вот совсем недавно. За одну эту июльскую неделю в «Быке и мяснике» появилось сразу два постояльца: сперва некий художник, а буквально на следующий день — еще один незнакомец, вроде бы частный детектив (непонятно, впрочем, откуда взялись эти слухи).
Наконец, сегодня с самого утра по деревне с таинственным видом носился туда и сюда друг Пейджа Натаниэль Барроуз, адвокат из Мейдстоуна. В Фарнли-Клоуз ощущалось какое-то тревожное возбуждение, хотя никто не мог взять в толк, в чем дело. Перед обедом Пейдж, по обыкновению, сделал перерыв в работе и заглянул на пинту пива в «Быка и мясника», но никаких сплетен не услышал — что настораживало еще больше.
Пейдж зевнул и отложил книги. Интересно все-таки: какое такое чрезвычайное событие могло нарушить покой старинной усадьбы — ведь с тех самых пор, когда при Якове I Иниго Джонс построил ее для первого баронета, там вообще редко что-либо происходило. Потомки Фарнли были многочисленны и живучи: род не прервался даже после стольких поколений. Теперешний носитель титула, баронет Маллингфорда и Соуна, сэр Джон Фарнли, унаследовал солидное состояние и обширные земельные владения.
Пейдж с симпатией относился к Джону Фарнли, угрюмому и довольно нервному господину, и его прямолинейной жене Молли. Баронет не так давно обосновался в этих краях, но показал себя идеальным сквайром: несмотря на длительный отъезд, он сразу освоился в родовом гнезде и отлично вписался в здешнюю жизнь — словом, превратился в почтенного, чуть ли не заурядного помещика. Надо сказать, этот образ не слишком вязался с тем, что Пейдж слышал о прежних приключениях Фарнли. Вся его история, начиная с бурной юности и заканчивая женитьбой на Молли Бишоп чуть больше года назад, лишний раз доказывала (подумалось Пейджу), что жизнь в деревне Маллингфорд не так уж бедна событиями.
Пейдж усмехнулся и снова зевнул, потом взял ручку.
Боже, опять за работу...
Взгляд его упал на брошюру, которую он намеревался использовать в своем сочинении «Жизнеописания верховных судей Англии». Дело продвигалось в целом неплохо. По замыслу Пейджа книга должна была получиться научной и вместе с тем доступной для широкой публики. В настоящий момент его занимала личность сэра Мэтью Гейла. На пути изысканий то и дело встречались побочные сюжеты, норовившие увести его в сторону — и благополучно уводившие: Пейдж и не думал сопротивляться.
По правде говоря, он не слишком-то рассчитывал когда-нибудь завершить «Верховных судей»; университетский курс правоведения он тоже в свое время не окончил. Для серьезной науки Пейджу не хватало усидчивости, однако живой ум, слишком беспокойный и пытливый, не позволял ему бросить эти занятия. Да не так это было и важно — допишет ли он в конечном счете сей труд. Главное, что под предлогом досконального изучения темы он мог с чистой совестью от нее отклоняться, вволю блуждая по боковым тропинкам и развилкам.
Титульная страница брошюры гласила: «Суд над ведьмами, бывший десятого дня марта месяца 1664 г. в городе Бери-Сент-Эдмундс, графство Суффолк, под председательством главного судьи Суда казначейства Его Величества сэра Мэтью Гейла, рыцаря. Печатано для книгопродавцев Д. Брауна, Д. Уолто и М. Уоттона, 1718 г.».
Эту тропинку он уже изучил. Разумеется, ведовской процесс был лишь незначительным эпизодом в биографии Мэтью Гейла. Но ничто не могло помешать Пейджу написать лишние полглавы на тему, которая казалась ему интересной. Он блаженно потянулся и взял с полки старенькое издание гленвилловского трактата о колдовстве, но едва успел погрузиться в это увлекательное чтение, как в саду раздались шаги и кто-то его окликнул.
Это был Натаниэль Барроуз. Адвокат размахивал портфелем с возбуждением, которое не вполне приличествовало его профессии.
— Надеюсь, я не помешал? — спросил он.
— Самую малость, — ответил Пейдж и, зевнув, отложил книгу. — Заходи. Угощу тебя сигаретой.
Барроуз открыл стеклянную дверь из сада и шагнул в уютный полумрак комнаты. При всем своем самообладании он, несмотря на жару, был бледен и зябко поеживался, что выдавало сильное волнение. Так же как его отец, дед и прадед, Барроуз вел юридические дела семейства Фарнли. Человек импульсивный и не всегда сдержанный на язык, он мог показаться не слишком подходящим для этой роли. К тому же он был молод. Но обычно ему удавалось сохранять присутствие духа и, по наблюдениям Пейджа, почти в любых обстоятельствах выглядеть невозмутимо, как палтус на сковороде.
Волосы Барроуза, темные и довольно жидкие, были расчесаны на пробор и аккуратно приглажены. На длинном носу красовались большие очки в черепаховой оправе; когда он, как сейчас, смотрел поверх стекол, его лицо казалось особенно напряженным и собранным. Одет он был с особой тщательностью и полным пренебрежением к собственному комфорту. Худосочную фигуру облегал строгий черный костюм; на руках — перчатки.
— Слушай, Брайан, — начал он, — ты сегодня ужинаешь дома?
— Да, собирался...
— Не стоит, — оборвал его Барроуз.
Пейдж с недоумением посмотрел на приятеля.
— Ты ужинаешь у Фарнли, — объявил тот. — Видишь ли, речь, собственно, не об ужине. Просто мне хотелось бы, чтоб ты присутствовал при одном событии... Я уполномочен, — продолжал он, переходя на более официальный тон и сразу как-то приосанившись, — сообщить тебе... то, что я намерен тебе сообщить. Очень удачно, что ты дома. Скажи, тебе никогда не приходило в голову, что сэр Джон Фарнли не тот, за кого себя выдает?
— Не понял...
— Что сэр Джон Фарнли, — терпеливо пояснил Барроуз, — обманщик и притворщик, а никакой не сэр Джон Фарнли?
— Тебя что, солнечный удар хватил? — переспросил Пейдж, едва не вскочив от удивления.
Он был встревожен и раздосадован. Непростительная жестокость — набрасываться на человека с такими разговорами в самый разгар ленивого жаркого дня!
— Разумеется, ничего подобного мне в голову не приходило, — раздраженно отозвался он. — С чего вдруг? К чему ты, черт возьми, клонишь?
Барроуз встал со стула и водрузил на него свой портфель.
— Дело в том, — ответил он, — что объявился человек, который утверждает, будто он и есть настоящий Джон Фарнли. История эта не сегодня началась. Она тянется уже несколько месяцев, и вот теперь все должно наконец решиться. Гм... — Он в нерешительности огляделся по сторонам. — В доме, кроме тебя, кто-то есть? Миссис... как ее там... ну, знаешь, женщина, которая у тебя убирает, или кто-нибудь еще?
— Никого.
Барроуз заговорил все же с некоторой опаской, почти не разжимая губ:
— Наверное, мне не стоит тебе все это рассказывать... Но я знаю, что могу тебе доверять, и потом (между нами), я в непростом положении. Скоро разразится гроза, и тогда даже пресловутый процесс Тичборна — знаешь, то нашумевшее дело с самозваным баронетом — покажется милым пустячком. То есть, конечно, пока еще... формально... у меня нет оснований считать, что человек, чьи дела я веду, вовсе не Джон Фарнли. Мой профессиональный долг — служить моему клиенту, сэру Джону. Настоящему сэру Джону! Но в этом-то и загвоздка. Есть два человека. Один — законный баронет, другой — мошенник, который себя за него выдает. Причем один нисколько не похож на другого даже внешне. И все-таки будь я проклят, если понимаю, кто из них кто. — Помолчав, он добавил: — К счастью, есть шанс, что сегодня вечером все прояснится.
Пейдж почувствовал, что нужно собраться с мыслями. Он протянул гостю портсигар, закурил сам и внимательно посмотрел на Барроуза.
— Час от часу не легче, — вздохнул он. — А с чего вообще началась вся эта история? Откуда взялись подозрения насчет самозванца? Этот вопрос возникал когда-нибудь раньше?
— Никогда. Сам скоро поймешь, как так вышло.
Барроуз вынул носовой платок, тщательно вытер лицо и заговорил более спокойно:
— Хотелось бы, конечно, верить, что это ложная тревога. Мне дороги Джон и Молли — то есть, прошу прощения, сэр Джон и леди Фарнли. Я их очень люблю. И если выяснится, что этот новоявленный претендент — шарлатан, то я... спляшу джигу на главной деревенской площади... ну, может, и не совсем так... но, помяни мое слово, костьми лягу, чтобы этот проходимец получил за лжесвидетельство хороший срок — посерьезней, чем тот тип в деле Тичборна, Артур Ортон. Ну а пока... раз уж ты вечером там будешь, не помешает объяснить тебе всю подноготную, чтобы ты понимал, как заварилась эта каша. Ты знаешь историю сэра Джона?
— Смутно. В общих чертах.
— Ну, милый мой, это никуда не годится, — с укоризной заметил Барроуз и покачал головой. — Может, ты и книгу свою тоже так пишешь, «в общих чертах»? Надеюсь, что нет. Слушай меня внимательно и хорошенько запоминай, как было дело. Перенесемся на двадцать пять лет назад, когда нашему сэру Джону было пятнадцать. Родился он в восемьсот девяносто восьмом году и был вторым сыном старого сэра Дадли и леди Фарнли. О том, что Джон может стать наследником, на тот момент речи не шло: титул и все прочее должно было достаться его старшему брату Дадли, в котором родители души не чаяли. Они хотели, чтобы сыновья выросли благородными людьми. Сэр Дадли, которого я знал всю свою жизнь, был человек старой закалки, воспитанный в викторианском духе. (Нет, не такой страшный ретроград, как любят рисовать этих джентльменов нынешние романисты; но я хорошо помню, что в детстве меня всякий раз удивляла его привычка совать мне шестипенсовик.) Родители не могли нарадоваться на молодого Дадли. А вот нашего Джона пай-мальчиком не считали. Мрачный, замкнутый, диковатый ребенок — до того угрюмый, что ему не прощались даже самые безобидные шалости. Никаким преступником он, ясно, не был; просто не вписывался в заведенные порядки и требовал, чтобы с ним обращались как со взрослым. А в пятнадцать лет у него случилась вполне взрослая история с одной буфетчицей из Мейдстоуна.
Пейдж присвистнул и выглянул в окно, словно ожидая увидеть самого Фарнли.
— В пятнадцать? — повторил он. — Похоже, парнишка был не промах.
— А то!
— И все-таки, знаешь... — Пейдж замялся, — мне всегда казалось, что Фарнли, насколько я его знаю...
— Немного пуританин? — подсказал Барроуз. — Да. Но мы сейчас говорим о пятнадцатилетнем мальчике. Стоит еще сказать, что в ту пору он увлекался оккультными науками, в том числе колдовством и сатанизмом. Но это еще полбеды. Потом его исключили из Итона, что подлило масла в огонь. Ну а довершил дело публичный скандал с буфетчицей, которая утверждала, что беременна. Сэр Дадли решил, что мальчуган непоправимо испорчен, что в нем воплотились самые дурные наклонности прежних поколений Фарнли, не гнушавшихся черной магии. Он заявил, что больше не желает видеть младшего сына. В общем, ставит на нем крест. Поступили, как обычно делается в таких случаях. У леди Фарнли нашелся в Америке преуспевающий кузен, и Джона решено было спровадить с глаз долой за океан. Единственным, кто имел на парнишку хотя бы какое-то влияние, был его учитель, Кеннет Маррей, молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех. В Фарнли-Клоуз его взяли после того, как Джон перестал ходить в школу. Немаловажно упомянуть, что Маррей увлекался научной криминалистикой, отчего сразу же завоевал симпатии мальчугана. По тем временам подобное хобби считалось не слишком почтенным, но старый сэр Дадли благоволил к Маррею и против этих занятий не возражал. В то самое время, когда юный Джон окончательно разочаровал сэра Дадли, Маррею предложили место заместителя директора школы в Гамильтоне, на Бермудах. Предложение было заманчивое, разве что от дома далековато. Он согласился: в Фарнли-Клоуз в его услугах все равно больше не нуждались. Ради спокойствия родителей договорились, что Маррей довезет мальчика до Нью-Йорка. Затем он должен был передать Джона кузену леди Фарнли, а сам пересесть на пароход до Бермудов.
Барроуз замолчал, мысленно возвращаясь в прошлое.
— Сам я не очень хорошо помню то время, — продолжал он. — Нас, маленьких детей, предостерегали, чтобы мы держались подальше от «этого гадкого Джона». Но крошка Молли Бишоп, которой было тогда лет шесть или семь, питала к нему безграничную преданность. Малютка не желала слышать о нем ни единого дурного слова; и пожалуй, примечательно, что впоследствии она вышла за него замуж. Кажется, я смутно припоминаю тот день, когда Джон, в плоской соломенной шляпе, в сопровождении Маррея уехал в фаэтоне на железнодорожную станцию. Они отплывали на следующий день — день во многих отношениях знаменательный. Думаю, мне нет нужды напоминать тебе, что лайнер, на который они сели, назывался «Титаник».
Барроуз снова умолк. Оба погрузились в мысли о тех событиях. Пейджу вспомнилось, какая была шумиха: расклеенные на улицах плакаты с новостями, громкие газетные заголовки, самые невероятные версии...
— Непотопляемый «Титаник» налетел на айсберг и затонул в ночь на пятнадцатое апреля девятьсот двенадцатого года, — вновь заговорил Барроуз. — В суматохе Маррей и мальчик потеряли друг друга. Маррей почти сутки провел в ледяной воде. Вместе с двумя-тремя другими пассажирами он ухватился за деревянную решетку и выжил. Затем их подобрало грузовое судно «Колофон», идущее на Бермуды, и учитель счастливо попал туда, куда и собирался. О мальчике Маррей не волновался: из радиосообщений он узнал, что тот благополучно спасся. А потом пришло и подтверждающее письмо. Джона Фарнли (или мальчика, которого так называли) подобрал пароход «Этруска», который следовал в Нью-Йорк. Там его встретил кузен леди Фарнли, приехавший за ним с Запада. На отношениях в семье вся эта история с «Титаником» никак не отразилась. Сэр Дадли лишь удостоверился, что сын жив, но не более того: он по-прежнему не желал о нем слышать. Никто из них, впрочем, сильно не переживал по этому поводу... Джон вырос в Америке и провел там почти двадцать пять лет. За все это время он не написал родным ни строчки. Стоял насмерть и так ни разу и не прислал фотографию или поздравление с днем рождения. По счастью, мальчик искренне привязался к своему американскому дядюшке, мистеру Ренвику, и это возместило ему отсутствие родителей. В итоге он как будто... стал другим человеком. Жил себе тихой деревенской жизнью в фермерских угодьях дяди — как мог бы жить и здесь, сложись все иначе. В последние годы войны служил в американской армии, но в Англии ни разу не был и ни с кем из старых знакомых не встречался. Маррея он тоже больше не видел. Тот оставался на Бермудах, хотя не сказать, что особенно преуспевал. Ни тот ни другой не могли себе позволить совершить столь далекое путешествие: Джон ведь жил в Колорадо. В английском поместье между тем все шло своим чередом. О мальчике почти не вспоминали, а когда в девятьсот двадцать шестом году умерла его мать, о нем и вовсе забыли. Четыре года спустя скончался и отец. Титул и все состояние перешли к молодому Дадли (который к тому времени был не так уж молод). Он так и не женился: говорил — успеется. Но не успелось. В августе девятьсот тридцать пятого новый сэр Дадли умер, заразившись трупным ядом.
Пейдж задумался.
— Как раз примерно в то время я сюда и переехал, — заметил он. — Постой! Но неужели Дадли никогда не пытался связаться с братом?
— Пытался. Но письма возвращались нераспечатанными. Дадли, надо сказать, был довольно скучный тип. И потом, они так долго не общались... Вряд ли у Джона оставались какие-то родственные чувства. И вот после смерти Дадли встает вопрос о том, чтобы Джон вступил в права наследства...
— И Джон соглашается.
— Вот именно! В том-то и дело! — с горячностью подтвердил Барроуз. — Ты ведь знаешь, что́ он за человек, и можешь понять логику. Его возвращение так естественно. Да и сам он не видел в этом ничего странного, хотя прожил вдали от дома почти двадцать пять лет. Он сразу же оказался на своем месте, как будто никуда и не уезжал. Тот же склад мыслей, поведение... даже манера речи отчасти осталась прежней. Во всем чувствовалась порода Фарнли. Он поселился здесь в начале девятьсот тридцать шестого. Ну и наконец, романтический штрих: он встречает Молли Бишоп — теперь уже взрослую — и в мае того же года женится на ней. Стало быть, с его приезда прошло уже больше года. И вот на́ тебе — гром среди ясного неба.
— Видимо, речь идет о том, — осторожно предположил Пейдж, — что произошла подмена? Что после крушения «Титаника» в море подобрали не того мальчика и он по какой-то причине назвался Джоном Фарнли?
Все это время Барроуз, погруженный в раздумья, мерно расхаживал взад и вперед по комнате, механически указывая пальцем — как будто грозя ему — на каждый попадавшийся предмет мебели. Но комичного впечатления это не производило. Чувствовалась в нем какая-то спокойная рассудительность (на клиентов она действовала почти гипнотически). У него была привычка поводить головой в сторону и искоса смотреть на собеседника боковым взглядом, мимо очков, — вот как сейчас.
— Да, именно так. Именно так! Если допустить, что нынешний Джон Фарнли мошенник, то получается, что он морочит людям голову уже добрых двадцать пять лет, а о настоящем наследнике все это время ни слуху ни духу. Он вжился в роль. Когда после крушения он оказался в спасательной шлюпке, на нем была одежда Фарнли и его кольцо; при нем даже был его дневник. Потом подвернулся американский дядюшка, у которого он почерпнул недостающие сведения. И вот он возвращается в Англию и как ни в чем не бывало селится в родных местах. Четверть века спустя! За такой срок, сам знаешь, многое может измениться. Меняется почерк, меняются черты лица, повадки и приметы; даже воспоминания становятся расплывчатыми. Понимаешь, в чем штука? Если даже иногда он сбивается, если даже у него пробелы в памяти или какие-то детали он помнит не совсем точно, это же совершенно нормально. Так ведь?
Пейдж покачал головой:
— Все равно, друг мой, этому претенденту необходимы абсолютно неопровержимые доказательства, иначе никто ему не поверит. Ты же знаешь наши суды. Что он может предъявить?
— Претендент, — ответил Барроуз и скрестил руки на груди, — готов представить стопроцентные доказательства того, что он и есть настоящий сэр Джон Фарнли.
— Что за доказательства, ты их видел?
— Как раз сегодня вечером нам и предстоит их увидеть — или не увидеть... Претендент попросил о встрече с нынешним хозяином имения. Брайан, я далеко не наивный простачок, но от этого дела у меня просто ум за разум заходит. Мало того что этот человек излагает свою версию очень убедительно и готов доказать все до мельчайших деталей. Мало того что он явился ко мне в контору (к сожалению, в сопровождении весьма неприятного типа, своего поверенного) и поведал о таких обстоятельствах, о которых мог знать только Джон Фарнли. Только Джон Фарнли, уверяю тебя! Так еще он предложил устроить им обоим проверку, которая поможет окончательно установить истину.
— Какую проверку?
— Скоро увидишь. Наберись терпения. — Барроуз взял портфель. — Во всей этой паршивой истории утешает только одно: что дело до сих пор не предано огласке. Этот человек по крайней мере джентльмен (да чего уж там, они оба джентльмены), и скандал ему не нужен. Но если я докопаюсь до правды, скандал будет знатный... Рад, что мой отец до этого не дожил. Итак, приходи в Фарнли-Клоуз к семи часам. О вечернем костюме можешь не волноваться. Никто особо наряжаться не станет. Ужин — это только предлог. Никакого угощения вообще, вероятно, не будет.
— А как все это воспринял сэр Джон?
— Который?
— Из соображений ясности и удобства, — резко ответил Пейдж, — я предлагаю называть так человека, которого мы всегда знали как сэра Джона Фарнли. Однако это любопытно. Ты что же, считаешь, что претендент и есть законный наследник?
— Пожалуй что нет. Нет! Разумеется, нет! — засуетился Барроуз, но тут же себя одернул и заговорил с прежним достоинством: — Фарнли только недовольно бурчит что-то себе под нос. Но по-моему, это хороший знак.
— А Молли знает?
— Да, сегодня он ей рассказал. Ну, пора и честь знать. Много я наговорил. Адвокату такая откровенность не подобает; но если я не могу доверять тебе, кому мне тогда вообще доверять? С тех пор как умер отец, мне не хватает поддержки... Теперь ты в курсе дела. Попробуй все обмозговать и найти ответ на эту головоломку. Будь любезен, приходи к семи часам в Фарнли-Клоуз; ты понадобишься как свидетель. Понаблюдай за обоими кандидатами. Прояви смекалку. А потом, — заключил Барроуз, хлопнув портфелем по столу, — скажи, кто есть кто, чтобы мы знали, что предпринять.
Глава вторая
В низинах леса Хэнгин-Чарт сгущались тени, но на окрестных равнинах было еще тепло и солнечно. Чуть в стороне от дороги, укрытый каменной оградой и стеной деревьев, стоял дом, точно сошедший с картин старых мастеров: стены темно-красного кирпича, высокие узкие окна в равномерной сетке переплетов... Вид у строения был опрятный и ухоженный, под стать окружавшим его газонам. К входу вела ровная, посыпанная гравием дорожка. Столбики дымовых труб ловили последние лучи догорающего дня.
Ни единого побега плюща не нарушало безупречной гладкости фасада. Зато сзади к дому примыкала целая шеренга буков и был разбит сад в голландском стиле. Перпендикулярно основному корпусу от центра тыльной стены отходило крыло позднейшей пристройки, так что в плане дом походил на перевернутую букву «T». Сад, таким образом, разделялся на две половины, северную и южную. По одну сторону тянулись обращенные в сад окна библиотеки, по другую — окна комнаты, в которой сейчас находились сэр Джон и Молли Фарнли.
В восемнадцатом веке это помещение могло бы служить музыкальным салоном или будуаром для уединенных дамских бесед. Оно и теперь много говорило о владельцах и их положении в обществе. Фортепиано было из великолепной зрелой древесины, рисунком напоминающей полированный черепаховый панцирь. В шкафчиках — изысканное старинное серебро. Из северных окон открывался вид на Хэнгин-Чарт. Молли Фарнли использовала эту комнату как гостиную. Здесь было очень уютно и тихо — если не считать тиканья часов.
Молли сидела у окна в тени огромного разлапистого бука. Это была крепкая, хорошо сложенная женщина, много времени проводившая на свежем воздухе. Темно-каштановые волосы подстрижены предельно коротко. Серьезное загорелое лицо — без тонкости, но очень привлекательное; светло-карие глаза и цепкий, прямолинейный взгляд. Рот несколько великоват, но при смехе открывался ряд превосходных зубов. Пожалуй, ее нельзя было назвать красавицей в классическом смысле, но здоровье и жизненная сила с лихвой искупали некоторые недостатки внешности.
Но сейчас Молли не смеялась. Она не сводила глаз с мужа, который резкими короткими шагами мерил комнату.
— Так, значит, ты не волнуешься? — спросила она.
Сэр Джон на мгновение остановился, неопределенно взмахнул рукой и снова принялся шагать.
— Нет-нет, я совершенно спокоен. Не в этом дело. Просто... ах, черт бы все это побрал!..
Казалось, он был для нее идеальной парой. Его можно было бы назвать типичным сельским сквайром, но современный читатель, скорее всего, поймет это превратно и нарисует в воображении этакого дремучего верзилу с буйными замашками. Фарнли относился к совсем иному типу. Среднего роста, жилистый, подтянутый — словно прочный стальной плуг с острым блестящим лезвием, рассекающим землю.
На вид ему было лет сорок. Волосы темные, с легкой проседью. Лицо смугловатое, с густыми, коротко стриженными усами. В уголках живых карих глаз — наметившиеся морщины. Чувствовалось, что это человек недюжинной скрытой энергии, находящийся в расцвете умственных и физических сил. Сейчас, когда он расхаживал взад и вперед по маленькой комнате, в его движениях сквозили не столько досада или гнев, сколько смущение и растерянность.
— Но, дорогой, почему же ты раньше мне ничего не говорил? — почти вскричала Молли, поднимаясь со стула.
— К чему тебе лишние волнения, — ответил он. — Это мое дело. Я сам все улажу.
— И давно это началось?
— С месяц назад. Или около того.
— Так вот, значит, что тебя беспокоило все это время? — спросила она с выражением какой-то новой тревоги во взгляде.
— Отчасти, — проворчал он и быстро на нее посмотрел.
— Отчасти? Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что сказал, дорогая, — отчасти.
— Джон... но ведь это никак не связано с Мэдлин Дейн, правда?
— Бог ты мой! — Он прервал свое хождение. — Ну разумеется, нет. С чего тебе вообще пришло это в голову? Мэдлин тебе не нравится?
— Мне не нравятся ее глаза. Странно она как-то смотрит... — начала было Молли, но тут же осеклась. Сказать больше ей, видно, не позволяла гордость, а может, какое-то другое чувство, о котором она старалась не думать. — Извини. Некрасиво с моей стороны об этом говорить, когда тут такое происходит. До чего все-таки неприятная история. Но ведь все это чепуха? У этого человека, конечно же, нет никаких доказательств?
— Во всяком случае, у него нет никаких прав. А вот есть ли у него доказательства, пока не знаю, — резко сказал он.
Жена внимательно на него посмотрела:
— Но к чему весь этот ажиотаж и таинственность? Раз этот человек мошенник, почему бы просто его не вышвырнуть, и дело с концом?
— Барроуз говорит, это неразумно. Для начала нужно, по крайней мере, выслушать, с чем он пожаловал. И тогда уже можно будет предпринимать какие-то меры. Самые решительные меры. Кроме того...
— Жаль, что ты не позволяешь тебе помочь, — бесстрастным тоном произнесла Молли. — То есть, конечно, вряд ли мне удалось бы что-то сделать, но я хочу разобраться. Насколько я поняла, этот человек пытается оспорить твой титул и доказать, что он и есть настоящий Фарнли. Разумеется, все это вздор. Мы же с тобой с детства знакомы; и как только я снова тебя встретила — после стольких лет, — то сразу узнала. Моментально поняла, что это ты! Знаю, ты пригласил к нам сегодня этого типа, а вместе с ним Ната Барроуза и еще одного адвоката, и все это обставлено такой таинственностью... Что у тебя на уме?
— Помнишь моего старого учителя, Кеннета Маррея?
— Не очень хорошо. — Молли наморщила лоб. — Довольно крупный, приятный человек с короткой бородкой, как у моряка или художника. В ту пору он, наверное, был очень молод, хотя мне казался глубоким стариком. Был большой мастер рассказывать истории.
— Ему всегда хотелось стать великим сыщиком, — почти перебил ее муж. — Так вот, его вызвали с Бермудов. Он утверждает, что может безошибочно опознать настоящего Джона Фарнли. Он уже приехал и поселился в «Быке и мяснике».
— Погоди! — воскликнула Молли. — Так это и есть тот постоялец, который, по слухам, похож на художника? В деревне только об этом и говорят. Это Маррей?
— Он самый. Я думал было заглянуть к нему в гостиницу, но решил, что это было бы как-то нечестно, против правил, — хмуро ответил муж и поморщился, словно от боли. — А то могло сложиться впечатление, будто я пытаюсь на него повлиять. Мало ли что подумают. Сегодня он тоже придет. Увидит меня и этого претендента, и все сразу встанет на свои места.
— Почему ты так уверен?
— Маррей — единственный в мире человек, который по-настоящему хорошо меня знал в те годы. Никого из нашей семьи, как тебе известно, уже нет в живых. Старые слуги умерли почти одновременно с родителями; осталась только Нэнни, но она теперь в Новой Зеландии. А Ноулз работает тут не так давно, всего десять лет. Конечно, кругом полно людей, с которыми я был отдаленно знаком, но ты ведь знаешь — общительностью я не отличался и дружбу ни с кем не водил. Так что наш старый криминалист-любитель Маррей — именно тот, кто нам сейчас нужен. Замечательно, что он сохраняет нейтралитет и не связан ни с одной из сторон; и если ему угодно в кои-то веки попробовать себя в роли великого детектива...
Молли глубоко вздохнула.
— Джон, я ничего не понимаю, — заговорила она со свойственной ей прямотой. От ее свежего, загорелого лица и здорового тела исходила энергия, придававшая ее словам особую убедительность. — Не понимаю! Ты говоришь так, словно речь идет о каком-то пари или спортивном состязании. «Это было бы не по правилам». «Он не связан ни с одной из сторон». Да ты хоть понимаешь, что этот человек — кем бы он ни был — оскорбляет тебя самым бесстыдным образом? Что он пытается присвоить себе все, что по праву принадлежит тебе! Заявляет, что он якобы и есть Джон Фарнли! Что он, а не ты наследник титула баронета и годового дохода в тридцать тысяч фунтов! Ты понимаешь, что он хочет у тебя все это отобрать?
— Разумеется.
— Однако как будто не воспринимаешь всерьез! — воскликнула Молли. — Относишься к этому самозванцу с таким вниманием и предупредительностью, словно не видишь, что́ он себе позволяет!
— Да нет же, я отдаю себе отчет, что это не игрушки.
— Вот как? А я, признаться, считала, что, если кто-то заявится к тебе и скажет: «Я Джон Фарнли», ты безо всяких церемоний выставишь его за дверь и больше о нем не вспомнишь, ну разве в полицию обратишься. Я бы поступила именно так.
— Но, дорогая, ты же в этом ничего не понимаешь. А Барроуз говорит...
Он неторопливо обвел глазами комнату. Казалось, он прислушивается к слабому тиканью часов, вдыхает запах свежевымытых полов и чистых занавесок, мысленно обозревает согретые солнцем обширные земли, владельцем которых он теперь стал. В этот момент он, как ни странно, походил на чопорного пуританина; и вместе с тем в его взгляде чувствовалось что-то недоброе.
— Было бы чертовски обидно, — медленно проговорил он с оттенком затаенной угрозы, — теперь все это потерять.
В следующую секунду распахнулись двери, и он быстро взял себя в руки, попробовав придать лицу более спокойное выражение. Старый, лысый дворецкий Ноулз провел в комнату Натаниэля Барроуза и Брайана Пейджа.
Барроуз, как успел заметить Пейдж, имел подчеркнуто официальный, непроницаемый вид и напоминал замороженного палтуса. Сейчас в нем было решительно не узнать того человека, который приходил к нему днем. Пейдж подумал, что всему причиной, должно быть, неловкая атмосфера, почти осязаемо витавшая в воздухе. Взглянув на хозяев дома, он пожалел, что пришел.
С холодной учтивостью, от которой делалось не по себе, адвокат произнес несколько приветственных фраз. Фарнли слушал его, напряженно вытянувшись в струну, словно собирался драться на дуэли.
— Полагаю, — произнес Барроуз, — мы сможем скоро перейти к делу. Мистер Пейдж любезно согласился нам помочь и выступить свидетелем.
— Послушайте, да что вы, в самом деле? — Пейдж через силу попытался разрядить обстановку. — Мы же не в осажденной крепости. Вы, сэр Джон, один из самых состоятельных и уважаемых землевладельцев в Кенте. То, что рассказал мне сегодня Барроуз... — В этот момент он посмотрел на Фарнли и почувствовал, что ему трудно говорить об этом деле прямым текстом. — Во всем этом... не больше смысла, чем утверждать, будто трава красная или что вода течет по склону вверх. Для большинства ведь очевидно, что это полный абсурд. Так к чему уходить в глухую оборону?
— Да, это разумно, — после некоторой паузы согласился Фарнли. — Наверное, я и правда дурак.
— Вот-вот, — подтвердила Молли. — Спасибо, Брайан.
— Старина Маррей... — задумчиво произнес Фарнли. — Вы его видели, Барроуз?
— Только мельком, сэр Джон. Неофициально. Другая сторона с ним тоже не общалась. Позиция Маррея, в двух словах, сводится к тому, что его задача — устроить проверку, которая позволит установить истину, а до тех пор он намерен молчать.
— Он сильно изменился?
Барроуз наконец слегка оттаял.
— Да не особенно, — ответил он. — Постарел, помрачнел, зачерствел, и борода совсем седая. Столько лет прошло...
— Столько лет... — повторил Фарнли. — А что, если... — У него мелькнула какая-то мысль. — Меня только одно волнует. У нас точно нет оснований сомневаться в порядочности Маррея? Не спешите! Я понимаю, что подозревать его гнусно. Старина Маррей всегда был безукоризненно, кристально честен. Но ведь мы не виделись двадцать пять лет. А это немалый срок. Сам я тоже изменился. Тут не может быть никакой нечистой игры?
— Можете быть уверены, что нет, — угрюмо отозвался Барроуз. — По-моему, мы это уже обсуждали. Разумеется, я сразу же подумал о такой вероятности; но нами были предприняты определенные шаги, и вы сами, кажется, убедились в честных намерениях Маррея. Разве нет? [1]
— Да, полагаю, вы правы.
— Тогда позвольте уточнить: почему вы снова поднимаете этот вопрос?
— Вы очень меня обяжете, — отчеканил Фарнли, внезапно переходя на ледяной тон и как будто специально подражая манере Барроуза, — если не будете вести себя так, будто считаете меня обманщиком и аферистом. Да, да, не отпирайтесь. Вы все себя именно так и ведете! У вас это на лице написано. Боже мой, боже мой! Всю свою жизнь я искал только одного — мира и покоя. И где он, этот покой? Но извольте, сейчас я объясню, почему спросил насчет Маррея. Если вы уверены, что все чисто, зачем же вы установили за ним слежку — наняли частного детектива?
Глаза Барроуза за большими стеклами очков расширились от недоумения.
— Прошу прощения, сэр Джон. Я никого не нанимал ни за кем следить.
Фарнли вытянулся еще сильнее.
— А кто тогда этот второй тип в «Быке и мяснике»? Ну, знаете — довольно молодой, нагловатый? Все что-то хитрит и вынюхивает. В деревне сразу догадались, что он сыщик. Сам-то он говорит, что пишет книгу! Фольклором якобы занимается. Как бы не так! Присосался к Маррею как пиявка.
Они переглянулись.
— Действительно, — задумчиво ответил Барроуз, — я слышал об этом фольклористе и его интересе к нашей местности. Конечно, можно предположить, что его прислал Уилкин...
— Кто?
— Адвокат другой стороны. Но вероятнее всего, этот приезжий не имеет к нашему делу никакого отношения.
— Сомневаюсь, — сказал Фарнли. Кровь прилила к его щекам, и лицо потемнело. — Этот малый... я хочу сказать, частный детектив... интересуется далеко не самыми безобидными вещами. До меня доходили слухи, что он расспрашивает о бедной Виктории Дейли.
Пейджу показалось, что привычный мир вдруг неуловимо изменил очертания, знакомое и незнакомое поменялись местами. В разгар судьбоносного спора о владении поместьем, приносящим тридцать тысяч фунтов годового дохода, Джона Фарнли, похоже, больше занимала обыденная, хотя и трагическая история, случившаяся в деревне прошлым летом. Как такое возможно? И при чем тут вообще Виктория Дейли — безобидная старая дева тридцати пяти лет, задушенная в собственном доме каким-то бродягой, промышлявшим продажей шнурков и запонок? Задушенная, что характерно, именно таким шнурком; позже, когда бродяга погиб на железнодорожных путях, кошелек этой несчастной нашли у него в кармане.
Наступило молчание. Пейдж и Молли Фарнли обменялись непонимающими взглядами. В этот момент отворилась дверь, и на пороге возник растерянный Ноулз.
— Сэр, вас желают видеть два джентльмена, — сказал он. — Один из них мистер Уилкин, адвокат. А второй...
— Так. А что же второй?
— Этот человек просил доложить, что он сэр Джон Фарнли.
— Вот как? Неужели?
Молли бесшумно поднялась со стула. Внешне она оставалась спокойной, только на лице резко обозначились скулы.
— Передайте этому человеку, — приказала она Ноулзу, — что сэр Джон Фарнли свидетельствует ему свое почтение, и если уважаемый гость не желает назвать другого имени, то может отправляться к черному ходу, в помещение для слуг, и там дожидаться, когда сэр Джон найдет для него время.
— Нет, нет, как же это, — заикаясь, проговорил дворецкий с какой-то негодующей мольбой в голосе. — В нынешних обстоятельствах необходима деликатность. Презирайте этого человека сколько угодно, но нельзя же...
На смуглом лице Фарнли показалась тень улыбки.
— Ступайте, Ноулз, и передайте все, как велела леди Фарнли.
— Какое бесстыдство! — тяжело выдохнула Молли.
Когда минуту спустя Ноулз вернулся, он походил на измочаленный теннисный мяч, который швыряют из одного угла корта в другой.
— Тот джентльмен просил вам сказать, сэр, что он искренне сожалеет о своих опрометчивых словах и надеется, что это не будет иметь неблагоприятных последствий для дела. Еще он сообщил, что последние несколько лет известен под именем Патрик Гор.
— Хорошо, — ответил Фарнли. — Проводите мистера Гора и мистера Уилкина в библиотеку.
Глава третья
Расположенная со стороны сада стена библиотеки была сплошь прорезана высокими прямоугольными окнами с мелкой расстекловкой, но в этот час даже тут было уже сумрачно; деревья отбрасывали густые тени. Тяжелые книжные полки, увенчанные карнизами с резными завитками, громоздились наподобие ярусов таинственного склепа. Пол был не до конца закрыт коврами, и холодноватый свет уходящего дня отпечатывал на каменных плитах дробные силуэты оконных переплетов. Блики эти тянулись до стола, возле которого минутой ранее присел, а теперь поднялся на ноги незнакомец.
Как признавалась впоследствии Молли, в первый миг, когда открылась дверь, душа у нее ушла в пятки: ей вдруг представилось, что сейчас из полумрака появится, словно выйдет из зеркала, живая копия ее мужа. На поверку особого внешнего сходства между мужчинами не обнаружилось.
Незнакомец не превосходил хозяина комплекцией, но казался менее крепким и гибким. Темные тонкие волосы еще не тронула седина, хотя они слегка поредели на макушке. Смуглое, чисто выбритое лицо было почти лишено морщин, а мелкие складочки на лбу и вокруг глаз происходили скорее от жизнелюбия, а не угрюмости. Чуть вздернутые брови, ироничные темно-серые глаза и весь облик этого человека выражали непринужденность и легкий нрав. Одет он был очень модно и по-городскому — в противоположность Фарнли, не изменявшему своему старому твидовому костюму.
— Прошу меня простить... — начал вошедший.
Даже тембром голоса (у него оказался баритон) он сильно отличался от Фарнли, обладателя резковатого, скрипучего тенора. Походка у него была немного странной: он не то чтобы хромал, но двигался как-то нескладно.
— Прошу меня простить, — произнес он со степенной важностью, в которой, однако, слышались нотки лукавства, — что так настойчиво стремлюсь вернуться в родные пенаты. Надеюсь, вы сумеете понять и оценить мои мотивы. А пока позвольте представить вам моего адвоката, мистера Уилкина.
Сидевший по другую сторону стола упитанный господин с круглыми, чуть навыкате глазами привстал с места. Но на него едва обратили внимание. Незнакомец между тем с любопытством изучал собравшихся, а заодно осматривал комнату, словно бы узнавая и впитывая каждую деталь обстановки.
— Перейдем сразу к делу, — сухо предложил Фарнли. — С Барроузом, полагаю, вы уже встречались. Это мистер Пейдж. Это моя жена.
— Я встречался... — сказал незнакомец, потом помедлил и пристально посмотрел на Молли, — с вашей женой. Признаться, я в некотором замешательстве. Даже не знаю, как к ней обращаться. Называть ее леди Фарнли у меня язык не поворачивается. С другой стороны, не могу же я называть ее попросту Молли, как в былые времена, когда она носила косички.
Ни один из супругов не удостоил эту реплику ответом. Молли держалась спокойно, но лицо ее залила краска, а во взгляде появилось что-то холодное и напряженное.
— Кроме того, — продолжал претендент, — я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы понимающе отнеслись к этому крайне неприятному и щекотливому делу и не приняли его в штыки.
— Ничего подобного! — отрезал Фарнли. — Еще как принял, черт возьми, и, думаю, объяснения тут излишни. Из дома я вас не выставил только потому, что, по мнению моего адвоката, нужно все-таки оставаться в рамках приличий. Итак, мы вас слушаем. Что вы намерены сообщить?
Мистер Уилкин встал из-за стола и слегка кашлянул.
— Мой клиент, сэр Джон Фарнли... — начал было он.
— Минуточку! — таким же подчеркнуто корректным тоном прервал его Барроуз.
Пейдж почувствовал, как что-то шелохнулось и пришло в движение: заскрипели шестеренки, застучали молоточки отлаженных юридических механизмов, и разговор сразу принял тот характер, который стремились придать ему оба юриста.
— Нельзя ли ради удобства употреблять в отношении вашего клиента какое-то другое имя? Он, кажется, назвал себя Патриком Гором.
— Я бы предпочел, — парировал Уилкин, — чтобы его называли просто «моим клиентом». Вас это устроит?
— Вполне.
— Благодарю. А теперь позвольте ознакомить вас, — продолжал Уилкин, открывая портфель, — с предложением, которое подготовил мой клиент. Он желает разрешить дело справедливо. Считая необходимым подчеркнуть, что нынешний владелец никаких прав на титул и поместье не имеет, мой клиент тем не менее помнит, при каких обстоятельствах произошла подмена. Кроме того, он признаёт, что нынешний владелец умело управлял имением и не запятнал репутацию семьи. Исходя из этого, если нынешний владелец немедленно откажется от любых претензий и безоговорочно примет наше предложение, то необходимости в судебном разбирательстве не возникнет. Более того, мой клиент готов предоставить нынешнему владельцу некоторую финансовую компенсацию — скажем, годовую пожизненную ренту в тысячу фунтов. Как выяснил мой клиент, у жены нынешнего владельца, урожденной Мэри Бишоп, имеется собственное состояние; следовательно, вероятность стесненного материального положения супругов исключена. Должен, впрочем, заметить, если жена нынешнего владельца решит оспорить законность брака на основании того, что она была введена в заблуждение мошенническим путем...
— Какого черта! — вскипел Фарнли. Кровь снова бросилась ему в лицо. — Да это самая гнусная, самая бессовестная...
Барроуз издал осторожный звук — слишком вежливый, чтобы можно было назвать его шиканьем, но это заставило Фарнли замолчать.
— Мистер Уилкин, — сказал Барроуз, — я предлагаю прямо сейчас обсудить, намерен ли ваш клиент предъявлять иск. Пока мы это не оговорим, все прочие соображения привносить неуместно.
— Как вам будет угодно, — ответил Уилкин, неприязненно передернув плечами. — Мой клиент всего лишь хотел избежать недоразумений. С минуты на минуту здесь будет мистер Кеннет Маррей. После этого, я полагаю, все сомнения должны рассеяться. Если же нынешний владелец продолжит упорствовать, последствия, боюсь, не заставят себя долго ждать...
— Послушайте, — вмешался опять Фарнли. — К чему разводить пустые разговоры, давайте займемся делом.
Претендент хитро улыбнулся, точно смакуя про себя какую-то шутку.
— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул он. — «Разводить пустые разговоры»... Псевдоаристократические замашки до того въелись в его натуру, что не позволяют ему сказать по-простому — «болтать»!
— Во всяком случае, они не позволяют ему опускаться до дешевых оскорблений, — заметила Молли; и теперь краска выступила уже на щеках претендента.
— Прошу прощения. Мне не следовало этого говорить. Но не забывайте, — здесь его тон вновь слегка переменился, — что я жил среди грешников, а не невинных голубков и струистых родников. Может быть, мне позволят изложить суть дела собственными словами?
— Хорошо, — согласился Фарнли. — А вы молчите, — велел он адвокатам. — Мы теперь разберемся сами.
Все точно по команде переместились к столу и расселись. Претендент расположился спиной к большому окну. Некоторое время он пребывал в задумчивости, рассеянно поглаживая редеющие темные волосы на макушке. Затем с легким прищуром обвел глазами слушателей и заговорил.
— Меня зовут Джон Фарнли, — начал он совершенно просто и как будто вполне искренне. — Пожалуйста, дайте мне высказаться и не перебивайте своими юридическими придирками; сейчас я сам излагаю свое дело и имею право называться хоть ханом татарским. Однако так уж вышло, что я действительно Джон Фарнли, и вот моя история. В детстве я был порядочным разгильдяем; хотя, положа руку на сердце, даже теперь не считаю свое тогдашнее поведение зазорным. Будь сейчас жив мой покойный отец, Дадли Фарнли, я бы и теперь на него огрызался. Не думаю, что со мной было что-то не так, разве что уступчивости недоставало. Со всеми я ссорился. Со старшими — потому что они говорили, что я еще маленький. С учителями — потому что терпеть не мог всю эту скучищу, которую они преподавали. Вот так и пришлось мне отсюда уехать. Мы с Марреем сели на «Титаник», и я почти всю дорогу провел на палубе третьего класса. Не то чтобы я питал к этим пассажирам какую-то особую симпатию, просто публика из моего собственного — первого — класса вызывала у меня слишком сильную неприязнь. Поверьте, я не оправдываюсь, а лишь стараюсь набросать психологический очерк, как можно более достоверный и беспристрастный. На палубе третьего класса я познакомился с мальчиком примерно моего возраста — наполовину румыном, наполовину англичанином, который, совершенно один, направлялся в Штаты. Он меня заинтересовал. Его отец якобы был английским джентльменом, но парень никогда его не знал. Мать мальчика, румынская танцовщица, время от времени — когда отрывалась от бутылки — выступала с бродячим цирком в Англии: у нее был номер со змеями. Настал момент, когда зеленый змий переплюнул всех настоящих змей и ее карьера пошла насмарку. Артистка была вынуждена перейти на место кухарки: ее устроили на полставки в шатер-столовую. Ребенок стал для женщины помехой. Между тем в Америке у нее нашелся давний поклонник, владелец небольшого циркового предприятия, и она решила сбыть сына с рук. Парень научится кататься на велосипеде по канату и освоит кучу других акробатических трюков. Как же я ему завидовал... Господь всемогущий, как люто, как отчаянно я ему завидовал! И думаю, ни один нормальный мальчишка, даже сорокалетний, меня не осудит.
Он поерзал в кресле. По-видимому, мысли его витали в прошлом, и оттого на лице блуждало ироничное выражение, смешанное с удовлетворением; никто из слушателей не шелохнулся. Церемонный мистер Уилкин как будто собирался вставить какое-то замечание, но, быстро оглядев остальных, сдержался.
— Самое странное, — продолжал рассказчик, рассматривая свои ногти, — что этот мальчик, наоборот, завидовал мне! Свое имя, совершенно непроизносимое, он поменял на «Патрик Гор», потому что ему нравилось, как это звучит. Цирк он не любил. Не выносил суматоху, переезды, шум, беспорядок. Его раздражала кочевая жизнь, все эти палатки и передвижные балаганы; он ненавидел суету и толчею бесплатной столовой. Ума не приложу, где он этому научился, но только это был очень сдержанный, хладнокровный, воспитанный... на редкость гнусный маленький пройдоха. В первую же нашу встречу мы набросились друг на друга и дрались с таким остервенением, что нас с трудом разняли. Должен сознаться, я был в таком бешенстве, что даже хотел пырнуть его ножиком. После драки он попросту откланялся и пошел восвояси; он до сих пор стоит у меня перед глазами — я говорю о вас, мой друг!
Он посмотрел на хозяина дома.
— Это какое-то наваждение, — произнес Фарнли и вытер рукой лоб. — Не могу поверить. Я как во сне. Неужели вы всерьез утверждаете...
— Именно, — оборвал его тот. — Во время плавания мы на все лады обсуждали, как было бы здорово поменяться местами. Обсуждали, разумеется, просто для забавы, как сумасбродную, дикую причуду. Вы сами тогда сказали, что ничего из нашей затеи не выйдет, хотя вид у вас был такой, будто вы готовы меня ради этого убить. Я и не думал воспринимать эти фантазии как реальный план; самое интересное, что вы-то были настроены иначе. Я много рассказывал вам о себе. Объяснял, что́ нужно сказать, если встретишь тетушку такую-то или кузена такого-то, и вообще всячески наставлял — мне неприятно об этом вспоминать, потому что моему тогдашнему поведению нет оправдания. Я считал вас отвратительным типом и продолжаю так считать. А еще я показывал вам свой дневник. Я всегда вел дневник; просто потому, что в целом свете не было человека, с которым я мог бы поговорить по душам. Я и сейчас его веду. — Тут он как-то загадочно улыбнулся. — Ты помнишь меня, Патрик? Ты помнишь ту ночь, когда затонул «Титаник»?
Повисла пауза.
Лицо Фарнли не выражало гнева — только замешательство.
— И снова повторяю, — сказал он. — Вы сошли с ума.
— А теперь я расскажу, как в точности обстояло дело, когда мы напоролись на этот злосчастный айсберг, — сосредоточенно продолжал претендент. — Я был в каюте; старина Маррей ушел в курительную комнату играть в бридж. В одном из пиджаков он оставил фляжку с бренди. Я сидел и тихонько из нее прихлебывал (в баре ведь меня обслуживать отказывались). Когда произошло столкновение, я его едва ощутил; думаю, и остальные пассажиры почти ничего не заметили. Удар был очень слабый, только расплескалась вода в стакане; потом заглохли двигатели. После этого я вышел в коридор, чтобы узнать, что случилось. Тут до меня донеслись голоса; они приближались, становились все громче; потом мимо нашей каюты с криком пронеслась какая-то женщина, закутанная в голубое стеганое одеяло.
Впервые с начала рассказа он как будто заколебался.
— Не стану вдаваться в подробности этой трагедии, они сейчас ни к чему, — проговорил он, на мгновение раскрыв сжатую ладонь. — Скажу только — да простит меня Бог, ведь я был совсем мальчишкой! — что катастрофа показалась мне скорее интересным приключением. Я ничуть не испугался. Напротив, был приятно взбудоражен. Радовался, что произошло что-то необычное, из ряда вон выходящее; сильные эмоции меня всегда привлекали. В таком вот лихорадочном возбуждении я и согласился поменяться ролями с Патриком Гором. Согласился внезапно, тогда как в его случае, подозреваю, все было иначе и он давно все просчитал. Я встретился с ним — встретился с вами, — уточнил он, не сводя глаз с Фарнли, — на палубе B. Все вещи у вас были в плетеном чемоданчике. Вы довольно спокойно сообщили мне, что судно идет ко дну и скоро затонет; если я и правда хочу провернуть нашу затею, то сейчас, среди всеобщей паники, самый подходящий момент, — возможно, одному из нас удастся спастись. Я спросил, а как же Маррей. Вы меня обманули, сказав, что его смыло за борт и он погиб. А меня распирало от желания стать великим циркачом! В результате мы поменялись одеждой, документами, кольцами, всеми вещами. Вы взяли даже мой дневник.
Фарнли не проронил ни слова.
