Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Serie: Детская библиотека. Большие книги
- Sprache: Russisch
Своё самое известное произведение «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» Сельма Лагерлёф создала, когда работала учительницей в школе. Изначально книга задумывалась как учебник по географии, с помощью которого писательница хотела познакомить детей с их родной страной. Однако история вышла настолько увлекательной, что полюбилась даже взрослым, была переведена на множество языков, выдержала большое количество переизданий и принесла Лагерлёф мировое признание, сделав её первой женщиной, удостоенной Нобелевской премии по литературе. С момента первой публикации прошло уже более ста лет, но сказочная повесть о мальчике по имени Нильс, который однажды, превратившись в крошечного человечка, отправился в незабываемое путешествие по Швеции со стаей диких гусей, покоряет сердца всё новых читателей. В настоящем издании «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» даётся без сокращений и сопровождается чудесными, как и сама история, иллюстрациями Бертила Любека и Мэри Гамильтон Фрай.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 837
Veröffentlichungsjahr: 2024
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Selma Lagerlöf
NILS HOLGERSSONS UNDERBARA RESA GENOM SVERIGE
Перевод со шведского Людмилы БраудеИллюстрации на вклейке Мэри Гамильтон ФрайИллюстрации в тексте Бертила ЛюбекаОформление обложки Владимира Гусакова
Лагерлёф С.
Удивительное путешествие Нильса с дикими гусями : сказочная эпопея / Сельма Лагерлёф ; пер. со швед. Л. Брауде. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. + вкл.
ISBN 978-5-389-26139-6
12+
Своё самое известное произведение «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» Сельма Лагерлёф создала, когда работала учительницей в школе. Изначально книга задумывалась как учебник по географии, с помощью которого писательница хотела познакомить детей с их родной страной. Однако история вышла настолько увлекательной, что полюбилась даже взрослым, была переведена на множество языков, выдержала большое количество переизданий и принесла Лагерлёф мировое признание, сделав её первой женщиной, удостоенной Нобелевской премии по литературе. С момента первой публикации прошло уже более ста лет, но сказочная повесть о мальчике по имени Нильс, который однажды, превратившись в крошечного человечка, отправился в незабываемое путешествие по Швеции со стаей диких гусей, покоряет сердца всё новых читателей.
В настоящем издании «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» даётся без сокращений и сопровождается чудесными, как и сама история, иллюстрациями Бертила Любека и Мэри Гамильтон Фрай.
© Л. Ю. Брауде (наследники), перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®
IМальчик
Домовой
Воскресенье, 20 марта
Жил на свете мальчик — долговязый, тощий, со светлыми, будто выгоревшими волосами. Не так уж мало он успел прожить на свете — лет четырнадцать, а проку от него было не много. Ему бы только есть, спать да бездельничать. А вот проказничать он был мастер.
Как-то однажды воскресным утром собрались его родители в церковь. Мальчик, одетый в кожаные штаны, рубашку и безрукавку, сидел на краю стола и радовался: «Ну и повезло же мне! Отец с матерью уйдут из дому, и я наконец-то буду сам себе хозяин. Захочу — сниму со стены отцовское ружьё и постреляю. И никто мне не запретит».
Но отец словно услышал эти его мысли. Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся и сказал:
— Коли не идёшь с нами в церковь, сиди дома и читай воскресную проповедь. Понял?
— Ладно, — ответил мальчик. А про себя подумал: «Захочу — почитаю, не захочу — не буду».
Тут его матушка — ну до чего ж проворная! — подскочила к полке, висевшей на стене, схватила книгу и, раскрыв её на странице с проповедью, которую пастор должен был читать в этот день, положила на стол у окошка. Тут же рядом она положила и раскрытый молитвенник. Потом придвинула к столу большое кресло, купленное в прошлом году с аукциона на Вемменхёгском пасторском дворе. А ведь прежде никому, кроме отца, сидеть в этом кресле не дозволялось!
Мальчик тем временем смотрел на мать и думал: зря она так старается, всё равно больше одной-двух страниц он читать не станет. Но отец опять словно угадал мысли сына и, подойдя к нему, строгим голосом сказал:
— Смотри читай хорошенько! Когда вернёмся, перескажешь мне каждую страницу, и если хоть что-нибудь пропустишь, пеняй на себя!
— В проповеди четырнадцать с половиной страниц, — добавила матушка (и когда только сосчитала?). — Садись за работу сейчас же, чтобы успеть всё прочесть.
И они ушли. А мальчик, стоя в дверях и глядя им вслед, уныло думал: «Идут небось да радуются, что такую ловушку мне подстроили. Засадили за свою проповедь, корпи теперь, пока не вернутся».
Но отец с матерью вовсе не радовались, а наоборот — были сильно удручены.
Бедняки-крестьяне, они так упорно трудились на своём взятом в аренду крохотном клочке земли, что в последнее время стали жить в достатке: кроме поросёнка да кур, которых поначалу они только и могли прокормить, завелись в их хозяйстве и коровы, и гуси. Таким прекрасным весенним утром они могли бы идти в церковь в радости и веселье, если бы их не мучили мысли о сыне. Отец горевал, что сын непослушен, ленив, учиться не хочет, работы не любит. С грехом пополам приспособили гусей пасти… Одним словом, недотёпа… Мать отцу не перечила: что правда, то правда. Но она больше печалилась о другом: очень уж злого нрава её сын — жесток с животными и недобр к людям.
— Как бы смирить его злобу да смягчить его нрав! — всё повторяла мать. — Не то накличет он беду и на себя, и на нас!
А сын меж тем долго стоял в раздумье: читать проповедь или нет. И наконец решил, что на сей раз лучше не противиться. Войдя в горницу, он уселся в отцовское кресло и целый час повторял вполголоса слова проповеди, пока не начал дремать от собственного бормотания.
На дворе же, хотя было всего лишь двадцатое марта, стояла чудесная погода. Ведь мальчик жил на самом юге провинции Сконе, в одном из приходов Вестра-Вемменхёга, и весна здесь была уже в полном разгаре. На деревьях набухли почки, рвы наполнились водой, а на обочинах зацвела мать-и-мачеха. Вьющиеся по каменной ограде двора растения стали коричневыми и блестящими. Буковый лес вдали словно распушился и прямо на глазах становился всё гуще и гуще. Ярко голубело небо в вышине, и сквозь полуотворённую дверь в горницу доносилось пение жаворонков. По двору расхаживали куры и гуси, а коровы, почуявшие приход весны даже в хлеву, время от времени растревоженно мычали.
Мальчик читал и клевал носом. «Нет, ни за что не усну, — твердил он, борясь с дремотой, — не то мне до полудня проповедь не вызубрить».
И всё-таки уснул.
Долго он спал или нет, только разбудил его лёгкий шум за спиной.
Прямо перед ним на подоконнике стояло небольшое зеркало, а в нём видна была вся горница. И в тот самый миг, когда мальчик, очнувшись ото сна, поднял голову, он явственно увидел в зеркале, что крышка сундука, принадлежавшего матушке, откинута!
А ведь в этот громадный дубовый сундук, окованный железом, никому, кроме неё, заглядывать не дозволялось. В сундуке она хранила всё, что досталось ей по наследству от матери и чем она особо дорожила. Там лежали старинные женские наряды из красного сукна со сборчатыми юбками, с короткими лифами, с расшитыми бисером нагрудниками. Были там и белые накрахмаленные головные повязки, и тяжёлые серебряные застёжки, и всякие подвески и цепочки. Таких нарядов и украшений никто нынче не носил, и матушка не раз задумывалась, не расстаться ли ей с этой стариной, да всё как-то не хватало духу.
И вот сейчас крышка сундука была поднята. Мальчик не мог понять, как это случилось. Ведь он видел собственными глазами, что, прежде чем уйти из дому, матушка заперла сундук на замок. Да разве оставила бы она сундук открытым, когда сын один дома?
Тут мальчик не на шутку перепугался: может, в дом забрался вор? Не смея шевельнуться, он во все глаза глядел в зеркало, ожидая, что вот-вот там кто-то появится.
Вдруг какая-то чёрная тень упала на край сундука. Она становилась всё отчётливее и отчётливее. Да это же вовсе не тень, это кто-то живой, понял мальчик. Он смотрел и не верил своим глазам: верхом на краю сундука сидел самый настоящий домовой!
Увидев домового, мальчик не особенно испугался — чего пугаться такого малыша? Хоть он не раз слышал про домовых, но и представить себе не мог, что они так малы. Этот, на краю сундука, был не более ладони. Его сморщенное, безбородое лицо казалось очень старым. Одет домовой был в чёрный долгополый кафтан, тёмные панталоны до колен и чёрную широкополую шляпу. Но воротник и манжеты, отороченные белыми кружевами, башмаки с пряжками, подвязки с бантами придавали ему нарядный и даже щеголеватый вид. Вытащив из сундука расшитый бисером нагрудник старинной работы, домовой с восхищением стал его разглядывать. Он всецело погрузился в это занятие и не заметил, что мальчик проснулся.
А мальчику вдруг пришла в голову озорная мысль: что, если спихнуть домового в сундук и прихлопнуть сверху крышкой? Или сыграть с ним ещё какую-нибудь весёлую шутку?..
Но коснуться домового руками у мальчишки не хватило духу, и он стал озираться по сторонам: чем бы столкнуть его в сундук? Взгляд мальчика блуждал по горнице от деревянного диванчика к столу с откидными краями, от стола к очагу, от печных горшков к кофейнику, стоявшему на полке у очага, от ведра с водой у дверей к посудному шкафу, через полуоткрытую дверцу которого виднелись ложки, ножи и вилки, блюда и тарелки. Глянул он и на отцовское ружьё — оно висело на стене рядом с портретом датской королевской четы, — и на герань, и на фуксии, которые цвели на подоконнике. Наконец он заметил старую мухоловку, висевшую на оконном косяке.
В мгновение ока сорвал он её с гвоздя и, метнувшись по горнице, накинул сетку на край сундука. И сам не поверил своей удаче: неужто он и впрямь поймал домового?!
Бедняга беспомощно барахтался на дне глубокой мухоловки, а вылезти оттуда не мог.
Сперва мальчик даже растерялся и не знал, что делать со своей добычей. Он только размахивал мухоловкой туда-сюда, чтобы помешать домовому вскарабкаться наверх.
Вдруг домовой заговорил; он горячо молил отпустить его на волю.
Вдруг домовой заговорил; он горячо молил отпустить его на волю.
— Я, право же, заслуживаю куда лучшего обхождения за то добро, что сделал твоей семье за долгие-долгие годы, — сказал он. — Отпустишь меня — подарю тебе старинный серебряный далер, серебряную ложку и ещё золотую монету, а она ничуть не меньше крышки карманных часов твоего отца!
Хотя эти обещания показались мальчику не больно-то щедрыми, он сразу же пошёл на сделку с домовым и перестал размахивать мухоловкой, чтобы тот мог выбраться на волю. По правде говоря, теперь, когда домовой оказался в его власти, Нильс перепугался… Он понял наконец, что имеет дело со страшным, чуждым ему существом из волшебного мира. Кто его знает, этого нелюдя… Поскорее бы от него избавиться…
Но когда домовой уже почти вылез из мухоловки, мальчик вдруг спохватился: как же ему не пришло в голову выговорить себе побольше всякого добра? И перво-наперво потребовать: пусть домовой поколдует, чтобы он, Нильс, получше запомнил воскресную проповедь. «Ну и дурень же я! Чуть не отпустил его!» — подумал он и снова стал трясти мухоловку, чтобы домовой скатился вниз.
Но вдруг он получил такую страшную затрещину, что в голове у него зазвенело. Он отлетел к одной стене, потом к другой и в беспамятстве повалился на пол, да так и остался лежать.
Когда он очнулся, в горнице никого, кроме него, не было; домового и след простыл. Крышка сундука была заперта на замок, а мухоловка висела на своём обычном месте. И если бы не правая щека, горевшая от пощёчины, мальчик решил бы, что ему всё померещилось. «Отец с матушкой наверняка скажут, что это мне приснилось, — подумал он. — И никакой поблажки из-за домового не сделают, спросят всё до единого словечка. Примусь-ка я лучше опять за книгу».
Но когда он пошёл к столу, ему стало не по себе. Что за притча? Разве горница может вырасти? Однако же до стола пришлось сделать гораздо больше шагов, чем всегда. А что сталось с креслом? Рядом со столом оно не казалось выше прежнего, но мальчик вынужден был сперва взобраться на перекладину между его ножками, а оттуда вскарабкаться на сиденье. Такое же чудо приключилось и со столом. Чтобы увидеть книжку, пришлось влезть на подлокотник кресла.
«Да что же это такое творится? — снова сам себя спросил мальчик. — Уж не заколдовал ли домовой и стол, и кресло, и горницу?»
Книга по-прежнему лежала на столе, с виду всё такая же. Но с ней произошло что-то уж вовсе несусветное: чтобы разобрать хоть слово, мальчику пришлось влезть на книгу!
Всё же он прочитал несколько строк, но когда поднял голову и нечаянно взглянул в зеркало, то увидел в нём маленького-премаленького человечка в кожаных штанишках, с остроконечным колпачком на голове.
— Ишь ты! Ещё один! А одет точь-в-точь как я! — всплеснув от удивления руками, воскликнул мальчик. Малыш в зеркале проделал то же самое.
Тогда мальчик стал дёргать себя за волосы, щипать руки и кружиться по горнице. И тот, в зеркале, мгновенно повторял все его движения.
Мальчик раза два обежал вокруг зеркала, чтобы поглядеть, не спрятался ли там, сзади, какой-нибудь малыш, но никого не нашёл. И вот тогда он наконец всё понял и задрожал от страха: домовой заколдовал его, и малыш, которого он видел в зеркале, — он сам.
Дикие гуси
И всё-таки мальчик не мог поверить, что превратился в домового. «Мне это, наверно, снится или чудится. Через минуту-другую я опять стану прежним», — думал он.
Он зажмурился и немного погодя снова взглянул в зеркало, надеясь, что наваждение исчезло. Но не тут-то было — он оставался таким же маленьким. Правда, он ничуть не изменился. Светлые, словно выгоревшие волосы и веснушки на носу, заплатки на кожаных штанишках и штопка на чулке — всё было как прежде, только всё маленькое-премаленькое.
Нет, сколько ни стой, сколько ни жди — всё равно зря. Надо что-то делать. А лучше всего, пожалуй, скорее отыскать домового и помириться с ним.
Мальчик спрыгнул на пол и пустился на поиски. Он искал за шкафами, заглядывал под стулья, под деревянный диванчик и в очаг. Он залезал даже в крысиные норки — всё без толку!
И чего-чего только, плача и моля, не сулил он этому нелюдю-домовому! В жизни он никогда больше не обманет, не даст волю злобе, не заснёт над проповедью! Только бы ему снова стать человеком — он будет добрым, примерным и послушным мальчиком! Но все обещания были напрасны. Домовой исчез.
Вдруг мальчик вспомнил, что матушка однажды говорила, будто домовые предпочитают жить в коровниках. И он решил тотчас отправиться туда. К счастью, дверь была приотворена, не то он не смог бы дотянуться до щеколды.
Он, как был в одних чулках, выскользнул из горницы в сени и стал искать свои деревянные башмаки. Искал и думал: как же он наденет эти огромные неуклюжие деревянные башмаки на свои маленькие ноги? И вдруг увидел на пороге крошечные башмачки. Тут мальчик ещё сильнее испугался. Если уж домовой так предусмотрителен, что заколдовал даже его башмаки, значит он не скоро снимет заклятие!
На старой дубовой доске, лежавшей у крыльца, прыгал воробей. Увидел он мальчика да как закричит:
— Чик-чирик! Чик-чирик! Гляньте-ка на Нильса Гусопаса! Теперь он Малыш-Коротыш! Ай да Нильс Хольгерссон. Ай да Малыш-Коротыш!
Гуси и куры, бродившие по двору, тотчас уставились на мальчика и подняли ужасный переполох.
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! — закричал петух. — Поделом ему! Ку-ка-ре-ку! Он дёргал меня за гребень!
— Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! — закудахтали куры. — Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Гуси же, тесно сгрудившись в стаю, вытянули шеи и загоготали:
— Га-га-га! Кто бы мог такое сделать? Кто бы мог такое сделать! Га-га-га!
Но самое удивительное — мальчик прекрасно понимал всё, что они говорили. «Я, должно быть, знаю теперь язык птиц, потому что сам превратился в домового», — сказал он самому себе. Застыв как вкопанный на крыльце, он стал удивлённо прислушиваться к речам птиц.
Невыносимо было слышать, как куры, не переставая, кудахтали:
— Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Швырнув в них камнем, он крикнул:
— Цыц, негодницы!
— Цыц, негодницы!
Но он не подумал о том, что теперь ему, такому малышу, никого не устрашить. Куры ринулись к нему, обступили со всех сторон и закудахтали:
— Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом тебе! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Мальчик бросился от них наутёк, но куры помчались следом, так громко кудахтая, что он чуть не оглох. И ему никогда бы от них не избавиться, не появись во дворе домашний кот. Стоило курам завидеть кота, как они тотчас смолкли и начали рыться в земле, притворяясь, будто ни о чём другом на свете, кроме червяков, и не помышляют.
Мальчик кинулся к коту.
— Милый Мур! — взмолился он. — Ты, верно, знаешь каждый потайной уголок, каждую норку во дворе?! Будь добр, скажи, где отыскать домового!
Кот ответил не вдруг. Он уселся на землю, обвив передние лапы кольцом пышного хвоста, и уставился на мальчика. Кот был большой, чёрный, с белым фартучком на груди. Его тщательно вылизанная шубка лоснилась на солнце. Когти он втянул, а серые глаза зажмурил так, что они превратились в узенькие щёлочки. Он казался самым добродушным котом на свете.
— Ещё бы мне не знать, где живёт домовой, — ласковым голосом промяукал кот. — Но с чего ты взял, что я расскажу об этом тебе?
— Милый Мур, помоги мне! — снова взмолился мальчик. — Разве ты не видишь? Он заколдовал меня.
Кот чуть приоткрыл зажмуренные глаза, вдруг позеленевшие от сверкнувшего в них злого огонька.
— Мяу! Мяу! Мур-мур-мур! — злорадно замурлыкал он. — Уж не за то ли я стану помогать тебе, что ты частенько дёргал меня за хвост?
Слова эти рассердили мальчика, и он, снова позабыв, как мал и беспомощен, рванулся к коту, закричав:
— А вот ещё раз дёрну!
Что тут сделалось с котом! Невозможно было поверить, что это тот самый Мур! Шерсть вздыбилась, спина выгнулась колесом, хвост напружинился, лапы напряглись. Кошачьи когти судорожно царапали землю, уши прилегли к голове, глаза широко раскрылись и загорелись красным пламенем. Кот страшно зашипел. Но Нильс не испугался и даже шагнул ему навстречу.
Тогда кот одним прыжком свалил мальчика с ног и, встав ему на грудь передними лапами, прижал к земле. Мальчик почувствовал, как острые когти впиваются ему в тело сквозь безрукавку и рубашку, а в горло вонзаются страшные кошачьи клыки. И он закричал что было сил.
Но никто не пришёл ему на помощь, и мальчик в ужасе подумал, что настал его последний час.
Вдруг кот втянул когти и отпустил его.
— Ну вот, — промяукал он, — на первый раз хватит. Я тебя прощу ради хозяйки. Мне хотелось только, чтобы ты знал, кто из нас теперь сильнее.
И кот ушёл, гладкий и смирный, как всегда.
Мальчик был так сконфужен, что не мог слова вымолвить, и поспешно отправился в коровник искать домового.
В коровнике стояли всего три коровы. Но когда туда вошёл мальчик, они подняли такой шум, словно их было не меньше тридцати. Коровы мычали, лягались, метались в стойлах, тряся цепями, — словом, неистовствовали так, как будто Нильс опять науськивал на них чужую собаку.
Мальчик хотел спросить у коров, где домовой. Но голос его потонул в их громком мычании.
— Му-му-му! — мычала Майская Роза. — Вот счастье-то: есть ещё на свете справедливость! Попробуй подойди — я так тебя лягну, не скоро забудешь!
— Попробуй подойди, — грозилась Золотая Лилия, — попляшешь на моих рогах! Я отплачу тебе за осу, что ты запихнул мне в ухо!
— Попробуй подойди — узнаешь, каково это, когда в тебя швыряют деревянными башмаками, как ты швырял в меня летом! — вторила ей Звёздочка.
Майская Роза, самая старшая и самая мудрая, гневалась больше всех:
— Попробуй подойди, я отплачу тебе за все твои проделки, за то, что ты столько раз выбивал скамеечку из-под твоей матушки, когда она садилась доить меня. И за все подножки, которые ты ей ставил, когда она несла подойник с молоком. И за все слёзы, которые она пролила здесь, в коровнике, из-за тебя!
Мальчику хотелось крикнуть коровам, что он раскаивается в своей жестокости и никому никогда больше не причинит зла! Пусть только они скажут, где домовой! Но коровы даже не слушали его и бушевали по-прежнему. И он, испугавшись, как бы они не вырвались из коровника, решил, что лучше ему самому уйти.
Мальчик потихоньку выбрался снова на двор. Он совсем пал духом, так как понял — никто в усадьбе не поможет ему найти домового. Ну а что проку, если он даже найдёт его?
Мальчик взобрался на широкую, заросшую терновником и ежевикой каменную ограду, опоясывавшую торп, и задумался: что будет, если ему не удастся снова стать человеком? То-то удивятся отец с матушкой, когда вернутся домой! Да и не они одни! Вся страна станет диву даваться. Из Эстра-Вемменхёга, из Торпа, из Скурупа да и со всего Вемменхёгского уезда сбегутся люди, чтобы поглазеть на него, начнутся ахи да охи. Может статься, отец с матушкой повезут его на ярмарку в Чивике и будут показывать за деньги!
Нет! Только не это! Пусть никто на свете никогда его больше не увидит!
До чего же он, Нильс, несчастный! Никого нет на свете несчастнее его! Ведь он больше не человек, он — чудище!
Только теперь дошло до него, что с ним случилось.
Его лишили всего: он не сможет играть с другими мальчишками, не сможет наследовать торп после смерти родителей и никогда не найти ему девушку, которая захочет стать его женой.
Он сидел, глядя на отчий дом, небольшой, с выбеленными стенами, весь словно прижатый к земле высокой и крутой соломенной крышей. Службы были тоже невелики, а клочки пашни такие узкие, что там едва ли удалось бы поворотить лошадь. Но как ни мал, как ни беден этот торп, теперь и он слишком хорош для Нильса! Крысиная норка под половицами конюшни — вот единственное пригодное для него жильё!
Стояла на диво прекрасная погода: небо было голубым как никогда, журчали ручьи, на деревьях распускались почки, щебетали птицы. Только Нильс был убит горем. И никогда ему больше не радоваться!
Ой, сколько в небе перелётных птиц! Возвращаясь из заморских краёв, они перелетали Балтийское море, держа путь прямо на самый южный мыс Швеции Смюгехук. Теперь они направлялись на север. Среди них были, конечно, разные птицы, но Нильс узнал только диких гусей, летевших клином.
Уже не одна стая диких гусей пронеслась мимо. Они летели высоко-высоко, но он всё-таки слышал, как они кричали:
— Летим в горы, на север! Летим в горы, на север!
Увидев домашних гусей, которые расхаживали по двору, дикие гуси спускались ниже и гоготали:
— Га-га-га! Га-га-га! Летите с нами! Летите с нами! В горы! На север!
Дворовые гуси невольно вытягивали шеи и прислушивались. На первых порах они благоразумно отвечали:
— От добра добра не ищут! От добра добра не ищут!
Однако с каждой новой стаей диких гусей, проносившихся мимо, их всё сильнее и сильнее одолевало беспокойство.
Как, должно быть, чудесно в такую прекрасную погоду парить в воздухе, свежем, лёгком… И домашние гуси начали взмахивать крыльями, словно испытывая непреодолимое желание последовать за своими дикими сородичами. Но старая гусыня была настороже и всякий раз твердила:
— Не сходите с ума! Опомнитесь! Диких гусей ждут и голод, и холод!
И всё же среди домашних гусей нашёлся один молодой гусак, который, слушая призывный клич диких сородичей, воспылал желанием присоединиться к ним.
— Я полечу со следующей стаей! Пусть только прилетит! — сказал он.
И вот в небе показалась новая стая; дикие гуси снова стали кричать:
— Летите с нами! Летите с нами! В горы! На север!
Молодой гусак ответил:
— Подождите! Подождите! И я с вами!
Он сумел подняться в воздух, но крылья, не привычные к полёту, не выдержали, и гусак камнем рухнул на землю.
Должно быть, дикие гуси услыхали его крик. Повернув, они медленно полетели назад, высматривая, не летит ли он за ними.
— Подождите! Подождите! — снова закричал, пытаясь взлететь, молодой гусак.
Всё это видел и слышал мальчик, растянувшийся на каменной ограде. «Немалый будет убыток, — подумал он, — если молодой гусак улетит. То-то будут горевать отец с матушкой, когда вернутся домой и хватятся его».
Снова позабыв, как он мал и беспомощен, мальчик спрыгнул с ограды и, очутившись посреди гусиного стада, крепко обхватил гусака за шею.
— Только посмей улететь! — пригрозил он.
В этот самый миг молодой гусак, взмахнув крыльями, наконец-то взлетел. Но сбросить мальчика он уже не мог. Не успел Нильс и глазом моргнуть, как оказался высоко в воздухе. Глянув на быстро удалявшуюся землю, он похолодел от страха: если прыгнуть вниз — разобьёшься насмерть.
Что ему оставалось делать? С большим трудом Нильс перебрался на гладкую, скользкую спину гусака и обеими руками вцепился в гусиные перья. Голова у него кружилась, в ушах стоял страшный гул от непрестанно хлопавших по обеим сторонам крыльев.
Клетчатая скатерть
Мальчик не сразу пришёл в себя. Ветер бил ему в лицо, в глазах рябило, в ушах по-прежнему стоял страшный гул. Тринадцать гусей, окружавших его сплошным кольцом, хлопали крыльями и гоготали. Казалось, вокруг завывает буря. Он не знал, высоко ли, низко ли они летят и куда лежит их путь.
Как бы это разузнать? Надо собраться с духом и взглянуть вниз, но вдруг у него снова закружится голова?
Дикие гуси летели чуть ниже и чуть медленней, чем всегда, ведь их новый спутник — молодой гусак — с трудом дышал в разрежённом воздухе. И они его щадили.
В конце концов мальчик всё же заставил себя посмотреть на землю и увидел, что под ним расстилалась огромная скатерть, поделённая на невообразимое множество крупных и мелких клеток. Он видел сплошные клетки: косые, продолговатые, но все с ровными, прямыми краями. Ничего круглого, ничего изогнутого!
«Куда ж я залетел?» — удивился Нильс.
— Что это за огромная клетчатая скатерть внизу? — спросил он громко, хотя и не ожидал ответа.
К его удивлению, дикие гуси, окружавшие его, тотчас закричали:
— Пашни да луга! Пашни да луга!
И тут мальчик понял, что огромная клетчатая скатерть, над которой он пролетал, не что иное, как равнина провинции Сконе, светло-зелёные клетки на ней — озимая рожь, желтовато-серые — прошлогоднее жнивьё, бурые — клеверные поля, а чёрные — пустующие пастбища да незасеянные пашни. Рыжеватые с золотистой каймой клетки наверняка буковые леса. Ведь в буковых лесах высокие деревья в самой глубине леса зимой обнажаются, меж тем как низенькие буки, растущие на лесной опушке, сохраняют сухие жёлтые листья до самой весны. Виднелись внизу и тёмные клетки с чем-то серым посредине. То были большие огороженные усадьбы с почерневшими соломенными крышами и мощёнными камнем дворами. А ещё можно было различить зелёные, обведённые коричневым ободком клетки — сады, где уже вовсю зеленели лужайки, хотя окаймлявшие их кусты и деревья стояли ещё голые, темнея лишь бурой корой.
Яркая пестрота клеток развеселила Нильса. Он даже засмеялся.
— Плодородная и добрая земля! Плодородная и добрая земля! — загоготали гуси, словно осуждая его за смех.
И у него вновь сжалось от горя сердце. «Могу ли я радоваться? — подумал он. — Ведь со мной случилась самая страшная беда, какая только может стрястись с человеком!»
Но чем дальше летели гуси, тем меньше думал Нильс о своей беде, тем меньше усилий ему требовалось, чтобы удержаться на спине гусака. Его внимание привлекали птичьи стаи, летевшие на север. Они громко перекликались между собой, и в небе стоял страшный шум и гомон.
— Неужто вы только нынче перелетели море? — кричали одни.
— Да, представьте себе! — отвечали гуси.
— Как по-вашему, здесь уже весна? — спрашивали другие.
— Пока нет, ни листочка на деревьях, вода в озёрах холодная! — слышалось в ответ.
Пролетая над усадьбой, где расхаживали домашние птицы, гуси спрашивали:
— Как зовётся эта усадьба? Как зовётся эта усадьба?
И петух, задрав голову, горланил:
— Усадьба зовётся Малая Пашня! Всё как и было! Всё как и было!
Бо́льшая часть дворов, по обычаям Сконе, носила, видимо, имена своих хозяев: усадьба Пера Матсона или же Уле Бусона. Но петухи придумывали свои названия, более подходящие, как им казалось. На дворах бедняков-арендаторов они орали:
— Эта усадьба зовётся Бескрупово!
А петухи, что жили на самых бедных торпах, кричали:
— Усадьба зовётся Маложуево! Маложуево, Маложуево!
Зато большие, зажиточные крестьянские усадьбы петухи пышно величали: Счастливое Поле, Яичная Гора, Денежная Кубышка.
В господских же усадьбах петухи были очень кичливы и не снисходили до шуток. А один из господских петухов горланил так громко, словно хотел, чтобы голос его донёсся до самого солнца:
— Это усадьба помещика Дюбека! Всё как и было! Всё как и было!
Чуть подальше другой петух кричал:
— Это Сванехольм — Лебяжий Остров! Пусть весь мир знает!
Но тут мальчик заметил: гуси уже не летели вперёд по прямой, а всё кружились и кружились над всей равниной Сёдерслетт, словно радуясь, что снова вернулись в Сконе и могут поприветствовать каждую усадьбу.
Вот они пролетели над двором, где в окружении множества низеньких домишек громоздилось несколько больших строений с высокими трубами.
— Это Юрдбергский сахарный завод! — закричали местные петухи. — Это Юрдбергский сахарный завод!
Мальчик так и подскочил на спине гусака: как же он сразу не узнал это место? Завод был неподалёку от его дома, и в прошлом году он нанимался сюда пасти гусей. Оказывается, когда смотришь вниз с высоты птичьего полёта, всё выглядит иначе.
И как он мог забыть… Как он мог забыть Осу-пастушку и маленького Матса, своих прошлогодних товарищей? Хотел бы он знать, пасут ли они здесь гусей и нынче. Вот бы они удивились, если б им кто сказал, что высоко-высоко в небе над ними летит Нильс!
А стая уже летела к Сведале и к озеру Скабершё, а потом, миновав Бёррингеклостер и Хеккебергу, вернулась обратно. За один день мальчик узнал о Сконе больше, чем за всю свою жизнь.
Когда в тот день диким гусям случалось увидеть домашних, они замедляли полёт и, от души веселясь, кричали:
— Летим в горы, на север! Летите с нами! Летите с нами!
— В стране ещё зима! Рановато вы явились! Возвращайтесь назад! Назад! Назад! — отвечали домашние гуси.
Дикие гуси опускались ниже, чтоб их лучше было слышно, и призывно кричали:
— С нами! С нами! Мы научим вас плавать и летать!
Домашние гуси злобно шипели и не удостаивали их ответом.
Тогда дикие гуси опускались ещё ниже, так низко, что почти касались лапками земли, а потом вдруг с молниеносной быстротой взмывали ввысь, словно кто-то гнался за ними.
— Ой, ой, ой! — кричали они. — Разве это гуси?! Это просто овцы! Это просто овцы!
Оставшиеся на земле домашние гуси, задыхаясь от злости, орали им вслед:
— Чтоб вас всех подстрелили, всех до одного! Всех до одного!
Слушая шутки и перебранку гусей, Нильс смеялся. Потом вдруг вспоминал о беде, что сам навлёк на себя, и горько плакал. Но немного погодя снова смеялся.
Никогда прежде не доводилось ему мчаться с такой быстротой, хотя он сызмальства привык к бешеной скачке верхом. Он даже не подозревал, что здесь, наверху, воздух так свеж, так напоён чудесными запахами земли и смолы. Какое это блаженство — лететь высоко-высоко над залитой солнцем землёй, а тебя обвевает ласковый душистый ветер, и кажется, будто ты улетаешь от всех бед и забот, от всех мыслимых и немыслимых горестей.
IIАкка с Кебнекайсе
Вечер
Большой белый гусак был безмерно счастлив и гордился тем, что летает вместе со стаей диких гусей над равниной Сёдерслетт да ещё и дразнит домашних птиц. Но счастье счастьем, а к обеду он стал, однако, заметно сдавать. Гусак старался глубже дышать и быстрее взмахивать крыльями, но всё равно на много гусиных корпусов отстал от других.
Когда дикие гуси, летевшие в хвосте, заметили, что домашний гусь не в силах поспеть за ними, они стали кричать гусыне-предводительнице:
— Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе!
— Что там у вас? — спросила гусыня, летевшая во главе косяка.
— Белый отстаёт! Белый отстаёт!
— Скажите ему: лететь быстрее легче, чем медленнее! — ответила гусыня-предводительница, продолжая мчаться вперёд.
Гусак попытался было последовать её совету и лететь быстрее, но это так утомило его, что он опустился чуть ли не к самым верхушкам подстриженных вётел, окаймлявших луга и пашни.
— Акка, Акка! Акка с Кебнекайсе! — закричали гуси, летевшие позади и видевшие, как трудно приходится гусаку.
— Что там ещё? — сердито спросила гусыня-предводительница.
— Белый падает на землю! Белый падает на землю!
— Скажите ему: лететь выше легче, чем ниже! — всё так же продолжая мчаться вперёд, ответила гусыня-предводительница.
Гусак попытался было последовать и этому совету и подняться ввысь, но так запыхался, что у него чуть не разорвалось сердце.
— Акка, Акка! — снова закричали гуси, летевшие в хвосте.
— Оставите вы меня наконец в покое или нет? — ещё более сердито и нетерпеливо спросила гусыня-предводительница.
— Белый вот-вот рухнет на землю! Белый вот-вот рухнет на землю!
— Скажите ему: кто не в силах следовать за стаей, пусть возвращается! — по-прежнему продолжая мчаться вперёд, ответила гусыня-предводительница. Ей и в голову не пришло замедлить полёт.
«Так вот, стало быть, как», — подумал гусак. Он понял, что дикие гуси вовсе и не собирались брать его с собой в горы, в Лапландию. Они лишь ради забавы выманили его из дому.
Он страшно злился, что силы покидают его и он не сможет доказать этим бродягам: домашний гусь тоже на что-нибудь да годен. Но всего обиднее было другое! Ведь ему посчастливилось встретиться с самой Аккой с Кебнекайсе! Хоть он и был домашним гусем и никуда дальше ворот усадьбы не ходил, но не раз слышал о гусыне по имени Акка, которая прожила на свете уже более ста лет. Акку уважали самые знатные гуси на свете и почитали за честь присоединиться к её стае. Зато никто так не презирал домашних гусей, как Акка и её стая. Понятно, что белому гусаку очень хотелось доказать, что он им ровня и летает ничуть не хуже.
Он медленно тянулся в хвосте стаи, раздумывая, не повернуть ли ему и в самом деле домой. И вдруг услышал голос малыша, сидевшего на его спине:
— Дорогой Мортен-гусак, ведь ты никогда прежде не летал и тебе просто невмоготу лететь с дикими гусями в горы на север, до самой Лапландии. Не лучше ли повернуть назад, покуда ты не вымотался вконец?
Хуже Нильса для гусака никого на свете не было. И лишь только до него дошло, что этот червяк воображает, будто полёт в Лапландию ему, Мортену, не под силу, он тут же решил лететь туда, чего бы это ни стоило.
— Ещё одно слово, и я сброшу тебя в первую попавшуюся яму, — прошипел гусак. Гнев удесятерил его силы, и он полетел, почти не отставая от других гусей.
Ясное дело, долго выдержать такой полёт он бы не смог, но это, к счастью, не потребовалось. Солнце быстро садилось, и не успели Нильс с Мортеном опомниться, как гуси опустились на берегу озера Вомбшён.
«Видно, здесь и заночуем», — подумал мальчик и соскочил со спины гусака.
Он стоял на узком песчаном берегу. Перед ним простиралось довольно обширное озеро, почти сплошь ещё покрытое льдом, почерневшим, неровным, испещрённым трещинами и полыньями, как обычно бывает весной. Ледяное поле уже оторвалось от берегов, и со всех сторон его окружал широкий пояс тёмной сверкающей воды. Уже недолговечный, лёд всё ещё нагонял зимний холод на всю округу.
На другой стороне озера виднелись светлые уютные домики небольшого селения. А там, где приземлились гуси, лишь глухо шумел большой сосновый лес. Если на открытых местах земля уже повсюду освободилась от снежного покрова, то здесь, под гигантскими ветвями сосен, всё ещё лежал снег. Он то таял, то замерзал и под конец сделался твёрдым, словно лёд. Казалось, будто хвойный лес силой удерживал зиму.
Мальчику подумалось, что он попал в страну диких безлюдных пустошей и вечной зимы. Ему стало так страшно, что он чуть не разревелся. К тому же он целый день ничего не ел и очень проголодался. Но где взять еду? Ведь в марте ни в поле, ни на деревьях ничего съедобного не растёт.
Что же с ним будет? Кто его приютит, накормит, кто постелет постель, обогреет у очага, защитит от хищных зверей?
Между тем солнце скрылось, от озера повеяло пронизывающим холодом, над землёй сгустилась мгла. В лесу непрестанно слышались какие-то шорохи, точно кто-то крался в тиши. Сердце мальчика сжимал жуткий страх.
Куда девалась радость, охватившая Нильса, когда он летел высоко в небе? Ему было уже не до смеха. Он в ужасе стал озираться по сторонам в поисках своих спутников. Ведь теперь у него никого больше не было!
Но тут он увидел, что молодому гусаку приходится ещё хуже. Мортен лежал на том самом месте, где приземлился; казалось, он вот-вот испустит дух. Шея его безжизненно вытянулась, глаза закрылись, дыхание еле слышным шипением вырывалось из клюва.
— Дорогой Мортен-гусак! — сказал мальчик. — Попробуй глотнуть воды. До озера рукой подать!
Но гусак даже не шевельнулся.
Прежде, пока не случилась с ним беда, Нильс был жесток со всеми животными, и с этим гусаком тоже. Но теперь он понимал, что Мортен — его единственная опора. И в страхе, что может его потерять, Нильс стал тормошить гусака, потом обхватил его за шею и попытался подтянуть к воде. Однако это оказалось нелегко. Гусак был крупный, тяжёлый, а Нильс такой маленький! Но в конце концов мальчик всё же подтащил Мортена к озеру и столкнул его в воду.
…Мальчик всё же подтащил Мортена к озеру и столкнул его в воду.
Какое-то мгновение гусак неподвижно лежал в тине, но вскоре высунул оттуда клюв, потом шею, фыркнул — и вот он уже плывёт среди тростника и брёвен гати.
Прямо перед ним на полосе открытой воды плавали дикие гуси. Пока белый гусак приходил в себя, они, забыв и о нём, и о Нильсе, уже успели искупаться и почиститься, а теперь лакомились полусгнившими водорослями.
Через некоторое время белый гусак подплыл к берегу с маленьким окунем в клюве и положил его к ногам мальчика:
— Спасибо, что столкнул меня в воду! Это тебе!
Впервые за весь день Нильс услышал ласковое слово. Он так обрадовался, что хотел было обнять гусака, но не посмел. Сначала он, правда, решил, что сырую рыбу есть не станет, но потом рискнул попробовать.
Он ощупал карманы: при нём ли нож? Вот удача: нож висел сзади на пуговице штанов. Правда, теперь он был не длиннее спички, но Нильсу всё же удалось очистить и выпотрошить им окуня. Он тут же его и съел. «Видать, я и впрямь больше не человек, а домовой, раз ем сырую рыбу!» — подумал мальчик. Ему стало стыдно за себя.
Пока Нильс ел, гусак молча стоял рядом. Когда же мальчик проглотил последний кусочек, он тихо сказал:
— Похоже, мы попали к таким спесивым гусям, которые презирают всё племя домашних птиц!
— Да, это сразу видно, — подтвердил мальчик.
— Мне выпала бы на долю большая честь, если б я мог сопровождать их в горы, до самой Лапландии, и доказать, что домашний гусь чего-нибудь да стоит.
— Да-а? — протянул мальчик. Он не верил, что у Мортена хватит сил на такой перелёт, но перечить ему побоялся.
— Одному мне такое путешествие едва ли по силам, — продолжал гусак. — Вот я и хочу спросить, не полетишь ли ты со мной, не поможешь ли мне?
Мальчик думал только об одном: лишь бы поскорее вернуться домой; потому-то он крайне удивился словам Мортена и не сразу нашёлся что ответить.
— Я-то думал, мы с тобой враги, — помедлив, молвил он.
Но гусак, казалось, вовсе забыл об этом и помнил только, что мальчик недавно спас ему жизнь.
— Мне пора уже вернуться к отцу с матушкой, — сказал Нильс.
— Ладно, я доставлю тебя к ним по осени, не бойся! — пообещал молодой гусак. — Я не брошу тебя, пока не отнесу к порогу родного дома.
Мальчик рассудил, что хорошо бы подольше не показываться на глаза родителям, и хотел было уже согласиться лететь в Лапландию, как вдруг за спиной его раздался страшный шум: дикие гуси разом вышли из воды и, громко хлопая крыльями, отряхивались. Затем во главе со своей предводительницей они гуськом направились к Мортену-гусаку и мальчику.
Когда белый увидел диких гусей вблизи, ему стало не по себе. Как мало походят они на домашних! И совсем они ему не родня: и ростом гораздо меньше, и по оперению другие — все какие-то серые да в крапинку! Белого же среди них — ни одного! А глаза их просто пугали: они словно светились жёлтыми огоньками. Белому гусаку всегда внушали, что ходить подобает медленно и вперевалку, а эти гуси вовсе и не ходили, а как-то чудно́ подпрыгивали. Но по-настоящему он испугался при виде их лап — огромных, стёртых и израненных; сразу видно, что эти нарядные, пёстрые птицы на самом деле из бедного, бродячего племени и дорог они не выбирают.
Не успел Мортен-гусак шепнуть мальчику: «Отвечай на их вопросы, но не проговорись, кто ты», как дикие гуси были уже тут как тут.
Остановившись, они стали без конца отвешивать поклоны. И, подражая им, домашний гусак тоже не раз и не два склонял шею в глубоком поклоне.
Поздоровавшись, гусыня-предводительница обратилась к чужакам:
— Ну а теперь расскажите, кто вы такие?
— Обо мне многого не скажешь, — молвил гусак. — Родился я в Сканёре, прошлой весной. По осени продали меня Хольгеру Нильссону в Вестра-Вемменхёг, с той поры я там и жил.
— Стало быть, ты не того роду, которым можно гордиться, — сказала гусыня-предводительница. — Откуда же в тебе такая спесь, что ты посмел лететь вместе с нами?
— Мне просто хочется доказать вам, диким гусям: и мы, домашние, чего-нибудь да стоим, — ответил гусак.
— Где тебе это доказать! — насмешливо молвила гусыня-предводительница. — Какой ты мастер летать, мы уже видели. Но, может, ты силён в другом? Может, ты плавать горазд?
— Нет, и этим я похвалиться не могу, — ответил молодой гусак. Он подумал, что гусыня-предводительница всё равно уже приняла решение отослать его домой, и ответил без утайки: — Я переплывал только через ров.
— Зато ты, верно, мастер бегать, — заметила гусыня.
— Где ж это видано, чтобы домашний гусь бегал! Я никогда этого не делаю, — гордо возразил гусак, чувствуя, что совсем испортил дело своим ответом.
И до чего ж он изумился, когда гусыня-предводительница сказала:
— Ты отвечаешь смело, а смелый может стать добрым спутником, даже если поначалу у него маловато умения. Ну а если мы позволим тебе остаться с нами на несколько дней, покуда не увидим, чего ты стоишь, ты согласишься?
— С радостью! — воскликнул счастливый гусак.
Тогда гусыня-предводительница, указав клювом в сторону мальчика, спросила:
— Кто это с тобой? Такого крохи я ещё в жизни не видывала.
— Это мой товарищ! — ответил гусак. — Всю жизнь он пас гусей. Он, думаю, пригодится нам в пути.
— Да, домашнему гусю такой спутник-гусопас, может, и нужен, — отвечала дикая гусыня. — Как его звать?
— Имён у него много, — смутился гусак, застигнутый врасплох, — он не хотел выдавать Нильса и называть его человеческое имя. — Чаще всего его зовут… Малыш-Коротыш! — наконец нашёлся он.
— Он что — из племени домовых? — спросила гусыня-предводительница.
— В какое время вы, дикие гуси, обычно отправляетесь спать? — поспешно спросил гусак, пытаясь избежать ответа. — У меня уже глаза слипаются.
Гусыня, разговаривавшая с молодым гусаком, была, как видно, очень стара: льдисто-серая, как бы седая, без единого тёмного пёрышка; голова — крупнее, лапки — грубее, сильнее стёрты, чем у других гусей. Перья гусыни топорщились от старости, шея была тощая, сама же она — костлявая-прекостлявая! И только глаза её оставались неподвластны времени. Они светились ярче и казались моложе, чем у всех других гусей.
Торжественно обратилась она к молодому гусаку:
— Знай же, гусак! Я — Акка с Кебнекайсе; гусь, что обычно летит ближе всех ко мне справа, — Юкси из Вассияуре, а гусыня, что летит слева, — Какси из Нуольи! Знай также, что второй гусь справа — Кольме из Сарекчёкко, вторая слева — Нелье из Сваппаваары, за ними летят Вииси с гор Увиксфьеллен и Кууси из Шангелли. И помни: все они, как и шестеро гусят, что летят в самом хвосте, — трое справа, трое слева, — гуси с высоких гор, гуси из самых знатных семейств! Не вздумай считать нас бродягами, которые заводят знакомство с первым встречным. И знай, что мы не позволим делить с нами ночлег тому, кто не пожелает сказать, какого он роду-племени!
При этих словах гусыни-предводительницы мальчик поспешно выступил вперёд. Его огорчило, что гусак, так бойко отвечавший, когда речь шла о нём самом, уклонился от ответа, когда дело коснулось его, Нильса.
— Я не стану утаивать, кто я такой, — сказал он. — Зовут меня Нильс Хольгерссон, я сын крестьянина-арендатора. До самого нынешнего дня я был человеком, но утром…
Закончить ему не удалось. Стоило ему только сказать, что он был человеком, как гусыня-предводительница отступила на три шага назад, а остальные гуси и того дальше. Вытянув шеи, они сердито зашипели на мальчика.
— Это я почуяла с той самой минуты, как увидела тебя на здешнем берегу, — молвила Акка. — А теперь убирайся, да поскорее! Мы не потерпим среди нас человека!
— Быть того не может, чтобы вы, дикие гуси, боялись такого крохи, — заступился за мальчика гусак. — Завтра он, ясное дело, отправится домой, но нынче ему придётся заночевать здесь, среди нас. Неужели кто-нибудь из нас возьмёт грех на душу и допустит, чтобы этакий бедняга сам защищался ночью от лиса или от ласки?
Дикая гусыня снова подошла ближе, но видно было, что она с трудом преодолевает страх.
— Я научена бояться всякого, кто называет себя человеком, велик он или мал, — сказала она. — Но коли ты, белый гусак, поручишься, что этот малыш не причинит нам зла, так и быть, пусть остаётся на ночь! Однако же, сдаётся мне, наше ночное пристанище не годится ни тебе, ни ему: ведь мы собираемся заночевать на плавучей льдине посреди озера.
Этими словами гусыня надеялась поколебать решение гусака. Но не тут-то было!
— Вы очень благоразумны, раз выбрали такое надёжное место для ночлега, — похвалил Мортен диких гусей.
— Ладно! Но ты в ответе за то, чтобы этот человек завтра отправился домой.
— Тогда придётся и мне с вами расстаться. Да, да, и мне тоже, — молвил гусак. — Я поклялся не бросать его.
— Ты волен лететь куда вздумается, — сказала гусыня-предводительница и, поднявшись в воздух, перелетела на льдину посреди озера. Остальные гуси один за другим последовали за ней.
Мальчик был удручён тем, что из его путешествия в Лапландию ничего не получится, и вдобавок он боялся ночевать на холодной льдине.
— Час от часу не легче, Мортен, — пожаловался он гусаку. — Мы ведь околеем с холоду на этой льдине!
Но гусак не пал духом.
— Не бойся! — утешил он мальчика. — Только собери побольше сухой травы. Сколько сможешь.
Когда Нильс набрал полную охапку сухой осоки, гусак, схватив его за ворот рубашки, перенёс вместе с травой на льдину. Дикие гуси уже спали там стоя, спрятав клюв под крыло.
— Расстели-ка траву, чтоб я мог встать на неё, не то лапы ко льду примёрзнут! — попросил Мортен. — Помоги мне, я помогу тебе!
И едва Нильс выполнил его просьбу, как гусак снова подхватил его за ворот рубашки и сунул к себе под крыло.
— Тебе будет здесь тепло и уютно, — сказал он и крепче прижал мальчика крылом.
Усталый мальчик глубоко зарылся в гусиный пух и ничего не ответил. Ему и впрямь было тепло и уютно, и он мгновенно уснул.
Ночь
Правду говорят, что весенний лёд всегда ненадёжен и доверяться ему нельзя. Среди ночи плавучая льдина переместилась по озеру Вомбшён и одним краем прибилась к берегу. Случилось так, что Смирре-лис, живший в ту пору на восточном берегу озера, в парке замка Эведсклостер, приметил диких гусей ещё вечером. Отправившись ночью на охоту, он увидел эту льдину. Такая удача ему и не снилась! И лис прыгнул на льдину, надеясь поживиться.
Только Смирре подкрался к стае, как — вжик! — поскользнулся. Его когти громко царапнули по льду. Гуси проснулись и захлопали крыльями, намереваясь взлететь. Но куда им было состязаться в ловкости со Смирре! Лис рванулся вперёд словно стрела, выпущенная из лука, и успел схватить одну из гусынь. Волоча её за крыло, он кинулся обратно на берег.
Однако в ту ночь дикие гуси, на их счастье, были не одни на льдине. Хоть и маленький, а всё же нашёлся у них защитник! Когда белый гусак расправил крылья, мальчик упал на лёд и проснулся. Ошарашенный, он некоторое время сидел, не понимая, отчего такой переполох. Но, увидев, как по льдине, держа в зубах гусыню, бежит коротколапый пёсик, мальчик ринулся следом, чтобы отнять гусыню. Белый гусак успел крикнуть ему вслед:
— Берегись, Малыш-Коротыш! Берегись!
«Чего бояться такого маленького пёсика?» — подумал мальчик и помчался что есть духу.
Услыхав стук деревянных башмачков Нильса, дикая гусыня, которую волочил Смирре-лис, не поверила своим ушам. И как ни худо ей было, подумала: «Смешно, этот малявка надеется отнять меня у лиса! Кончится тем, что он свалится в какую-нибудь промоину».
Но мальчик отчётливо различал в темноте каждую трещину, каждую полынью и храбро их перепрыгивал. Ведь у него был теперь зоркий глаз домового, он хорошо видел в ночном мраке.
Меж тем Смирре-лис уже карабкался по береговому откосу в том месте, где причалила льдина.
— Брось гусыню, ворюга! — закричал ему мальчик.
Смирре не знал, кто кричит, но не стал оглядываться и терять время, а лишь ускорил бег.
Он помчался в густой буковый лес; мальчик, не думая об опасности, последовал за ним. Он не мог забыть, с каким страхом и презрением встретили его вечером дикие гуси. Пусть же знают, что человек, даже маленький, стоит большего, нежели все прочие создания на земле.
Время от времени мальчик кричал «псу», чтобы тот бросил добычу:
— А ещё пёс называется! И не стыдно тебе красть гусей! Кому говорю, брось гусыню, не то задам тебе трёпку, своих не узнаешь! Не бросишь — расскажу твоему хозяину, как ты себя ведёшь!
При этих словах Смирре-лис захохотал и чуть не выпустил гусыню — он наконец-то понял, что его принимают за какого-то паршивого пса, который боится трёпки! Ведь Смирре был отпетым разбойником, грозой всей округи! Он не довольствовался, как другие, охотой на крыс и полёвок, а разбойничал даже в усадьбах, крал кур и гусей. И его, понятно, рассмешили слова мальчика. Подобной чепухи он не слыхивал с тех пор, как был маленьким лисёнком.
Мальчик мчался за лисом во всю прыть. Толстые стволы огромных буков так и мелькали перед его глазами. Он был уже совсем близко от лиса.
— А я всё-таки отниму у тебя гусыню! — заорал он что есть мочи и схватил Смирре за хвост. Но удержать лиса у него не хватило сил. Смирре рванулся и поволок мальчика за собой, да так быстро, что сухая буковая листва вихрем закружилась вокруг.
Тут-то Смирре сообразил — ведь его преследователь совсем неопасен! Лис остановился, положил гусыню на землю, придавив её передними лапами, и уже раскрыл было пасть, чтобы перегрызть ей горло… Но внезапно передумал — ему захотелось подразнить этого малыша, который гнался за ним.
— Тяв! Тяв! — залаял он. — Беги ябедничай хозяину, да поживее, пока я не задрал твою гусыню.
Ну и удивился же Нильс, увидев острую мордочку «пса», за которым он бежал! А какой у него хриплый и злобный голос! Ещё и издевается! От возмущения мальчик и страха не почувствовал. Упёршись ногами в корень бука, он ещё крепче вцепился в лисий хвост. И едва лис снова разинул пасть над горлом гусыни, мальчик изо всех сил дёрнул его за хвост и поволок за собой. Ошарашенный Смирре, не сопротивляясь, дал оттащить себя на несколько шагов. А дикая гусыня оказалась на свободе. Тяжело взмахнув крыльями, она поднялась в воздух. Одно её крыло было ранено, к тому же она ничего не видела в ночном мраке и была беспомощна в лесу, точно слепая. Прийти на выручку мальчику гусыня не могла. С трудом найдя просвет в тёмных буковых кронах, она полетела назад к озеру.
Нильс был вне себя от радости, что спас гусыню.
Проводив злобным взглядом ускользнувшую добычу, Смирре кинулся на мальчика.
— Не гусыня, так хоть ты мне достанешься! — прорычал он.
— И не мечтай! — ответил Нильс, всё ещё крепко держась за лисий хвост.
Всякий раз, когда Смирре пытался схватить мальчика, кончик хвоста вместе с Нильсом относило в другую сторону. Начался такой пляс, что буковая листва вихрем закружилась вокруг. Смирре всё вертелся и вертелся волчком, но достать своего врага, крепко вцепившегося в его хвост, никак не мог.
Нильс, опьянённый удачей, поначалу только смеялся и дразнил лиса. Но Смирре, старый опытный охотник, был на редкость вынослив и неутомим, и скоро мальчик стал опасаться, как бы в конце концов лис его всё-таки не схватил.
Вдруг взгляд Нильса упал на ближний молодой бук. Стремясь вырваться к солнцу из-под свода вековых буков, он изо всех сил тянулся вверх и был тонкий, как прутик. Мальчик выпустил лисий хвост и в один миг вскарабкался на деревцо. А Смирре-лис ещё довольно долго кружился вокруг собственного хвоста.
— Будет тебе плясать! — не выдержал наконец мальчик.
Подобного бесчестья Смирре снести не мог. Неужели эта жалкая козявка возьмёт над ним верх?!
И лис улёгся под деревом — сторожить мальчика. Сидеть верхом на слабой ветке Нильсу было не очень-то удобно, но перебраться на другое дерево он не мог: слишком далеко для него были ветки высоких соседних буков. А спуститься вниз он просто не отваживался.
Нильс страшно замёрз, руки его окоченели, и он с трудом держался за ветку. Мальчика сильно клонило ко сну, но он не смел заснуть из страха свалиться вниз.
Как жутко было ночной порой в лесу! Прежде он и представить себе не мог, что такое ночь! Казалось, будто весь мир окаменел и никогда более не вернётся к жизни.
Но вот начало светать, и мальчик повеселел: всё опять оживало, становилось прежним, хотя мороз был ещё более жгучим, чем ночью. Наконец взошло солнце. Оно было не золотым, а багровым, и Нильсу почудилось, что вид у него сердитый. И с чего это солнце гневается? Не оттого ли, что за время его отлучки ночь так сильно выстудила землю, сделала её такой мрачной?
Во все стороны солнце посылало крупные пучки своих лучей, словно желая посмотреть, сколько бед натворила ночь. Всё вокруг стыдливо покраснело, будто оправдываясь. Заалели тучи на небе, гладкие шелковистые стволы буков, густо сплетённые ветки древесных крон, иней, покрывавший буковую листву на земле. Разгоравшийся всё ярче и ярче солнечный свет мигом разогнал ужасы ночи. Оцепенение как рукой сняло, и откуда ни возьмись появилась всякая живность.
Чёрный дятел с красным клобучком — желна — забарабанил клювом по древесному стволу. Прилетел скворец с корешком в клювике, на верхушке дерева запел зяблик. Из гнезда выскочила белка и, усевшись на ветку, принялась щёлкать орех.
И Нильс понял, что это солнце сказало всем маленьким птичкам и зверькам: «Просыпайтесь! Вылетайте, вылезайте из своих гнёзд и норок! Я здесь! Нечего вам больше бояться!»
С озера доносились клики диких гусей; они выстраивались к полёту. И вот уже все четырнадцать пронеслись над лесом. Нильс попытался было окликнуть гусей, но они летели так высоко, что вряд ли могли расслышать его голос. Они, наверное, думали, что лис давным-давно съел мальчика, и даже не стали искать его.
Нильс чуть не заплакал от обиды и страха. Но на небе уже сияло солнце, золотисто-жёлтое, радостное, вселяющее мужество и надежду в сердца всех живущих на земле.
«Успокойся, Нильс Хольгерссон, — как бы говорило ему солнце. — Тебе нечего бояться или тревожиться, пока я здесь».
Гусиные забавы
Понедельник, 21 марта
Какое-то время, примерно столько, сколько требуется гусю на завтрак, в лесу всё оставалось как обычно. Но вот, ближе к полудню, под густыми буковыми кронами вдруг показалась дикая гусыня. Она летела медленно, неуверенно, выискивая дорогу меж мощных стволов и ветвей. Едва завидев гусыню, Смирре-лис, сидевший под молодым буком, вскочил и приготовился к прыжку. Дикая гусыня не уклонилась в сторону и пролетела совсем низко над лисом. Смирре подпрыгнул, но промахнулся, и гусыня полетела дальше к озеру.
Немного погодя появилась другая дикая гусыня. Она летела точно тем же путём, что и первая, только ещё ниже и ещё медленней. Она проплыла над самой головой Смирре, и он, высоко подпрыгнув, даже коснулся ушами её лапок. Но и эту гусыню ему схватить не удалось; цела и невредима, она бесшумно, будто тень, продолжала скользить к озеру.
Потом показалась третья дикая гусыня. Она летела ещё ниже и ещё медленней, с трудом пробираясь меж буковых стволов. Пружинистый прыжок Смирре-лиса — и гусыня на волосок от гибели; но и ей как-то удалось спастись.
Вскоре появилась четвёртая дикая гусыня. Она летела так медленно и так неумело, что поймать её вроде бы ничего не стоило, но Смирре всё же побоялся опять промахнуться и благоразумно решил: пусть себе летит мимо. Однако гусыня летела прямо на Смирре, опускаясь всё ниже и ниже, и лис не выдержал. Он подпрыгнул, да так высоко, что задел гусыню лапой, но и на этот раз добыча от него ускользнула.
Не успел Смирре перевести дух, как показались три гуся рядком. Они летели точно тем же путём, что и гусыни. Смирре отчаянно прыгал то за одним, то за другим, пытаясь их поймать, но гуси ловко увёртывались.
Затем появилось сразу пятеро гусей, которые летели гораздо лучше прежних. Они долго кружились над лисом, стараясь заставить его прыгать, но Смирре устоял перед соблазном.
Прошло какое-то время, и вдруг Смирре увидел среди деревьев ещё одну дикую гусыню, тринадцатую в стае. Она была так стара, что в её поседевшем оперении не осталось ни единого тёмного пёрышка. Похоже, она плохо владела одним крылом и летела — аж жалость брала — беспомощно, вкривь-вкось, почти касаясь земли. Смирре даже не понадобилось высоко прыгать — он преследовал гусыню большими скачками почти до самого озера. Но и на сей раз — всё напрасно.
Когда же, распластав широкие крылья, появился новый гусь, четырнадцатый, мрачный лес словно озарился — таким ослепительно-белым он был. Увидев его, Смирре собрал все свои силы и подпрыгнул чуть не до самых верхушек деревьев, но белый гусь, цел и невредим, пролетел, как и все другие, мимо.
На некоторое время в буковом лесу наступил покой. Казалось, уже пролетели все гуси. Смирре наконец вспомнил про своего пленника и, подняв глаза, взглянул на молодой бук. Но малыша и след простыл.
Подумать, куда он делся, Смирре не успел: с озера, медленно проплывая под покровом леса, возвращалась первая гусыня… Вслед за первой появилась вторая, за ней третья, потом четвёртая… Вот пятый гусь… Вереницу замыкали старая льдисто-серая гусыня и большой белый гусак. Все они летели медленно и низко, а над головой Смирре опускались ещё ниже, как бы предлагая себя поймать. Смирре как сумасшедший гонялся за ними, прыгая чуть не до вершин деревьев, но схватить хотя бы одну птицу ему никак не удавалось.
Это продолжалось бесконечно. Гуси прилетали и улетали, потом прилетали и улетали снова, по-прежнему целые и невредимые. Смирре-лис был вне себя. Он ещё хорошо помнил голод нынешней зимы, помнил морозные дни и ночи, когда ему приходилось до изнеможения рыскать по округе в тщетных поисках добычи. Перелётных птиц тогда не было, крысы попрятались в стылые норы, кур позапирали в курятниках. А сегодня превосходные дикие гуси, нагулявшие жир за морем на немецких нивах и вересковых пустошах, целый день кружились над самой его головой, и он даже не раз задевал их лапами. Но утолить свой голод так и не сумел!
Смирре был уже не молод. Не раз за ним по пятам гнались собаки, свистели над ухом пули. Однажды он долго отсиживался в своей норе, меж тем как гончие сторожили все отнорки и казалось, вот-вот его схватят. Но даже тогда он не испытывал такого отчаяния, как сегодня. Ужаснее этого дня Смирре-лису переживать не доводилось.
Утром, пока ещё не начались гусиные забавы, Смирре выглядел роскошно. Гуси только диву давались его щегольству. Шкура у него была ярко-рыжая, грудь белая, нос чёрный, а хвост пышный, будто страусовое опахало. Но к вечеру шерсть лиса взмокла от пота и повисла клочьями, глаза потускнели, он прерывисто дышал, высунув язык, из его пасти стекала пена.
Лис уже не чуял ног от усталости, голова кружилась, перед глазами так и мелькали дикие гуси. Теперь он гонялся даже за солнечными бликами, игравшими на земле, за злосчастной бабочкой-крапивницей, которая прежде времени появилась на свет из своего кокона.
Целый день дикие гуси без устали летали взад-вперёд, мучая Смирре. Он был так истерзан, затравлен, что мог вот-вот потерять рассудок. Но гуси, не испытывая к нему ни капли жалости, продолжали свои забавы, хотя и понимали, что лис уже плохо различает их и прыгает даже за их тенями.
И только когда Смирре, готовый испустить дух, в изнеможении упал на кучку палой листвы, гуси оставили его в покое.
— Теперь ты знаешь, лис, каково придётся тому, кто дерзнёт поднять лапу на Акку с Кебнекайсе! — напоследок крикнули дикие гуси прямо ему в ухо.
С тем они и улетели, оставив наконец Смирре в покое.
IIIЖизнь диких птиц небесных
В крестьянской усадьбе
Четверг, 24 марта
В эту самую пору случилось в Сконе происшествие, о котором немало толковали в округе. О нём даже писали в газетах, но многие сочли его просто-напросто небылицей, так как не могли найти ему объяснения.
А произошло вот что: в орешнике на берегу озера Вомбшён поймали белку и принесли её в ближнюю крестьянскую усадьбу. На крестьянском дворе все от мала до велика обрадовались красивой зверюшке с пушистым хвостиком, умными любопытными глазками и проворными лапками. Обитатели усадьбы собирались целое лето любоваться ловкостью белочки, её весёлыми забавами. Они живо привели в порядок старую беличью клетку — маленький, зелёного цвета домик — и проволочное колесо. В домике с дверцей и оконцем белке предстояло кормиться и спать: туда положили подстилку из листьев и несколько орехов, поставили плошку с молоком. А проволочное колесо предназначалось белке для забав: здесь она могла бегать, кружиться, карабкаться.
Люди думали, что осчастливили белочку. И очень удивлялись, что она не хотела обживать свой домик, а печально сидела, забившись в уголок, и время от времени жалобно повизгивала. К корму она не притрагивалась и ни разу не покружилась в проволочном колесе.
— Боится, видать, — говорили люди. — Завтра, как освоится, станет и есть, и забавляться.
„Ich bin wirklich begeistert. Auch die Möglichkeit des zusätzlichen eReaders im Abo finde ich persönlich toll.”
Happy Booktime
„Die Auswahl von Legimi ist großartig.”
Bücherleser
„Der Leser findet seine E-Books/Hörbücher sehr schnell und sie lassen sich, ob mit oder ohne Internetverbindung problemlos öffnen.”
Wurm sucht Buch
„Ich finde das Angebot von Legimi richtig toll.”
TheSarahStory
„Besonders schön finde ich die große Auswahl an möglichen Abo-Modellen und besonders die Abos mit eReader.”
Miss Foxy Reads
„Ich muss sagen, dass ich von dem E-Reader mehr als positiv überrascht bin.”
Wortmalerei
„Das ist wirklich eine großartige Idee und mal was ganz Anderes.”
Mikka liest das Leben...
Tausende von E-Books und Hörbücher
Ihre Zahl wächst ständig und Sie haben eine Fixpreisgarantie.
Sie haben über uns geschrieben:
Dabei gewährt der E-Book-Anbieter größtmögliche Freiheiten
Größter Vorteil die Möglichkeit, in der aktuellen App komfortabel zwischen E-Book und Hörbuchversion eines Titels
Spotify for E-Books
