Воровская корона E-Book

Евгений Сухов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Я - вор в законе
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 593

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Москва 20-х годов... Узкие переулки Хитровки и Сухаревки - пристанище преступников всех мастей: щипачи, домушники, медвежатники, налетчики, шулера... Кирьян Курахин один из самых могущественных паханов этого мира. Он - жиган, а значит, смертельный враг воров старой школы - урок, строго придерживающихся своих законов. Уркачи жаждут крови Кирьяна, но король Хитровки дерзок и неуловим. Не только уркаганы охотятся на жигана, у начальника МУРа Игната Сарычева свой счет к Кирьяну. Облавы, перестрелки, засады - земля горит под ногами лихого жигана, он с трудом удерживает воровскую корону, но тем слаще войти в шикарный ресторан, выстрелить в потолок и сказать: `Спокойно, господа, это налет!`

Leseprobe

Евгений Сухов Воровская корона

Роман посвящаю доброй памяти моего друга Эдуарда Ивановича Пугачева, замечательного человека и настоящего русского офицера

Часть 1 ПИТЕРСКИЙ ЖИГАН

Глава 1 ЖИГАНСКАЯ КЛЯТВА

В лицо ударил порыв ветра и колюче забрался за воротник. На Красной площади гулял ветер. Кирьян запахнул отвороты модного драпового пальто и посмотрел на своих спутников, отставших на полшага.

Парень, шедший справа, был в черной кожаной тужурке и расклешенных брюках; на голове, вытянутой, словно астраханская дыня, лихо заломлена серая, в белую тонкую полоску кепка. Из-под козырька весело и дерзко смотрели по сторонам молодые озорные глаза и беззастенчиво раздевали донага каждую встречную красотку.

Только лоскуты летели во все стороны!

Парень был необыкновенно тощ и слегка сутулился, но плечи у него были крепкие и широкие.

Второй был ровесник Кирьяна, молодой, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж мужчина. Глубокие залысины, криво уходящие к середине макушки, делали его значительно старше прожитых лет. Одет он тоже был с заметным шиком. На широких, чуть покатых плечах длинное модное пальто, а огромные ступни в английских кожаных штиблетах.

– Чертова погода, – пожаловался лысоватый, – и не скажешь, что весна!

– Пришли, – остановился Кирьян у обелиска из светло-серого гранита.

С правой стороны площади возвышалась темно-зубчатая Кремлевская стена. Вдоль стены в длинной шинели и в островерхой потертой буденовке расхаживал часовой. Трехлинейная винтовка в его руках больше напоминала древко флага, чем оружие, да и сам он не внушал трепетного страха редким прохожим, так как был непростительно юн. Да и к собственному посту, судя по выражению его лица, он относился весьма скептически – только ненормальному взбредет на ум брать штурмом Кремль. А потому он с нескрываемым интересом наблюдал за всем, что творится вокруг. Из-под насупленных бровей постовой разглядывал троицу, остановившуюся у серого обелиска. Вот оно как бывает, с виду – обычные уркаганы и одеты соответствующе, а вот остановились у памятника и даже картузы поснимали.

Постояв и понаблюдав немного за колоритной троицей, красноармеец развернулся и медленно зашагал вдоль стены, сделав для себя вывод, что ждать неприятностей от троицы не стоит и социалистическая собственность останется в неприкосновенности.

– Прочитал, Макей? – спросил Кирьян, повернувшись к тощему парню, застывшему около обелиска.

– Ага! – оскалился тот, слегка пригнувшись. И поди тут разберись, что бы это значило: уважение перед свободой или, быть может, дань новому порыву ветра, еще более сильному. – «Не трудящийся да не ест!»

– И что ты на это скажешь? – цепкие глаза Кирьяна изучающе застыли на молодом румяном лице.

– А хреновина все это, – хмыкнул Макей, посмотрев в сторону удаляющегося красноармейца.

Боец на минуту остановился, переложил винтовку на другое плечо и потопал себе дальше нести свою нелегкую службу.

– Отчего ж хреновина-то? – испытующе сощурился Кирьян.

– На то человеку и руки даны господом богом, чтобы не вкалывать, а брать то, что плохо лежит, – весело заметил Макей, улыбнувшись во весь рот.

– Верно, – удовлетворенно протянул Кирьян, словно педагог, услышавший правильный ответ на очень трудный вопрос. Он притронулся к граниту и ощутил кончиками пальцев каменный холод. – Ну, давай начинай, пока это чучело в шинели разгуливает, – взглядом показал он на постового, – а то еще надумает сюда подойти. А ты чего, Степан, скажешь? – повернулся Кирьян к другому спутнику. – Согласен?

– Чего возражать-то? – удивленно вскинул тот брови. – Пусть говорит, а то я здесь на ветру совсем задубел. Хоть он и чучело, – кивнул Степан в сторону Моссовета, где расхаживал красноармеец, – но одет-то по погоде, а я уже до самых кишок промерз.

Макей помял в руках картуз, а потом торжественно заговорил:

– Я родился жуликом, воровал всю жизнь, клянусь воровать и дальше, а на мой век купцов и фраеров хватит. – И, брезгливо поморщившись на выбитую надпись, с чувством добавил: – Пусть трудящиеся работают!.. А ежели я нарушу клятву, пускай тогда жиганы с меня по всей строгости спросят.

– А если тебе чекисты руки перебьют? – очень серьезно спросил Степан, ежась от пронизывающего ветра.

Красноармеец остановился, задрав подбородок к самому небу. С минуту он что-то увлеченно рассматривал в нависших дождевых облаках, а потом, ковырнув мизинцем в широком носу, затопал обратно.

– Ежели перебьют, – на секунду в глазах Макея плеснуло сомнение, – тогда зубами воровать стану, – убежденно заверил Макей.

Кирьян широко, с пониманием улыбнулся.

– Хм... Насчет зубов ты, конечно, малость соврал. Но а так ничего, принимается. Ты-то как считаешь, Степан? – обратился он к лысеющему собрату.

– А что, молодец! Лучше и не скажешь, – протянул довольно тот, и его широкий лоб собрался в мелкие складочки.

– Поздравляю тебя, Макей, – протянул Кирьян руку, – теперь ты жиган[1].

– Спасибо, – растрогался тощий.

– Ладно, чего тянуть-то, – буркнул Степан, – это дело отметить надо. Не каждый день мы путевого пацана в жиганы принимаем. Угостишь?

– А то! – почти обиделся Макей.

– Ну, тогда пойдем на малину[2] водку жрать, – радостно сверкнули глаза Степана. – А еще Лизка обещала клушек[3] подогнать, – и, потирая ладони, сладко сощурился, – пощупаем.

– А все-таки ты насчет зубов-то соврал, – увлекая за собой Макея и Степана, затопал с площади Кирьян.

* * *

У Яузского бульвара к Ваське Коту пристал нищий. Сухой, долговязый, напоминающий почерневшую оглоблю, он уверенно вышагивал следом и могучим, хорошо поставленным голосом уговаривал Ваську подать ему милостыню.

– Мне бы пятачка всего хватило, господин... Жизнь нынче тяжелая пошла, а так, глядишь, махорки бы купил да деткам бы на хлебушек оставил.

В сравнении с низкорослым Васькой нищий выглядел настоящим детиной и был похож на заботливого папашу, опекающего непутевого недоросля.

– Да врешь, поди, – не сбавляя шагу, отвечал Кот, которого подобный разговор начинал забавлять, – у тебя и детей-то, наверное, нет! А деньги ты все равно пропьешь!

Бродяга неожиданно обиделся:

– Дети-то?.. С чего же нет-то? Должны быть. Мужик-то я исправный. А насчет того, что пропью, это ты верно, барин, сказал, пропью! Не могу я без этого. А иначе как тоску-то залить? – ухмыльнулся он щербатым ртом.

Бродягу легко было представить где-нибудь в подворотне Хитровки с кистенем в руках, терпеливо дожидающимся богатого купца, а он, поди ж ты, занимается таким невинным промыслом, как попрошайничество. Хотя кто его знает, что он вытворяет глубокими ночами, уж больно рожа у него разбойная. К тому же он даже не просил, а красноречиво доказывал свое право на обладание монетой, что как-то подкупало. Ведь с такими ручищами и отнять ничего не стоит, а он топает рядышком прирученной собачонкой и споры заводит.

– Ты бы, братец, воровал, а не просил, – подсказал Васька Кот, откровенно заглядываясь на барышню, двигавшуюся навстречу, – глядишь, и разбогател бы!

– Ворую! – честно признался бродяга, проследив за взглядом Кота. – А только мне все больше не везет, – пожаловался он искренне, – то по башке надают, а то в кутузку отправят. Я ведь при царе и на каторге побывал. Сподобился, едрит твою!.. Да потом стар я стал для такого лихого дела. А тут прошу себе копеечку, и добрые люди не отказывают. Немного, конечно, дают, но на водку хватает.

Бродяга говорил достойно, без жалости в голосе, что внушало к нему уважение, и Васька Кот чуть ли не признал в нем равного. Не исключено, что прежде попрошайка был уважаемым громилой и без пары кастетов даже на крыльцо не выходил подымить. А тут отрухлявел вконец и решил променять прежнее доходное ремесло на более спокойное.

– Красноречив ты больно, дядька, – заметил Васька Кот. – Ладно, держи! – сунул он деньги в протянутую ладонь. – Только сразу не пропей.

Деньги бродяга взял достойно, безо всякой спешки, как если бы то была не милостыня, а честно заработанное жалованье. Подкинул разок на ладони и небрежно сунул в оттопыренный карман.

– Благодарствую! – И, громко сморкнувшись, потопал себе кривенькой походкой выискивать в лабиринте московских улиц очередную жертву.

Яузский бульвар был пустынен. Оно и понятно – сырость. Лишь под старой липой на скамейке устроилась парочка. Похоже, что молодых объединяло горячее чувство, иначе зачем им было ютиться на мокрой скамейке да еще в такую погоду.

Васька Кот внимательно посмотрел на сидящих – даже в сумерках можно было рассмотреть их счастливые лица. Точно любовь! В таких случаях нужна теплая хата и большая кровать. Если у них нет ни того ни другого, то молодых следует пожалеть.

Васька достал из кармана часы. Звонко щелкнул серебряной крышкой. Негромко заиграла приятная мелодия. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут. Хрящ придет вовремя, порода такая, по нему хоть часы проверяй, а стало быть, впереди тоскливое ожидание. Интересно, куда он подевался, если в Москве у него даже приятелей нет?

Мог бы поделиться планами!

Васька Кот повертел брегет. На крышке был выгравирован дворянский герб, а под ним трогательная надпись: «Милому графу Михаилу Колычеву от его возлюбленной Анечки».

Эти часы Васька отстегнул у одного толстого дядьки в старой прокуренной пивной во время долгого и очень трогательного разговора. Новый знакомый жаловался на жизнь и говорил о том, что падчерица шлепает его по лицу мокрой тряпкой. Но кто бы мог подумать тогда, что случайно встретившийся пропойца самый настоящий граф! При самом богатом воображении его нельзя было представить даже швейцаром третьеразрядного ресторана. Поначалу Кот хотел заложить часы в ломбард, но, подумав, решил оставить себе, вещица понравилась ему.

Васька Кот слыл опытным карманником, и бывали времена, когда за один только вечер он вынимал до дюжины часов, а потом раздаривал их своим многочисленным подругам.

Хрящ вынырнул из сумерек, словно мачта «Летучего голландца» из густого тумана. Дохнув махорочным дымом, раскованно заулыбался:

– Давно ждешь?

– Минут пятнадцать.

– Зря, – отрубил матрос, – надо вовремя приходить.

– Не подрассчитал, – повел плечом Кот.

– Не бережешь ты свое время, Васька, – посочувствовал Макар Хрящ. – Надо было завалиться куда-нибудь на блатную хазу[4], подснять пигалицу и понежиться с ней в тепле, прежде чем на дождь выскакивать... Ладно, ладно, не морщись, – дружески похлопал он по плечу Кота. – Это я тебя разыгрываю. Дело есть дело. Ничего не забыл?

– Как тут позабудешь, – кривая ухмылка слегка тронула правый уголок рта Васьки. – За такое и без башки можно остаться.

– Это верно, – очень серьезно заметил Макар. – Сначала идешь к мадам Трегубовой. Постарайся ей понравиться. Она баба чумовая, громил вот так держит, – сжал Хрящ пальцы в могучий кулак.

– Я слышал, она была подругой Горыныча, – заметил Кот, поежившись. Все-таки сырость пробрала его, а может, не только в ней дело...

– Верно, – поддакнул Хрящ. – Горыныч-то всем на Хитровке заправлял, от каждого дела долю немалую брал, а как его в уголовку[5] заперли, баба не растерялась, хваткой оказалась, все краденое теперь через нее идет. Деньги очень любит... Только куда ей столько? Все чемоданы полны добра, а ей все мало: значит, нанесешь ей визит, расскажешь про меня, растолкуешь, что намечается очень денежное дельце. Не забудь таинственность на себя напустить. Пусть знает, что денег и впрямь будет немало. Но упаси тебя боже ляпнуть что-нибудь лишнее или обидеть ее хотя бы словом. Хряпнут по темечку чем-нибудь тяжелым да сбросят в Яузу. Она и не таких матерых уркаганов усмиряла. Усек?

– Понял, – качнул головой Кот.

– Так что этой бабы бойся: умна, как крыса или как ворона.

– Учту, – серьезно заверил Васька.

Сумерки спустились окончательно, спрятав в темноту кроны близстоящих деревьев. Парочка влюбленных на скамейке продолжала жаться друг к дружке. Похоже, что у них на вечер были свои планы.

– Ну, давай иди! Встретимся в гостинице.

– До скорого, Хрящ, – махнул на прощание Васька Кот.

Макар заулыбался во весь рот, а ответил неласково:

– Да пошел ты!..

* * *

Васька Кот ни разу не был на Хитровке ночью, а потому не узнавал ничего. Многочисленные кривые переулки напоминали лабиринты, откуда не суждено выбраться случайному человеку. Площадь была завалена вонючим хламом, видно, снесенным сюда со всей Хитровки. Улицы изрыты и заполнены нечистотами. Наверняка для того, чтобы нежелательный гость утоп в пахучей жиже. А дома, лишенные света, выглядели нежилыми. Лишь в отдельных окнах тускло горел свет – там шла крупная игра. У дверей одного из зданий Васька заметил красный фонарь – здесь местные красавицы продавали любовь по дешевке.

Васька Кот остановился. И тотчас, заподозрив в нем потенциального клиента, к нему навстречу двинулась крупная тетка лет тридцати. В полумраке она напоминала лесную кикимору, покинувшую свое логово.

– Барин, развлечься не желаешь? – баба ткнулась могучими грудями прямо в живот Коту. – Я дорого не возьму, дашь за удовольствие полтинничек, так я тебе еще спасибо скажу.

– Сударыня, премного благодарен за предложение, но я тут по делам.

– Ах, какой ты, барин, несносный, – сокрушалась бабенка, отчего ее пропитое лицо обиженно сморщилось. – Да это совсем недорого. Другие за свою красу аж два рубля просят!

Васька Кот всмотрелся в женщину. С трудом верилось, что кто-то еще способен позариться на этот расползшийся студень.

– Мадам, вы очаровательны, – галантно заметил Кот, благоразумно подумав о том, что в незнакомом месте не стоит начинать с конфликта, – но я ужасно тороплюсь.

Васька Кот повернулся и уже хотел было уйти, но цепкая женская рука ухватила его за рукав.

– Ты такой красавчик, – очень искренне уверяла его тетка, – водки нальешь, колбаски порежешь, да и ладно! Я на все согласная.

Кот нервно выдернул руку. Он начинал терять терпение.

– Я уже сказал вам, мадам, что вы очень лакомый кусочек, и я бы счел за великую честь переспать с вами и слегка помять ваши прелести... Но не сейчас, я очень занят!

– И куда же ты так спешишь? – в голосе женщины прозвучали ледяные язвительные нотки.

– К мадам Трегубовой, знаешь такую?

– Ах ты, негодник, променял меня на нее, – фальшиво поморщилась проститутка. Лед помалу растаял. – Если бы ты знал, от чего отказываешься!

– Это моя потеря, и я буду долго и мучительно страдать, – картинно прижал руку к груди Васька Кот. – Так где мне найти эту мадам?

– Видишь первый поворот через площадь? – махнула рукой женщина. – Свернешь туда. А там, метров через сто, дом будет стоять, двухэтажный, с высоким крыльцом. Он один в округе такой, в нем свет в каждом окошке горит.

– Вы очень любезны, мадам, – слегка приподнял кепку Васька Кот. – Очень жаль, что наше знакомство было столь кратковременным.

– А то заглядывай на обратном пути, – хрипло крикнула проститутка, – если в живых останешься, – добавила она и неприятно захохотала.

Васька Кот невольно содрогнулся от мрачного пророчества, но с дороги не свернул.

И впрямь метров через сто показался высокий двухэтажный дом. Ярко освещенный, он выглядел почти дворцом среди покосившихся хибар. У самого входа, подпирая плечиком косяк, стоял шкет и очень картинно покуривал.

– Мадам Трегубова дома? – уверенно спросил Васька Кот, стараясь держаться уверенно. Он хорошо понимал, что любой его жест и любое слово будут впоследствии тщательно анализироваться.

Шкет вынул изо рта папироску и придирчиво осмотрел подошедшего.

– А ты кто такой будешь? – поинтересовался он безо всякого почтения.

– Скажи мадам, что к ней жиган из Питера по очень важному делу.

Шкет внимательно всмотрелся в гостя. Парень одет с изыском: модное пальто с широким воротником, даже в темноте заметно, что брюки идеально отглажены. Шею прикрывает белый пижонский шарф.

Залетный гость внушал уважение. На громилу не потянет, комплекция хиловата, да и взгляд лисий. Но то, что жиганских кровей, – это точно!

– Вот тебе гривенник за расторопность, – подбросил Васька Кот монету. Сверкнув, она мгновенно спряталась в быстрой ладошке шкета.

– Щас я, мигом! – повеселел малец и юркнул в дверь.

Территория перед дворцом мадам Трегубовой выглядела ухоженной, куч мусора, которые тут повсюду, не видать. Хозяйка заботилась о чистоте. Оно и понятно: как-никак почти административное здание Хитровки! Неожиданно Васька Кот почувствовал чье-то враждебное присутствие и, повернувшись, внутренне поежился: прямо из-за угла дома на него уставились чьи-то глаза. Взгляд был каким-то зловещим, так смотреть может только голодная сова, ищущая в ночи жертву. Приглядевшись, Васька разобрал большую голову, обмотанную какими-то нелепыми лохмотьями. Невольно он подумал, что обратная дорога неблизка, и неизвестно, как сложилась бы его участь, не будь он гостем известной здесь мадам.

Васька Кот уже начал слегка скучать, когда дверь наконец открылась и на порог чертом из табакерки выскочил шкет.

– Иди, ждет тебя мадам Трегубова, – протянул малец, поигрывая дареным гривенником.

Васька поднялся по ступеням и уверенно распахнул дверь. В лицо ударил яркий свет, на несколько секунд ослепив его. Пройдя по узкому коридору, Кот вошел в комнату и увидел расположившихся на диване темноволосого молодого мужчину и белокурую женщину.

Мужчина был явный жиган. Лет тридцати пяти, не больше, чернявый, в косоворотке и темно-синих брюках, он сидел расслабленно, забросив мускулистые руки на спинку дивана. Женщина выглядела чуть постарше его, с заметными следами увядания на лице, но еще по-прежнему оставалась привлекательной. Одета она была в дорогое шелковое платье. На каждом пальце сверкало по золотому кольцу. На шее переливалось тяжелое жемчужное ожерелье. Она очень хорошо смотрелась рядом с молодым жиганом.

– Мое почтение, господа, – широко заулыбался Васька Кот, откровенно разглядывая женщину. Ее грудь выглядела весьма привлекательной, соблазнительно колыхаясь при каждом движении мадам.

– Здорово, коли не шутишь, – оскалился жиган, показав пожелтевшие зубы.

– Так ты, значит, и есть питерский? – спросила мадам.

Голос у нее был низковатым, с хрипотцой. Явно подпорчен разными удовольствиями жизни.

– Он самый, – протянул Васька Кот и без приглашения уселся на крепкий сосновый табурет, до лоска обтертый многочисленными задницами клиентов.

Васька Кот гордился своим питерским выговором, хотя родом был из Петергофа.

– Как тебя звать-величать? – спросил мужчина, пристально разглядывая гостя.

– Васька Кот, может, слыхали? В своем городе я человек известный.

– Из жиганов?

– А то! – не без гордости отозвался Васька. – Уже четвертый год пошел, как жиганствую.

– Есть у меня в Питере кореша, и сам я не однажды к вам наведывался, но о тебе, признаюсь, не слышал, – губы мужчины скривились в ухмылке.

– Хм... А может, вы слышали о том, как в прошлом году на Невском ювелирный взяли?

– Это еврея Лившица? – оживленно уточнил жиган, посуровев.

– Да нет, друг, ты ошибаешься... Еврея, конечно, но не Лившица. Шварц его фамилия!

Чернявый искренне расхохотался, вздернув острый подбородок. Женщина лишь сдержанно улыбнулась.

– Ну, подзабыл я малость, – смеясь, отвечал жиган, – всего-то и не упомнишь. А про дельце это я слыхал, – протянул он восторженно. – В газетах писали, что вы хапнули тогда сто пятьдесят тысяч.

– Правильно уркаганы делают, что газет не читают, – безнадежно махнул рукой Васька Кот. – В газетах все врут! Ты добавь к этой цифре еще нолик и небольшой хвостик, тогда поймешь, сколько мы хапнули.

Глаза темноволосого блеснули. Цифра весьма впечатляла.

– И где же это все? На такие деньги можно всю жизнь неплохо хавать.

Васька Кот неожиданно расхохотался:

– Вот мы все и схавали!

– Это как? – округлил глаза темноволосый жиган.

– А вот так! – радостно воскликнул Васька Кот. – За год все спустили, в стиры проиграли да на барышень промотали!

– Не хило!

– Зато есть что вспомнить, – сощурился Кот.

– Да, ювелирный магазин дело серьезное...

– Это точно, – согласился Васька. – Чека потом весь Питер перевернула, многих блатных после этого позакрывали. Но ничего, обошлось... На верной малине с месяц отлеживались, прежде чем на заслуженный рубль водки купили.

– Ладно, – темноволосый слегка кивнул, давая понять, что вступительная часть беседы закончилась. – Вижу, что ты любишь жить на широкую ногу. Это по-нашему! Меня Константином зовут, Костя Фомич.

Васька Кот дружелюбно заулыбался:

– Слыхал... Это ведь ты артельщиков с Пыжевского переулка в прошлом месяце гоп-стопом сделал?

– Верно, моя работа, – губы темноволосого разошлись в располагающей улыбке. – Видишь, Елизавета, – посмотрел жиган на тетку, которая продолжала смотреть на гостя с недоверием, – слава обо мне до самого Питера докатилась.

Лицо мадам Трегубовой заметно подобрело. Глядя на повеселевшую женщину, нетрудно было догадаться, что хозяйка Хитровки в отсутствие Горыныча не скучает...

– Да уж вижу, – шутейно взъерошила она ладонью волосы на макушке Кости Фомича.

– Только без мокрого дела не обошлось, – как бы посетовал на брак в работе Константин. – Один артельщик заупрямился... Ну, его и пришлось ломиком успокоить.

Свое прозвище Костантин получил за привычку таскать с собой на дело ломик, который именовался в простонародье фомичом. Этим инструментом он взламывал замки, но при случае мог применить его и как оружие.

– Бывает, – безмятежно отвечал Васька Кот, как если бы речь зашла об опрокинутом стакане с чаем.

– А вот это наша хозяюшка, – с нежностью в голосе протянул Костя Фомич. – Прошу любить и жаловать, Елизавета Михайловна Трегубова собственной персоной.

– Да ладно тебе, – отмахнулась ладошкой польщенная женщина.

– Прошу прощения, – сделался серьезным Костя Фомич. – Любить ее уже есть кому, – рука жигана воровато скользнула по бедру Елизаветы и тотчас убралась восвояси. – Любить ее есть кому, а вот жаловать придется.

Мадам Трегубова смущенно хихикнула, на мгновение превратившись в несмышленую гимназистку, застигнутую строгой директрисой в табачной лавке. Наваждение продолжалось недолго, уже через минуту Елизавета Михайловна превратилась в хозяйку малины, волевую и жесткую.

– Так про какое денежное дело ты хотел с нами потолковать? – по-деловому осведомилась Трегубова.

Где-то в дальних комнатах послышалась отчетливая брань, раздался звук разбитой посуды. Наверное, шла крупная карточная игра, а стало быть, без поножовщины не обойтись. Но Трегубова сидела не шевелясь, всем своим видом давая понять, что жиганы народ взрослый и уж как-нибудь между собой разберутся.

Все стихло, как и началось, видно, громилы утихомирили строптивца. А утром на одной из улочек Хитровки наверняка отыщется неопознанный труп, и вряд ли уголовку заинтересует еще один безымянный бродяга.

Ваське Коту сделалось немного не по себе. Улыбнувшись через силу, он заговорил беспечно, поигрывая золотой цепочкой:

– Об Макаре Хряще слышали?

– Кто же о нем не слыхал? – удивился Костя Фомич. – Хрящ – это фигура! За ним много удачных дел. Ювелирную лавку на Невском тоже, наверное, он брал? – жиган испытующе посмотрел на гостя.

– Верно. Не обошлось без него. Хрящ – это голова. На прошлой неделе железнодорожные кассы мы с ним взяли, тоже немало перепало. Так что будет на какие деньги нашим барышням подарки покупать. А вот это тебе, хозяюшка, – Васька Кот вложил в ладонь мадам Трегубовой золотую цепочку с кулоном.

– Ой, какая прелесть! – восторженно выдохнула Елизавета Михайловна, рассматривая крупный бриллиант.

Теперь она напоминала восторженную гимназистку, не успевшую наиграться куклами.

– Я рад, мадам, что безделица вам понравилась, но Хрящ наказал мне передать вам, что туда, куда он хочет отправиться, таких цепочек с камушками наберется не одна дюжина.

От Васьки Кота не укрылось, как коротко переглянулись между собой Фомич и Трегубова. В глазах у мадам вспыхнула самая настоящая алчность.

– И где же это такое знатное место отыскалось? Ты бы поделился с нами.

Васька Кот щелкнул языком, скрестил на груди руки и произнес:

– А вот этого, Елизавета Михайловна, я вам сказать не могу. Не велено!

– Что же это я! – неожиданно вскочила мадам Трегубова. – Такой важный гость из Питера приехал, а я даже четвертную на стол не выставила.

Елизавета Михайловна уверенно протопала к буфету, и Васька Кот отметил, что, несмотря на возраст, женщина сумела сохранить стройность. Если представится удобный случай, так можно и согрешить с уважаемой мадам.

– Вот она, водочка, – заботливо протерла Трегубова бутыль, – с белой головкой, моя любимая, – ласково напевала она, как если бы укачивала разревевшегося ребенка. – Что же ты, Константин, сидишь? – с укором обратилась она к Фомичу. – Помог бы барышне стаканы достать. Что же о нас гость питерский подумает, если мы его не угостим как следует.

Уже через минуту на стол была выставлена селедочка с лучком, на отдельной тарелке лежала колбаса, аккуратной горкой возвышались ломти хлеба, исходила паром картошка в мундире.

Василий обратил внимание на то, что мадам Трегубова не спрятала золотую цепочку в шкатулку, а в знак особого уважения к гостю повесила ее на шее.

– Значит, дело верное? – вновь подступила Елизавета Михайловна после того, как гость опрокинул в себя первый стакан водки.

Водка зажгла огонь где-то под ребрами, и Васька Кот с полминуты колотил кулаком в грудь, отправляя полымя по назначению.

– А то! – радостно воскликнул он, почувствовав облегчение. – Добра там, как икринок вот в этой рыбине, – ткнул он в блюдо с селедкой.

– Неужто? – восторженно ахнула мадам Трегубова.

Селедка оказалась пересоленной. Васька Кот поморщился, но отказываться не стал, зажевал кусок с костями. С тоской подумал о том, что на весь остаток ночи обречен на жажду, но поделать с собой ничего не мог, – селедку он обожал.

– Золота там, что в царской казне! – убежденно воскликнул жиган. Сдержанно помолчав, добавил: – До того, как ее большевики не разграбили.

– Вот как! – выдохнула Трегубова. – И что же это он, без нашей помощи не может справиться?

– Дело очень трудное, нам двоим его не вытянуть, – честно признался Васька Кот. – А потом, кому это понравится, когда залетные жиганы в твоих угодьях шуруют. Если пришел в чужой дом, будь добр, спроси разрешения, прежде чем за столом устроиться.

– Верно! – встрепенулся Костя Фомич. – Золотые слова... Если бы все жиганы так же думали, как и ты.

– Тут у нас на Лиговке один щипач объявился, из пришлых, так мы ему к ногам камень привязали и нырять заставили.

– И поделом! Давай выпьем за понимание между жиганами, – предложил Фомич.

Константин взял бутылку и налил водку в стаканы ровно на три четверти. Чокнулись сдержанно, как будто опасались расколоть стекло. В этот раз водка прошла гладко, в два глотка, затушила горящие трубы и успокоилась на дне желудка. Хозяйка выставила на стол тарелку с малосольными огурцами, и Васька Кот почувствовал, что рот переполнился слюной.

– Господь завещал делиться, – уверенно хрустел он зеленым круглым ломтиком. – А потом там такое крупное дело, что работы на всех хватит.

– Тут до нас слушок дошел, что Хрящ склад на Мойке взял, так мануфактуру на тридцати подводах вывозили!

– Верно, было такое дело, – широко улыбался Васька Кот. – Наколка стоящая была, вот и куш хороший сорвали. – Неожиданно жиган сделался серьезным. – Только в Питере Хрящу больше не жить, со всех сторон легавые теснят. Уже не одну малину разорили. Несколько дней мы с ним за городом отлеживались, у одного верного человека, а потом на перекладных к вам в Москву перебрались. Москва – город большой, здесь всегда можно затеряться.

Васька Кот внимательно присмотрелся к Трегубовой. После двух стаканов водки она смотрелась очень даже прилично. И, что особенно приятно, в ее теле, разогретом градусами, явно проснулось желание. Дважды, словно бы случайно, она похотливой кошечкой потерлась о его колено, и Кот, улучив момент, погладил под столом ее крепкое бедро. Мадам Трегубова вида не подала, лишь украдкой бросила в его сторону значительный взгляд. И Васька Кот всерьез стал подумывать о том, что вместо намеченного борделя лучше было бы вплотную заняться хозяйкой. Но неожиданно Костя Фомич жестко спросил, мгновенно выведя Кота из благожелательного настроя:

– Ладно, водочку нашу попил, и будя, а теперь ответь нам, правда, что Хряща Чека повязала?

Васька Кот увидел холодные глаза Фомича – полное впечатление, что тот занес над его головой привычный ломик. С лица мадам Трегубовой мигом исчезла улыбка. Краснощекая баба, еще минуту назад готовая согрешить с залетным красавчиком, вдруг неожиданно превратилась в жестокую хозяйку мрачного притона.

Возникшая пауза казалась заупокойным молчанием.

– Та-ак, – со значением протянул Васька Кот, поставив стакан на стол. – Вижу, что мне здесь не доверяют. Я-то с открытой душой... Думал, к друзьям пришел, а меня тут... Э-эх! – в сердцах рубанул рукой воздух Васька Кот.

– А ведь его почти месяц как повязали... Что же ты не отвечаешь, когда спрашивают? – сурово вопрошал Костя Фомич. – Я вот все думал, сразу тебя порешить, как только ты Хряща упомянул, или все-таки байки твои послушать. Эй, Егорка Грош, поди сюда! – крикнул жиган, и тотчас из соседней комнаты вышел тот самый нищий, которому Кот несколько часов назад подал милостыню.

В этот раз бродяга выглядел поприличнее. Вместо рваных штанов вполне приличные галифе темно-серого цвета, на плечах – выцветшая гимнастерка. Но рожа разбойная, как прежде, ее-то не скроешь! Он напоминал кавалериста, ушедшего в резерв и теперь вынужденного перебиваться квартирными кражами.

– Что ты там видел, расскажи, – строго потребовал Костя Фомич.

– А чего тут рассказывать, Константин Петрович, в прошлом месяце я в Питер ездил, к своей тетушке. Да прежде на Сенной базар заскочил. А тут легавые налетели, ну и я попал в облаву... Паспорт-то при мне был. Через пару деньков выпустили. А только со мной человечек один попался, который с Хрящом в больших приятелях был, не одно дело вместе обстряпали, я его еще по царской каторге знаю. Так вот он сказал, что Хряща повязали за день до облавы на одной блатхате.

Бродяга перевел взгляд на побледневшего Кота и умолк.

– Дальше говори, – потребовал Фомич.

– В тот день они вместе были, скупщика ждали, только вместо маклака легавые табуном пожаловали. Мой кореш-то успел выпрыгнуть в окно, а Хрящу не повезло, повязали.

– А что потом с твоим корешом стало, после того как его замели? – спросил Фомич.

Бродяга неожиданно воздел глаза к небу и широко, во всю грудь перекрестился.

– А неделей позже я прочитал в «Невском вестнике», что моего другана к стенке поставили. Вот так-то!

– Да уж, с этим они не тянут. Так что же ты нам пропоешь на это... гость ты наш питерский? – проворковал с угрозой Костя Фомич.

Васька Кот выбрал кусок селедки пожирнее и отправил его в рот. Кто знает, что там будет через минуту, а тут хоть поешь досыта. После чего запил ее водкой, удовлетворенно крякнув, и сказал, поставив стакан на стол:

– Знаю, о ком говоришь. Это Мишка Рыжий. Он с Макаром Хрящом приятельствовал.

– Верно! – непонятно почему возликовал бродяга.

– Заткнись! – цыкнул на него Костя Фомич.

Вася Кот взял следующий кусок.

– Послушай, гость питерский, закуску заслужить надо. Прежде чем жрать, ты бы на вопрос ответил.

Кот потянулся к бутылке с водкой, но Фомич решительно отставил ее.

– Если вы такие ушлые, то должны знать, что Макар Хрящ уже на третий день после этого ноги в руки взял. Он из тех жиганов, которых ни один острог не удержит, – в интонациях Кота промелькнул почти ребяческий восторг.

– Откуда же он ушел?

– Прямо с уголовки, что на Лиговке. Утек из-под конвоя! Жиганы все путем организовали, стрельбу устроили, легавых отвлекали, а он время не терял, юркнул под арку и проходными дворами выскочил на соседнюю улицу. А там его уже пролетка дожидалась. Да чего это я вам все рассказываю? Вот заявится к вам Макарка на малину, сами у него об этом и расспросите. Ты водочку-то, Фомич, пододвинул бы ко мне поближе, а то после этой селедки меня икота замучает.

На губах Константина промелькнула едва заметная усмешка, но он поставил водку перед гостем.

Не обращая на присутствующих внимания, Васька Кот взял «белоголовку» и налил себе полный стакан. Он не угощался, а священнодействовал. Пил небольшими глотками, как бы пробуя ее на вкус. Проглотив, он удовлетворенно крякнул, после чего с минуту сидел не шевелясь, прислушиваясь к своим ощущениям. А хмельная водица разливалась по жилам, волнуя застоявшуюся кровь. Взяв со стола кусок хлеба, Васька щедро намазал его маслом, а поверх, отбросив всякие стеснения, уложил огромный кусок колбасы и энергично заработал челюстями.

– Ну, так что же мне сказать Макару Хрящу?

– О Хряще мы наслышаны, человек он солидный, – весомо заговорила мадам Трегубова, давая понять, что она здесь старшая. – Хотелось бы переговорить с ним, может, действительно что дельное предложит.

Васька Кот поднялся:

– Ну, так я пойду. Как говорится, спасибо за хлеб да ласку. Так мы завтра заявимся с Хрящом? – перевел он взгляд на Константина Фомича.

– Приводи, коли не шутишь, – хищно улыбнулся жиган. – Посмотрим, что это за Хрящ, так ли он хорош, как о нем молва рассказывает.

– Ладно, завтра в это же время. А ваши огурчики, мадам, мне до конца жизни не позабыть, – уверил Васька, по-кошачьи прищурившись. – Да, кстати, – обернулся он у самых дверей. – А вы того... самого... меня топориком по темечку не тюкнете? Уж очень не хотелось бы мне помирать в неполных двадцать пять годков.

– У вас в Питере все, что ли, такие боязливые? – неприязненно скривился Костя Фомич.

– Встречаются, – не сразу отвечал Кот, усилием воли подавив в себе заклокотавший гнев.

– Вот что, Грош, – обратилась хозяйка к бродяге, продолжавшему безмолвно стоять в углу комнаты, – проводи питерского. Да смотри там, – сурово погрозила она кулачком, – чтобы ничего дурного не стряслось. А то я вас, бродяг, знаю. Да и народ нынче по Хитровке шальной гуляет.

– Как скажешь, Елизавета Михайловна, – с готовностью отозвался бродяга, направляясь к двери.

Наверху послышалась брань. Хозяйка покосилась на Фомича и сердито сказала:

– Ты бы их усмирил, Костя, они у меня там всю мебель переломают.

– Не беспокойся, хозяйка, – успокоил Фомич, энергично похрустывая огурчиком, – если чего поломают, так из их доли дербанем.

Васька Кот распахнул дверь. Его встретил все тот же непроницаемый мрак. С улицы дохнуло какой-то прелой кислятиной, и он невольно поморщился.

– Ты бы поберегся, здесь ступенька крутая, – предупредительно сообщил Грош. И когда Кот выбрался на ровную дорогу, продолжил: – Прямо иди вон до того здания, что углом на площадь выпирает. А оттуда направо иди, прямо на башенку, никуда не сворачивая, да под ноги смотри, а то в яму свалишься. Я за тобой отсюда смотреть буду.

– А меня случайно не того? – недоверчиво посмотрел Кот на Гроша.

– Не посмеют, – отмахнулся бродяга. – Здесь вести у нас быстро распространяются. Ты едва на крыльцо ступил, а уже вся Хитровка знала о том, что к мадам Трегубовой важный гость заявился.

– Ну ладно, ежели так, – слегка успокоился Василий, – тогда до скорого!

– Барин, а ведь ты позабыл кое-что, – жалостливо протянул Егорка Грош.

Васька Кот вновь узнал бродягу с бульвара.

– Чего тебе?

– Серебро бы мне за беспокойство.

Васька порылся в кармане и, не оборачиваясь, презрительно швырнул через плечо гривенник. Услышал, как монета звонко ударилась о камень и забилась мелкой дробью в истерике.

– Уж лучше бы ты с кистенем на большую дорогу вышел, чем копейки у прохожих сшибать.

Крякнул натужно Грош, видно, наклоняясь за подачкой, и сдавленно ответил:

– Каждому свое, барин.

А Васька Кот, уже убыстряя шаги, направился в сторону Яузского бульвара, бодро стуча в ночи подковками ботинок.

Глава 2 ПИТЕРСКИЕ ЛЮБЯТ ЗОЛОТО

Срочную депешу принес молодой красноармеец. Протянув пакет, скрепленный тремя сургучными печатями, он лихо козырнул и, четко развернувшись на сто восемьдесят градусов, шагнул к двери.

Обычно срочные депеши Кравчук получал телеграммой. В этот раз ее принес посыльный. Случилось что-то серьезное.

Кравчук повертел пакет в руках. Попробовал его на вес. Тяжеловат. Одних только печатей едва ли не на целый фунт. Непонятно, от кого. Но дело, по всей видимости, очень важное. Надорвав краешек, он разочарованно вытащил небольшой листок бумаги. Развернул. И тут же его взгляд споткнулся о размашистую подпись председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии. Глаза быстро пробежали по коротеньким строчкам: «Уведомляю. Начальником Московского уголовного розыска назначаю т. Сарычева И. Т. К 20 апреля подготовить ему квартиру для проживания, желательно вблизи Лубянки. Нарком внутренних дел Дзержинский Ф. Э.».

Дзержинский мог позвонить по телефону и лично отдать распоряжение, но этого не произошло. Председатель ВЧК отправил депешу. Так он поступал всегда, когда дело было исключительной важности. На это же обстоятельство указывало и то, что принес ее не обычный рассыльный, довольствовавшийся казенным пайком, а человек служивый, при оружии.

Подобрать квартиру вблизи Лубянки было непросто. Самому Кравчуку приходилось минут тридцать трястись на трамвае. Правда, его часто возил Степаныч на служебном автомобиле. А многие рядовые сотрудники и вовсе проживали на московских окраинах, добираясь до места службы на перекладных.

Ладно, решим! Близ Лубянки еще предостаточно проживает буржуев, так что кому-нибудь из них придется поменять место жительства.

Еще сегодня утром Кравчук полагал, что его могут оставить в должности начальника Московского уголовного розыска, как-никак за последние два месяца разгул преступности в городе удалось заметно сбить. Но, видно, не суждено, наверху посчитали по-другому. Поскребло немного в душе, да и отпустило. Придется расставаться с кабинетом, к которому он уже успел привыкнуть.

Хотя у Кравчука и теплилась надежда, что со временем приставка «исполняющий обязанности» отпадет сама собой, но трудно было не согласиться с тем, что фигура Сарычева будет помасштабнее. И, собственно, не было ничего удивительного в том, что сам Дзержинский занялся его назначением. Только за последние полгода Сарычев сумел ликвидировать четыре крупные банды, не считая множества мелких, и, как рассказывают, едва ли не в каждой малине он имел своих людей, успешно подрывавших авторитет главарей. В результате многие банды рассыпались сами собой. Знающие люди говорили, что характер у Сарычева крутой и даже к самым незначительным возражениям он относился как к личным оскорблениям. Как бы там ни было, но Сарычев был почти легендой, и Кравчук всерьез заволновался: а сумеет ли он сам сработаться с новым начальством?

В первую очередь Сарычев наверняка потребует подробнейшего отчета о криминальной обстановке в городе. А она, прямо надо сказать, далеко не блестящая, хотя сдвиги в положительную сторону явно обозначились. Десять дней назад был ограблен и убит ювелир Соколов. Что самое ужасное, налетчики не пожалели даже малолетних детей, истыкав их кинжалами. А в прошлую пятницу у себя на даче был застрелен директор ресторана «Новая жизнь». Грабители поживились на сумму примерно в полтора миллиона рублей. По агентурным данным, в обоих налетах участвовала банда жигана Кирьяна, отличавшаяся особой жестокостью. Свидетелей он, как правило, не оставлял, а потому зацепить его было трудно. Был момент, когда Кравчуку казалось, что он подобрался к главарю особенно близко. Он даже разрабатывал план его захвата, но агент, внедренный в банду Кравчука, вдруг перестал выходить на связь. А несколькими днями позже в приемной Лубянки был оставлен обыкновенный холщовый мешок, в котором обнаружилась голова пропавшего агента. При ней была найдена записка: «Так будем поступать с каждым легавым».

А буквально пару дней назад была вырезана семья часового мастера с Большой Дмитровки. Тут уже действовал не жиган Кирьян, а уркаган Петя Кроха, прозванный столь ласково за свой немалый рост. В криминальном мире он был личностью известной, в первый раз попал на каторгу за грабеж еще при Николае Втором. После этого он был судим еще семь раз, а в предпоследний раз сумел убежать из тюрьмы.

Уркаганы с жиганами не ладили.

Уркачи считали себя носителями воровской идеи. Почти каждый из них побывал на царской каторге, был знаком с арестантскими ротами, где издавна существовали свои традиции. За уркаганами была едва ли не многовековая школа разбоя с отлаженным до мелочей рынком сбыта. Жиганы были явлением новым и во многом непонятным. В жиганы попадала самая разношерстная публика: от разорившихся нэпманов до бывших красноармейцев. И поди догадайся, кто он – не то анархист, у которого мозги набекрень от многочисленных революций, не то «идейный» жулик. Если на воле уркаганы с жиганами как-то еще находили общий язык, разделив по справедливости сферы влияния, то в неволе они глушили друг друга с невероятной изощренностью.

Два месяца назад Кравчуку удалось столкнуть между собой банду уркаганов и шайку жиганов. Через своего агента он дал наколку уркаганам о том, что в одной швейной мастерской лежит несколько тонн мануфактуры. Эту же информацию другой агент сообщил и жиганам, которые оказались пооборотистее и сумели увести жирный кусок из-под носа урок. И пока банды резали друг друга, мануфактуру удалось перехватить и переправить в надежное место.

Эту операцию Кравчук считал наиболее удачной, – чем ожесточеннее будет резня между преступниками, тем меньше работы придется выполнять уголовному розыску.

Ближе к обеду Кравчук созвал личный состав к себе в кабинет. Оперативниками работала в основном молодежь, еще не успевшая скинуть с себя солдатских шинелей. Опыта у парней было маловато, зато его недостаток сполна компенсировался неимоверным рвением. В сущности, они были еще мальчишками, им лишь бы побегать по дворам да по чердакам да попалить вдоволь из наганов.

Но дисциплину знают и приказы выполнять умеют.

С минуту Кравчук молчал, постукивая карандашом по столу да разглядывая молодые, но серьезные лица своих подчиненных, а потом негромко заговорил:

– Сегодня утром я получил депешу... от товарища Дзержинского. Назначен новый начальник уголовного розыска, – как ни всматривался Кравчук, но недоумения на лицах сотрудников не обнаружил. Впрочем, какое им дело, кто займет командирское место. Парни терпеливо тянут свою лямку. Им совершенно нет никакого дела до карьерного роста своего непосредственного начальника. Любое назначение они воспримут как данность. С таким же безразличием они отнесутся к наступившим сумеркам или к моросящему дождю. – Это товарищ Сарычев. Сам он из Питера, боевой, очень грамотный товарищ. В Питере о нем легенды ходят. Думаю, что и здесь он окажется на своем месте.

– Когда он должен прибыть?

Вопрос задал оперуполномоченный Петр Замаров, худощавый, жилистый парень. Замаров – парень любознательный, за его плечами четыре класса гимназии, по существу, он считался едва ли не самым образованным человеком в их команде. Его бы двигать дальше, да мешает соцпроисхождение – из дворян, да еще каких-то древних...

– Со дня на день... Если не завтра, так уж послезавтра – это наверняка. Вопросы еще есть, товарищи?

– А кто будет его заместителем? Кравчук перевел взгляд. Спрашивал Кондрашов, один из самых опытных оперов. Кравчук постарался сохранить невозмутимость.

– Мне сложно говорить об этом. Но, судя по положению дел, скорее всего заместителем останусь я. – Он посмотрел на часы, давая понять, что время ограничено, и твердо произнес: – А теперь давайте за работу, товарищи.

Хватит на сегодня неприятных вопросов.

* * *

– А не боишься? – неожиданно спросила Елизавета, повернувшись к Фомичу.

В комнате горела свеча, отчего лицо мадам Трегубовой показалось ему зловещим, будто и не с бабой лежал, а под боком у лешачихи грелся. На секунду Фомича пробрал самый настоящий страх. На Хитровке рассказывали, что лет десять назад Елизавета Михайловна держала комнаты для богатеньких постояльцев и порой после обильного ужина многих из них приходилось нести на погост. Так что попробуй разберись, какие черные мысли бродят в ее ухоженной головушке.

– О чем ты?

– А вдруг Горыныч узнает о том, что ты ко мне стал захаживать?

– А-а, – протянул Фомич, от души отлегло. – Не боюсь! В Чека стены крепкие. А потом он и сам понимание имеет – не может баба без ласки жить. Ведь кто-то ее утешать должен.

Костя Фомич выразительно поглядел на обнаженную Трегубову и довольно прищелкнул языком. Конечно, на лице заметны следы увядания, но вот тело по-прежнему аппетитное, как свежевыпеченная булка.

– Да ну тебя! – прыснула Елизавета Михайловна, махнув ладошкой. – Ты такого наговоришь.

Что удивительно, но внешнее увядание никак не отражалось на ее желаниях. После каждой ночи, проведенной в объятиях мадам Трегубовой, Фомич чувствовал себя выжатым как лимон.

– Ты мне вот что, Лизонька, скажи, как тебе этот Васька Кот? Ты человека с одного взгляда определяешь.

– Он тебе не понравился?

– Не то чтобы не понравился, просто я осторожный стал, – без лукавства отвечал Фомич. – Уж слишком близко чекисты стали около нас топтаться. Взять хотя бы моих пацанов. Все один к одному, как зернышки в амбаре. А тем не менее все-таки один поганец выискался, легавым стучал на нас. А ведь я его не первый год знал, видно, фараоны на чем-то его прищучили.

– Как же ты догадался?

– Один из наших его в скверике увидел с Кравчуком, гнидой этой. Сидят себе, как два голубка, и воркуют. Это они, конечно, маху дали, вот так-то, на виду, встречаться. А может, нарочно...

– И что же ты с ним сделал? – живо поинтересовалась мадам Трегубова.

– А чего еще с этой гнилью делать-то? – удивился Фомич. – Водки ему предложил. А как он бутылку стал открывать, так я зашел сзади и обухом топора ему по темечку и саданул. Даже перед смертью гаденыш напакостил, – не на шутку закручинился Костя Фомич. – Бутылка из его рук выпала и об угол!.. Разбил, падаль!.. – Жиган помолчал немного, после чего продолжил все тем же ровным тоном: – Потом мы сволокли его на Ходынку, да там в яму и сбросили.

– Надо было порасспросить его как следует, может, сказал бы что путное.

– Надо было... да уж больно зол я был, – отмахнулся Фомич. – Так что ты об этом пацанчике-то думаешь? Уж больно он шустер!

– Это точно, – улыбнулась мадам Трегубова, вспомнив, как шаловливые пальчики Кота украдкой подбирались к ее прелестям. – Но он жиган! Самый что ни на есть. Такое не укроешь, поверь моему бабьему чутью. А я уж на своем веку насмотрелась их немало.

– Что-то глаза у него нехорошо блестели, – осторожно высказал сомнение Константин.

– О выгодном дельце говорил, вот и глазенки блестели, – уверила его Елизавета. – Ты видел, какую он мне цепочку подарил?

– Ну, – неопределенно хмыкнул жиган.

– А то! – обиделась Елизавета Михайловна на его безразличный тон. – На цепочке бриллиант знаешь на сколько потянул? – глаза мадам возбужденно сверкнули.

– Ну? – вяло отреагировал Константин, рассеянно погладив женщину по обнаженному бедру. Уж камнями-то его не удивишь.

– Баранки гну! – передразнила Елизавета Михайловна. – На пятьдесят тыщ!

– Да иди ты! – искренне восхитился Константин, встрепенувшись. – Это какой же тогда камень должен быть, с кулак, что ли?

– Во какой! Почти с ноготь, – показала мадам Трегубова. – Такой жиган, как Хрящ, просто так суетиться не станет. Значит, действительно на кону большие деньги.

Пламя свечи от дыхания мадам Трегубовой слегка колыхнулось, отчего тени на ее лице сделались значительно глубже. Елизавета умела убеждать, и Костя Фомич всегда доверял ее интуиции.

– Ладно, посмотрим, что нам сам Хрящ напоет, – она придвинулась к Фомичу. – Ну что же ты как неживой, – укорила Елизавета Михайловна. – Или барышню согреть не желаешь?

Константин невольно сглотнул.

– Ты бы это... раскинулась, что ли. – Его широкая, жестковатая ладонь опустилась на ее живот и медленно поползла вниз.

– Дай подушку, под спину подложу, – пожелала Елизавета Михайловна, – а то ты, охальник, помял меня всю. А ведь я тебе, чай, не перина какая-нибудь.

Она сграбастала подушку и, приподнявшись, сунула ее под себя.

– Господи, касатик ты мой, – ее руки потянулись к самому лицу Фомича, – кто бы мог подумать, что в таком тощем теле столько силы может прятаться.

Константин слегка отстранился, оценивая новый предложенный ею ракурс, а потом, осторожно приладившись, вошел в разнеженную Елизавету.

Она ждала его.

* * *

На углу у Петропавловского переулка Макар Хрящ остановился. Вытащил из жилета золотые часы и, щелкнув крышкой, посмотрел на стрелки. Без пяти минут девять. Время не позднее, но уже стемнело, как и положено ранней весной.

– Сказал им, что дело денежное?

– Все путем, Макар, сказал так, как надо. Ты же человек серьезный, разве стал бы на какие-нибудь мелкие пятаки размениваться!

– Верно! – охотно согласился Хрящ, закуривая.

За следующим поворотом – Хитровка. Нерадивое дитя столицы. Как-то она встретит его?

– О тебе они слышали. Не терпится поближе познакомиться с тобой.

Макар довольно хмыкнул:

– Кто же о Хряще не слыхал. Что у них за дом?

Васька Кот достал серебряный портсигар и ловким движением выудил папироску.

– Обыкновенный, – чуть пожал он плечом, – двухэтажный. Стоит среди проходных дворов. Народец вокруг крутится – в основном жиганы. Там же картишками забавляются, туда же и барахлишко свозят. А вот как им мадам Трегубова распоряжается – неизвестно. Из нее это и клещами не вытянешь.

Хрящ затянулся и выдохнул вместе с дымом:

– А чего тут предполагать? На рынке сбывает. Хитровка да Сухаревка. Бабенка она тертая, не первый год в деле, так что связи налажены. Уркачи с жиганами ей доверяют, к ее мнению прислушиваются. Тертая баба! Каждого насквозь видит. Ну да ладно, пойдем, – отшвырнул в сторону недокуренную папиросу Хрящ, – чего прохлаждаться, – и хлопнул ладонью по карману пальто, в котором наган.

– А вот и дом мадам Трегубовой! – воскликнул Васька Кот, когда, поплутав по хитрым закоулкам, они вышли к двухэтажному дому. С торца здания горела красная лампа, здесь же топталась группа хитрованцев в изрядном подпитии и громко делилась впечатлениями прожитого дня. В этой половине дома содержались барышни, а Елизавета Михайловна выполняла при них роль заботливой мамки.

Мимо ее рта не проплывала ни одна копейка.

У высокого крыльца отирается все тот же шкет – не то посыльный, не то соглядатай. Шкет коротко свистнул, и тотчас из темноты материализовались две фигуры. Во мраке они выглядели необыкновенно высокими, и казалось, что макушками подпирают крышу дома.

– Куда вы, бродяги? – спросил один из них, сверкнув упыриной улыбкой.

– К Елизавете Михайловне, – твердо ответил Макар.

– Хрящ, что ли? – спросил другой, и в голосе бродяги послышались уважительные нотки.

– Он самый, – жестко произнес Макар.

– Ждет тебя мадам Трегубова, – протянул бродяга и, посмотрев на Ваську Кота, добавил: – Что-то ты зачастил в наши края.

– Нужда имеется, братец, – просто отозвался Кот, узнавая в вурдалаке недавнего попрошайку. – Вижу, что я в тебе ошибался, Грош. При случае ты и придушить можешь.

– Это как дьявол надоумит, – честно сознался бродяга.

– Хорош лясы точить, почапали, – грубовато осадил бродягу Макар. – Нас дело дожидается.

– Строгий твой дружок, – уважительно произнес им в спину Грош. – Настоящего жигана с одного взгляда видно.

Неожиданно дверь отворилась, и на пороге предстала Елизавета Михайловна. Сурово посмотрев на гостей, она строго спросила:

– Уж не ко мне ли?

– К тебе, Лизавета Михална, – вышел из-за спины Хряща Васька Кот.

Мадам Трегубова лишь мазнула по нему взглядом и обратилась к Макару:

– Как звать?

Хрящ усмехнулся, но отвечал достойно:

– Хрящ я... Сурова ты, барышня. Я к тебе по делу явился, а ты мне допросы устраиваешь, словно на Лубянке.

– А что, приходилось на Лубянке бывать? – неожиданно спросила женщина.

Хрящ выдержал ее пытливый взгляд. А потом ответил с усмешкой:

– Всяко бывало... Сначала бы в дом пригласила, по сто граммов за знакомство бы выпили, а там, глядишь, и о деле бы потолковали. Все-таки не из соседнего переулка я к вам заявился, – укорил ее Макар.

– Проходи... гость любезный. Давайте вот сюда. – Она повела их в дальнюю комнату. – Здесь у меня поприличнее. – И когда Хрящ вошел, она с интересом всмотрелась в него. – Хм... Вот ты какой!

– Я знаю, что тебя здесь по имени-отчеству величают. Ты уж меня извини, я тебя по-простому звать буду... Не из графьев мы, так что обиды быть не должно. А вот это тебе мой презентик небольшой, – Хрящ вытащил из кармана колье из изумрудов.

– Ой, господи! – всплеснула женщина руками, показав нешуточный восторг. – Да оно тысяч на триста потянет.

– Дурочка ты! – ласково обронил Макар. – Ты сюда посмотри! Сюда! – показал он на замок. – Ну, что там увидела?

– Рисунок какой-то.

– У вас на Хитровке все такие простые? – искренне подивился Хрящ. – Герб это императорский. Это колье сама Екатерина Великая носила!

– Неужто?! – выдохнула потрясенная Елизавета Михайловна, снова всплеснув руками.

– Вот тебе и «неужто»! – передразнил жиган.

– Где же ты взял такую красоту? – Пальцы женщины трепетно перебирали прозрачные зеленоватые камешки. – Это надо же... когда-то сама царица носила, а теперь я буду. – Она беззастенчиво приладила колье к шее, покружившись перед зеркалом. – Откуда же такую красоту берут?

Макар невольно хмыкнул. Таких вопросов задавать не полагалось, за такое и голову оторвать можно. Придется списать на обыкновенное женское любопытство.

– У нас на Сенном базаре толкали, – весело произнес Хрящ. – Смотрю, мужик орехи продает. А я его возьми да спроси, у тебя случайно не будет какой-нибудь вещички, что императрица носила. Он тут же достает из кармана эти побрякушки и говорит: «Тебе такие камешки подойдут?» А я ему пятак медный впарил, на том и расстались.

Елизавета громко расхохоталась. Питерец ей нравился все больше.

– Ох, заливаешь!

– Соловей заливает, – поправил Хрящ, – а я чистую правду говорю.

– Веселый ты, однако.

– А у нас в Питере все такие.

Хрящ чувствовал себя раскованно. Снял драповое пальто, бережно повесил его в прихожей. Одет он был весьма прилично, даже с некоторым изыском. Ботинки, несмотря на слякоть, были начищенными едва ли не до зеркального блеска. На правой ладони выколот большой якорь. Моряк?.. А может быть, и нет. Такие татуировки в последнее время стали появляться и у жиганов. Во внешности гостя не было ничего настораживающего. Он вел себя так, как будто бы находился не в притоне, а в матросском кубрике.

Уверенно, не дожидаясь приглашения, устроился за столом, а рядом расположился Васька Кот. На фоне широкоплечего и колоритного Хряща Кот выглядел всего лишь бесцветной тенью.

– Чем угощать будешь, хозяюшка? – доброжелательно поинтересовался Хрящ. – А то без доброй выпивки и разговор-то не заладится.

– Первач! – торжественно выставила на стол огромную бутыль Елизавета Михайловна. – Ты не смотри, что он такой мутный, по мозгам так бьет, что забудешь, где сидел.

– У меня мозги не отобьет, – уверил ее Хрящ, – котелок проверенный. А ты не жадничай, лей до самых краев. Да вот еще что, мадам, ты бы колбаски порезала да сальца. Под хорошую выпивку и закусь должна быть соответствующей.

– Это верно! – засуетилась Трегубова, нарезая вареную колбасу огромными кусками.

– А ты бы, хозяюшка, присела. С такой дамой сало только слаще будет. А то бы на коленках устроилась, – ухватил Хрящ женщину за талию, – глядишь, помягче было бы!

– Да ну тебя, – отмахнулась майданщица. – Вы все, что ли, моряки, такие приставучие?

– А про море ты откуда знаешь? – удивился Макар, хватив первый стакан первача. Лицо его перекосила сладостная мука.

– У тебя на руке якорь выколот.

– Ах, это, – протянул Хрящ. – Вижу, что ты баба не только ядреная, но еще и глазастая. Верно, на флоте служил. Эх, давно это было, – в его голосе послышалась непонятная грусть, – но сейчас я жиган! Эх, растревожила ты мою моряцкую душу, хозяюшка. Давай плесни-ка мне еще одну чарочку, авось полегчает!

ЗА ЧАС ДО ТОГО...

В окно Костя Фомич увидел, как к дому подошли двое. Недолго переговорили с бродягами, вышедшими из тени, и уверенно направились к крыльцу. Одного из них жиган узнал сразу – Васька Кот, узкоплечий и вертлявый, способный просочиться в любой оконный проем. Другой был чуть пониже ростом, но заметно пошире в плечах. Каждый его шаг был основательным, будто бы он пробовал землю на крепость, ожидая, что в следующую секунду она способна завертеться волчком. Даже издали было видно, что его фигура источает нешуточную силу. В его движениях ощущалась неторопливая солидность, какая присутствует у людей, привыкших к уважению.

– Кажется, пришли, – отстранился от окна Фомич. – Ты вот что, Лизавета, прощупай их пока, а я за ними из другой комнаты понаблюдаю.

– Хорошо, – отозвалась мадам Трегубова и пошла открывать дверь.

С первого взгляда в облике Хряща не было ничего подозрительного – с виду крепкий жиган, каких на Хитровке наберется целый десяток. Такие люди в деле надежны и в ментовку не сдадут. И все же уверенность, с которой вел себя гость, заставляла насторожиться.

Рядом с гостиной имелась небольшая темнушка, очень напоминающая остальные. Единственное отличие заключалось в том, что в одной из стен – сразу напротив диванчика, куда обычно усаживали гостей, – было просверлено крохотное отверстие, искусно спрятанное между букетами высохших цветов.

Эту комнату мадам приспособила для людей, нуждавшихся в проверке, и частенько их отправляли отсюда прямиком на кладбище. Костя Фомич не однажды убеждался в том, что Елизавета Михайловна предусмотрительная особа. Она нередко отлучалась из гостиной, чтобы через потайную щель понаблюдать за малознакомыми и подозрительными людьми. Да, мадам Трегубова была непростой штучкой. О безграничных возможностях Елизаветы Михайловны слагали легенды. Практически на всех рынках Москвы она имела своих людей, которые были преданы ей, как цепные псы строгому хозяину. Елизавета Михайловна была необыкновенно богата, но никто не знал, где она прячет свои сокровища. Однажды Фомич, оставшись в одиночестве, попытался пошарить в ее комнатах и скоро убедился, что золота в них нет. Скорее всего, ее богатство находилось далеко от Хитровки, в какой-нибудь квартирке, предусмотрительно купленной рачительной хозяюшкой. Костя Фомич слышал о том, что у Елизаветы Михайловны был налажен канал за границу, и не исключено, что большая часть золотишка уже успела осесть в зарубежных сейфах.

Фомич осторожно пробрался к стене и через отверстие заглянул в комнату. Мадам Трегубова разместила гостей на диване, под яркой лампой с оранжевым абажуром. Макар Хрящ сидел развалясь, закинув правую руку на потертую спинку. Чувствовал он себя раскованно, если не сказать больше – по-хозяйски! А блудливые зрачки его то и дело зыркали по ногам Елизаветы Михайловны да по ее склоненной талии, когда она вынимала соления. Но самое неприятное заключалось в том, что Лиза благосклонно реагировала на заигрывание морячка.

Под ложечкой у Кости отвратительно заскребла ревность. Еще один повод, чтобы невзлюбить питерского гостя. У Фомича имелись на Елизавету определенные планы. Нельзя сказать, что мадам Трегубова была Василисой Прекрасной, но тело у нее вполне аппетитное и пребывает в большом достатке. С ней можно было встретить старость без особых хлопот, ведь не до трухлявой же древности выходить на большую дорогу с кистенем в руках! А Лизка бабенка понимающая, и шкалик поднесет, когда захочешь, и ублажит, как полагается.

Только после морячка лакомиться ею будет не в радость!

– Баба ты, конечно, справная, и смотреть на тебя одно удовольствие, а только мне, Лизонька, хотелось бы о делах поговорить, – рука Хряща легла на ее колено.

И вновь Фомич ощутил неприязнь к пришлому, да и Лизка хороша – не отдернулась, паскуда, а даже как будто бы всем телом потянулась к бедовому жигану.

– Ну-у, ручонки-то убери, – незло сказала она, будто бы опомнившись. – И с кем бы ты хотел переговорить?

– Для моего дела люди нужны серьезные.

– А я, стало быть, несерьезная? – обиделась Елизавета Михайловна.

– Ты баба что надо во всех отношениях, – похвалил Хрящ, выставив вверх большой палец, – только ведь дальше койки с тобой не ускачешь.

– И с кем же ты хочешь поговорить?

Губы Макара на секунду поджались, он словно размышлял, а стоит ли открываться, а потом заговорил, четко выделяя каждое слово:

– Мне бы хотелось перемолвиться с Кирьяном и Степаном.

– Ишь, куда взлетел! А ты думаешь, они просто так объявятся, лишь только потому, что приехал питерский жиган и намекает на крупное дело? Они не сидят сложа руки, не тот народ! – едва ли не с гордостью произнесла Елизавета Михайловна.

Макар призадумался.

– Может быть, тогда ты мне подскажешь, как на них выйти побыстрее?

– Короче этого пути, чем моя хаза, не существует, – с достоинством произнесла мадам Трегубова.

– Вот как!

– А вот так!.. Только через меня. Ты мне растолкуй, а я ему передам. А если Кирьян не захочет встречаться с тобой, так сам ты его никогда не найдешь. Надумал?..

– Озадачила ты меня, баба.

– Так что же у тебя к нему за дельце такое, если даже не хочешь обмолвиться о нем?

– Дело большое, сразу говорю. – Хрящ посмотрел на притихшего Кота и продолжил: – Нам двоим его не вытянуть, подмога нужна.

– А что же ты питерских не взял? До нас слухи дошли, что жиганов у тебя было немало.

Макар едва заметно улыбнулся:

– Гонят по-черному, Лизонька, мало сейчас на кого положиться можно. Чекисты нас в последний месяц пощипали изрядно. Многие малины пришлось погасить. А перед самым отъездом из Питера я сам чуть на одной блатхате не спалился. Ангел-хранитель уберег.

– Как так? – делано подивилась мадам Трегубова.

Макар Хрящ взял бутыль, налил в стопарик самогон и, ни на кого не глядя, выпил одним глотком. От ядреного самогона мгновенно свело лицо, и, чтобы вернуть ему первоначальный вид, требовался большой кусок сала, это Фомич знал по собственному опыту.

Макар так и поступил – короткими толстыми пальцами взял с тарелки значительный шматок сала и бережно отправил его в рот.

Аппетитно жрал, стервец, Фомич почувствовал, как его рот неудержимо наполняется слюной, в желудке заскребло от острого приступа голода.

– А вот так, – продолжил моряк после того, как проглотил сало. – Мы тут накануне налет неплохой совершили на одну фабрику. Два мешка ассигнаций надыбали, залегли на надежную хату. Только я вздремнул, как шкет прибегает и говорит, что во двор люди какие-то идут, на легавых похожи. И едва я на чердак поднялся, как они в дверь стали ломиться. Чем закончится эта катавасия, я дожидаться не стал – залез на крышу да спустился по лестнице в проходной двор. Больше на ту хату я не наведывался. А потом через своих жиганов узнал, что хозяин спалился, вот он меня, сучонок, и выдал, – заскрежетал зубами Хрящ. – Если его чекисты не прибьют, так я собственными руками придушу.

Ярость его была неподдельной. Фомич увидел, как сильные пальцы ухватили краешек стола, и если бы вместо скатерти в них оказалась чья-то шея, то позвонки бы хрустнули наверняка.

– А как же ты в Москве-то оказался? – продолжала допытываться Елизавета Михайловна.

– Как да как? – несколько раздраженно произнес Макар. – Тебе бы, бабонька, в уголовке служить, они любят всякие такие вопросики задавать. Что тебе ответить... Да не стал я более дожидаться, взял чемодан, уложил в него кое-какие вещички да с первым же поездом сюда приехал. А потом, тесновато мне в Питере стало, – положил он ладонь на грудь. – Душа размаха требует, вот потому я здесь.

Хрящ держался естественно. В голосе ни намека на фальшь. Так и должен был вести себя весовой жиган, оказавшийся в незнакомой обстановке. Речь достойная и понятная. Все-таки не милостыню пришел выпрашивать, а искать компаньонов на крупное дело.

Константин подумал, что он сам вел бы себя точно таким же образом.

– Значит, не хочешь говорить? – спросила Трегубова.

– Я бы сказал тебе, Лизонька, – вновь забасил Хрящ, – только к чему такой очаровательной дамочке перегружать головку подобными пустяками? Да и предназначены женщины совсем для иного, – взгляд жигана загорелся.

Елизавета Михайловна, взяв со стола пустые тарелки, встала. Прыткий Макар ловко подался вперед и потянул ее за руку, мадам, задорно пискнув, невольно опустилась на его колени.

Васька Кот заливисто прыснул.

– Да иди ты к дьяволу! – выругалась Трегубова. Поднявшись, поправила платье. – Фактуру попортишь. Прежде чем лапать, заплатить сначала нужно.

– А ты думаешь, мы нищими сюда пришли? – обиделся жиган и, сунув руку в карман, сыпанул на стол золотых червонцев. – Так сколько же ты стоишь, барышня?

Глаза хозяйки алчно вспыхнули.

– И много у тебя такого добра?

Жиган громко расхохотался, задрав подбородок к потолку. Отсмеявшись, спросил:

– И это ты называешь добром? Это девочкам на кренделя. А о добре я бы хотел поговорить с людьми серьезными. Так долго ты будешь меня мучить ожиданием? Я ведь парень фартовый и терять понапрасну время не привык, – неожиданно насупился он, собрал со стола монеты, небрежно бросил золотую россыпь в карман. Подумав, извлек один кругляш. Сунув монету в ладошку хозяйке, обронил коротко: – Это тебе за угощение, огурчики у тебя отменные, давно не едал таковых. Ну так что, Кот, – повернулся Макар Хрящ к приятелю, – пойдем, что ли, не находим мы здесь понимания.

– Постой, постой, – ухватила за рукав морячка мадам Трегубова. – Ты такой шустрый, а ведь так быстро дела-то не решаются. Покумекать надо обстоятельно, взвесить все. – Женщина взглянула на часы и неожиданно громко сказала: – Минут через десять человечек один должен подойти, вот он тебя с Кирьяном и свяжет.