Время Петра E-Book

Владислав Клевакин

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Новый исторический роман
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 520

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Дремучая, праведная Русь и новая, просвещенная Россия. Кто победит? Чья возьмет? Чье время пришло, а чье ушло? Предательство и трусость. Покаяние и мятеж. Петр и Софья.

Leseprobe

Владислав Клевакин Время Петра

© Владислав Клевакин, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Глава 1 Регентша

На Москве раздался глухой тревожный набат колоколов Успенского собора. Толпа, сгрудившаяся у красных кирпичных стен Кремлевских башен, сиротливо охала и крестилась.

– Царь умер! – пронес над ней ветер обрывки слов патриарха Иокима.

Меж ног толпы просунулась плешивая голова юродивого, не то со стоном, не то с яростным криком:

– Царь православный умер, а царевич Петр с еретиками латинскими дружбу водит. Латинские обычаи привечает. Антихрист он.

Стрелец, едва сдерживающий толпу, покосился на юродивого и загнутым носком кожаного сапога ударил его по изможденному, грязному лицу:

– Ты чего несешь, сучий сын. Царскую особу хаишь?

Юродивый завопил от боли и уткнулся головой в талый, с черными проплешинами апрельский снег. Из его головы, с небрежно торчащими клочьями волос, в грязную жижу тянулись тонкие струйки алой крови. Бабы тотчас протянули к служивому руки, стремясь ухватить его за уши, щеки и губы, словно лебеди-шипуны.

– Ты пошто святого человека изобидел, ирод? – злобно заорали мужики, обступившие стрельца.

– Креста на тебе нет, злодей! – понеслось со всех сторон из толпы.

Стрелец испуганно шарахнулся. Толпа наступала на него, стремясь ухватить руками, сгрести и, кинув себе под ноги, затоптать, как полудохлую амбарную мышь.

– Ну, назад все, псы! – к стрельцу тотчас на помощь подскочили еще несколько служивых. – Над царевичем потешаться посмели, смерды?

Стрельцы принялись оттеснять разномастную толпу к покатым избам Посадской Ямской слободы.

– Дави их, братцы, – разносилось тревожным криком средь стрелецкого строя.

Стрельцы выдавливали посадских людишек с площади своей широкой грудью и черенками бердышей. Из Спасской башни по мосту к Лобному месту спустился дородный боярин в соболиной шубе и бобровой шапке.

Развернув широкую грамоту, он обвел кривым взглядом площадь и прочел первую строку:

– «Государь наш, Федор Алексеич, почил волею Господа и нарек наследниками царства своего царевича Петра Лексеича, от матери его Натальи Нарышкиной, и царевича Ивана Лексеича, от матери его царевны Марии Милославской. На то будет воля царская и сие завещание».

Народ сиротливо охнул и замолчал.

Боярин сплюнул на снег кровавый сгусток и продолжил:

– А кто сие завещание не примет, тот волею Государей Московских будет обезглавлен. Соправителем же сих государей державы нашей, ввиду их малых лет, Господь дал в соизволение царевну нашу Софью Алексеевну Милославскую, то бишь сестру их. На том целуйте крест и идите с Богом!

Но взбудораженная толпа посадских людей уже не желала расходиться. В сторону строя стрельцов полетели проклятья и комья смерзшейся земли.

– Ироды! – вновь голосили бабы.

– Каина дети, – вторили им мужики в изношенных зипунах.

Народное волнение распалялось все больше и больше, и уже никто не обращал внимания на затихшее, окровавленное тело юродивого, лежащее на почерневшем от копоти снегу. У одноглазого мужичка с жидкой бородкой в заиндевевших от холода руках блеснуло каленое лезвие ножа. Он прильнул к рыжей толстой бабе в разноцветном платке и тут же отпрянул от нее, пытаясь скрыться в толпе.

– Убили. Убили, царица небесная, – заверещали бабы в толпе.

Одноглазого мужичка тут же поймали за рукав изодранного кафтана и, кинув на снег, принялись зверски топтать ногами. Стрельцы бросились к месту драки, пытаясь прорезать толпу и вытащить убийцу на площадь.

Дородный боярин развернулся к стрелецкому старшине и мерзко хмыкнул:

– Утихомирь тут всех. Я во дворец пойду, царево завещание исполнять. Вся Дума, почитай, в сборе, а я тут на мужицкие склоки смотрю.

Старшина кивнул:

– Будет сделано, боярин!

Он махнул кому-то рукой, и из ворот вышел еще один стрелецкий полк. Стрельцы в зеленых кафтанах с пищалями наперевес сделали первый шаг в сторону беснующейся толпы.

– С плеча снять! – зычно выкрикнул стрелецкий старшина. – Без команды с патроном заряжай!

Стрельцы вскинули ружья и высыпали в замок порох.

– Первый выстрел в воздух! – скомандовал длинноусый старшина.

– Первый выстрел в воздух, – эхом пронеслось по строю.

Толпа испуганно шарахнулась назад.

– Пли. Пли.

Глухой раскат выстрела десятков пищалей словно весенняя гроза пронесся над Лобным местом, сорвав с колокольни Ивана Великого десятки ворон и галок. Выстрел был настолько силен, что заставил испуганно вздрогнуть родовитых бояр в Думской палате, а придворный писарь невольно опрокинул чернильницу на лист царского указа в Посольском приказе. Толпа бросилась наутек, оставив в тающей весенней жиже юродивого и окровавленное тело одноглазого мужичка, что еще недавно так ловко орудовал в толпе острым ножом, срезая у посадского люда кошельки с пояса. Толпа быстро рассеялась.

Казацкий старшина довольно крякнул:

– Так-то лучше, а то гляди, чего чернь удумала, бунт учинять. Сенька?! – звонко выкрикнул он.

Перед старшиной тотчас возник один из стрельцов. На вид ему было примерно лет двадцать. Рыжий волнистый клок волос пробивался сквозь стрелецкую шапку, небрежно натянутую на голову.

Вытянувшись по стойке смирно насколько ему позволял его маленький рост, рыжий стрелец бодро выпалил:

– Слушаю, господин урядник.

Старшина покачал головой и плюнул на подтаявший апрельский снег.

– Убери этих двоих, – он указал на тела, лежащие на площади, и, отвернувшись, добавил: – И кровушку тут поскребите.

Повернувшись в сторону Ивана Великого, стрелецкий старшина истово перекрестился. Крики галок и ворон стихли, и на стены Кремля опустилась пелена холодного безмолвия.

– Ох, чует мое сердце, Сеня, немало еще здесь люду православного поляжет, – с досадой заметил старшина рядовому.

– На все Божья воля! – равнодушно заметил молодой стрелец. Он так же равнодушно пнул ногой тело мертвого юродивого и уставился куда-то вдаль.

– Ну, ты иди уже исполняй, – старшина ласково хлопнул стрельца по плечу. – А как выполнишь, доложи. Я пока в казармы наведаюсь.

Старшина развернулся и широким шагом зашагал в сторону ворот Кремля.

Толпа тем временем рассыпалась по узким улочкам многочисленных слободок Москвы. Стеленные кривыми деревянными досками тротуары, меж рядов посадских изб и каменных палатей бояр, не выдерживали такого количества бегущего народа, и люди падали в непролазную весеннюю грязь улиц.

В Думской палате было тихо. Бояре в высоких шапках и пестрых кафтанах с меховыми воротниками испуганно переглядывались между собой.

– Ну, чего же ждать нам теперь? – скривился боярин Василий Голицын.

– Так сейчас царевна Софья нам все и поведает, – усмехнулся думный дьяк Шакловитый. – Али ты куда спешишь, батюшка?

Голицын тяжело вздохнул:

– Куды мне теперь спешить-то, Федор Леонтич?

– Ну, так и потерпи немного, чай не пахоту сеять.

Голицын скосился на остальных бояр. В глазах Нарышкиных читался страх. Причина его была видна издалека. Место, на котором стоял трон московских государей, сейчас было пусто. Стоило ли ему думать об обезглавленной России?

Нет государя – нет и трона. Вместо него стояла маленькая резная табуретка, которую принес из покоев дворца кто-то из слуг.

– Не бывало ранее такого! – осторожно шептались меж собой бояре.

– Что удумали Милославские?

Князь Василий Голицын ликовал:

– Нарышкиным конец. Вернут имения и вотчины, отнятые прежним царем Федором Алексеевичем. Но патриарх Иоаким еще в силе и не отдаст Нарышкиных за спасибо живешь. Патриарха нужно переизбрать. А кандидаты-то есть?

Голицын скривил лицо. У входа в Думскую палату послышался шум.

Из дверей появился бирюч и грубым, но зычным голосом прокричал:

– Царевна Софья Алексеевна Романова, соправительница Государей Московских.

Софья прошла в Думу и присела на табурет, что стоял вместо трона. Расправив полы платья, она посмотрела на собравшихся в Думе бояр. Царевна сразу догадалась, о чем шепчутся эти дородные, обрюзгшие от изобилия придворных яств, тучные детины с посохами в руках и высокими меховыми шапками.

– Здраве будьте, князья-бояре! – спокойно произнесла царевна.

Бояре встали и поклонились:

– И ты будь здрава, матушка царевна.

– Знаю причину кручины вашей, – продолжила она и указала на сдвоенный трон московских государей, одиноко стоящий в стороне. – Отныне править буду сама! – твердо произнесла она. – А что трона нет, бояре, так государство наше вроде как в войне, в неустройстве своем. А коли так, то где ж вы видели, князья-бояре, чтобы царь с собой на войну трон брал. На табурете сидит, по-походному. А будет устройство в державе нашей – и трон будет, – Софья улыбнулась. – Верно, Федор Леонтич? – царевна пристально и с прищуром посмотрела на Шакловитого. Было в ее взгляде нечто такое, отчего по спине думного дьяка пробежали не то кошки, не то тараканы.

– Все верно, матушка, – согласно закивал Шакловитый.

– Принцесса Софья весьма остроумна, – подметил иноземный посол шепотом. – Ловко она поставила на место этих зазнавшихся снобов бояр.

– Но ведь царевичи пока на троне, – оборвал его посланник английского короля.

– Сейчас узнаем, милорд, – усмехнулся немецкий посол. – Во всяком случае, наши задачи в Московии не меняются, кто бы из сих особ сей трон ни занял. Однако!

– Однако будет весьма прелюбопытно, – посланник английской короны лукаво ухмыльнулся.

Софья вновь взяла слово:

– Хочу объявить вам волю свою!

Бояре тут же насторожились, и вокруг воцарилась тишина. Все с нетерпением ожидали решение Софьи.

– Федор Леонтич, неси указ!

Царевна подняла руку. Думный дьяк Шакловитый, шаркая по ковру каблуками сафьяновых сапог, устремился к царевне со свитком в руках.

– Сама зачту, – пояснила царевна, протягивая ладонь к свитку указа.

Шакловитый спрятался за ее фигуру.

– С соизволения Господа нашего, беру в руки свои управление державой нашей единоначально. Регентом и помощником в сем деле будет назначен наш первый человек, князь Василий Василич Голицын.

Дума охнула. Бояре нервно заерзали на скамье. У многих из них были с Голицыным споры и тяжбы.

– В продолжение… – царица обвела Думу тяжелым взглядом. Хотя по ее голосу было видно, что ей и самой сейчас стало тяжело. – В продолжение, царевич Петр Алексеевич с матерью своей, бывшей царицей Натальей Нарышкиной, удаляется со двора в село Преображенское, для их же здравия и безопасности.

Софья свернула свиток.

Патриарх Иоаким в углу от наглости такой заскрипел зубами. Но стрельцы были грозной силой. Игнорировать их требования – значит обречь себя на постриг и ссылку в дальнюю обитель. Патриарх скривился и промолчал.

– Федор Леонтич, – произнесла царевна, – выйди на крыльцо, скажи стрелецким полкам, что воля их исполнена.

Шакловитый засеменил к выходу. Он чуть было не споткнулся о порог, но вовремя поддернул полы кафтана, отороченные соболем, и выскочил на каменное крыльцо.

Во дворе у Думской палаты собралось более двух тысяч царских стрельцов. Лица стрельцов были напряжены. Они ждали этого момента, потому и собрались на царском дворе. Сабли и пищали в их руках находились не для смотра или парада. Стрельцы пришли изъявить свою волю и надеялись услышать ответ власти на свои теребования. Шакловитый поморщился. Он еще помнил, какой грозной силой могут быть эти воины в красных кафтанах с пищалями наперевес.

– Стрельцы! – громко закричал Шакловитый.

Толпа стихла, открыв рты.

– В честь своего воцарения царевна Софья Алексеевна жалует каждому из вас по десяти рублев денег. Жалует вас званием придворной стражи. Ну и харчи, соответственно.

Стрельцы одобрительно гудели. Из их строя вырвался низкорослый толстяк и заорал:

– Слава царевне! Слава!

Стрельцы вздернули руки с оружием вверх:

– Слава царевне Софье!

Бояре в Думе испуганно съежились. Царевна пришла к власти на стрелецких штыках. Что она еще может удумать? Софья улыбнулась. Этот крик был ей милее всего сердцу.

А с опальным царевичем Петром и Нарышкиными будет время решить. Сейчас главное упрочить свое регентство над государством. Слабоумный братец Иван Алексеевич преградой не будет, он все же Милославский. А раз так, то и опираться она может на всех Милославских. Ну и что, что баба, зато своя. А Нарышкиным быстро бороды повыдергивают.

Царевна вышла из Думы, оставив бояр наедине со своими мыслями и страхами. Сейчас все складывалось как нельзя лучше. Думный боярин Артамон Матвеев и князь Михаил Долгорукий были мертвы. Нарышкины уже скорее мертвы, чем живы. Царевич Петр уедет в село Преображенское. Теперь ничего не мешает устроить личную жизнь. Царевна вспомнила, как еще в девичестве при царствовании своего брата Федора Алексеевича они с сестрами тайком бегали смотреть театральные представления. Как это было загадочно и в то же время волшебно. И только маленькое оконце в стене отделяло ее от этих сильных и красивых шутов, балагуров и актеров. Этих античных героев, что спасали красивых женщин от лап чудовищ. Эта жуткая медуза Горгона и Одиссей. Герой Геракл, сын Зевса и простой смертной женщины. Это пугало и очаровывало одновременно. Но теперь все в прошлом. Она царица этой огромной державы, а детские страхи остались позади. Ей больше не нужно ходить в одиночестве под каменными сводами Коломенского дворца, выглядывать в окна и с замиранием сердца рассуждать, что где-то там есть другая жизнь.

Другая судьба, совершенно не похожая на жизнь ее сестриц, запертых в полутемных комнатах дворца, где единственными подружками были служанки. Она еще молода и красива, стало быть, быстро найдет свое место в истории. Софья улыбнулась сама себе в зеркальце и спокойно положила его на столик.

– Царевна, – раздался тихий голос из приоткрытой двери. Она узнала его. Милый сердцу друг. Теперь она может не опасаться перетолков посадской толпы. Князь Василий Василич достойный претендент на руку и сердце русской царевны. Не государь, но разве кто из латинских государей достоин ее руки? Нищие, презренные и малоземельные холопы. Ее держава могла вместить десятки таких государств.

– Проходи, князь, – тихо произнесла она.

Голицын вошел в покои царевны и, склонившись у ног величественной Софьи, робко поцеловал ее руку.

– Исполнены ли мои указы, князь? – спросила она.

– Ваше величество! – с восторгом произнес Голицын. – Все выполнено. Царевич Петр и его мать Наталья Нарышкина в Преображенском. Я оставил несколько своих людей с наблюдением.

Софья кивнула.

– Устал ли ты, Василь Василич? – нежно, с придыханием спросила она.

– Разве можно устать на службе у Ее величества, – отозвался Голицын, с нежностью и нескрываемой страстью расцеловывая руки Софьи.

– Ну, пока еще рано называть меня величеством, князь.

– Ничего не рано, моя царственная принцесса. – Голицын рванулся вперед и обнял царевну.

Софья была обескуражена его напором, но сдалась. Она лишь прошептала:

– Князь, еще не все закончено.

Но его уже было не остановить.

Утро пришло в Москву ярким апрельским солнцем. Уже не слышно во дворе боя барабанов шального Петруши. Не слышно и криков полоумного братца Ивана. Она словно попала в другой мир. Где все ее, и даже эти косматые облака, нависшие над маковками Ивана Великого.

Ее города, ее слободки и монастыри, больше не нужно прятаться, скрывая лицо под тяжелым балдахином, как ее сестрицам. Она – полновластная царевна.

Софья умылась и дала знак служанкам:

– Собирайтесь, едем к молебну в Троице-Сергиеву лавру.

Служанки забегали по покоям, доставая из сундуков наряды царевны.

На пороге появился дьяк Шакловитый:

– Далече ли, матушка, собралась?

– В Троицу, боярин, – бросила Софья. – Хочу помолиться в избавление от грехов.

Шакловитый усмехнулся:

– Так много ли их, матушка, так, с наперсточек.

– С наперсточек, но мои! – резко отрезала царевна.

Карета с царевной покатила по талому снегу. Шакловитый перекрестился:

– Ну, дай-то Бог.

Глава 2 Посадская слобода

За широким столом из грубо тесанных досок сидело пятеро собеседников. На столе стояла глиняная миска, наполненая квашеной капустой с клюквой. Одноглазый косматый мужик в рваном кафтане разливал штоф водки по грязным стаканам. Он опрокинул стакан в горло, тяжело крякнул и поднял кверху палец:

– Раскол – это вам не просто борьба веры нашей, а устремление души христианской супротив еретиков.

Хозяин трактира беспомощно развел руками:

– Кто их знает, как этих раскольников от порядочных людей отличить?

Одноглазый мужик назвался Сапыгой.

– Я давно по Руси скитаюсь, – продолжил Сапыга. – И верно говорю вам, что придет Спаситель и всех слуг анти-христовых покарает.

Зеваки, собравшиеся вокруг него, раскрыли рты от изумления.

– Чего же не покарал до сих пор? – возразил ему молоденький, словно не оперившийся щегол, паренек. – Сколь ждать-то еще?

Мужик по имени Гаврила, будучи старшим по возрасту среди собеседников, отвесил молодому парню подзатыльник:

– Наливай, пей да слушай, чего святые люди говорят.

Парень схватился за горлышко бутылки.

– Поставь на место, – удержал его рукой сидящий справа мужик. – Грешно горькую пить, – добавил он.

– А коли грешно, зачем наливаете тогда, – обиженно фыркнул парень. – И чего тогда этот проповедник пьет, – парень, словно дикий зверек, зыркнул на Сапыгу своими черными глазищами.

– Так я и не праведник вовсе, – в ответ посмотрел на него Сапыга. – Далеко мне до учителей наших. А про горькую это верно сказано, грех, но апостолы наши тоже не сразу праведниками стали. Через великие муки прошли. И взошли в Божье Царствие на кораблях огненных.

– Что-то я не пойму, мужик, – буркнул парень. – Попы никонианские про Царствие Божье вещают, и ты туда же. И какое из них самое праведное?

Сапыга замолчал и склонился к тарелке.

– А по мне, так царствие это для всех одно, – продолжил парень. – Ранее двумя перстами крестились, сейчас тремя. Что изменилось-то на небесах? Али Богородица другая стала?

Мужик, сидящий сбоку от парня, отвесил ему новый, не менее звонкий и болезненный подзатыльник:

– Больно умен, как поглядим. Сказано же: раскол!

Парень тихо нагнулся под стол и вынул из складок сапога нож. Резкий удар острым лезвием опрокинул мужика на пол. Молодчик соскочил со скамейки и, испуганно озираясь, закричал:

– Ну что, бражники, кто смелый, подходи!

Сапыга медленно вышел из-за стола:

– Слышишь, паря, не глупи! Мы тебя впервые видим, за стол пригласили по христианскому доброму обычаю, а ты аки зверь с ножом кидаешься.

– А какого он лешего дерется? – паренек ткнул пальцеми на стонущего от боли мужика.

– А я погляжу, гордый ты, не в пример остальным.

– Какой есть! – юноша обтер нож с деревянной рукоятью о скатерть и засунул обратно в сапог.

За дверями послышался шум. В трактир влетел какой-то мужик с истошным криком:

– Стрельцы идут.

Половой испуганно перекрестился и полез под стол.

В трактир вломились стрельцы и загородили выход из трактира со словами:

– Кто вы такие, откуда будете?

Молодой парень стал потихоньку пятиться к печи.

Мужик, которого только что порезали, перестал стонать и только тихо сопел. Стрельцы подошли к нему и открыли рану.

– Совсем плох! – произнес один из них. – До утра не дотянет.

– Кто его так?

Мужики в трактире расступились, образовав проход к печи, у которой сидел паренек, обхватив голову окровавленными руками.

– Взять его! – крикнул стрелецкий старшина. – На дознание. А вы кто такие, откуда будете, зачем прибыли? – он сгреб огромной ручищей со стола остатки трапезы, оставив только штоф.

Налив в стакан водку, он залпом опрокинул его. Затем стрелецкий старшина достал из сумки лист бумаги и перо, прокашлявшись, произнес:

– Подходи по одному и сказывайте. Только не врите мне, иначе шкуру спущу.

Парня скрутили, для острастки врезали пару раз по зубам, чтобы не вырывался, и вывели из трактира. У дверей уже стояли сани, запряженные гнедой кобылой. Грива кобылы была нечесана и не ухожена, так как взяли ее в соседнем дворе, как и сани.

Сам возок был устлан небольшим слоем соломы, на котором сидел еще один стрелец. Юношу небрежно кинули на возок. Уткнувшись в ароматное сено, он тихо застонал.

– Куды его? – спросил стрелец, взявшись за вожжи.

– Вези в Разбойный приказ, там разберутся, и грамоту им передай, – старшина протянул руку с разорванной по краям бумагой. – Скажи, Емельян Федотыч после допроса подойдет.

Стрелец на санях кивнул головой и дернул вожжи, слегка хлестув лошадь по крупу, и отдал команду к движению.

Сани покатили вдоль улицы. Из окон то и дело выглядывали лица любопытных посадских и тут же прятались.

Емельян Федотыч, стрелецкий старшина, редко ходил в патрули по московским слободкам, но чтобы не наесть брюхо и не потерять хватку, иногда все же срывался со своего обитого войлоком и бархатом табурета и выходил в патруль с низшими чинами. По своему разумению он и считал это настоящей службой престолу. Сейчас он сидел за деревянным столом в трактире, пытаясь разобраться в причинах этого непонятного ему преступления.

Березовые поленья в печи весело потрескивали, отдавая кирпичам свое тепло, что разносилось по трактиру. Это делало трактир весьма уютным заведением, где приятно было бы посидеть в тихий вечерок. Государева служба превыше трактирного уюта, стало быть, нужно вести дознание по всем правилам. Басаргин крякнул и уставился на печь.

«Что не поделили эти бродяги в рваных зипунах?» – терзали его мысли. Рядом с ним стоял одноглазый мужик, который, со слов трактирщика, являлся причиной ссоры. Он пододвинул к себе склянку с чернилами и обмакнул перо.

– Значит, Сапыга, говоришь, кличут, – прохрипел он, поднимая тяжелый взгляд на одноглазого мужика.

– Иван, сын Сапыгина, ваше благородие, – миролюбиво ответил мужик.

– Стало быть, так и запишем, – проговорил старшина. – Сапыгин Иван. Холоп али посадский?

– Мирянин я, – закивал головой мужик.

– Знамо нам, какой ты мирянин, – оборвал его старшина. – Али свободный, али беглый. Лоб покажи, – приказал Ивану старшина.

Мужик поднял челку грязных волос, обнажив грязную кожу.

– Клейма нет, – рассматривая задержанного, удивленно произнес Емельян Федотыч. – Руки тоже показывай, – приказал старшина, заставляя мужика закатать рваный рукав.

Мужик нехотя задрал драный рукав. Сквозь грязь на коже проступали пухлые нити вен.

– Тоже чисто, – с разочарованием заметил старшина.

– Может, и вправду мирянин, ваше благородие? – заступился один из стрельцов у двери.

– Разберемся, – херкнул старшина. – А что же ты, Сапыгин Иван, смертоубийство учинил? Не сам, конечно, но причиной явился, так?

Одноглазый мужик помял руки.

– Мы о вере, батюшка, спорили. Парень-то бешеный оказался и с ножом кинулся.

– Не то сказал что-то? – недовольно переспросил старшина.

– Так вся Русь нынче не так говорит, не так крестится, – кивнул Сапыга.

– Понятно, раскольник, значит, – старшина поморщился. – Ваши все в леса сбегли да в дальние скиты, ты чего тут оказался. Гляди, чего удумал, народ в столице бесовскими речами смущать.

– Да не раскольник я вовсе, батюшка, – начал виновато оправдываться Сапыга. – И знамение крестное тремя перстами кладу.

– Врешь, бесов сын, – довольно усмехнулся старшина. – А ну, перекрестись.

Емельяна Басаргина так и подмывала мысль, что раскольник врет и против своей совести и веры не пойдет. Тут он его и зацепит. Зацепит, словно окуня на железный крюк, и все встанет на свои места.

Кабатчик аккуратно снял с киота полотенце, прикрывавшее иконы. Сапыга, еле волоча ноги, обутые в лапти, подошел к киоту и трижды наложил крестное знамение тремя перстами.

– Ничего не понимаю, – пробурчал старшина. – Ежели ты никонианский обряд почитаешь, почему свара-то случилась?

– Так и говорю тебе, батюшка, бешеный он, – Сапыга недоуменно пожал плечами.

– Ну, хорошо, – Емельян Федотыч засунул перо обратно в склянку с чернилами и еще раз пристально окинул взглядом Сапыгу.

На душе у одноглазого мужика похолодело: так смотрят кремлевские подземелья на того, кто попадает в их жадное брюхо. Смотрят холодным лучиком солнца сквозь темные решетчатые окна да поворотными крестами, что выворачивают кости попавшим на них несчастным мирянам и раскольникам. Он знал этот взгляд, но сумел справиться с собой.

– Следующего давай, – зычным голосом приказал старшина.

Сапыгу оттолкнули к печи. К столу подвели другого мужика. Допрос продолжался, каждому присутствующему пришлось держать ответ перед стрелецким старшиной. Наконец Емельян Федотыч громко крякнул и встал из-за стола.

– Тимошка, – прошептал он в ухо караульному. – Будь внимательным, с одноглазого беса глаз не спускай, что говорит, куда ходит, с кем разговаривает, враз все докладывай. Нечисто тут.

Тимошка кивнул головой и исчез за дверью.

– Ребята, гоните их с трактира, – приказным тоном рыкнул Емельян Федотыч.

Караульные стрельцы вывели мирян во двор и затворили дверь.

– Карп, – кликнул старшина.

Из боковой двери появился трактирщик. Он сделал поклон и устремил взгляд на старшину в ожидании распоряжений. Старшина окинул взором трактирщика Карпа. Трактищик был худ и крив, как сосенка на косогоре. Одет он был тоже бедно, но чисто. Сразу было видно, что за ним следят женские руки. Вовремя штопают и стирают.

Услужливость трактирщика очень забавляла Басаргина.

– Какой же ты услужливый, Карп, – рассмеялся старшина. – Не горькую пить остались. За одноглазым смотри. Как вновь появится, тут же в приказ доложишь. Я пока до приказа прогуляюсь, – оповестил он караульных. – Без меня на пост ступайте и не мешкайте, знаю я вас.

Емельян Федотыч важно встал, оправил кафтан и поправил саблю.

Москва ликовала. В честь воцарения Софьи Алексеевны на берегу реки Неглинной соорудили импровизированный деревянный амфитеатр для кулачных боев и медвежьих схваток. Народ облепил деревянные перильца цирка, наблюдая за тем, как два бурых медведя дерутся между собой. Вокруг бродили лоточники с пирогами и питьем.

«Квас, сбитень, пироги горячие, пряники медовые!» – разносились по округе зычные голоса. На одной из трибун сидели два важных человека. Один из них был одет в щегольский кафтан, отороченный по воротнику и рукавам собольими шкурками, что выдавало в нем особу важную. Возможно, даже приближенную ко двору московских государей. Другой же являлся образчиком дремучей старости русских боярских родов.

– Где царевна Софья? – с неподдельным интересом обратился Иван Савватеевич Широковатый к сидящему рядом князю Голицыну.

– На богомолье в Троице-Сергиеву лавру уехала второго дня, – тяжело вздохнул князь.

– Уж лучше бы ей в столице, подле престола быть, – покачал головой боярин Широковатый.

– А ты что, Иван Савватеевич, не иначе как измену какую учуял?

– Смотри, смотри, скоро ему конец, – Широковатый резко, насколько могло позволить ему его пышное тело, вскочил со стула, наблюдая за поведением раненого животного.

Медведь в белом ошейнике упал на траву, поднял переднюю лапу вверх и издал протяжный рык.

– Да ты не криви душой-то, боярин. Коли знаешь чего, так скажи, а матушка Софья в долгу не останется. Али секрет какой? – лукаво произнес Голицын.

– Так ты и сам знаешь, князь, – нехотя отозвался Широковатый.

– Знаю, да не все. К каждому боярину да дворянину шпиона не приставишь. Да и в верности стрелецких полков сомневаюсь я.

– Хочешь, сомневайся, хочешь, сам проверь, Василь Василич, а дело все-таки нешуточное.

Иван Савватеевич слегка пригнулся и поднес согнутую ладонь ко рту. Князь Голицын сразу понял, что от него хочет этот жирный дородный детина из посольского приказа, и тут же приблизился, чтобы лучше расслышать боярина Широковатого.

– Скажу, что сам слышал, – шепотом произнес боярин. – Петрушу-то, с матерью его царицей, Софья в Преображенское отправила. Да только готовят верхние бояре супротив государыни провокацию.

– Это кто же такие, слышал имена? – буркнул Голицын.

Иван Савватеевич отрицательно качнул головой и поморщился:

– А ты сам, Василь Василич, и разузнай. В этом деле я тебе не советчик.

Широковатый достал из кафтана гребень и расчесал бороду.

– Царице нашей, Софье Алексеевне, я завсегда друг, она наши обычаи русские чтит и вольности боярские да княжеские привечает.

– Уж и на том спасибо, боярин, – с почтением откланялся Голицын.

Недоумение и обида застыли на лице боярина Широковатого:

– Не юродствуй, князь, не время, правду говорю.

Медведи тем временем закончили схватку. У одного из них было разорвано ухо, он отчаянно ревел, пробуждая в зрителях животную ярость.

– Совсем обезумели мужики, – презрительно бросил боярин Широковатый. – Озверели холопы. Укажи на кого, вмиг разорвут.

Он брезгливо поморщился и поправил широкий пояс на свисавшем брюхе.

– Я, пожалуй, останусь, – медленно выговорил князь Голицын. – Есть над чем подумать, боярин.

Голицын развернулся лицом к арене, ожидая следующей части представления.

– А ты ступай, Иван Савватеевич, – ответил он, не оборачиваясь.

Боярин Широковатый язвительно ухмыльнулся и направился к выходу. Свое дело он сделал. Время покажет, насколько велика благодарность царевны: али плаха, али поместье новое.

«Надо зайти в Казначейский приказ! – размышлял он по дороге. – Проверить сплетню одну, а может, и чистой правдой окажется. Наперед не угадаешь».

Дверь приказа была обита новым тульским железом. В толстые дубовые доски врезали массивную голову вепря, продев меж клыков кованое кольцо. В горнице приказа пахло медом и топленой печью. Дьяки суетились за своими столами, раскатывая по доске пожелтевшие свитки царских указов. Сам хозяин заведения сидел за широким дубовым столом, уставленным различными склянками с чернилами, холщевыми мешочками с травами. Заметив боярина Широковатого, он приподнялся для приветствия, и тяжело осел обратно на свой стул.

Кивнув боярину толстым подбородком, он ухватился за одну из железных кружек и громко крикнул:

– Федька, подай кипяченую воду.

Ловкий слуга, обхватив полотенцем горячую рукоять, подскочил к Капризову и налил в кружку кипяток.

– Проходи, боярин, – Капризов ногой подтянул к столу еще один стул. – С чем пожаловал? – с прищуром спросил хозяин.

– Давеча слышал, что ты поместному дворянину Суконцеву займ в пять тысяч рублев дал. А расписочку взял?

Капризов усмехнулся:

– И дал, и взял, как же без расписочки? Деньги-то казенные.

Иван Савватеевич огляделся, словно боялся, что их разговор могут подслушать.

– А на какие цели ссудил?

Капризов сделал мелкий глоток из кружки и поставил ее на стол.

– Я про то у Суконцева не справлялся.

Боярин Широковатый разочарованно покачал головой:

– Вот и беда-то наша вся, Терентий Иванович, что не знаем, где голова спать ляжет.

Капризов недовольно поморщился:

– Это ты к чему, боярин?

Боярин безразлично махнул рукой:

– А ни к чему. Заявителя-то хоть знаешь?

– Знаю, – уверенно ответил Капризов. – Только не пойму я твой интерес в этом деле.

Иван Савватеевич сразу понял, что допустил некую оплошность, так нагло придя в Казенный приказ и пытаясь выведать финансовую бумагу. Но игра стоила свеч.

– Так нет интереса никакого, Терентий Иванович, любопытно просто, – произнес Иван Савватеевич, пытаясь изобразить полное равнодушие к данному предмету разговора.

С села Преображенского смерды сказали: видели, мол, у царевича Петра бравого дворянина с мешком денег, а дворянином тем оказался сосед царевича по имению. То, что Суконцев взял деньги в приказе, Иван Савватеевич не знал, сказал, что первым в голову пришло. Капризов, в свою очередь, мог все отрицать, и доказать обратное было бы совершенно невозможно. Но исходя из того, что он не скрывал выдачу ссуды, значит, деньги выдали официально.

Осталось только дождаться возвращения царевны с богомолья и через Голицына узнать, не давала ли матушка добро на ссуду. Конечно, у Петруши и царицы Натальи Кирилловны при дворе есть жалованье. Но уж слишком большая сумма. На эти деньги можно было нанять целый стрелецкий полк или собрать ополчение числом двух полных полков.

Ясно одно, деньги для чего-то нужны, и явно не для ярмарки. Преображенское что, глушь да дыра.

Иван Савватеевич почесал бороду и встал:

– Засиделся я у тебя.

Капризов, довольный, что его оставят в покое с расспросами, согласился и, улыбнувшись, произнес:

– Хоть чаю с душистой липой и медком попей с дороги. А то все о делах да о делах.

Боярин Широковатый немного смутился неожиданному предложению и, подтянув руку к груди, произнес:

– Пойду я. Засиделся.

Капризову пришелся по душе отказ боярина, и он, облегченно выдохнув, погрузился в работу.

– Ну, ежели чего понадобится, забегай, гостям всегда рады.

Боярин, охая и кряхтя, поднялся с табурета и направился к двери. Не выходя за порог, он обернулся и перекрестился, глядя на киот. Капризов молча сопроводил его действия пронзительным взглядом.

Иван Савватеевич по своей натуре был жадный и расчетливый человек. Ему очень хотелось стать для царевны вроде названного отца, получать с ее рук поместья и должности, а звание обычного думного боярина его не устраивало. Но получить Софьино благоволение было делом весьма сложным. Для этого нужно особо отличиться, например, раскрыть заговор.

Нарышкины не сдадутся никогда, и вряд ли они, сидя в Преображенском, умилительно смотрят на провинциальную деревенскую пастораль. Произнеся это почти вслух, боярин брезгливо сплюнул на землю и сам себя выругал за это мерзкое иноземное слово.

А заговор зрел. Он точно был в этом уверен. Заговор – это как нарыв: он тихо зреет, пока не прорвет и не зальет все тело гноем. А гной – это Петруша и его увлечение иноземными вещицами. Ну, все Нарышкины одинаковы.

– А, почитай все, – махнул рукой Иван Савватеевич, глядя на боярские хоромы боярина Калугина.

За посадским двором подьячего Разбойного приказа Гнуси мелькнула отороченная собольим мехом шапка стрелецкого старшины. Иван Савватеевич слегка прищурился, пытаясь рассмотреть, какая особа захаживает к подьячему. Шапка мелькнула над забором, сколоченным из крепких сосновых досок, затем пропала и вновь появилась, но уже в конце улицы.

«Ловко шагает, и не поспеть за ним. А дело весьма любопытное. И мне бы поспешать надо», – подумал про себя боярин и крепче подтянул пояс, чтобы брюхо не сильно отвисало, и устремился вслед за мелькавшей среди дворов шапкой. Пару раз он оступился, чуть не слетев с мостков в грязную апрельскую жижу посадских слободок.

«Бегаю, аки холоп», – подумал Иван Савватеевич.

Но желание быть в курсе всех событий в жизни столицы и извлекать из этого выгоду заставляло дородного боярина быстрее переставлять толстые ноги, обутые в серые сафьяновые сапоги. Стрелецкий старшина, в свою очередь, никуда не торопился, отмеряя свой путь широким и твердым шагом, к какому его приучила походная жизнь. Но хитрец Широковатый быстро придумал выход из сложившейся ситуации. Он резко свернул на одной из маленьких улиц, зная, что срежет путь и столкнется со старшиной лицом к лицу.

В щели меж досок заборов кидались дворовые свирепые псы, учуяв чужака на своей территории. Они просовывали зубастые пасти в проемы заборов и щелкали клыками, заливаясь от собственной ярости. Иван Савватеевич, как и предполагал, вышел на широкую улицу, и столкнулся нос к носу со старшиной Разбойного приказа Емельяном Федотычем, спешащим в сам приказ, чтобы с пристрастием допросить парня, что накануне зарезал в трактире не то раскольника, не то обычного мирянина. Кто именно был зарезанный, он сейчас и спешил узнать.

Но на его пути встал боярин Широковатый.

– Здорово, старшина, – прокряхтел боярин, пытаясь отдышаться от долгой ходьбы.

– И ты будь здрав, боярин.

– Куда так торопишься? – усмехнулся Широковатый.

Емельян Федотович поправил форменный кафтан, подтянул ремень с саблей и лукаво посмотрел на боярина:

– Так и не тороплюсь, поспешаю.

– Случилось чего? – осведомился Иван Савватеевич.

Во дворах, услышав разговор двух людей, еще сильнее забрехали псы.

Посадские, сгорая от любопытства, с осторожностью выглядывали из-за заборов, словно пытались разобрать, о чем говорят эти достопочтенные люди.

– Людно тут, пойдем, – старшина подхватил неловкого боярина за локоть.

Они миновали слободку и вышли к стенам Кремля.

– Дело тут такое. На днях один бравый малый зарезал мирянина или раскольника, черт его знает, кто он.

– Поймали убивцу-то? – с интересом спросил Иван Савватеевич.

Старшина кивнул:

– Поймали и в приказ отправили. Да и пес с ним, убивцем этим.

– Ну?! – Широковатый сделал задумчивое лицо, словно он сам расследовал это дело.

– Меня больше приятели убиенного занимают. Врут, что не раскольники. А спор-то у них за обряды шел.

Иван Савватеевич усмехнулся и покосился на старшину:

– Нашел же, кому верить, смердам. Надо было всех в приказ доставить на дознание. Матушка ведь как говорит, ежели раскольник, то от ереси своей не откажется, если настоящий. Тогда и прощение ему только через покаяние и раскаяние. Иначе в сруб его, как еретика.

Старшина задумался:

– А если он крестится тремя перстами?

Иван Савватеевич задумался:

– Ну, коли так, то и не раскольник он вовсе, а глупец, плетями учить надо да на каменоломни высылать.

– И то верно. Но дознаться хочу, – задумчиво произнес старшина.

– Окажешь честь присутствовать при допросе, Иван Савватеевич? – старшина протянул руку вперед, указывая боярину путь.

Широковатый вздохнул:

– Веди, так и быть, допросим убивцу.

В Разбойном приказе было тихо. Подьячие трудились над бумагами, раскладывая листы с доносами по степени тяжести возможного наказания. Сенька подьячий с острым носом и впалыми щеками, увидев на пороге стрелецкого старшину со знатным боярином Широковатым, достал со стола бумагу и ключи.

– В подвале он, – пояснил Сенька.

– Не убили хоть? – поинтересовался старшина.

Сенька отрицательно мотнул головой:

– Эту седмицу Демьян внизу командует, он не зверствует.

– Вовремя успели, Иван Савватеевич, – осмелился дерзнуть Сенька.

В ответ боярин Широковатый усмехнулся и продолжил расспрос:

– Часто не успеваете?

Сенька скривился и попытался оправдаться:

– Да почитай всегда, когда на смене в пыточной камере Никодим Ноздреватый, не человек, а демон.

Боярин злобно ухмыльнулся:

– Вашего Ноздреватого самого бы в цепи и в подвал. Топорно работаете. Люди издыхают прежде, чем расскажут.

– Так тут и не монастырская келья, а Разбойный приказ, – заступился за подьячего старшина. – Ну, веди! – скомандовал он.

Сенька отворил в стене маленькую деревянную дверцу. Полумрак подвалов Разбойного приказа оставил неизгладимое впечатление на боярина Широковатого. Они шли по глухим коридорам, освещаемым только светом факелов. Где-то в стороне лязгали железные запоры и цепи, и эхо доносило крики умирающих заключенных.

– Тяжко тут у вас, – произнес вполголоса боярин.

Старшина перекрестился:

– Не дай Бог, постояльцем сюда определят.

– Коли совесть перед государыней чиста, то бояться нечего, – добавил в ответ боярин.

Старшина остановился и, посмотрев в глаза боярину Широковатому, спросил:

– А перед государями?

Иван Савватеевич растерянно поморщился:

– Господь рассудит.

Парень, которого доставили стрельцы с трактира за смертоубийство, лежал на соломенной подстилке, одной рукой пристегнутый к решетке кованой цепью. На лице темнели следы от кровоподтеков. Одна бровь была рассечена, но кровь на ней уже высохла.

– Ай-ай-ай, – покачал головой Иван Савватеевич. – Чего лупили-то так? – спросил он у Сеньки, что стоял рядом, бряцая связкой ключей на большом кольце. – На кой вам дознание-то понадобилось?

– Полагается, – ответил Сенька, глупо улыбаясь.

– Так он же признался во всем, – вмешался в разговор старшина.

– Под протокол надобно, – пояснил свою позицию подьячий.

– Ну, надо так надо, – с сомнением произнес боярин. – Отцепи его, – распорядился он. – Мы наверху подождем, разговор имеется.

Парня умыли холодной водой и сняли кандалы. Он брел босой по холодному каменному полу Разбойного приказа. Иногда он останавливался и утыкался лбом в железные прутья решеток. Его не торопили, давая прийти в себя для разговора с важными людьми.

Парня завели в маленькую келью для допросов с решетчатым оконцем под потолком и усадили на лавку.

– Ожидай.

Через несколько минут тяжелая дверь с коваными запорами натужно скрипнула, и на пороге появились два человека. Заключенный с трудом поднял голову и пристально посмотрел на вошедших. Один из них был ему хорошо знаком. Именно этот человек в стрелецком кафтане дал указание бросить его в подвал. Второй человек был ему не знаком. Но дородный вид и богатый кафтан говорили, что пожаловала важная птица. И речь пойдет не иначе о его сиротливой головушке, которую черт дернул связаться с раскольниками, засевшими в трактире. Парень мотнул головой и уставился на белую стену, по которой черной точкой, медленно перебирая лапками, ползла большая черная муха.

Боярин Широковатый немедля уселся на лавку подле стола и, подтянув брюхо руками, с прищуром посмотрел на парня. Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин, отодвинув тяжелый стул от деревянного стола, деловито уселся на него, опустив локти на стол.

– Начинай ты, Иван Савватеич, – попросил старшина Широковатого.

Широковатый довольно крякнул, хоть какое-то развлечение.

– Значит, о вере говорили с бражниками в трактире? – строго спросил у заключенного Иван Савватеевич.

Заключенный повернул голову в его сторону.

– О вере, батюшка, – сквозь зубы пролепетал парень. – В раскол они подались, или знаются с ними.

– Повтори, – вклинился в допрос старшина.

– Про огненные корабли говорили, про поклоны и двуперстие, – пояснил парень.

Боярин отчаянно прицокнул языком:

– Я что говорил!

– Как величают тебя? – спросил Широковатый.

– Волдарь, – растянуто ответил парень.

– Чей будешь, откуда? – наседал на него старшина.

– С Поморья я.

– Свободный крестьянин, стало быть? – уточнил Иван Савватеевич с легкой иронией.

Парень согласно кивнул.

– А в Москве чего забыл?

– С рыбным обозом приходил, да деньги все пропил.

Широковатый криво усмехнулся:

– Теперь уж не скоро рыбу свою увидишь.

Боярин обратился к старшине с неожиданным вопросом:

– Раскольники на Москве объявились?

– Так они и раньше были, – усмехнулся кривой улыбкой старшина, – только тихо сидели.

– Так я о том толкую, – добавил ему вслед боярин. – Вновь пришла ересь Аввакумова в столицу.

– Стража! – громко крикнул старшина. – Этого забирайте и не бейте больше. У него вся вина на лице написана.

Боярин Широковатый и старшина вышли из здания приказа.

– Ну, что делать будем, а? – спросил старшина.

Иван Савватеевич покосился на старую кремлевскую стену. Местами кирпич выпал, осыпавшись на землю красно-бурыми осколками и песком.

«Неустройство в государстве нашем», – про себя произнес он.

– Ловить будем, как положено. О таком происшествии придется доложить думному боярину Шакловитому. Он указик издаст, матушка подпишет, тебе, Емельян Федотыч, как и положено, искать.

Старшина пристально посмотрел на боярина. Заметив его взгляд, Иван Савватеевич поспешил его успокоить:

– Тебя не забуду, не сомневайся, вместе дознание провели.

Старшина повеселел. Служба службой, а деньги карман в кафтане не оттянут. Не святым же духом питаться.

Глава 3 Преображенские коллизии

Утро в селе Преображенском выдалось пасмурное. Туман лег на верхушки деревьев, и казалось, будто они покрыты огромным пуховым одеялом, а шапки из тугих, косматых облаков готовы вот-вот пролиться первым летним дождем. Где-то на опушке леса куковала кукушка. Сверчок, примостившись в щели бревен темных покатых сельских изб, издавал радостные трели, радуясь теплу и летнему солнцу. На лугу за селом сидела девчушка, на голове которой красовался венок из первых цветов подснежника и мать-и-мачехи, глядя на старшего брата, закинувшего удилище из сосны в яму у изгиба реки.

Единственными звуками, что нарушали эту райскую деревенскую пастораль, были бой пехотного барабана да стук десятков плотницких топоров.

Юный царевич строил свою первую крепость: Престбург.

Потешные гренадеры, пока еще просто бывшие деревенские холопы, упражнялись с деревянными мушкетами в штыковой атаке и строевых маршах.

– На плечо взять! Шагом арш!

Бывшие холопы, не понимая команды, рушили строй, запинались о переднюю шеренгу, наступая друг другу на пятки. Франц Лефорт бегал по полю, где еще несколько лет назад крепостные сажали овес, и орал на будущих солдат.

– О майн гот. Ты есть тупая русский скотина! – брызгал он слюной, выхватив очередного провинившегося рекрута из строя. – Питер, это очень, очень сложно их обучать.

Высокий юноша, стоящий у деревянных, наспех сколоченных ворот крепости, улыбался, глядя на его старания. Он хлопал широкой ладонью немца по плечу, приговаривая:

– Ты уж постарайся, Франц.

Немец вскидывал руки в стороны и плелся обратно к строю. Так повторялось изо дня в день, пока горе-воины не постигли искусства строевого шага. Но и на этом их беды не закончились. В крепость доставили литые пушки, и будущие гренадеры пытались взять крепость штурмом, над деревянными сводами Престбурга раздавались стоны и проклятия. После очередного штурма бывшие холопы выплевывали на траву зубы и утирали кровавую юшку с разбитых носов.

– Петруша развлекается, – глядя в окно деревянного дворца, шептала прислуге Наталья Кирилловна Нарышкина. Она выпивала свой чай и садилась за новую вышивку.

Но ее Петруша вовсе не развлекался.

Численность потешного войска достигла двух полков. Такую орду нужно было кормить. И Петруша постоянно клянчил у маменьки деньги. Но денег в казне не было. Нарышкины брали деньги у своих сторонников в надежде дождаться того момента, когда юный Петруша достигнет совершеннолетия и сам примет участие в управлении державой, тогда деньги непременно найдутся. Но на пути его полного воцарения стояла властная сестра Софья.

Но сейчас Софья была в Москве, а Петруша здесь, в Преображенском, устраивал очередные маневры своих потешных полков.

– О мин херц, прибыл голландец Карш… Карштен Брандт, – запинаясь, выпалил Меншиков. «Да что ж у этих иноземцев имена такие корявые».

– Приехал, значит, голубчик. Так веди меня скорей к нему, – оживленно воскликнул Петр и, улыбнувшись, обнял Алексашку.

Петр огромной ручищей схватился за деревянную ручку двери. Его глаза сияли от радости. В большой и светлой гостиной Петра ожидал низкорослый мужчина в голландской треуголке, держа в руках кружку с напитком. В середине зала суетилась девушка-челядинка. Служанка ловко расставляла на столе блюда с разными яствами и кувшины с ароматными напитками. Заметив царевича в распахнутых дверях, человек в иноземной треуголке поднялся и отвесил поклон, приветствуя царевича.

– Ну, накормили тебя? – щурясь, спросил Петр у иностранца.

– Да, герр Питер, премного благодарен. Я привез с собой со свой страна немного инструмент, – с трудом проговорил Карштен Брандт.

Он плохо владел русским языком, что весьма потешало юного Петра. Немного смутившись, иностранец продолжил:

– Но я не один, со мной приехать жена. Она много болеть без меня. Нужен уход, – пытаясь оправдаться, произнес голландец.

Петр, разобравшись, в чем дело, поспешил успокоить гостя:

– За этим дело не встанет.

– Питер, инструмент лежит в сундуке, – добавил голландец, – нужно занести его под крышу.

Петр повернулся к двери и громко крикнул:

– Алексашка, беги ко мне скорей.

Через мгновение в двери показалась голова Меншикова.

– Слушаю, мин херц, – протянул он.

Петр указал в сторону двора:

– Пойди во двор, собери сундуки с инструментом и пристрой надежно.

– Сделаю, мин херц, – кивнул головой Меншиков и тотчас исчез.

– Ну, герр Брандт, с чего начнем? – с нетерпением начал разговор Петр.

Голландец отложил жареную курицу обратно на тарелку и вытер платком рот.

– С чего государь желает начать? – поинтересовался он.

– Конечно же, с кораблей! Дерево привезли, пеньку и смолу доставили. Завтра пушечный заряд привезут и пушки, – не пытаясь скрыть юношеского задора, продолжал Петр.

– Чтобы строить хороший корабль, герр Питер, нужен хороший вода. Здесь вода очень маленький. Корабль мелкий будет.

– Будет тебе, Брандт, большая вода, – Петр стукнул кулаком по столу. – На Плещеево озеро поедем. Там флот наш первый строить будем.

– Потешный? – переспросил голландец.

– Зачем же потешный, настоящий! Да так, чтобы пушки палили да врагов на абордаж брать можно было. Все как в Голландии, – гордо заявил Петр.

Брандт согласился с царевичем и произнес:

– Понимаю, герр Питер. Хорошо, будем строить настоящие корабли. Только денег нужно будет очень много, – печально произнес голландец.

– А уж это не твоя забота! – усмехнулся Петр. – Я царь, а не сестрица моя. Будут тебе деньги, Брандт.

Петр выскочил во двор и широким шагом направился к терему матушки. По пути он движением руки сорвал с амурных дел Меншикова, который, пристроившись на деревянных перильцах, нашептывал что-то дворовой девке.

– Бегу, мин херц, бегу! – кричал вдогонку Алексашка, пытаясь догнать Петра.

– Матушка, ты указ мой в Казенный приказ отсылала? – взволнованно протараторил Петр, ворвавшись в покои Натальи Кирилловны. Напор юного царя был сродни морской буре, такой, что тяжелая деревянная дверь чуть не соскочила с петель.

– Да тише ты, оглашенный, – Наталья Кирилловна всплеснула руками. – Дворец так по бревнышку разнесешь. Отсылала указ, Петруша. Намедни дворянин Суконцев в Москву с бумагой отправился.

– Ну и что? – Петр буквально высверливал глазами мать.

– Привез деньги Суконцев, Петруша, привез.

Петр облегченно выдохнул.

– Правда, не всю сумму дали, – добавила царица. – Дьяк казенного приказа говорит, в казне денег нет.

– Ну, сколько дали-то, не тяни.

– Пять тыщ рублев в приказе наскребли, – Наталья Кирилловна достала из шкатулки грамоту.

– Наскребли они, – злобно прошипел царевич. – На свои дела царевна Софья деньги находит, стрельцам жалованье увеличила. А на царский флот деньги они по сусекам скребут.

Петр хлопнул кулаком по столу. Посуда на столе зазвенела и опрокинулась.

– Ох, дождется сестрица у меня.

– Это все думный дьяк Шакловитый Федор Леонтич воду мутит, – поправила сына Наталья Кирилловна.

– А ему, – Петр закусил кулак. – Ему особливо голову рубить, в первую очередь. Вор Шакловитый. Вор! – Петр был вне себя от ярости.

– Так недалече им Петруша осталось, – поспешила его успокоить Наталья Кирилловна. – Петруша, думали мы тут женить тебя.

– Что? – Петр обернулся и удивленно посмотрел на мать. – Это зачем еще?

Глаза царя округлились, и лицо налилось краской.

Наталья Кирилловна взяла со стола кубок и налила в него квас:

– На вот, выпей кваску, успокойся и дослушай. Коли женишься, Петруша, то по закону вступишь в совершеннолетие. Ну и править уже сам сможешь, коли не отрок уже. Хватит Софье при живых государях заправлять. Пора бы и честь знать.

Петр хитро прищурился:

– Обещать, маменька, не буду, но обязательно подумаю.

– Подумай, Петруша, – матушка открыла ставни окна и посмотрела на зеленеющие поля поместья. – Куда сейчас-то торопишься, сынок? – тихо спросила она.

– На Плещеево озеро! – твердо ответил царевич. – Корабли строить будем с голландцем.

– Ой ли уж корабли? – Наталья Кирилловна недоверчиво посмотрела на сына. Опять фантазирует Петруша, как со своими потешными солдатиками.

Тем временем к Плещееву озеру тянулись обозы с мастеровыми и челядью. Бревна для распиловки на брус и доски доставляли из Ярославля, а иную сосну прямую без веток – с самой Камы. Мастеровые ставили большие деревянные стойки из тесаных стволов и скрепляли их между собой такими же деревянными перемычинами. Далее в получившийся каркас затягивали длинный прямой киль, к которому нагелями крепили форштевень и шпангоуты. Топоры бойко стучали на всю округу. Челядь из соседней деревни была занята прокормом большого количества ртов. Из соседних лесов и перелесков доносились звонкие ребячьи голоса юных грибников.

– Неужели построит? – удивленно спрашивали бояре у Меншикова, что днем и ночью дежурил подле Петра и новой верфи.

Алексашка поднимал кверху указательный палец и, дождавшись, пока бояре откроют рты от нетерпения, величественно изрекал:

– Всё непременно построит, а вы матросами при царских кораблях будете, паруса ставить, якоря поднимать.

Бояре охали, глядя на свои жирные фигуры, и, перекрестившись, причитали:

– Свят, свят, свят, куда ж нам, Александр Данилыч, в матросы-то. Ты прикажи только, мы тебе из дворовых ребят отыщем, кого надо.

Алексашка смеялся во все горло и добавлял:

– Да шучу я, бояре, с вашими формами только по реям и лазать. Деньги на корабли готовьте, да не скупитесь.

Бояре, так же вздыхая, протягивали руку к поясу, щупая кошелек, и качали головами.

– Ирод Алексашка Меншиков, мало того что царь с казны все деньги сгреб, так денщик его исподнее готов снять.

– Чего бурчите, аки пни гнилые, – усмехнулся он, глядя на боярские причитания. – Али дело царево вам не любо?

Бояре дружно кивали головами:

– Любо-любо, Лександр свет Данилыч.

– Алексашка, поди-ка сюда, – Петр воткнул топор в бревно. – Ты смолы да пакли сколько возов купил?

Царевич ухватил Меншикова за правое ухо и потянул кверху.

– Восемь, отец родной, – запричитал Меншиков.

– А денег на сколько возов взял? – не унимался Петр, пытаясь дознаться от денщика все, что тот мог утаить.

– Так на десять, – скулил Алексашка. – Собрали только восемь, на остальные деньги пеньку да десять ведер гвоздей привезли. Все сходится по счету, государь.

Петр отпустил его ухо и погрозил пальцем:

– Ты смотри мне, Алексашка, воровать будешь, шкуру спущу.

– Мин херц, – запричитал Меншиков, – ни рубля в карман не положил, ни к чему мне деньги. Потребуется, у тебя попрошу.

Петр ослабил хватку, слова Алексашки несколько успокоили его.

Мастеровые, вставив шкворень в прорезь бревна, на который садился руль, пытались вогнать в бревно деревянный нагель, но эта затея никак не выходила, то ли нагель напитался водой, то ли мастеровые высверлили отверстие не по размеру.

– Кто ж так бьет? – воскликнул Петр, выхватив из рук мастерового деревянный молот. Плюнув на руки, он широко размахнулся: – Берегись.

Мастеровые отпрянули в сторону, опасаясь попасть под размашистое движение царевича. Петр с первого удара загнал деревянный нагель в отверстие, а мужики лишь с удивлением качали головами, поражаясь невероятной силе молодого царевича.

– Мин херц! – потешно приплясывая и что-то насвистывая себе под нос, приближался Меншиков.

Петр откинул молот в сторонку, ожидая, что же хочет поведать ему Алексашка.

– Ну, чего как стрекоза по полю летаешь, дел мало?

– Дел много, мин херц, – с некоторой таинственностью в голосе произнес Меншиков. – Вели наградить меня за заслуги перед Отечеством.

– За какие же заслуги награду просишь? За то, что ты по всему селу скачешь да девиц дворовых портишь? – с иронией в голосе допытывался Петр.

– Не угадал, мин херц, – ответил Меншиков, раскланявшись в плавном реверансе.

– Ну, говори, ирод, не томи, ей-богу, выпорю, – в сердцах выкрикнул Петр.

– А нашел я, Петр Лексеевич, для нашей флотилии еще одного лоцмана, – Меншиков с гордостью склонил голову.

– Врешь, прохвост, – усмехнулся Петр. – Откуда в нашей дыре еще один лоцман, кроме тех, что я из Голландии выписал?

– А вот и не вру, – не унимался Алексашка. – Эй, Федот! – он окликнул сухопарого мужика, сидевшего на телеге, наполненной пенькой. – Веди хромого из села Пересвягино.

Мужик соскочил с телеги и направился в сторону изб. Через некоторое время он появился с идущим позади мужиком, прихрамывающим на левую ногу.

Подойдя к Петру и Меншикову, мужик отвесил земной поклон и устремил взгляд в землю, ожидая распросов от важных персон.

– Кто ты таков? Не вор, не раскольник, случаем? Много вас в лесах кроются, выдают себя за нужных людей, – сурово начал выпытывать мужика Петр.

– Никак нет, мой государь, – заикаясь, прошепелявил мужик.

– Алексашка, – царевич злобно посмотрел на Меншикова. – Какой же он лоцман, гляди, как шепелявит!

– Это он от страха перед тобой, мин херц, – поспешил успокоить царя Меншиков. – Ты говори, мужик, кто ты, где службу вел, как в плен к шведам попал? Говори, царь ждет, иначе не сносить тебе головы.

– Дело мое простое, – начал хромой. – С малых лет у шведов палубу мыл. Затем стал помощником шкипера на торговом судне. Ходил и в военные экспедиции.

– И как тебе, русскому мужику, шведы доверяли? – с недоверием спросил царевич.

– Так с малолетства я у них, язык наш стал забывать, – хромой опустил голову, затем поднял ее и посмотрел в небо. – А представился случай у берегов Беловодья, так враз убег.

– А чего убег? Или шведы кормили плохо? – продолжал допытываться Петр.

– Нет, государь, кормили хорошо, и даже жалованье рейсхталерами положили. Да только невмочно мне на чужбине, по волнам болтаться, как бесхозная лодка.

– А на родине, под русским флагом, вмочно будет?

– Под своим флагом, государь, с превеликим удовольствием.

– А ну, пойди сюда, – Петр подскочил к мужику и потянул его за кафтан к почти достроенной галере. – Это что такое? – Петр указал ему на выступающее с носа корабля бревно.

– Бугшприт, – не задумываясь, ответил хромой.

– А что за веревки от него к носу идут, а? – Петр лукаво прищурился, надеясь, что сейчас-то мужик точно ошибется.

– Бакштаг, мой государь, – так же без запинки ответил мужик. – А это ватер-штаг, это мартин-гик, – продолжал сыпать морскими терминами хромой мужичок.

– Зело умен, мореход, – рассмеялся Петр. – Алексашка, – выкрикнул он, – ставь морехода на довольствие. У матушки из казны десять рублев за него лично получишь.

Через месяц на стапелях верфи стояла первая русская галера, построенная по шведскому образцу. От нее пахло свежей смолой, которой мастеровые промазывали стыки досок, свежей парусиной, доставленной из голландского Утрехта. Якоря, кованные на одном из тульских заводов, блестели, отражая яркие блики, ослепляли глаза прохожих. Народ проходил мимо, раскрыв рты от красоты заморского корабля, не переставая удивляться расторопности юного царевича.

Петр воткнул топор в комель молодой сосенки, лежащей на стапеле. У избы мастеровых стояло два человека, один был одет в форму стрельца, а другой в обычном кафтане, подпоясанный широким кожаным ремнем, на котором крепилась сабля. Человек с саблей был небольшого роста и в разговоре со своим собеседником постоянно жестикулировал, едва не попадая руками в лицо собеседнику. Петр сразу узнал дворянина Суконцева, наблюдателя при дворе царевны Софьи. Увеличивая шаг, царевич поспешил навстречу гостям. Его интересовал только один вопрос, выполнил ли Суконцев просьбу маменьки. Заметив издали высокую фигуру царевича, Суконцев и сопровождавший его стрелец низко поклонились. Петр буквально навис над обоими:

– Ну что там в Москве?

Суконцев чуть отошел в сторону, дабы лучше видеть лицо царевича.

– На Москве все спокойно, мой государь, окромя ереси. В Китай-городе четырех раскольников с проповедями нашли. Ну и, как положено, в цепи заковали, – Суконцев поправил саблю и посмотрел на Петра.

– Кроме того что? – Петру не терпелось услышать главную новость.

– Царевна отправляет карательную экспедицию на Вятку против еретиков по просьбе патриарха. Его старинного друга, старца, в расколе уличили.

– Да что мне еретики твои, нет интереса россказни ваши слушать! – взорвался Петр. – С казной что? Почему казна опять пустая? Мне корабли нужно строить, негоциантам за товар платить, народ кормить, а казна опять пустая.

– Намедни царевна стрельцам жалованье раздала, – осторожно начал Суконцев. – Вдвое больше прежнего дала. Говорит, бунтовать собирались.

– Врет, врет все Софья, подкупить стрелецкое доверие хочет.

В глазах царевича читались нотки злости и отчаяния. Едва сдерживая гнев, Петр произнес:

– За стрельцами следить, ты лично, Максим Петрович, в ответе будешь, – он ткнул кулаком в грудь стоявшего рядом с Суконцевым стрельца. – Теперь ступайте! – распорядился Петр. – Если дело срочное возникнет, сразу гонца ко мне посылай.

Суконцев кивнул головой.

– А это тебе за труды, – Петр достал из поясного кошеля трехрублевую монету и протянул Суконцеву. – Как на престол встану, имение получишь от меня за верную службу, а стрельцам жалованье повышено будет, и званием не обижу, – обратился Петр к стоящему рядом с Суконцевым стрельцу.

Лошади скакали бойко, унося двух царских служивых к Москве. Впереди уже виднелись пряничные маковки теремов бояр, стены Китай-города и колокольня Ивана Великого.

– Когда уже это закончится? – тяжело вздохнул Суконцев.

– Ты что имеешь в виду? – отозвался стрелец в седле. – Служба царская она до конца, пока Господь не призовет.

– Ох, Максим Петрович, хитришь ты, однако, – рассмеялся Суконцев. – От ответа уйти норовишь.

– Так и не было вопроса, – усмехнулся стрелец.

Глава 4 Лавра

Карета царевны остановилась у ворот монастыря. Кучер сошел с козел и открыл двери. Софья огляделась. Ворота заскрипели, и показалась голова инока.

Он решительно направился к царевне и склонил голову:

– Матушка, патриарх в Лавре.

Софья улыбнулась:

– Вот уж не ожидала, но коли так, то разговору быть.

Под куполами колоколен раздался веселый колокольный перезвон, возвещая о прибытии царской особы в Лавру. Патриарх Иоаким уже встречал ее у входа в храм.

«Все-таки старик переступил через себя», – думала она, ступая по каменным дорожкам монастыря. Ему пришлось смириться, и дело не в том, что она стала чеканить собственную монету, и не в успехе Крымской кампании князя Голицына. Она нужна ему в борьбе с ересью, пока братец Петруша занят постройкой своих корабликов. Ересь Аввакумова захлестывает государство и уже докатилась до Москвы, охватив при этом Дон и Тобольскую губернию. Эти мысли терзали Софью, не давая покоя ни днем ни ночью.

Патриарх, в знак приветствия, протянул руку царевне и обратился с вопросом:

– Здорова ли, матушка царевна?

Софья слегка опустила голову, скрывая легкую улыбку. Сейчас, когда Нарышкины с приближением совершеннолетия Петра вновь обретали свою силу, ей необходимо было окружение верных и более мудрых людей, каким и являлся патриарх.

Софья оглядела золоченые купола собора, перекрестившись, приложилась губами к кресту в руках патриарха и медленно прошла в храм.

– Помолимся вместе, владыка, а после дела наши мирские обсудим.

Владыка, не скрывая улыбки, согласился и добавил:

– Не ожидал тебя здесь увидеть, царевна. Словно кошка черная меж нами пробежала. А вере истинной с того разорение.

Софья склонила голову и лукаво улыбнулась:

– Я тебя тоже не ожидала увидеть, владыка. Про веру ты правду сказал. Сколько же пожарищ народ, одурманенный еретиками, примет. Сколько душ невинных сгорят в сатанинских ладьях.

Иоаким перекрестился:

– Согласен я с тобой, матушка царевна. Много ереси в земле нашей.

– Взять Тобольский уезд, так, почитай, сколько душ монах раскольник Даниил на реке Березовке в небо увел. Не успели стрельцы до пустоши добраться, предупредили раскольников. Везде у них свои люди, как паутиной державу нашу опутали. Воевода-губернатор не узрел близ себя предательства. А куда смотрел воевода? За карманом своим смотрел.

В глазах патриарха блеснули маленькие капельки слез. Ему стало нестерпимо больно за эти несчастные души невинно сгинувших женщин и детей.

– Была б моя воля, самого в тот корабль огненный загнал и спалил бы заживо, – с горечью произнес патриарх.

– Да что же ты говоришь, владыко, – Софья с ужасом посмотрела на патриарха.

– А что я говорю, – патриарх стукнул железным концом посоха о каменную плиту. – Пора бы скиты все затворнические извести, царевна.

На колокольне зазвенел благовест. В монастырском саду распустились яблони и пахло липой.

Софья с нежностью вдыхала удивительный аромат цветов.

– Как же хорошо здесь, владыко, а аромат какой чудесный, сердцу прямо петь хочется.

Патриарх посмотрел на пустившие цвет яблони и искренне улыбнулся.

– А душе как свободно! Век бы здесь провела, в красоте при Божьей милости да без забот. Уезжать не хочется. Сколько езжу в Троицу на богомолье, завсегда садом твоим дивным не устаю любоваться. А там что, владыко? – Софья указала на небольшие темные ящики под деревьями.

– Это ульи, царевна, – ответил патриарх. – Монахи медоносных пчел разводят. Я тебе пришлю медку здешнего, матушка. Пчела – Божье создание.

При упоминании меда и пчел сердце Иоакима смягчилось, и его речь сделалась такой же тягучей, как этот мед.

– Есть ли вести от царевичей, матушка? – спросил патриарх.

Софья кивнула:

– Есть, владыко. Петруша корабли свои строит на Плещееве озере, а царевич Иван опять занемог.

Софья вспомнила, как намедни царевич Иван, вновь сраженный болезнью, забился в припадке у трона перед самым заседанием Думы. Лекари тотчас же скрутили припадочного царевича и унесли прочь в его покои. Три дня его отпаивали разными отварами, лекари немецкие мази иноземные прикладывали. Встал царевич. Но не с лекарств и снадобий, а с Божьего соизволения. И вот опять болезнь протянула к Ивану свои костлявые руки.

– Помолись, владыко, сегодня за брата нашего. И я помолюсь.

– Да, трудно ему на царстве придется, – согласился патриарх, – однако не он себя выбрал. Господь ему ношу такую дал. Ну, да ладно, – патриарх оттолкнул концом жезла камушек с поверхности каменной плиты.

– Царевич Петр недавно денег на корабли свои просил.

– Дала ли, матушка? – вопросительным взглядом глянул на Софью патриарх.

– В казенном приказе пусто было. Вся казна ушла на войну против турок. Наскребли по сусекам пять тысяч рублев, то и ссудили.

– Это хорошо! – глаза патриарха заблестели. – Не время сейчас государям ссориться. Другие вопросы решать надо. Слышала ли, матушка царевна, про Дионисеву пустошь? – Патриарх на секунду остановился.

– Нет, не слышала, владыко, только ты и сказал. А что, беда какая приключилась?

Иоаким набрал в легкие воздух. Софье на миг показалось, что патриарх задыхается, но он остановил ее коротким движением руки.

– Был в монастыре, под Торжком-градом, старец. Дионисием звали, святой человек был да умом не обделен.

Царевна внимательно слушала речи патриарха, пытаясь понять смысл его слов.

Патриарх опустил глаза на каменную плиту, на которой сейчас стоял, и добавил:

– В раскол Дионисий ударился. Собрал вокруг себя таких же овц заблудших и давай проповедовать. А коли стрельцы нагрянут, грозится скит сжечь вместе с бабами да детишками малыми.

Софья удивленно посмотрела на патриарха:

– Так они и раньше, владыко, себя сжигали. Послать роту стрельцов ряженых да скрутить зачинщика.

– Нет, матушка, – патриарх отрицательно покачал головой, – как со всеми нельзя. Другом мне был тот старец, вразумить хочу.

Софья вздохнула: