Записки районного хирурга E-Book

Дмитрий Правдин

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Научно-популярная медицина
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 508

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Дмитрий Правдин действительно сразу после института устроился работать районным хирургом. Этот - роман полностью реален! Дмитрий вел дневник, поэтому более уморительного, восхитительного и ужасающего чтива не видела даже прожженные любители медицинских сериалов и книг!

Leseprobe

Дмитрий Правдин Записки районного хирурга

Глава 1 Знакомство

Шесть лет института и два года ординатуры (специализации) по хирургии остались позади. Наконец я получил долгожданный сертификат специалиста и стал настоящим врачом с правом оперировать самостоятельно.

Я рвался в бой: жаждал резать и шить не под пристальным присмотром профессорско-преподавательского состава кафедры хирургических болезней, а сам!

Можно было остаться в городе, но юношеский максимализм взял вверх над здравым смыслом, и я поехал работать на периферию – мне казалось, что начинать надо там, где я буду один на один с больным и не будет ни доцентов, ни профессоров, а в лучшем случае – только опытный завотделением (хотя в большинстве сельских лечебных учреждений того времени была всего одна ставка хирурга). Я думал, что именно так можно хорошо развить клиническое мышление.

До этого, во время учебы в институте, мне приходилось ездить «в район» на практику. Там я впервые и познакомился с местной медициной. Меня подкупил тот факт, что на периферии работали специалисты широкого профиля, которые могли оказать практически любой вид экстренной помощи – от общей хирургии до нейрохирургии. Там врачи были универсалами.

Ведь в многопрофильных стационарах мегаполисов как все устроено? Привозят, к примеру, пострадавшего в автокатастрофе. Он без сознания. Ему тут же назначают массу анализов, делают необходимые исследования, созывают специалистов – человек шесть, не меньше. Если случай сложный – собирают консилиум, приглашают профессора. Все! Диагноз есть, пострадавший отправляется на операцию – или не отправляется, в зависимости от ситуации.

А «в районе» работают совсем по-другому. Там ты один, в лучшем случае вас двое, и если совсем уж повезет – трое хирургов. А из диагностических аппаратов – только ГПУ: глаз, палец, ухо. К слову сказать, там, куда я попал, не было ни УЗИ, ни эндоскопии. Сама аппаратура имелась, но не было операторов: кто ж в глушь добровольно поедет?

Мы, конечно, выучили специалистов, а они через год смылись в город. Из всей диагностической техники у нас работал один старенький рентгеновский аппарат, да и он постоянно ломался. Остальное – ГПУ.

Еще на интернатуре к нам для обмена опытом приезжали студенты и преподаватели из Японии. Мы с гордостью демонстрировали им свое искусство пальпации (ощупывания), аускультации (выслушивания), перкуссии (выстукивания). Они стояли, открыв рот, а потом спросили: «Зачем?» Тут уж мы удивились: «А как иначе?» – «Так есть же УЗИ, рентген, компьютерный томограф, ядерно-магнитный резонанс, для чего впадать в крайность и использовать методы позапрошлого века?»

Конечно, у нас уже работал и ультразвук, и рентген, начинала развиваться и эндовидеодиагностика (лапароскопическая и токакоскопическая диагностика, когда вводят специальные манипуляторы со встроенной видеокамерой в брюшную или грудную полости и смотрят по телевизору внутренние органы) и лечение. Но это не было так широко распространено в нашей стране, как в Японии, поэтому нас учили диагностировать без приборов.

Был 1995 год, страна стояла на ушах, и ни к медикам, ни к учителям уже не относились так почтительно, как в советское время. Но мне повезло: хоть я и попал в медвежий угол, но сразу по приезде получил благоустроенную квартиру, причем с условием: отработаю три года – и смогу ее приватизировать.

В южных районах Амурской области все еще жили как при социализме. Сохранилось 15 совхозов и колхозов, работали многие госпредприятия. Безработица только-только подбиралась к этим местам.

На заливных лугах паслись коровы, на свиноферме хрюкали свиньи, а на птицефабрике кудахтали куры. На домах сохранились надписи «Слава КПСС», «Слава Октябрю», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а дедушка Ленин, хоть и выцветший, все еще протягивал руку с многочисленных плакатов, коими были украшены здания госучреждений, а возле его памятника на центральной площади поселка лежали цветы. Одним словом, социальный фон в поселке был относительно благополучным.

Вот в этом райском, но отдаленном от больших городов краю я собирался провести ближайшие три года. Моя семья – жена и дочка поддержали меня в желании уехать работать в сельскую местность. Пусть дочка растет на свежем воздухе, здоровой пище и деревенском молоке.

Прибыл я в начале июля. Главврач Николай Федорович Тихий вручил мне ключи от квартиры и дал три дня на обустройство. Я уложился в один и сразу вышел на работу – так мне хотелось спасти кому-нибудь жизнь или хотя бы здоровье.

– Ты уже восьмой хирург за последние три года, – сообщил мне заведующий хирургическим отделением Ермаков Леонтий Михайлович, пятидесятилетний мужчина с уставшим лицом.

Он был единственным врачом отделения.

– Как? – изумился я. – Восемь хирургов за три года? А что тут, аномальная зона?

– Да нет, – грустно улыбнулся доктор. – Трудностей испугались.

– Ну, я трудностей не боюсь, – самоуверенно заверил я. – Вот, вышел раньше на два дня.

– Хорошо, – спокойно сказал заведующий. – Сейчас введу тебя в курс дела, и валяй! А я тогда с сегодняшнего дня в отпуск ухожу, три года не был.

– Отлично! – обрадовался я.

«Как все замечательно складывается, не успел выйти и сразу становлюсь самостоятельным. Ни тебе профессоров, доцентов, даже завотделением – и тот в отпуск уходит. Ура! Сбылась мечта!»

На деле все оказалось не таким радужным. Отделение было рассчитано на пятьдесят коек, из них двадцать «чистых» (здесь лежали больные без гнойного воспаления и гангрен), размещавшихся на втором этаже трехэтажного корпуса, и тридцать «грязных» (с нагноением и гангренами) на третьем этаже. На первом этаже была поликлиника с рентгенкабинетом и наша ординаторская.

– А почему такие узкие лестницы? – поинтересовался я у Леонтия Михайловича. – И где лифт? Как вы тяжелых больных подымаете в отделение?

– Лифта нет. А больных на носилках по лестнице заносим, – спокойно объяснил Ермаков.

– Но тут же узко. Носилки не развернуть.

– Ничего, научишься, привыкнешь.

– Научишься? – переспросил я. – А что, у вас санитаров нет?

– Нет, – улыбнулся Леонтий Михайлович. – Сами с сестричками и корячимся, таскаем. Это здание строили как общежитие и лишь в последний момент кто-то наверху из районного начальства решил, что надо этот корпус под хирургию отдать. Перестраивать уже что-либо оказалось поздно, там уже отделывали все. Так и мучаемся.

– Теперь начинаю понимать, от чего ваши хирурги убежали.

– Это еще цветочки, – грустно заметил заведующий.

– Какими ж будут ягодки…

– Сдрейфил? – подмигнул мне завотделением.

– Еще чего! Надо таскать – потаскаем, – не особо бодро ответил я.

Не то чтобы я мечтал поднимать на второй и третий этажи хирургических больных на носилках, которые с трудом проходят в узкие проемы, но назвался груздем – полезай в кузов.

Ермаков не обманул – самое тяжелое было впереди: кроме больницы, существовала еще и амбулатория.

Всего у нас должно было быть девять хирургических ставок: три хирурга, отоларинголог, травматолог, уролог, онколог и врач – эндоскопист, отдельно детский хирург. А остался только лор-врач, который по большей части вел свой прием. Остальные уехали искать лучшей доли в город.

– А как же вы дежурите по отделению? Если из хирургов вы один, не считая лора.

– Не сбрасывай нашего лора со счетов! Он тоже хирург, хоть и узкоспециализированный. Он и свои операции делает, и нам ассистирует. При крайней нужде он и аппендицит сможет вырезать, такой вот он у нас молодец. Районный. А дежурных хирургов в отделении у нас отродясь не было. В наличии всего один дежурный врач на всю больницу, на шесть отделений – роддом, гинекологическое, инфекционное, детское, терапия, хирургия. И дежурным врачом заступает любой специалист, включая окулиста и рентгенолога. Остальные дежурят на дому. При необходимости дежурный врач посылает за ними «скорую». Которых много – например, терапевты, – дежурят по очереди, но у нас выбор невелик, ты да я. Будем по очереди дежурить по неделе, когда из отпуска выйду.

– А сейчас, значит, я один буду? – вожделенная самостоятельность уже не казалась мне такой прекрасной, как раньше.

– Ну, пока один, но скоро должны хирурга из области прислать, тебе в помощь, пока я в отпуске, – подбодрил меня Леонтий Михайлович.

– А как же вы один управлялись? И дома дежурить, и больных в отделении вести, и прием, и оперировать? Когда вы все успевали?

– Ну, я один только второй день, тут до тебя парень из областной больницы приезжал подработать, а до него еще были люди. Восьмой-то всего как три месяца удрал.

Познакомившись с персоналом и посмотрев оперблок, я пошел на прием. Кошмар! Вместо двух хирургов и травматолога я принимал пациентов один!

Страдальцев был полный коридор.

Район наш довольно велик, в нем 46 населенных пунктов. Многие деревни расположены в 150–200 километрах от райцентра. Кроме центральной районной больницы, где я теперь работал, было еще пять участковых больниц. В трех из них должны были быть хирурги, но никто не хотел там работать. Поэтому все хирургические больные ехали «в район». А куда им еще оставалось ехать, если до областного центра 600 с лишним километров?

Прием совершенно меня измотал. В тот день я осмотрел шестьдесят человек, взрослых и детей, в основном – с гноем и травмой. Ладно гнойная хирургия – ее мы отрабатывали в интернатуре, но травмы и детская! Что-то я помнил с института, что-то нашел в справочниках, оставленных кем-то из моих предшественников, но не был уверен, что действую правильно.

К четырем часам поток больных иссяк, как и мои силы. Нет, та ЦРБ, где я проходил практику, мало походила на эту. Там был и дежурный хирург, и детский, и травматолог с урологом, и приема я там не вел. Да, в этой больнице хирургия была совершенно особенным занятием. Не для слабаков.

Я решил не сдаваться и засесть за теорию – благо что практики было с перехлестом.

– Ну, как первый день? – поинтересовался Ермаков, когда я с распухшей головой вошел в ординаторскую. – Что-то ты долго.

– Так почти 60 пациентов сегодня было.

– 60 это разве много? После праздников и выходных до ста доходит.

– До ста? – изумился я. – Что ж их, до утра принимать? А оперировать когда?

– Шустрее надо. У меня уже к часу обычно никого нет. Ну, операция – это святое. Либо прием отменяешь, либо после идешь смотреть страдальцев. Так вот, брат.

– Леонтий Михайлович, я ведь раньше никогда не работал в амбулатории, – честно признался я.

– Да это я уже понял, – кивнул заведующий. – Наблюдал со стороны. И травму ты не знаешь, и детей, и урологию. Хорошо пациентов сложных сегодня не было. Вас чему на интернатуре учили?

– В основном патологии и травме органов брюшной и грудной полостей.

– Понятно. То есть человек состоит только из грудной клетки и живота? А всего остального – конечностей, головы, шеи – у него нет? И он сразу взрослым рождается?

– Нет, конечно, – начал оправдываться я. – Но у нас программа так построена, что львиная доля отводится именно патологии груди и живота, а на общую травму и остальное циклы по десять – пять дней всего.

– Знаю, – отрезал Ермаков. – Но если ты собирался ехать в район, тем более сам вызвался, то должен был готовиться более тщательно и по всем дисциплинам, а не только по торакальной и абдоминальной[1] хирургии.

Мне нечего было ответить районному хирургу, разбирающемуся во всей анатомии; увы, нас действительно готовили не ко всему. Нас учили таким сложным операциям, которые не всякая городская больница может выполнить; а ведь на периферии все более широко и приземленно.

Главная задача районного хирурга – оказать первую врачебную помощь, спасти жизнь человеку. А если потребуется дополнительное сложное вмешательство, то после стабилизации состояния врач должен вызвать узкого специалиста или отправить больного сантранспортом в специализированное отделение многопрофильного хирургического стационара.

В районах основное – травмы опорно-двигательного аппарата. Врач, разбирающийся только в патологиях внутренних органов, но пытающийся при этом лечить переломы, к примеру, трубчатых костей, о которых имеет весьма смутное представление, становится просто опасен. А ведь главный принцип медицины – не навреди!

Господи! Сколько раз потом, когда я освоил травматологию, мне приходилось видеть инвалидов, ставших таковыми только из-за того, что их лечил узкоспециализированный хирург. По моему глубокому убеждению, на периферию нужно посылать хирургов с углубленным знанием травматологии, детской хирургии, урологии и ортопедии.

Детская хирургия – это вообще отдельная статья. В городах все стационары разделены на детские и взрослые, а на периферии этого нет. А сколько людей остались инвалидами из-за острого гематогенного остеомиелита, перенесенного в детстве, только потому, что их лечили хирурги, не знающие особенностей патологии детского возраста! Наверное, только Всевышнему известно их число.

Можно еще долго продолжать в том же духе, но это не изменит положения вещей. А сейчас все еще занятней. С помощью высоких технологий – эндовидео, ультразвуковой и лазерной хирургии – врачи смотрят на операцию в телевизор. Дипломированный специалист проходит годичную интернатуру или двухгодичную ординатуру, все это время видит только новые технологии, а после такого «обучения» едет работать «в район». Он ведь, поди, и в живот войти не сможет!

Сейчас воспаленный аппендикс удаляют эндовидеохирургически (лапароскопически) через очень небольшие проколы. Грыжи передней брюшной стенки оперируют так же. Есть новая технология, позволяющая удалить воспаленный желчный пузырь через рот, вообще без разрезов, – и это великолепно. Надо учить молодых специалистов так работать. Но учить работать только так – пагубная наивность. Не во всех районах есть такое оборудование – точнее, оно мало где есть. В большинстве мест оперируют путем лапаротомии, то бишь через разрез брюшной стенки.

И чего ждать от докторов, которые скорее операторы сверхточных машин, чем мастера скальпеля и иглы? Хорошо, если ему попадется терпеливый старший товарищ, который научит оперировать путем чревосечения, а если нет? Как быть тем пациентам, которых доставили такому горе-хирургу? И как будет себя чувствовать накосячивший врач, знающий, что, с одной стороны, он превратил пациента в инвалида, а с другой стороны, его не научили работать по старинке, только скальпелем и иглой?

Примерно так я себя чувствовал в тот момент, когда знакомился с работой районного хирурга. Мне очень хотелось, чтобы у нас в ординатуре была отдельная программа для тех, кто едет работать «в район», но увы. Хорошо, что мне попались отличные специалисты, которые научили оперировать должным образом – а если бы нет?..

– На, – сказал Леонтий Михайлович, протянув мне стопку книг. – Это руководства по травматологии, детской хирургии, урологии известных авторов. Занимайся. Как соберешься сбежать – отдашь.

– А почему вы решили, что я сбегу?

– Я ничего не решил, время покажет. Пойдем, я передам тебе больных в стационаре.

На втором этаже лежали больные после плановых и экстренных операций – к счастью, их было немного, человек десять. Зато на третьем, «грязном», – даже с перебором. На тридцать коек приходилось тридцать пять пациентов, в палаты поставили дополнительные кровати.

Леонтий Михайлович разместил здесь больных с гнойными заболеваниями, людей с закрытой черепно-мозговой травмой, с закрытыми переломами трубчатых костей, находящихся на скелетном вытяжении, ожоговых и прочих не нуждавшихся в «чистых» операциях.

– Вот, вроде бы и все, – произнес заведующий после обхода. – Давай, дерзай! Я сегодня вечером уезжаю на месяц. Продержишься?

– Постараюсь, – не совсем уверенно отозвался я.

– Ладно, если что звони на санавиацию, номера телефонов под стеклом у меня на столе в ординаторской. В случае чего сестры подскажут, они у нас по много лет отработали, опытные. И главный хирург области (главный хирург области осуществляет контроль и координацию работы над всеми хирургическими стационарами областного подчинения, сюда входят областная больница, ЦРБ и участковые больницы, где есть хирургические отделения) обещал прислать человека.

– Хорошо, Леонтий Михайлович. Думаю, справлюсь.

– Ладно, бывай! – заведующий пожал мне руку и уже в дверях, обернувшись, добавил: – Да, я «скорую» предупредил, что с сегодняшнего дня ты экстренный, так что в случае чего тебя вызовут, отзвонись и сообщи адрес. Если куда из дома будешь уходить, всегда говори им, где тебя найти. Все!

Заведующий вышел из ординаторской, я остался один. Шел седьмой час вечера. Я позвонил на «скорую», сообщил адрес и отправился домой. Идти было минут сорок прогулочным шагом. По дороге я раздумывал о том, как прошел мой первый рабочий день, и находил не так много хорошего, как хотелось бы.

Вскоре оказалось, что он еще не закончился. Звонок в дверь поднял меня с постели за полчаса до полуночи.

– Доктор, вас срочно вызывают в хирургию, – сообщил женский голос из-за двери. – Ножевое ранение в живот.

Сон как рукой сняло. «Вот оно! Наконец! И я еду в машине «скорой» на свой первый в жизни вызов. Ночь! За окном бурлит лето, одинокие прохожие даже не подозревают, что я, хирург, еду в машине спасать жизнь! На помощь! Меня вызвали! Ура! Вересаев, Чехов, Булгаков… о! Я помню их наставления! Я сегодня так же, как они, спасу чью-то жизнь! Я еду на вызов! Как долго я шел к этому: шесть лет института, интернатура…»

«Скорая», распугивая мигалкой одиноких прохожих, подъехала к хирургии. Я выскочил из машины, понесся в больницу – и в коридоре увидел тело на носилках кишками наружу.

Тело разговаривало с медсестрой.

– Добрый вечер, – машинально поздоровался я и спохватился:

– Вам срочно нужна операция!

– Да пошел ты на хер!

– Товарищ, – растерялся я. – Вам нужно помочь, причем непременно!

– Я сказал – на хер! – ответил мужик и внезапно соскочил с носилок и понесся во двор.

Я побежал за ним. Мужик упал на землю – и давай валяться! Весь кишечник в траве – а я стою над ним и не знаю, что делать, нас этому в институте не учили. Растерялся, взял больного за руки и попытался уговорить:

– Вам показана операция, успокойтесь, у вас, пардон, кишки наружу!

– Я Гриша Муромский! – орал пострадавший. – Отказываюсь от операции, и все тут! Помру, тебя посадят! Гы-гы-гы! Докторишка!

На кишечнике – трава, песок, грязь! Кошмар!

– Пожалуйста, успокойтесь, пройдите на операционный стол! – твердил я.

– На хер пошел! Что неясно?

Никакие уговоры и угрозы не действовали.

– Григорий, – обратился я к страдальцу. – Вы умрете, если вас не прооперировать!

– Гы-гы-гы! – юродствовал Гриша, посыпая кишки землей и пылью.

Медсестры смотрели на меня, я на них. Кого-то стошнило. Я окончательно растерялся.

Громко хлопнув дверью машины, из «скорой» выскочил крепкий, уверенный в себе парень.

– Анестезиолог, – шепнули мне.

– Иван Григорьевич Рябов! Можно просто Иван, – отрекомендовался прибывший.

– Дмитрий! Дима!! – представился я.

– Ну, что, Дима, проблемы?

– Да, надо оперировать, а он вон дурака валяет, – подтвердил я.

– Ну-у, – протянул анестезиолог. – Тут по-другому надо.

– Как?!

– А вот так! – сказал он, взял валяющегося во дворе Гришу за шкирку, приподнял его и волоком перетащил в операционную. При транспортировке пострадавший только икал, поддерживая вывалившийся кишечник, и матерился.

– Давай мойся! – сказал Иван. – Я даю наркоз!

Я мыл руки и все это время слушал проклятия в свой адрес. Ассистировала мне в ту ночь меланхоличная гинеколог Зинаида Афанасьевна Бугаева.

– Не переживайте, юноша, – обратилась она ко мне. – Все будет замечательно. Вы раньше сами оперировали?

– Конечно! – заверил я.

Такими пациентами мне лично еще не доводилось заниматься, но все когда-нибудь бывает впервые. Страха у меня не было, только кончики пальцев подрагивали.

Собственно говоря, разрезать переднюю брюшную стенку уже было не надо. Чья-то умелая рука одним ловким движением ножа сделала Грише харакири почти по средней линии живота.

Значимых повреждений внутренних органов я не обнаружил. Было сильнейшее поверхностное загрязнение кишечника и брюшной полости землей, песком, травой. Я тщательно отмыл внутренности от грязи, установил дренажную трубку в малый таз и зашил рану. Все! Операция завершена. Первая моя самостоятельная операция прошла успешно! Я сам, без посторонней помощи, только что спас жизнь человеку.

Наложил последний шов, заклеил разрез и, поблагодарив персонал, удалился в ординаторскую писать протокол операции.

– Алле! Лепила! – услышал я грубый испитой голос. – Ты ща Гришу Муромского оперировал?

Передо мной стоял небритый алкоголик, одетый в брезентовый дождевик.

– Я. А вы собственно кто?

– Кто я, не важно, – прошипел дождевик. – Важно, зачем ты это сделал?

– Как? – удивился я. – Он был ранен, я врач. Хирург. Моя обязанность спасать людям жизнь.

– Он не человек, он мудак, – произнес незнакомец и осклабился. – Я не для того эту гниду распотрошил, чтоб ты ему жизнь спасал! Я тебя об этом просил?

Брезентовый внезапно распахнул свой дождевик, выхватил из-за пояса двуствольный обрез и направил мне прямо в лицо. Лязгнули курки. Возможно, в другой раз я бы и испугался, но создавшаяся ситуация была настолько нелепой, что больше походила на игру, чем на деревенскую вендетту.

– Веди к Гришке! Показывай, где он лежит! Не дорезал, так застрелю! И не вздумай дергаться! – приказал бандит.

Я лихорадочно соображал: что предпринять? Неужели это не сон? Еще каких-то полчаса назад я был в операционной, а сейчас передо мной обрез. Странные перипетии судьбы. Вот она еще одна грань хирургии. Один бандит распластал другому брюхо по каким-то своим соображениям. Не убил сразу и пришел добивать своего визави в лечебное учреждение.

Такие вот наступали времена. «Лихие девяностые» – так их назовут после.

Неожиданно дверь ординаторской распахнулась, и в комнату ворвались какие-то люди в камуфляже и прервали наш диалог. Я и глазом не успел моргнуть, как убийца лежал лицом в пол с вывернутыми назад руками.

– Суки! Суки ментовские! – хрипел он.

– Все нормально, доктор? – спросил накачанный парень с погонами старшего лейтенанта.

– Да! – выдавил я из себя. – Даже толком и испугаться не успел.

– Ну, ничего, ничего! – похлопал меня по плечу старлей. – Мы этого гада от самой блатхаты вели, а возле самой больницы потеряли. Но вовремя нашли!

– Да уж! – согласно кивнул я. – А он, правда, нашего пациента порезал?

– Правда, правда! Он не только Гришу, но еще двоих таким вот макаром разделал, только им уже ваша помощь не нужна.

– Спасибо! – поблагодарил я старлея и пожал ему руку.

В пять утра, устало вытянув ноги на своей домашней кровати, я подумал, что если все дни будут такими, как этот, то не знаю, на сколько меня хватит. Знакомство с сельской хирургией состоялось! Через две минуты я уже погрузился в глубокий сон, чтоб через два с половиной часа проснутся и к 8.00, без опоздания, явится на работу.

Глава 2 Первые шаги

На работу я проспал, пришел к половине девятого. Меня, правда, никто не упрекнул, но самому было крайне неловко. Конечно, я пообещал себе впредь так не поступать, но, по правде говоря, нарушал его и не раз, все по производственной необходимости. Человек так устроен, что ему нужно время от времени спать.

В любом коллективе, особенно маленьком, новости разносятся быстро. «Сарафанное радио» сбоев не дает. После ночного инцидента на меня смотрели как на героя. Лично я себя таким не считал, еще неизвестно, как бы все повернулось, если бы милиционеры не подоспели.

Утреннюю планерку вместо меня принял Иван, он домой не уходил, наблюдал прооперированного ночью больного. К сожалению, в нашей больнице не было палаты реанимации. Поэтому анестезиологи были вынуждены сами наблюдать больных. Лишь после стабилизации состояния пациента они могли уйти домой. У нас их было два, Иван и Аркадий Ильич Тропинин, пока еще пребывавший в отпуске.

Кроме Ивана в ординаторской был и лор Артур Скороходов, он всего на два года раньше меня закончил вуз, но уже успел многому научиться, и больные его очень хвалили.

– Да-а-а, – протянул анестезиолог. – Повезло тебе вчера. Этот вчерашний бандит Коля Бизон, отморозок конченый. Чуть что, за нож хватается. Многих мы после него лечили.

– Точно! – подтвердил лор. – И вот никак взять его не могли, всегда ускользал. Его года три уже по всей области ловят, мне один следак знакомый сказал. А ты только приехал и сразу его «крестником» стал.

– Весело у вас тут, – вздохнул я.

– Да, как и везде. Времена наступили такие, беспредельщики повылазили со всех щелей. Ничего святого для людей не стало, – начал Иван. – В соседнем районе пару месяцев назад анестезиолога убили, прямо в ординаторской. Слышал, Артур?

– Конечно, слышал, – подтвердил лор. – Он же мой однокурсник был, на одном потоке учились.

– А из-за чего убили? Просто так, что ли? – удивился я.

– Я слышал такую версию, – стал рассказывать Рябов. – Оперировали там мужика одного, желчный пузырь удаляли. Анестезиолог релаксанты[2] ввел, а фентанил[3] забыл. В общем, мужика по живому резали, он всю боль чувствовал. Лежит он на столе весь расслабленный, пошевелиться не может, а хирурги ему наживую пузырь вынимают. Все чувствовал!

– Ужас! – поразился я. – А как такое могло произойти?

– Говорят, анестезиолог медсестре глазки строил, не до наркоза ему особо было.

– А дальше?

– А что дальше. Мужик тот поправился, несмотря на все их лечение, и дня через три заходит в ординаторскую в дождевике, как вчера Коля Бизон. Ну, кто говорит, мне наркоз давал? Ну, анестезиолог из-за стола встает, я, мол. Думал, может, коньяку принес, отблагодарить. А он: ты, ну, и получай! Из-под полы достает двустволку и с двух стволов в упор. Собирать потом было нечего.

– Какие страсти кипят, а? – произнес я задумчиво. – Получается, надо боятся человека в дождевике?

– Да, ну! Брось! – сказал Артур. – Тут каждый второй так ходит. А мужика понять можно, неизвестно, как бы ты себя повел, если б тебя полтора часа наживую резали.

На этой минорной ноте я расстался с коллегами и пошел обходить отделение. Гриша чувствовал себя хорошо, протрезвел и просил у всех прощения. Я сказал, что подумаю, и перевязал его. В целом все было в порядке, и я отправился на прием.

Был уже полдень, и чего я только не услышал в свой адрес, продираясь сквозь толпу к кабинету. Самое мягкое было «дармоед». Я как мог оправдывался, объяснял, что я один, что ночью оперировал, что у меня на отделении тоже больные. Но все было тщетно, поток оскорблений сопровождал меня всю дорогу. И чем больше я оправдывался, тем громче гудела очередь.

Чашу терпения переполнило брошенное мне в спину – «Коновал»! Я резко обернулся и громко сказал:

– Граждане колхозники, приема сегодня не будет! Езжайте в область!

Какой-то рыхлый дядя, с крупным фурункулом на правой щеке, тоненьким голосишкой проблеял:

– Товарищ доктор, как не будет? У меня вот чирей?

В другой раз я бы, наверное, так себя не повел, но бессонная ночь дала о себе знать, притупив здравый смысл:

– А, вот так! Если я коновал, то езжайте к настоящим врачам, сюда-то чего заявились? Все!

– Я главврачу пойду жаловаться! Безобразие! – попыталась надавить на меня толстая баба со смачным синяком в левой параорбитальной области (вокруг глаза).

– Да пожалуйста, – сказал я и сам поразился своему спокойствию. – На сегодняшний день я единственный хирург в районе. Леонтий Михайлович в отпуске и убыл за пределы области. Вы идете жаловаться, я увольняюсь, а дальше будете ездить в область, пока Ермаков не приедет.

– Доктор, ну что ты завелся? – спросил какой-то человек с впалой грудью. – Ну, погорячились мы, с шести утра ждем.

– А зачем с шести ждать, если прием с девяти?

– Ну, – замялся впалогрудый. – Очередь занимаем.

– Короче, – громко объявил я. – Пока тот, кто обозвал меня коновалом, не извинится, приема не будет! Ясно?

Толпа внезапно накинулась на розовощекого парня лет двадцати глазами:

– Борька, из-за тебя все. Сволочь! Вишь доктор обиделся, а ну иди, извиняйся!

Подгоняемый затрещинами, тот подошел ко мне и, не глядя в глаза, промямлил:

– Доктор, простите меня, пожалуйста.

– За что?

– За то, что вас коновалом обозвал.

– Хорошо, я подумаю. У тебя что?

– Ногу два дня назад кипятком ошпарил.

– Ясно, кровью не истекаешь?

– Нет.

– Отлично! Приму всех! Но тебя в последнюю очередь!

Парень понуро поплелся в конец. Народ угомонился, и все стали терпеливо ждать своей очереди.

– Как вы их! Не побоялись толпы, – восхищенно сказала медсестра, когда я вошел в кабинет. – Тут такие безбашенные иногда попадаются, Борька, вон тот кабан, не раз уже у нас лечился, такой гад!

– Да, сам удивляюсь, ночью оперировал, не выспался, все как-то по барабану стало.

– Ну и правильно! Так с ними и надо! А то они чуть что, жаловаться бегут, а вы молодец!

– Спасибо, давайте начнем прием.

Удивительно, но больше никто не возмущался, хотя я каждые 10–15 минут выходил на отделение в перевязочную. Все понимали: доктор один, и он работает.

Последним я принял уже упомянутого Борьку с его ожогом, он еще раз извинился. Я сказал, что прощаю, хотя очень хотелось дать ему по морде.

После приема я заполнял документы стационарных больных и лишь в седьмом часу вечера засобирался домой.

– А где нам хирурга найти? – обратилась ко мне девушка лет двадцати пяти.

– Я хирург, а что такое?

– Вы знаете, у моей дочки животик сильно болит. Мы на «скорую» обратились, но нам сказали, чтоб сначала хирургу показали.

– И давно болит?

– Да вчера в обед заболел.

– Вы в деревне живете?

– Нет, что вы. Здесь, рядом с больницей.

– Так, а что вы днем-то не обратились?

– Да вы знаете, мы думали, что пройдет, я ей ношпочку давала, а он все болит и болит.

Я не знаю, чем это объяснить, но у нас почему-то 90 % обращений приходится на вечернее и ночное время. Причем люди терпят сутки, а то и более. И когда начинаешь их спрашивать, чего тянули, отвечают: «А мы думали, что пройдет». Вот нет этому феномену объяснений! Остается только развести руками.

У ребенка оказался острый аппендицит, пришлось остаться. Пока собирал оперблок – все уже ушли домой, – пока прооперировал, пока заполнил соответствующую документацию, наступила полночь.

– Доктор, ничего, что мы вас к самому дому не доставили? – спросила фельдшер «скорой помощи», которая после операции везла меня домой. – А то у нас срочный вызов, по рации только что передали.

– Нет, конечно, ничего страшного, мне идти тут триста метров. А что там?

– Да не ваше, похоже, гипертонический криз.

– Ну, тогда до свидания.

– До свидания, доктор. Пусть вас сегодня больше не вызывают.

Уставший, но счастливый – еще бы, две самостоятельных операции за сутки! – я направился домой. Квартира моя располагалась на втором этаже. В подъезде было темно, я вошел и на ощупь стал подниматься по лестнице. Внезапно до меня донесся жуткий женский крик, полный отчаяния:

– А-а-а-а!

Я погнал вверх. Картина, которую я увидел, надолго врезалась в память. Между вторым и третьим этажами, на площадке, стояла абсолютно голая девушка. Ее безупречную фигуру освещал холодный лунный свет. Незнакомка картинно заломила за головой руки и, как мне показалось, голосила на луну:

– А-а-а!

Зрелище было настолько диким и завораживающим, что я на секунду подумал: «Оборотень!» – но тут же спохватился и спросил девушку:

– Что случилось? Что с вами?

– А-а-а-а-а!!!

– Девушка, что с вами? Почему вы не отвечаете?

– А-а-а!!!

Девушка была в сильнейшем эмоциональном шоке. Я хотел попробовать привести ее в чувство, но тут увидел полоску света из приоткрытой двери третьего этажа. «Видимо, она из той квартиры».

Оставив голосящую особу на лестнице, я поднялся на третий этаж и вошел в приоткрытую дверь.

Посреди комнаты стояла кровать со смятой постелью, на полу повсюду валялась мужская и женская одежда. На кухне мне бросился в глаза стол с остатками ужина и несколькими открытыми бутылками с алкоголем. В двух стопках желтели остатки коньяка. Я быстро обошел всю «однушку» и, не найдя ничего подозрительного, зашел в ванную.

Под потолком ванной висел голый молодой парень – лицо фиолетовое, язык наружу, возле рта пена. Сдавливающая его горло петля была привязана к какой-то трубе.

Схватив со стола нож, перерезал веревку и подхватил парня, отметив, что тело еще теплое. Тут в квартиру забежали другие соседи.

– Вызывайте «скорую»! – крикнул я им и принялся делать висельнику искусственное дыхание и закрытый массаж сердца.

Через пару минут лицо несчастного посветлело, веки задрожали, и он открыл глаза. Вытащенный из петли был спасен.

Соседи привели в комнату трясущуюся девушку и накинули на нее покрывало. Увидев, что парень жив, она расплакалась. Я налил ей воды и, когда девушка немного пришла в себя, спросил:

– Скажите, что здесь произошло?

– Я-я-я не думала, что он повесится, – всхлипывая, ответила она. – Мы сегодня приехали из отпуска, немного выпили и занялись любовью. А у него это, как его, ну, в общем, не встал. А я, дура, в шутку возьми и скажи, что он импотент и вообще у него член маленький.

– Точно дура, – отметил кто-то из присутствующих.

– Ы-ы-ы-ы, – заголосила девица.

Я снова дал ей воды:

– Ну, а дальше?

– А дальше, – продолжила она свой рассказ, – дальше он молча встал и пошел в ванную. Думала, он в туалет пошел, а его нет и нет. Я следом зашла, а он там виси-и-и-ит! Ы-ы-ы-ы! Я испугалась и убежала.

– А почему из петли не стали вытаскивать? – спросил я.

– Я растерялась! Мне стало страшно! Я испугалась!

Подъехала «скорая», я в двух словах объяснил фельдшеру, что произошло.

– Да, доктор, вы второй день у нас и уже столько приключений. Притягиваете их, что ли, – хмыкнул фельдшер.

– Ой, не знаю, – вздохнул.

– Доктор, мы постараемся вас сегодня не вызывать.

Я не ответил. Дома в окно посмотрел, как «сладкую парочку» загрузили в салон уазика, добрался до подушки и моментально заснул.

На работу утром пришел вовремя, без опозданий. Только закончил планерку, как позвонила секретарь и сообщила, что меня вызывает к себе главный врач.

– Ну, как обживаетесь, Дмитрий Андреевич? – спросил главный после обмена рукопожатий. – Не тяжело?

– Тяжело, но стараюсь со своими обязанностями справляться.

– Вот, вот, Дмитрий Андреич, первые шаги – они очень важны. Если раз споткнулся, ничего, два – тоже ничего, а если постоянно начнешь спотыкаться, то когда-нибудь и вовсе упадешь. Да, так можно упасть, что и подняться затем не сможешь. Я считаю, если человек постоянно спотыкается, то надо уходить из профессии.

– Я вас не понял, Николай Федорович.

– О, нет! Это не на ваш счет! – улыбнулся главврач. – Просто даю жизненные наставления молодому доктору. Я тоже когда-то был молод и горяч.

– Николай Федорович, не ходите вокруг да около, говорите прямо! Вижу, не наставления позвали мне давать.

– Да, правду говорили, горяч больно.

– Кто говорил?

– Не важно, кто и что говорил. Просто я вас хочу предупредить, все, что происходит в стенах этой больницы, мне рано или поздно становится известно. У меня везде есть свои глаза и уши. И я хочу, чтоб вы это усвоили.

– Любите, значит, шпионов, да?

– Молодой человек, вы забываетесь. Не успели приехать, а уже столько проблем вокруг вас. И бандиты нападают, и народ на приеме бунтует. Что это такое, скажите на милость: «Пойдете к главному врачу жаловаться, то я уеду, и будете в область ездить»?

– А это значит, что меня оскорбили, и я искал виновного.

– Товарищ Правдин, вы не на рынке пирожками торгуете, а в больнице работаете. Перед вами больные люди! Они к вам за помощью пришли, а вы им какие-то условия начали ставить. Нехорошо, не с того жизнь начинаете.

– Я знаю, Николай Федорович, что больной у нас всегда прав, но оскорблять себя не позволю ни пациенту, ни главному врачу.

– А я вас не оскорблял, просто как старший товарищ даю советы, – примирительным тоном заметил Тихий. – Да, а что за история с повешенным? Мне сказали, вы человека из петли вытащили и реанимировали?

– Да, было.

– Вот это похвально! Врач должен оставаться врачом в любой обстановке. Молодец, что тут скажешь.

– Спасибо, Николай Федорович! Я могу идти? А то у меня дел много.

– Да, конечно, не смею задерживать. Надеюсь, вы примите правильное решение после нашего разговора.

Я шел в отделение и думал о том, что и здесь полно стукачей. «Кто же успел донести? Или кто-то из больных, или свои. Хотя какой я им пока свой… Вот еще ягодки, о которых предупреждал Леонтий Михайлович, сколько же их еще будет? Вот чему еще не учат в институтах…»

Я обошел больных. Гриша совсем поправился, вчерашняя девочка с аппендицитом температурила, но я решил, что на фоне антибактериальной терапии все будет хорошо, и пошел в амбулаторию.

Больные меня уже узнавали, здоровались, никто не галдел, все соблюдали очередь. «Однако вчерашняя беседа многим пошла на пользу», – подумал я.

Перед дверями кабинета стоял здоровенный бородатый детина неопределенного возраста.

– Доктор, разреши без очереди, – попросил он.

– А что с вами? Живот болит?

– Не, – сказал детина и сунул мне под нос указательный палец, из которого торчал здоровенный рыболовный крючок. – Во, попался. На рыбалку поехали, перемет ставил и сам попался вместо рыбы.

– Конечно, проходите! Только верхнюю одежду снимите.

Я обколол палец новокаином, детина зажмурился и вжал в плечи голову, приготовившись к самому худшему. Я одним точным движением вытащил злополучный крючок.

– Возьмите, – сказал я, протягивая мужику рыболовную снасть.

– И что, все? – здоровяк ошалело посмотрел на меня. – Вот так, меньше минуты? И вытащил?

– Все, дорогой! Все! А что не нравится?

– Да, нет! Все нравится! Только меня двести километров из тайги вывозили, чтоб вот так, раз! И все!

– Ну, давайте повторим. Засаживайте по новой. Вытащу.

– Нет, спасибочко! Не надо! – расплылся в широкой улыбке рыболов, оценив мой юмор. – Только мы в соседнем районе рыбалили и там в их ЦРБ обратились. Нам сказали, что это сложная операция и у них нет нужных инструментов, и чтоб мы к себе ехали. Вот мы двести верст с гаком и пылили к вам. Спасибо, доктор! Огромное спасибо!

– На здоровье! – ответил я бородачу и подумал, что все-таки свинство со стороны коллег так обойтись с мужиком. Что значит – «ты не наш»?

Не успел распрощаться с рыбаком, как меня позвали на «скорую»: подозрение на ущемленную грыжу. Сходил, посмотрел: правда, ущемленная паховая грыжа у дедушки лет восьмидесяти. Она давно его беспокоила, дедок все боялся операции, а тут ведро воды поднял – и все, ущемился. (Ущемленной грыжа становиться тогда, когда грыжевое выпячивание, чаще сальник или петля кишки, вылазит наружу через грыжевой дефект, а назад, в брюшную полость, не вправляется. Если грыжевые ворота (дефект) небольшие, то возможно пережатие выпавших органов, с последующим развитием их гангрены. Показанием к операции в плановом порядке у грыженосителей является профилактика ущемлений. Цель операции – закрыть грыжевой дефект (ворота).)

Я направил больного в отделение, скомандовал, чтобы готовили операционную, а сам вернулся на прием.

Через полчаса меня позвали на операцию. Я извинился в коридоре перед больными и объяснил, что иду на операцию, когда освобожусь – неизвестно. Воплей больше не было, и «коновалом» меня никто не назвал: ясное дело, доктор идет спасать жизнь человеку.

У старика было слабое сердце, так что оперировал я под местной анестезией. Ущемилась тонкая кишка, но она была вполне жизнеспособной, так что удалять не пришлось.

В настоящее время местная анестезия незаслуженно забыта, мало кто из хирургов владеет этой методикой в достаточном объеме, молодые врачи только по книгам и знают, как обезболивать новокаином. Может, это и неплохо; но, например, у пожилых людей может быть уйма сопутствующих патологий, и им лучше подходит местное обезболивание – благо препараты сейчас есть наизамечательнейшие. Мне в этом плане повезло, довелось учиться у людей, великолепно владеющих местной анестезией, и несколько лет применять их науку в собственной практике.

После операции я вернулся на прием. Сегодня, как на грех, сплошняком шли травматологические больные. Переломы луча в типичном месте (в нижней трети лучевой кости), переломы ребер, лодыжек и прочая; а я о костях мало что знал. Что поделать – доставал книгу и, не стесняясь ни пациентов, ни сестер, начинал читать. Когда понимал, как надо действовать, накладывал гипс. Учился у сестер, как правильно его разматывать, как замачивать, как накладывать и фиксировать.

Последний пациент покинул кабинет, когда на часах было уже полшестого. А мне еще надо было записать операцию и заполнить дневники стационарных больных…

– А вы, доктор, молодец! – сказала моя медсестра Любовь Даниловна. – Не стесняетесь и книжку прочитать, и у нас спросить, если чего не знаете.

– Так, а как же иначе? – удивился я. – Честно признаю, в травме я полный ноль. Что-то с института смутно помню, не более того. Сегодня вот почитал, начал понемногу вспоминать. На вас вся надежда.

– Это правильно. Только другие доктора сидели тут до вас щеки дули, сами, мол, все знаем. А по большому счету тут никто, кроме Леонтия Михайловича, травму толком-то и не знает. Он же в хирургию из травматологов пришел, так обстоятельства сложились. Прислали его травматологом к нам, пришлось по ходу в хирурги переучиваться, работать некому.

– Да, а я и не знал, что он в прошлом травматолог.

– Он вообще умница. И травматолог, и хирург хороший, и трепанации черепа сам делает! Держитесь его, он вас многому научит. До вас которые были – шибко гордые все. Сами типа все знали! Иногда так косячили, что мы сами шли и заведующего звали, он и переделывал. А учится никто не хотел. Мы – хирурги, говорили! Нам ваша травма не нужна. Может, и хирурги, но я считаю, если в район попал, то учи и травму! Верно, доктор?

– Любовь Даниловна, я с вами тут полностью согласен. Раз в районе травмы много, ее и надо изучать, и другие дисциплины – детскую хирургию, урологию, нейрохирургию.

– Точно, точно, доктор, изучайте! А мы вам, чем сможем, поможем.

– Спасибо, Любовь Даниловна.

Зря я, наверное, вспомнил про нейрохирургию. Не успел до ординаторской дойти, как на меня выбежала санитарка:

– Доктор! Доктор! Вас срочно зовут в детское отделение!

– А что случилось?

– Точно не знаю, но там сына начальника районной милиции с чем-то привезли. Консилиум собрали и вас велели позвать.

– Хорошо, иду. Показывайте дорогу.

– Дмитрий Андреевич, я вам в двух словах сейчас все объясню, – шепотом заговорила Алла Борисовна, заведующая детским отделением. – Понимаете, к нам доставили мальчика с черепно-мозговой травмой.

– А почему к вам, а не в хирургию?

– Видите ли в чем дело… Он сын начальника местной милиции, а мама у него директор школы, и они попросили меня, чтоб госпитализировали в наше отделение.

– Да почему к вам?

– Ну, у вас там бомжи, уголовники, всякие другие асоциальные элементы. У нас мальчику будет более комфортно. Ну, вы меня понимаете?

– Понял, – протянул я. – Хирургия наша, значит, гадюшник?

– Ну, почему гадюшник, у вас нет отдельных палат, а у нас есть.

– Ладно, меня чего позвали?

– У мальчика черепно-мозговая травма. Его зверски избили какие-то хулиганы, сейчас с мальчиком происходит что-то странное. У нас невролог в отпуске, вот мы вас пригласили.

– Хорошо, пойдемте посмотрим, – сказал я.

Я не стал говорить, что я не нейрохирург. Бесполезно! Я уже понял, что во мне видят не просто хирурга, а представителя любой хирургической специальности, за исключением, пожалуй, лор-врача и гинеколога.

В палате, куда меня привели, уже был начмед Семен Семенович Лившиц, еще два педиатра, мама пострадавшего и сам собственно пострадавший. Сережа, пятнадцатилетний худенький подросток, сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, дурашливо смеялся, корчил рожи и показывал присутствующим язык. От него исходило такое алкогольное амбре, что впору было предлагать закуски.

– Послушайте, коллеги, да он же у вас в дупель пьяный! – констатировал я, осмотрев парня.

– Да как вы смеете! – фурией взвилась мама мальчика, красивая ухоженная дама. – Кто дал вам право делать такие выводы?

– А вы сами не видите? – спокойно спросил я.

– Что я должна видеть?!

– Что ваш ребенок пьян. Кто вам сказал, что его избили?

– Сам Сережа!

– Я думаю, что он вам солгал.

Сережа скорчил очередную рожу, сказал: «Тпрю-ю-ю-ю-ть!», после чего завалился на бок, пустил тягучую слюну и… захрапел.

– А-а-а-а-а! – заголосила женщина. – Ну, что вы все стоите? Он же умирает!

– А хирург-то прав, – заявил начмед, принюхавшись. – Черт побери, он пьян.

– Да что вы такое говорите, Семен Семеныч! – завопила мама Сережи, и ее красивое лицо исказила злобная гримаса. – Мой мальчик не пьет! Он отличник, музыкальную школу закончил. Я вас прошу, помогите.

– Послушайте, – попытался я объяснить еще раз. – Ваш сын мертвецки пьян. Его не надо спасать, ему не нужна наша помощь. Он проспится – и все будет в порядке, понимаете? Раньше, может, и надо было желудок промыть, а сейчас уже поздно.

– Я так этого не оставлю! – ярилась дама. – А вас, – она грозно посмотрела на меня, – привлекут за неоказание помощи. Это я вам обещаю!

«Отличное начало. Сначала чуть не пристрелили, затем коновалом обозвали, потом главный пропесочил из-за ерунды, теперь еще эта тюрьмой грозит из-за того, что ее сыночек назюзюкался. И это за какие-то двое суток! Ну, дела! Что дальше-то будет?»

– Дмитрий Андреич, я вас прошу, позвоните в нейрохирургию, проконсультируйтесь, может, они чего подскажут, – проговорила заведующая детским отделением.

– Алла Борисовна, что я им скажу? Тут у нас пацан пьяный лежит, чего делать? Так, что ли?

– Может, он не пьяный, может, у него так черепно-мозговая травма протекает?

– Алкогольное опьянение у него так протекает.

В этот момент позвонили со «скорой» и попросили срочно подойти: привезли парня, порезавшего руку о стекло. Я пошел работать; потом подошел начмед:

– Дмитрий Андреич, зря вы так с ней. Она баба влиятельная, и муж у нее большая шишка.

– А как так? – спросил я, снимая окровавленные перчатки. – Я высказал свое мнение. Вижу, паренек пьян, ни ссадин, ни кровоподтеков ни на голове, ни на лице нет, а выхлоп – хоть закусывай.

– Так-то оно так, но баба сильно говнистая, если что, по судам затаскает.

– Семен Семеныч, даже если у него и есть черепно-мозговая травма, в чем я сильно сомневаюсь, то мы ее никак сейчас не выявим. Компьютерного томографа у нас нет, поэтому остается ждать. Насколько я помню из курса нейрохирургии, в данном случае, когда нет явных признаков травмы, необходимо время. Если он не проспится и останется загруженным, тогда будем думать о черепно-мозговой травме, а сейчас алкоголь завуалировал клинику, если она и была.

– Ну, пацан уверяет, что была. Говорит, шел домой, поймали какие-то мужики, избили, приставили воронку в горло и влили водку. Сейчас его отец весь райотдел на уши поднял, все чердаки и подвалы, все блатхаты шерстят.

– Ищут, значит, тех, кто насильно поит других водкой?

– Ну да. Вы бы еще раз мальчика осмотрели и записали в историю болезни. Мало ли чего.

Сережа крепко спал, рядом сидела мать и держала его за руку. Слезы смыли косметику, но все равно ее лицо оставалось красивым. Лишь гневно вспыхнули глаза, когда я вошел в палату. Я повторно осмотрел парня, ничего сверхъестественного не обнаружил.

– Зрачки одинаковые, на свет реагируют, мененгиальных знаков нет, все рефлексы живые, одинаковые с обеих сторон, ну не вижу ничего криминального! – сказал я и ушел из палаты.

– Ну, ты у меня еще попляшешь! – прошипела дама.

Домой я попал только в десятом часу. Ночь прошла спокойно – только один раз подняли, полпервого; съездил, посмотрел больного с болями в животе, но страшного ничего не было, так что я практически выспался.

Утром, подходя к больнице, я увидел высокого седого мужчину в милицейской форме с погонами полковника. Он в компании матери юного пьяницы Сережи ждал меня у входа в хирургический корпус.

Я похолодел.

– Доброе утро, доктор! – приветливо произнес полковник и протянул мне руку. – А мы вас поджидаем!

– Здравствуете, доктор! – как можно мягче произнесла его жена, краснея.

– Здравствуйте, чем обязан?

– Я бы хотела перед вами извинится за вчерашнее, – сказала мама Сережи. – Я с вами себя так гадко вела, а вы были правы. Сережка-то и правду напился. А я, дура, вам не поверила, угрожала. Простите!

– Вы представляете? – перехватил инициативу муж. – Сказал, что его избили и влили в рот водку. Мы весь поселок перерыли.

– Наверно, по пути раскрыли пару-тройку преступлений? – едко заметил я.

– Ну, не без этого, – улыбнулся полковник. – Оказывается, они с ребятами решили водку попробовать, чтоб, значит, побыстрее повзрослеть. На троих одну выпили и окосели с непривычки. Ну, чтоб мы его не ругали, он и сочинил эту историю про избиение.

– Понятно, я на вас зла не держу. Я ж знал, что никакой травмы не было.

– Вы настоящий профессионал, – сказала дама. – А я поначалу не поверила вам.

Мы распрощались, муж пожал мне руку, и каждый пошел по своим делам.

Глава 3 Трудовые будни

Осень застучала дождями по остывшей земле. По утрам на лужах появился тонкий ледок. Зеленый цвет стал отступать перед желто-багряным. Осеннее солнце уже не припекало, на полях и огородах собрали урожай. Наступил октябрь.

Три месяца моей работы в ЦРБ пролетели как одна невероятно длинная неделя. Потихоньку я втянулся в работу и адаптировался к местным условиям. Леонтий Михайлович приехал только в конце августа, а на подмогу мне так никого и не прислали. Больше месяца я работал один.

Многие думали, что я плюну на все и сбегу в город, как мои предшественники. Между собой медперсонал называл меня «девятым». Но «девятый» никуда не девался.

Да, мне было очень тяжело: и прием, и стационар, и дежурства на дому, и экстренные ночные вызовы в больницу. Больше половины вызовов на «боли в животе». Что это за показание к вызову хирурга? Получается, что терапевтов должны вызывать на «боли в голове», «боли в сердце», а гинекологов на «боли в вагине». Мне непонятно было, почему наши фельдшеры не говорят медицинским языком: подозрение на аппендицит, панкреатит, холецистит и т. п. Нет! Боли в животе, и все тут! Как это у Куприна было: «Ни есть, ни пить не мо́жу, в сере́дине болит». Так я и не смог фельдшеров переучить.

Эта работа была отличным тестом на выживаемость. Я знал: если справлюсь – смогу работать районным хирургом. Нет – значит, нет.

Пока заведующий был в отпуске, у меня почти не было времени, чтобы учиться. Но если выдавалась свободная минутка, я садился за книги и продолжал консультироваться у медсестер. Они своим опытом могли дать фору любому молодому хирургу.

За месяц самостоятельной работы я прооперировал еще пару аппендицитов, прободную язву двенадцатиперстной кишки, ну и всякое другое по мелочам. Никто не умер, никто больше на меня не жаловался. В санавиацию я ни разу не позвонил, работал сам, да, по правде говоря, и больных таких не было, чтоб не справиться. Повезло, конечно.

С выходом Леонтия Михайловича стало полегче. Я вел прием и две палаты на отделении – одну «чистую», одну гнойную. Ермаков занимался больными в стационаре. Экстренные дежурства мы поделили по неделям. Одним словом, работа устаканилась, и потянулись обычные трудовые будни.

С выходом Ермакова мы наконец занялись и плановой хирургией, до которой у завотделением не доходили руки, пока он был один. Он оперировал не только хирургических больных с желчнокаменной болезнью, грыжами, варикозной болезнью нижних конечностей, опухолями кишечника и желудка и другими, но и занимался травматологическими пациентами. Оперировал больных с переломами трубчатых костей, привычными вывихами плечевого сустава, повреждениями сухожилий, умел делать и кожную пластику после ожогов, выполнял трепанацию черепа при черепных гематомах в экстренных ситуациях.

Я ходил за ним по пятам и учился всему, а вечером дополнял практику теорией. Перед каждой операцией я обязательно повторял анатомию, топографию тканей, уточнял ход оперативного пособия. За три месяца работы в ЦРБ мне досталось столько информации и практических навыков, что я мог считать себя настоящим врачом. Наконец-то.

Чем больше я узнавал, тем сильнее укреплялась моя уверенность в себе и своих силах. Но конечно, до идеала было еще далеко.

А еще иногда случалось такое, что могло отравить жизнь надолго.

Например, в начале ноября Ермаков уехал на два дня на конференцию, и я остался один. В ту же ночь привезли потрепанного алкоголика, которого рвало кровью. Оказалось, что он уже неделю разговлялся техническим спиртом – непонятно, где мужик его добывал, ведь он не работал, а зарплаты его жены едва хватало, чтобы троих детей кормить.

После осмотра я поставил любителю технического спирта диагноз: синдром Мелори – Вейса. Разрыв слизистой оболочки верхнего отдела желудка с возможным переходом на пищевод. Чаще встречается у пьяниц. После длительных возлияний они начинают интенсивно рыгать, и слизистая просто лопается. Зачастую это осложняется кровотечением, а оно, в свою очередь, может привести к смерти. Вот именно такого персонажа нам и доставили.

Кровь продолжала идти, консервативная терапия в виде введения кровоостанавливающих препаратов – дицинон, аминокапроновая кислота, хлористый кальций не сработала. Я решил оперировать и, вскрыв алкоголику желудок, увидел множество трещин слизистой оболочки и продолжающееся кровотечение. Диагноз был верным. Я выполнил операцию Танера – в шахматном порядке прошил верхний отдел желудка, и кровотечение остановилось. Операция прошла успешно. Кровопотерю восполнили переливанием крови. Все! Жизнь спасена!

На следующий день, около десяти утра, меня пригласили к телефону.

– Алло! Мне нужен врач, который оперировал Стелькина Ивана Фомича, – скандальным тоном заявил женский голос, не поздоровавшись.

– Я вас слушаю.

– Я замглавы администрации Новосибирской области, Стелькин мой брат, я знаю, что его доставили к вам. Что с ним?

Я, как мог, обрисовал ситуацию.

– У вас какой стаж работы? – недовольно спросил голос.

– А какое это имеет значение?

– Прямое! Почему вы сами оперировали моего брата, а не отправили в область?

– Потому что у него продолжалось кровотечение, а я мог это прекратить.

– Послушайте, как вас там?

– Дмитрий Андреич Правдин.

– Так вот, доктор Правдин, я хорошо знаю вашего главного хирурга области, и попрошу разобраться, на каком основании вы оперировали моего брата, а не вызвали санавиацию и не отправили его в область. Вы меня поняли?

– Я вас прекрасно понял! Только, мадам, попросите еще узнать главного хирурга области, почему ваш брат сидит на шее у своей жены, у которой трое маленьких детей. Почему он пьет технический спирт, а не работает, как все нормальные мужики. Попросите!

– Да, как ты смеешь! Ты! Я тебя по стенке размажу! Ты там последний день работал, понял?

– Понял, я сегодня последний день работаю, а потом вы приезжаете сюда работать вместо меня и нянчится со своим распрекрасным братцем.

Не слушая ответа, я бросил трубку и пошел на прием. «Вот же стерва! Мы боремся за жизнь этого проспиртованного шакала, который за тридцать пять лет своей жизни не сделал вообще ничего толкового – вот детей только, и то ими не занимается. А какая-то стерва, пусть и знакомая нашего главного хирурга, начинает меня пугать. Где она была, когда этот скот вливал в себя дешевый этанол лошадиными дозами? Может, надо было вмешаться, глядишь, он бы и в больницу не попал. А сейчас вон она, волнуется за братика! Раньше надо было, раньше!»

Стервозная сестра Стелькина перезванивала еще несколько раз, требовала подать меня – не иначе, как на тарелочке и с вилкой в заду, но я продолжал вести прием и к телефону не шел.

После обеда снова позвонили, на этот раз мужчина:

– Могу я услышать лечащего врача Ивана Стелькина.

– Это я.

– Здравствуйте, я Степанов Алексей Павлович, главный хирург области.

– Здравствуйте, меня зовут Дмитрий Андреевич Правдин.

– Дмитрий Андреевич, у вас лежит брат моей жены, не могли бы мне рассказать, что и как с ним? А то, как я понял, вы с моей супругой не нашли общий язык.

– Алексей Павлович, с вашей женой очень сложно найти общий язык.

– Да, вы правы, – с грустью констатировал Степанов. – Но все-таки, что там с шурином?

Я подробно изложил ему историю болезни; главный хирург одобрил мои действия.

– Да, операция Танера была единственным верным решением в данной ситуации. Вы молодец!

– А ваша жена другое говорит, – усмехнулся я.

– Не берите в голову, что с бабы возьмешь? Не переживайте! Вы все сделали правильно. Успехов!

На следующий день я спросил Стелькина:

– У вас вроде сестра имеется?

– Есть, Верка! – обрадовался алконавт. – В Новосибирске живет, в администрации главы работает, а муж ейный главным хирургом. А что такое?

– Да, звонила вчера, интересовалась здоровьем вашим.

– И че, угрожала?

– Да, было дело.

– Она это может, – засмеялся Стелькин. – Она у меня с детства знаешь какая? Командирша!

– Что-то плохо она тобой командовала, раз ты спился.

– Так она ж уехала, замуж вышла. Теперь с мужем живет. А когда приезжает, то я при ней не пью. Боже упаси! Доктор, а дядя мой не звонил?

– А кто у нас дядя?

– Замминистр здравоохранения республики Саха – Якутия.

– Нет, Стелькин, дядя ваш пока, к счастью, не звонил.

Леонтий Михайлович, вернувшись и услышав эту историю, сначала от души посмеялся, а затем успокоил меня:

– Не переживай! Ты все сделал правильно, операция прошла успешно, больной идет на поправку. Все! Пусть теперь прыгают хоть сестра, хоть дядя, хоть тетя. По большому счету ты вообще мог по телефону не давать никакой информации.

В тот раз все обошлось, Стелькин поправился и выписался домой. Ни сестра, ни дядя больше не интересовались здоровьем родственника. Пару раз прозвонил Алексей Павлович, но без претензий. Оказывается, и у пьяниц бывают влиятельные родственники, которые очень переживают – и всегда сильно позже, чем надо бы.

Время шло, землю застелило снежным покровом, ударили морозы. Наступила зима. Потянулись первые «подснежники» – так в клинической медицине называют пациентов с обморожениями и общим переохлаждением организма[4].

Первым «подснежником» в тот год был житель села Лермонтово. Они с женой весь год кормились с огорода – в основном картошкой, а пособия на семерых детей и дотацию, которую им как многодетной семье выделяла местная администрация, с завидным постоянством пропивали.

Однажды, получив деньги, эти двое пошли к спекулянтам и купили дешевой «самопальной» водки. Как говорится, сколько водки ни бери, все равно два раза ходить. Не хватило. У барыг в Лермонтово товар закончился, пьяницы пошли в соседнюю деревню и затарились самогоном. По пути выпили и уснули прямо на дороге. Мороз в ту ночь был под тридцать градусов.

Нашли их под утро. Проезжавшая мимо легковушка подобрала и доставила любителей пить на детские деньги к нам в больницу. Женщина была мертва, а в мужчине еще теплилась жизнь.

Его диагноз при поступлении – «тотальное обледенение организма». Мужчина лежал, скрючившись, в позе эмбриона, его суставы не разгибались, кожа одеревенела. Разогнуть его было невозможно. Температура тела в прямой кишке была 30 градусов по Цельсию.

Срезав одежду со страдальца, мы положили его в ванну и налили холодной воды. Подливая теплую воду, постепенно довели ее до температуры человеческого тела, параллельно внутривенно капали пациенту пятипроцентный спирт. (Такой алгоритм лечения – 5 %-ный спирт обладает согревающим эффектом, это же углевод, который быстро расщепляется в крови с выбросом энергии.) И – о чудо! Через час «подснежник» захлопал ресницами и открыл глаза. В дальнейшем он оклемался и потерял лишь левую стопу, которая пострадала больше остальных конечностей.

Все-таки резервы организма неистощимы, и никто не может знать, на что способен. Я был уверен, что алконавт не выживет. Сколько я их видел, таких пьяненьких «подснежников»… Собственно, трезвого только одного и помню: парень голыми руками чинил на морозе автомобиль, завозился – и обморозился. Все остальные холодовые травмы были у пьяных. Им сугробы по колено и везде тепло…

Под новый год к нам в отделение привезли хмельного мужика. Шел по улице без рукавиц и отморозил пальцы рук. Вторая степень, светлыми пузырями покрылись.

– Уважаемый, будешь дальше пить – и без рук, и без ног останешься, – сказал я «подснежнику», обработав отмороженные участки и наложив асептические повязки. – Давай в больницу положу? Полечишься.

– Не, доктор, спасибо! Мне домой надо, в деревню, жена, дети ждут.

– Подождут, полежи, полечим. Хоть от пьянки отойдешь, а то сейчас выйдешь из больницы и снова назюзюкаешься.

– Нет, доктор! Я твердо решил завязать! И так чуть пальцы не потерял, хватит! Я ж первоклассный столяр, как же мне без пальцев? Нет! Все, пьянству бой!

– Ну, смотри! Пальцы особо не пострадали, больше не пей.

– Нет, что вы, слово даю! Больше не пью!

В шесть утра его привезли мертвецки пьяным: он напился на радостях – пальцы-то почти не пострадали, – и выпал из поезда в чистом поле. Несколько часов пролежал в снегу, пока добрые люди не нашли случайно и не доставили в больницу. И был он без валенок, в одних носках, и снова без рукавиц.

Итог: отморожение всех пальцев стоп и кистей, четвертая степень. Финал: ампутация всех этих пальцев.

Поступки пьяного человека никакой логике не подаются. Вот, например, Федя Багров, двадцатипятилетний балбес, трудился кочегаром. На смене, как водится, напился и решил спилить где-нибудь елку и принести домой: Новый год скоро. И не нашел ничего умнее, чем залезть на высокую ель напротив котельной, сесть на сук и начать его пилить.

Естественно, сук под Федей обломился, и он рухнул вниз с пяти метров. Сломал бедро, получил отморожение четвертой степени пальцев обеих стоп. Плюс сотрясение головного мозга – хотя я лично не уверен, что там было чему сотрясаться.

– Федя, ну на кой ты пилил сук, на котором сидел? – поинтересовался я у балбеса.

– Дык, енто, удобно же было.

– А ты не думал в тот момент, что навернутся можешь?

– Док, я в тот момент вообще ни о чем не думал, кроме как елку спилить. Я не помню, как ваще залез-то. Меня трезвого заставь – ни в жисть не залезу. Сроду не умел.

Для пьяного почти или совершенно не важны его собственные моральные устои и нравственные ценности, он делается неадекватным и неразумным. Что выкинет человек спьяну – просчитать и предсказать практически невозможно. Но иногда попадаются и трезвые такие, что чудят почище хмельных.

Тридцать первое декабря, до Нового года каких-то десять часов. Всех больных в поликлинике мы приняли, всех прооперировали и перевязали. Наступило хирургическое затишье. Накрыли в столовой праздничный стол и решили отметить приближающийся праздник. Разлили шампанское по кружкам, заведующий произнес тост… Не успел я отпить, как прибежала Любовь Даниловна, медсестра с приема:

– Дмитрий Андреевич, там какой-то мужчина представительный пришел, срочно требует хирурга.

– А что произошло?

– Не знаю, но он такой важный, в галстуке, весь из себя.

– Сейчас иду! – я отставил кружку с шампанским и, безмолвно чертыхаясь, пошел в поликлинику.

– Молодой человек, вы хирург? – спросил меня возле кабинета человек средних лет, действительно очень представительно выглядящий в дорогом костюме с галстуком и очках с золотой оправой.

– Я, что у вас?

– Видите ли, у меня на веке вот такая штучка растет.

Он снял очки, и я увидел маленькое образование, похожее на просяное зернышко, на нижнем веке справа.

– Вы не скажете, что это?

– Это халязион. Закупорился специальный проток на веке, и вот такая штучка начала расти. Типа маленькой опухоли.

– А это не опасно?

– Нет, не опасно! Это доброкачественное образование.

– Все равно, я хочу это удалить, прооперируйте меня.

– Хорошо, прооперируем, – согласился я. – Приходите после праздников.

– Доктор, вы меня не поняли. Я хочу, чтобы меня прооперировали немедленно. Сейчас!

Я удивленно воззрился на мужчину.

– Что вы на меня так смотрите? Да, прооперируйте меня прямо сейчас!

– Послушайте, товарищ, сколько у вас уже растет этот халязион?

– Пятый год, а что?

– Ничего, если не считать, что вы пришли с ним за десять часов до Нового года.

– Да какая разница, – махнул рукой представительный. – Для меня Новый год – не праздник.

– Зато для всех остальных таки праздник, – мягко сказал я и проводил носителя халязиона к выходу.

– Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться! – неслось по коридору. – Вы у меня еще попрыгаете!

– Дмитрий Андреич, может, надо было убрать этот чертов халязион? – спросила Любовь Даниловна. – Дел-то на пять минут. А вдруг и правда пожалуется? Неприятностей потом не оберешься.

– Любовь Даниловна, это не экстренная операция, нет никаких причин бросать все и заниматься халязионом, – возразил я. – Он пять лет ходил с этим новообразованием, подождет еще неделю. А то мы его сейчас прооперируем – это действительно пять минут, – а кто его завтра смотреть будет? Кто ему перевязку будет делать? Завтра нерабочий день. А вдруг какое осложнение за праздники? Что тогда? Руку приложил – все, отвечай!

– Ну, может, вы и правы, – пожала плечами медсестра.

– А по большому счету это вообще патология окулиста, он должен халязионами заниматься, а не хирург.

– Дмитрий Андреич, вы же знаете, что окулист у нас только очки выписывает и совсем не оперирует.

– Ладно, поживем – увидим. А у больных на поводу идти не следует, только хирург решает, когда и что оперировать. – Я звучал как настоящий врач, да и чувствовал себя соответственно.

– Тут я с вами согласна.

Врач должен быть неплохим психологом, чтобы правильно общаться и вот с такими чудаками, и с алкоголиками, и с родственниками пациентов.

Во многих лечебных учреждениях есть традиция: кто последний пришел в коллектив, тот и дежурит на Новый год. Поэтому 1996 год я встречал дежурным врачом ЦРБ.

Мне нужно было обойти всех больных во всех отделениях и осмотреть тех, кого оставили под наблюдение. Я должен был оказать экстренную помощь при всех неотложных состояниях, будь то гипертонический криз или приступ стенокардии. Также в мое распоряжение поступали все больные, обратившиеся на «скорую», которая в выходные дни и в ночное время становилась передвижным приемным покоем. При необходимости я должен был освидетельствовать возможно пьяных водителей, которых ГАИ доставляло в больницу.

Последняя обязанность, вмененная дежурным врачам волевым решением сверху, была такой несусветной глупостью, что у нас просто не хватало словарного запаса матерной лексики, чтобы охарактеризовать авторов этого проекта.

Представьте себе: врач – хирург или окулист, кому посчастливилось дежурить по больнице, – вынужден проводить доисторическую пробу при помощи марганцовки и серной кислоты, причем «на глаз», освидетельствуя незадачливого шофера, попавшегося в руки доблестных инспекторов ГАИ. Ни у кого из нас не было ни сертификата, ни опыта работы по освидетельствованию алконавтов, даже лицензии на этот вид деятельности у ЦРБ не имелось. Однако мы проводили экспертизу и писали заключения, не имея на то юридических прав.

Единственный, кто мог заниматься такими освидетельствованиями – это нарколог, и то он должен был только взять кровь на алкоголь и отправить ее на анализ, а потом через три дня получить результат. Остальное – фикция! Однако нас заставляли, и мы делали пробы с помощью доисторической трубки Раппопорта, дающей ошибку в тридцати процентах случаев! Длилось это до тех пор, пока какой-то ушлый водитель не нанял грамотного адвоката, который и доказал в суде, что наша ЦРБ не должна была осматривать его клиента без лицензии на право заниматься этим видом деятельности. Все! Лавочку прикрыли, и многие наши врачи вздохнули с облегчением.

Итак, я приступил к своему первому самостоятельному дежурству по больнице; до этого меня щадили и давали время на адаптацию. За дежурства неплохо платили, но я был уверен, что всех денег не заработаешь, а учиться мне сейчас важнее.

В конце вечернего обхода меня позвали со «скорой»: привезли ребенка полутора лет с температурой в сорок градусов. Я послушал его – в легких хрипело, нельзя было исключать пневмонию. Вызвал клинического лаборанта для анализа крови и мочи, рентген-лаборанта – сделать снимок легких и педиатра, чтобы решила, что дальше делать с ребенком.

Не успел отойти – пришла старушка с высоким давлением. Померил, вкололи лекарство, давление снизилось. Старушка ушла. Только отошел – привезли двоих с поносом, радость к новогоднему столу. Затем были люди с болями в сердце, с кашлем, температурой и прочая. Ни одного хирургического. Пришлось вспоминать терапию, кардиологию, инфекционные и детские болезни. За два часа до Нового года поток больных наконец иссяк, и я завершил обход. Хорошо, что больных под наблюдением было мало, и за тридцать минут до смены года я вернулся в хирургию.

С дежурной сменой встретил новый, 1996 год, немного посидел с ними и пошел спать в ординаторскую. Надо было беречь силы: ночь только началась. Вокруг были слышны выстрелы китайских «бомбочек», небо сияло китайскими же фейерверками, и все это дополнялось пьяными криками и громкой музыкой. Народ веселился, кто как мог.

Подняли меня через полтора часа: привезли паренька с разбитой головой. Кость целая, только рассечена кожа на лбу. Пока я зашивал парня, он все время крутил головой, мешал, не давал себя обезболить.

– Не хочу наркоз!

– Так новокаин же, один маленький укол.

– Так зашивай!

Я зашил так. Больно парню не было – действовал водочный «наркоз», только он все интересовался, сколько я сделал стежков и когда снимать швы.