Сердце, которое помнит E-Book

Jan-Philipp SendkerTHE HEART REMEMBERS Copyright © 2019 by Jan-Philipp Sendker, 2019 by Karl Blessing VerlagOriginally published in German as Das Gedächtnis des Herzens in 2019 by Karl Blessing Verlag, a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, Munich, GermanyAll rights reserved

Перевод с английского Игоря Иванова

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Виктории Манацковой

Иллюстрация на обложке Екатерины Бороздиной

16+

Зендкер Я.-Ф.Сердце, которое помнит : роман / Ян-Филипп Зендкер ; пер. с англ. И. Иванова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2021. — (Азбука-бестселлер).

ISBN 978-5-389-19336-9

Двенадцатилетний Бо Бо — необычайно проницательный ребенок, он умеет читать эмоции людей по их глазам. И этот дар сильно осложняет жизнь мальчика, который живет со своим восьмидесятилетним дядей в небольшом городке в Бирме и страстно хочет узнать, почему отец навещает его лишь раз в год, а мать вообще не приезжает. И дядя рассказывает ему не только потрясающую историю любви Джулии и Тхар Тхара, но и о страшных событиях, которые сломали Джулию. В памяти Бо Бо остались лишь обрывки воспоминаний о пожаре в монастыре, где он жил с родителями, о ране, которую в гневе Джулия нанесла своему сыну. Однако дядя говорит, что сердце помнит все. И Бо Бо, убежденный, что может исцелить свою мать, может научить ее жить в согласии с собственным сердцем, отправляется на поиски родителей…«Сердце, которое помнит» — это превосходное продолжение романов «Искусство слышать стук сердца» и «Сердце, живущее в согласии».Впервые на русском языке!

© И. Б. Иванов, перевод, 2021© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021Издательство АЗБУКА®

От издателя

Это художественное произведение. Имена, персонажи, места и события являются плодом воображения автора, и любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, событиями и местами является совершенно случайным.

Посвящается Анне, Флорентине, Терезе, Джонатану и Доротее

Часть первая

Глава 1

Как говорит мой дядя, любовь присутствует в каждой истории: в величественной или в бесхитростной, в прекрасной или в иной. Вы найдете любовь в историях, заставляющих нас плакать, равно как и в других, поднимающих наш дух.

Мы сидели на полу в кухне. Наступил вечер, стало прохладнее. Видя, что дядя дрожит, я сходил за одеялом, укутал его плечи и снова сел.

В очаге потрескивал огонь. Я смотрел на угли и слушал дядю, хотя и не вполне понимал то, о чем он говорил.

— Истории могут быть очень старыми, насчитывающими сотни и даже тысячи лет и родившимися в диковинной и далекой стране. Или совсем свежими, сочиненными минувшим вечером в маленькой хижине за рекой. Но у всех значительных повествований есть общая тема: потребность человека в любви... Бо Бо, ты меня слушаешь? — (Я кивнул.) — Нет большей силы, чем любовь, — тихо продолжал дядя. — У нее неисчислимое множество лиц и обличий. Никакой другой предмет так не занимал поэтов в прошлом и не будет занимать в будущем. И это неспроста, иначе мы бы всё позабыли.

Видя по моему лицу, что его слова лишь сильнее меня запутали, дядя наклонился ко мне, словно собирался раскрыть большой секрет, но затем вдруг передумал.

Это было очень на него похоже. Вот уже несколько недель, когда мы садились у очага, дядя принимался рассказывать какую-нибудь историю, но неизменно обрывал ее, не доведя до конца.

Он рассказывал о времени, когда был маленьким, а окружающий мир — огромным, когда в Кало не было ни автомобилей, ни телевизоров.

О жене, умершей совсем молодой.

О матери, способной преодолевать большие расстояния, не делая ни шагу.

О мальчике, якобы способном различать породы бабочек по шелесту крыльев.

По правде говоря, во многие из дядиных историй мне было трудно поверить. Ну кто способен услышать шелест крыльев летящей бабочки? Но дядя рассказывал очень ярко, и я ловил каждое слово.

— Ну вот опять, — пробормотал дядя. — Когда это закончится? О чем я говорю? Что́ мальчишка твоего возраста может знать о любви?

Какой ответ хотел услышать дядя? В самом деле, чтó может знать о любви двенадцатилетний мальчишка?

Ничего.

Или совсем мало.

А может, больше, чем кажется дяде?

На этом, к моей досаде, наш разговор оборвался. Я бы с удовольствием слушал дальше. У дяди замечательный голос. Если он начинает рассказывать, я забываю обо всех дневных заботах. Когда я был совсем маленьким, дядя мне пел и я засыпал.

Мог ли я знать, что все дядины недосказанности — лишь начало куда более длинной истории и что, когда мы доберемся до конца, я наконец-то пойму все то, о чем он неделями пытался мне рассказать? Разными способами: порой словами, а порой без слов.

На следующее утро дядя начал рассказывать мне о своей младшей сестре, что уже было необычным.

Он лежал на кушетке, накрывшись легким одеялом. Я подложил ему под голову две подушечки. Потом заварил дяде чай и уселся на пол рядом с ним. Глаза у дяди были закрыты, а рот открыт, словно он уснул. Дождь прекратился. Щебетали птицы. Я думал, что напрасно сижу здесь, когда мог бы спуститься во двор и накормить кур. В этот момент дядя прошептал мое имя.

— Бо Бо, ты здесь? — спросил он.

Я взял его за руку. Я часто так делаю. Рука была мягкой и теплой. Дядя улыбнулся, не открывая глаз. Я крепко держал дядину руку. Ему это нравилось, особенно когда он уставал или не мог уснуть.

А нынче он уставал часто. Главным образом по утрам. Иногда я думал, что дядя заболел, но он всякий раз советовал мне не беспокоиться понапрасну. Это просто вопрос возраста. Человек, которому под восемьдесят, время от времени чувствует себя усталым, только и всего. Не знаю, так ли это. Мне пока двенадцать. Дядя — единственный восьмидесятилетний из тех, кого я знаю. Во всяком случае, кого я хорошо знаю.

Какое-то время мы с ним молчали. Во дворе ветер гнул стебли бамбука, и они скрипели. Вокруг нас с жужжанием вилось несколько мух. Из соседнего двора вкусно пахло готовящимся карри.

Его сестра обладала большим сердцем и была самой красивой из всех известных ему женщин. Конечно, за исключением его жены и матери. У нее была изящная, грациозная фигура танцовщицы, необыкновенно выразительные глаза и смех, способный согреть сердце.

Не знаю, так это или дядя преувеличивал. Я ее очень давно не видел. Даже не помню, как она выглядит и как звучит ее смех, не говоря уже о том, способен ли он согреть мне сердце.

— А вы с ней похожи? — захотелось мне узнать.

Дядя очень долго раздумывал над моим вопросом, и мне стало казаться, что он не ответит.

— И да и нет, — наконец сказал дядя. — У братьев и сестер всегда так. В чем-то они — как две капли воды, зато в другом до боли далеки.

У меня нет ни братьев, ни сестер, а потому я не знаю, прав ли дядя. У меня есть только он — мой дядя У Ба. Мы с ним совсем не далеки. Во всяком случае, не настолько, чтобы это вызывало боль.

— Сколько у нее детей? — осторожно спросил я.

Дядя молча повертел головой и наморщил лоб. Я не понимал смысла этого жеста. По собственному опыту могу сказать: взрослых не всегда легко понять.

Мне хотелось задать дяде кучу вопросов о его сестре. Например, узнать, здорова ли она. Как у нее дела. Сможет ли она приехать к нам. Но я знал: он не ответит.

Не желая, чтобы дядя совсем замолчал, я примостился на краешке кушетки и стал массировать ему ноги. Дяде это нравилось, и обычно он делался более разговорчивым.

— У Ба, расскажи еще о ней, — стал просить я, надеясь узнать что-нибудь новое. — Расскажи ее историю.

— Как-нибудь в другой раз, — зевнул он.

— Нет, нет, расскажи сейчас. Пожалуйста!

Все мои просьбы были напрасны. Дядя приоткрыл глаза и улыбнулся мне. Вид у него был утомленный.

Вскоре его голова повернулась набок. Ему на щеку села муха и поползла к кончику носа. Я ее согнал.

— У Ба... — шепотом позвал я. — У Ба...

Он даже не шевельнулся.

Не желая его будить, я еще немного посидел на кушетке. Потом встал и вышел во двор, где меня ждали привычные дела. Нужно было накормить кур и свинью, постирать белье и выполоть грядки. Сегодня я собирался починить велосипед. Вчера я пропорол шину: ехал по раскисшей дороге и не заметил, как наскочил на гвоздь или осколок.

Иногда я не знаю, что и думать про У Ба. Зачем утром он вдруг упомянул свою сестру? На него это было не похоже. Наверное, боялся огорчить меня своим рассказом.

У дяди только одна сестра. Думаю, вы уже догадались, что это моя мама.

Глава 2

Вокруг меня беспокойно толпились голодные куры. Едва я кинул им горсть корма, куры набросились на него так, словно давным-давно не ели. Две курицы подрались из-за зерна. Я вмешался и разнял их.

Не могу спокойно видеть голодную живность. Даже кур.

Я занимался своими делами во дворе, стараясь не думать о маме, однако мысли мне не подчинялись.

Все мои знакомые ребята живут со своими матерями. Почти все. Родители Ма Шин Моэ погибли в прошлом году. Они ехали на автобусе и попали в катастрофу. Мать Ко Мьята работает в Таиланде. Но она приезжает каждый год. Если не каждый, то раз в два года.

Подумав еще, я вспомнил про близнецов Ма Сан Йи и Маунг Тин Оо. Их мать умерла в родах. Отец снова женился, и у них есть хотя бы мачеха. Не скажу, что она слишком к ним добра, но она рядом.

О своей маме я знаю немного: только то, что она живет в Янгоне1 и у нее не все в порядке со здоровьем. Но чем она больна, мне неизвестно.

Я понятия не имею о том, что маме нравится и что ее тревожит. Даже не знаю, любит она рис, как я, или лапшу, как ее брат.

Не знаю я и о том, крепко она спит по ночам или у нее бывает бессонница, как у дяди. Просыпается ли она по ночам и зовет меня только для того, чтобы убедиться, что меня нет рядом?

Я не знаю ее запаха. Не знаю, как звучит ее голос. Не знаю, похож я на нее или нет.

Даже не помню, когда мы с ней виделись в последний раз.

У дяди была ее фотография, которую он использовал в качестве закладки для книг. Мама, У Ба и я стоим на заснеженном крыльце, в шапках и рукавицах. Мама держит меня на руках — совсем еще маленького, завернутого в одеяло. Мы все старательно смотрим в объектив аппарата.

Однажды дядя забыл книгу на дворе. Хлынул дождь, насквозь промочивший страницы и снимок. С тех пор мама превратилась в очень красивое разноцветное пятно среди других пятен.

Чтобы прогнать эти мысли, я начал считать вслух. Есть у меня такая привычка. Если мне о чем-то не хочется думать, я просто начинаю считать. А если меня что-то тревожит или пугает, я начинаю считать то, на что падает взгляд. Например, плоды на дереве авокадо. Цветы на кусте гибискуса. Спицы на колесах моего велосипеда и даже ступеньки.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

Но сегодня мне никак не прогнать назойливые мысли.

Никак не перестать думать о маме.

Я ушел от кудахчущих кур в самый дальний угол двора и сел перед муравейником.

Тысячи муравьев ползли двумя черными колоннами вдоль кустов бугенвиллеи, направляясь к папайе. Там, по непонятной мне причине, они делали резкий поворот и уползали под изгородь в соседний двор.

Мне нравилось следить за муравьями. Они были живым доказательством того, что сила никак не связана с величиной тела. Муравьи перетаскивали листья, хвоинки и куски коры, которые были значительно тяжелее их.

Если на их пути я клал палки или камни, они останавливались на мгновение, прощупывали их своими крошечными ножками и усиками, а затем проходили над ними, под ними или обходили их, независимо от того, насколько высоким или широким было препятствие. Они обладали потрясающей целеустремленностью, и ничто не могло помешать им в достижении намеченной цели.

Эта мысль меня взбодрила.

Еще муравьи никогда не выказывали признаков страха. Можно подойти и топнуть ногами. Муравьи продолжат заниматься своим муравьиным делом. Не то что жуки, черви и мокрицы. Мокрицы невероятно трусливые твари: стоит мне поднять камень — тут же бросаются врассыпную.

Я сидел, смотрел на муравьев, вглядывался в их неутомимое движение, пока не потерял представление о времени.

Тревожные мысли постепенно ушли, я почувствовал себя лучше и вернулся в дом.

На ступеньках лежала пара дядиных рубашек, две мои зеленые школьные лоунджи2 и кипа футболок. Рядом примостились грабли, которыми я собирался воевать с сорняками. Однако мне совсем не хотелось возиться со стиркой или копаться в огороде. Я поднялся в дом проведать У Ба.

Дядя все так же неподвижно лежал на кушетке. Одеяло сползло на пол. Я поднял его и сложил. Оно уже не хранило тепло дядиного тела.

Я не стал чинить колесо. Поставил запасное и поехал в город.

Сегодня был базарный день, а значит, на улицах прибавится людей, машин и мотоциклов. Надо смотреть в оба, а то мопед уже чуть не отбросил меня на обочину.

Дядя рассказывал, что не так давно на улицах Кало вообще не было ни машин, ни мотоциклов. Люди передвигались пешком, на велосипедах и многочисленных повозках, запряженных лошадьми. Электричество тогда выключалось в девять часов вечера, и на город опускался блаженный покой. Те, кто побогаче, зажигали свечи. Те, кто победнее, просто ложились спать. И не было ни компьютеров, ни телефонов, ни иностранных туристов.

Мне такого не представить. Нынче все взрослые только и пялятся в мобильные телефоны. Чем бы они тогда заполняли время?

На базаре почти над всеми лотками натягивают брезент, чтобы дождем не намочило. Возле лотков не протолкнуться. Пахнет сушеной рыбой, кориандром и свежемолотым перцем чили. Торговцев мясом я всегда обхожу стороной. Не выношу зловония расчлененных мясных туш. Этот запах цепляется к моим ноздрям и держится часами.

Сегодня на базаре было полно людей разного возраста, но мне казалось, что я вижу только матерей с детьми. Торговки, которым было не с кем оставить малышей, брали их с собой на базар, и те ползали на животе среди гор моркови и картофеля. Покупательницы носили детей за спиной или держали на руках. Женщины хлопотали над детьми: кормили их, пели песенки и укачивали.

Я смотрел на них, и мне опять стало грустно. Я бесцельно бродил от лотка к лотку. Больше всего мне сейчас хотелось вернуться домой, к дяде, и улечься рядом с ним на кушетку. Но вчера он просил купить чая и пачку чирут3. Еще я купил яиц и овощей на обед, немного выпечки, а также два букета желтых и белых хризантем для домашнего алтаря. У торговки сластями я купил дяде два куска молочного кекса. Он меня об этом не просил, но я знал, как У Ба любит эти кексы. Погрузив купленное на багажник велосипеда, я поехал к Ко Айе Мину.

Его контора находится на боковой улице, неподалеку от рынка. Над дверью красуется вывеска: «Приключенческие туры с Аароном». Он называет себя Аароном, опасаясь, что иностранцам будет не запомнить его бирманское имя. Он работает гидом, то есть получает деньги за то, что водит людей по разным местам. Как-то я спросил его, что это за непонятная работа такая — водить иностранцев — и почему ему за нее платят. По-моему, таким делом надо заниматься бесплатно; просто чтобы с кем-нибудь подружиться. Или помочь тому, кто заблудился. Он ответил, что его работа называется «туризм», и добавил, что я, наверное, еще слишком мал и не понимаю особенностей взрослого мира.

Для меня и сейчас загадка: ну какие могут быть приключения, когда бродишь по Па-О, Карену, Дану или Палонгу? Так называются деревни вокруг Кало. Однако в сухой сезон сюда приезжают толпы иностранцев, и Ко Айе Мин бывает очень занят. Он работает практически без выходных, и мы с ним почти не видимся. Зато в сезон дождей туристов немного. Тогда Ко Айе Мин просто сидит в своей конторе, и времени у него предостаточно. Мы играем в шахматы или говорим о футболе. Своих детей у него нет, поскольку он не женат. До недавнего времени у него была подруга, но не местная. Она жила где-то возле Манадалая. Знакомить родителей с Ко Айе Мином она не хотела и просто иногда приезжала в Кало. В такие дни Ко Айе Мину становилось не до меня. Но я не жаловался. Надолго она не задерживалась, а с какого-то времени вообще перестала приезжать.

Ко Айе Мин мне как брат, хотя он намного старше. По-моему, ему лет тридцать. Но разница в возрасте нам не мешает. У нас хватает тем для разговора, а если мы не настроены говорить, как сегодня, можно просто молчать вместе.

Он точно знает, о чем можно меня спрашивать, а о чем нельзя. Думаю, есть люди, которые знают об этом сами, и им даже не надо говорить.

Ко Айе Мин ни разу не спросил меня о матери.

Он ни разу не упомянул про мой шрам.

Не то что ребята и учителя в школе. Мой шрам — темно-красного цвета, шириной со спичку. Он тянется от левого уголка рта почти до уха. У Ба думает, будто я редко его вижу, поскольку у нас дома нет зеркал. Дядя ошибается. Я вижу шрам каждый раз, когда кто-то смотрит на мое лицо.

Иногда внутри шрама возникает тянущее ощущение. И тогда я знаю: погода будет меняться.

В другие дни он вдруг начинает болеть и жечься. Это предвестники полосы неудач.

Ко Айе Мин обрадовался моему приходу. Он сидел в дальнем углу кабинета и читал книгу. На столе лежали газеты, карты и несколько нераспечатанных писем. Между ног Ко Айе Мина была зажата полупустая бутылка кока-колы.

— Привет, Шерлок, — сказал Ко Айе Мин, откладывая книгу.

Мы с ним посмотрели пару фильмов про Шерлока Холмса, после чего он стал звать меня Шерлоком. Ко Айе Мин утверждает, что я напоминаю ему знаменитого детектива, поскольку всегда задаю вопросы и у меня острый ум.

— Рад тебя видеть. Как поживаешь? — спросил он.

— Нормально. А ты?

— Тоже нормально.

Это было враньем. На душе у Ко Айе Мина кошки скребли, причем сильно. Меня ему не одурачить, поскольку я обладаю даром, смущающим даже меня самого. Стоит мне посмотреть человеку в глаза — и я вижу, чтó он чувствует.

Конечно, если чьи-то глаза полны слез, любой скажет, что этому человеку грустно. Я не о таком знании. Я вижу, когда людям грустно, даже если они смеются.

Я вижу, как кто-то сердится, хотя делает вид, будто у него все прекрасно.

Я вижу, когда гнев служит маской, за которой прячется страх.

Я чувствую напряженность за дружелюбно звучащим голосом.

Ваши глаза всегда вас выдают. Они не умеют притворяться. Не умеют врать, даже когда этого хотят. Часто чужие глаза рассказывают больше, чем я хочу знать, и тогда мне становится не по себе. Тяжело видеть, как кто-то врет.

Поэтому я стараюсь никогда не смотреть другим в глаза слишком долго. Лучше смотреть в сторону или под ноги.

Если же так не получается, я могу смотреть и не видеть. Бывает, вы слушаете человека, но не слышите, о чем он говорит. Смотреть тоже можно не видя.

Дядя — единственный, кто знает о моем даре. Когда я рассказал ему, он погрузился в глубокое раздумье, посасывая погасшую сигару. Он качал головой, словно не мог в это поверить. Однако я понял: дядя не усомнился в моих словах.

Однажды дядя перебил меня на полуслове и спросил, не обладаю ли я также и исключительно острым слухом. Я не понял, почему он об этом спросил. Потом он захотел узнать, могу ли я распознавать различные эмоции. Мне было нечего ответить. Когда я смотрю в чужие глаза, то замечаю их блеск или подмигивание. Бывает, они вспыхивают, как угольки в огне. Глаза могут сверкать, вздрагивать, подергиваться тенью, а в следующее мгновение становиться почти прозрачными. Мне встречались люди с глазами пустыми, как у мертвой птицы. Я видел глаза, выпученные от страха. Такими бывают глаза курицы, которой вот-вот отрубят голову. Есть глаза тусклые, как вода в глинистой луже, а есть горящие, словно солнце. У каждого выражения бесконечное множество оттенков, и у каждого оттенка — свой особый смысл.

Дядя утверждает, что такой же способностью обладают младенцы в первые месяцы жизни. Они умеют считывать состояние матери по глазам. Возможно, я просто не утратил эту способность. Мы говорили об этом всего один раз, но с тех пор бывали моменты, когда дядя не давал мне заглядывать ему в глаза.

По словам У Ба, в Кало только двое умеют читать мысли. Один — старый астролог. Возможно, еще и старый седой монах в монастыре на холме, вознесшемся над городом. Не знаю, так ли это. Я не могу читать чужие мысли. Даже когда люди рассказывают, о чем они думают, мне часто бывает трудно понять смысл их слов.

По глазам Ко Айе Мина было видно: его что-то угнетало. Осталось понять, что именно. С этой проблемой я сталкиваюсь постоянно. Я могу сказать, когда человек подавлен, счастлив или обеспокоен. Но чем — понятия не имею. Иногда люди заявляют, что у них все прекрасно, а я-то вижу: ничего подобного. Прежде я больше доверял их словам, чем глазам, но сейчас придерживаюсь иного мнения.

Ко Айе Мин помолчал, глотнул кока-колы, затем спросил:

— Может, и ты хочешь?

— Нет, спасибо. — Я смотрел на большую карту Бирмы, висевшую у него за спиной. — Нет ли у тебя чего-нибудь новенького почитать?

Ко Айе Мин встал и подошел к шкафу, где лежали книги. Иностранцы, которых он водит, всегда оставляют ему прочитанные книги. Разумеется, от книг на финском, корейском или французском нам мало толку, зато мы очень радуемся появлению книг на английском. Контора Ко Айе Мина — единственное место в Кало, где можно раздобыть англоязычные книги, а мы с ним очень любим читать. Ко Айе Мин запрокинул голову, вглядываясь в корешки. Наконец он вытащил книгу и протянул мне.

«Международный бестселлер» — уверяла крупная надпись на обложке. Автора звали Джон Грин. О таком писателе я не слышал. Я посмотрел название: «Виноваты наши звезды».

— Нет, спасибо, — сказал я, возвращая книгу. — Астрология меня не интересует.

— Это совсем не про астрологию. Прочти. Тебе понравится. Обещаю.

Я засунул книгу в сумку с покупками и поблагодарил Ко Айе Мина.

— Хочешь повозиться с компьютером? — спросил он.

Я покачал головой.

У него есть компьютер, и когда Ко Айе Мин на нем не работает, мне позволяется играть или бродить по Интернету. Дома у нас нет даже телевизора, не говоря уже про компьютер. Наш мобильный телефон совсем старый. По нему можно только звонить.

Звонить нам некуда. В адресной книге значится всего один номер.

У Ба говорит, что смартфон нам не нужен. Его сердце недостаточно велико, чтобы впустить туда весь мир. А мое сердце еще слишком мало.

— А как насчет шахматной партии? — предложил я.

Ко Айе Мин кивнул. Из другого шкафа, со стеклянными дверцами, он достал фигуры и игральную доску, которую я подарил ему месяц назад. С помощью У Ба я сделал ее из тика. Склеил несколько дощечек, а затем расчертил клетки. Его старая доска была пластмассовой, и как-то ночью ею полакомились крысы. Пока я расставлял фигуры, он завел таймер — настоящих шахматных часов у него не было. Мы сыграли две быстрые партии. Обе Ко Айе Мин выиграл.

— Что с тобой сегодня? — удивился он.

Обычно я хорошо играю, однако сегодня мои мысли находились далеко от шахматной доски.

Меня интересовало: насколько грациозно двигается танцовщица?

Насколько красиво могут сверкать чьи-то глаза?

Какой смех может согреть сердце?

— Ничего, — ответил я Ко Айе Мину. — Ничего.

Глава 3

–Шрамоносец! Уродливый шрамоносец!

Я обернулся. Это был Соэ Аунг. Мы с ним питали неприязнь друг к другу. Крикливый мальчишка, которого все боялись из-за двух его старших братьев, дрянным характером не уступавших младшему. На этот раз он обозлился на меня за то, что я не дал ему списать контрольную по английскому.

— Шрамоносец!

— Повтори еще раз — и я тебе врежу!

На мгновение мне вспомнились правила У Ба: «Будь приветлив с неприветливыми людьми, поскольку они особенно в этом нуждаются». Я часто слышал от него эту фразу. Но сегодня решил: с меня хватит.

— Шрамоносец, — произнес Соэ Аунг и скорчил рожу.

Я ударил так быстро, что он не успел пригнуться. Врезал ему по щеке с такой силой, что звук удара был слышен по всему школьному двору. Он попытался схватить меня и опрокинуть на землю, но я был сильнее и сделал ему шейный захват. Вокруг нас собрались мальчишки. Соэ Аунг извивался, пытался кусаться, царапаться и хватать меня за волосы. Стычки между нами происходили и раньше, но эта была ожесточеннее прежних. К сожалению, едва мы начинали драться, всегда находился кто-то, кто услужливо звал его старших братьев. Я почувствовал, как сильные руки схватили меня за плечи. Братья оттащили меня от Соэ Аунга. Они били меня в живот и грудь, потом толкали, пока я целиком не вывалялся в грязи.

Один учитель нас разнял. Трое братьев удалились, как всегда пригрозив поквитаться со мной. А меня повели к директрисе.

Она была пожилой женщиной, ростом не намного выше меня. Голос у нее был резким и холодным. Едва взглянув ей в глаза, я понял: ничего хорошего меня не ждет. Они пылали гневом.

— Опять ты! — прошипела директриса.

Она ждала, что я опущу голову, но я и не думал этого делать. Я стоял, распрямив плечи, и смотрел на противоположную стену.

В углу ее кабинета стояла трость. Я должен был приподнять лоунджи до бедер. Закрыв глаза, я мысленно представил дерево манго и принялся считать плоды.

Один.

Два.

Три.

Первый удар заставил меня поморщиться. Второй тоже. Дальнейших ударов я уже не чувствовал.

У Ба сидел на верхней ступеньке крыльца, за пеленой воды, льющейся из наших переполненных водосточных труб. Рядом с ним стоял транзисторный приемник. Один раз в день он все-таки впускал в свое сердце большой мир, слушая выпуск новостей по Би-би-си. Когда он слушал новости, его лицо неизменно мрачнело. Я недоумевал: зачем изо дня в день делать то, что портит настроение?

Едва увидев мои грязные, мокрые вещи и разорванную, забрызганную кровью рубашку, дядя сразу понял, чтó со мной приключилось.

Я прошмыгнул мимо него в дом, быстро надел чистую лоунджи, натянул сухую футболку. Потом вернулся на крыльцо и сел рядом с ним.

Дядя выключил радио, положил руку мне на колено, но ничего не сказал. Мимо нас пробежала ящерица, затем вторая. Они спешили в дом, спасаясь от дождя.

— Ты голоден? Приготовить чего-нибудь поесть?

Дядя не понял моих вопросов. Я наклонился к нему и повторил их, уже громче.

— Нет, спасибо, — ответил У Ба. — Я сыт.

По гофрированной железной крыше и банановым листьям во дворе стучали крупные капли дождя. Трудно говорить при таком шуме. Но сейчас мне было не до разговоров.

— У тебя в школе что-то случилось? — после долгого молчания спросил дядя.

— Да. Соэ Аунг, этот... — Я прикусил язык и быстро добавил: — Он обозвал меня уродливым шрамоносцем.

— Разве это причина для драки?

— Нет, — тихо ответил я. — Но если я всегда буду молча глотать его оскорбления...

— Тогда — что?

— Тогда... тогда...

А в самом деле, что тогда? Ответа я не знал. Я лишь знал, что до сих пор полон злости и не сожалею о драке.

— Мне нужно сходить к директрисе?

— Пожалуй, да. На этот раз все серьезнее.

— Так я и думал, — вздохнул дядя и не сказал больше ни слова.

Он слегка сжал мне колено, потом упер голову в ладони и стал печально смотреть на наш раскисший от дождя двор. Дядя сидел согнувшись, понурив плечи. В первый раз я понял, что больше и сильнее его. Должно быть, я сам не заметил, как вырос. Я смотрел на тощие, морщинистые предплечья У Ба и на такую же тощую спину, проступавшую под футболкой. Мне вдруг стало стыдно от мысли, что я теперь сильнее дяди, который с раннего детства заботился обо мне и оберегал от разных бед. Естественно, я сознавал: моей вины в этом нет. Таков естественный порядок вещей. И все равно мне это не нравилось.

Мне вспомнилась наша шахматная партия на прошлой неделе. Дядя играл невнимательно и быстро потерял коня. Потом пешку. Чем дольше мы играли, тем отчетливее я видел, какого труда дяде стоит понимать мои ходы. Я заманил его в ловушку. Еще семь-восемь ходов — и я объявлю ему мат. И вдруг во мне что-то взбунтовалось. Прежде я никогда у него не выигрывал. Я намеренно стал делать ошибки. Пожертвовал ему слона, затем пешку. У Ба с радостью воспользовался преимуществом. В конце игры я не знал, чем раздосадован сильнее: тем, что могу выиграть у него, поскольку он стареет и делается забывчивее, или тем, что я позволил ему выиграть, а он этого даже не заметил.

С тех пор я под любым предлогом уклоняюсь от шахматных партий с ним.

Я сдвинулся на пару ступенек ниже и взялся за дядину ступню. Кожа у него грубая и жесткая, как древесная кора. У него часто болят ноги, отчего ему трудно ходить. Тогда он сидит на кушетке или на верхней ступеньке крыльца, а я массирую ему ступни.

Я надавил костяшками пальцев на подошвы его ног.

— Как приятно.

Совсем нетрудно доставить дяде удовольствие. Как он всегда говорит, есть много ключей к счастью. Один из них — скромность. Другой — благодарность.

Ногти у него на ногах слишком отросли. Я сходил за ножницами и подрезал их.

У Ба поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. У меня возникло чувство, будто он хотел что-то сказать. По его глазам я видел: дядю что-то тревожит. Взгляд был тяжелым, неуютным, без блеска. Глаза темные, потухшие, пустые. Они напоминали мозоли на его ступнях. Я умею читать по глазам У Ба лучше, чем по чьим-либо.

Меня одолели тяжелые предчувствия.

— Ты собираешься в дорогу? — как можно непринужденнее спросил я.

Дядя поджал губы и молча кивнул.

Раз в год дядя навещает сестру. Обычно он уезжал на несколько недель осенью, в самом начале сухого сезона.

Я знал: дяде трудно расставаться со мной. Я не хотел усугублять это состояние и потому изо всех сил прятал свои чувства. Меня тоже печалило расставание с ним.

Но в этом событии была и светлая сторона. Когда У Ба уезжал, ко мне приезжал отец.

Глава 4

Еще до восхода я услышал, как дядя гремит посудой на кухне. Вскоре в очаге затрещал хворост и весь дом наполнился запахом горящего дерева. Дядя давно не вставал так рано утром.

Когда я вошел в гостиную, он срезал свежие цветы для алтаря и наполнял рисом маленькую миску — приношение нашему Будде. Рядом с миской он положил два банана. Все дядины привычки я изучил наизусть.

Дядя всегда путешествовал налегке. Все, что ему требовалось на время, пока он гостит у сестры, умещалось в зеленую сумку из искусственной кожи: еще одна лоунджи, нижнее белье, три рубашки и записная книжка. Дома дядя читает по нескольку часов в день, невзирая на то, что глаза его слабеют. Но в дорогу он не берет ни одной книги. Это меня удивляло. Жизнь без книг для дяди пуста. В них У Ба черпает утешение, когда оно ему нужно, а порой книги его отвлекают. Однажды он сказал, что книги служили ему компасом. Без них он бы не смог найти путь в мире и в собственной жизни.

Пока он собирается, мы разговариваем мало. Такая у него привычка. Даже когда дядя уезжает на день в Таунджи, столицу нашего штата, перед отъездом туда он тоже затихает. Он всегда говорит, что душа путешествует не быстрее пешехода. Она движется гораздо медленнее поезда или автобуса. Мне думается, дяде нравится давать душе фору во времени. Возможно, чтобы к месту назначения прибыть цельным человеком.

Я сбегал во двор, набрал воды из бочки и поставил чайник, чтобы вымыть дяде голову. В мыслях хаотично кружилось все, что я хотел ему сказать и о чем спросить перед отъездом. Но мой рот был как замурованный. Так я ничего и не сказал.

Перед самым выходом из дому, когда мы уже были готовы отправиться на станцию, мимо пронесся военный джип, резко затормозил и стал сдавать назад, пока не оказался вровень с нами. На пассажирском сиденье сидел офицер. Он уже несколько месяцев подряд ездит к нам. Когда я впервые увидел его у нас во дворе, мне захотелось заползти под дом и спрятаться в свином загоне. Он крепче и крупнее всех знакомых мне мужчин, а взгляд у него зловещий. На его форме полно разноцветных значков, а на погонах — по три звезды и два листа. Он не просто военный, а полковник или что-то в этом роде. Так говорил мне У Ба.

— Где твой дядя? — прорычал он.

Я попятился и молча указал на дом. Военный поднялся по ступенькам, оставив странный запах.

Каждый раз, когда он приезжал, У Ба неизменно отсылал меня во двор, уверяя, что меня там ждет работа.

На дядю это было не похоже.

Снедаемый любопытством, я подполз к дому, где смог подслушивать их разговор через щели в половицах. Оказалось, дяде принадлежало несколько полевых наделов в окрестностях Кало. Точнее, не ему, а его давным-давно умершей жене. Военный хотел купить эту землю, причем немедленно.

Когда он уехал, соседи рассказали дяде, что наделы входят в зону, отведенную под новое строительство. Там должны появиться виллы, торговые центры, гольф-клуб и больница с вертолетной площадкой. У Ба много лет сдавал землю крестьянам из соседней деревни. Те выращивали рис и небольшую часть урожая отдавали дяде. Его такое положение вещей устраивало, и он ничего не хотел менять. Дядю не волновало, что земля растет в цене и может вырасти еще. Эти слова он каждый раз повторял полковнику (или что-то в этом роде), когда тот приезжал торговаться. Иногда дяде требовалось больше слов, а иногда он обходился меньшим их количеством.

Однако полковник не слушал, не понимал или понимал, но не принимал дядины слова всерьез. Каждый раз он предлагал все больше денег.

— Люди слышат только то, что хотят услышать, — простонал дядя после их прошлого разговора.

Сейчас военный высунулся из окошка и хмуро посмотрел на дядю:

— Куда-то собрались?

— Да, — не сбавляя шага, ответил дядя.

Джип медленно покатился за нами. Такое невежливое поведение было совсем не присуще дяде.

— Может, вас подвезти?

— Вы чрезвычайно добры. Благодарю за предложение. Племянник проводит меня на станцию. К счастью, тут недалеко.

Мы шли рядом с джипом, глядя исключительно вперед.

— Так вы обдумали мое предложение? — спросил военный.

— Ваше предложение очень щедрое, — ответил дядя. — Настолько щедрое, что я не могу его принять.

— Предоставьте это моим заботам.

У Ба шагал настолько быстро, что я едва за ним поспевал. Я был вынужден даже бежать, чтобы не отставать.

И вдруг дядя остановился как вкопанный. Водителю джипа пришлось резко затормозить.

— Я смиренно прошу меня простить, если во время наших прошлых бесед невольно создал у вас ложное впечатление, — начал дядя. — В мои намерения совсем не входит держать вас в неведении относительно моих планов. Более того, после прошлого вашего визита я даже был склонен воспользоваться вашим предложением. — У Ба замолчал, и военный пристально посмотрел на него. — Но поскольку упомянутые наделы принадлежат моей покойной жене, я решил посоветоваться с ней и прибегнул к помощи Тхан Вина. По моей просьбе и благодаря его уникальным способностям он связался с ней. Вернее, с ее духом, если вам угодно. Тхан Вин спросил, разрешает ли она продать упомянутые поля. Как ни печально, но моя жена не дала разрешения. Более того, ее оскорбило само это предложение. В таких делах я не могу идти против ее воли. Уверен, вы меня поймете. Решение этого вопроса находится не в моих руках.

Я взглянул в глаза полковнику (или что-то в этом роде) и быстро отвернулся. Дядя говорит, что сердца некоторых людей полны уксуса.

— У Ба, я удивлен, что вы верите в духов, — сказал военный.

Даже я уловил в его голосе упрек.

— А разве мы все в них не верим? — возразил дядя. — Каждый по-своему.

Военный сердито усмехнулся:

— Остановитесь и подумайте, сколько всего вы могли бы на эти деньги купить для своего племянника. — Мы не остановились, и тогда военный сказал: — Боюсь, вы делаете большую ошибку. Никто не предложит вам лучшей цены.

— Знаю, знаю. — Дядя нагнулся к окошку джипа, словно хотел что-то сказать по секрету этому полковнику. — Я пытался объяснить это моей жене. — Он глубоко вдохнул. — К моему величайшему сожалению, эти доводы ее не убедили. А сейчас, с вашего разрешения, мы пойдем на станцию.

Дядя прибавил шагу. Я поспешил за ним.

Джип еще несколько ярдов катился рядом с нами. Мне стало жарко от гнева, струившегося из глаз полковника. Потом мотор взревел, и джип уехал.

Едва машина скрылась из виду, мы пошли медленнее.

— Какой терпеливый человек, — тихо произнес У Ба, словно говоря с самим собой.

— В этот раз он совсем не выглядел терпеливым, — возразил я.

— Знаешь, Бо Бо, не так давно он не стал бы предлагать мне деньги за землю.

— А что бы он тебе предложил?

— Ничего. Он бы просто ее забрал.

Поезд уже ждал на станции. Торговцы предлагали чай и кофе в пластиковых стаканчиках. Ребята из моей школы несли на голове корзины с бананами, яблоками и выпечкой. Бродячие собаки рылись в отбросах. В окна вагонов передавали чемоданы, коробки и младенцев. Мы поднялись в вагон, и я стал искать для У Ба сидячее место. Дядя уезжал во время праздника Тадингют4, и потому все вагоны были переполнены. Пассажиры сидели в проходах, между сиденьями и в открытых дверях. Нас заметил сын соседки и уступил У Ба свое место. Дядя с благодарностью согласился. Я молча встал рядом.

Поезд сильно дернулся и покатился по рельсам. Одни торговцы спешно спрыгивали, другие, наоборот, заскакивали в вагоны.

У Ба молча стиснул мою руку. Это был наш знак. Но сегодня мне было трудно расставаться с дядей. Когда наконец я стал высвобождать руку, то почувствовал, как не хочется дяде меня отпускать.

Когда нам удалось расцепить руки, Кало остался позади. Я стал пробираться к двери, переступая через корзины с цветной капустой, картошкой, морковкой и курами. Прежде чем спрыгнуть, я обернулся. Голова У Ба была повернута вбок. Он смотрел в окно.

Я подождал.

Он не повернулся.

Я еще подождал.

Дядя не поворачивался.

Я спустился на нижнюю ступеньку и спрыгнул. Некоторое время я еще бежал за поездом, не выпуская его из виду. Когда поезд скрылся за поворотом, я повернулся и двинулся обратно в Кало. Мне нравилось идти между рельсами, перепрыгивая со шпалы на шпалу.

«Взрослые — это сплошная загадка», — думал я.

Глава 5

Когда У Ба уезжает, все вокруг меняется.

Наш дом вдруг становится больше.

Ночи делаются холоднее и темнее.

Дождь стучит громче.

Тишина становится тише.

Пустота — еще пустее.

Хотя я с нетерпением жду приезда отца, с каждым часом, прошедшим после расставания с дядей, тишина становится тише, а пустота — пустее.

Звучит странно, но это так.

Однажды я спросил У Ба, возникает ли и у него такое же чувство, когда меня нет.

Подумав минуту, он объявил:

— Нет. Ты никогда не уходишь больше чем на несколько часов. — Видя, что я разочарован таким ответом, дядя поспешил добавить: — Я, конечно же, скучаю по тебе, и, если бы ты куда-нибудь уехал, я бы чувствовал себя так же, как ты.

Возможно, мне просто не нравится оставаться одному.

Из соседних домов и дворов доносятся детские голоса. Мальчишки играют в чинлон5. От их смеха мне не становится легче.

Я включил старый кассетный магнитофон У Ба. По правде говоря, играет это устройство скверно: скорость нарушена, динамик свистит и хрипит. Кассет у нас всего три, и все с фортепианной музыкой. Но это лучше голосов снаружи или тишины в доме.

Я вычистил очаг, подмел на кухне и в комнатах, снял статую Будды с алтаря и тщательно вытер мокрой тряпкой. Потом стал наводить порядок на полках, вытирая пыль. Там мне попалась книга, взятая у Ко Айе Мина. Я сел на кушетку и стал читать. Прочитав несколько страниц, я закрыл книгу. Мысли мои блуждали далеко от сюжета. У Ба говорит: «Если ты слишком рассеян и не можешь следовать за сюжетом, то не имеешь права читать дальше».

Первый день всегда бывает самым тяжелым.

И шрам ощущается сильнее обычного.

Я походил из угла в угол и начал считать.

Один-два-три-четыре-пять...

После сотни я стал успокаиваться, а дойдя до пятисот, почувствовал себя лучше.

Я оглядел нашу гостиную с книжными полками от пола до потолка. Книг у нас больше, чем в книжном магазине, который несколько месяцев назад открылся на главной улице. Они стоят не только на полках, а стопками громоздятся на полу, возле дивана и изножья кровати.

Многие книги находились в ужасном состоянии, и У Ба взялся их реставрировать. Когда я был поменьше, то целыми вечерами лежал на кушетке и смотрел, как дядя работает, пока не засыпал. На реставрацию одной книжки у него обычно уходило от двух до трех месяцев. Иногда больше; бывало, что и меньше. Все зависело от толщины книги и ее состояния. Но дядя уже давно не реставрировал книги. Зрение у него ослабело, а руки начали трястись. Он как-то пожаловался, что реставрация книг утомляет его сильнее, чем раньше.

Я знаю, насколько это его беспокоит. По его мнению, мы богатейшие люди в Кало, если не во всем штате Шан. Мы окружены мудростью и знаниями, красотой и плодами воображения. Кто бы еще мог похвастаться таким богатством?

А почему бы не сделать дяде приятный сюрприз и не заняться его работой, пока он в отъезде? Я снял с полки картонную коробку с принадлежностями для реставрации. В одной баночке лежали крошечные кусочки белой бумаги. Другая была наполнена сероватым клеем. Там же лежал пинцет и несколько тонкопишущих шариковых ручек с черной пастой. Я перенес все это на стол, наугад потянулся за старой книгой и открыл ее. Это был роман Альбера Камю «Посторонний». Название мне понравилось. Книга была довольно тонкой. Черви, моль, термиты и влажность оставили следы на ее пожелтевшей бумаге. Особенно досталось нескольким первым страницам, где редко попадались неповрежденные фразы.

Я осторожно подцепил пинцетом кусочек бумаги, обмакнул в клей, приложил к дырке и придавил указательным пальцем. Когда клей подсох, я аккуратно подрисовал шариковой ручкой недостающие буквы. Я превратил «П он ий» в «Посторонний». «М ь» превратилась в «Мать». Потратив еще немного усилий, я восстановил «с бол з я» до «соболезнования».

Реставрация книг оказалась более тяжелым делом, чем я ожидал. Я постоянно наталкивался на незнакомые слова и фразы. Чтобы узнать, как они правильно пишутся и что значат, приходилось заглядывать в наше старое издание Британской энциклопедии.

Например, «шкатулка». Или «частная жизнь». В бирманском языке такого слова не существует.

Глава 6

–Much money, а не many money, — прошептал я.

Ко Тхейн Аунг, сидящий рядом, лишь посмотрел на меня.