Человек с одинаковыми зубами E-Book

Филип Киндред Дик

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 371

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Впервые на русском языке! Исключительный роман Дика, который не вписывается в жанр научной фантастики. В маленьком калифорнийском городке, где недавно поселился агент по недвижимости Лео Рансибл, нет ничего интересного: лишь сплетни соседей, семейные дрязги, расизм и дышащий на ладан водопровод. Правда, иногда школьный учитель, занимаясь любительскими раскопками, находит обсидиановые наконечники стрел индейцев. Идет время, бытовой конфликт плавно перетекает в затаенную вражду, и когда на одном из участков, предназначенном под застройку, находят древние останки индейского поселения, сосед решается на злой розыгрыш над ненавистным чужаком. Но шутка вскрывает проблему, которая грозит всем жителям округа. Местные закрывают глаза, и лишь чужак Лео готов бороться. В романе описывается город, в котором жил сам Филип К. Дик в период своего творческого расцвета, а прототипами героев стали его друзья и соседи.

Leseprobe

Филип Киндред Дик Человек с одинаковыми зубами

Винсенту Ф. Эвансу

Philip K. Dick

THE MAN WHOSE TEETH WERE ALL EXACTLY ALIKE

Copyright © 1984 by Philip K. Dick

Copyright renewed © 1992 by Laura Coelho, Christopher Dick and Isa Hackett

All rights reserved

© И. Нечаева, перевод на русский, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

1

Сантехник из водопроводной компании округа Вест-Марин копался в камнях и листьях, разыскивая дыру в трубе. На трубу наехал грузовик и сломал ее своим весом. Грузовик прислали, чтобы обрезать деревья вдоль дороги, – последнюю неделю рабочие подрезали ветки кипарисов. Они и вызвали сантехника, позвонив с пожарной станции в Каркинез, где находилась водопроводная контора.

Хотя из-за аварии пришлось проехать добрых двадцать миль, сантехник не злился на грузовик. Трубы тут были старыми и гнилыми. Не реже раза в неделю что-нибудь происходило: то на трубу наступала корова, то ее проламывал корень.

Сантехник многократно говорил клиентам, что трубы давно пора менять. Он не скрывал своих чувств. Он также говорил, что летом, когда давление воды падает, водопроводная компания должна включать насос подкачки. И владельцу компании он это говорил. Но компания не приносила прибыли, ее владелец каждый год терял деньги и мечтал ее продать. Вкладываться он был не готов.

Сантехник поднялся на холм. Он обнаружил протечку: темное пятно растеклось по земле между двумя кипарисами. Но он не торопился.

Сквозь деревья доносились детские голоса. Вскоре он увидел мужчину, который сопровождал группу детей и что-то им объяснял. Сантехник узнал мистера Уортона, учителя. Экскурсия для четвертого класса. На обочине, рядом с грузовиком водопроводной компании, был припаркован универсал. Мистер Уортон с детьми прошли той же дорогой, что и сантехник, и вскоре они столкнулись.

– Опять авария, – сказал сантехник.

– Не удивлен, – откликнулся мистер Уортон.

– Вы идете к известняковым карьерам?

Карьеры располагались в четверти мили от дороги. Сантехник знал, что мистер Уортон каждый год водит четвертый класс посмотреть на них.

– Да, пора на них посмотреть, – улыбнулся мистер Уортон. Его круглое молодое лицо раскраснелось от ходьбы, а лоб блестел от пота.

– Не позволяйте детям прыгать по трубам.

Оба посмеялись над мыслью о том, что гнилая старая чугунная труба сломается под весом школьников. Хотя, возможно, это было не так уж и смешно. Оба снова сделались серьезными. Дети бродили среди деревьев, болтали и кидались шишками.

– Что вы думаете о словах Боба Морса? Дескать, вода тут загрязнена, – спросил мистер Уортон.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть.

Видя, что сантехник не рассердился, мистер Уортон продолжил:

– Иногда она такая грязная, что не видно дна унитаза. И пятна остаются.

– В основном это ржавчина, – пояснил сантехник, – уверен, что беспокоиться не о чем. – Он поскреб грязь носком ботинка, и оба посмотрели на землю. – Что меня беспокоит, так это то, что из септиков грязь просачивается в водопровод. Тут нет ни одного чистого колодца, и не верьте никому, кто скажет вам обратное.

Мистер Уортон кивнул.

– Никогда не копайте колодцы в этом районе, – продолжил сантехник, – я знаю много людей, кому не нравилось, что вода в водопроводе мутная и ржавая, так они пробурили скважины и получили прекрасную чистую на вид воду. Но на самом деле она в десять раз грязнее! Внешность не имеет никакого значения, а единственное загрязнение, которое есть в водопроводе, – это то, что туда просачивается. Но это долгий процесс, даже с учетом гнилых труб.

Он разволновался и повысил голос.

– Понимаю, – согласился мистер Уортон.

Они немного прошлись. Дети шли за ними.

– Приятный денек, совсем без ветра, – сказал мистер Уортон.

– Здесь прохладнее, потому что к побережью ближе. Я приехал из Сан-Рафаэля. Там очень жарко.

– Не выношу сухую жару, как в долине, – поддержал мистер Уортон.

Оба они привыкли раз за разом повторять эти слова всем, кого встречали в течение дня. Иногда они обсуждали, какие лекарства прописывал доктор Теранс и какие предлагал фармацевт в Каркинезе тем, кто не мог позволить себе услуги доктора Теранса.

Врач был совсем молодым и очень занятым человеком, водил новый «крайслер» и никогда не бывал в этом районе по выходным. Если в выходные случалась автокатастрофа, пострадавшим приходилось туго. Их везли через гору Тамалпаис, аж до Милл-Вэлли.

– Ну, – сказал мистер Уортон, – нам пора на кладбище.

– Простите?

– Наша следующая остановка – кладбище. Вы разве не знали? Тут есть маленькое старое кладбище. Я всегда вожу туда класс. Там есть надгробия, которым уже сравнялось сто пятьдесят лет.

Уортон полагал, что жить в этой местности стоит хотя бы ради ее истории. У каждого фермера здесь была своя коллекция наконечников стрел, шил и ручных топоров индейской работы. Сам учитель тоже мог похвастаться собранием обсидиановых наконечников стрел и копий, блестящих, черных и очень твердых. Его коллекция, снабженная этикетками, хранилась под стеклом в вестибюле средней школы и демонстрировалась приезжающим родителям.

В городе Уортон считался авторитетом в области индейских вещиц. Он выписывал «Сайнтифик Америкэн», держал дома змей – прямо в кабинете, рядом с коллекциями камней и окаменелостей, раковинами моллюсков, копролитами и акульими яйцами.

Среди всех его сокровищ самым ценным считался окаменевший трилобит. Но самыми эффектными – что в классе, что дома – неизменно оказывались радиоактивные камни. В ультрафиолетовом свете (для этого у него была специальная лампа) камни светились разными цветами. Если кто-нибудь находил странный камень, растение, птичье яйцо или что-то, что казалось достаточно старым или принадлежащим индейцам, это немедленно несли ему. Почти всегда он мог сказать, была ли находка хоть сколько-нибудь ценной.

Маленькое кладбище, почти заброшенное и известное только нескольким взрослым, было очень старым. Там покоились первые поселенцы в этих краях. На могилах виднелись старые швейцарские и итальянские имена. Некоторые надгробия попадали, суслики перекопали землю и убили все растения, кроме кустов шиповника, которые росли на возвышенности.

На самых старых могилах стояли деревянные кресты, бережно вырезанные вручную. Некоторые из крестов лежали в густой траве и зарослях овса.

Порой кто-то – очевидно, чужаки – приходил и оставлял цветы на могилах. Каждый раз, приходя сюда с классом, он видел баночки от майонеза и стаканы, из которых торчали засохшие стебли.

Пока Уортон с классом шли к кладбищу, к учителю подошла девочка и начала задавать разные вопросы. Обсудив несколько тем, она наконец, запинаясь, спросила, верит ли он в призраков. Каждый год во время этой экскурсии начинал бояться минимум один из детей, Уортон давно к этому привык и придумал ответы.

Он напомнил классу, что в воскресной школе – а все дети в этом районе ходили в воскресную школу – им говорили о рае. Если души умерших возносились на небеса, как могут призраки бродить по земле? Он сказал, что души исходят от Бога – по крайней мере, так говорили детям – и возвращаются к нему же. И очень глупо бояться душ тех, кто уже умер, – как и тех, кто еще не родился, душ будущих поколений.

Остановившись, он дополнил свой рассказ несколькими более профессиональными утверждениями.

– Посмотрите, – сказал он им, указывая на деревья и кусты вокруг и на саму землю. – Не думайте о мертвых людях, вспомните о жизни вообще, о миллионах лет, на протяжении которых тут жили самые разные животные, которые приходили и уходили. Куда они делись? Обратно в землю. Такова здесь была земля, плотный плодородный слой, из которого рождалась новая жизнь, проживала свой срок, а затем снова уходила. – Все это казалось естественным и закономерным. Мертвые тоже уходили в землю. От бактерий до растений, от мелких грызунов до человека: все они лежали прямо под ногами. Прошлое. И как это было прекрасно; какая чудесная, продуманная система. Он продемонстрировал детям кучу компоста, гниющие листья, сваленные под земляничным деревом, и белую плесень. Запустив пальцы в листья, уже наполовину ставшие землей, он показал, какое это плодородное, влажное вещество, заставил детей его понюхать и потрогать. – И человек не был исключением. В этом процессе участвовали и наши собственные предки. – Эта идея, как и в прошлые годы, заметно успокоила детей.

Опасения исчезли, нервная болтовня и хихиканье прекратились. Вот почему он привел их сюда: познакомить их с этой идеей, объяснить, что в цикл развития включены и они сами. Не бойтесь природы, сказал он им. И помните – все, что происходит, естественно. Нет ничего вне природы. По-своему, не отрицая ничего, чему детей учили катехизис и священники, он избавил их от части суеверий.

Работа учителем начальной школы в небольшом городке научила его тактичности. Ему приходилось иметь дело с родителями, которые трудились на фермах и придерживались фундаменталистских идей в религии, в политике и всех общественных вопросах. В классе сидели крупные неуклюжие двенадцатилетние мальчики с ранчо, почти идиоты, которые с трудом учились даже читать. Им предстояло вернуться на родное ранчо и доить коров, их жизнь была распланирована раз и навсегда. А рядом с ними сидели умненькие детки, переехавшие с родителями из городов побольше. И амбициозные дети мелких лавочников, дантистов и других специалистов. Было даже несколько детей из очень богатых семей, которым принадлежали дома с видом на пляж.

Впереди показались гранитные верхушки самых больших и изящных надгробий. Но мистера Уортона и учеников четвертого класса не интересовали высокие склепы и статуи в центре кладбища, они пришли полюбоваться самыми старыми могилами. Они располагались по краям, какие-то даже за пределами деревянного забора. Неужели эти крошечные древние надгробия упали и укатились с кладбища до самого ранчо Макрея? Или, когда десяток лет назад ставили забор, рабочие просто не заметили эти жалкие могилы?

Мистер Уортон открыл ворота под взглядом нескольких коров. Коров на кладбище не пускали. Мальчики побежали к первой могиле, выискивая дату:

– Тысяча восемьсот восемьдесят четвертый! Глядите, мистер Уортон!

Лео Рансибл, местный агент по недвижимости, на своей машине вез пожилую пару по плоским холмам. Оба старика жаловались на ветер и сырость; они-то думали, что здесь будет такой же здоровый климат, как в глубине страны.

– Слишком много папоротников, – сказал старик, когда они подошли осмотреть дом. Чтобы отпустить это замечание, он вынырнул из своего маразма. – Там, где растут папоротники, всегда сыро.

– Никаких проблем, – отозвался Рансибл, – я могу найти несколько домов в отличном состоянии в сухой открытой местности, и они будут вам по карману.

И теперь они собирались посмотреть эти дома.

Но конечно, это были фермерские дома, совсем не модные, не как те, к востоку от хребта Болинас, которые он им только что показывал. И они были не в лучшем состоянии. Рансибл прекрасно это знал, и он знал, что пожилой паре фермерские дома покажутся запущенными грязными лачугами. Их строили дорожные рабочие и люди с мельниц. Самый низший класс. Дома на сваях. Ему не нравилось их показывать, и он старался не брать их в работу. Ну ради бога, подумал он. Ты что, собираешься на закате торчать во дворе, где сыро и ветрено? Или все-таки будешь сидеть в теплой гостиной? Он формулировал эту мысль, прекрасно зная, что старики не купят ни одну из фермерских лачуг. Если он им что-нибудь и продаст, то это будет оштукатуренный или покрытым гонтом домик на склоне холма, а не лачуга из белой вагонки.

– Там, куда мы едем, большие участки? – поинтересовался старик.

– Нет, – ответил Рансибл, – но я полагаю, что у вас достаточно мудрости, чтобы не покупать большой участок.

Оба старика покорно закивали, настолько он был резок.

– Достигнув зрелости, человек должен наслаждаться жизнью, а не становиться рабом десяти акров сорняков, которые каждый год придется косить, чтобы не случился пожар. И знаете что? В округе есть список из более чем сорока растений, которые запрещено выращивать на своей земле. Вам придется выучить, как выглядит каждое из них, и лучше бы вас не поймали, а то выпишут штраф.

– А какое округу дело? – спросила старуха.

– Для скота опасно, – пояснил Рансибл, – список вывешен на почте. Опасные растения. Их становится все больше.

Дома, которые он собирался им показать, стояли вдоль дороги. Из окон каждого из них можно было разглядеть все остальные. В некоторых дворах лежали ржавые кузова автомобилей, которые каждый раз его страшно раздражали. Но ведь теперь приняли закон… Возможно, ему следовало написать в дорожный патруль или кому-нибудь в Сан-Рафаэле и перечислить имена нарушителей. В конце концов, из-за этого падают цены на недвижимость.

Но какое этому быдлу дело до соседей?

– Кем вы работаете, мистер Дитерс? – спросил он старика.

– Я сейчас на пенсии, а до того занимался банковским делом. Много лет работал в «Американ траст компани», а до этого в «Крокер».

Пожилая пара указала, что дом должен стоить не дороже девяти тысяч. Но Рансибл рассудил, что сумму можно будет поднять до десяти или даже десяти с половиной. Чувствовал он себя прекрасно, потому что у него было несколько домов в этом ценовом диапазоне. И погода стояла хорошая.

Летом легче показывать дома, когда тепло и нет грязи. Справа тянулись бурые поля. Мелькнул мост над болотом.

– А что тут насчет коммуникаций? – спросила миссис Дитерс. – Газа нет?

– Нет, тут пользуются бутаном, – пояснил Рансибл, – электричество от «Пасифик газ энд электрик», вода от водопроводной компании Вест-Марин из Каркинеза.

– Мусор? – спросил старик.

– Каждую неделю вывозят. И обслуживание септика.

– И верно, – сказала старуха. – Здесь нет канализации.

– Это деревня. Но не забывайте, что не придется платить городские налоги. В Каркинезе есть хорошая пожарная часть. Младший шериф, врач, дантист, продуктовые магазины, аптеки, почта – все, что вам нужно. Вы хотите ходить в город пешком или ездить?

Они приехали в агентство недвижимости на старом черном «паккарде», очень ухоженном.

– Мы могли бы ездить в Сан-Рафаэль за покупками раз в неделю, – сказал мистер Дитерс, – я думаю, так будет дешевле, чем делать покупки на месте.

– А почему вы так думаете? – спросил Рансибл.

Этого он очень не любил. Когда отказывались платить местным. Это же, в конце концов, соседи. Ну или будущие соседи. И еще деньги на бензин. Плюс время на поездку через Тамалпаис. Дел на весь день.

– Тут есть все необходимое по вполне разумным ценам. И вот что еще вам скажу. Если вы никогда раньше не жили в небольшой деревне вроде этой, вы приятно удивитесь. Торговцам приходится держать невысокие цены. Это необходимость. Они знают, что увидят вас снова; может быть, ваши дети вместе ходят в детский сад. И даже если у вас нет детей, вы знаете всех в округе, и, если с вами плохо обошлись в местном магазине, это все узнают. Не забывайте об этом. Здесь нет безличного сервиса, здесь все как в старые добрые времена. Когда все было по-человечески.

Говоря это, он съехал с окружной дороги на грунтовую. Впереди, за зарослями бамбука, виднелась лачуга Петерсонов; грязные дети играли рядом с мусорным баком.

– Конечно, – сказал он негромко, – здесь живут представители отнюдь не высшего общества. Большинство мужчин здесь – поденные рабочие. Но они хорошие, честные люди.

Остановив машину, он открыл дверь. Миссис Петерсон вышла на крыльцо одноэтажного четырехкомнатного дома, помахала ему, и он помахал ей в ответ. Залаяла собака.

Не выходя из машины, мистер Дитерс сказал:

– По-моему, это место нам не подходит.

– Нет, – согласилась его жена. Очевидно, они не хотели смотреть здесь дома.

– Здесь очень разумные цены. – Рансибл откровенно наслаждался ситуацией.

«Ты сам это придумал, – сказал он про себя. – Когда я покажу вам Бедняцкую лощину, вы с удовольствием купите дом на холме».

– Здесь так пусто, – сказала миссис Дитерс.

– Поначалу тут будет одиноко, – сочувственно сказал он. – Но вы привыкнете. Люди дружелюбны. Они всегда протянут вам руку помощи. Никто не запирает двери.

Он завел машину и поехал дальше. Старики благодарно кивнули. Сам Рансибл был чужаком в этих краях. До Второй мировой войны он жил в Лос-Анджелесе, в 1940 году пошел служить на флот, а к 1944 году командовал охотником за подводными лодками у берегов Австралии. Величайший момент в его жизни случился в тот год. Как он сам рассказывал, он стал «единственным евреем в мире, который потопил японскую подводную лодку в Йом-Кипур». После войны он занялся недвижимостью в Сан-Франциско вместе с партнером, в 1955 году купил летний домик в Каркинезе, чтобы быть поближе к воде, и сразу же организовал яхт-клуб – точнее, возродил старый. В 1957 году, три года назад, он перенес свою контору в Каркинез. Его единственным конкурентом был медлительный и дряблый местный житель по имени Томас, который тридцать пять лет торговал в Каркинезе недвижимостью и страховками и скоро должен был (по словам Рансибла) умереть. Томас все еще продавал дома пожилых жителей другим пожилым жителям, но все, молодые и старые, прибывавшие в эти края, обращались к Рансиблу.

Его объявления в газетах Сан-Рафаэля привлекли много народа – без них люди никогда бы и не услышали о Каркинезе, который стоял немного севернее Болинаса на берегу океана, отрезанный от остальной части округа Марин горой Тамалпаис. Когда-то никому и в голову бы не пришло жить на западной стороне горы, работая в Сан-Франциско или на равнинной части округа, но дороги становились все лучше. И автомобили тоже. И все больше и больше людей переезжали в округ Марин каждый месяц.

Крупные города были переполнены, а цены на недвижимость росли.

– Какие красивые деревья, – сказала миссис Дитерс. Они снова въехали в лес, после солнца так приятно в тени.

По дороге шла группа детей в сопровождении взрослого, которого Рансибл узнал. В этом классе учился его собственный сын, девятилетний Джером. Мистер Уортон махнул своей группе рукой, веля им отойти от машины. Дети остановились на травянистой обочине, кто-то помахал, узнав «студебеккер». Джером просиял и замахал руками.

– У них поход, – пояснил Рансибл Дитерсам, – это четвертый класс нашей школы.

При виде машущих рук, улыбки сына и кивка мистера Уортона он ощутил прилив гордости. Когда вы проживете здесь некоторое время, подумал Рансибл, вам тоже станут махать. Разве не приятно это было бы двум хрупким одиноким пожилым горожанам на склоне лет, тоскующим по месту, где они могли бы стать своими и жить в безопасности и комфорте?

«Какую услугу я вам оказываю, – подумал он, – показав вам четвертый класс школы Каркинеза». Дитерсы смотрели на него, и в их глазах были тоска и зависть.

Он точно знал, что продаст им дом. Возможно, прямо сейчас. Дело было в шляпе.

2

Уолтер Домброзио поставил две банки эмали на землю у дверей мастерской. Спросил у рабочих:

– Слушаете игру? Уилли только что упал.

Мальчик, прибиравший стружки, отозвался:

– Зато «Джайантс» получили очко.

– Этот новенький на второй базе хорош, – заметил один из рабочих и запустил токарный станок; его вой положил конец разговору.

Домброзио с уборщиком замолчали, но, когда шум прекратился, снова заговорили.

– Знаешь, парень, – сказал Домброзио, – если бы я упал на глазах у сорока тысяч зрителей, я бы повесился.

На самом деле он ничего не понимал в бейсболе, но чувствовал себя обязанным упомянуть об игре, раз уж спустился в мастерскую, показать, что тоже следит за игрой. Что он, конечно, работает наверху и носит костюм с галстуком, но ничем не отличается от них.

– Он слишком старается, – сказал Домброзио, – а значит, возможно, слишком сильно старается.

Рабочий кивнул и снова запустил станок.

Им не было до него дела. Домброзио, чувствуя, что краснеет, взял свои банки и двинулся к лестнице. Расстроенный, он вернулся наверх.

Здесь, на втором этаже, где потолок терялся в стропилах, правили бал флуоресцентные лампы на длинных ножках. Солнце сюда не заглядывало, в отличие от мастерской. В углах было темновато и прохладно… целлотекс портил акустику и придавал помещению очень современный вид. Компания, которая придумывала новые упаковки для риса и пива, обязана была выглядеть достойно. Даже если речь шла о складе на набережной Сан-Франциско. Голые деревянные балки. Стойка администратора. Выставка образцов. Все вписывалось в интерьер.

Он сам устанавливал целлотекс и красил его. Как ни странно, целлотекс настолько сильно рассеивал стук электрической пишущей машинки администратора, что было совершенно непонятно, насколько велико помещение. Звук как будто бы сходил на нет. Но на самом деле «Лауш Компани» была невелика. Двери, которые выглядели так, как будто за ними скрывались лаборатории, на самом деле вели в складские помещения. Он понес эмаль в секретную зону, где проектировались новые упаковки. Но даже эта, самая главная здесь зона, была не больше дамского кафе. Комнату заполняли столы – тут работали три конструктора со своими кульманами.

За первым столом сидел конструктор, будто бы позабывший о своих обязанностях: на столе стояли банки светлого пива. Они выглядели полными, и блестящие металлические крышечки были невредимы.

– Привет, Уолт, – улыбнулся Боб Фокс, поднял банку и протянул Домброзио, – составишь компанию?

Банки, разумеется, были бетонными. Домброзио взял одну. Она оказалась тяжелой и шершавой, неубедительной на ощупь. Сходство было только визуальным, но этого хватало. На фотографии или на витрине демонстрационного «магазина» она сошла бы за настоящую, и агенты «Лаки лагер», глядя на нее, приняли бы или отклонили эту модель.

Домброзио сделал вид, что пьет. У них с Фоксом существовал ритуал – они употребляли несуществующее содержимое упаковок. Иногда это было пиво; в другие дни они ели невидимые хлопья, мороженое, замороженные овощи, курили фальшивые сигареты – однажды он даже подарил секретарше пару нейлоновых чулок, которые она не видела. Страна вымысла…

– Не слишком теплое? – спросил Фокс. – В холодильнике есть пара банок.

– Нет, отлично.

Взяв пивную банку, он прошел к своему столу.

– Моя работа, – похвалился Фокс, вставая, чтобы забрать банку.

Домброзио вернул ее, сел за стол и продолжил работу с того места, на котором остановился.

– А над чем ты работаешь? – спросил Фокс, взяв со стола гипсовую форму и со знанием дела ее разглядывая. – Не помню этого проекта. Это ведь не бампер для той маленькой французской машинки?

– Нет, – Домброзио забрал форму обратно, – я этим занимаюсь в свободное время. Это… шутка.

– А, – понимающе кивнул Фокс, – опять твои шутки.

Второй конструктор, Пит Куинн, на мгновение поднял голову от работы, и Фокс сказал ему:

– Помнишь его шутку о Генри Форде? – И принялся пересказывать байку Домброзио о студенческой выходке.

В те дни, еще в сороковых, Уолт Домброзио водил компанию с несколькими людьми чуть старше себя, которые устроились на работу в «Форд Мотор» в Дирборне. В то время у него была домашняя мастерская в гараже, и он смастерил себе костюм. Резиновую маску с зеленоватым лицом трупа, выступающими зубами, впалыми щеками, спадавшими на лоб волосами, похожими на мох. Выцветший сюртук, трость, гетры, черные оксфорды. Двигаясь на ощупь, он вломился в дома нескольких конструкторов «Форда». В первое ужасающее мгновение все поверили, будто сам Старик восстал из могилы.

Тогда это было хобби. Теперь стало бизнесом.

– Посмотрел бы я на лица этих парней, – закончил Фокс, – когда Уолт стучал в дверь и входил, пуская слюни, что-то бормоча и шаря вокруг себя.

Он рассмеялся, и Куинн за ним.

– А что ты еще вытворял? – спросил Куинн. Он был самым молодым из конструкторов и устроился сюда месяц назад или около того.

– Черт, – сказал Домброзио, – столько всего, что уже и не вспомню. Эта шуточка с Фордом – ерунда. Я лучше расскажу по-настоящему интересную.

Та шутка вышла жестокой, и он это знал. В пересказе он изменил ее, сделав намного оригинальнее и намного смешнее. А еще она стала веселой. Двое слушателей изобразили одобрительные улыбки, и он решил еще немного приукрасить рассказ. Он обнаружил, что жестикулирует, пытаясь сделать шутку трехмерной.

Когда он закончил, а Фокс и Куинн ушли, он остался за столом в одиночестве, чувствуя себя разочарованным.

Прежде всего, ему было стыдно за то, что он приукрасил историю. Во время монолога он мог поддаться волнению, но потом, оставшись наедине с собой, он уже не чувствовал никаких эмоций, которые могли бы его защитить. С одной стороны – с практической точки зрения – он рисковал прослыть хвастуном и вруном. Возможно, другие сотрудники «Лауш Компани» уже знали его таковым. Они ушли, смеясь над его историей, но потом подмигнули друг другу и сказали то, что он слышал от других: что ему нельзя доверять. А ему было важно, чтобы ему доверяли. И верили его словам.

Человек, который не говорит правды, возможно, не может и распознать правду, подумал он. Так коллеги могли думать о нем и его рассказах. А в его работе способность отличать факты от вымысла имела серьезное экономическое значение – ну, если брать шире.

Сидя за своим столом, он пытался – как он это часто делал – поставить себя на их место; пытался представить, как выглядит для них.

Высокий, с выпуклым лбом, с начинавшими редеть волосами. Очки слишком темные и тяжелые, придающие ему «заумный» вид, как выразилась его жена. Академические манеры, напряженное и обеспокоенное выражение лица.

Отодвинув стул от стола, он оглянулся, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает. Никто не наблюдал. Поэтому он осторожно опустил руку и полез в штаны. За последние месяцы он делал это множество раз. В какой-то момент он почувствовал резкую боль. Пока он тащил банки с эмалью, боль вернулась, и ему нужно было посмотреть. Он не мог сопротивляться этому желанию.

В паху не было никакой грыжи. Никакой рыхлой, похожей на тесто опухоли. Он погладил знакомую область, ненавидя свою собственную плоть. Это совершенно ему не нравилось, но все же было необходимо. Предположим, однажды, после приступа боли, он снова обнаружит опухоль, как много лет назад? Что тогда? Все-таки операция?

Грыжа, вероятно, исчезла. Но не полностью. И даже если она зажила, она может вернуться. От перенапряжения. Если он поднимет слишком тяжелую коробку или потянется, чтобы вкрутить лампочку… и снова случится жуткий разрыв, за которым последуют годы ношения корсета или давно отложенная операция. И риск, ужасный риск операции, которая могла сделать его бесплодным. У него пока еще не было детей. И он мог навсегда стать стерильным.

Пока он сидел в нерешительности, потирая пах, какое-то движение привлекло его внимание. Кто-то подходил к его столу. Он выдернул руку из штанов, но посетитель уже стоял перед столом в то мгновение, когда рука оказалась снаружи. Зная, что его видели, он ощутил детский стыд и ужасное чувство вины. И этот человек – женщина – тоже. Он вспыхнул и отвел взгляд, едва успев заметить элегантное пальто, сумочку, короткую стрижку – и тут он понял, что это была его жена. Шерри пришла в контору; вот она. Он поднял взгляд и увидел, что она смотрит на него. Стыд стал сильнее. Он знал, что это отразилось на его лице.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Ничего.

– Так вот чем мужчины занимаются на работе?

Опустив голову, он сидел, сжимая и разжимая руки.

– Вообще, я зашла обналичить чек, – весело сказала Шерри, – собираюсь подстричься и пообедать.

– Как ты добралась до города?

Конечно, он уехал на работу на машине. И сейчас она стояла в мастерской, с ней что-то делали. Она даже не была на ходу.

– Долли Фергессон подвезла.

Сев, она открыла сумочку, достала ручку и чековую книжку и начала выписывать чек.

– Ты приехала просто подстричься?

– Да. – Она протянула ему чек и убрала ручку в сумочку.

– Не мне. Отнеси к бухгалтерам. Я занят.

– Ты не работал, когда я вошла. Слушай, я очень тороплюсь.

Она смотрела на него спокойно и ровно. Наконец он протянул руку и взял чек.

– Спасибо.

Несколько минут спустя он стоял в кабинете, ожидая, когда бухгалтер принесет деньги. Отсюда он прекрасно видел Шерри, которая болтала с конструкторами.

Все ее, конечно, знали и улыбались ей. Прямо сейчас она разглядывала, над чем они работают.

Если бы они знали, какая она на самом деле, подумал он, они бы держали свою работу при себе. Она украдет ваши идеи. Случится как раз то, чего вы все так боитесь. В компании шпион. Она будет торговать вашими секретами на улице.

Какими радостными были его жена и конструкторы. Как легко они сошлись. Шерри сидела на краю стола и выглядела очень стильной в своих босоножках и серьгах ручной работы. И очень профессиональной в коричневом шерстяном костюме.

Как можно быстрее он вернулся к жене и Куинну. Они оба рассматривали рисунок Куинна, и никто не обратил на него внимания. Кажется, Шерри на что-то ему указала, и Куинн нахмурился. Она скажет тебе, что не так, подумал он.

Вслух он сказал:

– Она знает, как надо. – Он говорил шутливым тоном, и оба улыбнулись. Но Куинн продолжал смотреть на рисунок.

– Шерри год изучала искусство в колледже, – сказал Домброзио.

– Три года, – спокойно поправила Шерри.

– Ох, извини, – энергично сказал он.

– И ты забываешь о моей работе.

– Твоей – что?

– Мои подвесные скульптуры.

– Коряги, – пояснил он для Куинна.

– И мои кожаные изделия. И ювелирные украшения. И все это я умудряюсь продолжать, несмотря ни на что.

– Несмотря на то что ты целыми днями сидишь дома и ничего не делаешь? В твоем распоряжении вечность.

– Погодите, пока дети не пойдут, – пробормотал Куинн, – тогда и поговорим.

Пытаясь привлечь Куинна на свою сторону, он подмигнул и сказал:

– Вот бы посмотреть, как она работает на токарном станке. Знаешь, что она сделает? А я тебе скажу. Просверлит себе руку.

Он взял жену за правую руку, но она резко отдернула нежные пальцы с зелеными ногтями.

– Зеленые, – сказал он и добавил для Куинна: – Помнишь, мы делали выставку с какой-то женщиной с зелеными ногтями и… что там было? Серебряными волосами. Она выглядела лет на восемьдесят.

– Теперь так носят, – пояснила Шерри, встала и взяла у него деньги. – Спасибо, что обналичил чек. Увидимся вечером.

Он пошел проводить ее к двери.

– Кстати, – она остановилась, задумавшись, – хотела кое-что спросить. Помнишь поле за домом, где септик? Вот за ним, где патио. Там просачивается вода. Я заметила утром лужу, размером примерно… – она сделала неопределенное движение, – ну, не очень большую. Там растет зеленая трава, так что луже, наверное, не меньше недели. Там же дренажные трубы? Из них течет?

– Да, – ответил он, – переполнение.

– Волноваться надо?

– Нет, так и должно быть.

– Точно?

– Да.

– Господи, – она внимательно посмотрела на него своими серо-голубыми глазами, – ни на что нельзя положиться в этом мире.

– Когда ты принимаешь ванну или стираешь… – раздраженно начал он.

– Я думала, у стиральной машины замкнутый цикл.

– В результате все стекает в дренаж. Ты видела воду, которая вышла на поверхность, – видимо, там низинка. Наверняка так было с самого начала, но ты только сейчас заметила.

– Зимой будет хуже.

– Конечно, – терпеливо сказал он, – потому что земля не будет впитывать воду.

– Позвонить Джону Флоресу?

Это был местный специалист по септикам.

– Нет.

– А кому-нибудь другому?

– Нет.

Он взял блокнот с соседнего стола и ручкой принялся чертить.

– Ты вообще понимаешь, как работает дренаж? Отходы попадают в септик, там оседают твердые частицы, и бактерии трудятся над ними. Жидкости стекают в резервуар.

– Очень разумно, – согласилась Шерри, изучив его набросок, – но я уже позвонила Арбарту. Тому, кто строил дом.

Он уставился на нее, не в силах придумать ответ.

– Ты о чем? Когда ты ему позвонила? Почему не спросила у меня?

– Ты уехал на работу. – Она пожала плечами.

– И что он сказал?

– Он сказал, что в это время года такого быть не должно. Что это плохой признак. Что он приедет завтра рано с утра и посмотрит. Может, нам понадобится еще сотня футов труб.

На ее лице играла слабая насмешливая улыбка.

– Раз уж ты ему звонила, – с трудом сказал он, – почему ты у меня спросила, серьезно ли это? Если ты уже все знала? И сколько он запросил? Или ты не потрудилась выяснить?

– Около двух долларов за фут.

– То есть двести долларов, – сказал он через секунду.

– Это много. Но, вероятно, придется согласиться, раз уж Арбарт говорит, что это необходимо.

Она казалась совершенно спокойной. Как можно увереннее он ответил:

– У нас нет двухсот долларов на дренаж.

– Я честно сказала об этом Арбарту. Мы можем заплатить в четыре приема. Если будем работать с ним. Но Флоресу я тоже позвонила. Думаю, нам нужно как можно больше оценок.

– Тебе следовало обсудить это со мной, – хрипло сказал он, – надо было сказать мне, а я бы позвонил Арбарту. Это мое дело, а не твое. Я не собираюсь выкидывать столько денег. Я найму подростков, куплю трубу в «Грандиз», арендую самосвал и привезу гравий из Токаломы!

– Арбарт говорит, что, возможно, беда в том, что все изначально сделали неправильно. И надо переделать.

Взглянув на часы, она резко повернулась и поспешила прочь. Он мельком увидел в холле Долли Фергессон, тоже очень нарядную. Обе явно предвкушали день, посвященный магазинам и ресторанам.

Пока он стоял, глядя ей вслед, к нему подошел Куинн с рисунком в руках.

– Я не понимаю, что она имела в виду. – Он хмурился.

– Достала тебя? – спросил Домброзио. – Не слушай ее. Неуверенная в себе любительница. Ты же знаешь, какие они. Домохозяйки, сидят целый день дома. Им скучно.

И тут ему стало стыдно за то, что он плохо говорит о жене.

– Она кое в чем разбирается, – буркнул он, – тебе бы посмотреть на некоторые ее работы. Однажды у нее была выставка в ресторане в Саусалито.

«Она ведь могла бы сделать карьеру», – подумал он.

– Но она решила выйти замуж, – сказал он вслух, – вместо этого. Как и многие женщины.

Все еще пребывая в оцепенении, он вернулся к своему столу, собираясь еще поработать. Двести долларов… Довольно долго он не мог работать.

В половине шестого того же дня он стоял в холодном гараже, глядя на свою красную «альфа ромео».

А вдруг дорого возьмут, спросил он себя. И это дополнительно к дренажу. Механик ушел, не рассказав Домброзио, что сделал с «альфой» или что еще нужно сделать.

А если Чарли не справится к шести?

Он бродил по дощатому полу, сунув руки в карманы. А вдруг ему нужно заказать какую-то деталь? Как я со всем этим справлюсь? Как я вообще вернусь домой?

Он не первый раз стоял здесь, в пустом холодном гараже, в конце рабочего дня, дрожа и глядя на свою машину, гадая, сколько будет стоить ремонт, – а потом уже надеясь только на то, чтобы получить ее назад, забыв о деньгах и просто молясь, чтобы она снова была на ходу.

Из туалета появился механик, высокий худой негр, который обслуживал машины Домброзио много лет.

Домброзио молча смотрел на него.

– Все готово, – сказал Чак Хэлпин.

Домброзио почувствовал, что у него гора с плеч свалилась.

– Черт возьми. Отлично. Что ты обнаружил?

– Ничего, только свечи грязные. – Чак вытер руки тряпкой, встал на колени у домкрата и принялся опускать машину.

– Положусь на тебя, – сказал Домброзио.

– Однажды я подарю вам набор ключей, и вы сможете делать это самостоятельно, – но слова Домброзио его явно обрадовали, – я всегда чиню вашу машину. Ну, почти всегда.

Подошел другой механик.

– Чарли пришлось ехать на юг города, чтобы достать вам свечи. – Он указал на «кадиллак» сорок девятого года, принадлежавший Чаку Хэлпину. Сейчас он стоял на эстакаде.

– Он только что вернулся.

Чак Хэлпин сказал:

– Мы могли бы отправить свечи автобусом, но так бы они до завтра не доехали.

Домброзио попытался что-то сказать, но Чак его перебил:

– Я включу это в счет. – И начал выписывать счет карандашом.

– Слушай, я хочу попросить тебя об одолжении, – сказал Домброзио, – хорошо?

Чак Хэлпин посмотрел на него.

– Не заедешь к нам на ужин? – В порыве чувств он продолжил: – Отвезу тебя в обе стороны. Можешь сесть за руль «альфы». Ты как-то говорил, что хотел бы на ней покататься.

– Я на ней ездил, – медленно ответил Хэлпин.

– Ну, разве что вокруг квартала.

Хэлпин нацарапал что-то карандашом.

– А что скажет ваша жена? Вы же женаты?

– Я ей позвоню.

Пройдя мимо Хэлпина, он открыл дверь в кабинет хозяина.

– Договорились?

– Если вы уверены, что все будет хорошо, – тихо сказал Хэлпин.

– Хорошо.

Закрыв за собой дверь, Домброзио снял трубку и набрал номер. Конечно, Шерри еще не было дома; она ехала с Долли. Но это не имело значения. По крайней мере, для него в это мгновение это не имело значения. В глубине души он мечтал ее удивить. Жаль будет, если ей это не понравится. Она может рассердиться. Ну и пусть ведет себя прилично. Нужно уметь справляться и с такими социальными ситуациями. Настоящая хозяйка должна уметь принять кого угодно.

Когда он вышел из кабинета, Хэлпин стоял в глубокой задумчивости. Он поднял голову и спросил:

– Слушайте, Уолт. А в том городе, где вы живете, есть негры?

– Не знаю.

Но он знал. Их не было.

– Не хочу уронить цены на недвижимость, – улыбнулся Хэлпин, и Домброзио улыбнулся в ответ.

– Конечно. Там будет темно. Мы не успеем до заката.

Домброзио хлопнул его по спине и почувствовал, как худая спина вздрогнула.

– Не принимай близко к сердцу. Все это давно в прошлом. Погляди хоть на бейсбольные клубы. На «Джайантс» с Уилли Мейсом, и на этого новенького на первой базе, и на Сэма Джонса, и на остальных.

Механик не спросил, дозвонился ли Домброзио до жены. Очевидно, он решил, что да. Он начал снимать рабочий комбинезон, двигаясь медленно и неловко. Переодевался он долго. Домброзио сел в «альфу» и терпеливо ждал.

3

Из кухни доносился звук, хорошо знакомый Лео Рансиблу. Оставленная без присмотра кастрюля начала выкипать. Скоро выкипит все, и стальная кастрюля с медным дном, часть дорогого набора, будет испорчена. Джанет уже испортила новый чайник; у нее была привычка налить в него воды, включить максимальный огонь и отправиться принимать долгую медитативную ванну с книгой. Иногда она уезжала в город за покупками, оставляя на плите кастрюлю с яйцами, а один раз даже не выключила электрическую духовку, вмонтированную в стену. Вернувшись домой, он ощутил запах костра – уже начала обугливаться стена.

Он отложил газету. Куда делась жена? Послышался звон стекла.

Она готовила коктейли. Встав, он прошел через гостиную и заглянул в столовую. Она стояла у буфета и сосредоточенно смешивала сахар, содовую и биттер. Даже на расстоянии он видел, что «олд-фешнд» выйдет слишком сладким – стакан изнутри покрывали крупинки сахара. Ничего ей не сказав, он ушел в кухню.

Маленькая кастрюлька горела. Слой присохшего соуса вздулся, как лава, обнажая почерневшее дно. Конфорка была выкручена на максимум. Он снял кастрюлю с огня. Спирали опасно светились красным, и он выключил газ.

Другие кастрюли и сковородки она отодвинула в сторону и закрыла крышками, стол был накрыт. Очевидно, ужин уже ждал. Как обычно, Джанет планировала выпить еще коктейль, прежде чем сесть за стол. Она не говорила ему, что ужин готов, чтобы иметь возможность выпить. И если он что-нибудь ей говорил: например, что хочет есть, она просто брала коктейль за стол и пила его во время ужина. Вместо кофе или воды.

– Это что за соус? – спросил он, вернувшись в столовую.

– К цветной капусте, – ответила Джанет, наливая в стакан «Кир Нобл», дешевый бурбон, купленный на рынке. Она улыбнулась. – Это твой любимый сырный.

На буфете, в луже из растаявших кубиков льда, лежала открытая кулинарная книга.

Все в доме было сделано кое-как или не сделано вообще.

Например, он слышал, что снаружи журчит шланг. Она забыла выключить воду. В мусорной корзинке в гостиной валялись конверты со счетами. Она не выносила мусор целую неделю. Чем она занималась целыми днями? Наверняка играла в «Скрэббл» с подругами. Придя домой в пять, он видел игральную доску на журнальном столике.

– Тебе помочь?

– Только если… – кажется, ей было трудно думать, – нарежь сыр.

По пути в кухню она прошла совсем рядом с ним. На снятую с конфорки кастрюлю она никак не отреагировала; она не подала виду, что вообще заметила, что он выключил плиту.

– Ты хочешь поесть прямо сейчас?

– Уилби придут к ужину.

– А ты мне говорил?

Он не ответил. Стоя на кухне, он оглядывался в поисках какого-нибудь дела или способа ускорить процесс. Но при этом он не хотел на нее давить.

Если бы это произошло, она бы напряглась и стала еще менее эффективной. Начала бы ломать и бить вещи. А потом, пытаясь навести порядок, убрать битое стекло и вытереть лужи, она разозлилась бы, а потом, без всякого предупреждения, обиделась бы на него. Обвинила бы его в том, что он над ней издевается, и отказалась бы вообще что-то делать. Могла бы даже бросить метлу или тряпку, подошла бы к шкафу, надела бы пальто и ушла из дома. Если бы уже стемнело, она точно уехала бы. И он бы оказался на замусоренной кухне с полуготовым ужином, без жены и с кучей дел. И ему пришлось бы самому все доделывать.

Но что значило «давить» на нее? Выпив пару стаканов, она теряла ясность мысли и могла назвать давлением почти что угодно. Она могла не понять прямо сказанное или услышать совсем не то, что он имел в виду. Само его пребывание в кухне. Предположение, что он выключил конфорку. Он снял соус с плиты, даже это могло ее обидеть. Он не мог предположить, сколько она выпила, а это было важно.

Размышляя об этом, он начал злиться сам. Он чувствовал себя обманутым.

Почему ему приходится так робко вести себя в собственном доме? Особенно когда приходят важные для него люди. Вообще-то, ему стоило думать о своих старых друзьях Уилби, а не размышлять, как бы не обидеть выпившую жену.

– Что ты такой тихий? – спросила Джанет у него из-за спины.

– Я хочу устроить приятный вечер для Пола и Филлис. Спокойно посидеть и поговорить, без всяких ссор и напряжения. Я не хочу твоих длинных бессвязных рассказов о том, что тебе вдруг пришло в голову.

Она сказала, кажется, не имея в виду ничего плохого:

– Дорогой, их не будет. Если у меня будет что выпить… – Она улыбнулась и, как ему показалось, слегка покачнулась. – У нас все есть, но я не уверена, что смогу как следует все устроить.

– Лучше бы у тебя получилось. Я устал, а Полу далеко ехать. Как ты, надеюсь, помнишь, я думаю, что они рано или поздно переедут сюда, если все будет хорошо.

– Правда? – удивилась она.

– Я тебе говорил. Говорил, что они интересуются домом Макгаффи.

Он замолчал, повернулся к плите и принялся нервно крутить ручки.

Жена медленно подошла к нему.

– Я ничего не испорчу, – сказала она мягко и настойчиво, – я знаю, как это для тебя важно.

Глаза у нее влажно блестели, а рука, касавшаяся его плеча, дрожала. Что может быть лучше, чем тащить по жизни сентиментальную пьянчужку.

– Давай просто поужинаем, – предложил он, – пожалуйста.

Когда они поели и убрали со стола, она спросила, может ли она извиниться и уйти к себе, как только придут Уилби. Она хотела лечь и почитать или посмотреть телевизор. Все было готово: она поставила воду для кофе, надела шерстяной халат, нашла очки, сигареты, зажигалку и пепельницу, включила отопление в спальне, запаслась коробкой салфеток «Клинекс» и, конечно, книгой. Ее вчера привезли из книжного клуба.

– Они едут из Тиберона, а ты ложишься спать. Ты вообще понимаешь, насколько мне нужна поддержка? А ты не справилась. Как мне работать?

Она побледнела. Когда-то она полгода проработала в его конторе, печатала, отвечала на телефонные звонки и выдавала ключи клиентам. Это позволило ему сэкономить на секретарше. Но ей приходилось очень тяжело, по ночам она не спала, и именно тогда ее пьянство вышло из-под контроля. До этого она пила так же, как и он: только в компании, мартини или два перед ужином, «олд-фешнд» после, ну, а на вечеринках чуть побольше. Но в последний год или около того она начала пить одна, пока он был на работе. Когда он приходил домой в шесть, она обычно уже начинала пить. Ей было слишком тяжело помогать ему на работе, и он не мог понять почему. Он никогда не просил ее ни о чем, кроме самой малости. Бумажная работа. Телефонные звонки. Никакой ответственности. Но даже выдача ключей ее пугала. Как будто она была уверена, что все испортит.

Возможно, она просто не хотела помогать ему; он постоянно это чувствовал. Она возмущалась, когда ее просили потратить время и приложить усилия, но не понимала этого сама. Она явно думала, что хочет помогать ему. Но не помогала.

Он не понимал, почему она не могла что-то сделать, если хотела.

Должна быть причина, по которой она все испортила. Умный человек не может настолько не справляться с работой, если у него нет мотива. Он видел мотив. Желание помешать ему, возможно, из ревности. Она возмущалась его мотивацией и способностями. Или, как большинство женщин, она возмущалась мужчинами вообще. Всем этим мужским миром, в котором ей не было места.

Но если и не было, чья это была вина? Кто помешал ей чего-то добиться? Предположим, она была всего лишь домохозяйкой и матерью. Но когда ей дали шанс выйти в большой мир, она испугалась. Она не справилась. Она даже не могла вести себя вежливо и не ложиться, пока не поздоровается с Полом и Филлис. Со старыми друзьями и потенциальными клиентами.

– Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы они переехали. Черт.

– Да, – с готовностью согласилась она, – наконец-то у тебя будет кто-то, с кем ты сможешь поговорить. Тебе не будет так одиноко.

– Мне не одиноко.

– Вы с Полом могли бы поговорить о лодках.

Пол Уилби много лет ходил под парусом. У него была яхта класса «Стар», и он участвовал в гонках. Рансибл даже познакомился с ним в яхт-клубе Каркинеза. Но дело было не в этом. Ему не нужны были новые люди, чтобы болтать о яхтах, здесь у каждого второго были яхты, ялики и лодки. На берегу стояли пляжные домики и летние домики. В магазине продавались лицензии на рыбалку, наживка и снасти. На почте вывешивали объявления об ограничениях на вылов мидий. На машинах имелись крюки для буксировки лодочных прицепов.

– К черту лодки, – сказал он.

В течение многих лет Пол Уилби успешно работал строителем в округе Саус-Марин. Он сотрудничал с лучшими архитекторами, строил на холмах прекрасные дома по сорок тысяч долларов и скупал участки для перепродажи.

Несколько участков вдоль шоссе 101 были куплены его фирмой.

– Я хочу вести с Полом бизнес, – пояснил Рансибл, – здесь все еще много дешевой земли, но большими участками. По двести-триста акров.

Все более мелкие участки были уже разобраны, но пока их не начали перепродавать. Никто не пришел из-за горы. Рано или поздно это произойдет; зажиточные фермеры, у которых есть земля для продажи, заключат свои сделки.

Он знал, что старый Боб Хансон уже начал подыскивать покупателя на свое ранчо «Медвежья гора». Точнее, он вспахал бульдозером десять или двадцать акров относительно ровной земли по обе стороны от окружной дороги, чтобы привлечь покупателей.