Четыре дня до весны E-Book

Аня Хайтлина

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Poesie und Drama
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 95

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Вместо названий стихотворений в этом сборнике — цифры. Каждая цифра — порядковый номер дня полномасштабной войны России против Украины. У Али Хайтлиной есть дар найти самые точные слова. Слова боли и надежды. Слова, которые даже взрослых мужчин доводят до слёз, но и помогают им жить.

Leseprobe

№ 119

Аля Хайтлина

Четыре днядо весны

Freedom LettersБерлин2024

442

Мы начинаем экзамен. Готовы? Нет.

Разрешено использовать интернет

Или учебник, написанный веком ранее.

Список вопросов:

— Как выплюнуть в горле ком?

— Дайте определение слову «дом»

— Что приложить ребёнку к открытой ране?

— Как отличить проклятья от «повезло»?

— Можно ли ненависть перетворить в тепло?

— Лучшие книги, чтоб удержать кукуху.

— Пять адресов для донатов или для нужных вещей.

— Направление корабля.

— Что приложить ребёнку к больному уху?

— Семь адресов, где с собакой дадут ночлег.

— Как не ругаться матом среди коллег?

— Как получить в Германии детям ясли?

— Как отыскать дорогу в кромешной тьме?

— Как, не предав себя, дать отпор чуме?

— Что предложить ребёнку, чтоб он смеялся?

Слишком легко, говоришь? Подойди сюда,

Ужас у ног качается, как вода.

Хочешь оценку с плюсом — тогда ответь мне.

Сколько песчинок в кармане у всех морей,

Сколько волос на макушках лесных зверей,

Сколько ты в этом году говорил о смерти?

4

Человеку внутри меня двадцать пять недель,

Двадцать пять недель я и хлеб ему, и постель.

И когда я сейчас рыдаю или кричу,

То чему я его учу?

Человеку внутри метро вот уже три дня,

Он не знает света, но знает запах огня.

Он лежит на полу, на пледике, а вокруг

Столько глаз и рук.

Человеку в убежище стало недавно пять,

Он уже научился в нужный момент молчать

И не ныть: «Мама, мультик» и «Это не та еда»,

Дети быстро учатся, да.

Мне плевать, сколько лет человеку внутри Кремля,

Но тотчас же должна расступиться под ним земля,

И в том месте, где это, надеюсь, произойдёт,

Ни один росток не взойдёт.

Пусть слюна его станет мылом, а кровь дерьмом,

На надгробье его напишут «и поделом»,

Ну а дети — пусть дети снова сумеют ныть,

Это будет конец войны.

Срез времени

Моих друзей в Украине убивают мои враги.

Моих друзей из России закрывают мои враги.

И я не знаю, что делать. Я пересылаю деньги.

Шепчу без всякой надежды: «Господи, помоги».

Я выхожу на улицу, тут крокусы и весна

И еду стоять у консульства с плакатом: «Уйди, война».

Я еду стоять у консульства, не веря, что всё закончится,

И пусть это не моя вина, но это моя вина.

В стотысячный раз печатаю: «О Господи. Сил. Люблю».

Шлю тех, кто «неоднозначно же» к русскому кораблю.

Но тьма приходит с востока. И смерть приходит с востока.

И солнце встаёт оттуда же, но я всё равно не сплю.

Меня никто не закроет, мне выжить не тяжело.

Рассвет цвета свежей крови над мирным нашим селом.

Пожалуйста, не прощайтесь. Пожалуйста, не прощайте.

Живите только, любимые, всю землю страхом свело.

Остались любовь и ненависть. И смерть. И кровь. И тепло.

11

Десятые сутки Пшемышль, Хребенне, Жешув.

Безликие длинные списки детей и женщин,

Но ты приглядись — на крошечный миг на самый:

Оттуда смотрят Олеси, Жени, Оксаны.

Замёрзшие дети — тихие, словно мыши.

— Куда вы сегодня?

— Наверное, на Пшемышль.

— Мы вышлем машину, пожалуйста, не теряйтесь.

Замёрзшие дети с усталыми матерями.

Из города Львова едет семья с котами.

А вот из Полтавы — надеюсь, что с паспортами.

И что говорить, как выбрать слова тебе, им?

— Мы будем в Хребенне. Нас вывезут из Хребенне?

— К вам выедет Петер.

— Выслали, скоро будет.

— А нас не забудут? Найдут, приютят, разбудят?

И ветер холодный в трубке, как нож, скрежещет.

— Вы слышите — Жешув. Езжайте скорее в Жешув.

— Мы едем.

— Мы встретим.

— Пишите.

— Мы вам напишем.

Десятые сутки Жешув, Грушив, Пшемышль.

Трёхлетние щёки обветрились на морозе.

— Дежурные, мы ведь вывезем?

Мы вывозим.

Тра-та-та, тра-та-та,

Мы везём с собой кота,

Чижика, собаку.

Главное — не плакать.

21: в тылу

Нет-нет да и снова накатит,

Нахлынет горячей волной —

Зачем я, меня же не хватит

В борьбе с этой страшной войной.

В густой круговерти весенней,

В холодном поту новостей

Везти одинокие семьи,

Качать незнакомых детей.

И мелко, и мало, и глупо

Учить, где еду получить.

Когда в новостях Мариуполь

И мир потрясённо молчит.

Но вот первокурсник несмелый

Дорогу к метро показал.

Он делает важное дело,

Он делает нужное дело —

Он ездит встречать на вокзал.

Его не боятся старушки,

Доверчиво льнут малыши,

Он гладит льняные макушки

И сам себе шепчет: «Дыши».

Другая вторую неделю

Глядит в лобовое стекло

И делает важное дело,

И делает нужное дело,

Которое многих спасло.

— Куда я сегодня поеду?

Не знаю, в дороге решим.

В багажнике памперсы, пледы

И крепкого кофе кувшин.

И чем я себя утешаю,

Когда я совсем устаю?

Что я, хоть порой и мешая,

Иду в этом общем строю.

Что пусть я шагаю нелепо,

Что пусть я рыдаю с утра,

Но каждая малая лепта

Приблизит победу добра.

Проснулись, умылись, оделись,

Еду и зарядку возьми.

Ты делаешь важное дело,

Он делает важное дело,

Мы делаем важное дело,

Самим себе нужное дело —

Мы все остаёмся людьми.

28

Опять дежуришь у вокзала?

Давно не виделись.

Страшнее ада оказалась

Его обыденность.

Где чистит место под другое

Весна-уборщица,

И привыкаешь, встретив горе,

Почти не морщиться.

Мы делим время на сегодня

И довоенное.

Когда-то будем посвободней,

Поспим, наверное.

Когда-то были дни недели,

Дедлайны, праздники.

Дрозды сегодня так галдели,

Как первоклассники.

Вот бабушка стоит и внучка —

Пять суток в поезде.

И мелкая мне тянет ручку:

Нам далеко идти?

Как выбраться, как приподняться?

Встречаешь семьями.

Сегодня спасено пятнадцать.

Убито семьдесят.

Пятнадцать встречено, накормлено,

Почти поселено.

Но толку в том, когда укором нам

Другие семьдесят.

Покалывает будто жалом

Под сухожилием.

Страшнее ада оказалось,

Что мы прижились в нём.

Что выучили про разлуку,

Про тех, кто дома ждёт.

И тянет девочка за руку:

Пойдём, пойдём уже.

36

Сперва говорили, что это зима,

Вот марта дождёмся,

И злая беда растворится сама,

Прольётся дождём вся.

Но март наступил — а дождя не видать,

И сыплются пули.

Когда же уже победит благодать?

Быть может, на Пурим?

Ведь разве так можно — людей словно скот?

Гляди в эти лица.

На Пурим везде продолжался исход.

Аман веселился.

Вмешайся, Всевышний, зачем тебя нет

В разрушенном доме?

Дождя не видать, но ниспосланный снег

Топили в ладонях.

Играли в метро, хоронили в песке,

Рожали в подвале.

Писали родных имена на листке

И их целовали.

Шептали им: «Миленький, не простудись,

На улице мокро».

Гляди в эти лица, гляди и стыдись,

Что ты не помог им.

Ты слышишь, Всевышний? Тебе говорят,

Кричат прямо в ухо.

Сто сорок колясок построились в ряд,

И в каждой — ни звука.

Гляди в эти лица, в сырые кусты,

В обломки, в остатки.

Гляди на густые косые кресты

На детской площадке.

Вот этим неделя, а эти новей.

Кому нам молиться?

Ты помнишь, что значит терять сыновей.

Гляди в эти лица.

Гляди. В темноту эту страшно ступить,

Шагами заполнить.

Есть то, что нельзя никогда искупить,

Но нужно запомнить.

Быть может, на Пасху? Да будет она,

Запахнет весною.

Последний же враг истребится — война.

И дождь её смоет.

43

Это те, кого если встретишь на улице, нужно скорее сваливать,

Те незнакомцы, с которыми мамы запрещали нам разговаривать.

Потные руки, в метро в час пик хватающие за колено,

Подростки на даче, которые меня трёхлетнюю заставляли трогать их члены.

— Но есть же другие, — пищали мы, — другие, со светлыми лицами!

Тот, кто по-настоящему смел, бьёт монстров, а не боится их,

Не заслоняется цифрами и таблицами.

— Чего ты боишься, малыш?

— Боюсь бабушки и полиции.

Это те, от кого когда-то с тобой бежали мы,

Эти — вооруженные антискрижалями:

Воруй, убивай, насилуй тех, кто слабее,

Если нашёл непохожих — бей их.

Непохожих, чьи двери были для нас раскрытыми,

Этих, с гитарами, книжками и гастритами,

Приходишь к ним и тихонечко просишь: спой-ка,

Белое золото, тоненькая прослойка.

Посидишь у них, наберёшься весёлой придури,

Соберёшься, выйдешь и слышишь:

— Эй, вы там, пидоры,

Закурить не найдётся? Да стой, мы пока не тронем.

Те, чей мир был ещё до рождения похоронен.

То, чего боялись мы, от чего мы с тобой уехали,

Перестали бороться, стали просто прорехами,

Не смогли спасти ни голубя, ни кота.

И по контуру сгущается темнота.

Темнота идёт тошнотворной волною ужаса,

Ты пытаешься спрятаться, скрыться, но как ни тужишься,

Ни единого шага сделать не удаётся.

— Чего ты боишься, малыш?

— Боюсь смерти на дне колодца.

Что ты скажешь ему, человек со светлым лицом?

Что споёшь ему, лежащему перед крыльцом,

Глядящему из-под длинных ресниц в пропавшее, неживое?

Ничего я ему не спою.

Я вою.

Пятьдесят первый день: о том же

Человек в животе не готов ни к какой войне.

Он готов лежать на пузе и на спине,

Не хотеть молока, орать от вечерних колик,

Плавать в ванночке, лежать на родных руках,

Деловито отращивать складочки на боках,

Изучать лицо сестры, пеленальный столик.

Человек в животе не готов никуда бежать,

Он готов лежать на боку, на спине лежать,

Да и то на боку — если сунуть под бок подушку.

А молчать не готов и прятаться не готов,

Не желает он ждать переполненных поездов,

На багажной третьей полке искать подружку.

Человеку не нужно крыльев, не нужен нимб,

Ему нужно, чтоб два лица склонились над ним,

Чтобы мамины руки и папины руки рядом.

Чтоб пока ещё не привыкли смотреть глаза,

Рядом были одни любимые голоса,

Чтобы бабушка шла с нарядом не под снарядом.

Человеку нужно много светло гулять,

Чтоб порядком ямочным солнце в себя влюблять,

Познакомиться с кошкой — уйди, тебе тут не место.

Почему же молчат любимые голоса,

И стоит коляска косо без колеса,

А вокруг говорят по-польски и по-немецки?

Человек в животе не готов ни к каким делам,

Просто мир его косо треснул напополам

И отнёс на багажную полку внутри вагона.

Дети спросят его: а маленьким где ты был?

Он вздохнёт: я родился в пути из Харькова в тыл

В невозможном апреле двадцать второго года.

57

Это что за человечьи голоса?

Тихо стонут, а прислушаться — звенят.

Попроси себя простить, моя краса,

Но они тебя навряд ли извинят.

Вот котёнок потерявшийся бежит,

Вот ребёнок потерявшийся лежит.

Расскажи мне, как ты будешь дальше жить

С тем, что многие не будут дальше жить?

Что ты видишь, если смотришь в небеса?

Что в тебя оттуда, милая, глядит?

Это что за человечьи голоса?

Это дерево засохшее гудит,

Это дерево засохшее поёт

День и ночь оно страдает напролёт,

Где мой дом, в котором девочка живёт,

Почему же не придёт и не польёт?

Это время не обучено прощать

Тех, кто только и умеет завывать,

Попроси себя сейчас пообещать

Никогда и ни о чём не забывать.

Ты опустишь пересохшие глаза

Изумрудной дымкой теплятся леса.

И услышишь человечьи голоса

И звериные, и птичьи голоса.

Что-то сердце неспокойное сбоит —

Словно ношу сняли — скачет налегке.

В жёлтом платье рядом девочка стоит

С синей лейкой в перепачканной руке.

59: за Киру

Как вы там говорите — скорей бы мира?

Коляска через ступеньку летит по лестнице.

Девочку из Одессы назвали Кира.

Кире было три месяца.

В три месяца начинают держать игрушку,

Учатся переворачиваться на спинку.

В три месяца человек похож на зверушку —

Белочку или свинку.

Улыбается маме, уставшей от вечных стирок,

Начинает другие лица вокруг учить.

Кирина мама погибла в Одессе с Кирой,

Теперь никто не сумеет их разлучить.

У мамы на запястье старая фенечка,

Сказали, что защитит. Видно, обманули.