Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Strelbytskyy Multimedia Publishing
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Sprache: Russisch
Осенью прошлого года решил написать легкую такую повесть о том, как жена героя уезжает на недельку отдохнуть за рубежом с детьми и оставляет своего мужчину одного в пустом доме. «Холостые» дни, «Один дома» — пятьдесят плюс. Прелесть подготовки, закупки, выбор напитков и продуктов. Забавные истории из прошлого — из детства, из юности, из молодости, зрелости. Весь путь становления в метафоре ожидания временной свободы, которая так нужна порой и мужчинам, и женщинам. Легенды известных брендов, гастрономические пары, кулинарно-алкоголические парадоксы, философские отступления — и все это с любовью к вину, к хорошей еде, к родному городу, к близким людям. Гастрономическая сага о любви.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 374
Veröffentlichungsjahr: 2022
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Иван Быков
ЧРЕВОУГОДИЕ
(гастрономическая сага о любви)
Осенью прошлого года решил написать легкую такую повесть о том, как жена героя уезжает на недельку отдохнуть за рубежом с детьми и оставляет своего мужчину одного в пустом доме. «Холостые» дни, «Один дома» — пятьдесят плюс. Прелесть подготовки, закупки, выбор напитков и продуктов. Забавные истории из прошлого — из детства, из юности, из молодости, зрелости. Весь путь становления в метафоре ожидания временной свободы, которая так нужна порой и мужчинам, и женщинам. Легенды известных брендов, гастрономические пары, кулинарно-алкоголические парадоксы, философские отступления — и все это с любовью к вину, к хорошей еде, к родному городу, к близким людям. Гастрономическая сага о любви.
Задумывал рассказ. Рассказ стал повестью-новеллой. Повесть превратилась в роман. Дописал его в марте двадцать второго. Спустя почти месяц с того дня, когда вся семья и близкие люди оказались в стенах дома на осадном положении. Дописывать было сложно — совсем другие обстоятельства, совсем иное настроение. Все равно что восторженно писать о свадьбе после развода. Еще тяжелее теперь вычитывать и править эти три сотни страниц о другой жизни — о той жизни, где еще были магазины, алкоголь, выбор продуктов, свобода передвижения, достойная работа, путешествия за рубеж, спокойный сон, любовные интриги…
Как забавно, как трогательно, как необычно читать теперь об этом. Не потому что тоска по роскоши, гурманству, здоровому дорогому снобизму уважающего себя и других людей человека. А потому что вот оно было так, а стало по-другому. И никто не знает, как будет дальше.
Но как же помогают эти строки, как мотивируют они жить дальше и ждать, когда все это закончится. А когда все это закончится и, по вердикту кольца Соломона, пройдет и вернется на круги своя, вот тогда главный герой снова спустится в винный погреб, и не потому что воет воздушная тревога, а спустится за бутылочкой оранжевого вина, или вязкой малаги, или терпкого хереса. Откупорит ее, соберет близких людей за столом и снова, и снова, и снова, с каждым новым бокалом, с каждым новым глотком, будет говорить им о том, как любит их, как им благодарен за то, что они просто есть, что просто рядом, что просто живы.
«Чревоугодие» — гастрономическая сага о любви.
Фома Аквинский перечислил пять форм обжорства:
Laute — есть слишком дорого
Studiose — есть слишком вкусно
Nimis — есть слишком много
Praepropere — есть слишком часто
Ardenter — есть слишком жадно
1. Перезагрузка
Согласно со всем этим и похороны, по крайней мере холостых и незамужних, представляются свадьбою, о чем говорит следующее интересное известие: «До сих пор думают (на Подолье), что умирающим «без дружины» нет места «на том свете», и потому похороны парубка несколько походят на свадьбу: кветки, венок, хустки.
А. А. Потебня. «Слово и миф»
В середине сентября жена отбывала на отдых в Хорватию. Поездом в ночь до столицы, откуда дневным самолетом в Сплит. С обоими уже взрослыми детьми. На неделю. Даже дней на девять, с учетом дороги. Ему предстояло провести и пережить эти семь-девять холостых дней — в свое удовольствие и по своему разумению.
Не в первый раз готовился он к такой неделе. Это был праздник для духа, это было испытание для тела. Это было благословение судьбы, позволяющее накопить силы для новых социальных бросков. Это была кара небес, основательный отжим всего лишнего, что успел он накопить со времен последней «перезагрузки». Жена уезжала раза четыре в год, и всякий раз он и ликовал, и готовился взойти на эшафот. Или иначе: с ликующего пьедестала первых свободных дней он постепенно перебираться на неизбежную плаху одиноких дней последних.
В былые времена, всего-то лет пять назад, он даже путешествовал с женой и детьми. Объездили всю практически Европу. И начала путешествий были ликующими, а вот финалы не радовали обоих. Супруги умудрялись ссориться во всех столицах и обычных зарубежных городах. Однажды возникло замечательное емкое слово «спориться» — не в значении «ладиться, удаваться», и не в значении «откладывать споры», а в совмещенном значении «спорить» и «ссориться» разом. И даже в Париже она уехала в Мулен Руж, а он остался в номере гостиницы с бутылкой дорогущего бургундского алиготе. И с бестолковым букетом желтых роз, которые час-полтора (без знания языка) выискивал по улочкам на берегах Сены. Поспорились…
Все всегда начиналось хорошо. Выбор маршрута путешествия, перебор отелей и мест посещения, предвкушение впечатлений, хлопоты вокруг чемоданов, суетная радость дороги, торжество прибытия… Конфликт начинался с первой рюмки, бокала или кружки, которые он позволял себе в зарубежье. Дальше неслось.
Две страны, которые удалось им миновать без рыков и лая друг на друга начинались на «Г». Грузия и Греция. Нет, порычать пришлось и там, но, во-первых, Грузия поражала своим вином и не давала напиться вдосталь. Это нравилось обоим, интересы сошлись.
Кроме того, и это во-вторых, он исправно посещал все предложенные гидом храмы и только однажды заснул в машине по дороге. Все путешествие обошлось без эксцессов. Разве что в аэропорту на обратном пути он долго бегал в поисках пива. Оказалось, его можно было взять и на борту.
А во-вторых, еще на этапе составления маршрута по Греции они заранее договорились, что это будет винный тур. Виноделен было много, что для него было в радость. Она же бродила то рядом, то следом (в зависимости от настроения), слегка поругивалась в разговорах с гидом, но, в целом, добрались они в отправную точку в удовлетворительном настроении, если считать по среднеарифметическому показателю. Да и потом она съездила в Грецию по своему маршруту, так что инцидент оказался исчерпан.
С тех пор жена летала с детьми, с подругами, с шумными компаниями и с тихими камерными группами. Но уже без него. Он, по примеру Лао-Цзы, познавал мир, не выходя за пределы своего дома, не переступая порога. Его винный тур начинался с момента отбытия жены и проходил в рамках одного помещения. Вернее, нескольких смежных и сообщающихся помещений — комнат родного дома.
Не тот возраст, не то состояние здоровья, да и желание уже было не то. Не засох, не запекся, но вопрос «зачем?», на который с такой легкостью отвечали его знакомые, для него оставался открытым. Всякий такой раз он пускался во все тяжкие, про себя кричал «Э-ге-гей!», после чего исправно отправлялся к цыганам, медведям и лошадям.
Тут бы поподробнее…
Какие же нынче цыгане, медведи и лошади? Вот те самые, с песнями, танцами и рюмкой на разносе? Есть такие где-то, но все это театр, а, следовательно, обман болящей души. А он в такие дни бежал от любого обмана в поисках исконной правды.
Однажды, на этапе отрезвления, он решил заглянуть в системный поисковик после очередного тяжелого периода и обнаружил, что последний его запрос был: «Цыгане, медведи, рядом, заказать». Осмотревшись, он не обнаружил медвежьей шерсти, цыганских юбок, конского навоза и вздохнул спокойно: не заказывал. А ту шерсть, что имелась в доме, вполне можно было выдать за кошачью или собачью.
Не сыскать нынче цыган в городах и пригородах. Зато полно аналогов: рестораны, бары, пабы, бани, городские ярмарки, какие-то приходящие и уходящие, а значит, преходящие девицы.
А ему хотелось не преходящего, не бренного — вечного! Всегда хотелось, особенно в «холостые» дни.
В «холостые» дни он слушал песни. Романсы классические, романсы белогвардейские, романсы городские, эмигрантские, народные, казачьи и — как без них? — цыганские. И везде рыдали голоса о презрении к смерти, предателям, чужестранцам и чужбинам, шальным пулям, вострым саблям, имуществу в целом и последним рубахам в частности. И признавались эти голоса с тем же проникновенным рыданием в любви к Родине — большой и малой, к водке и кокаину, к буланым коням, к старине, снова к вострой сабле и револьверу (или нагану), к друзьям, к девичьей и дружеской верности и к тем же цыганам. И непременно пели о любви к женщине.
Выходила какая-то лирическая рекурсия. Исполнители романсов пели либо о ненависти к ненависти, либо пели о любви к любви. Во всем этом он решал разобраться, последовав советам самых известных исполнителей. Другими словами, решал пойти, головою свесясь, переулком в знакомый кабак, почитать до зари стихи проституткам, потом встретить там, в пристани загулявшего поэта, ах! какую женщину и в который раз убедиться, что ни церковь, ни кабак — ничего не свято. И все закончить традиционной рюмкой водки на столе.
Весь этот путь повторял он из разу в раз в случае отъезда супруги, ответвлений от этого пути не находил (или же они были настолько незначительны, что все приводили к одному финалу). Рельсы замыкались в круг, и трамвайчик его временно-холостого существования снова прикатывал в депо жесточайшего похмелья.
Чтобы разогнать похмелье, он, следуя неизбывной мужской логике, переходил на более крепкие напитки. В угарных слезах слушал песни более поздних авторов — пусть расскажут! — от рока до шансона. Слова были проще, на них не лежала патина времени, но можно было отыскать вполне достойные экземпляры.
Единственное, что слушать он не мог, — рэп, по той причине, что был категорическим противником наркотиков и примитива, глупости. Он еще мог понять «Кокаинетку» Вертинского, но тянуло к унитазу от современной бубнящей мути про психотропную химию и шлюх, ужратых этой самой химией. Да и «читать трек», а не «петь песню» — это то еще искусство, скорее принижающее гордый человеческий дух, чем возвышающее его.
Но даже мудрые, проникновенные песни-понималки не помогали, лишь вгоняли в тоску и служили тостом для новой рюмки. Тогда он пересматривал фильмы. Мог начать просмотр, уснуть на трети какой-нибудь киноленты, потом проснуться и цитировать с любого места. Почти наизусть.
Новые фильмы в «холостые» дни он почти не смотрел. По той же причине, что почти не слушал новые песни. По той же причине, что и не читал (опять-таки почти) новые «художественные» книги. При этом не был ни старообрядцем, ни консерватором. Просто не находил в новом опыта и ценза. Хотя искал. Но со временем пришел к выводу: чтобы петь, рассказывать, показывать ему что-либо, будь добр, автор и исполнитель, займи его жизнь не зря, расскажи что-нибудь такое, чего он пока не знал, не видел, не чувствовал…
И в полеты свои редкие — раза четыре в год, по количеству отъездов супруги, — но регулярные уходил он не потому, что хотел упиться в дым. Не потому, что хотел оторваться по полной, а потому, что хотел разорвать напрочь. Разорвать связь с миром людей и взобраться на или, наоборот, погрузиться в свой личный, мало кому понятный мир.
Жена это понимала, пилила (он называл это иначе — «журчала»), конечно, но понимала. За что муж (непутевый, бестолковый, безвольный и прочая) был ей бесконечно благодарен.
Пить в присутствии жены он пытался. Не выходило. Никак. Или выходило, но фальшиво. Все равно что петь в душе при открытой двери. Подразумеваешь реакцию. Не важно, какую: смех, раздражение, восторг, закрытые уши или включенный микрофон. Нет, на излете — ладно. Там пиво рекой, а пиво — напиток демократичный. Пусть смотрит. Да и есть кому приготовить и со стола убрать.
А вот начинать он любил в одиночестве. Даже немногочисленных друзей не звал. Иногда сами приезжали, но специально не звал. Любой нарколог обнаружит в этом явные признаки зарождающегося, а может, даже крайне развитого алкоголизма. Ну, и хрен с ними, с врачами. И хрен с рим, с алкоголизмом на всех его стадиях.
Не любил он врачей. Жена любила — не в общечеловеческом смысле, а как женщина любит мужчин, она вообще любила неглупых людей. А он не любил. Просто потому, что не понимал это человеческое качество — «умный». Мудрость — понимал. Мудрость — это про все, про глубину, про систему, про панораму. Про все и сразу. А про что ум? Про специальность свою? Про умение беседу поддержать? Про умение женщину к сексу склонить? Да и не понимал он истину в последней инстанции, а все его знакомые врачи именно так себя и подавали. Нет, он не отрицал пользу и благородство профессии, чтил ее одной из самых светлых в арсенале человечества, был совершенно согласен с ранними Стругацкими, которые Мировой Совет на восемьдесят процентов заселили врачами и педагогами, но в друзьях его по каким-то глубинно-спонтанным причинам врачей не было.
Мудрость молчалива — в той части, где она настоящая мудрость. Ум — криклив. Даже не так: ум павлином ходит меж людьми и пушит цветной хвост, состоящий из терминов, латыни, иностранных языков и других инклюзивных радостей. Мудрость — молчалива. Ум — кичлив. Вот в эту молчаливую мудрость и хотел погрузить себя он после отъезда жены. Вплоть до самого ее, жены, прибытия.
Мудрости не нужны слушатели — так мыслил он, тешась своим одиночеством. Но вспоминал, что мудрецы всегда окружали себя слушателями, учениками. Ведийские упанишады, собственно, и значили «сидеть около и слушать». Кем был бы Сократ без своих учеников и Платона с его записями? Аристотелю нужны были перипатетики, «ходящие кругом». В конце концов, что было бы с Иисусом из Назарета без его первых и последующих апостолов?
И тогда он находил себе новое оправдание. Можно быть мудрым для себя. И тогда не нужны никакие ученики. Не хотел он открывать никаких философских школ, не хотел создавать религий. Пусть его школа будет с одним учеником, который в то же время будет учителем.
— Опять «дуняш» соберешь? — едко спрашивала жена уже за месяц до отъезда.
— Не соберу, — отвечал он с той мерой спокойствия, что соответствовала моменту. Про себя добавлял: «Как будет тяга».
И не врал. Он вообще не любил врать. С удовольствием выдавал бы всю правду, да кому она нужна, вся правда? Мужчины тем и хороши, что умеют писать и рассказывать увлекательные, уютные, красивые сказки. Женщины хороши тем, что умеют в эту красоту погружаться и в эти сказки верить. Или делать вид, что верят. И уж ни в коем случае не разрушать уютную историю, которую мы называем совместной жизнью, своими мрачными — пусть и тысячу раз обоснованными — подозрениями. В противном случае нужно бежать друг от друга. Ей бежать к тому, кто снова сумеет очаровать, а ему — к той, что снова сумеет поверить в его чары.
В том случае, когда никто никуда бежать не собирается, рухнувшая, развалившаяся на части сказка — это проблема. Серьезная проблема для отношений. Мужчине приходится ткать полотно новых вымыслов, чтобы залатать дыры в сюжете. Женщина, по мудрости своей и по желанию, помогает проштрафившемуся избраннику, подавая белые нитки и придерживая расползающиеся края.
В прошлый раз по приезду жена нашла женские трусы, наброшенные на спинку стула. Тонкие, черные, изящные, кружевные. Не новые — без бирок и магазинных упаковок.
— Что это? — последовал резонный вопрос.
— Трусы, — соловело зафиксировал он.
— Вижу, — подтвердила она. — Чьи?
— Мои, — ответил он после минутного раздумья.
Он был пьян и потому не в состоянии был выткать оправдания, такие же изящные и тонкие, как кружева трусов. Жена потребовала встать. Приложила трусики к его бедрам. Держала долго, почти минуту, словно пытаясь поверить в это короткое «мои».
— Не твои, — наконец констатировала жена.
После этого досадного, неаккуратного просчета сказочника, после этой мелкой проказы какой-то вредной феи в сказке проявились червоточины. И новые сказочные герои — «дуняши». Именно так, во множественном числе и с прописной супруга стала называть всех фей — и вредных, и не вредных. С прописной — в знак пренебрежения. Во множественном числе — поскольку слишком уж хорошо знала она своего непутевого мужа — слишком много сказочных персонажей порождала его безудержная фантазия.
Период латания все еще был не закончен. Да и будет ли он когда-то закончен? В жизни мужа может быть неисчислимое количество «дуняш» — пока они не всплыли на поверхность. Но, раз проявившись, такая «дуняша» остается навсегда в отношениях, в жизни, в доверии супругов.
Уравновесить «дуняшу» может лишь какой-нибудь «серожа» или «григорий», но все известные ему «серожи» и «григории» были (чего скрывать?) слишком уж давно в жизни жены, а потому утратили актуальность, и даже если всех их накидать на одну чашу весов, всего одна нынешняя не вовремя всплывшая «дуняша» потянет свою чашу вниз, пусть в ней всего-то килограммов сорок пять.
Сколько же раз хотели разорвать муж и жена отношения — безвозвратно, навсегда. Но сказку удавалось пусть и не переписать, но вставить в нее новые главы так, чтобы последующее повествование лилось красиво, надежно и претендовало на счастливый конец, тот самый про «жили они долго и счастливо и умерли в один день».
Все мы закрываем глаза на недостатки своих партнеров. Или, чтобы избежать слова «недостатки», назовем их «неотъемлемыми особенностями». И раз открывшиеся глаза могут быть закрыты только волей, желанием и усилием самого зрячего. Что супруги и делали уже долгие годы. Видели друг друга, но со временем приобрели специальные вуали, световые фильтры, чтобы ненужное размывать, лишать контраста, а нужное делать более отчетливым.
Поэтому про «дуняш» — так называла супруга более или менее анонимных, но абсолютно неизбежных мужниных спутниц — он не врал. В планы холостой недели «дуняши» не входили. Разве что одна… Максимум две… Главное: не более трех. Тут же, как с алкоголем, когда мы бросаем пить: крепкий алкоголь не буду, но пиво-то можно; и не более трех-пяти литров в день, просто чтобы не истязать организм бессмысленными муками.
Нужно отдать должное главному герою этой греховной хмельной повести: не собирался он бросать ни «дуняш», ни выпить. Ведь все это (особенно в совокупности) значительно укрепляет семейные отношения. Наш герой был натурой целостной, несгибаемой и последовательной. Линкор бы пропил, чтобы флот не опозорить.
«Холостые» недели были для него одним из способов медитации. Таким образом он обнулял былое и думы, а потом мог возродить себя к жизни энергичным «младенцем», чтобы с новыми силами и новыми возможностями приступить к выполнению социальных функций, которых, надо сказать, он возложил на себя (или на него было возложено) немало.
Он готовился к перезагрузке, к переформатированию мыследеятельных систем. И делал это с опытным умением, изысканным вкусом, словно писал книгу, новую гастрономическую повесть. «Рыба», как сказали бы сценаристы, была подготовлена заранее, правлена и переправлена за годы беззаветных экспериментов, и теперь он по дням, ролям и репликам знал, как начать, как прожить и как закончить «Холостую» неделю.
Уже за месяц до заветного дня он озаботился ассортиментом винного погреба. Провел ревизию. Всегда с трепетным благоговением спускался он в эту святая святых дома. Прохладная полутьма, замешанная на легких запахах вин, сырости, дерева. Пыльные бутылки на полках, в картонных коробках и в деревянных ящиках. За каждой винной бутылкой — свой вкус, свой терруар, своя история.
И, спускаясь в погреб босиком по холодным ступеням коричневой плитки, как некогда Дороти-Элли выступала в своих серебряных туфельках по дороге из желтого кирпича, он медленно, одному такту, по одной паузе-цезуре на каждую ступень декламировал только что придуманные строки:
Уедешь ты, никто считать не будет
Бутылок выпитых грузинского вина.
Я позабуду, как выходят в люди,
И в доме воцарится тишина.
Не тишина — покой, где каждый шорох
В строку ложится иктом на излом,
Где каждый цвет, и вкус, и запах дорог —
Пронзительное соло о былом…
2. Вино
Едва все расселись, как служившие на пиру воины взяли в руки роги для вина, сработанные искусными мастерами и украшенные драгоценными каменьями, и налили в них вино для героев.
Закружились головы у юношей, возвеселились духом мужи, подобрели жены, мудрее стали барды.
Гибель Фениев
Освещалось это царство бога Диониса одним желтоватым фонарем. По стенам винного погреба были развешены тематические картины. Одни были подарены, другие куплены в путешествиях, третьи заказаны через интернет, четвертые презентованы самими художниками, пятые он написал самостоятельно в меру скромных художественных способностей.
Вот картина, где несколько бочек увиты виноградными лозами. А между бочками маленькие амфоры и треугольники дырчатого сыра. Все полотно было выдержано в коричневых тонах. Эту картину подарил местный мастер, художник и музыкант.
Вот четыре стула, в спинках которых отражаются ветхие крыши тбилисских домов. Полотно было совсем маленьким, преобладал красный цвет. Эту картину он купил в Грузии, долларов за тридцать, у самого мастера. И даже выдал экспромт в ответ, из которого сейчас помнил только:
Не холмы Грузии,
А люди, что лились
Своим простором и шальной хмельною высью,
Я им завидовал — люблю тебя, Тбилиси!
Грузины!
Я признаюсь вам в любви!
И подниму не рог, а глиняную чашу,
Что родилась из квиври — из сосуда,
Нет дна ему, нет! нет! не бочка наша!
А без конца наполненный бокал
И Ваш неподражаемый вокал.
Я предан буду,
Бесконечно верен буду.
Что-то там было еще — долго и вдохновенно, но памяти на большее не хватало. Зато он помнил еще грузинский нож, который висел тут же, рядом, на стене. И вот эти два рога для вина на подставке. И еще вот эти несколько бутылок чачи разной крепости и разных сроков выдержки с дарственными подписями изготовителя.
Еще был замечательный плакат советской эпохи. На нем стайка студентов с лыжами наперевес уходила в еловые горы, а у горной подошвы в коленопреклонённой позе стояла закупоренная бутылка водки. Водка взывала к студентам:
— А меня не взяли?
На что бодрые лыжники отвечали ей — естественно в рифму:
— Ты не мешай нам, отвяжись! Дороги наши разошлись!
Он всегда улыбался, глядя на эту пасторальную зарисовку. Если студенты просят бутылку водки отвязаться, значит, ранее она была к ним привязана. Как и студенты были привязаны к водке. Раз дороги разошлись, значит, некогда студенты и хмельной напиток шли рука об руку одной дорогой. Так спортивно-оздоровительно-туристско-агитационный плакат превращался в иллюстрацию временной завязки (потому что бывших не бывает) молодых алкоголиков.
Были другие плакаты, картины, предметы, но он пришел сюда не в музей для просмотра экспонатов. Он пришел сюда с конкретным делом: провести ревизию винных бутылок. И не только винных, поскольку погреб был вместилищем всего алкоголя, что находился в доме. Кроме нескольких пузырей в столовом баре, которые предназначались для оперативного пользования.
Бутылок было много, бутылки стояли повсюду. В отдельных винных шкафчиках ждали своего часа коллекционные экземпляры. Были полки для винных напитков, которые только называли вином в супермаркетах. Эти жидкости не были предназначены для питья, появились здесь случайно и рано или поздно отправятся в перегонку. Были даже пластиковые бутылки, презентованные друзьями, с вином их личного производства. В коробках, кульках и просто на полу стояли вина от местных виноделов, которые нынче принято с гордостью называть локальными.
Отдельное место занимали коробки с винами советской эпохи — какие-то плодово-ягодные сухие и крепленые раритеты с затертыми этикетками или даже с бумажками, привязанными к горлышкам, на которых расплывшимися чернилами были обозначены сорт, год и другие данные. Всю коллекцию в дюжину бутылок отцу подарил сын. Сыну же коллекция досталась в благодарность за наведение порядка в старой кладовой Пищевой академии, где сын проходил обучение на факультете виноделия.
Но основной арсенал боеприпасов размещался на винном стенде. Или в винном шкафу — терминология тут была не важна. Винный шкаф состоял из трех секций. Во всех трех секциях, как орудия на дубовых лафетах, рядами застыли винные бутылки. Зрелище было настолько впечатляющим, что он не выдержал и бравурно проголосил:
Все вымпелы вьются и цепи гремят,
Наверх якоря поднимают,
Готовятся к бою орудия в ряд,
На солнце зловеще сверкают!
Да уж, через месяц «Варяг» отправится в свою очередную боевую экспедицию, которая вполне может стать и последней. С возрастом такое крейсирование давалось все тяжелее — здоровье было уже не то.
— Не дождетесь! — сказал он вслух куда-то наверх, в сторону первого этажа, «верхней палубы». — Мы еще повоюем.
Так и пошел он вдоль полок, напевая «Смелее, товарищи, все по местам! Последний парад наступает».
По центру гордо хранили градус крепленые, десертные, ликерные вина. Испанские хересы, португальские портвейны, итальянская сицилийская марсала, островная выдержанная мадера, андалусская малага, всевозможные кагоры и мускаты, венгерский токай, полынные вермуты…
Над всем этим средиземноморским великолепием статуэткой возвышался бронзовый Дионис. Хозяин погреба так и не вспомнил, чьей кисти принадлежит это изображение. О картинах говорят, что они принадлежат кисти художника. О романах, что они принадлежат перу. А как говорят о скульптурах и статуэтках? Долоту? Руке? Отливочной форме? Надо будет глянуть на соответствующих ресурсах. Бог виноделия застыл с амфорой у левой ноги и с кубком вина в правой руке. Под левой рукой Дионис держал переполненный всякой снедью рог изобилия.
Одесную от бога, склоненные горлышками в почтительном приветствии своего властелина, располагались вина белые. Лежали они восьмью рядами. Некогда были предприняты попытки раскладывать их по странам, но нынче на полках воцарился хаос, здоровый упорядоченный хаос. Дело в том, что белые вина проще было различать не по региону произрастания, а по сорту винограда, из которого было рождено вино. И только он сам, хозяин погреба, мог быстро и практически безошибочно отыскать нужную бутылку.
Были здесь в большом количестве деликатные, с легкой яблочной кислинкой шардоне, соломенные, солнечные. С этими винами, как и с любыми другими, были связаны забавные воспоминания, солнечно-устричные.
Как-то солнечным весенним днем (он сам у себя попросил прощения за избитые эпитеты) он расположился на открытой веранде приятного известного, но не многолюдного ресторана. С бутылкой из Шассань-Монраше и сетом устриц на льду. Он хотел провести час (ровно столько нужно, чтобы выпить бутылку белого с устрицами, не торопясь) в праздном настроении, разглядывая прохожих, как некогда поэты из окон отелей разглядывали улицы чужих городов, как, например, Есенин из окон «Англетера» в Санкт-Петербурге или Маяковский из окон «России» в Ялте, чтобы собрать образы, напитаться жизнью и вином.
Это был его родной курортный город. И разве может импозантный мужчина долго просидеть в одиночестве на веранде ресторана? Всегда найдется та, кто мечтает стать Маргаритой для своего Мастера.
— Вы не находите мой наряд нелепым? — раздался женский голос в той близости, которую принято называть нетактичной.
Он обернулся. Милая, смущенная девушка с огромными глазами была одета безукоризненно. Ничего пошлого, ничего лишнего, ничего аляповатого. Он даже обманулся в первые секунды. Он был готов обмануться. Но уже через секунду распознал охотницу. Жаль. Мы все обманываться рады. Хотя шанс он ей дал. Официант принес второй прибор, второй бокал…
Этот разговор, склеенный из попыток произвести впечатление, из игры и фальши вспоминать не хотелось. Сколько еще было таких разговоров? Сколько охотниц? Сколько напрасно потраченного времени? Интересно, если бы он тогда сказал, что находит наряд охотницы нелепым, скинула бы она его, как некогда Маргарита отринула желтые хризантемы, что не понравились Мастеру? Он перешел к другой полке.
Здесь были королевские кортезе, превращенные в гави умелыми руками виноделов, — насыщенные, густые, яркие и беспринципные. Королевские, потому что кортезе называют «Белым королем Пьемонта».
Впервые он попробовал «Гави ди гави» на какой-то элитной дегустации для знатоков. Тогда это вино впервые назвали при нем королем белых вин. Он мог бы поспорить, но не стал. Вино действительно было с характером. Даже само это словосочетание «король белых вин» взял на вооружение и потом неоднократно использовал, презентуя это вино к столу.
А еще он помнил, как очередная молоденькая «умница», которая уже заочно, безосновательно и самолично присвоила все права на мужчину, в гневе, что ее фантазии оказались только ее фантазиями, выкрикнула:
— Может, это вино и король, но ты — пастух! — и развернулась в надежде, что ее остановят.
Конечно, никто ее не остановил. Как много их, что умозрительно выстраивают целый семейный дом, а потом с удивлением обнаруживают, что все это — иллюзия. «Все это матрица, как фильме «Матрица», — так, кажется, поет Елисаров. Девушки часто ищут королей в уже готовых королевствах. А может, стоит найти обычного пастуха, совместно выстроить королевство и уже затем, склонив голову, торжественно возвести своего короля на трон?
На следующей полке жили настоящие немцы — рислинги, гордящиеся своей кислотой, любящие холод и высокие бутылки. Он редко заглядывал на эту полку. Как-то угостил друга, вот здесь же, в погребе, за вот этим маленьким столиком под картиной из Тбилиси. Сидели на этих неудобных стульчиках.
— Как вкусненько! — сказал тогда друг.
Теперь всякий раз, как друг приезжал в гости, то неизменно не просил, а требовал:
— Где твое вкусненькое вино? Его хочу!
Это слово — «вкусненькое» — было настолько пошлым по отношению к вину, что, как контрэтикетка, приклеилось к каждой бутылке рислинга и напрочь отбивало охоту включать вина с этой полки в единоличные свои дегустации. Отсюда бутылки шли в бой только в случае приезда этого товарища.
Далее шли чуть ехидные совиньоны, дающие своему почитателю и французскую сладковатую изысканность, и немецкий кисловатый снобизм. Совиньоны он любил. Но только в исключительных случаях. В шумной компании, за горячим, со следами мангальной решетки, лососем.
Совиньоны напоминали ему бесшабашную и безбашенную молодость. Был тогда большой и круглый ресторан в центре города. На его первом и втором этажах заседали солидные дядьки, которые уже в то, советское, время могли позволить себе рестораны. А вот на крыше…
Крыша была «точкой сборки», если уж вспомнить Дона Хуана по Карлосу Кастанеде, всех тоналей и нагвалей, всей гениально-праздной, неприкаянной молодежи города. Здесь можно было взять пива и мититей. Порция мититей на две кружки пива. Своим на порцию давали четыре кружки. Мититеи шли с кетчупом, который тогда назывался томатным соусом с рубленым луком. При отсутствии пива разливного продавали бутылки «Мартовского», «Ленинградского» или самого ходового — «Жигулевского». В том же соотношении «мититеи-пиво».
Они были «своими» на Крыше, а потому им иногда «перепадало из погребов». Однажды перепали им пыльные, просроченные (да кого это волновало!) монументальные бутылки, именуемые в народе «бомбами». Просроченность «бомб» они важно именовали выдержанностью.
«Бомбы» содержали обычное столовое белое вино, которое именовалось… Как вы думаете? Правильно: «Столовое белое». И вот именно этот вкус «Столового белого» возрождал ностальгическое, глубинное в его душе. Совиньоны, что из Луары, что из Штирии, что из Венеции, что из Бордо, что из Сицилии, делали его не умудренным уставшим мужчиной, а счастливым бодрым подростком. Все это были еще те, советские, совиньоны с виноградников Крыма или Краснодара.
Были в его погребе веселые пино, что взрываются во рту букетом винограда, яблок, груш и цитрусов. Все эти пино: гри, блан, нуар — были достойны самых красочных историй. Не сдержался, взял бутылку итальянского «Пино Гриджио», погрел в руке. Именно так, давным-давно, взял он с полки в магазине это вино, правда, другой торговой марки. Не впечатлила этикетка. Хотел было поставить его на место, но приятная девушка-консультант спросила:
— Не Ваше? Что не понравилось?
— Золото на этикетке, — признался он. — У винодела должен быть вкус. Тогда будет достойный вкус и у вина. А такое обилие золота на этикетке свидетельствует о его, вкуса, отсутствии.
— Если Вы любите белые вина, то возьмите — разок, на пробу, не пожалеете, — посоветовала девушка. — Вот есть от другого производителя. На этой этикетке золота нет.
Взял. Не пожалел. Потом приобрел и то, с золотой этикеткой. И снова не пожалел. Оказывается вино, изготовленное из хорошего винограда, не испортишь даже золотом на этикетке.
Были мускаты, сухие по градусам, но сладкие по винограду, сложные и простые одновременно, от которых так и хотелось вспомнить комплимент из сказок «Тысячи и одной ночи»: «ты мускат моего сердца».
Были и другие вина — розовые клареты, гордые испанцы и не уступающие им португальцы. Были даже выходцы из-за заокеанского мира, новосветные, с легкой газацией. Были далматские вина и местные, простые как воздух и настолько же необходимые телу и душе. Но не было главного.
Не хватало «Chateau de Maligny». И не потому, что это нежное белое вино из бургундского шабли было дорогим и претенциозным. Наоборот, оно без шума и пафоса дарило свежесть и наполняло силами в тяжёлые дни относительного одиночества. Просто это вино в довольно частые дни приезда гостей уходило полудюжинами. Вот и сейчас обнаружился этот досадный изъян в боевом арсенале погреба, а он никогда не начинал свой недельный холостой отпуск без нескольких ящиков этого вина.
Итак, за шабли нужно съездить. И обязательно запастись игристым. Потому что какое же утро поэта без пенного хлопка, когда перляж дарит солнышко в каждом пузыречке, поднимающемся со дна бокала к поверхности? Так что за игристым съездит обязательно. Тоже ящика два.
А что у него по красным?
Здесь все было менее широко, объемно, глубоко и разнообразно. Вернее, глубины хватало, разнообразия не было. Он любил красные вина, но уж если пил, то пил много, а красные вина любят разговор один на один. Иначе сердце, иначе красные щеки и нос, иначе давление.
Как-то в Грузии набрели они на магазин с заманчивым названием «Эксклюзивные вина от маленьких виноделов». Кстати, вот они, счастливые приобретения той поры — бутылок двадцать, лежат и ждут своего часа уже который год. Но рука не поднимается. И вряд ли поднимется в скором времени.
И продавал вина сам хозяин, звали его Шалва, но это не точно. Он начинал дегустацию от сухих белых, шел через сухие красные, через природно-полусладкие к крепленым и чаче. Они с женой (сын тоже был, и тоже пил, несмотря на непитейный возраст) уже хорошо успели укачать себя этой дегустацией, а Шалва все подливал и подливал. Наконец, на второй чаче спросили:
— Вы всегда так пьете с посетителями?
— Всегда, — последовал ответ. — И без посетителей тоже пью.
— А какие вина предпочитаете?
— Предпочитаю красные, но пью белые, — ответил Шалва.
— А почему?
— Пью я много, несколько литров в день, и, если бы пил красные в том количестве, в котором пью белые, мы бы с вами уже не разговаривали.
Вспомнил он эту историю и вернулся к своим красным винам. В свое время он провел многогранные эмпирические исследования и после долгих экспериментов он выбрал для себя два региона: итальянскую Тоскану и французскую Бургундию. Иногда компанию этим двум грациям составляла третья — терпкая, густая и танинная грация Бордо.
Выбрал в Тоскане сорт винограда — санджовезе. Как бы этот сорт не называли в разных тосканских областях: санджовезе гранде, мореллино, брунелло… Были в Италии и другие замечательные сорта: барбера, неббиоло, россезе. Но он выбрал санджовезе. И даже определился с провинцией. Его избранницей стала маленькая коммуна Карпинето-Романо, что в регионе Лацио под Римом.
С французским вином все было еще проще. Пусть опытные виноделы сочтут его дилетантом, но был виноград пино-нуар и была Бургундия. Если он видел на этикетке сорт пино-нуар без купажей и регион Бургундия, то бутылку брал. На пробу. И редко ошибался. Недаром пино-нуар был одним из всего семи сортов, разрешенных к производству шампанского. Еще мог взять вино из винограда бордо. Бордо из Бордо. Пробовал он и Петрюс, и Жевре-Шамбертен, но верным оставался Бордо и Бургундии.
Иногда с редкими оставшимися друзьями, откупорив бутылку какого-нибудь гаме или божоле, они затягивали нестройным хором, фальшивя и сбиваясь:
Бургундия, Нормандия,
Шампань или Прованс,
И в ваших жилах тоже есть огонь,
Но умнице Фортуне, ей-богу, не до вас,
Пока не белом свете,
Пока не белом свете,
Пока не белом свете
Есть Гасконь.
При словах о Шампани обязательно находился тот, кто требовал шампанского, но его успокаивали, плеснув красного в подставленный бокал. По окончании песни часто находился желающий спеть про то, что он «ровно в семь сорок будет сидеть в самолете и думать о пилоте, а там еще немного, и — Прованс», но тут его перебивали родной одесской «В семь сорок он подъедет», а еврейская мелодия обязательно требовала новой порции вина, и не одной порции. Весело было. Но и, будучи в доме совсем один, он мог сымитировать компанейское веселье.
За неимением друзей под боком он часто пел «Бургундию» громко и в гордом одиночестве. А уж если смотрел «Три мушкетера» (а их он смотрел всегда в «холостые» недели), то пел в голос все многочисленные песни из фильма, перебивая актеров за кадром и расплескивая вино на стол. Часто доставалось компьютеру. Мастер уже десяток раз менял сгоревшие от вина детали, от клавиатуры до материнской платы.
Пробежал взглядом по запыленным крепленым винам на нижних полках. Ах, милая сердцу «Массандра». Нет больше такой, нечем заменить. Легендарные хересы, мадеры, портвейны, кокуры, мускатели, токаи, пино-гри — все это в прошлом. Винокомбинат работает, но продукция… Как-то открыл он бутылочку «Черного доктора» из нынешних, но хватило органолептики и ностальгии только на полбокала. Иссякла «Массандра». Может, где-то и работает эксклюзивное производство для избранных, но как получить к нему доступ?
А вот этот ряд радовал неизменно. Вина Грузии и Молдавии. Ах, сколько же прелести в этих кахетинских и пуркарских напитках.
— Кстати! — сказал он сам себе. — А где мое оранжевое?
Не было оранжевого вина в погребе. Нужно заказать. Французское белое «Chateau de Maligny» и пару ящиков игристого купит в магазине. А вот оранжевое можно найти только в интернете. Теперь, когда разобрались с винным погребом, можно было приступать к ревизии бара. Семь дней в одиночестве — это не шутка.
И пора из погреба. «На глубину ноль».
Первым делом по возвращении на «верхнюю палубу» из «трюма» он отыскал в интернете «Ркацители» винодельческого дома Чотиашвили. Заказал двенадцать бутылок. Долго всматривался в картинку одной из бутылок. Год 2014, партия в 2600 экземпляров. Бутылка номер 644. Все от руки, и мокрая синяя печать внизу этикетки. До отъезда жены еще месяц. Нельзя торопить время. Но с приобретением нужных запасов лучше поторопиться.
3. Бар
Хороша и желанна холодная вода. Хорошо и желанно вино. Но, мешая воду с вином, я готовлю питье для кастратов.
Антуан де Сент-Экзюпери. «Цитадель»
Его бар состоял из двух частей. К первой он относил продукт собственного производства. Литровые «бойцы», выстроившись могучей ратью, занимали часть винного погреба. Их там накопилось немало, этих бутылок с герметичными пробками. Каждая была одета в свой мундир и градус имела тоже отличный от других.
Цвет «мундира» определяла добавка, то, на чем происходила настойка продукта. Светлые, почти винной соломы, спирты на зубровке и зверобое контрастировали с темными, шоколадными спиртовыми душами с дубом и калганом. Посередке держались самогонки с перцем и девясилом. Были и совершенно прозрачные, слезные бутылки — неразбавленные спирты без каких-либо добавок.
Самогонки было много, даже считать уже перестал года два назад. А ведь это в большинстве своем был еще не разведенный, не «водочный» спирт. Хотя есть любители и шестидесятиградусного напитка. Например, на одной именной бутылке грузинской чачи, самогонки из мезги, виноградных отжимок, рукой мастера было выведено число «65».
Перегонять самогон он начал года через два после переезда в частный дом и лет через пять после посадки плодовых деревьев. Саженцы поселились на участке еще в процессе строительства, на этапе закладки фундамента. Саженцы принялись хорошо — все-таки чернозем, бывшее пахотное поле. Подрос сад, стал обильно плодоносить. Персики, сливы, яблоки, нектарин, абрикосы, белый инжир с дюжины деревьев щедро опадали к ногам супругов, садоводов-самоучек.
А ведь выросли и дарили плоды еще и ягоды: крыжовник, смородина всех цветов, йошта, ирга, калина и черноплодная рябина. Да и винограда было насажено — с десяток сортов. Через какое-то время он, конечно, начнет делать свое вино, но это отдельная тема, к ней необходимо было готовиться, закупать необходимое оборудование: дробилку, пресс, бочки для винификации. К освоению новой темы он пока не созрел, а съедать весь виноград за столом в качестве ягодного десерта, даже с учетом раздачи по друзьям и знакомым, они не успевали. Зато отлично успевали осы, которые начинали бить ягоды еще в период созревания.
Так что не все фрукты-ягоды доходили до стола. Начинали портиться уже на ветках и осыпались на разных стадиях созревания. Сначала плоды просто гнили вокруг стволов. Потом все эту подгнивающую плесневелую кашу он стал сгребать в компостные ямы. А потом он купил самогонный аппарат. Супруга не возражала: и муж при деле, и добро не пропадает.
Вышло сразу, и вышло хорошо. Было сложно, понадобилось переналаживать разум и руки под новый вид деятельности. Несколько раз менял он пропорции закладываемых ингредиентов (падалицы, дрожжей, сахара, воды), усовершенствовал оборудование, закупал новые необходимые мелочи для облегчения процесса. Но уже первый перегон дал восемь литров высокоградусного и высококачественного спирта.
Теперь из оборудования он имел:
1. Не шикарный, но вполне приличный самогонный аппарат. Наверное, с профессиональной точки зрения, правильно было называть это устройство дистиллятором, но ему нравилось именно такое название: самогонный аппарат. Оно более чутко отражало суть процесса, говорило о том, что гонишь, и о том, что делаешь это сам. Аппарат был оснащен сухопарником (он же паросепаратор, он же паровой колпак) и холодильником (то, что в советской традиции называли змеевиком). За такое устройство подобная конструкция называлась «Чебурашкой», по «ушастому» сходству. Крепились «уши» при помощи болтов к высокой ректификационной трубе с множеством фильтров. Так что второй перегон не имел никакого смысла. Хотя на форумах об этом спорили, но он имел свое мнение и в спорах не участвовал.
2. Несколько гибких шлангов с насадками для подведения и отведения воды.
3. Мерную колбу на двести пятьдесят миллилитров и мерную колбу на сто миллилитров — для разных функциональных целей.
4. Стеклянную лейку, поскольку с пластмассой спирту соприкасаться совсем не желательно.
5. Два спиртометра с разными градациями: один — от сорока до семидесяти градусов, другой — от семидесяти до ста.
6. Емкость на шесть литров с краником для доведения спирта до нужной крепости.
7. Две емкости по сорок литров с краниками и гидрозатворами для сбраживания.
Были еще какие-то мелочи, но по них он мог и позабыть, а вспоминать только по надобности. Весь процесс получения самогона делился на несколько этапов:
— сбор падалицы;
— сбраживание;
— перегонка;
— разведение до нужного градуса;
— бутилирование и настойка.
Путем многократных алхимических экспериментов пришел он к такой пропорции, которую считал идеальной. Любой опытный самогонщик нашел бы в ней уйму изъянов, но он не стал бы спорить, а просто продолжал бы делать по-своему.
Вначале в емкость для брожения он насыпал килограммов по пять-шесть «плодово-ягодного сбора». Потом инвертировал сахар — по пять литров на емкость. Делал он это так. Засыпал сахар в кастрюлю, доливал немного воды, ставил на огонь и около получаса варил сироп, периодически помешивая. А то сироп мог и перебежать, тогда жена разъела бы нервы за убитую плиту. Потом добавлял чайную ложку лимонной кислоты. Все это остужал немного и выливал в «плодово-ягодный сбор».
Добавлял в каждую емкость по двадцать литров обычной воды из-под крана. Заводил спиртовые дрожжи — по полкило на бак. Выливал их в теплую воду, закрывал герметической крышкой и ставил гидрозатвор. Все. Оставалось только ждать — когда дней пять, когда неделю. Раз в день открывал емкости и помешивал длинной деревянной ложкой.
Когда брага испускала последние бульбы в гидрозатвор, начинался процесс перегонки. Сначала нужно было сцедить брагу в перегонный куб. Потом добавить туда хвосты с прошлой перегонки. Хвосты — это все, что от сорока до тридцати градусов, все, что уже не шло в основной продукт. Завинтить все нужные болтики, сделать все необходимые подключения — к воде и к электричеству. Теперь можно было садиться с кроссвордами или книгой на веранде и ждать результатов.
Когда температура в кубе поднималась до восьмидесяти градусов, по трубке в подставленную бутылку начинали бежать первые капли. Так называемая голова. Метиловый спирт, яд. Кто-то им протирает стекла, но он просто избавлялся от головы, выливая ее в умывальник. Оставалось только менять бутылки и делать замеры градусов. На сорока он прекращал отбор продукта и подставлял емкость для хвостов.
В шестилитровой емкости смешивал все пять-семь бутылок, что вышли из перегонки. Получал столько же бутылок со «средним показателем» — шестьдесят-семьдесят градусов. Теперь нужно было подписать бутылки: год (что специалисты называют миллезим или винтаж), состав (ягода, слива, сбор и прочее) и градус. И теперь готовый продукт можно было нести в подвал, где начиналась новая алхимия с добавками к настоям.
И вот такого продукта по бутылкам теперь скопилось без счета. Это была нижняя часть бара, запасы из погреба. Верхняя часть бара хранилась частично здесь же, в погребе, а частично по многочисленным шкафам на «глубине ноль», то есть на первом этаже дома — в столовой, на кухне, в большом шкафу со стеклянными дверцами в холле и в передвижном баре, огромном глобусе на колесиках, в полом пространстве между двумя полушариями.
Собственно, в доме были представлены практически все крепкие алкогольные напитки, кроме, пожалуй, самых экзотических. Под каждое настроение, под каждое эмоциональное и физическое состояние был предназначен свой, особый, «понимающий».
Прежде чем приступить к доскональной ревизии, он осмотрел полки на предмет общего наличия, а не конкретного количества. Виски, джин, ром, коньяк, текила, чача, водка, граппа, шнапс, абсент, саке…
Были еще какие-то ракии, узо, орухо, сливовицы, привезенные из путешествий и замершие на полках вечными экспонатами иных культур. Были также всякие разновидности напитков, единые по сути, но разнящиеся по названиям: бренди, зубровки, бурбоны, мескали, метаксы…
Отдельным строем ожидали приказов командира настойки: венгерский «Уникум», немецкий «Егермейстер», чешская «Бехеровка». Их он использовал исключительно в качестве лосьона для полости рта — освежить дыхание после тяжелого боя.
Кто-то сказал бы, что так не бывает, что в доме не может быть собрано столько разнообразного алкоголя. Бывает и может, если хозяин дома любитель, если хозяин дома ценитель, да еще имеет некоторые возможности и пользуется некоторым влиянием.
Теперь нужно было провести расчет батареи по калибрам и оценить количество заготовленных боеприпасов. Для этого нужно было четко представлять план «боевых действий». Он и представил себе — изобразительно и выразительно — второй день по отъезду супруги.
Первое похмельное утро еще не было хмурым. Крепкие напитки могли отдыхать. Если бы рядом была какая-нибудь «дуняша», на более-менее трезвый разум которой можно было положиться, то он ушел бы в карьер сразу, с самого утра. Но нет. Решил же без «дуняш». Пусть отдохнут, наверстаем еще и перенаверстаем.
Маршрут был выверен годами. В первый день по отъезду он с самого утра отправлялся в пивной ресторан. В «Бочку». Перед ним выстраивали сет из нескольких сортов пива, раскладывали душистые и жирные яства. Но об этом после. Не отвлекаться, сейчас о крепком.
