Душа-соловей E-Book

Вероника Долина

• Herausgeber: Время
• Kategorie: Poesie und Drama
• Serie: Поэтическая библиотека
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 121

Beschreibung

Новые стихи 2020 года — вновь летучи и певучи. Это неброские береговые птицы. Лучшие из них умеют петь. Хотя и не все. Но клюет, постукивает, умеет разбить скорлупу, а повзрослев, свить гнездо каждая песенка Вероники Долиной. «Душа-соловей» продолжает серию сборников стихов Вероники Доли- ной, к примеру, «Вишневые туфли», «Букет Гарни», «Маленький Флобер».

Leseprobe

Вероника Долина

Душа-cоловей

Стихотворения

МОСКВА 2023

ИНФОРМАЦИЯ ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Дизайн серии: Валерий Калныньш

Рисунок на обложке: Дэви Тушински

Долина, В. А.

Душа-cоловей: стихотворения / Вероника Аркадьевна Долина. — М. : Время, 2023. — (Поэтическая библиотека).

ISBN 978-5-9691-2436-3

Новые стихи 2020 года — вновь летучи и певучи.

Это неброские береговые птицы.

Лучшие из них умеют петь.

Хотя и не все.

Но клюет, постукивает, умеет разбить скорлупу, а повзрослев, свить гнездо каждая песенка Вероники Долиной.

«Душа-соловей» продолжает серию сборников стихов Вероники Долиной, к примеру, «Вишневые туфли», «Букет Гарни», «Маленький Флобер».

© В. А. Долина, 2023

© «Время», 2023

Зима

* * *

И снится, снова на Рождество —

Вот это самое ничего!

И глажу будто бы по плечу,

И все, и дальше лечу.

Портретное сходство, конечно, есть.

Но надо все-таки и учесть,

Что это лишь сновиденье, да.

Снегурочка вся из льда.

И ты растаешь. И я, в слезах,

Увижу стрелочки на часах.

Я старый стрелочник, я могу

И остановить пургу....

Стой, стой, не двигайся, я с тобой.

Вот трону твой свитерок голубой.

Вот-вот, погладила по плечу.

И дальше уже лечу.

Стой, стой, снегурочка ты моя.

Вся из рождественского литья.

Хотя б, как водится, до весны —

Побудьте со мною, сны.

27 декабря

* * *

Совершенно случайно на этой земле

Кто-то светит фонариком в паюсной мгле,

Где тяжелая падает с неба вода,

И попробуешь — да не сбежишь никуда.

Совершенно случайно фонарик горит

И негромко, печально со мной говорит:

«Не пытайся бежать. Может, это и мгла.

Но и ты бы иначе дышать не могла,

Кроме как в ожидании чуда, луча.

Хоть и мрачно покуда — но, силы ища,

Ты оглянешься и обживешься вполне.

Да и еще иероглифов вон на стене

Понапишешь, и к строчке пригонишь строку.

В этом деле бессрочном и я помогу».

Ничего не пойму — кто со мной говорит?

Но стучу в мою тьму. А фонарик горит.

28 декабря

* * *

И платьице добыла, и кольцо

Себе под Новый год, спасибо, братцы.

Чуть было не взяла и пальтецо

Из твида, да с собою чтоб не драться —

Не стала, экономии — ура.

Хоть где-то надо не потратить лишку.

Не все же сразу вытряхнуть с утра,

Хоть что-то надо отложить на книжку.

Не в старом смысле, господи, ну нет,

Не в том пенсионерском, пионерском.

Следя за траекторией планет —

Хранить себя в том состояньи дерзком,

Чтоб что-нибудь, кого-нибудь желать.

Свежайшее белье перестилать.

Кольцо да платье. Да лалика новь.

Все это ты, мой тайный свет, любовь.

28 декабря

* * *

Так и есть, это третья половина пути.

И с нее-то, заметь, я не желаю сойти.

А желаю протопать до такого угла,

Где и сходится опыт с безопасностью зла.

Потому что оно безопасно, сынок,

Перед тем, кто бежит и не валится с ног.

И его не заметить, руки не подать

От усталости — это себя соблюдать.

Да недурно бы музыки, что ли, какой.

Да и живопись тоже, чтоб чуткой рукой.

Да скульптуры, да книжек старинных еще,

Чтоб чиновников чинных видеть через плечо.

И хотелось бы вникнуть, где доподлинный враг, —

Чтобы слабенько крикнуть: «Пошел ты, дурак.

У меня не дописан огромный роман.

У меня без тебя переломный буран.

И зима вот без снега, и день без стиха.

И отстань от меня. Жизнь не так и плоха».

29 декабря

* * *

Будешь петь еще как птичка,

И гореть еще как спичка,

На закате ль на заре.

Твой песок еще не взвешен,

Порошок не весь размешан

В чайной ложке, в серебре.

Будешь, будешь плакать тонко.

Голосок нежней ребенка,

Вороненка, голубка.

Ранка заживет покорно,

Не откроется повторно,

Не развяжется пока.

А уж если птица плачет —

Это что-нибудь да значит.

Значит — больно в самый раз.

Горлу птичьему стараться.

Горю быть. Душе смиряться.

Режь мое стекло, алмаз.

30 декабря

* * *

Какие люди наши нежные.

Беспечные и безмятежные.

Глаза какие и лицо...

Какие робкие, покорные.

Какие детки рукотворные.

Какое белое мясцо.

Какие трогательно чуткие.

Ни вечером они не жуткие,

Ни утром — оторви и брось...

А как пыхтят, как мнутся, чмокают.

А как сердцами дружно екают.

И как им это удалось.

А эти елки, эти сладости,

Воспоминанья детства-младости.

А эти фото на коньках.

Какие страстные, счастливые.

А не колбасные, трусливые

И с парой черепов в руках.

Я, Новый год, твоя соперница.

Людей люблю. Но мне не стерпится

И мне не слюбится, не жди —

Твои тяжелые объятия,

Твоя попсовая спецбратия,

Твои потертые вожди.

Ну что мне делать, старой Золушке,

Из прочих птиц — матерой совушке,

Ополоумевшей сове.

Вон Пятачок да Пух толкаются,

И ослику давно икается,

По всей родной моей Москве...

Ах, Новый год, деревня — улица.

О чем душа моя волнуется.

О треске — грохоте — пальбе.

Не о себе, во всем виновнице.

Не о Москве, ничьей любовнице.

А разве только о судьбе.

И я прошу ее, угодницу:

Учитывай меня, не модницу,

Светящуюся уж на треть...

Дай мне кристаллик обозрения

Чтоб я могла без омерзения

Хотя б на год — еще смотреть.

Вот этого прошу. Пожалуйста.

Все эти сладости по старости,

Все это людям не идет.

Но только утречко метельное.

И ощущение постельное —

Что дальше — жизни целый год.

31 декабря

2020

* * *

Не ты, не ты, мой зимний поздний сон...

Меня сегодня поутру разбудит

Мой друг старинный, это будет он —

Тот, что меня так любит, что не судит.

Да незачем сравнить-то и нельзя,

Но эти дни пузырчато искристы —

Тем, что звонят мистически друзья,

Будто музейные евангелисты.

Один писал, да все же не попал,

Такую ослепительную пьесу.

А оказалось — просто самопал.

Но ведь отдал же должное процессу.

Другой хотел вселенский переход

Устроить из варягов как бы в греки.

Но подоспел последний пароход —

И вся любовь уехала навеки.

Растает новогоднейшая мгла.

Отбросит город праздничную дымку.

Я позвонила б, если бы могла,

Туда, где ты покуда спишь в обнимку.

Но не звоню. Саму себя прося —

Не верить, не бояться. Раз на свете

Есть день в году, когда мои друзья

Звонят и пишут — господи, как дети.

1 января

* * *

И наступит ночь, и придет непременный день.

И куда же я денусь — да я никуда не денусь.

Смотри же, не напиши же мне пошлотень.

Я очень и очень на это, мой друг, надеюсь.

Твоя женщина хочет и право имеет знать,

Какой ей положен формат или, может, отпуск.

В твоей семье никто никого не хотел пинать.

Никто никого не пинал — ни твой отец, ни твой отпрыск.

Что-то с ней непонятно, но вряд ли она простит.

Она пригубила бейлис, но как-то грустно.

Еще не плачет, но косточками хрустит,

Такие тонкие пальцы, а столько хруста.

Все это ты хочешь поведать мне, а зачем же мне?

Хотя я и ловко прячу свою убитость.

Мне кажется я на дне. Или на Луне.

Ее привычки. Капризы. Болезненность. Домовитость.

Боюсь я тебя. Ты рад сообщить вполне —

Что я твой глоток, твой воздух и передышка.

И твой терапевт говорил с тобой обо мне.

Смотри же — не напиши. А не то мне крышка.

А потом пролетает ночь, наступает день.

И куда же я денусь. Да я никуда не денусь.

Ты смотри, не пиши мне эту всю пошлотень.

Я вот очень и очень на это, мой друг, надеюсь.

1 января

* * *

Слава богу, но снежные фабрики

Вроде кончили бастовать.

Можно даже хрустящие яблоки

По карманам уж рассовать,

Чтоб с собакой пройтись по дворику,

Да под яблоко, под музон.

И сказать себе, брату йорику:

Ты давай-ка держи фасон.

Слава богу, что фабрики снежности

Повернули колеса вспять,

И, обнявшись в последней нежности,

Можно дальше все глубже спать.

Осыпай нас, зима, иголками.

Застывай меж ресниц, вода.

Пионерами-комсомолками

Мы не будем уж никогда.

Слава богу, со снежной фабрики

Отгрузили нам ползимы.

Шоколадок скрипучих фантики

До сих пор собираем мы.

Не подарочно упакованы,

Но хоть с яблоком и снежком...

Мы останемся бестолковыми,

Не жалеющими ни о ком.

4 января

* * *

Он все еще думает — он ничей,

Никто, ни с кем, нипочем.

Нет. Он давно уже мой. От плечей

До самой руки с мечом.

И эта лунная голова,

Вся светится, вся горит.

Не разбираю — какие слова

Какой язык говорит.

Но вдруг ты думаешь: ночь — это день.

Так и день уж ночью считай.

Ты только перышком бровь мне задень

И сразу же улетай.

Чтобы моя замолчала кровь,

Чтоб ушла головная боль.

Чтоб я не слышала низкий рев

Демонов, что там с тобой

Играют. Едят у тебя из рук

Не знаю какую халву.

И ты там тоже, мой ангельский друг,

Готов прилечь на траву.

И ты думал, что там и воздух, и снег

А там даже нет зимы.

А ты думал — ничей. О нет и нет.

Говорю тебе. Мы есть мы.

5 января

* * *

Господи ты мой боже.

Что тебе стоит, что же

Сделать такую малость,

Не трогать тут ничего.

Так прямо все оставить

И не пытаться править

То, что непоправимо,

Скорее всего.

Господи боже, кто ты.

Нет у тебя работы,

Нет у тебя заботы —

Подставить плечо,

Дать человеку руку.

Что же он боль да муку

Мыкает да разлуку

Знает еще.

Господи боже, слушай,

Тут не особый случай.

Если ты самый лучший

Или большой —

Дай человеку душу.

Дай человеку душу.

Дай человеку душу.

Будь человек — с душой.

А все же, такое дело.

Что я сказать хотела.

Пела или свистела

Прежде того:

Надо тут все оставить

И не пытаться править.

Все тут непоправимо.

Не тронь ничего.

7 января

* * *

Проснусь — и отведу его на Сретенку.

Водила всех. И снова отведу.

Накину вот на пуговицу петельку

И покажу над крышею звезду.

Такая гипнотическая практика.

Лихой непобедимый воробей

То выглянет, то будто в сердце спрячется,

То прямо там и скачет, хоть убей.

И вот я отведу его в Печатников.

Метель метет, на свете кутерьма.

Мы воробьи, у нас шарфы с перчатками.

У нас почти что общая зима.

И на углу у нас букинистический,

И так под горку саночки скользят —

Что он готов на подвиг туристический,

До Трубной и куда-нибудь назад.

Зачем мне это ледяное крошево,

Шарада и вечерняя москва.

Но как увижу мальчика хорошего —

Тащу его за оба рукава.

Смотри сюда, воробушек уловленный,

И курточку покрепче запахни —

На этот мир, ни капли не целованный.

На эти новогодние огни.

8 января

* * *

Не нахожу письма, позор.

Ждала звонка — но не раздался.

Какой-то шапочный разбор

Нам вместо возраста достался.

Где театральный гардероб

Внизу под лестницей спиральной —

Белья невиданный сугроб

В иллюминаторе стиральной.

Нашла беретик шерстяной,

А шарф то в рукаве забыла.

Мог бы билетик быть иной,

Да разве в этом дело было.

Не нахожу письма, позор.

Ищу конверт из преисподней.

Проклятый шапочный разбор,

Набор под елкой новогодней.

Не вижу одного письма.

Подарка для себя в корзинке.

Позор. Разбор. Сойти с ума.

Венок. И траур. И поминки.

9 января

* * *

Я хотела перевести себе на день рожденья небольшую средневековую анонимную Андромаху... но есть и трудности. И почему-то перевела старинное вирелэ Эсташа Дешана, XIV век, Франция. Объяснения этому нет. Пожалуй. Скучаю по Франции...

Красотка-красотка-красотка ли я?

Скажите-скажите-скажите, друзья!

Мой лоб белоснежный и ротик мой нежный —

Красотка ли я, ну красотка ли я?

На тонкой подкладке мой плащ меховой.

На шляпке-тюрбане убор перьевой.

Заколка серебряная из литья.

Красотка-красотка-красотка ли я?

А тот, кто храбрее других храбрецов,

А тот, кто мудрее других мудрецов —

Пускай мне споет на манер соловья:

Красотка-красотка-красотка моя.

Молиться надумаю — богу скажу:

Я вот что, приятель, тебе покажу,

Смотри повнимательней, цыпа моя:

Красотка-красотка-красотка ли я...

Какой же он славный, мой миленький бог.

Приятный, опрятный, мой бог-голубок.

Пускай только скажет скорей без вранья:

Красотка-красотка-красотка ли я...

Спущусь-ка я в ад и отправлюсь я в рай.

Сама себе, девушка, не привирай,

Но помни припев кружевного шитья:

Красотка-красотка-красотка ли я?

Теперь помолчите, хоть месяц, хоть год.

Посмотрим, что с вами-то произойдет,

Когда позабудется песня моя:

Красотка-красотка-красотка ли я?

10 января

* * *

Напевая «Женщины той осторожная тень»,

Я разбирала елку.

Потому что настал этот неумолимый день,

И просить пощады — без толку.

Нет пощады, детка. И елке пришла пора

Разоблачиться, раздеться.

Хотя и снежок вроде шел с утра,

И другие картинки из детства.

Ничто не поможет. Сюда шары.

Тут золушку-белоснежку.

И никто не пикнет до той поры,

Пока они вперемежку

Друг с другом, с принцами, с солдатней,

Щелкунчики нынче робки,

Со всякой прочей хвоей-фигней

Не лягут в одной коробке.

Тогда я скажу: держись, держись,

Ты, тень, уходящая влево.

Еще целый год и целая жизнь.

Стой насмерть, моя королева.

Не мыши причина. Не елка цена

Легчайшей в окне метели.

И не мужчина. И не вина

Той женщины, в самом деле.

А лишь прекрасный круговорот

Предметов, стихий природных.

Когда все делаешь наоборот,

Условий не ждешь погодных,

Во все лопатки, как бог, как черт,

Бежишь, убоявшись гнева.

Спаси меня, ближний аэропорт.

И снежная королева.

11 января

* * *

С тех пор, что этот свет во мне горит,

Все прочее со мною говорит

Гораздо тише, нет привычной давки...

И боль, та, что ворочалась во мне.

И сцены — приключения во сне,

И явь. Все-все подвинулись на лавке

Подземного жилища моего.

Хранилища неведомо чего.

Какого-то порохового склада.

Все испугались, замерли, глядят

Так робко. Или вовсе не хотят

Меня предупредить. Но и не надо.

Горит и ничего не хочет знать.

То вроде изнутри начнет пинать:

Смотри сюда, ты вся уже другая...

«Другая? — я растерянно спрошу. —

Но я одним дыханием пишу

Но я как было — не предполагая...» —

«Другая. Ты взрослей на много дней.

Ты вся пороховая, бог бы с ней,

С тобой, другой, но ты — не домик с птичкой.

Выходишь ли еще в свой мир земной,

Заглядываешь ли к нам в мир иной —

Ты порох и рука с горящей спичкой».

С тех пор, что вижу свет на глубине,

В колодце, в подземелье, там на дне

С собою говорю — я выжидаю.

Сбегутся дети. Вся Москва моя.

Вся профессура кройки и шитья —

Все будут видеть, как я выжигаю.

13 января

* * *

И еще одно вирелэ, Эсташа Дешана, Франция, XIV век.

Что-то неймется мне.

Нет ни одной родной души.

Хоть не живи, хоть не дыши,

Так все кругом тоскливо.

Лишь только мрак и забытье.

И сердце бедное мое

Темно и сиротливо.

Нет рядом душеньки родной.

Ни в будний день, ни в выходной.

Да целые же сутки

Не поваляешь дурака —

Да чтоб дурак наверняка

Твои все понял шутки.

А где ж достоинство и честь,

Что ж вместо них? Донос и лесть,

Что говорит о многом.

Смотрю, перевернулся мир,

И самый плохонький кумир

Теперь зовется богом.

Такая грянула тоска...

Неужто с сединой виска

И сердце перестало

Питаться храбростью людской?

Да и отваги никакой,

Да и любви не стало.

А здравый смысл, а простота...

Нет, не сегодняшняя, та,

Что вышла вдруг на сушу.

А истинное-то тепло —

Куда же все оно ушло?..

Ищу родную душу.

13 января

* * *

И вот везу я человека своего

Уже из госпиталя, что теперь с того.

Везу куда-то по Садовой, Валовой,

Везу, тихонечко кивая головой.

В машине голос мой молоденький поет.

Он как шампанское, какой-нибудь Моет...

Он весь пузырится, он брызжет, боже мой,

Пока я еду по кольцу к себе домой.

Какие странные писала я слова.

Что я там знала-понимала, дважды два.

Но эти строки, эта струнность, этот звук.

Вся наша юность, академия наук.

А как стоялось, как на грех, на каблуках.

А как боялась я прорех в своих стихах.

А вообще-то не боялась ничего.

И это было любопытнее всего.

И вот поет в машине детский голосок.

И пузырьки опять бегут наискосок.

Я еду, еду под больничный свой мотив.

Но человек мой единичный будет жив.

17 января

* * *

За всех, кто жизнь прошел без шрамов,

Без повреждений кошельку —

Все отсидел Варлам Шаламов,

Один на сумрачном веку.

Все в мире кооперативы.

Все шапки, «волги», дачный свет.

Всех литераторов, что живы,

И тех, кого в помине нет.

Всех аспирантов-диссертантов,

«Литературки»-«огоньки».

Все эти сонмища талантов,

Их легионы, их полки...

Невозмутимая державность.

Невидимая неисправность.

Непоправимая беда.

Все-все перечеркнул тогда

Один-единственный. За многих.

За сотни тысяч тел убогих,

Лежащих в безызвестном рву —

Заговорил он наяву.

Почти один. Не отвлекаясь.

Покуда прочие, не каясь,

Растапливали свой камин —

Он землю скреб, неутомим.

Пророк угрюмый. Неудобный.

Вергилию уже подобный.

Пусть школьник учится ему.

Пусть постигает Колыму.

17 января

* * *

В нашей горной деревне хозяйке не нужен нож.

По-другому сказать хочу, но нет, не умею...

Я еще надеюсь воочию видеть, как ты уснешь

От моих погружающих в сон поцелуев в шею.

Ничего не нужно. Железной дороги нет.

И сюда не везет экипаж, как оно бывало.

Огонька не видно. Какой тут на склонах свет.

Засыпай, говорю, я поправлю тебе одеяло.

Ничего не нужно. Тут женщинам не бывать.

Не бывать, и все тут. Тут нет ни зимы ни лета.

Я сама заправляла белоснежную эту кровать.

Напевая шотландского, кажется мне, поэта.

Ничего не бойся. Я столько тебя ждала.

Не таких как я -тебе следовало бояться.

Те, другие, пьют кровь, забирают у вас тела.

Наплодят детей — те, как мошки, в глазах роятся.

Поздно, поздно уже. Заехал — теперь спасен.

Ничего земного с тобой тут не приключится.

Я еще увижу, как ты погружаешься в сон

От моих поцелуев, вот тут, вот тут, над ключицей.

18 января

ПРОЩАНИЕ АНДРОМАХИ

В своей жажде прекрасного я захожу и далеко, бывает.

Я уж писала, что хотела под Новый год перевести одну старую безымянную вещь.

И перевела.

Аноним. Франция. XV примерно век.

Андромаха выходит во двор одна,

В рубашке домашнего полотна.

Она не спала от тоски и тревоги,

Так ночь и прошла без сна.

Гектор с ней даже не говорит.

Доспех сияет и шлем искрит.

Плачет жена, заклинает мужа.

Муж догорает, жена горит.

Плачет она и зовет его.

Того единственного одного.