7,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Инспирия
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
От автора бестселлеров «Тысяча свадебных платьев» и «Последняя из Лунных Дев». 1984 год. Владелица букинистического магазина Эшлин Грир обладает редким даром: прикасаясь к книгам, она чувствует «эхо» — отголоски эмоций их прежних владельцев. Однажды ей в руки попадают два странных тома, рассказывающих о трагической любви. Книги не имеют никаких выходных данных и даже имени автора. Они излучают сильное эхо горя и предательства. Заинтригованная Эшлин решает попытаться разгадать тайну появления этих книг на свет.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 544
Veröffentlichungsjahr: 2025
Ähnliche
Барбара Дэвис Эхо старых книг
Роман посвящается
библиотекарям и книготорговцам…
Хранители воображения,
кормильцы голодных сердец,
сваты письменных слов,
«Когда я сижу по ночам в своей библиотеке и смотрю на молчаливые лица своих книг, меня время от времени посещает странное ощущение сверхъестественного».
Barbara Davis
THE ECHO OF OLD BOOKS
Text copyright © 2023 by Barbara Davis
All rights reserved
This edition is made possible under a license arrangement originating
with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis
Literary Agency
Перевод с английского Лианы Шаутидзе
© Шаутидзе Л., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Пролог
21 июля 1954 г. Марблхед, Массачусетс
Он прибыл в солнечный летний день – большой конверт из плотной коричневой бумаги с красным штампом «Срочно», дважды отпечатанным на лицевой стороне. Смотрю на этот конверт, лежащий поверх потертого кожаного бювара вместе с остальной дневной почтой. Почерк на бумаге мне знаком, как и имя отправителя.
Откидываюсь на спинку кресла и перевожу дыхание. Даже сейчас, спустя столько лет, воспоминания вызывают трепет. Подобно фантомной боли в ампутированной конечности – когда источник боли исчез, но ее ощущение осталось – мысли о потерянном прошлом всплывают так внезапно и с такой остротой, что застают меня врасплох. Сижу с этой болью, дожидаясь, пока она утихнет.
Лучи послеполуденного солнца, проникнув сквозь рейки жалюзи в мой кабинет, рисуют полосы маслянистого света на ковре и стенах, на полках, заставленных книгами, наградами и сувенирами, собранными за многие годы. Мое убежище. Однако сегодня, как видно, прошлое нашло меня здесь.
Открываю конверт и вытряхиваю содержимое на рабочий стол. Теперь передо мной – прямоугольный бумажный пакет и небольшой белый конверт с запиской, прикрепленной к нему скрепкой.
Пересылаю, согласно приложенному письму.
Узнаю аккуратный почерк Дикки, моего племянника.
В последнее время мы редко общаемся – с годами наши пути разошлись, – но по-прежнему посылаем друг другу открытки на праздники и дни рождения. Что же он мне прислал?
Достаю из белого конверта единственный листок и кладу его на бювар. Здесь почерк уже не Дикки. Но тоже знакомый. Острые, угловатые буквы, с сильным наклоном. Письмо, написанное призраком.
Дикки,
после случившегося между мной и твоей семьей ты, несомненно, сочтешь наглостью мою попытку с тобой связаться. Прекрасно осознаю последствия моего разрыва с вами и не хочу снова втягивать тебя в эпицентр событий, но я обнаружил, что есть вопросы, которые спустя столько лет требуют разъяснений. И поэтому должен в последний раз попросить об одной услуге. Прошу тебя переслать прилагаемый пакет твоей тете, поскольку ее местонахождение мне неизвестно. Я предполагаю, что вы все еще поддерживаете связь, ведь ты всегда был ее любимцем, и я помню, как однажды она доверила тебе передачу одного деликатного сообщения. Именно это воспоминание дает мне смелость сейчас обратиться за помощью. Я хотел бы, чтобы посылку не вскрывали перед отправкой, поскольку ее содержимое носит личный характер и предназначено только для глаз твоей тети.
С глубочайшим уважением и благодарностью,
Х.
Смотрю на аккуратно заклеенный пакет, и комната внезапно кажется маленькой, душной и тесной. Тринадцать лет без единого слова, и теперь, из ниоткуда, – тайная посылка, отправленная через нашего давнишнего посредника. Почему сейчас? Для чего?
Я рву грубую бумагу, и руки становятся липкими. Появляется тисненый кожаный корешок. Голубая обложка с мраморным рисунком. Название книги, выведенное золотыми буквами, наносит внезапный удар.
«Сожалеющая Белль».
С усилием сглатываю ком в горле, от волнения перехватывает дыхание. Я так долго пробыла в оцепенении, так старалась не вспоминать, что забыла, каково это, когда тебя режут и ты истекаешь кровью. Собираюсь с духом, откидываю обложку – и прижимаю руку ко рту, подавляя рыдания. Разумеется, внутри есть надпись. Ты никогда не упускал шанса оставить за собой последнее слово. Только я не была готова к тому, что твой голос зазвучит у меня в ушах, когда я стану читать слова, написанные на титульном листе, – стрела, нацеленная прямо в мою совесть.
Как, Белль? После всего… как ты могла так поступить?
Глава 1 Эшлин
«Нет ничего более живого, чем книга, которую очень любят».
23 сентября 1984 г. Портсмут, Нью-Гэмпшир
Как это часто бывало по воскресеньям после обеда, Эшлин Грир вышла на охоту. На сей раз охота велась в грязной задней комнатке винтажного бутика, расположенного в двух кварталах от «Невероятной истории» – магазина редких книг, которым сама Эшлин владела и управляла почти четыре года.
Вчера ей позвонил хозяин бутика Кевин Петри и сообщил, что парень из городка под названием Рай принес несколько коробок книг, а у Кевина негде их хранить. Не хочет ли она зайти и взглянуть на эти книги?
Далеко не впервые она проводила свой одинокий выходной, роясь в поисках сокровищ. Чаще всего уходила с пустыми руками, но не всегда. Однажды Эшлин обнаружила первое издание «Всех существ, больших и малых», причем книгу, судя по всему, никто даже ни разу не открывал. В другой раз из коробки, набитой старыми кулинарными книгами, ей удалось вызволить первое издание «Потерянного горизонта». Фолиант пострадал от плохого обращения, но после серьезной реабилитации Эшлин получила хорошую прибыль. Такие находки случались нечасто – можно сказать, почти никогда, – но если уж случались, восторг полностью оправдывал все труды.
Сегодняшние коробки, к сожалению, выглядели не особенно многообещающими: в основном недавние бестселлеры Даниэлы Стил, Дианы Чемберлен и прославленного короля слезоточивых романов Хью Гаррета. Авторы, несомненно, уважаемые, но отнюдь не редкие. Вторая коробка содержала более эклектичный набор: несколько книг по здоровью и питанию – одна обещала плоский животик за тридцать дней, в другой рекламировали достоинства макробиотической диеты.
Эшлин действовала быстро, стараясь не держать книги слишком долго в руках, но, возвращая их в коробку, не могла не уловить тонкие вибрации. Эти тома принадлежали человеку, который был болен, напуган и беспокоился об ускользающем времени – почти наверняка женщине.
Таким вот даром, похожим на абсолютный слух или чуткий нос парфюмера, обладала Эшлин. Способность различать звучание, эхо, которое сопутствовало некоторым неодушевленным предметам – а точнее, книгам. Эшлин понятия не имела, как это работает. Она только знала, что все началось, когда ей было двенадцать.
Родители снова ссорились, и Эшлин, выскользнув через заднюю дверь, вскочила на велосипед и яростно крутила педали, пока не добралась до маленького книжного магазина на Маркет-стрит. Тогда этот магазинчик служил для нее островком безопасности – и до сих пор таким оставался.
Его владелец Фрэнк Этуотер, как обычно, приветствовал ее молчаливым кивком. Он знал, каково ей дома – да и все в городе знали, – но ни разу не затронул эту тему, а вместо этого предлагал ей убежище, когда родительские скандалы были совсем невыносимыми. Эшлин никогда не забывала его доброту.
В тот судьбоносный день она сразу направилась в любимый уголок с детскими изданиями. Она помнила всех авторов и названия, а также точный порядок, в котором книги стояли на полках.
Она прочитала каждую из них как минимум один раз. В тот день появились три новые книги. Эшлин провела пальцами по незнакомым названиям: «История доктора Дулитла», «Тайна амулета из слоновой кости» и «Дети воды». Последнюю из них она взяла с полки.
Тогда это и произошло. По рукам и груди пробежала рокочущая волна, заполняя все тело такой печалью, что стало трудно дышать. Эшлин выронила книгу, и та распласталась на ковре у ее ног, как подбитая птица.
Может быть, ей показалось?
Нет. Она и вправду это почувствовала, физически. Боль была настолько реальная и жгучая, что на глазах выступили слезы. Но как?..
Эшлин осторожно подобрала книгу с пола. И на этот раз не отстранилась от нахлынувшего потока. Горло едва не сдавливало рыданиями. Плечи содрогнулись от ощущения потери – огромной, не знающей ни пощады, ни конца. Тогда она еще не знала, что бывает боль, которая охватывает тело, врезается в душу. Эшлин просто сидела и пыталась осмыслить новые чувства.
Наконец тоска затихла, утратив часть остроты. То ли Эшлин привыкла к ощущению, то ли эмоции растаяли и улетели. Она не знала, как именно это произошло, и спустя многие годы все еще не была уверена. Может ли книга изменить свое эхо, или те эмоции, которые она сохранила, навсегда застыли во времени и не могут быть стерты?
На следующий день Эшлин спросила у Фрэнка, откуда взялись новые книги. Он рассказал, что их принесла сестра женщины, сын которой погиб в автокатастрофе. Тогда Эшлин все поняла. Удушающая печаль, давящее ощущение под ребрами – так проявлялось материнское горе. Но ответ на вопрос «как?» все еще ускользал от нее. Действительно ли можно ощутить эмоции другого человека, лишь прикоснувшись к принадлежавшему ему предмету?
В течение следующих недель она пыталась воссоздать ощущение, наугад доставая книги с полок в ожидании еще одного внезапного всплеска эмоций. День за днем ничего не происходило. Затем однажды она взяла в руки потрепанный экземпляр «Виллетта» Шарлотты Бронте, и мощная волна радости прокатилась по ее пальцам, словно поток прохладной воды, легкой и пенистой, но поразительной по своей интенсивности.
Вскоре попалась третья книга, сборник стихов Эллы Уилер Уилкокс «Королевство любви». Затхлая мужская энергия книги странным образом противоречила ее романтическому названию, доказывая, что эхо книги не связано с жанром или сюжетом. Скорее, оно было отражением ее владельца.
В конце концов у Эшлин хватило смелости рассказать Фрэнку об эхе. Она боялась его реакции – вдруг он скажет, что она прочитала слишком много сказок? Однако он внимательно ее выслушал, а затем удивил ответом.
– Книги подобны людям, Эшлин. Они поглощают то, что витает вокруг них в воздухе: дым, капли жира, споры плесени. Почему бы и не чувства? Они ведь так же реальны, как и все остальное. Нет ничего более личного, чем книга, особенно ставшая важной частью чьей-то жизни.
Эшлин удивленно округлила глаза.
– У книг есть чувства?
– Книги – это как раз чувства, – просто ответил он. – Они нужны для того, чтобы заставить нас чувствовать. Чтобы связать нас с тем, что внутри, а там иногда скрывается такое, о чем мы даже не подозреваем. Вполне логично, что в процессе чтения некоторые наши эмоции… оставляют следы.
– А ты это умеешь, чувствовать такие следы?
– Нет. Но это не значит, что не умеют другие. Думаю, ты не первая и не последняя.
– Значит, в этом нет ничего страшного?
– Мне кажется, нет. – Он потер подбородок. – Судя по твоему рассказу, это своего рода дар. А дар предназначен для того, чтобы им пользовались. Иначе зачем он? На твоем месте я бы еще попрактиковался, чтобы понять, как он работает. Тогда ты не испугаешься, когда подобное снова произойдет.
И Эшлин стала тренироваться. А еще с помощью Фрэнка она кое-что выяснила: оказалось, у этого явления есть название – психометрия. Термин был придуман в 1842 году врачом Джозефом Родесом Бьюкененом, а в 1863 году геолог по имени Дентон опубликовал книгу под названием «Душа вещей». Если вкратце, то Эшлин была своего рода эмпатом, только чувствовала не людей, а книги.
Фрэнк был прав: книги как люди. Каждая несет свою уникальную, как почерк или отпечаток пальца, энергию, и иногда эту энергию можно ощутить.
Эшлин провела ладонями по джинсам, пытаясь стереть печаль, которая просочилась в ее пальцы из коробки с кулинарными книгами. То была обратная сторона ее так называемого дара. Не все отголоски – радостные. Как и люди, книги испытали свою долю душевной боли – и, как люди, они многое помнили.
С годами она научилась ограничивать свое взаимодействие с книгами, наполненными негативным эхом, а также избегать определенных изданий. Но иногда увернуться от этого было невозможно, как, например, сегодня. Облегчить свою задачу она могла лишь одним способом – действовать как можно быстрее.
В последней коробке оказалось еще несколько романов, все в отличном состоянии, но для ее магазина ничего не подошло. Затем, на дне коробки, Эшлин наткнулась на издание книги Кадзуо Исигуро «Остаток дня» в мягкой обложке.
Ничего особенного: довольно потрепанная обложка, страницы сильно пожелтели, корешок помят. Но сквозь все это прорывалось мощное эхо. Заинтригованная, Эшлин положила книгу себе на колени, прижав ладонь к обложке. Иногда она играла в такую игру: пыталась угадать, есть ли внутри дарственная надпись, и если да, то что в ней сказано.
Ей нравилось представлять, как та или иная книга попала в руки читателя. Почему именно эта и по какому случаю? День рождения или выпускной? Повышение по службе?
За годы она прочитала множество дарственных надписей: одни были милыми, другие забавными, а некоторые настолько пронзительными, что на глаза наворачивались слезы. Было что-то восхитительно интимное в том, чтобы, открыв книгу, увидеть несколько строк на форзаце, как будто тебе дали возможность заглянуть в чувства самого издания, не имеющие ничего общего с автором, а целиком и полностью связанные с читателем.
Без читателя книга была чистым листом, предметом без дыхания и пульса. Но, едва став частью чьего-то мира, она оживала, обретала прошлое и настоящее, а при правильном уходе – и будущее. Эта жизненная сила всегда оставалась в книге, ее энергетическая сущность соответствовала духу владельца.
Некоторые книги, особенно сменившие нескольких владельцев, обладали смешанными голосами, и такие читать было труднее всего. Как раз такое впечатление Эшлин получила от экземпляра «Остатков дня»: сильные, многослойные эмоции. В книгах вроде этой почти всегда есть дарственная надпись. И когда она откинула обложку, ее догадки подтвердились.
Мой дорогой!
Честь – это не кровь или имя.
Честь – в том, чтобы быть смелым и отстаивать правду. Ты, любовь моя, всегда выбирал путь чести.
Ты всегда можешь этим гордиться так же, как я горжусь человеком, за которого вышла замуж.
Кэтрин.
Это было похоже на какое-то заверение, слова утешения, предложенные мятущемуся сердцу, но книга излучала тяжелое и тоскливое ощущение, что-то вроде сомнений вместе с отголосками вины и сожаления, которое намекало на то, что «дорогой», кем бы он ни был, совсем в этом не убежден.
Эшлин закрыла книгу, решительно отложила ее в стопку «неподходящее» и потянулась за последним экземпляром в коробке. Когда она достала его, в груди разлилось тепло: возможно, наконец-то обнаружено нечто стоящее. Книга тонкая, но очень красивая. Крышки отделаны на три четверти сафьяном с голубой бумагой в крапинку, ребристый корешок.
Эшлин затаила дыхание, рассматривая находку. Почти новенькая, не поврежденная. Переплет – судя по всему, ручной работы, – плотный и ровный. Обрез слегка пожелтел, но в остальном – в хорошем состоянии. Она взглянула на тисненую золотую надпись на корешке. «Сожалеющая Белль». Незнакомое название. Эшлин нахмурилась, продолжая изучать книгу. Имя автора не указано, названия издательства тоже нет. Странно, хотя и такое встречается. Однако что-то было не так.
Книга ощущалась странно тихой. Молчала, будто совершенно новая, на которой владелец еще не оставил эха. Нежеланный подарок, оставшийся непрочитанным? Эта мысль расстроила Эшлин. Как можно не читать подаренные книги! Она откинула переплетную крышку в поисках страницы с авторскими правами. Таковой не оказалось, а вот дарственная надпись была.
Как, Белль? После всего… как ты могла так поступить?
Эшлин уставилась на единственную строчку. Почерк неровный, слова заостренные, точно осколки, призванные резать и ранить. А в пробелах между словами, как и в многоточии, застыла печаль, отчаяние от вопроса, оставшегося без ответа. Под надписью ни имени, ни даты – очевидно, получателю они не требовались. Значит, человек близкий. Скорее всего, возлюбленная или супруга. Белль. Имя словно взывало с обложки. Возможно, получательница книги – тезка главной героини? А даритель – автор?
Заинтригованная, Эшлин начала перелистывать страницы в поисках имени писателя или названия издательства, но ничего не нашла. Никакой информации о том, как эта странная и красивая книга появилась на свет.
Отсутствие какой-либо информации могло означать, что права на книгу находятся в общественном достоянии, то есть она была написана до 1923 года. Если так, сохранилась она превосходно. Правда, имелось и другое объяснение, более вероятное: в какой-то момент книгу заново переплели, и в блок не удалось включить исходную страницу с авторскими правами.
Да и некоторые страницы могли повредиться или выпасть. Такое, конечно, случалось. Эшлин доводилось переплетать книги, которые в ее магазин приносили в продуктовых пакетах: разрозненные страницы, скрепленные шпагатом или резинками, покоробленные обложки, брошенные плесневеть в сырых подвалах, находки на чердаках, со страницами настолько сухими, что они рассыпались от прикосновения. Однако ни разу Эшлин не попадалась книга, в которой не нашлось бы абсолютно никаких следов ее происхождения.
Люди восстанавливают старые книги по разным причинам, но чаще всего в связи с сентиментальной либо коллекционной ценностью. И в том, и в другом случае всегда необходимо сохранить надпись с именем автора. Зачем кому-то тратить деньги на реставрацию книги и при этом опускать такие важные детали? Если только упущение не сделано намеренно. Но с какой целью?
Соблазненная обещанием литературной загадки, Эшлин перелистнула страницу. Едва она открыла первую главу, сквозь пальцы будто пробежал разряд тока. Вздрогнув, она отдернула руку. Что это такое? Мгновение назад книга молчала, не подавая признаков жизни, пока Эшлин не открыла ее и не пробудила ее содержимое. Так крохотный огонек перерастает в настоящее пламя от внезапного притока воздуха. Это ощущение было новым, и Эшлин определенно намеревалась его изучить.
Затаив дыхание, она прижала ладони к раскрытым страницам, готовясь к тому, что должно произойти. Каждая книга проявляет себя уникальным способом. Большинство из них дают еле заметное физическое ощущение: легкий зуд в челюсти, внезапный трепет в животе. Иногда эхо бывает более интенсивным. Звон в ушах или жжение в щеке, как будто тебя только что ударили. Временами появляются вкусы или запахи: ваниль, спелая вишня, уксус, дым. Однако сейчас было по-другому, как-то глубже и интуитивнее. Острый вкус пепла на языке. Соленые слезы обжигают горло. Жгучая боль в центре груди.
Разбитое сердце.
И все же Эшлин ничего не чувствовала, пока не раскрыла книгу, как будто эхо дожидалось своего часа, затаив дыхание. Как долго? И чьи это отголоски? Вопрос «Как, Белль?» явно адресовался женщине, однако книга излучала отчетливо мужскую энергию.
Эшлин еще раз осмотрела корешок, форзацы, оборотную сторону переплетной крышки, надеясь обнаружить какой-нибудь намек на происхождение книги. И снова ничего не нашла. Словно книга возникла из воздуха – призрачный фолиант, существующий вне литературного времени и пространства. Вот только она держала его в руках, и эхо было очень реальным.
Она оторвала ладони от страниц и встряхнула пальцами правой руки, пытаясь рассеять тупую боль в ладони. Старый порез снова дал о себе знать. Эшлин посмотрела на шрам в форме полумесяца, идущий от мизинца до основания большого пальца. Осколок стекла, случайно схваченный в момент паники.
Рана зажила без проблем, оставив изогнутую полоску сморщенной белой плоти, пересекающую ее линию жизни. Эшлин глубоко вдавила подушечку большого пальца в ладонь и несколько раз сжала и разжала пальцы – такое упражнение ее научили делать, чтобы предотвратить судорогу. Возможно, пришло время немного притормозить работу в переплетной и дать руке отдохнуть.
Вспомнив о мастерской, Эшлин подумала, что пора возвращаться.
Разложив «неподходящие» книги по соответствующим коробкам, она взяла загадочный томик и вышла в зал, где Кевин любовно полировал розовое бакелитовое радио.
– Похоже, на сей раз тебе повезло. – Он взял книгу, ненадолго открыл ее, затем снова закрыл, пожав плечами. – Никогда не слышал о такой. Кто это написал?
Эшлин смотрела на него, пораженная тем, что Кевин не ощутил кипящие эмоции книги.
– Не представляю. Здесь нет ни выходных данных, ни имени автора – даже об издателе ничего не сказано. Думаю, в какой-то момент ее заново переплели. Или, может быть, напечатали из тщеславных побуждений – что-то вроде повестей дядюшки Джона, только для семьи и друзей.
– Думаешь, кто-то захочет купить такую книгу?
Эшлин заговорщически подмигнула ему.
– Вряд ли. Но я обожаю загадки.
Глава 2 Эшлин
«Где еще человеческая натура бывает так слаба, как в книжном магазине?»
Эшлин заперла за собой дверь и удовлетворенно вздохнула, наслаждаясь обнадеживающим спокойствием, которое охватывало ее всякий раз, едва она переступала порог «Невероятной истории» – это было ощущение, что она целиком и полностью находится на своем месте.
Магазин принадлежал ей вот уже почти четыре года, хотя в каком-то смысле он принадлежал ей всегда. Так же, как она сама всегда принадлежала ему. Сколько Эшлин себя помнила, здесь она чувствовала себя как дома; бесчисленные полки с книгами окружали ее как верные друзья. Книги были надежны. Сюжеты следовали предсказуемым шаблонам, с началом, серединой и концом – обычно счастливым, хотя и не всегда. Однако если в книге случается что-то трагическое, ее можно просто закрыть и выбрать другую, в отличие от реальной жизни, где события часто происходят без согласия главного героя.
Как, например, в жизни ее отца, которого часто выгоняли с работы. Не потому, что недостаточно умен или опытен, а потому, что просто был слишком зол. Вся округа знала о вспыльчивом характере Джералда Грира – кто-то испытал это на себе, а кто-то почти ежедневно слышал, как его злоба льется из окон. Орал на мать за то, что она пережарила свиные отбивные, купила чипсы не той марки или чересчур накрахмалила его рубашки. Ничто и никогда не было для него достаточно правильным или хорошим.
Люди шептались, что у Джералда проблемы с алкоголем, но Эшлин никогда не замечала, чтобы отец держал дома спиртное. «И то хорошо, – однажды проворчала бабушка Трина. – Всего один испорченный ужин, и мой зять готов спалить дом. Не хватало еще распалять его гнев алкоголем».
Мать, неприметная, как тень, обычно сидела в своей комнате и смотрела игровые шоу или спала после обеда, чему способствовал бездонный, казалось, пузырек с желтыми таблетками на тумбочке. Таблетки от душевной боли, как она их называла.
В то лето, когда Эшлин исполнилось пятнадцать, у Виллы Грир диагностировали рак матки. Пошли разговоры об операции, химиотерапии и лучевой терапии, но мать отказалась от лечения, решив, что ее жизнь не стоит таких усилий. Она умерла меньше чем через год, и ее похоронили за четыре недели до шестнадцатого дня рождения Эшлин. Своей семье и дочери Вилла предпочла смерть.
Неожиданно для всех, отца Эшлин сразила потеря жены: он то запирался в спальне, то вообще держался подальше от дома. Он мало ел и редко разговаривал, и в его глазах появилась тревожная пустота. А затем, во время вечеринки в честь ее шестнадцатилетия, на которой настояла бабушка – сама Эшлин праздновать не хотела, – отец забрался на чердак, вдавил в подбородок дуло заряженного «винчестера» и нажал на спусковой крючок.
Он тоже сделал свой выбор.
Эшлин переехала жить к бабушке и каждый четверг посещала психотерапевта, который помогал подросткам справиться с горем. Не то чтобы от этого стало лучше. Двое родителей ушли в течение месяца, и оба оставили ее по собственному выбору. Наверняка проблема в ней самой. В том, что она сделала или не сделала, в каком-то ее ужасном, непростительном недостатке, подобном безобразной родинке или дефектному гену. Вопрос вины стал постоянным спутником Эшлин. Как шрам на ее ладони.
После смерти родителей магазин стал убежищем, где можно спрятаться от взглядов и шепота, где никто не посмотрит на нее косо и не станет хихикать над девочкой, чей отец выбил себе мозги, пока она задувала свечи на праздничном торте. Однако не только самоубийство отца омрачило ее ранние годы. Эшлин всегда отличалась от других, была отстраненной и замкнутой.
Со странностями.
Такой ярлык Эшлин заработала в седьмом классе в первый же учебный день, когда расплакалась, взяв в руки потрепанный учебник обществознания, источающий ненависть к себе. Эхо оказалось таким мрачным и бездонным – таким неприятно знакомым, – что было почти невыносимо дотрагиваться до книги. Она умоляла соседку по парте поменяться с ней, но не хотела назвать причину. В конце концов учитель выдал ей другой учебник, но перед этим весь класс успел вдоволь над ней посмеяться.
Спустя годы это воспоминание все еще жгло, но Эшлин все-таки научилась принимать свой странный дар. Подобно умению рисовать или играть на скрипке, он стал ее частью и временами даже приносил утешение. Эхо книг заменило настоящих друзей, которые могли осудить ее или бросить.
Эшлин отогнала эту мысль, поставила сумку на прилавок и обвела взглядом магазин. Она обожала каждый дюйм его уютного беспорядка, истертые ковры и покоробленные дубовые доски пола, запах пчелиного воска в смеси со следами аромата трубочного табака Фрэнка Этуотера. Взглянув на стопку книг, ожидающую ее на стойке, на полки, которые нужно протереть от пыли, и на окна, которые давно следовало помыть, Эшлин пожалела, что так и не решилась нанять помощника для повседневных дел.
В прошлом месяце она едва не разместила объявление, даже написала текст, но в конце концов передумала. Дело было не в деньгах. С развитием переплетного бизнеса она заработала более чем достаточно, чтобы содержать персонал. Эшлин побоялась лишиться убежища, которое построила для себя – изолированный мирок из чернил, бумаги и знакомых голосов книг. Она не была готова впустить сюда чужого человека, даже если бы в результате получила больше свободного времени. Возможно, как раз свободного времени она и боялась.
Эшлин взглянула на старые вокзальные часы на стене, сняла с себя куртку и бросила ее на прилавок. Было около четырех, еще целый час на то, чтобы навести порядок на полках, прежде чем перейти в переплетную мастерскую. Сегодня там ее дожидался весьма разнообразный набор книг, среди которых были «Искусство приготовления пищи с травами и специями», «Путеводитель по поведению птиц в двух томах», «Поэтические произведения сэра Вальтера Скотта» и «Четыре измерения философии».
Разнообразие человеческих интересов никогда не переставало ее удивлять. Если кого-то где-то заинтересовала какая-то тема, даже самая необычная, можно не сомневаться, что об этом написана книга. И если существует какая-то книга, то кто-нибудь захочет ее прочитать. Эшлин считала своей профессиональной задачей соединить нужную книгу с правильным человеком и относилась к ней очень серьезно. Она росла с убеждением, что человек может научиться абсолютно всему из книг, и до сих пор в это верила. Да и как можно не верить, проводя свои дни в таком месте?
Покончив с разбором полок, она отполировала прилавок и пополнила запасы раздаточных материалов на уличной стойке, в том числе положила туда последний выпуск ежемесячного информационного бюллетеня магазина. Витринным окнам придется подождать мойки еще один день. Шестьдесят лет работы сказались на внешнем облике магазина, но ее клиентам, несомненно, нравилась и патина на старых полах, и переполненные деревянные полки.
В дальней комнате, где располагалась переплетная мастерская, Эшлин включила потолочные люминесцентные лампы, почти неприятно яркие после мягкого света главного зала. Маленькая комната казалась захламленной, но то был хорошо организованный хаос. Справа, сразу у двери, находился станок для сшивания страниц и подставка с бумагой для форзацев различных цветов и узоров. Левую часть помещения практически целиком занимал старинный чугунный аппарат, который когда-то вызывал в воображении Эшлин образы испанской инквизиции, пока Фрэнк не показал ей, как пользоваться им для прессования книг.
У задней стены стоял длинный рабочий стол. На полках над ним хранились различные инструменты: утяжелители для книг, шила, шлифовальные блоки, переплетные косточки, набор молоточков и лопаток. Там же лежали и менее специализированные принадлежности: вощеная бумага, скрепки и старый фен, которым она удаляла клейкие ценники с находок на гаражной распродаже. На краю стола в шкафчике со стеклянной дверцей содержался ассортимент растворителей и клеев, красок в баночках и тюбиках, лент и скотча для укрепления корешков, реставрационной бумаги для ремонта порванных страниц.
Когда-то вид всех этих предметов пугал Эшлин. Теперь же она воспринимала каждый инструмент как продолжение своей любви к книгам, как продолжение себя самой. После несчастного случая с ее отцом (как неизменно называла это бабушка Трина) Фрэнк предложил Эшлин работу. Поначалу – просто вытирать пыль и выносить мусорные корзины, но однажды, заметив ее в дверях переплетной мастерской, когда она, затаив дыхание, наблюдала, как он кропотливо препарирует первое издание Стейнбека, Фрэнк поманил ее к себе и дал первый урок по реставрации книг.
Эшлин оказалась прилежной ученицей, и через несколько недель ей разрешили регулярно помогать в переплетной мастерской. Сначала она занималась менее ценными книгами, а потом перешла к более редким и дорогостоящим. Спустя годы реставрация книг стала для нее почти священным призванием. Было что-то чрезвычайно приятное в том, чтобы взять в руки вещь, которой долго пренебрегали, возможно, даже плохо обращались, и снова сделать ее новой, сперва разрушив с величайшей осторожностью, затем снова собрав воедино – выпрямив корешок, удалив шрамы, вернув утраченную красоту. Каждая отреставрированная книга представляла собой плод любви, своего рода воскрешение, когда в сломанный и выброшенный предмет вдыхали новую жизнь.
Сегодня она первым делом просмотрела несколько страниц из Тома Свифта, которые оставила отмокать в большой эмалированной ванне в надежде удалить излишки клея, нанесенного во время опрометчивой попытки любительской реставрации. Даже у опытного переплетчика работа с клеем может вызывать трудности, а в руках увлеченного дилетанта обычно и вовсе означает катастрофу.
Небольшой лопаткой Эшлин осторожно поскребла смесь клея и старого скотча на краешке верхней страницы. Не готово пока, но еще несколько часов в воде должны сделать свое дело. Затем она просушит страницы, соберет текстовый блок, добавит новые переплетные крышки и форзацы, прикрепит обновленный корешок. Это обойдется клиенту недешево, зато книга покинет магазин в своем лучшем виде, и, если повезет, мистер Ланье усвоит на будущее, что ему не следует предпринимать попыток любительского ремонта.
Убедившись, что сделала все возможное, Эшлин вытерла руки и сняла рабочий халат, уже предвкушая, как поднимется наверх, в квартиру, сядет в свое кресло для чтения и обратится к словам, которые запечатлелись в ее сознании.
Как, Белль? После всего… как ты могла так поступить?
* * *
Эти слова все еще крутились в голове, когда Эшлин открыла дверь своей квартиры, вошла и сбросила туфли. Квартира Фрэнка Этуотера, как и его магазин, в детстве была для нее вторым домом и теперь тоже принадлежала ей.
Когда находиться рядом с родителями становилось невмоготу, Фрэнк и его жена Тайни разрешали ей прийти сюда после школы, перекусить, сделать домашнее задание или просто, свернувшись калачиком на диване, посмотреть «Мрачные тени». Затем Тайни внезапно умерла от аневризмы, и Эшлин сделала все, что было в ее силах, чтобы заполнить образовавшуюся в доме пустоту. В благодарность Фрэнк, скончавшийся шесть лет спустя, оставил ей все, чем владел. «Бог не благословил меня детьми, но Эшлин была мне дочерью, – гласило завещание. – Она стала радостью и утешением в моем горе».
Она ужасно скучала по нему, по его неизменной доброте, его тихой мудрости и любви к печатному слову. Однако дух Фрэнка все еще витал здесь – в старых бронзовых часах с позолотой, стоящих на каминной полке, потертом кожаном кресле возле окна, его заветной коллекции викторианской классики, каждый том которой до краев наполняли отголоски славно прожитой жизни. Перед переездом Эшлин немного обновила интерьер, в результате чего возникла эклектичная смесь викторианских форм, современного искусства и предметов ручной работы – все это на удивление хорошо сочеталось с высокими окнами квартиры и неоштукатуренными кирпичными стенами.
Зайдя на кухню, она разогрела в микроволновке остатки вчерашнего гунбао и доела его прямо из коробки, стоя над раковиной. Не терпелось погрузиться в «Сожалеющую Белль», но относительно еды и книг Эшлин держалась строгого правила: либо одно, либо другое, но никогда вместе.
Наконец, сменив джинсы на трикотажные штаны, она достала книгу из сумки, включила забавный самодельный торшер, найденный на распродаже прошлым летом, и устроилась в старом кресле у окна. Пару минут просто посидела с книгой на коленях, готовясь к эмоциональной буре, которая, как она знала, приближалась.
Затем вздохнула и открыла первую страницу.
Сожалеющая Белль (стр. 1–13)
27 марта 1953 г. Нью-Йорк
Вероятно, ты удивишься тому, что я взял на себя такой труд. И задашься вопросом: почему после стольких лет я решил осуществить подобный проект – написать книгу. Поверь, в начале я и не задумывался о книге. Все началось с письма, с очищающего душу излияния, которое на самом деле не собираются никому посылать. Однако, едва мое перо побежало по бумаге, я обнаружил, что мне нужно очень много сказать. А сожалений накопилось столько, что не уместить в одну страницу. Или даже в несколько. И тогда я перешел к пишущей машинке – старому отцовскому «Ундервуду № 5», – за которой я сейчас и сижу, выколачивая слова, которые глотал уже дюжину лет, и вопросы, которые продолжают меня преследовать.
Как? Как, Белль?
Даже сейчас, после всех ошибок, которые я совершил в своей жизни – а их было немало, – о тебе я сожалею больше всего. Ты была главной ошибкой всей моей жизни, моим единственным сожалением, тем, что нельзя ни простить, ни забыть – ни мне, ни тебе.
Случаются в жизни потери, которые невозможно предвидеть. Бывает, горе приходит из темноты и выбивает землю из-под ног так быстро и ловко, что к этому не подготовишься. А иногда видишь занесенный кулак. Видишь его и просто стоишь, позволяя ему опрокинуть тебя навзничь. И позже – годы спустя – снова и снова спрашиваешь себя: почему я был таким дураком? Вот таким ударом ты и стала для меня. Потому что с самого первого вечера я видел, что будет дальше. И все равно позволил тебе сбить меня с ног.
Воспоминание о нашей встрече до сих пор не дает мне покоя, как раковая опухоль, которую никакое количество прожитых лет не в состоянии сократить, и сейчас обращение к ней не приносит мне удовольствия – но, может быть, наконец даст мне немного покоя. И поэтому я должен решиться и сделать шаг назад во времени. Вернуться к тому вечеру, когда все началось.
* * *
27 августа 1941 г. Нью-Йорк
Я осматриваю танцевальный зал отеля «Сент-Реджис», стараясь не дергаться во взятом напрокат костюме. Ничто так не выдает в человеке самозванца, как неловкое ерзание, а я, безусловно, самозванец.
Глядя на собравшуюся компанию – промышленников и их изнеженных светских жен, запивающих крабовые слойки охлажденной «Вдовой Клико», – можно почти забыть, что когда-то существовало такое явление, как Великая депрессия. Возможно, потому что кризис меньше коснулся этого блестящего, затянутого в шелка общества, чем остальных, припася худшее для людей с более скромным достатком.
Разумеется, в этом нет ничего удивительного. Заслуженно или нет, богатые всегда будут наслаждаться мягкой посадкой. Однако, что еще сильнее растравляет рану, многие из тех, чьи состояния уцелели, теперь, похоже, рвутся демонстрировать свою удачу на беспардонной выставке роскоши – вроде той, свидетелем которой я стал сегодня вечером.
Праздник в самом разгаре. Все сверкает изобилием и тонким вкусом, шампанское льется в бокалы, кружит в танце море белых галстуков и роскошных платьев, сшитых на заказ ради единственного вечера. Играет большой симфонический оркестр, столы ломятся от хрустальных чаш с креветками и икрой, сверкают ледяные скульптуры пухлощеких херувимов, официанты разносят коктейли на блестящих серебряных подносах. Богатство ошеломляет. Однако ничего другого и не следовало ожидать, ведь одна из принцесс обручилась с одним из принцев, и я пришел сюда понаблюдать, как им желают счастья – а также чтобы получше рассмотреть саму принцессу в ее естественной среде обитания.
Я не получал личного приглашения, а проник в качестве сопровождающего, с целью пообщаться, если удастся, с законодателями вкусов величайшего города Америки. Они – уважаемые потомки знаменитых нью-йоркских «четырехсот», чье название, как говорят, возникло из-за количества гостей в бальном зале Кэролайн Астор. И, как в бальном зале миссис Астор, сегодня вечером здесь собрались лишь самые сливки нью-йоркского общества. Мне самому, конечно, никогда не войти в такой список. Моя родословная недостаточно хороша – да у меня и вообще ее нет. Я просто умный прихлебатель со связями, карьерист, имеющий определенную задачу.
Замечаю в толпе сестер Кушинг: Минни и недавно вышедшую замуж Бэйб, вместе с их матерью (она же – брачный посредник) Кейт, для друзей Гогси. Также представлены Уитни, Мортимеры, Уинтропы, Рипли, Джафреи и Шермерхорны. На сегодняшнем торжестве заметно (хотя и не неожиданно) отсутствие кого-либо из клана Рузвельтов, который, как сообщается, находится в немилости у нашего хозяина. Никого это, кажется, не огорчает. И без них здесь много именитых семей. Красивые люди элегантно движутся по залу в изысканной одежде. И вот, в нескольких футах от меня, похожий на бульдога в вечернем костюме, мужчина, который за все это платит, – сам Большой Человек в окружении своих новых могущественных друзей.
И неподалеку – она почти всегда держится рядом – дочь Большого Человека. Я имею в виду не Сиси, которую несколько лет назад выдали за сына и наследника алюминиевого короля. Я говорю о младшей дочери, помолвка которой и празднуется сегодня – о тебе, дорогая Белль. Твоя фотография недавно появилась в «Сандэй ньюс», на ней ты запечатлена вместе с женихом, игроком в поло, носящим имя Теодор, как и три его предка вплоть до прадеда.
Несколько неприятных минут я наблюдаю за тем, как вы двое танцуете, оцениваю его достоинства и сравниваю их с моими – как это обычно бывает. Безупречный покрой пиджака, широкие плечи, блестящие золотые локоны, зачесанные назад ото лба. Черты лица, словно высеченные из хорошего куска мрамора, загорелая кожа – и слегка скучающий вид, с каким он вел тебя по паркету. Казалось, он мечтает оказаться не здесь, а в одной из комнат наверху, курить сигары и бросать на кон один за другим куски состояния его отца (конечно, если слухи не врут).
Пока вы, сплетя руки, с механической точностью перемещались по залу, я подумал, что вы подходите друг другу. К тому же выводу я пришел, увидев в газете фото с вашей помолвки: пара красивых, но пустых экземпляров. Одинаково богатые и одинаково скучные. Однако сейчас, когда я слежу с другого конца комнаты, как ты отходишь в сторону от партнера, ты совсем не похожа на женщину в газете, и на мгновение, провожая тебя взглядом, я полностью теряю ход своих мыслей.
Ты необыкновенно красива. Шелк бирюзового цвета облегает твое тело, точно вторая кожа, и, кажется, меняет цвет при движении. Синий, зеленый, затем слегка серебристый, словно чешуя какой-то огромной рыбы. Или русалка из сказки.
На тебе длинные бирюзовые перчатки в тон платью и простая нить серебристо-серого жемчуга у горла. Блестящие темные волосы зачесаны назад и собраны в замысловатый узел, полностью открыв взору идеальный овал твоего лица, маленький рот с пухлыми губками, изящный подбородок с едва заметной ямочкой. Завораживающее лицо. Твой облик отпечатывается в моей душе, как фотографический негатив. Или как синяк от удара.
Ты рассеянно отпиваешь из бокала шампанское, и твой взгляд, блуждая по залу, встречается с моим. Странное мгновение – между нами будто пробежал какой-то невидимый разряд, я ощутил его как притяжение магнита. Как природную силу.
Слегка склоняю голову, приветствуя тебя коротким, невозмутимым кивком, и, признаюсь честно, в этот момент считаю себя весьма обаятельным. Ты отворачиваешься, будто меня не заметила, и начинаешь говорить с женщиной, на голове у которой неудачный накладной шиньон. Жемчужное ожерелье, свисая вдоль твоей обнаженной спины, чуть ниже лопаток, раскачивается, как маятник. Эффект завораживает.
Все еще смотрю в твою сторону, когда ты отпускаешь свою спутницу и поворачиваешься ко мне, как будто все время чувствовала на себе мой взгляд. Что в твоих глазах? Упрек за нескромность? Приглашение к разговору? Не знаю. Твое лицо ничего не выражает, ничем не выдает твоих мыслей. Сразу же, в тот момент ледяного накала, мне следовало понять, что ты всегда будешь скрывать от меня какую-то часть своей души. Но я этого не вижу. Потому что не хочу видеть.
Подумал было, что ты отойдешь при моем приближении, исчезнешь в толпе, однако ты стоишь на месте, продолжая разглядывать меня поверх края своего бокала. Ты внезапно выглядишь очень юной и уязвимой, чего я до сих пор не замечал, и мне приходится напомнить себе, что ты совсем недавно отпраздновала свой двадцать первый день рождения.
– Осторожнее, – говорю я с улыбкой, подходя к тебе. – Шампанское может ударить в голову. Особенно если вы к нему не привыкли.
Ты насмешливо прищуриваешься.
– Я выгляжу так, будто пью шампанское впервые?
Мой взгляд скользит по тебе, задерживается на горле, тонких косточках твоих ключиц. Твоя грудь поднимается и опускается от дыхания немного быстрее, чем мгновение назад.
– Нет, – говорю я наконец. – Теперь я присмотрелся к вам повнимательнее.
Протягиваю руку и называю свое имя. В ответ ты называешь свое, как будто кто-то в этом зале мог его не знать.
Мой взгляд ненадолго задерживается на бриллианте грушевидной формы, сверкающем на твоем безымянном пальце. На вид не меньше трех каратов, хотя я плохо разбираюсь в подобных вещах.
– С наилучшими пожеланиями по поводу вашей помолвки.
– Спасибо, – говоришь ты, отводя взгляд. – С вашей стороны было очень любезно прийти.
Твой голос, поразительно глубокий для такого юного существа, слегка сбивает с толку, но в то же время меня забавляет твой элегантный ответ. Ты, конечно, понятия не имеешь, кто я такой. Если бы знала, вряд ли была бы такой вежливой.
Ты снова оглядываешь меня с головы до ног, замечаешь мои пустые руки.
– Вы ничего не пьете. – Вытягиваешь шею, ища взглядом официанта. – Разрешите мне взять для вас бокал шампанского.
– Нет, спасибо. Я предпочитаю джин-тоник.
– Так вы британец, – говоришь ты, словно только что догадалась, почему я выгляжу чужим в этом обществе.
– Да.
– Что ж, вы забрались далеко от дома. Могу я спросить, что привело вас на наши берега? Едва ли вы пересекли огромный синий океан только для того, чтобы присутствовать на праздновании моей помолвки.
– Приключения, – отвечаю я лаконично и уклончиво, потому что не могу признаться в том, что на самом деле привело меня сегодня вечером в «Сент-Реджис». Да и в Штаты вообще. – Я здесь ради приключений.
– Приключения бывают опасными.
– В этом их привлекательность.
Ты снова ведешь по мне взглядом своих широко расставленных янтарных глаз, долго и медленно, и мне интересно, что же ты видишь – и насколько глубоко.
– И какого рода приключения вы ищете? – спрашиваешь ты с таким скучающим видом, какой иногда принимают в качестве самозащиты. – Чем вы… занимаетесь?
– Я писатель. – Снова уклончивый ответ, но ближе к правде.
– В самом деле? А что вы пишете?
– Разные истории.
Сейчас становится теплее, еще ближе к истине, но не совсем. Вижу, что возбудил твой интерес. Слово «писатель» обыкновенно оказывает такое воздействие на людей.
– Как Хемингуэй?
– Возможно, когда-нибудь стану таким, как он, – отвечаю я, потому что это, по большей части, правда. Однажды, быть может, я смогу писать, как Хемингуэй. Или Фицджеральд. Или Вульф. По крайней мере, таков мой план.
Ты морщишь носик, но не комментируешь.
– Вы не поклонница мистера Хемингуэя?
– Не особенно. В нем слишком много от небритого мужлана.
Твои глаза блуждают по танцующим, и на мгновение мне кажется, что тебе наскучило со мной говорить.
– Мне больше нравятся сестры Бронте, – наконец слышу я твой голос на фоне мелодии «Никогда за миллион лет», которую играет оркестр.
Я неопределенно пожимаю плечами.
– Задумчивые герои и продуваемые ветрами болота. Весьма… атмосферно. Но перебор с готикой, как на мой вкус.
Ты поднимаешь свой бокал, осушаешь его, а затем искоса смотришь на меня.
– Я думала, англичане ужасные снобы в отношении книг. Ничего, кроме классики.
– Мы не все такие. Некоторые из нас вполне современны, хотя, признаю, я поклонник Диккенса. Он был не особенно романтичен, но рассказать историю точно умел.
Ты вскидываешь шелковистую темную бровь.
– Вы забываете о сомнительной мисс Хэвишем и ее ужасном торте. Разве это не готика?
– Хорошо, согласен. Время от времени он сбивался с пути и сочинял про обреченных молодых любовников и женщин-затворниц в истлевших свадебных платьях, но, как правило, он писал о социальных проблемах. Имущие и неимущие. Неравенство между классами.
С непроницаемым выражением лица жду и гадаю, клюнешь ли ты на наживку. Я пытаюсь тебя заманить, вывести на определенную тему. Потому что у меня уже сформировалось мнение о тебе, и внезапно, необъяснимо, мне очень сильно захотелось ошибиться.
– А вы кто? – задаешь ты вопрос, ловко переводя стрелку. – Имущий или неимущий?
– О, определенно последнее, хотя и стремлюсь к большему. Возможно, однажды…
Ты вскидываешь голову, слегка прищуриваешься, и я вижу, что у тебя уже готов новый вопрос. По собственному признанию – искатель приключений без денег и перспектив, и вот я тут, на вашей милой маленькой вечеринке. Пью шампанское твоего отца и имею дерзость с тобой заговорить. Ты хочешь знать, кто я такой и как человек вроде меня вошел в эту дверь. Но не успеваешь спросить, как полная женщина в черно-рыжей тафте хватает тебя за руку и расплывается в улыбке под меловыми слоями пудры.
Она окидывает меня взглядом и, решив, что я не стою ее внимания, целует тебя в щеку.
– Желаю счастья, моя дорогая! Тебе и Тедди. Не сомневаюсь, что твой отец очень доволен. Ты сделала хороший выбор – и для себя, и для него.
Ты отвечаешь улыбкой. Не настоящей, а той, которую приберегаешь для подобных случаев. Заученной и механической. И глядя, как ты улыбаешься, я не могу избавиться от ощущения, что блестящая красавица в шелках и жемчугах, стоящая передо мной, – притворщица, актриса в роскошной костюмной драме, хорошо смазанный механизм из колесиков и шестеренок.
Как только женщина уходит, твоя улыбка исчезает так же внезапно, как и появилась. Без нее ты выглядишь опустевшей, странным образом менее сияющей, и я почти испытываю жалость. Таких ощущений я вовсе не ожидал от этого вечера и теперь злюсь на себя. Сочувствие – роскошь, которую люди моей профессии не могут себе позволить.
– Хотя я вас почти не знаю… но у меня впечатление, что вы несчастны. И это удивительно, ведь, казалось бы, вам удалось найти одного из самых завидных женихов в Нью-Йорке: нефть, земля, лошади. И собою хорош. Можно сказать, золотой мальчик.
Ты напрягаешься, задетая моим тоном. И тем, что я вижу тебя насквозь под твоей блестящей оболочкой.
– Похоже, вы довольно много знаете о моем женихе. Вы друг Тедди?
– Не друг, нет. Просто немного слышал о вашем молодом человеке и его семье. Им удалось окружить себя интересной коллекцией друзей. Не все из высшего света, но однозначно… полезные.
Между твоими бровями возникает небольшая жесткая морщинка.
– Полезные?
Я отвечаю холодной улыбкой.
– Всем нужны друзья в нижних слоях общества, вы так не думаете?
Ты явно растеряна. Не знаешь, как реагировать на мои слова. Являются ли они угрозой? Просьбой о знакомстве? Сексуальным намеком? Ты подносишь бокал к губам, забыв, что он уже пуст, затем опускаешь его раздраженным жестом.
– Вы здесь по приглашению?
– Да. Хотя я начинаю бояться, что моя спутница сбежала. Она ушла припудрить носик и не вернулась.
– И с кем же вы пришли? Неудобно спрашивать, но все же это моя вечеринка.
– Я пришел с Голди, – отвечаю я коротко, потому что, когда говорим о Голди, фамилия не нужна.
Твои ноздри раздуваются при упоминании ее имени.
– Мне кажется, тот, кто столь обеспокоен качеством друзей моего жениха, мог бы и сам быть более осмотрителен в выборе спутников.
– Я так понимаю, вы ее не одобряете?
– Не мое дело одобрять или не одобрять. Просто не знала, что ее пригласили. Я не привыкла общаться с женщинами, которые владеют кучей газет со сплетнями.
– Только одна из них – «со сплетнями», как вы это называете. Остальные – вполне серьезные издания.
Ты встряхиваешь головой и смотришь в сторону.
– Вы думаете, женщинам не место в газетном бизнесе? – спрашиваю я.
Твой взгляд возвращается ко мне, напряженный и цепкий.
– Полагаю, женщина имеет право заниматься любым бизнесом, который она выберет, лишь бы он был респектабельным. Но в этой женщине… – Ты замолкаешь, когда приближается официант, чтобы дать тебе новый бокал шампанского и забрать пустой. Ты отпиваешь небольшой глоток, дожидаясь, пока он отойдет, а затем подаешься ко мне ближе. – Вы должны знать, что в этой женщине нет ничего даже отдаленно респектабельного.
– Я так понимаю, речь идет о ее конюшне из молодых людей?
Ты моргаешь, сраженная моей прямотой. Или, по крайней мере, притворяешься сраженной. Ты из тех, кто судит по внешнему впечатлению, не удосуживаясь узнать, что может за ним скрываться. Это немного разочаровывает, но, возможно, в конечном итоге так для меня лучше.
– Вы знали и все равно пришли с ней? На такое мероприятие?
– У нее имелось приглашение, а я хотел прийти.
– Почему?
– Увидеть вам подобных в их естественной среде обитания. И, кроме того, Голди ничего не скрывает. Ни от меня, ни от кого-либо другого.
– И вам комфортно быть частью… конюшни?
Пожимаю плечами, наслаждаясь твоим возмущением.
– Это вопрос симбиоза, договоренности, которая работает для нас обоих.
– Понимаю.
Твои щеки заливает ярко-розовый румянец, снова напоминая о юном возрасте. Ты на пять лет моложе меня, но для мужчины эти годы равняются вечности. Вероятно, ты была хорошо защищена от реальностей мира мужчин и женщин, от того, как все это… работает. Внезапно задаюсь вопросом, что именно тебе об этом известно – и откуда. Борюсь с желанием сделать шаг назад и увеличить дистанцию между нами. Ты вдруг кажешься мне опасной, твоя отточенная невозмутимость контрастирует с тихим пламенем, которое начинает разгораться во мне. Откашливаюсь, усилием воли заставляю свой мозг схватиться за ускользнувшую было нить разговора.
– Мило, что вы беспокоитесь о моей репутации, но я большой мальчик. Однако дам вам один совет. Иногда то, что кажется шелковой сумочкой, на самом деле является свиным ухом. И наоборот.
Ты смотришь на меня, озадаченная.
– Что вы имеете в виду?
– По моему опыту, за грубой внешностью часто скрывается что-то вполне хорошее, в то время как блеск респектабельности нередко маскирует противоположное.
Твои ноздри снова раздуваются, словно ты учуяла врага. Я враг – или стану им, когда ты узнаешь меня лучше. Однако сейчас тебя заинтриговала игра слов. Уголки твоего рта дрогнули в улыбке. Думаю, это настоящая, искренняя улыбка, хотя и тщательно сдерживаемая.
– Таково ваше представление об остроумной беседе на вечеринке? Измученные метафоры?
– Просто напоминание о том, что люди не всегда такие, какими кажутся.
Ты медленно и оценивающе обводишь меня взглядом.
– Вас это тоже касается?
Моя очередь сдерживать улыбку.
– О, меня больше всего.
Вежливо киваю и отхожу. Я только что заметил Голди, которая появилась в зале со свежим слоем косметики и острым, ищущим взглядом. Я присоединяюсь к ней возле барной стойки, радуясь джину с тоником, который она сует мне в руку. Делаю большой глоток, борясь с желанием оглянуться. Ты – ниточка, за которую я не смею потянуть. Не потому, что боюсь причинить тебе боль, а потому, что уверен – уже в те первые минуты, – что боль достанется мне.
Однако в конце концов я оборачиваюсь. Ты все еще смотришь на меня, и я понимаю, что даже на таком расстоянии я не в безопасности. Ты просто ослепительна, ледяная Ева в скользком бирюзовом шелке. Красавица бала. Belle.
Белль.
Так я назвал тебя тем вечером и так всегда буду думать о тебе. Не по имени, которое тебе дала твоя семья, а как о моей Белль. Ведь пока притворяюсь, что не чувствую на себе твоего взгляда, я снова ощущаю уверенность: за твоим холодным фасадом скрывается другая женщина, не имеющая ничего общего с шарадами, разыгрываемыми вокруг нее.
Или, может быть, мне просто очень хочется верить в это сейчас – много лет спустя, когда я сижу за пишущей машинкой и изливаю воспоминания на бумагу, – за это заблуждение я цепляюсь, поскольку это легче, чем признать, что однажды я мог позволить так основательно себя обмануть.
Глава 3 Эшлин
«Под каждой выцветшей обложкой и шрамами на коже – жизнь, благородный поступок, разбитое сердце, потерянная любовь, пройденный путь».
26 сентября 1984 г. Портсмут, Нью-Гэмпшир
Эшлин пила кофе с закрытыми глазами, борясь с тупой головной болью и смутной тошнотой под ложечкой. Такое иногда случалось после контакта с книгой, обладающей сильным эхом. Ощущение напоминало похмелье или ранние симптомы гриппа. Она знала, что не следует проводить слишком много времени с книгами вроде «Сожалеющей Белль» – их отголоски слишком сильны, чтобы держать такие издания на полках вместе с остальными. Эшлин называла их «темными книгами».
Посетители ее книжного магазина не знали о существовании эха, однако некоторые его чувствовали. Эшлин воочию видела, какой эффект «темная книга» может оказать на ничего не подозревающего человека: головокружение, головная боль, внезапные слезы. Однажды покупательница взяла с полки экземпляр журнала «Вэнити фейр», и всплеск эмоций настолько ошеломил ее, что ей пришлось попросить стакан воды. Бедная женщина. В тот день Эшлин решила навести порядок на стеллажах.
Она повесила на дверь табличку «Закрыто на инвентаризацию» и в течение следующих трех дней проверяла полку за полкой, прикасаясь к каждой книге в магазине, отбирая те, отголоски которых, по ее мнению, действовали слишком сильно, чтобы с ними могли справиться не ведающие о них посетители. Всего таких оказалось двадцать восемь экземпляров, и некоторые из них – весьма ценные. Теперь все они были вне досягаемости, надежно спрятанные в книжном шкафу со стеклянными дверцами в подсобном помещении магазина. «Сожалеющая Белль» почти наверняка окажется там же, когда Эшлин ее дочитает.
Она взглянула на книгу, лежащую сейчас рядом с ее сумочкой на кухонной стойке. Первая глава, прочитанная трижды, буквально отпечаталась в ее голове. Колкий разговор двух влюбленных, людей из разных миров, да еще и на ее помолвке – едва ли благоприятное начало. Название книги ясно давало понять, что счастливого конца ждать не стоит.
Вероятно, именно поэтому Эшлин не смогла заставить себя перейти ко второй главе. По правде говоря, она до сих пор не поняла, что именно читает. Мемуары? Роман? Прощальное письмо от мужчины к бывшей возлюбленной, заключенное в красивый переплет? Эшлин понятия не имела. Знала только, что погрузиться в любовную историю с печальным концом, даже вымышленную, – не лучшая идея после того, как она упорно старалась удержаться от пропасти, когда ее собственный брак рухнул таким оглушительным образом.
Его измены, не до конца оформленный развод и внезапная смерть. И все же Эшлин казалось неправильным считать себя вдовой после гибели Дэниела. Она не могла назвать себя и разведенной, хотя фактически их брак распался несколько месяцев назад. И поэтому она очутилась в странном подвешенном состоянии, посещала нового психотерапевта и понятия не имела, что будет дальше. Снова, как в детстве, она спряталась от всех в своем убежище. Но за безопасность приходилось платить.
Эшлин с горечью осознавала, как сильно обеднела ее жизнь за последние четыре года. У нее не было ни близких друзей, ни серьезного профессионального круга. Она тщательно избегала всего, что могло бы привести к романтическим отношениям. Так создавался узкий мирок, в котором один день мало чем отличался от другого. С другой стороны, она избавила себя от нежеланных потрясений, так что отшельничество стоило того. По большей части.
Возможно, поэтому «Сожалеющая Белль» так ее притягивала. Эта книга предлагала побег от однообразия, путешествие, для которого не требовалось покидать относительную безопасность суши.
Однако дело не только в безопасности, и Эшлин поняла это в тот момент, когда открыла книгу в задней комнате Кевина. Возникла связь, которую она не могла определить словами, что-то колючее и знакомое скрывалось под горечью и предательством – ощущение, что какие-то дела остались незавершенными. Именно такой представлялась ее собственная жизнь, как если бы она сидела в коридоре, дожидаясь невидимого сигнала, который пригласит ее войти в комнату. Как прерванный на полуслове рассказ или недопетая песня.
Осознание было неприятным. И теперь, когда Эшлин приняла эту мысль, ее было нелегко отбросить. А все потому, что парень из Рая оставил в магазине Кевина пару коробок с книгами.
Не впервые ее заставали врасплох отголоски книги. На самом деле такое случалось довольно часто. Скандальные секреты обжигали кончики ее пальцев. От тяжелых печалей словно камень застревал в горле. От неистовой радости покалывало кожу головы. Эшлин всякое испытала. Однако никогда не чувствовала ничего похожего на то, чем отозвалась в ней «Сожалеющая Белль».
Взгляд Эшлин снова скользнул к книге. Даже в закрытом виде она тянула к себе, чаруя своей анонимностью, увлекая загадочностью слов, после неизвестно скольких лет забытья все еще зовущей, чтобы ее прочитали.
И отголоски…
С годами Эшлин начала думать о них так, как парфюмер описывает ноты аромата. Некоторые из нот были простыми, другие – более сложными, где тонкие слои эмоций объединялись, создавая единое целое. Верхние ноты, сердцевинные и базовые.
В «Сожалеющей Белль» отголоски были сложными, тяжелыми и медленными. Забыв об осторожности, Эшлин положила руку на обложку. Сначала появилась горечь, огненная и острая на подушечках пальцев. Это были верхние ноты, первое впечатление. Затем последовала более глубокая и округлая сердцевинная нота – предательство, которое ударяло под дых. И наконец, базовая нота, самая ощутимая из всех – горе. Но чье?
Как, Белль?
Чем больше она об этом думала, тем сильнее убеждалась в том, что красивая и загадочная Белль не была плодом воображения автора. Он ясно дал понять, что Белль – это псевдоним, который он для нее придумал. Ее настоящее имя было сознательно опущено, как и его собственное. Фактически, ни одного из персонажей книги не называли настоящим именем. Может быть, потому, что тогда их было бы легко узнать?
Нахмурившись, Эшлин пролистала страницы, как будто ответы могли просто лежать между ними, как старое любовное письмо или засушенный цветок с платья для выпускного бала. Конечно, ничего не нашлось. Если она хочет что-то узнать, придется поработать. Наверняка в ее телефонной книжке записан кто-нибудь – профессор или библиотекарь, – кто мог бы пролить свет на эту тайну. Или, пожалуй, есть более простой способ. Если Кевин знает имя человека, который принес ему коробки, она, возможно, смогла бы с ним связаться.
Спустившись вниз, в магазин, Эшлин открыла страницу «Г» в телефонной книжке и нашла номер Кевина. После двух гудков ответила женщина. Эшлин узнала голос – это Кэсси, подражательница Мадонны и любительница жевательной резинки, она работала в бутике, когда у группы, в которой она пела, был перерыв между концертами.
– Привет, Кэсси, это Эшлин из «Невероятной истории». Кевин на месте?
– О, привет. Не-а. Сегодня утром они с Грегом уехали на неделю на Багамы. Я жутко завидую.
– И кто теперь всем заправляет?
– Я, наверное. Чем могу тебе помочь?
– Хотела кое-что спросить насчет книги, которую я купила. Она была среди тех, что Кевину на прошлой неделе привез какой-то парень. Вот я и хотела узнать его номер.
– Хм… определенно ничего об этом не знаю.
Эшлин представила, как она надувает пузырь из жвачки, и подавила раздражение.
– Ты не знаешь, Кевин хранит информацию о тех, кто приносит книги на продажу?
– Извини. Это к нему. Только его не будет до следующей среды.
– Спасибо. Тогда позвоню, когда приедет.
Эшлин повесила трубку и вернулась к телефонной книжке. Ждать неделю – это слишком долго.
* * *
К тому времени, как Эшлин перевернула табличку на двери стороной с надписью «Закрыто», она в общей сложности провела в режиме ожидания на телефоне полтора часа и оставила семь сообщений, в том числе одно для Клиффорда Вестина, старого друга Дэниела и нынешнего главы английского отделения Университета Нью-Гэмпшира, другое для Джорджа Бартоломью, профессора УМАСС, который был к тому же постоянным клиентом ее магазина, а также по сообщению для двух своих конкурентов, торговцев раритетами, и трех знакомых библиотекарей.
К сожалению, эти телефонные звонки ничего не дали. Никто никогда не слышал о «Сожалеющей Белль». Придется расширить поиски. Можно обратиться в местное отделение Ассоциации продавцов антикварной книги. И в Международную лигу торговцев антикварной книгой. В библиотеке Конгресса существовал отдел авторских прав, но Эшлин пугала перспектива ввязываться во всю эту бюрократическую волокиту. Тем не менее, возможно, без этого не обойтись.
А пока, оторвавшись от подсчета дневной выручки, Эшлин снова обратила взгляд к книге, еще сильнее, чем прежде, желая разгадать ее секреты. Сделать какое-нибудь ошеломительное научное открытие, наткнуться на ранее неизвестную работу и увидеть ее описание в солидном журнале, таком как «Обзор английских исследований» или «Новая литературная история» – это было заветной мечтой каждого торговца редкими книгами. Однако интерес Эшлин был не академическим, а личным, интуитивным, не поддающимся объяснению.
И поэтому она отложила дела и продолжила читать.
Сожалеющая Белль (стр. 14–29)
4 сентября 1941 г. Нью-Йорк
Через неделю после нашей первой встречи я оказался на ужине, устроенном Вайолет Уиттиер и ее супругом в честь твоей помолвки с великолепным Тедди. В своем доме Уиттеры собирали узкий круг знакомых, и посетить его было идеей Голди. Не знаю, как она это устроила. Вероятно, воспользовалась давним должком, образовавшимся в результате замалчивания какой-то не слишком лестной истории, хотя доказательств этому у меня нет.
Твое лицо на миг каменеет, когда ты замечаешь меня среди гостей, не так, чтобы другие обратили внимание, но я это вижу и улыбаюсь, когда ты возобновляешь обход комнаты – холодное пламя в оловянно-сером шелке, плывущее между нарядно одетых людей. Время от времени ты останавливаешься, затем идешь дальше, оставляя за собой след прохлады.
Люди используют выражение «перехватывает дыхание» – я и сам употреблял его не раз, – но, когда я смотрю на тебя из-за стакана с сильно разбавленным джин-тоником, до меня доходит, что я никогда по-настоящему не понимал его значения. То есть до тех пор, пока вдруг не обнаружил, что мне нечем дышать.
Ты окутана искристым светом, как будто лучики прилипли к твоей коже, и на мгновение мне чудится, что прохлада поднимается от тебя серебристыми волнами, словно жаркое марево над тротуаром летом. Чувствую себя полным дураком, влюбленным мальчишкой. Абсурд, поскольку я давно не мальчик. И все же не могу отвести взгляд. Ты – лед и сталь в обрамлении холода, но это оказывает на меня противоположный эффект: влечение к тебе настолько сильное, что оно кажется опасным.
Быть рядом с тобой нужно для дела, напоминаю я себе. Это средство достижения цели. Однако работе не полагается вызывать такого приятного волнения. Или ввергать в такое смятение. Моя задача требует определенного уровня отстраненности, умения держаться в стороне, наблюдать на расстоянии. Цепкий взор, холодный рассудок и всегда, всегда выдерживать образ – таково призвание, для которого я особенно хорошо подхожу. И вот я стою здесь и смотрю тебе вслед, а в глазах у меня туманится.
Ты сбиваешь меня с толку, превращая все мои намерения в пыль. Я почти забываю, что приглашен сюда не просто так, ведь иначе наши пути никогда бы не пересеклись. Последняя мысль ударила, как молния. Осознаю вдруг, что я мог быть избавлен от того, что дальше неизбежно произойдет. Я – мотылек в плену холодного пламени, сгоревший еще до того, как игра началась.
«Следует быть более осмотрительным», – повторяю я себе, но я уже слишком зачарован, чтобы соблюдать осторожность… и да, признаюсь: уже слишком влюблен.
Хозяйка дома, проявляя гостеприимство – или, возможно, просто следуя какому-то условленному плану, – берет под руки меня и Голди и ведет нас по комнате, представляя своим друзьям, пока мы наконец-то не оказываемся лицом к лицу с почетными гостями.
Твой Тедди – сама любезность, улыбается нам и кивает. Ты держишь его под локоть, но это показной жест, демонстрация солидарности, а не любви. Или, может быть, это инстинктивное желание защитить себя от невидимого электричества, проходящего между нами? Хотя, возможно, я просто вижу то, что хочу видеть, и вы двое на самом деле без ума друг от друга, и тебе с ним далеко не так скучно, как я вообразил в тот первый вечер.
Тебе удается изобразить улыбку, когда нас знакомят, – опять та же фальшивая улыбка, но даже она исчезает, когда миссис Уиттиер представляет вам Голди. Тут наша хозяйка ускользает, оставляя нас вчетвером. Мы неловко пытаемся продолжать разговор. Твой взгляд замирает на усыпанных драгоценностями пальцах, лежащих на моем рукаве, затем скользит к довольно пышной груди, прижатой к моей руке. И ты сдерживаешься, чтобы не скривить губы от отвращения.
Ты смотришь мне в глаза, одна твоя темная бровь слегка приподнимается. Полагаю, этот взгляд призван меня пристыдить. Однако стыдиться мне нечего. Сдержанно киваю, прежде чем извиниться и отойти. Твой взгляд сверлит мою спину, пока мы с Голди идем прочь, и я кожей чувствую твою досаду. Ты рада избавиться от меня, и в то же время раздражена тем, что от вас двоих так публично отмахнулись. Новая для тебя ситуация, в чем я совершенно уверен.
