Электрический бал E-Book

Михаил Жарчев

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Призрачный след: новый мистический детектив
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 411

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Москва, 1881 год. В город приезжает загадочный маг-спирит по имени Жак Дюпре, который обещает выполнить желание любого, кто заключит с ним сделку. К нему за помощью обращается князь Поль Бобоедов, проигравший в карты счастливый фамильный перстень. Это привлекает внимание обер-полицмейстера Виктора Победоносцева, который подозревает в иностранце опасного террориста. Но тот не только не террорист, но, может, даже не человек… Кровавый детектив о сделке с нечистой силой в антураже Российской империи.

Leseprobe

Михаил Жарчев Электрический бал

Иллюстрация на переплете художника PANDA Иллюстрация на форзацах художника hokori.tana

© Жарчев М.А., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава I Machiniste

Милая М., ангел мой, как давно не писал я вам! За это не корите: переезд вытянул из меня все жилы. Как хочу, чтоб вы оказались здесь и осветили улыбкою то место, в котором мне волею злой судьбы приходится доживать век.

Со дня моего прибытия в Москву минул уже месяц. Не передать словами, как паршиво чувствую я себя в этом балаганном городе, который и городом-то назвать можно лишь с известною натяжкой.

Взглянешь на него с Кремлёвских стен и диву даёшься: будто кто-то бисер рассыпал да ручеёк пустил посередине. Ручеёк, это я, конечно, о Москве-реке. Скверная река, не чета нашей одетой в мраморный мундир красавице Неве.

А какие тут дороги! Хотя можно ли назвать дорогами эти ухабистые вместилища вечно не просыхающей жижи?

Ползёшь, бывало, по какому-нибудь переулку, и подбрасывает тебя на каждой кочке до самых облаков. Да так, что желудок пускается в отчаянный краковяк. Подлинное истязание.

Шутка ли, на прошлой неделе один титулярный советник вылетел из коляски и натурально убился об мостовую. Но тут этому прискорбному событию никто даже не удивился.

А какие тут лужи! Вы таких, право, не видали. Разольются на всю улицу, блестят водами зловонными. Въедешь, да так и увязнешь по самое брюхо. Спасибо предприимчивым мужичкам с ломами, которые только тем, представьте себе, и зарабатывают, что вызволяют подобных простофиль, чтобы срубить дармовой полтинник.

И ни в чём здесь нет ни логики, ни порядка. Глядишь, желтеют казённые здания, пестрят крышами барские особняки, благоухают садами, шелестят фонтанами. А рядом что? Гнилые лачуги, бараки зловонные, дома с завалинками, куры да свиньи бегают. И над всем этим возвышаются колокольни бесчисленных церквушек. Да и те осаждены торговками, разносчиками, шарманщиками, точильщиками, старьёвщиками, попрошайками, непотребными девками, и, стыдно сказать, даже опустившимися представителями благородного сословия, утратившими от пьянства и кутежа человеческий облик.

Приличная публика и та не гнушается мимоходом завернуть за угол и справить нужду на святые, некогда белоснежные стены. И это при всей истовой богомольности москвичей!

И тянутся улочки кривенькие да худенькие, то срываясь вниз, как поток ручья, то вздыбливаясь в такую гору, что ни один экипаж не вскарабкается ни зимой, ни летом. И куда они ведут – предсказать решительно невозможно. Плетёшься по ним, словно в забытьи, как по проклятому лабиринту без входа и без выхода.

Вот в такое место забросило меня Отечество в эти смутные дни, когда я более всего нужен государю.

Но не для того пишу, чтобы излить стариковские жалобы, а для того, чтобы поведать престранную историю, которая произошла со мной в поезде по пути из Петербурга в Москву. Зная, как увлекают вас различные спиритизмы, столовращательства и прочие шарлатанства (уж простите вашего слугу за такие оценки), передаю этот случай во всех подробностях. Всё время вспоминаю ваши глаза, всегда чуть печальные от возложенного на вас бремени. Не собрались ли за границу, как настаивают доктора? Поезжайте, молю. Вам губителен сырой петербургский воздух.

Знайте, всякую минутку, всякую секундочку думаю я о вас.

С любовью, ваш П.

* * *

Победоносцев катился по чугунному пути, соединяющему две столицы, и дремал, укутавшись в английский плед. Изредка он приоткрывал веки и поглядывал в окно, за которым проносились сонные деревеньки, припорошенные последним снегом поля и заболоченные лесные гущи. Вагон степенно покачивался на рессорах, в абажуре мерцало газовое пламя, a в воздухе витал горьковатый запах угля. И чудилось Победоносцеву, что это не он несётся в брюхе извергающего копоть железного монстра, а кто-то совсем-совсем другой.

В этом полусне он, по обыкновению своему, видел хрупкий силуэт М., осторожность её якобы случайного взгляда и бледные тонкие пальцы, перебирающие голубую ленту. В душе его вдруг проскочила та божья искорка, которая время от времени пронзает сердце каждого из нас. Пронзает и наделяет великим смыслом всё, что было, что есть и что ещё предстоит. Хоть и понять смысл этот не представляется возможным – как зыбкий пух, разлетается он от прикосновения неуклюжих клешней разума. Ублажённый грёзами, Победоносцев наконец забылся сном в плену мягкого дивана.

Проспал, видимо, долго, потому что, когда открыл глаза, за окном совсем уж стемнело. И лишь какие-то белёсые тени скользили вдоль рельс за его одурманенным взглядом – осколки вмиг позабытого сна, не оставившего после себя ничего, кроме тревожного послевкусия.

Виктор Георгиевич зевнул, потянулся и почувствовал, что на него кто-то смотрит. И действительно, напротив сидел господин лет тридцати. Он барабанил тонкими пальцами по кожаному футляру из-под цилиндра и улыбался той счастливой улыбкой, на какую способны лишь дети, слабоумные и иностранцы, первый раз оказавшиеся в России.

– Bonjour, Monsieur! – улыбнулся господин.

Победоносцев выпрямился и поздоровался по-французски. На этом их беседа должна была бы кончиться, но, через пару минут безмолвия иностранец на чистейшем русском затараторил:

– Милостивый государь. Корю, бесконечно корю себя за то, что прерываю течение ваших в высшей степени благородных мыслей, но не поведаете ли, куда нас мчит этот обречённый поезд?

Победоносцев оторопел.

– Видите ли, – продолжил незнакомец, – обстоятельства вынудили меня прыгнуть в первый попавшийся состав, и я не успел узнать, куда он, собственно, следует.

«Очень странно…» – подумал Победоносцев, рассматривая попутчика.

Тёмные волосы незнакомца были зализаны назад. Бледный лоб покрывали мелкие капельки пота. Зубы, острые и хищные, всё время что-то перетирали. Глаза подрагивали, а верхнюю губу обрамляли усики настолько тонкие, что, казалось, с их помощью можно пришивать пуговицы.

Господин вытянул из кармана пиджака портсигар, на котором Победоносцев заметил гравировку в виде орла, раскинувшего крылья. Странно однако было то, что вместо головы орлиной красовалась голова будто бы натурального тульского мужика с окладистой бородой и нахлобученной мурмолкой.

– Угоститесь?

– Не курю, – соврал Победоносцев, создавая, по привычке, про себя досье на странного господина.

– А я себе позволю!

Незнакомец прикурил чёрную папироску, таких раньше Виктор Георгиевич не видел, и по купе распространился аромат настолько чудный и крепкий, что источником его, без сомнения, мог быть табак только наивысшего качества.

Последний раз Победоносцев прикасался к трубке ещё на перроне перед посадкой, и душу его от этого запаха буквально пронзило жало взыгравшего желания.

– Ах! – воскликнул господин и хлопнул себя по бледному лбу. – Какая бестактность! Я забыл поинтересоваться, не имеете ли вы чего против.

– Отнюдь, сделайте себе удовольствие…

– Вы сняли камень с моей души!

Незнакомец затянулся и выпустил несколько ароматных колец Победоносцеву в лицо. Виктор Георгиевич невольно втянул ноздрями одно из них. Кольцо причудливо вытянулось и исчезло в глубинах носа. По телу прошлась волна мимолётного блаженства.

– Отчего ж в некурящее не сели? – спросил незнакомец, щурясь.

– Мест не было… – соврал Победоносцев.

– Это положительно странно! Положительно!

– Чего же здесь, простите, странного?

Победоносцева уже очень тяготила эта вынужденная компания.

– А то, что я обошёл состав и не нашёл с кем и словом перекинуться! Хорошо, что нашёл хотя бы вас. А то что же, помирать прикажете со скуки в этом железном гробике? Смотрите, как отделали: стены бархатные, дерево, позолота. Ей-богу, гроб на колёсах.

Он откинулся на спинку дивана и расхохотался. У Виктора Георгиевича дёрнулась щека. Негодяй только что поймал его на лжи. А в том, что перед ним негодяй, Победоносцев не сомневался. За годы работы в Третьем отделении он безупречно научился выявлять неблагонадёжный элемент. Там он насмотрелся и на горе-студентиков, помутившихся рассудком под влиянием западных идей; и на сектантов, закапывающих себя в землю целыми деревнями; но более всего на разномастных жуликов, выглядящих и ведущих себя ровно так, как это делал навязчивый господин.

Купе заполнилось дымом настолько, что Победоносцев едва различал уже физиономию напротив.

– Ужасная привычка, ужасная! – посетовал незнакомец и вдавил окурок в хрустальную пепельницу. – А ведь как распространилось его употребление в высшем обществе! Знаете почему?

– Просветите меня…

Господин довольно цокнул и наклонился поближе:

– Некоторые утверждают, руководствуясь, видимо, собственным опытом, что этот злосчастный табак, – он отогнал руками дым и поморщился, – ослабляет детородную функцию. Не выходит ли из этого, что правящий класс стремится, подсознательно конечно, к купированию репродукции, дабы форсировать собственный катагенез, или, если угодно, вырождение?

Беседа принимала престранный оборот.

– Зачем же это кому-то может понадобиться?

– А затем, что чувство вины за угнетение других классов отравляет жизнь несравнимо сильнее, чем измельчённые листья какого-то американского растения.

«Подозрительно, – размышлял Победоносцев. – Очень подозрительно».

– Отчего же вы сами курите, раз осознаёте такие материи?

Господин повернулся к овальному зеркальцу в простенке и некоторое время рассматривал себя.

– Смерть, – наконец ответил он, – нагоняет нас слишком быстро. И, чтобы суметь оторваться от неё, нужно предпринять нечто более смелое, чем отказ от невинных привычек.

«Сумасшедший, – догадался Победоносцев, подмечая про себя идиотскую улыбку и дёрганые манеры. – Форменный идиот».

– Вы ко мне, собственно, за каким делом?

Незнакомец завертел головой, словно в купе мог быть кто-то ещё.

– Сударь милостивый… Состояние вашей памяти вызывает у меня опасение. Мне, собственно, только и нужно от вас, что узнать, куда несётся этот обречённый поезд… О чём я у вас первым же делом и справился.

В голосе господина прозвучала неподдельная обида. Он набрал полные щёки дыма и уставился в окно блестящими от слёз глазами.

– Что же у вас в билете не написано?

– Да был бы у меня билет, разве стал бы я отвлекать вас и прятаться здесь от обер-кондуктора. Да и какая разница, что там написано! Неужто вы, мудрый человек, да ещё и с такими завидными усами, полагаете, что буквы на листочке действительно влияют на то, куда несёт нас эта железная махина? Ведь, напиши я «Константинополь», не уверуете же вы, что мы умчимся туда?

– Но зачем же нам в Константинополь? Что вы комедию ломаете!

– Вот и я считаю, что незачем! А вот многие думают по-другому. Ирония в том, что, куда бы ни нёс нас этот обречённый состав, окажемся мы в месте ну совершенно неожиданном.

– Что-то вы меня, право, запутали…

Незнакомец перегнулся через стол, вперился дрожащими зрачками в Победоносцева и зашептал:

– Поезд этот никогда не поедет по прямым, проложенным западом, рельсам. Он мчится задом наперед по витиеватым изгибам, подобным спирали, которая закручена и изломана самым трагичным, самым ужасающим образом. Шире, шире русская колея!

Остатки волос зашевелились на голове Победоносцева.

– И кто эти рельсы изломал?

– Виктор Георгиевич, ну а что вы хотите от дороги, которую испокон веков строили мертвецы?

Господин хлопнул по столу и снова расхохотался.

Победоносцев почувствовал, как кровь отливает от органов. Негодяй знал, как его зовут.

«Нет, он не сумасшедший. Все эти разговоры про табак, про Константинополь и про рельсы неспроста…»

– И куда же мы прибудем по-вашему? – спросил он с наигранным примирением в голосе.

– Этого никто не знает.

– Но машинист-то, пожалуй, должен знать…

– Машинист как раз знает меньше всего, – отмахнулся незнакомец. – К тому же его скоро убьют.

Повисла тишина, прерываемая лишь стуком колёс и поскрипыванием вагонов.

Т-Е-Р-Р-О-Р-И-С-Т. Слово сложилось в голове Победоносцева буква за буквой, как направление на вокзальном табло.

«Но как вырядился, подлец! Жилет шёлковый, запонки золочёные. Папироска эта чёртова…»

Виктор Георгиевич почувствовал, как накаляются кончики ушей. Он откинул полу сюртука и потянулся к наградному смит-вессону.

– Извольте уточнить, не послышалось ли мне то, что вы сейчас сказали? – спросил, он, заглушая словами звук расстёгиваемой кобуры.

– Машиниста убьют. Это я вижу так же ясно, как вас перед собой, – подтвердил незнакомец.

– Может, вы знаете, кто убьёт, в каких вагонах едут?

– Во всех вагонах, Виктор Георгиевич. От первого класса до самого что ни на есть, хм, третьего. Такой машинист разве кого устроит? Разве можно это, когда ведёшь такой большой поезд? И не известно ли ему, что поезду должно ехать только вперёд и никак не назад и уж точно не туда-сюда! Так никому не угодишь.

«Всё это тщательно спланированный спектакль, – крутилось в голове Победоносцева. – Пока негодяй отвлекает меня пространными речами, его пособники, должно быть, уже захватили состав!»

– Но, позвольте узнать, откуда это известно вам?

– А разве вам это не известно? – округлил глаза незнакомец. – Всё к этому идёт. К тому же у прошлого и будущего есть одна общая черта. Впрочем, вы не поймёте…

Господин не успел закончить фразу, дуло револьвера уже смотрело ему в голову.

– Поднимите руки, – процедил Победоносцев.

Незнакомец повиновался. Бархатный жилет его задрался до подбородка.

– Если хоть один ваш мускул двинется к этой чёртовой коробке, я вас пристрелю.

Террорист кивнул. На физиономии его расцвело нечто среднее между изумлением и восторгом.

Победоносцев откинулся на диване, не спуская с негодяя глаз:

– Могу ли я впредь рассчитывать на вашу откровенность?

Виктор Георгиевич взвёл курок, давая понять, что действительно очень рассчитывает.

– Всецело, господин Победоносцев!

– Вы из социалистов, надо полагать?

– О, забота об общественном строе – не мой конёк. Видите ли, общественная мораль предлагает слишком узкую рубашку, чтобы я мог в неё влезть. И уж тем более я не из тех, кто полагает что достаточно сбросить социальные оковы и всё само собой наладится. Единственное общество, частью которого я хочу стать, – это небесное общество. И, как вы можете полагать, туда не так-то просто получить приглашение.

– Вы, я погляжу, фанатик. Ни тени страха, ни тени сомнения… Но знайте, что и моя рука в случае чего не дрогнет. Отвечайте, что в футляре?

– Вам правда интересно? – поднял брови террорист. – Там очень деликатное устройство. Даже тряска в этом поезде может нанести вред его механизмам.

– Значит, я правильно подумал, что бомба…

– Мне нравится, как вы мыслите! – воскликнул негодяй так, что Победоносцев чуть не спустил курок. – О, машинист, пожалуй, достоин именно бомбы. Не из рогатки же в него палить вишнёвыми косточками!

– Вы хотите подорвать поезд, это я понял. Но зачем вам его разворачивать?

Незнакомец зажмурился, бледная физиономия его пошла красными пятнами, и через мгновение тело его сотряс приступ хохота.

Победоносцеву отчего-то начало казаться, будто он сам находится под дулом невидимого пистолета.

– Отвечайте тотчас, или, клянусь, я выстрелю!

– Грядёт конец мира, Виктор Георгиевич. Стоит ли беспокоиться о таких мелочах?

Негодяй опустил руки и взялся за крышку футляра.

– Не сметь! – крикнул Победоносцев, но террорист уже рылся в тёмных внутренностях коробки.

Победоносцев нажал на спусковой крючок. Револьвер щёлкнул, но выстрела не последовало. Виктор Георгиевич вопросительно посмотрел на оружие.

Господин вытащил руку из футляра. В кулаке у него было что-то зажато.

– Во всяком процессе, мсье Победоносцев, надобно соблюсти правильный набор ингредиентов. И у меня есть кое-что, чего вам недостаёт, чтобы осуществить ваше желание.

Он раскрыл ладонь и высыпал на столик шесть блестящих патронов.

– Теперь вы обладаете всем необходимым и можете со спокойной совестью меня пристрелить.

Победоносцев надломил револьвер и заглянул в барабан. Тот был пуст.

Руки его затряслись так, что он вряд ли смог бы зарядить хоть одну пулю.

– А говорили, не дрогнет, – улыбнулся незнакомец.

– Что, чёрт побери, происходит?! – крикнул Победоносцев так, что в пустой кружке зазвенела ложечка.

– Простите великодушно меня за этот дурацкий розыгрыш, – расплылся в улыбке попутчик. – Порой от скуки я просто не могу найти себе места. Ну что вы скуксились! Небольшой невинный трюк. Разрешите наконец представиться. Жак Дюпре. Медиум, алхимик, прорицатель, целитель, оккультист, спирит. Как меня только не называют! Еду в Москву по приглашению спиритического общества давать сеансы.

Победоносцев почувствовал, как глаза застилает гнев. Он питал особую ненависть к возвращающейся моде на столовращательство. До сих пор он не мог забыть приезда ко двору шотландского шарлатана Юма. С тех пор прошло тридцать лет, но зараза лишь плотнее обосновалась в гостиных и салонах высшего света.

– Но более всего, – продолжил иностранец, – я прославился талантом исполнять чужие желания. Ах, желания-желания! Шаткая лестница, подъём по которой ведёт на самое дно бездны. Последнее время я, признаться, поиздержался и отправился в Россию, так как жизнь у вас стоит не в пример дешевле, чем в иных развитых странах. Ах, Россия! Словно широченная река Стикс, текущая между двумя берегами – Европой и Азией. Да и во времена сумятицы в головах люди, за неимением чего иного, всё чаще начинают тянуться к помощи потусторонних сил.

– Но как, чёрт побери, вам удалось завладеть моими патронами?

– Не в моих правилах рассказывать секреты фокусов, но отчего-то мне кажется, что я вам должен. Итак, когда я нашёл вас, вы только отходили ото сна. Одно это дало мне преимущество. L’élément de surprise, как говорится. По жёлтым пальцам я сразу опознал в вас курильщика и поспешил предложить ароматную папироску, от которой вы, к удивлению моему, отказались. Это всё усложнило, ведь займи вы руки… Впрочем, дым и так не давал вам покоя, укрывая, вдобавок, от взгляда мои действия под вашим услужливо распахнутым сюртуком. Потом эта чепуха про поезд, в которую вы не только с удовольствием уверовали, но и сами себе выдумали заговор с террористами и бомбой. Мне лишь оставалось подкидывать время от времени поленья в костёр, который разгорался в вашей голове. Да и к тому же нет ничего проще обдурить излишне самоуверенного человека.

– Не верю! – проревел басом Победоносцев. – Ни единому слову не верю! Должно быть, вы обобрали меня, пока я спал!

– Я не только ссыпал патроны себе в ладонь, но и прощупал инициалы, выгравированные на револьвере. И тут меня осенило, не тот ли вы Победоносцев. Нет, не обер-прокурор Синода, конечно. Но его однофамилец, столичный назначенец, приезда которого ожидает вся Москва? Случалось мне недавно поправлять финансы в Карлсбаде, где как вам известно, скучает пол-империи. Так там все москвичи были очень уж обеспокоены вашим назначением на пост отбывшего в столицу и всеми нежно любимого генерал-майора Козлова. Только о том и судачили, представьте себе.

Краска залила лицо Победоносцева. Он почувствовал невыносимую слабость и размяк на диване. Револьвер лежал теперь на столике, чернея пустым барабаном.

– Что же их так беспокоит?

– Принципиальность ваша. Неподкупность. Честность. Даже трезвость ваша им кажется чуждой. Но более всего их интересовало, за что же вы так впали в немилость, что вас отправили подальше от императорской семьи. И на этот счёт, смею заметить, предположения высказывались самые разные.

– И какие же?

– О, это вы в скорейшем времени узнаете сами. Я же более всего не хочу прослыть распространителем слухов.

– Я не могу отделаться от чувства, что вы продолжаете копаться внутри меня своими бледными пальцами, – процедил Победоносцев. – Вы шарлатан и карманник. Вас арестовать следует!

– О, как мы хотим, чтобы всё было в нашей власти! – проговорил Дюпре, ничуть не смутившись. – Хотя не можем порой уследить и за собственной подмышкой.

Виктор Георгиевич до боли сжал челюсти. Парировать было нечем. Можно было только представить, какой позор может ждать его в столице, если там узнают, что какой-то проходимец обезоружил его ещё на подъезде.

– Вынужден просить вас, – выдавил Победоносцев, преодолевая гордость, – чтобы всё произошедшее осталось между нами.

– Извольте на сей счёт не беспокоиться. Я забуду обо всём, как только выйду из купе. А между тем мне действительно пора. Утром в Москве меня ждут важные дела. К тому же не хочу нарушать границы вашего гостеприимства. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся!

Господин поднялся, накрыл крышкой футляр, подхватил его и покинул купе.

Победоносцев просидел остаток ночи, почти не двигаясь. Его тошнило. В голове крутились тревожные мысли.

Поезд всё пёр и пёр вперёд, пока за окном наконец не рассвело.

Вошёл обер-кондуктор, чтобы прикрыть окна. Несмотря на это, зловоние от пригородных свалок всё равно просочилось в вагон и щекотало Победоносцеву нос.

Когда из тумана выплыл вокзал, обер-полицмейстера взяла оторопь. Двухэтажное здание с башенками было будто бы тем же, от которого он отъехал двадцать часов назад. В памяти всплыли слова негодяя о том, что поезд движется в противоположном направлении. Но потом он припомнил, что два вокзала были построены как братья-близнецы с натянутой между ними чугунной николаевской пуповиной.

«Вот же, – подумал Победоносцев, – всегда знал, а внимания не обращал».

На промёрзшей платформе Виктор Георгиевич с удовольствием задымил трубку, но не почувствовал никакого облегчения. Ещё долго вглядывался в лица сонных пассажиров в надежде увидеть шарлатана с футляром. Но тот, видимо, сошёл раньше.

Победоносцев вышел на Каланчёвскую и тогда только заметил, что не может найти часы. Нагрудный кармашек, в котором он их носил, был пуст. Навалилась невыносимая усталость. Полицейский кучер уже дожидался его, скукожившись на козлах. Виктор Георгиевич сел в холодную карету и сразу уснул, терзаемый смутным и нехорошим предчувствием.

* * *

Князь Поль Бобоедов глотнул шампанского, но вредный напиток отказался заливаться в горло. Вместо этого он, шипя и пенясь, растекался по щекам и шейному платку. Когда бокал опустел, князь полюбовался его искрящимися гранями и швырнул за спину. Бокал звонко разбился о вишнёвого дерева секретер. Князь уставился в окно и неопределённое время разглядывал жиденькую февральскую метель – одну из последних попыток хваткой московской зимы удержаться на месте.

– Чёрт тебя дери! – наконец крикнул он.

На его зов тут же явился сгорбленный слуга. «Престарелый мальчуга», как называл его Поль за небольшой рост и огромные уши.

– Слушаю, барин.

– Шампанского ещё подай.

Слуга почесал в затылке:

– Так нету больше. Последнее докушали.

Поль закатил глаза:

– Зови приказчика!

Слуга скрылся в дверном проёме.

Минут через пять явился приказчик с книгами под мышкой – дородный детина в овечьем тулупе и с глазами, посаженными так близко, что казалось, будто это две слипшиеся икринки.

Князь сглотнул от резкого приступа голода.

– Звали, барин? – спросил приказчик.

– Ещё как звал! Что ж ты шампанского не заказал, как я тебе приказывал? И ананасы, сволочь, где? Что я тебе, репой закусывать должен?

Приказчик моргнул:

– Так Ваша светлость, должно быть, запамятовали. А мы между тем уже не единожды обсуждали. На что заказывать-то?

– Опять ты про деньги… – закатил Поль глаза. – Так ты же у меня ими распоряжаешься. Вот ты мне их и разыщи. Или я зря плачу тебе?

Приказчик принялся переминаться с ноги на ногу и перелистывать расходные книги:

– Так откуда им взяться-то? Вот, взгляните на записи, тут всё до копеечки.

От негодования князь вскочил на ноги:

– Что ты мне в лицо ими тычешь? Я в них разве понимаю что? А ты, чёрт плешивый, признавайся, ты всё и растратил!

– Вот те крест, барин, – перекрестился приказчик. – Ни рублика не прикарманил.

– Так где же они?

– Всё, что с залога выручили, так Ваша светлость всё уж и протранжирили. А мне между тем двор и скотину уж нечем кормить. А вы про ананасы…

– А дачи! – крикнул князь, не очень ровно рассекая на ватных ногах вдоль комнаты. – Дачи ведь есть.

– Так это, – смутился приказчик. – Дачи вы изволили давеча мсье Чебоксарову в карты срезать.

– Че-бо-кса-ров! – вскрикнул князь и, будто подстреленный этим неприятным воспоминанием, рухнул в кресло.

Несколько минут прошли молча. Лишь паркет слегка поскрипывал под переминающимися ногами приказчика.

– А мануфактура? – спросил князь без особой надежды.

– Убыток один, барин, одни растраты. Кредиторы ещё всю плешь мне истерзали, когда, мол, барин выплатит дивиденды обещанные.

Поль глубоко задумался. Без шампанского это давалось ему плохо. Наконец решение появилось в его голове.

– Анисовую неси!

– Так анисовку тоже скушали всю, – моргнул приказчик. – Только зверобойская и осталась.

– Неси какая есть, – поморщился Поль.

Принесли водки. Князь усадил приказчика напротив. Они выпили по три, отчего-то не чокаясь, и закусили кисловатой брюквой.

– Видать, время усадьбу закладывать, – сказал князь дрожащим голосом.

– Да бог с вами, Ваша светлость, она уж три года как заложена-перезаложена! И там тоже проценты залоговые накапали.

Князь почесал кудрявый затылок:

– Что же тогда делать?

– Продавать её надо, барин. Вон купец Ананьев шибко интересуется.

– Не бывать этому! – топнул князь. – Чтобы я фамильную усадьбу этим торгашам безродным продал? Не бывать!

Повисла тишина. Метель подвывала за окном. Потрескивали ходики.

– А впрочем продавай, братец, продавай, – сказал князь и хлопнул ещё рюмку. – К чертям собачьим продавай эту рухлядь. Возьму эти деньги, махну в Париж. Заведу там себе кокотку и такая жизнь пойдёт! У-ух!

Тут неожиданно для себя, Поль вдрызг разрыдался.

– Чего вы, барин? – испугался приказчик. – Али водка не пошла?

Князь поднял мокрые глаза:

– Или женюсь на купчихе! А чего не жениться? Приданое, папенькины деньги. Да и ей хорошо, титул как-никак, а? А там уж и до Парижа недалеко.

Поль хлопнул себя по коленям и налил ещё по одной.

– Вот это, барин, дело хорошее! – Обрадовался приказчик то ли идее, то ли очередной рюмке.

Выпили.

– А чего плут этот? Всё у баронессы?

– Гошка-то? Да хрен его оттедова выгонишь теперь. Пьёт и жрёт, говорят, чрезмерно, в спальне с баронессой милуются.

– Мерзавец! – Князь стукнул по столу так, что подпрыгнули пустые рюмки. – Предатель! Я, значит, из него человека делаю, а он!

Князь почувствовал, как гнев вихрем беснуется у него внутри.

– Немедля прикажи запрягать, едем к баронессе! Я уж выведу его на чистую воду!

– Но как можно, пьяны-с. Да и вьюга.

– Запрягать! – крикнул князь, и голос его сорвался на фальцет.

В санях было холодно. Возница хлестанул лошадь, и та лениво потащила сани по липкому снегу. Князь укрылся овчиной и тут же задремал. Ему приснилась огромная брюква в корсете, которую он ведёт под руку по улицам Парижа.

Сани подпрыгнули на кочке, и Поль разлепил глаза. Они еле-еле плелись по размотанной дороге. Князь уже протрезвел и пожалел обо всей затее. Заявляться к баронессе, конечно же, было нельзя. Это разрушило бы весь его хитроумный план по возвращению той чудной вещицы, которую он имел неосторожность проиграть старушке в карты. Поль уже было хотел крикнуть вознице поворачивать, как в небе что-то вспыхнуло. Вспышка эта была ярче, чем что-либо, что он видел в жизни. Будто сам рай разверзся над его головой. Князь на мгновение ослеп, а потом увидел кривую ветку молнии, которая вонзилась в спину пегой лошадки. Затем молния исчезла, и мир потемнел обратно. Лошадь дёрнулась и рухнула в липкую слякоть.

Весь хмель вышел из Поля. Он откинул овчину, спрыгнул с саней и подбежал к вознице. Тот склонился над телом лошади и рыдал.

– Бедная, ох, бедная, – причитал он, мотая головой. – Это кто ж поверит? Молния зимой!

Князь склонился над мелко дрожащей лошадкой и положил руку ей на голову. Пасть лошади открылась, но ни звука не вышло из неё. Глаз животного, как показалось князю, удивительно мудрый глаз, внимательно следил ним.

Поль поднял глаза в сероватое небо:

– Да уж, свезло так свезло…

Глава II Fortune

Радуюсь, что снова наступил тот час, когда я могу, отвлёкшись от дел суетных, написать вам, дорогая М.

Расстояние, которое нас разъединяет, делает мою жизнь невыносимой каторгой. Порой закрываю глаза и представляю, как мы вальсируем в пустой зале под немыми взглядами портретов. Ваше невесомое тело, поддерживаемое моей рукой, скользит по мраморному полу, голубая лента переливается в лучах солнца. Уготовил ли нам Бог хотя б ещё одно робкое свидание? Вечно храню у сердца открытку с вашим фотографическим изображением.

Обустройство моё проходит хорошо. Так хорошо, что застрелиться хочется. Приезд мой – здесь что-то вроде события. Все вокруг исполнены ко мне притворным почтением, граничащим с самым нахальным лизоблюдством. Разве что из пушек не палят в мою честь. Но при этом ни на секунду не дают забыть, что я чужак.

На днях граф Шереметев пригнал к участку отличнейших гнедых рысаков. Превосходных, скажу вам, рысаков. Такие целое состояние стоят. Не откажите, говорит, Виктор Георгиевич, принять. Я на него уставился в неверии. А он как ни в чём не бывало: не лично же вам, а только министерству в пользу. А сам левым глазом подмигивает. Чего это вы мне, говорю, подмигиваете? А он: не гневите Бога, примите подарок. При чём тут Бог, спрашиваю. Отвечает, грех ведь таких коней не взять! Грех, представляете?

Наследник, говорит, у меня родился – радость великая. В общем, так меня заболтал, что не успел я опомниться, как кони уже оказались в стойлах. Что поделать? Передал в пожарную службу, там такие скакуны нужнее. Уж что-что, а пожары в Москве случаются почаще, чем преступления. Чувствую, пропадёт здесь даром мой следственный опыт.

В делах царит такое запустение, что хоть вешайся. В Москве решительно не принято ничего записывать. Даже простейшие учёты ведут нехотя и из-под палки. Протоколы обрываются на полуслове. Отчёты пестрят ошибками, неточностями и необоснованными суждениями. Мне это, как человеку столичному, мерзко и противно. Лень властвует надо всем. Город будто скован древним сном. Будто пьяненькая ведьма повесила на москвичей шуточное проклятие, от которого те не могут и не хотят избавиться. Столько безалаберных и ленивых людей просто не могло собраться в одном месте без чьего-то злого умысла!

Будочники расшатались от безделья и пьянства настолько, что уже мало походят на представителей рода людского. Поймал тут одного бутаря [1]за руку. Что ж ты, служба, средь бела дня берёшь, спрашиваю. А он мне: «Что же, вашбродь, ночью прикажете брать? Ограбють! Пошаливают здесь ночью-то». А сам лыка не вяжет. Как я влепил ему по шее за то, что мундир позорит!

Воистину, Москва – третий Рим! Берут и дают все.

Да и как не брать при таких нищенских окладах? На какие скудные средства вынужден существовать здесь полицейский чин! Тотчас распорядился увеличить жалованье, переодеть личный состав и обновить оружие. А также уволил почти всех частных и квартальных. Тех, что привыкли к плачевному положению дел настолько, что исправить их уже не было никакой возможности. Повсеместно велел окрасить ветхие дома и расчистить гниющие помойки.

Всё это, конечно, с позволения его светлости генерал-губернатора. Тот отбыл на отдых и дал полнейший карт-бланш на мою деятельность.

«Смотри мне, Виктор Георгиевич, – сказал он, отъезжая на вокзал. – Как бы не вышло в Москве в моё отсутствие какого качества».

Я его, конечно, заверил, что не допущу «качества». Но, по правде говоря, я был бы и рад, случись хоть что-нибудь. Гложет меня здесь тоска болотная. Ощущаю, как сам погружаюсь в этот обуявший всех предсмертный сон. Будто я лягушка, барахтающаяся в ведре и не понимающая ещё, что басня лжёт и молоко под моими лапками никогда не превратится в масло.

И как вы думаете благодарит меня Москва за такие, безусловно, благие свершения? Молчаливое презрение! Неисполнение постановлений. Удивлённые взгляды. Шёпот за спиной.

Хорошо хоть весна пришла и всё преобразила. Грязные улицы укутались в изумруд распустившихся лип и рябин. Покосившиеся здания спрятались за душистые шары сирени и белые облака черёмухи. Зловоние канав уступило место карамельному аромату цветов и свежести молодой травы. Грязь повсеместно подсохла. Пустынные склоны заросли зеленью. Топкие берега рек укрылись шапками плакучих ив. Как горит, как сияет в лучах майского солнца золото куполов! Как радуют душу поутру ликующие переливы бесчисленных колоколен! Как сладко поют в ветвях птицы! Знаете, а весной в этом городе очень даже можно жить!

С любовью, ваш П.

* * *

Когда князь Поль Бобоедов покидал «апартаменты на Мясницкой» – а именно так он называл тот меблированный клоповник, который снимал в доходном доме, – нагретая майским солнцем Москва уже погружалась в сумерки.

Если бы именитые предки князя узрели наследника в тот момент, чего бы они точно не сделали, так это не попадали бы от радости с пушистых облаков.

В руке последний представитель фамилии нёс саквояж, в котором с запасом умещалось то последнее, что осталось от накопленных веками богатств. Может, поэтому Поль и предпочитал не думать о длинной очереди предшественников, которая выстроится к нему с претензиями, вздумай он сыграть в ящик.

Князь оставил за спиной тёмную пасть поросшего бурьяном переулка, переступил через труп кошки, от которого за зиму остался только вшивый скелетик, и вышел на Лубянку. Площадь благоухала так, что правый глаз князя заслезился, а левый задёргался.

Экипажи всех пошибов облепили периметр. Лихачи в ливреях брезгливо поглядывали то на опухших ванек, то на водовозов, присосавшихся к центральному фонтану. Из-под его чаши боязливо выглядывали голозадые каменные амурчики. И казалось, что не одухотворённый гений архитектора загнал их туда, а окружившая – и с бог весть какими намерениями – бородатая, матерящаяся и не очень трезвая толпа. Вокруг этого драматического действа шныряла публика, равнодушная к страданиям каменных человечков, но с интересом поглядывающая на пухлый саквояж. Князь прижал его покрепче к груди и направился к первой же пролётке.

В ней восседал косматый мужик в изжёванном цилиндре с кокардою. Как только мужик заметил Поля, он блеснул из-под козырька мутными глазами и гаркнул: «Ага!» Князь не понял, что значит это «ага», но вздрогнул и попятился, выталкиваемый облаком почти осязаемого лукового перегара. Косматый с необычайной для его комплекции лёгкостью выпрыгнул, схватил князя за плечи, и через мгновение Поль, сам не понимая как, сидел уже в пролётке.

– Свезём, барин! Ух, свезём! – взревел извозчик, запрыгнул на козлы, хлестанул кобылу по рёбрам и причмокнул. – Н-н-н-н-о! Пошла, родимая!

Лошадка заржала, замотала головой, но тронулась.

– В Грузины, – уточнил князь дрогнувшим голосом.

– Целковый! – уточнил мужик.

Князь стиснул зубы от жадности, но торговаться в его ситуации было смешно и даже низко. Повозка заскрипела, дёрнулась и, подпрыгивая на ухабах, покатилась в сторону Театрального проезда.

– Матвей! – сказал извозчик куда-то в темноту перед собой.

Представляется – понял князь:

– Поль.

Мужик обернулся и смерил пассажира подозрительным взглядом:

– Жид, штоль?

– Помилуйте, с чего же сразу жид? Имя на французский манер.

– Ах ты ж! Тпру! – взревел косматый, выправляя повозку, которая чуть не налетела на встречный экипаж. В нём гоготала и размахивала бутылками подвыпившая компания. Князь испытал жгучую ностальгию по своей прошлой беззаботной жизни.

– Аглицкое, говоришь?

Князю потребовалось время, чтобы понять, о чём спрашивает извозчик:

– А, имя? Поль. Французское. Бабка настояла.

– Благородие, значит?

– Да, – отчего-то смутился Поль, – самый что ни на есть.

Мужик погрозил Полю шершавым пальцем и залился сиплым, похожим на свист самовара, смехом.

Свернули в какой-то переулок. Не то чтобы князь хорошо представлял себе дорогу, но поворот показался ему вовсе не обязательным.

– Увязнем, – сообщил мужик.

– Увязнем… – согласился князь, поняв, что это именно то, чего мужик и пытался избежать, свернув с заболоченной Поварской.

Пролётка нырнула в темноту и замедлила ход. Князь вжался в сиденье. Вокруг, как назло, не было ни души.

– Слыхали, барин? Скоро брату вашему каюк, – сказал извозчик нараспев.

– Какой такой каюк?

– Говорят, прознал царь-батюшка, что помещики крестьян обманули. Землю не отдали. Государь разгневался и разрешил земли брать, скока хошь, мужикам жить в усадьбах, жениться на барынях, а господ на фонарях вешать.

– Что-то ты, братец, заврался, – ответил князь, и голос его предательски взвился в сопрано. – Где ж они тебе в усадьбах столько фонарей найдут?

– И то верно, барин! И то верно, – расхохотался Матвей.

В середине переулка сделалось совсем темно.

– Чего в сундучке-то везёшь, вашество?

«Вот так вот просто спросил, – подумал князь. – Завёз в безлюдное место и спросил. Не зря говорят: простота хуже воровства. А тут и то и другое сразу. Пришьёт он меня. И глазом не моргнёт».

– Деньги! – выпалил Поль, и во рту от собственного безрассудства у него пересохло.

Матвей дёрнул вожжи, и пролётка остановилась.

Он обернулся, осмотрел князя с ног до головы хмельными глазами, пошевелил усами, подёргал лопатой бороды, потом морщины на лбу извозчика разгладились, уголки рта поползли вверх, и он хрипло расхохотался.

– Шутить изволишь! У тебя, поди, и портков-то запасных нет.

Матвей хлестнул кобылку. Та встрепенулась, прижала уши и тронулась. Вскоре переулок кончился, они выехали на освещённую узкую улицу.

По лбу князя катились крупные капли пота.

«Пронесло, – думал он. – Ворочусь, непременно поставлю свечу Иверской, непременно».

Он испытал вселенскую благодарность к этому мужику, просто за то, что тот не убил его и не оставил коченеть в сыром переулке. Князь даже почувствовал ту самую мистическую силу русского народа, о которой так любили размышлять русские писатели. Но пока никто из них не смог подобрать правильных слов – всё выходила какая-то вымученная пошлость.

– Эх, барин, в рот тебе малина! – крикнул Матвей и завёл невыносимо грустную песню. В ней лирический герой обращался к некой Маньке. Ясно из песни было то, что жизнь простого народа полна суровых лишений и первобытного ужаса. А вот совершенно неясно было то, кем эта Манька лирическому герою приходится. Из каких-то строк можно было заключить, что речь идёт о лошади. Из каких-то – что о матери, жене или даже дочери.

Князь припомнил историю о греческой нимфе Ио, которую Зевс превратил в корову, чтобы сокрыть их роковую связь, и ещё раз убедился, что русский мужик по сути своей остался глубоко обманувшимся язычником. Причём именно факт этого самообмана – о котором мужик, конечно же, догадывается, – и является источником его непоколебимой веры.

Но песня была хорошая, искренняя.

Вот уже и Живодёрка.

Улица встретила их непроглядной тьмой, глухими заборами и кислой вонью винных погребов. Кобыла вжала голову и поплелась мелким шагом. Даже Матвей примолк и осунулся.

– В подъезд не сиганёшь? – спросил он через плечо. – А то я вашего брата знаю.

– Как можно-с… – произнёс князь с обидой в голосе.

Вскоре из темноты выплыл нужный дом. Князь сунул синенькую ассигнацию в шершавую ладонь и соскочил со ступеньки.

– Много благодарны, вашество. Бог даст, свидимся, – кивнул Матвей и укатил по ухабам в темноту.

* * *

Особняк представлял из себя одноэтажное здание с угрожающе нависающим мезонином. Построенное когда-то, что называется с претензией, сейчас оно горбилось под тяжестью чёрного неба, щетинилось рельефом кирпичей и грустно улыбалось горизонталями поплывшей кладки. Поль прокрался вдоль тёмных окон и остановился напротив облупившейся двери.

«Отчего ж в халупе такой поселился… а не в Дюсо или Национале?» – подумал князь, выдохнул и дёрнул за шнурок звонка. Колокольчик глухо брякнул с другой стороны. Послышалось шевеление, и глухой голос произнёс:

– Кого черти принесли?

– Князь Бобоедов. По личной инвитации.

– Милости прошу, входите, – просипел голос.

Князь нажал на ручку, толкнул дверь и вошёл в образовавшуюся полоску света.

Его взору открылась пыльная прихожая, продолжавшаяся тёмным, казавшимся бесконечным, коридором. Закопчённая керосинка на полу едва освещала пространство вокруг себя. Пахло сыростью, перегаром и канифолью.

Романтический образ встречи с мистическими силами, который князь построил в голове, продолжал рушиться.

– Эй, слуга! – крикнул князь, силясь найти взглядом того, с кем только что разговаривал, но в каморке никого не было. Вдруг сзади раздался голос:

– Вот вы и пожаловали!

Князь вздрогнул, обернулся и увидел высокого человека в длинном, расшитом галунами пальто. Из-под надвинутой на лоб шляпы с позументом блестели угольки глаз. Они были будто бы насильно вставлены в жёлтое неприятное лицо, закрытое до подбородка клетчатым шарфом. Судя по тому, как человек подпирал собой дверь, он был безбожно пьян.

– Князь Бобоедов, – сказал Поль с едва скрываемым презрением. – У меня назначено.

– Ужели не различаем господ! – воскликнул привратник, причудливо растягивая слова. – Однако не один вы, с позволения сказать, хаживаете. Давеча генерал Спиридонов визит наносил. Так у него и награды, и родственники-с во дворце-с, с позволения сказать… Положение-с…

– Не знаком-с, – дёрнул князь шеей, чувствуя к привратнику необъяснимое отторжение. – При чём тут какой-то генерал?

– Как это при чём? Человек денежный. Не то что вы, как я погляжу.

– Не извольте беспокоиться, оговоренная сумма при мне, – сказал князь и постучал по саквояжу.

– Вижу-вижу! – протянул привратник. – А вот я, сударь, в последнее время поиздержался чрезвычайно и имею неудовольствие пребывать в состоянии омерзительной, бесчеловечной нужды… Не займёте ли вы мне в долг несколько денег в счёт нашего уговора? А уж я за вами сохраню первостепенность…

Человек вдруг сделал такие жалостливые глаза, что Поль едва поборол желание сунуть руку в карман за мелочью.

– Сдаётся мне, ты пьян в стельку! – крикнул князь, сбрасывая с себя наваждение.

– Так точно-с, нетрезв-с, – вздохнул человек.

– А ну веди меня к хозяину!

На лице привратника растянулась грустная улыбка:

– Да как же я вас поведу, ежели у меня ног нет?

Князь опустил взгляд и только сейчас понял, что смущало его с первых секунд. Это было на самом виду, но ускользнуло от разума по причине совершенной невозможности увиденного.

Пальто привратника обрывалось чернотой. Внизу, на полу, сияли новенькие, но совершенно пустые сапоги. Понятна стала Полю и противоестественная поза. Калека, должно быть, висел на каком-нибудь крючке на двери. И именно это вкупе с сапогами и окружавшей Поля тьмой создавало иллюзию, что человек стоит.

– Господь всемогущий! – перекрестился князь.

Ему вдруг сделалось душно и тошно. Хотелось поскорее выскочить обратно на улицу, но выход теперь преграждал этот страшный человек.

Привратник захохотал. Звук его скрипучего, как кирза, голоса многократно отразился от стен и ударил по ушам Поля.

– Обнажатся дела ваши, – зашептал человек. – Обнажатся. Но придёт бессмертный, принесёт источник смерти и помилует вас.

Князь подметил, как мелко и противоестественно дрожит голова привратника, как с уголков его губ на клетчатый шарф стекает зеленоватая пена.

Полю сделалось совсем уж не по себе. Безотчётный ужас овладел им. Он развернулся и побежал вперёд по коридору, более всего боясь, что безногий каким-то образом кинется за ним. Ухватит за пятки. Пробежав несколько метров, князь запутался в ногах и начал было падать. Но коридор резко оборвался, и Поль врезался плечом в то, что оказалось дверью. Дверь распахнулась, и он ввалился внутрь.

* * *

Некоторое время он стоял, оцепенев от картины, которую увидел в пыльной и захламлённой комнате. На разбитом паркете посреди полутьмы стоял небольшой грубый стол. За ним сидел и скрипел пером по бумаге безупречный господин в бархатном жилете. Внезапное появление гостя, казалось, никак не нарушило его сосредоточения.

Князь прикрыл дверь, отряхнул сюртук и издал ртом неопределённый звук, тем самым как бы обозначая ещё раз своё появление.

– Un instant[2], – поднял палец господин, потом указал этим пальцем на стул по его правую руку.

Поль присел, поставил саквояж на колени и стал рассматривать знаменитого иностранца. Тот выглядел в точности так, как князь его себе представлял:денди с безупречным видом и манерами. Лицо его могло бы считаться весьма красивым, если бы не портящий всё неприятный широкий рот с мелкими острыми зубами.

Поль осмотрел комнату и приметил множество интересных деталей. Помимо склянок с разноцветными жидкостями, причудливо спаянных стеклянных сосудов, обрезок резиновых трубок и сломанных шестерёнок, он также разглядел неприятного вида зажимы, чрезмерно большие шприцы и комки окровавленного войлока.

Наконец господин отложил перо и поднял на князя блестящие глаза:

– Жак Дюпре. Всецело к вашим услугам. Извините, извините сердечно, что приходится принимать столь высокую персону в таком désordre [3], – всплеснул он руками. – Я в Москве недавно и не успел обзавестись ещё приличным кабинетом.

– Князь Поль Феликсович Бобоедов. Но какая я персона, что вы, право…

– Но титул ваш требует особого к вам почтения.

Он вскочил со стула, схватил руку князя и принялся трясти так, что у князя заходили ходуном все его три подбородка.

– Ах, как рад я, Ваше сиятельство, какая честь!

Князь почувствовал, как приятный жар приливает к лицу, и в очередной раз убедился, что русских и иностранцев разделяет пропасть в отношении манер. Здесь, на Родине, титул его считается чуть ли не исторической нелепицей. И вот он, француз, подданный страны – колыбели всех революций, а жмёт руку ему, жмёт и восхищается. Впрочем, господин восхищался уж очень усердно. Полю пришлось вытащить свою пухлую горячую ладонь из его узкой и ледяной.

– Ах, как приятно иметь дело с высокородным человеком! – воскликнул Дюпре и плюхнулся обратно на стул. – Но отчего вы так бледны? Надеюсь, Бернард не доставил вам неудобств?

– Бернард?

– Да, мой слуга, – сказал иностранец и поднял брови так, как будто это всё объясняло. – Признаться, для калеки у него прескверный характер и уверяю, чёрная, чёрная душа.

В голове князя воскрес образ пустых сапог, и ему снова чуть не сделалось дурно.

– Не гневитесь на него, – рассмеялся Дюпре. – Да, Бернард лишён некоторых частей тела, но не обделён странноватым чувством юмора. Сам попросил подвесить его на дверь, чтобы он мог, говоря его словами, «встречать клиентуру». Не любит, видите ли, сидеть сложа руки. – Дюпре в голос рассмеялся.

– А я уж, грешным делом, подумал, что теряю рассудок, – ответил князь, не в силах не улыбаться сам. – Настолько необычная картина.

– Надеюсь, он хотя бы не клянчил у вас деньги?

– Не припоминаю…

– Ах, несносный! – вскрикнул иностранец и ударил ладонью по крышке стола. – Сколько вы дали ему?

– Нисколько, – сказал князь, решив не врать больше проницательному господину, который с такой лёгкостью раскрыл его обман. – Я, признаться, сам не в том положении, чтобы подавать.

Тонкие губы Дюпре искривились в отвращении.

– Мерзавец! Плут! Преступник! – От его криков полупустая комната зазвенела. – Приношу свои глубочайшие извинения за это безобразие. Что уж там, он даже меня в своё время умудрился обокрасть! Впрочем, Ваша светлость не должны держать зла на бедного калеку. Боюсь, долго он не протянет… Маловато оказалось в нём жизненной энергии.

– Бог с вами. Я оттого и не сказал вам сразу, чтобы не навести на него поневоле ваш гнев.

– Однако хорош! Верите ли, когда-то он был отменным попрошайкой. И сейчас не успели бы вы моргнуть, как он обобрал бы вас до нитки.

Последнее замечание совсем не понравилось Полю. Он хотел было возразить, что сам обберёт кого хочешь, но подумал, что это будет неуместно.

Дюпре достал из портсигара чёрную папиросу и закурил.

– Мы, конечно же, перейдём через мгновение к вашему делу. Но не хотите ли для начала узнать преинтереснейшую историю о том, как Бернард сделался таким?

Поль, конечно, ничего такого знать не хотел, но из вежливости кивнул.

– О, вы не пожалеете! Не пожалеете! – улыбнулся иностранец и выдохнул в лицо Поля целое облако ароматного дыма.

История Бернарда

Большинству людей свойственно мечтать о всякой ерунде. Деньги, власть, женщины, безделушки, смерть других людей, на худой конец… Бернард же мечту имел самую чистую. Ни золотые горы, ни держава со скипетром, ни хорошенький женский зад не способны были взволновать его душу по-настоящему.

Чего он хотел, так это стать лучшим в том, что делает. А делал он вот что…

Каждое утро он покидал свой особняк в западной части Сен-Луи и отправлялся на север Парижа. Там, в небольшой съёмной квартирке, он наконец мог позволить себе стать тем, кем он являлся.

Он вешал на крючок цилиндр, скидывал фрак, расстёгивал алмазные запонки, вынимал из кармана золотые часы, снимал шёлковую сорочку. Словом, разоблачался. Сдёргивал личину, которую на него навесило общество, семья и происхождение.

Вместо этого он надевал дырявую шинель с подшитым изнутри тряпичным горбом. Взъерошивал волосы, уложенные цирюльником только полчаса назад, мазал лицо отборной парижской грязью, которую имел при себе в коробке из-под монпансье. И во всём этом облачении спускался на площадь Клиши к десяткам таких же, как он, попрошаек.

И да, не удивляйтесь, некоторые из тех, кому вы подаёте у церкви, сами в состоянии подать кому угодно. Но Бернард отличался от них всех. Будучи наследником крупной оружейной мануфактуры, он, очевидно, в деньгах нуждался ещё меньше остальных. Его интересовало другое.

Ещё юношей он узрел иллюзорность окружающего мира. Понял бессмысленность светских ритуалов и фальшь общественных правил. Молодость он посвятил следованию пылким политическим учениям. А к тридцати годам, разочаровавшись и в них, осознал, что ничего из себя так и не представляет.

И тут ему пришла стоящая мысль – стать лучшим хоть в чём-то. И не ради славы. Он просто захотел попробовать, какое оно на вкус – совершенство.

Одного желания мало, говорят они. Какая отвратительная ложь! Её проповедуют неудачники, которые только и умеют ходить протоптанными тропами. «Невозможно!» – кричат они и трясут пыльными аргументами. Но одного желания, мсье, одного горячего и искреннего желания, более чем достаточно! Ведь именно желания крутят жернова этого мира. И наш Бернард догадался об этом.

Когда он облачился в ветошь, он впервые в жизни почувствовал, что находится на своём месте.

Площадь с ним делили настоящие профессионалы. Липовые священники с бездонными запасами проповедей. Вечно беременные проститутки с провалившимися от сифилиса носами. Безумные старухи, держащие в сучковатых руках свёртки с полуживыми младенцами, покупаемыми у тех же проституток, когда те разрешались от бремени за ближайшей помойкой. Обезображенные неведомыми болезнями старики. Голые дети со съеденными оспой лицами – те самые, которые чудом выживали в свёртках безумных старух. Ветераны всех войн и революций, потерявшие части тел, но не где-нибудь на высотах Шпихерн-Форбах, а уснув зимой в осквернённом ими же сугробе. Всем находилось место под монументом маршалу Монсею.

По сравнению с ними Бернард был белым лебедем, приземлившимся на поверхность пруда, покрытого трупами и фекалиями. Как он ни пачкал грязью лицо, как ни сгибался под тяжестью своего мнимого горба, ничто не могло скрыть от прохожих его стать, его не знавшие труда руки и не замутнённый выпивкой взгляд. Внимание всегда доставалось другим. Более тщедушным, жалким и изувеченным.

Долгое время он клял судьбу, что ему довелось родиться в богатстве и достатке. Но потом понял, что дело в другом. Что достичь совершенства невозможно, действуя вполсилы. Необходимо чем-то пожертвовать.

И решение пришло внезапно. Так бывает со всеми стоящими идеями. Долгое время идеи зреют в сознании и существуют лишь аморфными призвуками будущей сути. Потом они конденсируются в светящееся озарение и пробивают толстую кожу предрассудков, являя своё пугающее великолепие миру!

* * *

Дюпре оглядел стены комнаты, будто узрев это самое великолепие, о котором говорил. Поль повернул голову, но не увидел ничего, кроме грязноватых обоев.

Иностранец стряхнул наросший пепел и заговорил низким голосом, поворачивая гипнотические глаза на Поля:

– Так, тёплым осенним вечером, Бернард Мармонтель, богатый промышленник и завидный холостяк, закрылся в кабинете один на один с раскалённой в пламени камина пилой.

Перепуганная страшными криками прислуга долго не могла выбить подпёртую секретером дубовую дверь. А когда им это всё-таки удалось, внутри их ждали лишь окровавленное лезвие пилы, обгоревшая в камине конечность и распахнутое настежь окно, занавески которого трепал пахнущий гнилыми листьями ветер.

Наутро Бернард гордо демонстрировал населению площади кровоточащий обрубок на том месте, где ещё вчера была его правая рука. Он больше никогда не вернулся в поместье. Презрев компромисс, он наконец стал тем, кем всегда хотел быть. Так началось его шествие на вершину этой сломанной лестницы.

Дюпре надолго задумался, попыхивая сигарой. Поль почувствовал, что это его шанс перейти побыстрее к делу. Но как только он раскрыл рот, иностранец выдохнул ему в лицо гигантское облако дыма. Отчего Поль до слёз закашлялся.

Дюпре с улыбкой наблюдал за страданиями князя. Глаза его как-то нехорошо блестели. Наконец он продолжил:

– Когда через пару лет я встретил его у подножия церкви Мадлен, он передвигался на деревянной дощечке с колёсиками, отталкиваясь левой рукой – единственной оставшейся конечностью, – и умолял перепуганных прохожих отрезать и её. Вот как сильно манил его вкус совершенства! Я единственный, кто понял его замысел, проникся к нему уважением и исполнил его желание. Бернард сделался самым несчастным из всех калек, которыми кишел, да и сейчас кишит, Париж.

Однако поддерживать в себе жизнь в таком состоянии, как вы понимаете, ему стало проблематично, поэтому я взял его в услужение. Тогда же он стал именоваться Бернард I. И пусть тело его ждало ещё множество болезненных перерождений, а к имени всё прибавлялись и прибавлялись палочки, это не изменило сути его стремлений.

* * *

Несколько минут прошли в тишине, разрезаемой лишь тиканьем часов. Комната заполнилась дымом настолько, что Поль едва различал иностранца напротив. Дюпре с влажной улыбкой наблюдал за его реакцией, и совсем уже не казался князю ни приятным, ни привлекательным. Была в нём черта, которая более всего встречается в людях надменного нрава, когда через каждый жест, пусть даже самый благородный и вежливый, сквозит насмешка и ощущение собственного превосходства.

– Простите, – начал Поль, тщательно подбирая слова. – Не могу похвастаться тем, что я понял всё, что вы рассказали. Но не показалось ли мне из вашей истории, что вы изволили отрезать несчастному руку?

– Да. – Дюпре кинул окурок на пол и придушил туфлей. – И со временем я зашёл несколько дальше. С этого и началось моё нежное увлечение анатомией и первые эксперименты. Вас это удивляет?

– Меня удивляет, что кто-то отказался от хорошенькой мануфактурки и переехал попрошайничать на сырую площадь. А ещё я ни за что не поверю, что проходимец, который встретил меня в коридоре, – французский аристократ.

Дюпре взорвался хрустальным смехом:

– Вы, князь, смотрите на мир под удивительным углом. Что до Бернарда, то мы прошлись только по самому началу этой истории. И чтобы рассказать её всю, боюсь, у вас не будет…

– Не будет, – перебил князь. – Хотелось бы побыстрее, как говорится, revenons à nos moutons [4].

Повисла неловкая пауза. Поль уже жалел про себя, что так грубо оборвал иностранца. Тот сверлил его увлажнившимися, будто от обиды, глазами.

– Приношу глубочайшие извинения. – произнёс Дюпре. – Потратил ваше драгоценное время на пустые, хоть и приятные, воспоминания. Так с каким желанием пожаловали вы? Вам тоже нужно что-нибудь отрезать?

– Бог с вами, – перекрестился Поль.

– Ну так что же тогда? Не томите.

– Господин Дюпре, – начал Поль, – учитывая усилия, которые я потратил, чтобы достать инвитацию, а также сумму компенсации, могу ли я рассчитывать на вашу конфиденциальность?

– О, всецело! – заверил господин.

Поль слизнул пот с верхней губы и зашептал:

– Шесть месяцев назад я имел неосторожность утратить один важный предмет.

– Предмет?

– Сущая безделушка, казалось бы. Старый перстень. Грошовый к тому же. Но теперь, в его отсутствие, от меня начисто отвернулась удача.

Дюпре как-то весь сразу выпрямился в кресле и наклонился к князю:

– Так вы из тех, кто верит в удачу?

– Поймите, я не из суеверных, и сам рассмеялся бы в лицо первому, кто рассказал бы нечто подобное. Но, оказавшись в том положении, в котором я оказался, поневоле начинаешь верить в сверхъестественное. Сперва перестало везти в карты. За месяц я проиграл всю наличность. За следующий – нажил прилично долгов. А ещё через два мои попытки отыграться сделали меня полнейшим банкротом и посмешищем для всей Москвы. У меня даже появилось обидное прозвище – бедный князь. Я ведь я побогаче многих был! Прадед мой при Бородине погиб, и на стене храма Христа Спасителя пропечатан, между прочим. Можете пойти посмотреть.

– Всенепременно схожу, – заверил Дюпре.

– Мануфактурка моя железноделательная, батюшкой ещё построенная, ни с того ни с сего лопнула. Три деревни, фамильная усадьба – всё с молотка ушло в счёт долгов! А недавно, в конце зимы, в мой экипаж ударила молния! Я чуть не лишился жизни – последнего, что имею. Вот тут я и понял, что сама смерть охотится за мной… Вот буквально только что меня чуть не придушил извозчик!

Дюпре внимательно смотрел на князя, обхватив тонкими пальцами острый подбородок.

– Но как же вы умудрились утратить столь ценный предмет?

– Глупость, сущая глупость, – замотал головой Поль. – В тот вечер я гостил на скучнейшем балу и почти всё время, по обыкновению, провёл за карточным столом. Мне чертовски везло. Я пустился в браваду и даже позволял себе прикуривать от сотенных ассигнаций, чем очаровал нескольких хорошеньких дам. Часу в третьем за столом появилась баронесса Армфельт. Она в Москве фигура авторитетная, как иногда неизвестно почему бывает с московскими старушками. Она ни с того ни с сего обозвала меня шулером. Оскорбление в наших кругах смертельное. Я попросил её объясниться. На это баронесса заявила, что ей не к чести объясняться перед лентяем и франтиком, проматывающим папино наследство. А ещё, что удачу мне приносит мой фамильный перстень. И что сними я его, то тут же проиграюсь в пух и прах.

– Фамильный, говорите…