Город Бездны E-Book

Аластер Рейнольдс

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Звезды новой фантастики
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2014

Seitenzahl: 988

Beschreibung

Долг чести требует, чтобы Таннер Мирабель, телохранитель и специалист по оружию, отомстил убийце своего нанимателя. Поиски приводят на планету Йеллоустон, где "плавящая чума" — мутация крошечных механизмов-вирусов, прежде верой и правдой служивших людям, — превратила Город Бездны, жемчужину человеческой культуры, в нечто крайне странное, мрачное и чрезвычайно опасное. Пытаясь выжить и выполнить свою миссию в абсолютно враждебной среде, Мирабель снова и снова подвергается натиску чужих воспоминаний — и начинает подозревать, что он не тот, кем считает себя.

Leseprobe

Оглавление

Город бездны

Выходные данные

Приветствие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Эпилог

Alastair Reynolds

CHASM CITY

Copyright©2001 by Alastair Reynolds

All rights reserved First published by Victor Gollancz Ltd., London

Перевод с английскогоА. Юрчука

Рейнольдс А.

Город Бездны : роман / Аластер Рейнольдс; пер. с англ.А. Юрчука. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. —(Звезды новой фантастики).­

ISBN978-5-389-08934-1

16+

Долг чести требует, чтобы Таннер Мирабель, телохранитель и специалист по оружию, отомстил убийце своего нанимателя. Поиски приводят на планету Йеллоустон, где «плавящая чума» — мутация крошечных механизмов-вирусов, прежде верой и правдой служивших людям,— превратила Город Бездны, жемчужину человеческой культуры, в нечтокрайне странное, мрачное и чрезвычайно опасное. Пытаясь выжить и вы­полнить свою миссию в абсолютно враждебной среде, Мирабель снова и снова подвергается натиску чужих воспоминаний — и начинает подозревать, что он не тот, кем считает себя.

© А. Юрчук, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®

Уважаемый иммигрант!

Мы рады приветствовать Вас в системе Эпсилона Эридана.

Несмотря на все произошедшее, мы надеемся, что Ваше пребывание здесь окажется приятным. Данный документ составлен для того, чтобы объяснить Вам значение ряда ключевых моментов нашей истории. Мы надеемся, что эта информация облегчит адаптацию в культурной среде, поскольку она может абсолютно не соответствовать представлениям, которыми Вы руководство­вались, поднимаясь на борт корабля в пункте отправления. Важно, чтобы Вы поняли: мы опирались на опыт тех, кто прибыл сюда до Вас. Наша задача — свести к минимуму культурный шок. Мысчитаем, что попытки приукрасить события, которые продолжают происходить и по сей день, в конечном счете вредны, равно как и преуменьшение их значимости. Статистика показала, что оптимальным подходом в подобных случаях является открытое и честное изложение фактов.

Мы прекрасно понимаем, что Вашей первой реакцией, скорее всего, будет недоверие, которое вскоре сменится гневом, а затем длительным периодом отторжения.

Важно осознать, что эти реакции нормальны.

Столь же важно осознать — уже сейчас, на ранней стадии, — что момент, когда Вы адаптируетесь и примете правду, наступит неизбежно. На это может уйти несколько дней, иногда даже­недель или месяцев, но в большинстве случаев это обязательно происходит. Не исключено, что позже Вы вспомните об этом времени, сожалея, что не заставили себя адаптироваться быстрее. Вы узнаете, что только по завершении этого процесса становится возможным нечто похожее на счастье.

Итак, начинаем процесс адаптации.

В силу действия фундаментальных законов скорость передачи информации не может превышать скорость света. Поэтому новости, которые распространяются в освоенном космосе, неизбежно устаревают, прежде чем преодолевают расстояние между планетными системами; иногда они опаздывают более чем на десятилетия. Ваше представление о главной планете нашей сис­темы, Йеллоустоне, почти наверняка основано на устаревшей информации.

Не подлежит сомнению тот факт, что на протяжении более двухсот лет — фактически до недавнего времени — Йеллоустон переживал эпоху, которую большинство современных наблюдателей обозначают термином Бель-Эпок. Действительно, это был золотой век социального и технологического развития, а система управления, созданная на основе разработанной нами идеологической базы, до сих пор считается непревзойденной.

На Йеллоустоне было положено начало многим проектам, включая создание дочерних колоний в других планетных системах, а также честолюбивым планам научных экспедиций на границы освоенного человеком космоса. В пространстве Йеллоустона и Блистающего Пояса проводились невероятные социальные эксперименты — достаточно вспомнить спорные, но, безусловно, новаторские работы Кэлвина Силвеста и его учеников. Деятельность­великих художников, философов и ученых процветала, ибо на Йел­лоустоне им были предоставлены поистине оранжерейные условия.­Бесстрашно внедрялись технологии улучшения нервной системы.

Большинство сообществ относились к «паукам», или сочленителям, с подозрением. Но нас, демархистов, не пугали некоторые аспекты их деятельности по расширению сознания. Мы установили контакты с сочленителями, что позволило активно пользоваться их технологиями. Благодаря созданным ими двигателям длязвездолетов мы заселили гораздо больше систем, нежели культуры,­отдающие предпочтение менее развитым социальным моделям.

Это была воистину прекрасная пора. Вероятно, нечто подобное Вы рассчитывали застать по прибытии.

Но, к сожалению, ситуация коренным образом изменилась.

Семь лет назад в нашей системе произошли некоторые события. Точно установить источник проблемы не представляется возможным даже сейчас. Однако существует весьма правдоподобная версия, что споры прибыли на борту корабля — скорее всего, в латентном состоянии и без ведома его экипажа. Маловероят­но, что истинная причина эпидемии когда-либо станет известна: слишком много было уничтожено или забыто. Огромные архивы, содержащие в цифровом виде историю нашей планеты, были целиком или частично погублены эпидемией. В таких случаях остается рассчитывать лишь на человеческую память, но это не самое надежное хранилище информации.

Не будет преувеличением сказать, что плавящая чума нанесла нашему обществу удар прямо в сердце.

Ее вирус нельзя назвать ни биологическим, ни компьютерным — это был чудовищный изменчивый гибрид того и другого. Выделить штамм так и не удалось, но ученые пришли к выводу, что в чистом виде он должен напоминать некий наномеханизм, анало­гичный крошечным, молекулярного размера, роботам-монтерам, которые были созданы нашими специалистами в области медицинских технологий. Его инопланетное происхождение не подлежит сомнению. Столь же очевиден тот факт, что все наши усилия по борьбе с чумой смогли лишь замедлить ее распространение. Зачастую наше вмешательство лишь ухудшало ситуацию. Эпиде­мия выдерживала атаки, приспосабливалась к нашей тактике и обращала наше оружие против нас. Похоже, ею управлял некийглубоко скрытый разум. Мы не знаем, была ли она направлена против человечества, или нам просто ужасно не повезло.

Опыт подсказывает, что в этом месте Вы, скорее всего, сочте­те данный документ мистификацией. Наш опыт также утверж­дает, что подобное отрицание сыграет роль небольшого, но статистически значимого фактора, который ускорит процесс Вашей­ адаптации.

Данный документ — не мистификация.

Плавящая чума действительно имела место, и ее последствиябыли намного хуже, чем Вы способны вообразить. К тому времени, когда появились признаки эпидемии, в человеческом организме содержались триллионы крошечных механизмов. Эти нерассуждаю­щие, безропотные, абсолютно послушные слуги обеспечивали нашу жизнь, обслуживали тело и разум, и мы едва замечали их существование. Они неустанно сновали по кровеносной системе. Онибезостановочно трудились в клетках. Они скапливались в мозгу, позволяя подключаться к демархистской сети и почти мгновенно получать необходимую информацию. Мы двигались в виртуальной среде, сотканной посредством прямого воздействия на сенсорные механизмы мозга. Мы сканировали сознание каждого индивида и поместили снимок в молниеносно мыслящий суперкомпьютер. Мы ковали и ваяли материю в планетарном масштабе, мы писали симфонию космоса и заставляли его плясать под эту музыку. Но только сочленителям на самом деле удалось приблизиться на шаг к божественному...

Хотя некоторые считали, что мы недалеко отстаем от них.

На орбитах машины создали для нас города-государства изкамня и льда, а затем оживили инертную материю в пределах собственных биомов. Этими городами управляли мыслящие механизмы, они гнали рой из десяти тысяч обителей Блистающего Пояса по орбите вокруг Йеллоустона. Роботы сотворили Город Бездны, придав его бесформенной архитектуре волшебную, фантасмагорическую красоту.

Все ушло.

Это было хуже, чем Вы думаете. Если бы чума уничтожила лишь наши механизмы, вместе с ними погибли бы миллионы людей. Однако такая катастрофа была бы обратимой, мы смогли бы оправиться и вернуть потерянное. Но эпидемия вышла за рамки заурядного разрушения и вторглась в сферу, максимально приближенную к искусству, пусть и к искусству уникально извращенного, садистского характера. Она побудила наши механизмы к неконтролируемой эволюции — не контролируемой нами эволюции, к поиску новых диковинных симбиозов. Наши здания вдруг превратились в чудовищ из готических кошмаров, и мы угодили в западню, не успев предотвратить эти смертоносные метаморфозы. Машины в наших клетках, в крови, в мозгу уже разрывали оковы, переступали через запретную грань, разрушали живую материю. Мы превратились во влажно блестящие личинки, в невероятный сплав плоти и механики. Когда мы хоронили мертвых, их тела продолжали расти, расползаться, сливаясь с городской архитектурой.

То было ужасное время.

И оно не закончилось до сих пор.

Но все же чума повела себя как вполне разумное существо. Паразит был достаточно аккуратен, чтобы не уничтожить население, игравшее для него роль хозяина-носителя. Погибли десяткимиллионов людей — но десятки миллионов достигли убежищ, спрятались в герметически запечатанных анклавах в самом Городе илина орбите. Их механизмы получили срочные приказы на самоуни­чтожение и превратились в пыль, которая вымылась из организма­ без всякого вреда для человека. Хирурги поспешно извлекали имплантаты из черепов, прежде чем проявлялись начальные признаки поражения.

Многие граждане, чересчур привязанные к своим механизмам, не решились отказаться от них. Одни выбрали анабиоз, погребение­в общинных криогенных склепах, другие покинули систему. Тем временем еще десятки миллионов бежали в Город Бездны с орбиты,спасаясь от хаоса, воцарившегося в Блистающем Поясе. Среди нихбыли богатейшие люди системы, но они остались ни с чем, как любые беженцы, которых знает история. Вряд ли их утешило то, что они обнаружили в Городе Бездны...

Выдержка из ознакомительного документа для иммигрантов,

доступная без ограничений в околопланетном пространстве

Йеллоустона, 2517 год

Глава 1

К мосту мы с Дитерлингом подъехали уже в сумерках.

— Тебе следует кое-что знать о Васкесе Красная Рука, — сказал Дитерлинг. — Никогда не называй его так в глаза.

— Почему?

— Потому что он взбесится.

— А разве это проблема? — Я резко затормозил, поставил нашу тачку в ряд разномастных машин, выстроившихся вдоль одной стороны улицы, затем опустил стабилизаторы; из перегретой турбины пахло, как из горячего ружейного ствола. — Когда это нас беспокоили чувства низших организмов?

— Но сейчас немного осторожности не помешает. Васкес, конечно, не самая яркая звезда на криминальном небосводе, но у него есть приятели и некоторая склонность к садистским экспериментам. Так что будь хорошим мальчиком и веди себя примерно.

— Ладно, постараюсь.

— И заодно постарайся не оставлять слишком много крови на полу. Договорились?

Мы вылезли из кабины и вытянули шеи, разглядывая мост. Я не видел его до сего дня — это было мое первое появление в Демилитаризованной зоне, не считая Нуэва-Вальпараисо, — и мост казался абсурдно большим, хотя мы находились в пятнадцати-двадцати километрах от города. Суон, раздутый, крас­ный, с раскаленной точкой почти посередке, опускался за гори­зонт, но света пока хватало, чтобы различить дорожное полотно моста и крошечные бусины опускающихся и возносящихся в космос лифтов. Я уже забеспокоился, не опоздали ли мы и не сел ли Рейвич в одну из этих капсул, но Васкес заверил нас, что тип, за которым мы охотимся, по-прежнему обретается в городе: расплетает финансовую паутину, опутавшую всю Окраину Неба, и переводит свои средства на долгосрочные счета.

Дитерлинг обошел нашу машину — одноколесная, с расположенными внахлест броневыми сегментами, она походила на свернувшегося в защитной позе броненосца — и открыл крошечный багажник:

— Черт! Едва не забыл наши плащи, братишка.

— А я-то надеялся...

Он бросил мне плащ:

— Надевай, и хватит ныть.

Я накинул плащ поверх нескольких комплектов одежды, которые успел на себя напялить, и одернул его. Полы скользили по грязным дождевым лужицам, но это вполне отвечало нравам аристократов — попробуй наступи! Дитерлинг надел свой плащ и потыкал пальцем в рельефные опции на манжете. Каждый портновский изыск вызывал у него гримасу отвращения.

— Нет. Нет... нет. Боже мой, нет. Опять нет. И это не пойдет.

Я вытянул руку и нажал большим пальцем одну из «клавиш»:­

— Вот. Будешь выглядеть сногсшибательно. А теперь заткнись и дай мне пистолет.

Я уже выбрал для своего плаща жемчужный цвет в надежде на то, что он послужит для пистолета малоконтрастным фоном. Дитерлинг извлек миниатюрное оружие из кармана пиджака и подал мне — как будто пачку сигарет протягивал.

Пистолетик был полупрозрачным, под его гладкими люситовыми плоскостями просматривался лабиринт из крошечных деталей.

Снабженный заводным механизмом, он был изготовлен целиком из углерода — в основном из алмаза, — но с добавлением фуллерена для смазки и энергосбережения. Ни металлов, ни взрывчатых веществ, ни проводки — только сложные рычажки и шестерни, смазываемые фуллереновыми молекулами. Боепри­пасы — алмазные стреловидные пули со стабилизированным вращением, которые получают энергию спуска фуллереновых пружин, сжатых до предела прочности. Заводится ключом, подобно механической игрушке. Ни прицела, ни целеулавливателя, ни стабилизирующей системы.

Я сунул пистолет в карман плаща, уверенный, что никто из прохожих ничего не заметил.

— Кое-что изящное, как и обещал, — сказал Дитерлинг.

— Сойдет.

— И только-то? Таннер, ты меня разочаровываешь. Такая красивая вещица и такая зловещая на вид... Я даже считаю, что у нее ярко выраженные охотничьи способности.

Мигуэль Дитерлинг в своем репертуаре. Он на все смотрит глазами охотника.

Я выдавил улыбку:

— Верну в целости и сохранности. А если не получится, то буду знать, что подарить тебе на Рождество.

Мы пошли к мосту. Оба в Нуэва-Вальпараисо оказались впервые в жизни, что, впрочем, не имело значения. Как это бывает с большинством крупных городов планеты, он выглядел вполне знакомо, вплоть до названий улиц. Большинство наших­ населенных пунктов разбито на треугольники со сторонами-улицами; каждая из них имеет в длину сотню метров, от одного трехстороннего перекрестка до другого. Обычно «центр», или срединный треугольник, — самый маленький. Треугольники, которые его окружают, последовательно увеличиваются до тех пор, пока геометрический порядок не рассыпается паутиной пригородов и новостроек. Что касается центрального треугольника, то город поступал с ним как хотел, и часто это зависело от того, сколько раз его занимали — или бомбили — за время войны. Лишь изредка можно было обнаружить признаки дельтовидного шаттла, вокруг которого возникло поселение.

Нуэва-Вальпараисо зародился именно таким образом. Его улицы имели обычные названия: Омдурман, Норкинко, Армес­то и так далее, — но центральный треугольник был погребен под сложной конструкцией моста, который оказался достаточно полезным для обеих сторон, чтобы остаться почти невредимым. Отвесно вздымаясь метров на триста с каждой стороны, мост чернел, словно корпус корабля; его нижние уровни, как ракушками, обросли гостиницами, ресторанами, казино и борделями. Но, даже не видя моста с улицы, мы понимали, что находимся в старом районе, неподалеку от посадочной площадки.­ Иные здания представляли собой взгроможденные друг на друга корабельные грузовые контейнеры. В них виднелись соты окон и дверей, которые за два с половиной века разукрасились всяческими архитектурными причудами.

— Эй, — раздался голос. — Таннер... мать твою... Мирабель!

Говоривший стоял в полутемной галерее, прислонившись к стене с таким скучающим видом, будто у него не было других дел, кроме как наблюдать за ползущими мимо насекомыми. До сих пор мы общались только по телефону или видео, сводя наши разговоры к минимуму, — и я ожидал встретить кого-то значительно более рослого и не столь похожего на крысу. Плащ на нем был тяжелым, как и мой, и, казалось, вот-вот свалится с плеч. У него были желто-коричневые зубы, заточенные напильником, острая физиономия, обросшая неровной щетиной,­ и длинные черные волосы, которые он зачесывал назад с узкого­ лба. В левой руке этот тип держал сигарету, периодически поднося ее к губам, а левую кисть прятал в боковом кармане плаща, не проявляя желания ее вынимать.

— Васкес? — За нами с Дитерлингом, оказывается, следили. Я постарался не выдать удивления. — А наш парень тоже у тебя под присмотром?

— Не волнуйся, Мирабель, он даже отлить не сможет так, чтобы мне о том не доложили.

— Он все еще улаживает свои дела?

— Ага. Ты же знаешь богатеньких: бизнес требует заботы. На его месте я бы уже чесанул по этому мосту, только бы меня и видели. — Человек в плаще ткнул сигаретой в сторону Дитерлинга. — Это кто, змеелов?

Дитерлинг пожал плечами:

— Да как ни назови.

— Змей ловить — это круто, в натуре. — Не выпуская сигарету, Васкес сделал жест, словно наводит оружие и посылает пулю в воображаемую гамадриаду. — Когда на охоту в следующий раз? Меня захватишь?

— Не знаю, — буркнул Дитерлинг. — У нас не в ходу двуногая наживка... Но я поговорю с хозяином, может, что-нибудь придумаем.

Васкес Красная Рука оскалил острые зубы.

— Шутник. Ты мне нравишься, Змей. Еще бы не нравился, ведь ты работаешь на Кагуэллу. Кстати, как он поживает? Говорят, Мирабель, ему досталось не меньше, чем тебе. Вообще-то, до меня дошли скверные слухи: что он вообще никак не поживает.

Мы не планировали вот так сразу объявлять о смерти Кагуэллы. Сначала стоило поразмышлять над совокупностью ее последствий, однако новость, очевидно, достигла Нуэва-Вальпараисо раньше нас.

— Я сделал для него все, что мог, — сказал я.

Васкес медленно кивнул, с таким мудрым видом, будто услышал долгожданное подтверждение какому-то священному постулату:

— Ага, мне и об этом капнули. — Он положил левую руку мне на плечо, держа сигарету на безопасном расстоянии от жемчужной ткани плаща. — Говорят, ты без ноги пересек полмира только ради того, чтобы доставить домой Кагуэллу и его сучку. Это обалденный героизм, парень, даже для белоглазого. Как-нибудь поведаешь об этом за бокальчиком «Писко сауэр», а Змей меня запишет в участники очередной экспедиции. Верно, Змей?

Разговаривая, мы продолжали идти в сторону моста.

— Сомневаюсь, что у нас есть время на выпивку, — заметил я.

— Не понимаю вас, ребята. — Васкес шагал впереди, по-прежнему держа руку в кармане. — Только скажите словечко, и Рейвич перестанет быть проблемой, от него мокрое место останется. Мирабель, предложение все еще в силе.

— Я должен прикончить его лично.

— Ага, — кивнул Васкес. — Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя, говорят, что-то было с бабенкой Кагуэллы?

— Вижу, Красная Рука, что тактичность не входит в список твоих достоинств.

Я заметил, как скривился Дитерлинг. Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем Васкес остановился и вытаращился на меня:

— Что ты сказал?

— Я слышал, что тебя называют за глаза Красной Рукой.

— А тебе-то что до этого?

— Не знаю, — передернул я плечами. — С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?

— Ладно, парень. — Он глубже прежнего затянулся сигаретой. — Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней. — Он, конечно, заметил, как я напрягся. — Но, повторяю, это меня не касается. И больше не спрошу, даже думать об этом не буду. Только окажи мне одну услугу, ладно? Не зовименя Красной Рукой. Я знаю, в джунглях Рейвич поступил с тобой паршиво и ты там едва концы не отдал. Но усеки простойфакт: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой посто­янно. Это значит, что ты не захочешь меня огорчить. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что сюрпризец от Рейвича покажется пикником на лужайке.

— Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, — вмешался Дитерлинг. — Верно, Таннер?

— Будем считать так: мы наступили друг другу на мозоль и обменялись мнениями по этому поводу, — прервал я затянувшееся напряженное молчание.

— Устраивает, — согласился Васкес. — Таким горячим ребятам, как мы с Мирабелем, лучше беречь мозоли друг друга. Заметано. Скоро Рейвич сделает свой ход, а мы посидим подождем за бокальчиком «Писко сауэр».

— Не хотелось бы слишком удаляться от моста.

— Да разве это проблема?

Васкес с безмятежной легкостью прокладывал для нас путь, распихивая вечерних гуляк. С нижнего этажа здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона, тягучие и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки — в большинстве не аристократы, а местные жители, правда одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, улыбающиеся, присматривали местечко, где можно перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Война так или иначе коснулась каждого, — по всей вероятности, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко отфронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующего места в мыслях этих людей. Трудно было не позавидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом мог­ли зайти в бар и напиться до беспамятства — так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.

В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например,солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенноузна­ваемые: с короткими агрессивными стрижками, гальванически накачанными мускулами, меняющими цвет татуировками­на руках и странным, асимметричным загаром на лицах — вокруг­глаза, которым боец обычно смотрит в нашлемный прицельный монокуляр, остается пятно бледной кожи. Здесь не имело значения, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий игруппировок и гражданские образовали пеструю смесь, и та, какни странно, не была взрывоопасной. Вероятно, за это стоилоблагодарить наряды милиции, которые охраняли Демилитаризо­ванную зону. Только патрульным дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, поэтому они щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, не выпуская пистолетов из рук. На свободу Вас­кеса милиционеры не покушались, и, пока он сопровождал насс Дитерлингом, беспокоиться было не о чем. Мы, наверное,смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, только что пришедших­ с фронта. Мы оба приближались к тому возрасту, каковой принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это сорок — шестьдесят лет; за историю человечества средний возраст поч­ти не изменился.

Значит, остается еще столько же... Не густо.

Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки. Их мускулатура и прежде была гипертрофированной по обычным меркам, но с тех пор, как я сам был «белоглазым», ребята перешли границы разумного. Тогда эти перекачанные мускулы еще можно было оправдать необходимостью таскать на себе целый арсенал. За минувшее время оружейники сделали не один шаг вперед, носолдаты, гуляю­щие по этой улице, были словно нарисованы карикатуристом, склонным к абсурдным преувеличениям. Должно быть, на поле­боя эффект усиливали модные облегченные ружья. Представьте себе гору мышц, увешанную оружием, которое может поднять ребенок.

— Сюда, — сказал Васкес.

Его берлога располагалась в одной из построек, паразити­рующих у основания моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную­ голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и стирая с лица пот, я еле успевал подныривать подразвешенную повсюду кухонную утварь. Интересно, применял ли Васкес эти зловещего вида приспособления для каких-либо других целей помимо кулинарных?

— Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? — шепнул я Дитерлингу.

— Это долгая история, — ответил Дитерлинг. — И дело не просто в руке.

Из пара время от времени выскакивали обнаженные по пояс повара с пластмассовой дыхательной маской на лице. Пока Васкес переговорил с двумя из них, Дитерлинг что-то выловил пальцами из кастрюли с кипящей водой и попробовал на вкус.

— Это Таннер Мирабель, мой друг, — сказал Васкес старшему повару. — Парень был белоглазым, так что не дури с ним. Мы здесь побудем немного; ты принеси чего-нибудь выпить. «Писко сауэр» подойдет. Мирабель, ты голоден?

— Не слишком. А Мигуэль, похоже, уже угощается.

— Вот и славно. Но по-моему, Змей, крысы сегодня не удались.

Дитерлинг пожал плечами:

— Поверь, мне случалось есть и кое-что похуже. — Он бросил в рот еще кусочек. — Мм... В самом деле, вполне приличная­ крыса. Раттус норвегикус, угадал?

Васкес провел нас через кухню в пустой игорный салон. То есть это мне показалось, что он пуст. Слабо освещенная комната была с подлинной роскошью отделана зеленым бархатом, в нужных местах булькали на постаментах кальяны, на стенах висели картины в коричневых тонах. Сначала я принял их за масляную живопись, но, приглядевшись, понял, что они склеены из кусков дерева разных пород. Некоторые фрагменты слегка мерцали — значит, это кора дерева гамадриад. Все картины были посвящены одной теме — жизни Небесного Хаусманна.Вот пять кораблей Флотилии летят от Солнечной системы к нашей. На другом панно Тит Хаусманн, с факелом в руке, находит­сво­его сына, одиноко сидящего в темноте после Великого Затме­ния. А вот сцена, где Небесный посещает отца в госпитале на борту корабля, — это случилось перед тем, как Тит умер от ран, полученных при защите «Сантьяго» от диверсанта. А это — ­великолепно запечатленный миг преступления и славы: корабельные модули со «спящими» разлетаются по космосу, подобно семенам одуванчика; Небесный Хаусманн был готов на все, лишь бы «Сантьяго» достиг этого мира раньше других кораблей Флотилии. Самая последняя картина изображала наказание, которому люди подвергли Небесного, — распятие.

Я смутно помнил, что это случилось где-то неподалеку отсюда.

Однако комната служила не только святилищем Хаусманна. В нишах, расположенных по периметру, стояли обычные игровые автоматы. Кроме них, было и несколько столов. Позже за ними начнется оживленная игра, а пока я слышал лишь шорох крыс в темноте.

Главной достопримечательностью комнаты был полусферический купол, идеально черный, не менее пяти метров в диаметре. Его окружали кресла с мягкой обивкой; мудреные те­лескопические цоколи поднимали их на три метра над полом. У каждого кресла один подлокотник был оснащен игровым пуль­том, на другом размещалась целая батарея устройств для внутривенных вливаний. Примерно половина кресел была занята какими-то субъектами. Они сидели неподвижно, как неживые, — неудивительно, что я их даже не заметил поначалу. Безвольные позы, запрокинутые головы, вялые лица, закрытые­ глаза. С первого взгляда узнаешь аристократов, от них так и веет богатством и высокомерием.

— А это что за мумии? — спросил я. — Утром, когда закрывался, забыл их выкинуть?

— Ошибаешься, Мирабель. Они тут практически на постоянной основе, вроде мебели. Играют месяцами, делают ставки на долгосрочные результаты наземных кампаний. Сейчас затишье из-за муссонов. Как будто войны и в помине нет. Но видел бы ты этих ребят, когда начинается заварушка.

Кое-что в комнате мне не понравилось. И не только история Небесного Хаусманна в картинках, хотя она вносила в это ощущение основной вклад.

— Васкес, не пора ли нам идти?

— И остаться без выпивки?

Не успел я решить, что ему ответить, как вошел повар. Он толкал тележку с напитками и громко пыхтел в своей пластмассовой маске. Пожав плечами, я пригубил «Писко сауэр» и кивнул на картины:

— Похоже, Небесного Хаусманна здесь уважают.

— Ты даже не представляешь, как глубоко.

Васкес что-то сделал, и полусфера ожила. Теперь это был не слиток мглы, а подробнейшая панорама одного из полушарий Окраины Неба. Обрамленная черной кромкой, она напоминала торчащий из пола глаз ящерицы. В россыпи огней на западном побережье Полуострова, которая виднелась сквозь щель в облаках, я углядел искорку Нуэва-Вальпараисо.

— Да неужели?

— Среди местных жителей попадаются очень религиозные. Будь поделикатнее и думай, что говоришь, парень... а то еще нарвешься ненароком.

— Я слышал, что они сделали из Хаусманна идола, но по­дробностей не знаю. — Снова я огляделся и впервые заметил на одной из стен нечто странное — череп дельфина, весь в загадочных впадинах и бороздах. — Как тебе досталась эта хибара? Выкупил у чокнутого хаусманнопоклонника?

— Не совсем так.

Дитерлинг кашлянул. Я не обратил на это внимания:

— Да? Значит, отделал комнату по своему вкусу?

Васкес затушил сигарету и ущипнул себя за переносицу, наморщив крошечный лоб:

— В чем дело, Мирабель? Пытаешься достать меня? Или ты просто тупица?

— Даже не знаю, что ответить. Мне казалось, я поддерживаю вежливую беседу.

— Ну да, ну да. И для начала назвал меня Красной Рукой, будто ненароком.

— Кажется, мы это уже обговорили. — Я глотнул «Писко сауэр». — Васкес, я не пытаюсь тебя достать. Просто ты, сдается, уж слишком чувствителен.

Он что-то сделал — еле заметный жест, будто пальцами щелкнул.

Далее произошло нечто неуловимое глазом: в комнате засверкал металл и закружил ласковый ветерок. Позже, восстанав­ливая в памяти события, я пришел к выводу, что в стенах, полу и потолке разом раскрылись многочисленные отверстия, выпуская летающие машины.

Это были дроны-убийцы — летучие черные шары. Из каждого торчало по три-четыре ствола, расположенных по экватору, и все были нацелены на нас с Дитерлингом. Дроны медленно барражировали и жужжали, как шершни, словно их и вправду переполняла злоба.

Минуту, а то и две я не дышал, как и мой спутник. Наконец Дитерлинг решился заговорить:

— Васкес, я так понял, мы бы уже были покойниками, разозлись ты на нас всерьез.

— Ты прав, Змей. Тонко подмечено. Безопасный режим! — повысил Васкес голос и еще раз щелкнул пальцами. — Видишь, приятель? Ведь ты не уловил разницу? Но комната ее уловила. Если бы я не отключил систему, она бы приняла это за приказразделаться с каждым из присутствующих, включая вон тех жирных пердунов в креслах. С каждым, кроме меня.

— Рад, что ты ее отключил, — сказал я.

— Давай, Мирабель, посмейся. — Последовал новый щелчок. — Что, похоже на первую команду? Но теперь у дронов новое задание: оторвать вам руки, по одной зараз. Эта комната запрограммирована на распознавание еще как минимум двенадцати жестов, и поверьте, некоторые из них способны меня разорить, очень уж дорого обойдется уборка помещения. — Он уставился на меня. — Надеюсь, я понятно выразился?

— Пожалуй, мы поняли твой намек.

— Вот и прекрасно. Безопасный режим! Часовые, по мес­там!

То же мельтешение, тот же ветерок. Машины как будто растворились в воздухе.

— Понравилось? — спросил у меня Васкес.

— Не то чтобы очень, — ответил я, ощущая на лбу едкий пот. — Будь твоя охрана посерьезнее, она бы вообще не подпус­тила к этой комнате потенциальную угрозу. Но для вечеринок, наверное, годится — скуку разгонять.

— Ага, для вечеринок. — Васкес смотрел на меня с ухмылочкой, он был явно доволен произведенным эффектом.

— Но это дает мне повод задуматься о причинах твоей чрезмерной чувствительности.

— На моем месте, — процедил он, — ты был бы хрен знает во сколько раз чувствительнее.

Меня удивило то, что сделал Васкес в следующий момент. Он просто вынул руку из кармана, причем достаточно медленно, чтобы я понял: в ней нет оружия.

— Смотри, Мирабель.

Не знаю, что именно я ожидал увидеть. Кулак, который мне показал Васкес, выглядел достаточно заурядно. Я не заметил никаких увечий:

— Рука как рука.

Он сжал кулак посильнее, и тут произошло нечто странное. Между напряженными пальцами засочилась кровь — вначале медленно, но вот уже течет струйкой. Я смотрел, как алая кровь разбегается по зеленому полу.

— Вот почему меня так называют. Потому что у меня кровоточит правая рука. Прикольно, правда? — Он разжал кулак,показав влажную красную дырочку посреди ладони. — Это стигмат, вроде знака страстей Христовых. — Здоровой рукой он ­полез в другой карман, вынул платок, скомкал его и прижал к ране, чтобы остановить кровотечение. — Вот так-то. Иногда получается это вызвать простым усилием воли.

— Значит, до тебя добрались сектанты Хаусманна, — заметил Дитерлинг. — Небесного тоже распяли. И гвоздь ему вбили в правую ладонь.

— Не понимаю, — признался я.

— Сказать ему?

— Сделай одолжение, Змей. Парня явно пора просветить.

Дитерлинг повернулся ко мне:

— За последнее столетие поклонники Хаусманна разделились на разные секты. Некоторые прониклись идеями кающих­ся монахов, они пытаются причинить себе хоть малую толику той боли, что довелось испытать Небесному. Кто-то запирается­ и сидит в потемках, пока не поедет крыша и не начнутся видения, кто-то отрубает себе левую руку, а кто-то просит приятелей,­чтобы его распяли. При этом он запросто может умереть. — Дитерлинг сделал паузу и покосился на Васкеса, словно просил­ разрешения продолжать. — А одна экстремистская секта зашлаеще дальше. Ее адепты распространяют Священное Писание неустно и не письменно, а при помощи вируса.

— Продолжай, — сказал я.

— Скорее всего, вирус создали ультранавты. Может, кто-то из сектантов наведался к жонглерам образами, а те побаловались с его нейрохимией. Это не важно. Важно лишь, что вирус получился очень цепким, он передается по воздуху и заражает почти всех.

— Превращая в сектантов-хаусманнитов?

— Нет, — заговорил Васкес, доставший новую сигарету. — Вирус тебя имеет в мозг, но религиозным фанатиком от этого ты не становишься. Появляются видения и сны, а иногда тебе хочется... — Он скомкал фразу и кивнул на торчащего из стены дельфина. — Видишь рыбий череп? Он, чтоб его, стоил мне ноги и руки. Это череп Слика — знаешь, жил такой на корабле. Полезно иметь в хозяйстве подобную хреновину — нервы успо­каивает. Но не более того.

— А рука?

— Некоторые вирусы вызывают физические изменения, — продолжал Васкес. — Можно сказать, мне повезло. Есть ослеп­ляющий вирус, другой заставляет бояться темноты, а третий высушит твою левую руку, и она отвалится. В общем, потерять время от времени каплю крови — это сущая мелочь. Поначалу, пока о вирусе знали немногие, было здорово. С помощью этой болячки удавалось неплохо дурачить народ. Представь, заявляешься на переговоры и у всех на глазах начинаешь истекать кровью. Потом, правда, народ просек, что меня заразили сектанты.

— И задумался: а вправду ли ты так крут, как говорят, — сказал Дитерлинг.

— Ага, точно. — Васкес посмотрел на него и скривился. — Такую репутацию, как у меня, за два дня не заработаешь.

— Не сомневаюсь, — согласился Дитерлинг.

— Да. И подобная мелочь, парень, может очень сильно ей повредить.

— А ты не пробовал лечиться? — спросил я, не обращая внимания на отчаянные сигналы Дитерлинга.

— Пробовал, Мирабель. На орбите полно всякой дряни, ко­торая справится с такой хворью. Но вот незадача: в списке мест,безопасных для моего посещения, орбита не значится.

— Ну, так и живи с этим вирусом. Ведь он, как я слышал, уже почти не заразен.

— Верно, тебе он не грозит. И никому не грозит. Я сейчаспрактически в порядке. — Васкес снова закурил, и это его слегка­успокоило. Кровотечение прекратилось, он спрятал злополучную руку в карман и глотнул «Писко сауэр». — Только, знаешь, иногда я жалею, что не заразен... Что не припас немного крови с той поры, как был инфицирован. Можно было бы оставить кое-кому подарок на прощание, типа укольчика в вену.

— Но это бы значило пойти на поводу у хаусманнитов, — сказал Дитерлинг. — Распространять их веру. Ведь именно этого они от тебя добивались.

— Ну да. Так что я лучше буду распространять веру в то, что однажды поймаю гниду, устроившую мне такую подлянку... — Васкес прервал фразу, как будто его что-то отвлекло. Неподвиж­но глядя прямо перед собой, словно в трансе, он проговорил: — Нет. Не пойдет, парень. Извини, не верю.

— Чему не веришь?

Я больше не слышал его голоса, хотя видел, как двигаются мышцы на шее. Должно быть, Васкес вышел на связь с одним из своих людей.

— Рейвич, — произнес он наконец.

— И что с ним? — осведомился я.

— Эта сволочь перехитрила меня.

Глава 2

Лабиринт темных сырых коридоров соединял заведение Красной Руки с внутренними помещениями терминала, проходя прямо сквозь черную стену. Васкес вооружился факелом и повел нас по лабиринту, пинками разгоняя с дороги крыс.

— Двойник! — восхищенно сказал он. — Вот уж никак не ожидал, что Рейвич подставит нам живца. А мы гонялись за этим гадом столько дней! — Последнее слово он произнес так, будто имел в виду месяцы и весь этот срок ему приходилось проявлять чудеса проницательности и расчетливости.

— На что только не идут некоторые ловкачи! — сказал я.

— Эй, остынь, Мирабель. Ведь это ты не хотел, чтобы мы пустили парня в расход, как только увидим. Укокошить его было бы проще простого.

Он плечом распахивал двери, ведя нас в следующий коридор.

— Но это точно не Рейвич?

— Конечно. Мы провели экспертизу, поняли, что это не он, и взялись за поиски настоящего Рейвича.

— Парень в чем-то прав, — произнес Дитерлинг, — как ни тяжко мне это признавать.

— Спасибо, Змей, на добром слове. За мной не заржавеет.

— Да ладно, не бери в голову.

Васкес пинком отправил в темноту очередную крысу.

— Так что же там приключилось, после чего ты стал одержим этой дурацкой вендеттой?

— Сдается, ты уже в курсе, — отозвался я.

— Да, мир слухами полнится. Особенно когда играет в ящик такая крупная шишка, как Кагуэлла. Вакуум власти и прочее. Но меня удивляет, что вы оба выбрались из передряги живыми. Я слышал, там, в засаде, было чертовски жарко.

— Меня ранило не слишком сильно, — сказал Дитерлинг. — Таннеру досталось куда круче. Он потерял ступню.

— Ничего особенного, — сказал я. — Прижег лучевиком рану и остановил кровотечение.

— Ну да, — согласился Васкес. — Царапиной больше, царапиной меньше... Ай да молодцы, ребята! Никак не устану вами восхищаться.

— Отлично, но, может быть, хватит обсуждать наши скромные персоны?

Моя сдержанность объяснялась не просто нежеланием говорить с Васкесом Красная Рука о недавнем инциденте. Помимо нежелания, немало значил тот факт, что у меня попросту вылетели из головы почти все подробности происшествия. То есть, возможно, я помнил что-то из случившегося до курса коматозного лечения, во время которого мне заново вырастили ступню, — но теперь казалось, что в переделке я побывал очень-очень давно, а не считаные недели назад.

Впрочем, я искренне верил, что Кагуэлла выживет. Вначале считал, что ему повезло: лазерный импульс прошел сквозь тело и каким-то чудом не коснулся жизненно важных органов, словно его траектория была заранее рассчитана искусным хирургом.­ Но тут начались сложности. Не имея возможности добраться до орбитальной станции — Кагуэлла подвергся бы аресту и казни, еще не успев покинуть пределы атмосферы, — он вынужден­ был пользоваться услугами черного рынка, самыми дорогими, какие мог себе позволить. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть мне ногу, но ранения такого типа на войне случаются каждый день. Совсем иное дело — множественные повреждения­ внутренних органов, они требуют куда более высокого уровня медицины, чем способен предложить черный рынок.

Поэтому он теперь мертв.

А я нахожусь здесь. Охочусь за человеком, который убил Кагуэллу и его жену. И я намерен сразить негодяя одной алмазной стрелкой из заводного пистолета.

Еще до того, как я стал экспертом по безопасности на службе у Кагуэллы, — то есть когда был еще солдатом, — поговари­вали, будто я наикрутейший снайпер, могу не просто влепить пулю­ в голову, а попасть в область мозга с определенной функ­цией. Это не совсем так, но до сих пор на меня никто не жаловался. Свою работу я люблю делать быстро и аккуратно.

Я от души надеялся не оплошать и при встрече с Рейвичем.

К моему удивлению, потайной коридор вывел нас прямо в середку терминала, в затененную часть главного вестибюля, к посадочной платформе. Я оглянулся на досмотровый пункт, который мы обошли, — там охранники обыскивали пассажиров на предмет оружия и проверяли удостоверения личности на случай, если с планеты попытается улизнуть военный преступник. Удобно примостившийся в моем кармане заводной писто­лет не показался бы на экранах сканирующих устройств, что и обусловило мой выбор. Теперь я ощутил легкую досаду оттого, что мои хлопоты пропали всуе.

— Господа, — произнес Васкес, задержавшись на пороге, — дальше я не пойду.

— А мне казалось, ты здесь как рыба в воде, — проговорил Дитерлинг, оглядываясь. — В чем дело? Боишься, что выныривать потом не захочется?

— Что-то вроде этого, Змей. — Васкес похлопал нас по спинам. — Ладно, ребята, идите и разберитесь с этим постмортальным анализом кала. Но не говорите никому, что сюда вас привел я.

— Не беспокойся, — заверил Дитерлинг. — Твоя роль в мероприятии не будет преувеличена.

— Вот и славно. И помни, Змей, — Васкес снова сделал жест, словно стрелял из пистолета, — наш уговор насчет охоты.

— Считай, что ты уже включен в список, по крайней мере с испытательным сроком.

Он исчез в тоннеле, а мы с Дитерлингом остались на платформе. С минуту оба не могли произнести ни слова, ошеломленные и подавленные странностью обстановки.

Мы находились на поверхностном ярусе, в кольцеобразном зале, окружающем посадочную платформу, которая распола­галась у основания спирали. Потолок вестибюля нависал над множеством ярусов, пространство между ними пересекали во всех направлениях подвесные дорожки и пассажирские трубопроводы, а в наружной стене размещались бутики и рестораны, но они были частью закрыты, частью переоборудованы в тес­ные молельни или лавки, торгующие предметами религиозного назначения. Здесь было малолюдно — с орбиты добраться нелегко, и лишь к подъемникам шагала небольшая группа отправляющихся. Вестибюль был освещен хуже, чем рассчитывали дизайнеры, потолок едва виднелся. Помещение напоминало­ собор, в котором шла некая религиозная церемония; в такой атмосфере неуместны спешка и громкие голоса. На пределе слышимости что-то гудело, — казалось, этот звук идет из набитого генераторами подвала. Или из комнаты, набитой монахами, тянущими в унисон погребальное песнопение.

— Здесь всегда так? — спросил я.

— Нет. То есть это место всегда было отстойником, но с тех пор, как я побывал тут в последний раз, оно окончательно испортилось. Еще месяц назад, наверное, яблоку негде было упасть. Большинство проходили именно этим путем, чтобы сесть на корабль.

Здесь, на Окраине Неба, прибытие звездолета никогда не оставалось незамеченным. Планета у нас бедная и довольно отсталая, если сравнивать с другими населенными мирами, и едва­ ли она оказывает серьезное влияние на флуктуации межзвездного рынка. Мы ничего не экспортируем, если не считать опыта ведения военных действий и кое-каких малоинтересных био­продуктов из джунглей. Охотно покупали бы всякую технологическую экзотику и соответствующие услуги у демархистов, но лишь немногие толстосумы Окраины Неба могут это себе позволить. Когда нас все-таки удостаивают визитом, молва объ­ясняет это тем, что гостей вытеснили с процветающих рынков, с маршрутов Йеллоустон — Солнечная система или Фанд — Йеллоустон — Гранд-Титон, либо тем, что корыту потребовал­ся срочный ремонт. Это случалось примерно раз в десять стандартных лет, и визитеры всегда обводили нас вокруг пальца.

— Хаусманн действительно погиб здесь? — спросил я.

Мы пересекали огромный гулкий вестибюль.

— Где-то неподалеку, — отозвался Дитерлинг. — Где именно — никто никогда не узнает, потому что в те времена не было точных карт. Это случилось в радиусе нескольких километров отсюда, наверняка в окрестностях Нуэва-Вальпараисо. Вначале тело собирались сжечь, но позже решили забальзамировать, чтобы легче было его выставлять — в качестве наглядного примера.

— Но культа тогда еще не было?

— Конечно не было. Несколько чокнутых поклонников, но никакого религиозного психоза. Это началось позже. Экипаж «Сантьяго» состоял в основном из людей светских, но человеческую психику не так-то просто излечить от религиозности. Они взяли деяния Небесного и соединили их с тем, что предпочли вынести из прежней жизни; они сохраняли одно и выбра­сывали другое по своему усмотрению. Сменилось несколько поколений, пока они не продумали схему до мелочей, после чего остановить процесс стало невозможно.

— А после того как появился мост?

— К тому времени хаусманниты поделились на секты, одна из которых завладела его мумией. Эти фанатики назвали себя церковью Небесного. И решили — исключительно удобства ради, — что он умер не просто у моста, а под ним. И что мост, по сути, надо считать не космическим лифтом — это его побочная функция, — а усыпальницей Господней, символом преступления и славы Хаусманна.

— Но мост спроектировали и построили люди.

— По воле Божьей. Неужели не понимаешь? Таннер, тут ни к чему не подкопаешься, так что сдавайся.

Навстречу нам шли сектанты, двое мужчин и женщина. Возникло ощущение, что я уже где-то видел эту троицу, хотя вряд ли встречался лицом к лицу. Все были одеты в просторные пепельно-серые блузы. Независимо от пола эти люди носили длинные волосы. На голове у одного из мужчин сидел венец — судя по всему, устройство для причинения боли. У друго­го пустой левый рукав был приколот к боку. На лбу у женщины можно было разглядеть татуировку в виде крошечного дель­фина. Мне вспомнилось, что на борту «Сантьяго» Небесный Хаусманн коротал время в обществе своих друзей-дельфинов, которых чурался экипаж.

Странно, что я вспомнил эту подробность. И еще хотелось бы вспомнить, кто мне про нее рассказывал.

— Пистолет твой на взводе? — спросил Дитерлинг. — Приготовь на всякий случай. Может, завернем за угол, а там наш дружок завязывает шнурки.

Я похлопал по пистолету, чтобы убедиться в его наличии:

— Сомневаюсь, Мигуэль, что сегодня нам так повезет.

Мы прошли через дверь в стене вестибюля и теперь уже отчетливо услышали голоса. Это монахи пели хором, и не сказать чтобы в лад.

Впервые с тех пор, как мы очутились в помещении термина­ла, нашим взглядам предстала спираль. Посадочная площадка являла собой огромное круглое помещение, окаймленное балконом, на который мы вышли. Дно находилось в сотнях метров­ под нами, а спираль, проходя через лепестковый люк в потолке, спускалась к «причалу», где прятались обслуживающие механизмы, готовые ремонтировать подъемники. Откуда-то снизу­ и доносилось молитвенное пение, и причуды местной акустики увлекали эти звуки к самому потолку.

Мост — это хрупкая на вид цельная вена из гипералмаза, которая тянется от поверхности планеты до самой синхронной орбиты. Ее диаметр не превышает пяти метров — не считая последнего километра, где она накрывает терминал. Здесь ширина трубки составляет тридцать метров. Уходя наверх, она постепенно сужается. Этот излишек выполняет чисто психологическую функцию: слишком многие захотели бы отказаться от посещения орбиты, обнаружив, насколько узка на самом деле нить, по которой им предстоит путешествовать. Вот почему владельцы моста сделали видимую часть терминала значительно более широкой, чем диктовала необходимость.

Лифты прибывали и отправлялись с интервалом в несколько минут, проходя колонну вверх и вниз из конца в конец. Кабина лифта представляет собой гладкий цилиндр с выпуклым основанием и удерживается внутри шахты при помощи магнитов. Каждая разделена на уровни для питания, отдыха и сна.

Большинство капсул скользили вверх и вниз порожняком,с неосвещенными пассажирскими отсеками. Лишь в каждой пятой или шестой можно было заметить маленькие группы людей.­Несомненно, это не говорило о процветании бизнеса, но серь­езных проблем, кажется, пока не намечалось. Расходы на прогон пустых кабин были ничтожны в сравнении со стоимостью моста и не влияли на график движения «прибыльных». Издали их было не различить, и это порождало иллюзию оживления и благополучия — надеждой на то, что такое однажды наступит,владельцы моста не тешились с тех пор, как его арендовала церковь. И хотя в пору муссонов можно было подумать, что война прекратилась, кто-то продолжал составлять планы кампаний­ на новый сезон и на компьютерах-симуляторах разыгрывались­ военные игры, чертились направления ударов и фланговых обходов.

Хрупкий до головокружения прозрачный «язык» тянулся отбалкона почти до самой спирали, оставляя достаточно места дляприбывающего лифта. Там уже собирались в ожидании посадки пассажиры с багажом. Среди них я заметил группу аристократов — они выделялись роскошной одеждой. Но Рейвича небыло, равно как и людей, похожих на кого-нибудь из его помощ­ников. Пассажиры болтали между собой или смотрели новости на узких прямоугольных экранах, которые плавали в замкнутом­пространстве, подобно тропическим рыбам, и мигали рыночны­ми сводками и интервью знаменитостей.

У основания «языка» находилась будка, где продавали билеты на лифт; в ней за столом сидела скучающая женщина.

— Подожди здесь, — сказал я Дитерлингу.

Когда я подошел к столу, женщина подняла на меня глаза. На ней была мятая форма администрации моста, под налитыми кровью опухшими глазами — лиловые полумесяцы.

— Да?

— Я друг Арджента Рейвича. Мне нужно срочно с ним связаться.

— К сожалению, это невозможно.

На большее я и не рассчитывал.

— Когда он отправился?

Она говорила в нос, произнося согласные неразборчиво:

— Сожалею, но я не вправе разглашать подобную информацию.

Я кивнул с понимающим видом.

— Повторяю, я не...

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — перебил я, смягчая реп­лику любезной улыбкой. — Извините, я не хотел бы показаться навязчивым, но дело очень срочное. У меня для него кое-что есть. Кое-что — это ценная реликвия семьи Рейвич. Могу я поговорить с ним, пока он поднимается? Или нужно ждать, когда он достигнет орбиты?

Женщина заколебалась. Какую бы информацию она ни разгласила в данных обстоятельствах, это будет нарушением правил. Но я выглядел таким честным, так искренне желающим принести пользу другу... И таким богатым.

Она опустила глаза на дисплей:

— Вы сможете отправить ему сообщение и попросить связаться с вами по прибытии на орбитальную станцию.

Это означало, что он еще не прибыл, а находится где-то надо мной, поднимается по нити.

— Пожалуй, я лучше последую за ним, — сказал я. — Тогда задержка получится минимальной. Мы встретимся на орбите. Я просто передам ему эту вещь и вернусь.

— Полагаю, в этом есть смысл... — Женщина посмотрела на меня. Возможно, в моем поведении сквозило нечто странное, однако она не настолько доверяла собственным инстинк­там, чтобы воспрепятствовать мне. — Но вам придется поспешить. Посадка вот-вот начнется.

Я бросил взгляд туда, где «язык» протягивался к спирали. Снизу, из технической зоны, уже скользил пустой лифт.

— Тогда будет неплохо, если вы продадите мне билет.

— Полагаю, обратный билет вам тоже понадобится? — Женщина потерла глаза. — Всего будет пятьсот пятьдесят аст­ралов.

Я раскрыл бумажник и отсчитал хрустящие купюры южан.

— Безобразие, — притворно возмутился я. — Сколько нужно энергии, чтобы доставить меня на орбиту? Сущий пустяк. Цена должна быть в десять раз меньше. Бьюсь об заклад, часть денег ляжет в кубышку церкви Небесного.

— Не скажу, что это не так, но вам, сэр, не следует отзываться плохо о церкви. Хотя бы здесь.

— Так ведь на каждый роток не накинешь платок. Но ­вы-то, надеюсь, не из них?

— Нет, — ответила она, подавая мне сдачу мелкими купюрами. — Я просто здесь работаю.

Сектанты захватили мост лет десять назад, после того как внушили себе, что именно тут был распят Небесный. Однажды вечером целая толпа последователей Хаусманна заполонила терминал; никто и понять не успел, что происходит. Они заявили, что по всему мосту размещены контейнеры с созданным ими вирусом, которые будут взорваны все разом при первой же попытке очистить терминал. Если бы эта дрянь действительно присутствовала на мосту в том объеме, о каком говорили сектанты, и если бы ее разнес ветер, половина Полуострова оказалась бы заражена. Возможно, они блефовали, но никто не рискнул противодействовать культу, стремившемуся навязать себя миллионам людей. Поэтому мост оставили сектантам. Они позволили администрации контролировать работу лифтов, хотя это и означало, что персоналу необходимы регулярные привив­ки. Учитывая, что антивирусная терапия давала побочные эффекты, это было не самое популярное место работы на Полуост­рове, тем более что служащим приходилось постоянно слушать песнопения хаусманнитов.

Женщина протянула мне билет.

— Как думаете, я успею? — спросил я.

— Последний лифт отправился всего час назад. Если ваш друг был на нем... — Она помолчала, и я понял, что никаких «если» быть не может. — Скорее всего, вы застанете его на терминале.

— Надеюсь, он меня вознаградит за такие хлопоты.

Она хотела улыбнуться, но передумала. Эта женщина и так сделала для меня слишком много.

— Уверена, он будет в восторге.

Сунув билет в карман, я поблагодарил кассиршу. Жаль было эту бедолагу, такую работу, как у нее, врагу не пожелаешь.

Дитерлинг все так же стоял, прислонившись к низкой стек­лянной стене, которая окружала «язык», и с холодным спо­койствием на лице рассматривал сектантов. Вспомнилось, как в джунглях он меня спас, когда напала гамадриада. В ту минуту у него было такое же выражение — абсолютно бесстрастное, как у шахматиста, играющего с заведомо слабым противником.

— Ну что? — полюбопытствовал Дитерлинг.

— Он уже уехал.

— Когда?

— С час назад. Я купил себе билет. Теперь твоя очередь. Но делай вид, будто мы путешествуем порознь.

— Братишка, может, мне не стоит ехать с тобой?

— Да не волнуйся ты, — перешел я на шепот. — Отсюда и до выхода с орбитального терминала ни одного поста эмиграционного контроля. Поднимешься и спустишься, и никто тебя не сцапает.

— Таннер, тебе легко говорить.

— Поверь, это безопасно.

Дитерлинг покачал головой:

— Возможно, но вряд ли имеет смысл путешествовать вмес­те, даже в одном лифте. Мы же не знаем, какое у Рейвича прикрытие. Что, если его охрана все здесь просматривает?

Хотелось поспорить, но внутренне я признавал его правоту. Как и Кагуэлла, Дитерлинг не мог покинуть Окраину Неба, не рискуя быть арестованным по обвинению в военных преступ­лениях. Оба занимали определенные места в базе данных этой планетной системы, за их головы была назначена солидная награда — невзирая на тот факт, что Кагуэлла мертв.

— Ладно, — согласился я. — Похоже, у тебя есть еще какой-то повод, чтобы остаться. Я вернусь в Дом Рептилий дня через три, не меньше. Думаю, там будет кому присмотреть за порядком.

— Уверен, что справишься с Рейвичем в одиночку?

Я пожал плечами:

— Всего один выстрел, Мигуэль.

— И этот выстрел будет сделан тобой. — У него явно полегча­ло на душе. — Ну вот и чудно. Сегодня же вечером махну в Дом Рептилий. И буду с интересом смотреть выпуски новостей.­

— Постараюсь не разочаровать тебя. Пожелай мне удачи.

— Удачи. — Дитерлинг пожал мне руку. — Будь осторожен, Таннер. За твою голову награда не объявлена, но это не значит, что к тебе ни у кого не возникнет вопросов. Доверяю разработать план избавления от пистолета самостоятельно.

Я кивнул.

— Жалко его? Вижу-вижу. Не горюй, подарю такой же точно на день рождения.

Он долго смотрел на меня, словно собираясь что-то добавить, потом кивнул и пошел прочь от спирали, покинул площадку. В тенистом вестибюле, не сбавляя шага, он начал менять­ окраску плаща. Дитерлинг удалялся, и его широкоплечую фигуру окружал мерцающий нимб.

Я отвернулся и стал ждать лифта. И, незаметно сунув руку в карман, ощутил холодок и алмазную твердость пистолета.

Глава 3

— Сэр, ужин будет подан на нижней палубе через пятна­дцать минут. Если желаете присоединиться к пассажирам...

Голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я не слышал шагов по лестнице и полагал, что на смотровой палубе нахожусь совершенно один. Пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки — путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж... а я поднялся наверх понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.

Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации — только жутковатое ровное скольжение, еле заметный, но посто­янный набор скорости. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур — хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через лепестковый люк в потолке.

Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а роботу-слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже — ни ног, ни колес. Он двигался по прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен торчащим из спины металлическим прутком.

— Сэр, — начал он снова, на этот раз на языке норт, — ужин будет подан...

— Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.

После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение могут счесть подозрительным. А сев за общий стол, я удовлетворю их любопытство, представ в образе некоего вымышленного персонажа, — и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества. Я перешел на норт — практика не помешает — и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.

— Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.

Робот развернулся вокруг оси и тихо уехал.

А я вернулся к иллюминатору.

Зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли через потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал на этом не закончился, лифт теперь поднимался сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, одержимость поклонников Небесного Хаусманна нашла свое наивысшее выражение. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым­ составом зеленовато-серого цвета, а затем поместили его на гигантском конусообразном выступе, который торчал из стены, почти касаясь спирали. Поэтому труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом парусника-исполина.

Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь, — похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробил культю отсеченной по локоть левой руки. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает при казни электричеством. Лучше бы его убили током, подумалось мне. Это было бы милосерднее, какие бы преступления он ни совершил.

Впрочем, так было бы слишком просто. Ведь толпа казнила преступника, совершившего ужасные деяния, прославляла же она человека, подарившего ей весь мир. Распиная его, почитатели выражали свое обожание не менее горячо, чем свою ненависть.

Времена меняются, а люди остаются прежними.

Лифт прошел в считаных метрах от Небесного, и я невольно содрогнулся. Вдруг захотелось удалиться отсюда как можно быстрее. Безмерный космос словно превратился в эхокамеру, заполненную отголосками бесконечной боли.

У меня зачесалась ладонь. Зажмурившись, я тер ее о поручень, пока мы не оставили позади терминал, продолжая подниматься сквозь ночь.

— Еще вина, мистер Мирабель? — спросила похожая на лисицу аристократка, сидящая напротив меня.

— Нет. — Я вежливо промокнул губы салфеткой. — Если не возражаете, я удалюсь. Хочу полюбоваться видом, пока мы поднимаемся.

— Какая жалость, — разочарованно сказала женщина.

— О да, — подхватил ее муж. — Без ваших историй, Таннер, мы будем скучать.

Я улыбнулся. По правде говоря, я просто валял дурака, поддерживая светскую беседу в течение часа, пока мы ужинали. То и дело оживлял разговор пикантным анекдотом, но лишь с целью заполнить неловкие паузы, которые повисали над столом всякий раз, когда тот или иной гость отпускал реплику, способ­ную с точки зрения переменчивого аристократического этикета­ показаться неделикатной. Не раз мне приходилось разрешать споры между северными и южными фракциями, выступая с речью от лица всей группы. Моя маскировка была не самой убедительной, поскольку даже северяне, кажется, поняли, что я не имею к южанам никакого отношения.

Но это едва ли имело значение. Недавно билетерша приняла меня за аристократа и выложила то, чего раскрывать не имела права. Маскировка худо-бедно действует и сейчас, среди знати, а вскоре можно будет отказаться от нее. Ведь я не нахожусь в розыске, я просто человек с темным прошлым и сомнительными связями. Нет ничего плохого и в том, чтобы называть себя­ Таннером Мирабелем, — это куда безопаснее, чем высасывать из пальца правдоподобную родословную. Совершенно обычное имя, оно вряд ли вызовет какие-то ассоциации с историей аристократии или иными эпохальными событиями. В отличие от своих сотрапезников я не взялся бы изложить историю своего рода до прибытия Флотилии. Скорее всего, Мирабели по­явились на Окраине полвека спустя. По меркам знати я просто неотесанный выскочка, но никто не позволит себе подобныхнетактичных намеков. Все они долгожители, их генеалогия восходит если не к Флотилии, то ко дню провозглашения пассажирского манифеста, одно-два сомнительных поколения не в счет. Поэтому для них вполне естественно предположить, что я обладаю столь же пышным генеалогическим древом и доступом к тем же лечебным технологиям.

На самом же деле мои предки, прибывшие на Окраину Неба спустя много лет после Флотилии, не располагали никакими средствами для закрепления наследственного долголетия. Возможно, в первом поколении срок их жизни превышал обычный, но этот признак не передался потомкам.

Не мог я приобрести его и за деньги. Кагуэлла хорошо мне платил, но не так хорошо, чтобы я делал себе столь дорогие подарки, одновременно пополняя бюджет ультра. Впрочем, едва ли это имело значение. Препаратами пользовался от силы одиниз двадцати жителей планеты. Остальные девятнадцать либо поуши погрязли в войне, либо влачили жалкое существование на мирных до поры территориях.

Главная проблема в том, чтобы дожить до следующего месяца, а не до следующего века.

Вот почему я оказался в довольно щекотливом положении, едва разговор зашел о технологиях долгожительства. Я попытался непринужденно развалиться на стуле и позволить словам витать вокруг меня, но едва возникал спор, как мне навязывали роль судьи. То и дело кто-нибудь изрекал: «Таннеру это, конечно, известно» — и поворачивался ко мне, чтобы услышать окончательное суждение, которое выведет из тупика. Не оставалось ничего другого, как отговариваться общими фразами, например: «Это непростой вопрос», или «Очевидно, это касается более глубоких аспектов проблемы», или «С моей стороныбыло бы неэтично распространяться далее на эту тему ввиду со­глашений о конфиденциальности и прочее. Ведь вы меня понимаете?»

Примерно через час я созрел для того, чтобы уединиться.

Поднявшись из-за стола, я извинился и покинул компанию, после чего взошел по винтовой лестнице на смотровую палубу, расположенную над жилым уровнем и столовой. Перспектива сбросить шкуру аристократа неожиданно показалась весьма заманчивой. Впервые за несколько часов во мне затеплилось профессиональное удовлетворение. Всё под контролем. Очутившись­ наверху, я приказал обслуге отсека принести вишневый ликер. Хмель слегка ударил в голову, но это меня ничуть не обеспокоило. Еще вдоволь времени, чтобы протрезветь: ясность ума и хватка наемного убийцы понадобятся мне через семь часов, не раньше.

Теперь мы поднимались быстро. Едва покинув терминал, лифт увеличил скорость до пятисот километров в час, но ему все равно понадобится сорок часов, чтобы достичь орбитального причала. Впрочем, за пределами атмосферы скорость возросла вчетверо, и случилось это во время первой перемены блюд.

Смотровая палуба была полностью в моем распоряжении. Остальные пассажиры, отужинав, разбредутся по пяти отсекам над столовой. В лифте с комфортом могут разместиться пятьде­сят человек, и он не покажется переполненным, но сегодня нас здесь всего лишь семеро, включая меня. Общее время путешест­вия — десять часов. Движение станции по орбите Окраины Неба синхронизировано с обращением планеты. Таким образом, станция постоянно висит над Нуэва-Вальпараисо, то есть строго над экватором. Насколько мне известно, на Земле строили космические мосты, уходившие на высоту тридцать шесть тысяч­километров. Но скорость вращения Окраины Неба чуть больше,­ а сила притяжения чуть слабее, и синхронная орбита находится на шестнадцать тысяч километров ниже. При всем при том длина нити составляет двадцать тысяч километров — представьте, какому напряжению подвергается верхний километр под весом девятнадцати тысяч километров, которые находятся ниже. Сама нить полая, ее стенки имеют кристаллическую структуру гипералмаза с пьезоэлектрическим усилением — а вес, как я слышал, около двадцати миллионов тонн.

Я ходил по отсеку и размышлял о крошечном дополни­тельном давлении, которое создает каждый мой шаг. Потягивая­ ликер, я думал о том, насколько инженеры приблизились к предельному напряжению, конструируя лифт, и какой запас проч­ности заложили в эту систему. Затем более рациональная час­тица моего разума напомнила, что сейчас по нити движетсялишь ничтожно малая доля транспортного потока, который онаспособна нести. И я, обходя палубу, почувствовал твердую поч­ву под ногами.

Рейвич... Интересно, хватит ли сейчас ему духу выпить?

Панорама могла быть более впечатляющей, но даже там, где ночь еще не опустилась, Полуостров скрывался под пологом туч. Поскольку орбита планеты была низкой и асимметричной,сезон дождей наступал через каждые сто дней — такой здесь короткий год — и длился не меньше десяти-пятнадцати суток. Надрезко закругленным горизонтом нежная голубизна неба сменялась густым ультрамарином. Я уже видел яркие звезды, а прямо над нами, на верхнем конце нити, неподвижно висела одинокая звезда орбитальной станции — до нее было все еще оченьдалеко. Можно вздремнуть пару часов. В солдатские годы я приобрел почти звериную способность восстанавливать силы за часили два неглубокого сна.

Стоило принять это решение, и навалилась усталость, как будто плотину прорвало. Я почти на месте, а посему не помешает чуточку расслабиться.

— Сэр?

Я снова вздрогнул, но на этот раз слегка, поскольку узнал голос слуги. Робот продолжал с обычной вежливостью:

— Сэр, вас вызывают с поверхности. Я могу переадресовать вызов в вашу каюту, или желаете поговорить здесь?

Наверное, стоило пойти в каюту, но не хотелось лишать себя такого прекрасного зрелища.

— Соединяй, — сказал я. — Но прерви вызов, если кто-то будет подниматься по лестнице.

— Слушаюсь, сэр.