Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
"Иллюзии"… Самая пленительная, самая щемящая, самая глубокая и тонкая из книг Ричарда Баха. Взлетим же на старых бипланах над зелеными полями Америки вместе с автором и Дональдом Шимодой — мессией поневоле… И поверьте, очень скоро вы поймете, что книга эта попала к вам в руки не случайно.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 125
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
«София»
«Иллюзии»… Самая пленительная, самая щемящая, самая глубокая и тонкая из книг Ричарда Баха.
Взлетим же на старых бипланах над зелеными полями Америки вместе с автором и Дональдом Шимодой — мессией поневоле… И поверьте, очень скоро вы поймете, что книга эта попала к вам в руки не случайно.
ISBN 978-5-399-00633-8
В оформлении обложки использована иллюстрация В. Ерко
Все права зарезервированы, включая право на полное или частичное воспроизведение в какой бы то ни было форме.
Этот перевод публикуется с разрешения Delacorte Press, an imprint of The Random House Publishing Group, a division of Random House, LLC
Illusions by Richard Bach
Copyright © 1977 by Richard Bach and Leslie Parrish-Bach
© ООО Издательство «София», 2014
Вот вопрос, который я не раз слышал после того, как была опубликована «Чайка Джонатан Ливингстон»: «Что собираешься писать дальше, Ричард? После Джонатана — что?»
Я отвечал тогда, что ничего больше писать не собираюсь, ни единого слова, и что мои книги, вместе взятые, уже сказали все, о чем я просил их сказать. После всяческих лишений, после жизни впроголодь и даже вынужденной продажи автомобиля я был рад, что не должен больше работать каждый день до полуночи.
Но каждое лето, или почти каждое, выбираясь на своем стареньком биплане в зеленотравные моря Среднего Запада и катая пассажиров, три доллара за рейс, я начал снова ощущать прежнее напряжение. Видно, осталось что-то, о чем я должен был сказать — и не сказал.
Мне вовсе не нравится писать. Если я могу повернуться спиной к идее, которая притаилась в темноте, если я могу избежать этого и не открыть ей дверь, я даже не потянусь к перу.
Но однажды вдруг раздается взрыв, и летит стекло, кирпич, куски штукатурки, и кто-то или что-то осторожно подкрадывается по осколкам, хватает меня за горло и тихо говорит: «Не выпущу тебя, пока не выскажешь меня словами на бумаге». Вот как я повстречался с «Иллюзиями».
Даже там, на Среднем Западе, когда я, бывало, лежал на спине и учился разгонять облака, я не мог прогнать эту историю из своего ума... Что, если бы пришел кто-то, кто действительно годится для этого, и смог бы объяснить мне, как работает мой мир и как им управлять? Что, если бы я встретил кого-то сверхпродвинутого?.. Что, если бы Сиддхартха или Иисус пришел в наше время, вооруженный властью над иллюзиями мира — ведь он знал бы реальность за этими иллюзиями? И что, если бы я лично встретился с ним? Хорошо бы, чтобы он тоже летал на биплане и приземлился на том же самом поле, что и я? Что бы он сказал, как бы он выглядел?
Быть может, он не был бы похож на мессию из моего дневника, испачканного машинным маслом и в пятнах зелени от травы, быть может, он не сказал бы ничего такого, о чем говорит эта книга. Но и тогда он сказал бы мне: мы притягиваем в свою жизнь все то, о чем думаем. Но если это правда, то так или иначе я привел себя к этому моменту по какой-то причине — и вы также.
Не случайно, наверное, вы держите эту книгу: возможно, есть что-то в этих приключениях, чтобы вы попали сюда и запомнили. Я выбираю думать именно так. И я предпочитаю думать, что мой мессия вознесся в какое-то другое измерение и я его вовсе не выдумал. Наблюдает за нами обоими и смеется от удовольствия, что все случилось так, как было задумано.
Ричард Бах
Была середина лета, когда случай свел меня с Дональдом Шимодой. За четыре года полетов мне ни разу не встретился ни один пилот, который делал бы то же самое, что и я: летал вместе с ветром с места на место на стареньком биплане и катал народ — три доллара за десять минут полета. Но однажды, пролетая к северу от Ферриса, штат Иллинойс, я глянул вниз из открытой кабины своего Флита, и, поверите ли, он был там, старый Тревл Эйр-4000, весь белый-и-золотой на изумрудно-лимонном огороженном поле.
Мне нравится моя свободная жизнь, но иногда бывает и одиноко. Я увидел биплан внизу, несколько минут подумал и решил, что не будет ничего плохого, если я ненадолго к нему присоединюсь. Убрав газ до малых оборотов, руль высоты до отказа вниз, мы — Флит и я — в широком развороте стали снижаться. Негромко и ласково, словно ветер в качающихся проводах, затянул мотор свое медленное «пок-пок», замедляя вращение пропеллера. Я сдвинул защитные очки на лоб, чтобы лучше видеть, куда садиться. Зеленые джунгли кукурузы со свистом проносились подо мной, мелькнул забор, а затем, насколько я мог видеть, недавно скошенное поле. Я выровнялся, затем тихо зашуршала земля под колесами — медленнее, медленнее, наконец быстрые выхлопы двигателя, и Флит остановился рядом с другим самолетом. Я выключил зажигание. Послышалось тихое «клак-клак», пропеллер замер, и наступила тишина июльского дня.
Пилот Тревл Эйра сидел в траве, прислонясь к левому колесу своего самолета, и наблюдал за мной. С полминуты я тоже молчал, дивясь тайне его спокойствия. Я бы лично не был бы таким невозмутимым и не сидел бы так, наблюдая, как рядом со мной приземляется другой самолет, всего в десяти ярдах. Я кивнул ему. Он мне понравился, сам не знаю почему.
— Ты выглядишь одиноким, — сказал я ему издали.
— Ты тоже.
— Не хочу мешать тебе. Если меня слишком много, полечу дальше.
— Нет, я ждал тебя.
Я улыбнулся на это:
— Прости, что опоздал.
— Ничего.
Я стянул шлем и очки, вылез из кабины и спрыгнул на землю. После пары-другой часов в кабине моего Флита это всегда приятно.
— Надеюсь, ты не откажешься от ветчины и сыра, — сказал он, — хлеб с ветчиной и сыром, а может, и с муравьем.
Никаких рукопожатий, никаких церемоний знакомства.
Он не выглядел слишком крепким. Волосы до плеч, чернее, чем резина на колесе, к которому он прислонился. Глаза темные, как у ястреба. Хорошо, когда такие глаза у друга, но у любого другого они заставили бы вас чувствовать себя очень неуютно. Он вполне мог бы быть мастером каратэ, собирающимся продемонстрировать свое жестокое и бесшумное искусство.
Я взял у него сандвич и стаканчик с водой из термоса.
— Все-таки — ты кто? — спросил я. — За годы, что я катаю фермеров на самолете, я ни разу не видел ни одного такого же бродяги, как я.
— Да я ни на что другое и не гожусь, — сказал он вполне беззаботно. — Немножко механик, сварщик, чуть халтурил с гусеничными тракторами. Задерживаясь на одном месте больше, чем нужно, я попадаю в переделки. Так что отремонтировал старый самолет и — бродяжничаю.
— А в каких моделях тракторов ты разбираешься? — Я с детства бредил дизельными тракторами.
— Д-8, Д-9. Да это было совсем недолго, в Огайо.
— Д-девятые! Такие большие, с дом! С двойным приводом! Это правда, что они могут спихнуть целую гору?
— Есть гораздо лучший способ двигать горы, — сказал он с улыбкой, которая длилась разве что долю секунды.
С минуту я изучал его, прислонясь к нижнему крылу его самолета. Игра света... На него трудно было смотреть вблизи. Как если бы он был окружен серебристым сиянием, создающим слабый светящийся фон.
— Что-нибудь не так? — спросил он.
— В какие такие переделки ты попадал?
— О, ничего особенного. Просто сейчас мне нравится все время менять места. Как и тебе.
Я взял свой сандвич и обошел самолет кругом. Это была машина выпуска 1928 или 1929 года, нисколько не поцарапанная. Заводы не выпускают таких новеньких самолетов и не ставят их на стоянку в поле. По меньшей мере двадцать слоев авиалака сияли как зеркало на полированных вручную деревянных деталях машины. Под кабиной золотыми буквами старинным английским шрифтом написано: «Дон», а на регистрационной карте значилось: «Д. У. Шимода». Приборы новехонькие, как только что из упаковки, настоящие авиационные приборы образца 1928 года. Дубовая полированная приборная доска и ручка управления, регулятор смеси и опережения зажигания слева. Теперь уже нигде не встретишь опережение зажигания, даже в самых лучших реставрированных самолетах. И нигде ни царапины, ни пятнышка на перкалевой обшивке, ни одного подтека масла на фюзеляже. Ни единой соломинки на полу кабины, как будто его машина никогда не летала. Словно она просто материализовалась на этом самом месте сквозь какую-то дыру во времени протяженностью полвека. Я почувствовал, как от всего этого у меня по спине забегали мурашки.
— И давно ты уже катаешь фермеров? — спросил я у него, глядя на самолет.
— С месяц, может, недель пять.
Он лгал. Пять недель полетов над полями — и кто бы вы ни были, на вашем самолете появятся и грязь, и солома на полу кабины. Хоть что-нибудь да будет. Но эта машина... Ни капли масла на ветровом стекле, ни пятнышка от травы на несущих плоскостях, ни расплющенных на пропеллере насекомых. Летом в Иллинойсе это невозможно ни для какого самолета. Я изучал Тревл Эйр еще минут пять, а потом вернулся и сел на траву под крылом лицом к пилоту. Мне не было страшно. Мне все еще нравился этот парень, но только что-то здесь было явно не так.
— Почему ты не скажешь мне правду?
— Я сказал тебе правду, Ричард, — сказал он. Мое имя тоже нарисовано на моем самолете.