Красный кардинал E-Book

Елена Михалёва

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 346

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Воспитанница Смольного института Варя Воронцова мечтала о вечере на балу у князя Куракина – она должна была блистать в светском обществе и танцевать с кавалерами, но торжество обернулось для девушки кошмаром. После вальса молодой юнкер дал девушке милую брошку, а на следующей день по всему Петербургу разлетелась весть, что у князя Куракина неизвестные прямо во время бала украли фамильную драгоценность - брошь. Теперь за Варей идёт настоящая охота: представители властей ищут виновника пропажи, а злоумышленники — человека, который встал у них на пути. Чтобы спасти жизнь и репутацию, Варваре придётся тайно расследовать это преступление и найти настоящего вора.

Leseprobe

Елена Михалёва Красный кардинал

© Михалёва Е.А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Моему сыну Славе посвящается.

Ты – моя главная Муза.

От автора

Глава 1

Начинать учебный год с праздника – великое благо. Да и возвращаться с летних каникул в стены института, зная, что в первый же день занятий намечается бал, легко и приятно.

А всё дело в том, что младшей дочери князя Куракина, прелестной Верочке, пророчили получение золотого шифра. Его сиятельство дочкой страшно гордился. И без того щедрый меценат, Куракин добился официального разрешения и организовал бал по случаю начала учёбы. Якобы ради всех старших смолянок и их трудолюбивых классных дам. Но Варя отлично понимала, что благодарить нужно лишь Веру и её папеньку, который изо всех сил старался устроить будущее дочери наилучшим образом.

Сама Варвара Воронцова с Верой Куракиной прежде общалась мало из-за разницы в возрасте: Варя училась в Смольном последний год, Куракина же, будучи младше, только теперь сменила голубое платье на белое. Оттого и не было поводов для зарождения дружбы между ними. «Голубые» институтки причиняли более всех хлопот. Они придумывали обидные прозвища младшим «кофейным» девочкам, подначивали старших «белых» воспитанниц и донимали классных дам всяческими глупостями. Но стоило им перейти на следующую ступень обучения, как несносный нрав улетучивался, словно испарившаяся в жару вода. У «белых» смолянок интерес был один – являть собой образец для подражания. А в идеале ещё и выпуститься с отличием, получив золотой шифр из рук самой императрицы. Верочка Куракина стремилась к тому всей душой. Чтобы не разочаровывать папеньку, судя по всему. Варвара Воронцова за честолюбие никого не осуждала, хоть сама ничего подобного не демонстрировала никогда.

Отсюда и устроился бал, как по мановению волшебной палочки крёстной феи из сказки. Князь Куракин не пожалел средств и связей, чтобы собрать в своём доме под благовидным предлогом всю «золотую молодёжь» Петербурга не только из Смольного, но и из прочих институтов, университетов и военных училищ. Негласной звездою вечера обозначилась белокурая Верочка Куракина, но и прочие институтки были взволнованы не менее по дороге в дом князя.

Варя сочла, что «дом» – это вопиющее преуменьшение, призванное обратить на себя внимание наиболее банальным образом. Особняк Куракиных, горделиво возвышавшийся на берегу полноводной Невы, следовало величать не иначе как дворцом. Помпезное небесно-голубое здание с белоснежными колоннами, ажурными барельефами, высокими окнами и золочёными статуями напоминало работу Растрелли или же искусную стилизацию под его труды.

Дом князя раскинул свои громадные флигели по обе стороны от главного здания, будто крыльями стремился обнять мутноватую Неву. Река, напитанная обильными августовскими дождями, билась о закованные в гранит берега. К счастью, первое сентября смилостивилось ясной погодой. Осень дарила последние крохи тепла, обещая ласковое бабье лето, вслед за которым неизбежно настанет стылая петербургская хмарь. В том крылся ещё один повод для радости – девушкам позволили надеть летние бальные платья.

Белыми лебёдушками они чувствовали себя, когда высыпали из подъехавших к дому Куракина экипажей. Их кипенные матовые платья с короткими рукавами выглядели совершенно одинаково: бальное декольте открывало шею и верхнюю часть груди спереди, а сзади – обнажало часть спины и нежных плеч. На руках у каждой красовались лайковые перчатки до середины локтя. Волосы были завиты и уложены в одинаковые причёски.

Никаких лент, кружев или украшений девушкам не позволили. Исключение сделали лишь для вееров. По обыкновению, смолянки брали на балы одинаковые белые веера, но к Куракину им разрешили взять любой свой неяркий бальный веер приличного вида. Оттого теперь они и тихо хвастались друг перед другом, раскрывая веера как бы невзначай и улыбаясь.

– Вы видели веер Софии Владимировны? На нём вышиты премиленькие колибри.

– Charmant![1]

– А у Додо на веере розовые пионы.

– Не слишком ли ярко?

– Pas du tout[2]. Они очень нежные.

– А у вас что, Варвара Николаевна?

Варя развернула свой бледно-голубой веер, демонстрируя вышитый перламутровыми нитками рисунок.

– Пальмовые листья. – Она улыбнулась подругам. – Мне его из Парижа привезла тётя.

– Прелесть.

– Merci[3], – ответила Варя, отворачиваясь, чтобы получше рассмотреть дом Куракиных.

Она сама от нечего делать ещё в дороге изучила веера подруг, поэтому весь этот обмен любезностями её мало волновал. У всех смолянок были примерно одинаковые веера: нежно-розовые или лимонно-жёлтые, изображавшие птиц и цветы и украшенные ажурным кружевом. Голубые оказались лишь у неё и у Эмилии Драйер. Но, в отличие от Вариного, на веере Эмилии Карловны красовались вышитые белым птичьи пёрышки. Ничего вопиюще-скандального или чрезмерно яркого.

Классные дамы со свойственной им строгостью пресекли болтовню воспитанниц и, построив их парами, повели ко входу во дворец, где двое швейцаров в парадных ливреях из пламенно-красного сукна, расшитого золотыми галунами, распахнули перед ними тяжёлые створки дверей. Вид у обоих слуг был столь торжественный, словно принимали государя, а не юных институток. Впрочем, Варя сочла, что это сравнение недалеко от истины, ведь с ними прибыла и Вера Куракина, ради которой её папенька и расстарался.

– Милости просим, дорогие дамы! Вас ожидают, пожалуйте! – поприветствовал один из швейцаров, а сам разулыбался наиболее тёплым образом. Он пошёл следом за девушками: – Проходите. Вот тут можно прихорошиться, а ежели нужно уединения, за той дверью у нас гардероб. Там для вас специально будуар устроили, милые барышни. Не стесняйтесь.

Белые лебёдушки парами вплыли в прохладное помещение, где вдоль стен между колонн на одинаковом расстоянии висели громадные зеркала в резных рамах тёмного дерева. Эти зеркала создавали своими отражениями бесконечный лабиринт коридоров – иллюзорное пространство, в котором, кажется, можно затеряться средь таких же молочных юных дев, похожих друг на друга, будто сёстры.

Девушки остановились перед зеркалами. Они разглядывали не только себя со всех сторон, но и своих подруг, чтобы убедиться, что все они выглядят идеально и достойны громкого имени Смольного института.

Варя едва мазнула взглядом по собственному отражению: там ничего интересного. Всё в точности, как и перед выездом, а если бы её бальный наряд помялся или густые пепельно-рыжие волосы выбились из причёски, сердобольные подружки уже наверняка сообщили бы ей. Варвару более заинтересовала окружающая обстановка.

На высоких покатых потолках красовалась роспись, изображавшая пухлощёких ангелочков среди кучерявых облаков. Рисунок спускался к витым колоннам, у подножия которых стояли массивные вазоны с цветами. Резные узоры, белый камень и золотые вензеля создавали ощущение праздника. Всё сверкало богатством и роскошью, а натёртый воском паркет был таким скользким, что с непривычки можно растянуться, не дойдя до беломраморной лестницы на второй этаж.

У нижних ступеней девушек уже ожидал третий швейцар – высокий, молодцеватый и строгий, точно генерал на плацу. Он поприветствовал смолянок учтивым поклоном и сообщил, что сопроводит их в бальную залу.

Белые лебёдушки, влекомые томительным предвкушением чего-то совершенно волшебного, всё так же парами под неусыпным надзором классных дам поднялись на второй этаж и прошествовали к раскрытым дверям праздничного зала, из которого лилась чарующая мелодия виолончели.

Здесь горели электрические лампочки в громадных хрустальных люстрах под потолком. Их свет бился о кристаллы подвесок и ложился радужными бликами на танцующие пары, юные и свежие, точно цветы.

Гостей к этому часу внутри собралось прилично. Сплошь выдающиеся воспитанники лучших учебных заведений Петербурга (либо самые благородные представители русской аристократии). Юные девушки в скромных платьях стояли либо сидели на бархатных стульях вдоль стен. За их спинами зоркими коршунами занимали места классные дамы и компаньонки. Студенты университетов в лучших костюмах прохаживались меж ними, отыскивая родственниц и приветствуя друг друга. Но более всех выделялись юнкера в парадных униформах военных училищ. Все они статью и выправкой разительно отличались от прочих юношей. Они казались настоящими красавцами, старались выглядеть старше своих лет и тщательно ухаживали за первыми усами (у некоторых – весьма смешными, как почудилось Варе). Юнкера бросали на институток заинтересованные взгляды, но в большинстве своём приглашать на танец незнакомых барышень стеснялись.

Тем временем к смолянкам навстречу вышел хозяин дома, при полном параде и увешанный наградами. Сам Александр Петрович Куракин продемонстрировал во сто крат раздутое радушие. Он поцеловал руки каждой классной даме, запечатлел отеческий поцелуй на щеке зардевшейся Верочки и рассыпался в комплиментах по отношению к прочим девушкам. Разумеется, не поимённо, а своего рода оптовым образом.

Варя ответила вежливой улыбкой и лёгким реверансом. Гостеприимные распинательства князя она выслушала вполуха, пока он провожал смолянок к специально отведённым для них местам.

Бальная зала поражала как своим размахом, так и общим изяществом убранства. Тяжёлые бархатные портьеры вишнёвого цвета, украшенные золотыми кистями, подчёркивали размеры громадных окон, сквозь которые лился мягкий вечерний свет. Электрические же люстры освещали всё пространство равномерно. Казалось, некоторые светильники висят специально так, чтобы подсвечивать узоры капителей и лепнину под потолком. Вдоль стен тянулись колонны. Меж двумя из них расположились музыканты и хор. Между остальными стояли столы с лёгкими закусками или же устроены были места для посиделок с мягкими стульями в два-три ряда, будто в театре. Всё празднично, ярко, пёстро. А дальняя стена зала и вовсе представляла собой громадное, в полтора человеческих роста зеркало в золочёной раме, такое вычурное и помпезное, что весь зал в нём отражался, становясь зрительно ещё больше и богаче.

Девушки, внезапно оробевшие от нахлынувших впечатлений, скромно опускали глаза. Они устроились на мягких бархатных стульях в отведённом для них уголке, пока классные дамы обменивались вежливостями с хозяином бала.

– Вот бы влюбиться, – мечтательно прошептала Мариночка Быстрова, дочь статского советника.

– В кого только, Марина Ивановна? – снисходительно вздохнула Анна Шагарова, дочка капитана лейб-гвардии. – Не на кого и взглянуть.

– И вправду не на кого, – хихикнула её сестра Наденька, а сама стрельнула глазками в сторону проходивших мимо студентов.

– Не будьте скучны, девочки. – Марина взмахнула лимонно-жёлтым веером, который чудесно подходил к её тёмно-каштановым кудрям. – Прошлый год был сложным. Лето выдалось страшным. – Она перекрестилась. – А этот последний год учёбы не обещает нам ничего, кроме муторной тоски. Когда же ещё влюбиться, если не теперь? Ощутить юность и лёгкость первых нежных чувств. Pas vrai, Émilie?[4]

Эмилия Карловна, горящая румянцем, запоздало кивнула. Её взгляд был прикован к танцующим парам.

– Видите, дамы, Эмили мои мысли не только разделяет, но уже высматривает, на кого бы положить глаз, – шепнула Марина.

Девушки тихо рассмеялись, за что немедля заработали укоризненный взгляд от классной дамы.

Марья Андреевна Ирецкая невыносимым нравом не отличалась, но на подобных мероприятиях бывала с воспитанницами требовательнее, чем иной капитан со своими кадетами. Их драгоценная воспитательница снискала в классе не только безоговорочное уважение, но и особо тёплую привязанность, схожую с искренней любовью.

Марье Андреевне едва миновало пятьдесят в прошлом году. Была она росту невысокого, имела большие выразительные глаза оливкового цвета, миниатюрный, чуть загнутый по-орлиному нос и густые брови, отчего составляла некое сходство с совой, которое лишь усиливалось, когда Ирецкая хмурилась или в осуждении поджимала губы. За её холодной и сухой внешностью застёгнутой на все пуговицы учительницы скрывалась искренняя терпеливая личность. На Варвару Воронцову это терпение распространялось весьма часто. На то были причины, о которых на балу думать совершенно не хотелось.

– А что же вы, Варвара Николаевна, вовсе нашего настроя не разделяете? – вопрос Анны Шагаровой застал Варю врасплох. Особенно из-за того, что одноклассницы в их узком кружке мигом повернули к ней головы.

Варя, сидевшая на стуле с прямой спиной, кажется, выпрямилась ещё ровнее под их любопытными взорами. Она неторопливо расправила подол платья на коленях и одарила подруг снисходительной улыбкой, которая получалась у неё превосходно.

– Mon Dieu[5]. Вздор всё это, – ответила Варвара тихо, чтобы не привлекать внимания классных дам или других смолянок, занятых собственными беседами. – Все эти балы, адюльтеры и роскошества есть не что иное, как праздное баловство. Глупости, призванные потешить гордыню. Но глупости, не спорю, приятные, оттого и столь почитаемые в обществе. Поэтому, думаю, даже спустя сто, двести или тысячу лет подобные развлечения из моды не выйдут. Нам остаётся лишь смиренно принимать их. И следить за тем, чтобы перчатки не запачкались.

Она говорила мягко, без тени недовольства. Как говорила всегда.

Надя и Аня переглянулись и захихикали, прикрывшись веерами. Они нашли речь Воронцовой уморительной. А Марина Быстрова лишь разочарованно вздохнула.

– Не будьте скучны, как древняя старуха, Варвара Николаевна, – прошептала она, качая головой.

– Я говорю не ради того, чтобы позудеть. – Варя опустила глаза на веер, лежащий на коленях. – Мы празднуем начало учебного года, будто ничего и не случилось в институте минувшим летом…

– Несмотря на все трагедии, тяготы и мрачные слухи, полагается держать лицо, – беззлобно перебила её Марина. – Нужно отвлекаться. Отдыхать. Жить дальше, в конце концов. Нам всем. Оттого, полагаю, нас и позвали. Чтобы поддержать, – она понизила голос, – а не только ради одной лишь Верочки Куракиной с её дебютом в «белом» классе.

– И вам не помешало бы последовать нашему примеру, – громким шёпотом добавила Наденька, пряча лицо за пудрово-розовым веером. – А то никому не будете нужны с вашими занудными книжками и новомодными заграничными журналами про науку.

– Мужчины вообще не любят женщин умнее себя, – вторила сестре Анна.

Шагаровы переглянулись.

Обе русоволосые, сероглазые и невысокие, они могли бы сойти за близняшек-балерин, если не знать, что девочки – погодки. В институт их отдали вместе, потому что младшая Наденька плакала без Ани так, что ничем не унять. Родители сжалились. Сёстры Шагаровы выросли похожими во всём, кроме некоторых особенностей, которые Варя замечала за ними с первых дней в Смольном. Анна была увереннее в себе и рассудительнее, а Наденька – веселее и шумнее, более склонна к слезам и беспокойному сну, но в то же время добрее сестры в житейских вопросах.

Вот и теперь на замечание о мужчинах Надя не преминула ответить:

– Где же ты нашла тут мужчин, милая сестрица, средь этой юной зелени?

– Да хоть бы и зелени, – Аня слегка качнула головой. – Наша Варенька всё равно не пойдёт танцевать ни с кем, кто бы её ни позвал, наперекор нам. Скажет, что это глупости.

– Полно вам. – Варя округлила глаза, заметив очередной строгий взгляд классной дамы, обращённый в их сторону, и одними губами произнесла: – Влетит.

Девушки обменялись тёплыми взглядами, похихикали промеж собой, да и затихли, приняв вид столь благовоспитанный и важный, что Варя почти не сомневалась: таких гордых птиц ни один юноша не пригласит на танец – постесняется.

Однако же, стоило князю Куракину отойти, чтобы поприветствовать новых гостей, а классным дамам занять свои места, всё переменилось. К ним начали подходить молодые люди, чтобы засвидетельствовать почтение, поприветствовать родственницу или знакомую и быть представленным остальным дамам.

Не прошло и десяти минут, как первую смолянку пригласил на танец её кузен. За ним последовала ещё пара приглашений. А затем адъютант громко объявил:

– Полонез!

И кавалеры принялись приглашать дам более оживлённо.

Незнакомый юнкер предложил танец пунцовой от смущения Эмилии Карловне. Та бросила растерянный взгляд на классную даму, и когда Марья Андреевна едва заметно кивнула, Эмили подала крошечную ручку юноше и позволила себя увести.

Подошли двое студентов, чтобы пригласить Софию Владимировну и Евдокию Аркадьевну. Следом какой-то особенно отчаянный дворянин забрал на танец княжну Куракину, не побоявшись её отца.

Варя, гадавшая, кто же обрадует вниманием трепещущую от волнения Марину, от нечего делать раскрыла голубой веер и принялась обмахиваться, чтобы чем-то себя занять. Она ожидала насладиться созерцанием полонеза в исполнении одноклассниц.

А затем случилось вовсе непредвиденное событие.

Проходивший мимо юнкер вдруг остановился прямо перед её стулом, загородив вид на бальную залу.

– Позвольте просить вас на танец, – обратился он к Варе, поклонившись.

Варвара медленно подняла на него глаза, чтобы без спешки убедиться, что он разговаривает именно с ней.

Ошибки не было.

Юнкер, высокий и чернобровый, глядел на неё с премилой улыбкой. Варя отметила маленькую ямочку на гладко выбритом подбородке, отсутствие каких бы то ни было глупых усов (или намёков на таковые), а ещё тёплые светло-карие глаза с золотистыми крапинками, глубоко посаженные и проницательные. Его тёмные волосы были зачёсаны назад и густо напомажены, чтобы удержать их в порядке, отчего от юноши тонко пахло лимоном.

Варя моргнула, но кавалер никуда не исчез. Не привиделся ей.

Он подал ей раскрытую руку в белой лайковой перчатке. Улыбнулся смелее. Слегка приподнял брови.

Что-то неуловимо волнующее таилось в его резковатых чертах лица и прямом носе, как у греческой статуи античного героя. В широком развороте плеч и слегка лукавом взгляде. Во всём его облике, заставившем одним своим появлением умолкнуть всех смолянок разом.

– Что же вы, сударыня, не пойдёте танцевать? – В вопросе прозвучало то ли удивление, то ли смущение. – Полонез вот-вот начнётся.

Ей бы следовало подчеркнуть свои принципы и напомнить подругам о независимости современных женщин. Отказаться хотя бы от первого танца, сославшись на утомление после поездки в экипаже. Но нестерпимо сильно захотелось поступить наперекор девочкам. Доказать им, что и её могут пригласить, а она, в свою очередь, не упряма и не глупа, она тоже умеет веселиться. Да и этого юношу обижать вовсе не хотелось.

Поэтому Варя улыбнулась и протянула ему ладонь в тонкой перчатке.

– Благодарю вас. Я с радостью, – ответила она, грациозно поднимаясь со стула.

Варя мельком глянула на изумлённых подруг и вышла на паркет под руку со статным юнкером, который был выше её на голову. Таких красивых, юных пар к полонезу выстроилась целая вереница. Варвара с кавалером заняли место в хвосте. За ними успели встать в очередь ещё две пары, и танец начался.

Зазвучал польский вальс. Варя протянула руку юнкеру, и тот слегка склонил голову, принимая её. Их пальцы соприкоснулись. И пара включилась в движение общей вереницы танцующих.

Варвара хорошо знала полонез. В Смольном с девушками занимались лучшие балетмейстеры России, приезжавшие из Мариинки и даже из Большого театра. Их учили не только танцевальным фигурам, но и всем прочим тонкостям, начиная с реверансов и правильной осанки и заканчивая разницей между походкой светской и повседневной городской. Кроме того, Варя танцевала на всех торжествах дома с отцом и братьями. Да и на балах не столь уж часто отказывала кавалерам, дабы не выслушивать очередные нравоучения о неподобающем поведении от Ирецкой. Практики ей хватало. Поэтому танец с юнкером удивил её быстрее, чем они прошли первый круг.

Юноша был напряжён – этого нельзя не заметить. По скользкому паркету он двигался не слишком уверенно, а дружелюбная улыбка сменилась сосредоточенным выражением лица. Морщинка расчертила переносицу.

– Вы волнуетесь или же просто не привыкли к танцам? – попыталась поддержать его девушка.

Юнкер, смотревший прямо перед собой, словно спохватился и вспомнил о Варе.

– Что? – Его вопрос прозвучал сипло.

Воронцова весело рассмеялась, когда он повернулся к ней, совершенно сбитый с толку.

– Вам нужно немного расслабить плечи, – шёпотом посоветовала она. – И не держаться за мою руку так, словно я вот-вот убегу.

– Простите, – ответил юнкер.

Варя ожидала, что он стушуется ещё сильнее, но вместо этого юноша выпрямился и ослабил хватку, а затем озорно подмигнул ей.

– Не подумайте, что я совсем уж деревянный. Просто мне до вашего мастерства так же далеко, как до Камчатки пешком.

– Благодарю.

– За что же? За то, что до сих пор не наступил вам на ногу? Так я стараюсь изо всех сил, право же. Не хочу вас опозорить, клянусь.

Воронцова снова тихо засмеялась, а потом ответила:

– За комплимент. И за ваше усердие.

Они миновали зеркало в дальнем конце зала, и Варя не смогла отказать себе в удовольствии, чтобы мимолётом не полюбоваться на их пару. Рядом с чернявым высоким юнкером она смотрелась очаровательно, а её пепельно-рыжие волосы, заплетённые и уложенные в корону вокруг головы, как и у прочих смолянок, в электрическом свете отливали розоватой медью. Празднично и даже симпатично, а не как в пасмурный день, когда она себе напоминала тощую серую пташку.

Воронцова чуть повернула голову и поймала в отражении взгляд своего кавалера. Всего мгновение, а внутри что-то вздрогнуло натянутой струной. Приятное волнение, смешанное со странным, тревожным предчувствием.

Когда Варя вновь повернулась к юнкеру в танце, они уже миновали зеркало и скользили по паркету дальше. На её смущённую улыбку он улыбнулся в ответ, но как-то натянуто. Слегка сбил шаг и тут же поправился до того, как они оба успели запнуться или нарушить гармонию танца.

– Вы так странно держитесь, сударь. – Варвара нашла эту ситуацию забавной, поэтому снова решила пошутить: – Вам сапоги не жмут?

Юноша изменился в лице, словно силился понять, к чему она клонит.

– Кокетничаете? – наконец изрёк он, а сам широко и обаятельно улыбнулся, будто укоряя девушку. – Не нужно, барышня.

Варя оторопело заморгала. Затем запоздало успокоила себя, чтобы эти неуместные взмахи ресницами юноша не принял за ещё большее кокетство.

– Я вовсе не… Я просто хотела завязать беседу. – Она решила сменить тему, пока не стало ещё более неловко: – Думала расспросить вас о тяготах службы. Вы ведь уже размышляли о том, в какой полк хотели бы произвестись после выпуска? Или станете ориентироваться на вакансии?

Юнкер ответил ей непонимающим взглядом, продолжая улыбаться. Отчего-то теперь эта улыбка показалась Варваре вымученной. Да и вся ситуация внезапно превратилась в неловкую.

– Молодые офицеры – храбрые защитники нашего отечества и бесспорное украшение русской армии. Вы со мной не согласны? – продолжала она как можно невозмутимее. – Мой старший брат служит…

Юноша усмехнулся с явной досадой, и этот смешок окончательно привёл Варю в замешательство.

– Милая барышня, – вкрадчиво шепнул он, наклоняясь к ней, – на пустые светские темы нам болтать вовсе необязательно. Просто танцуйте.

Варвара не нашлась, что ответить. Румянец залил её щёки, но вместо чувства стыда в душе зародилось нечто иное. Нечто нехорошее и неуютное, как от зачесавшейся в людном месте спины: зуд, не дающий покоя, который нельзя унять.

Девушка исподтишка разглядывала юнкера, пока они в молчании танцевали. Он на это никак не реагировал. Лишь сохранял вид человека, который напряжённо считает про себя такты, чтобы не сбиться.

Вроде бы ничего необычного в нём не было. Разве что загар слишком густой для дворянина, но объяснимый, если его рота минувшим летом провела много времени на полевых учениях. Либо если он сам – большой любитель коротать дни на свежем воздухе. Нет. Глупости. Обычный юнец, который наверняка поехал на бал по распоряжению начальства, оттого и пригласил на танец первую попавшуюся девушку, чтобы потом не приставали и не обвиняли в невежливости. А так он все обязанности исполнил. Быть может, у него и невеста имелась, поэтому светские беседы его не привлекали. Более того, он даже не спросил у Вари её имя и не представился сам.

Ну точно. У него была невеста, а этот бал – исполнение служебных обязательств, не более.

Этот мысленный вывод принёс облегчение и вместе с тем наполнил грудь холодной горечью. Сожалением, что она действительно не заинтересовала юношу по-настоящему. Но столь наивную девичью слабость Варя отринула тотчас, как осознала.

Полонез завершился, и девушка ожидала, что юнкер проводит её на место и раскланяется, а после навсегда исчезнет из её жизни. Но вместо этого он повёл Воронцову к большому зеркалу, недалеко от которого они остановились.

– У вас что-то на щеке, – вежливо сказал юноша. – Позвольте, я дам вам платок.

Он на ходу вынул из кармана аккуратно свёрнутую ткань и подал её Варе, а затем подвёл девушку к краю зеркала возле самой колонны так, чтобы никто не мешал ей незаметно привести себя в порядок, но при этом они оба оставались на виду, не нарушая приличий.

– Merci, – не взглянув на юнкера, Варвара взяла платок и повернулась к зеркалу.

Ей хотелось провалиться сквозь землю. Грязь на лице – какой конфуз! И почему подруги не сказали? Неужели решили посмеяться над ней или проучить за нудные речи? Может, поэтому кавалер в ней и разочаровался, счёл неряхой.

Но обе её щеки оказались совершенно чистыми, как Варя ни рассматривала своё смущённое отражение. Никаких посторонних следов на коже. Ни единого на них намёка.

– Вы решили меня разыграть в отместку за шутку про сапоги? – Варвара обернулась.

Но юнкер исчез.

Варя оглянулась по сторонам. Не все пары распались. Кто-то готовился к следующему танцу. Иная молодёжь просто весело беседовала за напитками возле столов. Людей в бальной зале, кажется, прибавилось. В том числе и юнкеров в одинаковой форме.

Она вспомнила про платок в своей руке и растерянно воззрилась на него.

Шёлковая ткань была белоснежной, отделанной тончайшим кружевом по краю – платок женский, несомненно, а никак не подобающий юноше в военном училище. Но свёрток оказался намного тяжелее, чем должен быть. Варя осознала это весьма запоздало. Она отвернулась к колонне и осторожно отогнула край. Ожидала увидеть складную расчёску, запасную запонку или какой-нибудь глупый розыгрыш.

В платке лежала брошь. Золотая птичка размером с екатерининский пятак, усыпанная крупными искристыми рубинами и накрепко приколотая к ткани для надёжности. Пухлая, как снегирь с забавным хохолком.

Варя спешно свернула платок, едва взглянув на украшение. Во рту мгновенно пересохло от волнения. Но что бы это ни было, лучше никому другому не видеть, пока она не разберётся.

Потрясение окатило девушку волной жара, которая началась где-то в затылке и стремительно залила тело до кончиков пальцев. Воронцова постаралась рассуждать здраво, не впадать в излишнюю нервозность преждевременно.

– Наверняка же это ошибка, – одними губами прошептала Варя, оглядывая собравшихся.

Она искала глазами юнкера, но тот, как нарочно, как в воду канул.

Точно. Ошибка. Он её с кем-то спутал. Столь дорогая брошь просто не могла быть случайным подарком незнакомке. А вдруг он вообще не знал о том, что эта вещь внутри платка, ведь платок явно дамский, не его? Или с чего она взяла, что это не безделушка со стекляшками внутри, а именно драгоценность? Откуда у простого юнкера, который даже пристойно танцевать не обучен, вообще может быть нечто столь дорогостоящее? Ведь не может же! Это просто невозможно, а потому – лишь глупое недоразумение, с которым лучше поскорее разобраться. Но предпочтительнее сделать это так, чтобы в столь широком кругу зрителей никто не заметил, иначе сплетен не миновать.

Варя убедилась, что ни единая живая душа не смотрит на неё, и юркнула за ближайшую колонну так, чтобы развернуться спиной к залу, а лицом – к стене, и быстро засунуть платок с брошью за корсаж. К счастью, это удалось сделать незаметно, а ещё ловко и с первого раза, несмотря на немеющие пальцы. Она убедилась, что не испортила платье, а её секрет незаметен, и поспешила обогнуть колонну с другой стороны как ни в чём не бывало, чтобы вновь слиться с толпой.

Тем временем начался новый танец. Воронцова медленно направилась по краю зала, возвращаясь к подружкам, а сама смотрела во все глаза, не объявится ли юнкер. Но его не было ни среди танцующих пар, ни в числе прочих гостей.

Чтобы успокоить нервы, Варя мысленно прочла короткую молитву и возвратилась к остальным смолянкам уже собравшись с мыслями. Она твёрдо решила, что уладит недоразумение до конца вечера, но сделает это так, чтобы никто не узнал, даже девочки. Подобный жест со стороны незнакомого юноши могли неправильно понять. А уж объяснить классной даме, почему она вообще приняла этот платок, будет решительно невозможно.

– Где ваш кавалер, Варенька? – не без любопытства поинтересовалась Надя Шагарова, сидевшая без сестры.

Варя только отмахнулась, присаживаясь на свободное место рядом. Она заметила, что смолянок поубавилось. Почти все танцевали. Не было и Марины Быстровой с Эмилией Драйер.

– Отстал где-то, полагаю. – Варвара в очередной раз обвела взором залу. – Но если заметите его, дайте знать, Надежда Александровна.

Наденька тихо хихикнула и шепнула так, чтобы не услышали классные дамы, сидевшие позади:

– Неужто приглянулся? Могу понять. Такой видный молодой человек кому угодно бы приглянулся.

Варя не ответила. Пусть думает что хочет, лишь бы не донимала с расспросами. Не до того сейчас.

Она понадеялась, что юнкер сам отыщет её, осознав свой досадный промах, но тот более не объявлялся.

А вечер между тем продолжался.

Варю ещё трижды приглашали на танец разные молодые люди, но она была слишком увлечена поисками юнкера, чтобы уделить им должное внимание. Ни на ком не получалось сосредоточиться. Оттого все светские беседы выходили сухими и неловкими, а кавалеры безошибочно улавливали отсутствие в девушке всякого интереса. Один юноша, кажется, понял, что она высматривает кого-то другого, танцуя с ним, и обиделся. Воронцова ничуть тому не постыдилась. Было дело поважнее, чем очаровывать безусых юнцов, густо потеющих в её присутствии.

Но волнение Вари лишь нарастало, а к завершению бала и вовсе переросло в немое отчаяние.

Юнкер пропал.

Когда же настало время возвращаться в институт, бедная девушка решительно не представляла, как ей поступить. Поэтому в приступе безысходности она совершила ещё один опрометчивый поступок, о котором впоследствии крепко пожалела: Варвара Воронцова вместе с остальными смолянками вежливо поблагодарила князя за чудесный бал и уехала. С брошью. Варя решила избавиться от украшения при первом же удобном случае так, чтобы никто вообще не узнал о том, что она его получила от незнакомого молодого человека, пусть и по чистой случайности.

Глава 2

На следующее утро после любого потрясения существуют те пленительные несколько мгновений, которые наступают сразу за пробуждением и предшествуют осознанию того, что случилось накануне. Подобные мгновения – своего рода клей между блаженным покоем и ледяным отчаянием, что неминуемо наступает, едва рассудку стоит всё вспомнить.

Утром второго сентября Варвара Воронцова пережила это состояние с особенно глубокой досадой.

Случившееся недоразумение никуда не испарилось. Странный подарок юнкера не исчез. Да и сам он так и не объявился. От этого нехорошее предчувствие терзало девушку с самого утра. Вылезать из постели не то что не хотелось, но отчего-то было вовсе жутко.

Однако же встать всё же пришлось. Классная дама по обыкновению разбудила воспитанниц в шесть утра. За годы учёбы в Смольном Варя усвоила урок: какими бы ни были потрясения, а режим так просто отменить нельзя. Институт благородных девиц своими жёсткими порядками напоминал Воронцовой армию. Впрочем, не одними лишь порядками.

В дортуаре их проживало шестнадцать человек. Не так много, как в общих спальнях простых мещанских дочек, которые более напоминали казармы, но всё же не слишком просторно. Кровати с голубыми шерстяными покрывалами теснились в два ряда. Меж ними приткнулись тумбочки. У двери стояли общие шкафы и вешалки, а возле украшенной пожелтевшими изразцами печки протянулся единственный длинный стол со стульями – место для выполнения домашних заданий, чтения, рукоделия и досуга, который девушки чаще проводили в специальных комнатах в обществе наставниц, нежели в одиночестве. Последнее в Смольном считалось непозволительной роскошью. Порядок обязывал даже по коридорам передвигаться парами.

Общая спальня выглядела просто и чисто. Канареечно-жёлтые стены выкрасили минувшим летом, и тонкий шлейф запаха свежей краски до сих пор не до конца выветрился. Синие шторы на окнах и белые тюлевые занавесочки постирали к началу учебного года. Даже паркетный пол начистили до блеска.

Были в Смольном и более красивые комнаты, с мебелью и обоями, для дочерей меценатов, привилегированных княжон и принцесс. Без зависти, разумеется, не обходилось. Случались разные казусы. Но дисциплина в институте оставалась строгой. Свою комнату Варя считала средней и не жаловалась. Несмотря на небольшую тесноту, она находила удовольствие в обществе подруг.

Ближе всех Воронцова сдружилась с Мариной Ивановной Быстровой, дочерью статского советника. Мариночка была натурой весёлой и весьма романтичной, а ещё лёгкой и незлопамятной. Она терпеливо относилась ко всем Вариным увлечениям, разрешая часть заграничных научных журналов прятать в своей тумбочке.

Неплохо Варя ладила и с сёстрами Шагаровыми, дочерями капитана лейб-гвардии. Анна Александровна и Надежда Александровна прекрасно дополняли друг друга по характеру, а ещё часто приглашали Варю в гости во время каникул.

Чуть менее хорошо проходило общение с Евдокией Аркадьевной Малавиной, дочерью генерал-майора, – особой докучливой и ворчливой не по возрасту. Евдокия Аркадьевна, которую девочки ласково прозвали Додо, дружила более с Софией Владимировной Заревич, дочкой тайного советника и члена Консультации при Министерстве юстиций. Их крепкую дружбу Варя объясняла тем, что София Владимировна слишком уж легковерна и простодушна, оттого и способна вытерпеть кого угодно.

Ещё одним неразлучным дуэтом следовало назвать Эмилию Карловну Драйер, рыжую дочь не менее рыжего немца, и княжну Венеру Михайловну Голицыну. Но если Малавина и Заревич могли бы продолжать общение и после выпуска из Смольного, то про Голицыну и Драйер Варя не была столь уверена. Потомственной аристократке, умеющей себя подать уже в юном возрасте, наверняка наскучит подобная дружба с дочкой чиновника. Утончённая Венера Михайловна обладала внешностью красавицы кисти Карла Брюллова. Она отыщет себе подружек под стать, едва удачно выскочит замуж за какого-нибудь состоятельного князя. А Эмилия Карловна, скорее всего, пойдёт в педагоги или в переводчицы с немецкого. Вот и все перспективы.

Чистые, юные и по-своему прелестные – все они научились уживаться компанией ввосьмером. Не без мелких ссор с остальным дортуаром или между собой, разумеется. Но и не без искренних совместных радостей, вроде поедания конфет тайком или чтения романов по очереди. Оттого Воронцовой и стоило большого труда сокрытие от подруг истории с юнкером и брошью.

Ошибка, насмешка или мистификация? Что это было?

Варя размышляла о том всё утро. Нервничала. Не находила покоя, чувствуя, как всё внутри стынет от недоброго предчувствия.

После посещения ванной комнаты девушки направились на утреннюю гимнастику, которую благодаря тёплой сухой погоде для них провели в саду. Затем настал час завтрака, но даже посыпанная сахаром булка, которую дали к чаю после пресной овсянки, не подняла ей настроения.

К первому уроку Воронцова окончательно укрепилась в мысли, что её с кем-то перепутали. Не мог тот юнкер просто дать ей брошь, пусть даже и фальшивую. Да и разговор между ними вышел престранный, если вдуматься.

«На пустые светские темы нам болтать необязательно. Просто танцуйте».

Кажется, так он сказал. Значит, беседа его не интересовала вовсе. Только танец. А быть может, и танец был лишь предлогом. Но для чего? Чтобы передать брошь? Или он не знал про драгоценность в платке вовсе? Это возможно, если платок не его, но маловероятно.

Варя задумчиво пожевала губу. Она заняла место в классе за второй партой у окна, когда Пётр Степанович Ермолаев, учитель химии, предложил девушкам присаживаться после краткого, сухого приветствия. За глаза смолянки прозвали его Ермолайкой, как какого-нибудь извозчика или подавальщика. Прозвище он заслужил в отместку за сварливый характер и беспрестанное ворчание. Пётр Степанович, сам того не замечая, понукал учениц, точно кучер лошадей недовольным «Ну-у!», если девушка слишком долго размышляла над заданием или же делала ошибки одну за другой.

– Mesdames[6], поскольку за время каникул вы наверняка многое успели позабыть, начнём урок с небольшого повторения, – монотонно произнёс учитель, направляясь к графитовой доске.

Он завёл нудную речь о природе химических элементов, но Варя возвратилась к собственным докучливым размышлениям быстрее, чем он успел завершить первое предложение.

Из головы не шли юнкер с брошью. Варвара силилась припомнить каждую деталь встречи. Ей вдруг пришло на ум, что молодой человек мало походил на прочих юнкеров, если придираться. Он не носил усов, ни малейшего намёка, хоть мода на них не проходила средь юношей в военных училищах. Усики, пусть даже едва обрисовавшиеся и глуповато нежные, ценились, поскольку позволяли выглядеть старше и серьёзнее. А уж если случалось юнкеру отрастить усищи, как у настоящего корнета или поручика, они тотчас становились предметов восхищения и зависти в рядах однокашников. Вчерашний же юнкер лицо брил начисто, хоть и по виду и густоте его волос явно мог бы рассчитывать на приличную поросль.

Кстати, о волосах: Варе подумалось, что он был пострижен слишком уж длинно, а напомажен весьма густо для училища. К первому сентября все юноши стриглись одинаково коротко и аккуратно, не мог же вчерашний субъект пропустить стрижку? Его бы попросту наказали…

– Воронцова, я вам не мешаю смотреть в окошко? – раздался на весь класс дребезжащий от раздражения голос Петра Степановича.

Варя вздрогнула. Она не заметила, когда успела отвлечься и отвернуться.

– Pardonnez-moi[7], – тихо произнесла девушка, опуская глаза в раскрытую книгу.

– Слушайте урок, а не витайте в облаках, будьте любезны, – назидательно произнёс Ермолаев, слегка скривившись, и постучал указкой по столу. – Это всех касается.

Его никто не любил именно из-за этого пренебрежительного тона, каким он каждый раз напоминал о том, что юным девицам тайны химии неподвластны, ибо их головы заняты всяческими глупостями. Ужасно досаждающая, даже обидная черта.

А ведь внешне Пётр Степанович производил приятное впечатление. Он хоть и не вышел ростом, но в свои пятьдесят с небольшим выглядел крайне милым с этими его кустистыми бакенбардами, пушистыми седыми волосами и слегка пухлым телосложением. Он облачался в старомодные сюртуки, обожал шейные платки и не расставался с золотыми карманными часами на цепочке, как какой-нибудь добрый сказочный персонаж. Только вот добрым Ермолаев не был. По нахмуренным бровям становилось ясно, сколь сложен его нрав. В способности к наукам у юных воспитанниц он не верил, а к Варе так и вовсе придирался с особым рвением. Но в том была виновата лишь она сама.

Воронцова училась пристойно, но на золотой шифр, который полагался лучшим воспитанницам при выпуске, рассчитывать не могла. Первые три года учёбы в младших классах среди прочих «кофейных» барышень Варя старалась и даже обгоняла программу, уступая разве что Лизе Бельской. Но с переходом в классы «голубых» смолянок она вдруг поняла, что учёба ей скучна. Возможно, сказался бунтарский отроческий возраст, совершенно недопустимый своими проявлениями в строгих рамках Смольного. К счастью, Варя не слишком испортила оценки. Родители настаивали на том, что она обязана получить достойное образование и после не менее достойно выйти замуж. Радели за классические приоритеты, которые казались прогрессивной Варваре отживающими себя.

Да. Варя считала себя девушкой именно прогрессивной, невзирая на давление светского воспитания. Оттого и начала выписывать из-за границы научные журналы, в которых рассказывалось о самых современных достижениях в химии, физике, биологии и даже психологии.

Воронцова читала взахлёб. Порой из-за этого она опережала учебную программу. Её случайные высказывания противоречили привычным убеждениям. Поэтому с учителями Варя была в весьма сложных отношениях. Вступать в открытые споры она не любила, считая их делом бессмысленным и заведомо обречённым на провал. Но и соглашаться с наставниками во всём подряд не умела. От скандалов и наказаний её спасали ум и обаяние, а ещё острое нежелание позорить своих почтенных родителей без повода.

После прилежания в младших «кофейных» классах и нескольких лет откровенного бунтарства в «голубых», к финалу обучения в «белых» классах Варя пришла с устоявшимися выводами о том, как надо вести себя в обществе. Что можно говорить, что нельзя, а какие увлечения и вовсе лучше не озвучивать даже родителям. Небольшие хитрости помогали не выделяться среди одноклассниц, но и не забывать о собственных интересах.

К примеру, связываться с Ермолайкой лишний раз не стоило.

Впрочем, Пётр Степанович и сам не питал интереса к конфликту в первый же день занятий. Он возвратился к объяснениям. Затем вызвал к доске Марину Быстрову, и, пока подруга решала несложное уравнение, Варя выполнила задание в тетради наперёд и незаметно возвратилась к мыслям о юнкере и броши. Точнее, о камнях в украшении.

Ей вспомнилось, что не так давно она читала о крупных синтетических рубинах, искусственно созданных французским химиком Вернейлем. Такие камни имели неплохое качество, но всё же уступали натуральным. Однако подлинность порой определить мог лишь специалист. Варя знала только о том, что с помощью лупы возможно разглядеть вкрапления в камне. У искусственного рубина это будут застывшие пузырьки газа, в то время как в натуральных камнях просматриваются своего рода иголочки. Камни в броши были довольно мелкие, яркие и весьма блестящие для простого стекла. Искрящиеся. Можно было бы попробовать поцарапать их иголкой. На цветном стекле останутся следы. Но зачем портить вещь, если она попала к Варе по ошибке? Пусть даже это простая безделушка.

– Воронцова!

Требовательный окрик Петра Степановича заставил девушку вздрогнуть.

Она вскинула опущенную голову и воззрилась на учителя.

Тот стоял у доски возле Марины, скрестив на груди руки, и сердито постукивал указательным пальцем левой по локтю правой. Его глубоко посаженные серые глаза глядели возмущённо.

– Pardonnez-moi, – с вежливой улыбкой повторила Варя.

– Довольно мечтать, любезная. – Ермолаев указал на доску. – Я просил вас найти и исправить ошибку в уравнении Быстровой. Будьте добры.

Он жестом пригласил Воронцову подойти к ним.

Варя поднялась с места и направилась к расстроенной Мариночке и хмурому Ермолаеву. На ходу она изучала аккуратные записи, сделанные мелом.

– Варвара Николаевна наверняка вспоминает минувший бал, вот и замечталась, – раздался громкий шёпот с последних парт.

Девочки захихикали, переглядываясь. Наверняка каждая этот бал вспоминала сейчас, оттого её и упрекнули тем, что на уме у всех.

К несчастью, замечание расслышал и Ермолаев.

Кустистые брови учителя немедленно взлетели на лоб.

– Вот, значит, почему одна не может справиться с простым заданием, а вторая витает в облаках, – понимающе протянул он и раздражённо поцокал языком. – Напрасно вас отправили развлекаться в самом начале учебного года. Все головы забили не тем, чем надобно, вместо учебных дисциплин. И вы, голубушки, хороши. Как я сразу не понял по вашим пустым взглядам.

Ну всё. Теперь не отстанет.

Досталось всем. Не только Варе с Мариной. Ермолайка разворчался об упадке нравов среди молодёжи, лени нерадивых девиц и тому подобном. Варвара давно помогла Мариночке с уравнением, но они по-прежнему стояли плечом к плечу у доски, как два гвардейца на карауле, пока учитель распекал учениц. Закончилось тем, что он выдал двойное домашнее задание. Сказал, раз есть время на глупости, найдётся и на учёбу.

На прочие уроки они отправились в расстроенных чувствах, непонятые и несправедливо пристыженные. Но самое неожиданное случилось после обеда.

Классные дамы перешёптывались между собой, делясь новостями. Не прошло и часа, как тайная сплетня дошла до воспитанниц и разлетелась по институту стремительнее лесного пожара.

– Вы слышали новости? – взволнованным, громким шёпотом произнесла София Владимировна Заревич, когда она в спешке влетела в их дортуар.

Девушки, собиравшиеся на прогулку, переглянулись. Они немедля обступили подругу тесным кружком.

– Нет. Что произошло?

– Кто-то опять умер?

– Господи помилуй! – Заревич перекрестилась. – Нет. Всё дело во вчерашнем бале у Куракина.

– Ах опять речь об этом! – Додо утомлённо закатила глаза. – Мало вам домашнего задания по химии?

– Выслушайте же! – София Владимировна нервически всплеснула руками. От жажды поскорее поделиться новостями её лицо и шея покрылись розовыми пятнами. Она оглянулась на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта, и выпалила: – Князя обокрали! Пропала брошь!

Вопросы немедля посыпались на неё со всех сторон.

– Что?

– Как обокрали?

– Какая брошь?

– Кто посмел?

– Вора уже поймали?

Варя, стоявшая вместе со всеми, ощутила острый испуг, от которого на миг помутнело в голове, а ноги похолодели. Сквозь накатившую дурноту она расслышала торопливые слова Заревич:

– Вчера князь по случаю торжества достал шкатулку с орденами и прочими наградами. У него их много.

– Он служил в Русско-турецкую войну, – сухо подтвердила Евдокия Аркадьевна. – От отца я однажды слышала, что его сиятельство – один из особо отличившихся героев Шипки.

– Да-да, верно, – торопливо закивала София. – Так вот, в числе наград была и брошка, которую после завершения войны государыня императрица Мария Фёдоровна подарила князю. Вроде как был какой-то торжественный бал. И там она всем отличившимся что-то презентовала на память. Куракину досталась золотая птичка, усыпанная рубинами. Дорогая и бесподобная до неприличия. Брошка «Красный кардинал». Так эта птичка называется. И вот она как раз и исчезла вчера! Князь после бала стал убирать награды на место, а брошки в шкатулке нет!

Девушки зашептались громче, наперебой засыпая Заревич вопросами, словно та знала что-то, кроме тех сплетен, что услышала от других институток в коридоре или ванной комнате.

– Кто украл? – громче остальных спросила Марина Быстрова.

– Неизвестно. Ведётся следствие. Но говорят, что князь пребывает в гневе. Это всё-таки памятный подарок императрицы. Фамильная реликвия, можно сказать. Он сегодня лично приезжал к дочери прямо сюда. Спрашивал, не брала ли она случайно брошку, чтобы перед подругами похвастаться, но Верочка так испугалась, что с ней случалась истерика прямо в кабинете у княжны Ливен. Она клянётся, что не взяла бы без спросу ничего у своего дражайшего папеньки. А он бы дал, стоило бы ей попросить, уж она-то знает. Оттого и воровать ей было ни к чему.

– А он что сказал?

– В доме Куракиных сейчас полиция. Ищут улики и допрашивают слуг.

– Да что они найдут-то? Вчера столько народу в доме было! Кто угодно мог украсть и легко эту брошку вынести. Наверняка одних наёмных слуг понабрали в обслугу не счесть!

– Верно. С ног собьются искать.

Девочки с удовольствием смаковали новость, пока не явилась Ирецкая и не поторопила их поскорее выходить на прогулку. Но Варя едва держала себя в руках, переживая потрясение столь невозмутимо, как только могла.

Воронцова понимала: если её имя прозвучит хотя бы косвенно, случится крупный скандал. Она уже представляла газетные сводки: «Варвара Николаевна Воронцова, дочь всеми уважаемого графа Воронцова Николая Михайловича, тайного советника, служащего в Министерстве путей сообщения Российской империи, попалась на краже драгоценности из дома князя Куракина!» О! Сия новость, несомненно, вмиг сделается сенсацией. Никто даже не примет в расчёт, что это полнейшее недоразумение. Или что мотивов у неё нет для подобной кражи. Скажут, девица позарилась на красивую вещь. Немыслимо! Её оправдают, конечно, но этот скандал, несомненно, навредит семье. Подобные слухи сродни эпидемии оспы – после выздоровления остаются уродливые следы, которые ничем не скрасить.

Прежде Варе вопросы о собственной репутации виделись закостенелыми пережитками минувшей эпохи. Но под угрозой оказалась не только она. Все её родные могли ощутить на себе пятно на добром имени Воронцовых. Дочь-воровка. Хуже не придумать.

А что случится, если её не оправдают? Каторга? Насколько сурово нынче наказание за кражу?

Варя не представляла, каким может оказаться ответ на этот вопрос. Но она твёрдо уяснила три вещи.

Первое: репутация важнее, чем ей думалось всего несколько минут назад.

Второе: уходить из дома Куракиных с брошью оказалось наиглупейшим решением.

Третье: её имя ни в коем случае не должно прозвучать.

С этими выводами Воронцова как ни в чём не бывало присоединилась к подругам на прогулке в саду Смольного.