Лондон в огне E-Book

Эндрю Тейлор

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: The Big Book
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 552

Beschreibung

ГОРОД В ОГНЕ. Лондон, 1666 год. Великий пожар превращает улицы в опасный лабиринт. В развалинах сгоревшего собора Святого Павла находят тело человека со смертельным ранением в затылок и большими пальцами рук, связанными за спиной, — это знак цареубийцы: одного из тех, кто некоторое время назад подписал смертный приговор Карлу I. Выследить мстителя поручено Джеймсу Марвуду, клерку на правительственной службе. ЖЕНЩИНА В БЕГАХ. Марвуд спасает от верной гибели решительную и неблагодарную юную особу, которая ни перед чем не остановится, чтобы отстоять свою свободу. Многим людям в Лондоне есть что скрывать в эти смутные времена, и Кэт Ловетт не исключение. Как, впрочем, и сам Марвуд... УБИЙЦА, ЖАЖДУЩИЙ МЕСТИ. Когда из грязных вод Флит-Дич вылавливают вторую жертву со связанными сзади руками, Джеймс Марвуд понимает, что оказался на пути убийцы, которому нечего терять и который не остановится ни перед чем. Впервые на русском!

Leseprobe

Содержание

I. Пепел и огонь. 4–8 сентября 1666 года

II. Пепел и вода. 6 сентября — 31 октября 1666 года

III. Пепел и земля. 28 октября — 10 ноября 1666 года

IV. Пепел и воздух. 11 ноября — 16 декабря 1666 года

Andrew TaylorTHE ASHES OF LONDONCopyright © Andrew Taylor, 2016All rights reserved

Перевод с английского Анны Осиповой

Оформление обложки Ильи Кучмы

Карта выполнена Юлией Каташинской

Тейлор Э.Лондон в огне : роман / Эндрю Тейлор ; пер. с англ. А. Осиповой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023. — (The Big Book).

ISBN 978-5-389-24323-1

16+

ГОРОД В ОГНЕ. Лондон, 1666 год. Великий пожар превращает улицы в опасный лабиринт. В развалинах сгоревшего собора Святого Павла находят тело человека со смертельным ранением в затылок и большими пальцами рук, связанными за спиной, — это знак цареубийцы: одного из тех, кто некоторое время назад подписал смертный приговор Карлу I. Выследить мстителя поручено Джеймсу Марвуду, клерку на правительственной службе.ЖЕНЩИНА В БЕГАХ. Марвуд спасает от верной гибели решительную и неблагодарную юную особу, которая ни перед чем не остановится, чтобы отстоять свою свободу. Многим людям в Лондоне есть что скрывать в эти смутные времена, и Кэт Ловетт не исключение. Как, впрочем, и сам Марвуд... УБИЙЦА, ЖАЖДУЩИЙ МЕСТИ. Когда из грязных вод Флит-Дич вылавливают вторую жертву со связанными сзади руками, Джеймс Марвуд понимает, что оказался на пути убийцы, которому нечего терять и который не остановится ни перед чем.Впервые на русском!

© А. Д. Осипова, перевод, 2023© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023Издательство Азбука®

Как всегда, посвящается Кэролайн

От автора

1 сентября 1666 года Лондон был третьим по величине городом в европейском мире после Парижа и Константинополя. Оценки разнятся, но, по всей видимости, численность его населения составляла примерно 300–400 тысяч человек.

В городе было три основных центра политической власти, рассредоточенные по северному берегу Темзы — так же, как и сейчас. Богатство торгового сословия было сконцентрировано в окруженном стеной средневековом Сити между Тауэром на востоке и собором Святого Павла на западе. В миле от Сити, вверх по течению, за Чаринг-Кросс, раскинулся Уайтхолл, дворец Тюдоров и Стюартов: это была главная лондонская резиденция короля и средоточие исполнительной власти государства. А за Уайтхоллом располагался Вестминстер, где в бывшем королевском дворце заседал парламент.

Река связывала эти центры власти и позволяла легко перемещаться из одного в другой. А вокруг постоянно росли предместья. Лондонский мост — в то время между ним и мостом в Кингстоне в десяти милях выше по течению других мостов не было — связывал Сити с Саутуарком на южном берегу Темзы, а сам по себе Саутуарк размерами мог сравниться со многими городами XVII века. К тому же река являлась главной торговой артерией, причем это касалось как внутренней, так и внешней торговли.

В 1660 году Карл II вернул себе трон, и большинство его подданных ликовало. За предыдущие двадцать лет сотни тысяч человек погибли во время Гражданской войны между короной и парламентом, жертвой этого конфликта стал и отец Карла, которого в качестве эффектного символа казнили перед его же собственным Банкетным домом, особняком для приемов на территории дворца Уайтхолл. Затем Оливер Кромвель при поддержке армии установил в стране беспощадный и кровавый, но эффективный режим. Однако, когда в 1658 году Кромвель скончался, Английская республика быстро развалилась, и Реставрация — восстановление монархии — казалась единственным осуществимым способом объединить государство.

Но через шесть лет восторги поутихли. Расточительность двора короля приводила в ужас и возмущала его более здравомыслящих подданных. Религия стала постоянным источником конфликта: англиканская церковь, восстановленная вместе с монархией, относилась крайне недоверчиво к несогласным с ней протестантам, на которых опирался Кромвель. При этом обе стороны ненавидели католиков: в представлении рядового обывателя те плели заговоры в родной стране и являли собой образец лютой злобы и коварства за рубежом. Правительству постоянно не хватало денег, в связи с чем проводимая им политика все время натыкалась на препятствия. В довершение всех бед столицу неоднократно поражала чума: в 1665 году, во время самой опасной вспышки заболевания, уровень смертности достиг шокирующего показателя — умер каждый пятый житель Лондона.

Но, несмотря на все это, Лондон рос и процветал. И вдруг 2 сентября 1666 года в пекарне на Паддинг-лейн, в самом сердце густонаселенного старого Сити, начался Великий пожар...

IПЕПЕЛ И ОГОНЬ

4–8 сентября 1666 года

ГЛАВА 1

Хуже всего был шум. Не треск пламени, не взрывы и грохот рушившихся зданий, не крики и нескончаемая барабанная дробь или стоны и вопли толпы, а рев огня. Он завывал, будто сам Великий зверь, пришедший в ярость.

Часть крыши нефа провалилась. Ошеломленная толпа ненадолго затихла.

Если бы не это, я бы не услышал всхлипов где-то у моего локтя. Эти звуки издавал мальчик в рваной рубашке, только что протолкавшийся сквозь толпу. Он покачивался — того и гляди упадет.

Я дотронулся до его руки:

— Эй, ты.

Паренек вскинул голову. Казалось, его большие глаза ничего вокруг не видят. Мальчик дернулся, будто хотел убежать, но народ обступил нас со всех сторон. Половина лондонцев, начиная с короля и герцога Йоркского и заканчивая простолюдинами, собралась, чтобы посмотреть на предсмертную агонию собора Святого Павла.

— Тебе дурно?

Мальчика все пошатывало. Я взял его за руку, но он тут же высвободился. Съежившись, он попытался ввинтиться между людьми, стоявшими впереди.

— Да стой ты на месте, — обратился я к нему. — Ближе подойдешь — поджаришься.

Мальчик протиснулся мимо стоявшей рядом женщины и встал с другой стороны от нее. Мы трое стояли рядком, пытаясь что-то разглядеть из-за мужских спин впереди.

Основная часть толпы, и король со свитой в том числе, собралась на церковном дворе к северо-востоку от собора. А мы с пареньком стояли на Ладгейт-стрит к западу от портика. Я задержался по пути в Уайтхолл, а ведь я должен был явиться туда еще час назад: меня вызвал сам господин Уильямсон, а такого человека нельзя заставлять ждать.

Но разве можно оторвать взгляд от подобного зрелища? Оно поражало воображение настолько, что трудно было поверить своим глазам.

Пока что здесь нам ничто не угрожало — если не подходить слишком близко. Некоторые здания между нами и собором Святого Павла снесли в надежде остановить огонь, поэтому холм, на котором стоял собор, хорошо отсюда просматривался. Но пожалуй, надолго здесь задерживаться не следовало. Дым и жар уже сейчас обжигали мои легкие так, что было тяжело дышать.

Хотя на севере и юге пламя перекинулось на другую сторону Флит-Дич, на самой Флит-стрит еще было безопасно, и можно было не бояться, что путь к отступлению будет отрезан. Огонь распространялся со скоростью около тридцати ярдов в час, и точно так же он продвигался с тех пор, как Пожар вспыхнул рано утром в воскресенье. Однако наперед загадывать трудно. Что, если ветер опять переменится? Искры могут отлететь на сотню ярдов, а то и дальше, и нужно только, чтобы им попалась подходящая растопка. У огня свои законы, человеческим правилам он не подчиняется.

Реки из расплавленного металла просачивались между колоннами и стекали по ступеням собора. В густой серебристой жидкости отражались всполохи — золотистые, оранжевые, всех цветов преисподней. Это вытекал наружу свинец, лившийся с пылавшей крыши на пол нефа.

Обезумевшие крысы разбегались в разные стороны. Они проносились по мостовой так стремительно, что только искры в шерсти мелькали, но некоторые из них уже были охвачены огнем. Другие оказались слишком стары, слабы или малы, чтобы спастись бегством, и поджаривались заживо. Я видел, как три крысы попали под серебристый дождь и не смогли выбраться. Сначала они визжали, потом их тела съежились, и они погибли.

Несмотря на поздний час и дымовую завесу, окутавшую город, из-за яркого зарева казалось, будто сейчас полдень. К тому времени — вторник близился к концу, было восемь или девять часов вечера — собор светился изнутри, словно гигантский фонарь. Даже агонизируя, он выглядел величественнее всех прочих строений вокруг.

Я взглянул влево, за спину женщины рядом со мной, на запрокинутое лицо мальчика. Всполохи пламени придавали его облику нечто нечеловеческое: они будто выжгли всю жизнь, оставив лишь четкий оттиск, напоминавший профиль на монете.

Огонь всегда завораживает, а по сравнению с этим Пожаром его предшественники бледнели. С утра воскресенья я наблюдал, как пылает город. Я помнил Лондон столько же, сколько самого себя. В каком-то смысле в пепел обращалось мое прошлое.

Однако, как ни удивительно, это зрелище пробуждало во мне странный восторг. Какая-то часть меня наслаждалась им. И вместе с тем я думал: «Теперь все должно измениться».

Никто всерьез не верил, что пламя доберется до собора Святого Павла. Он считался неприступным. Расположенный на вершине холма, он столетиями возвышался над Сити и предместьями. Собор был настоящим гигантом — почти шестьсот футов в длину. При старой королеве шпиль упал, и его так и не восстановили. Однако башня осталась, и собственно церковь от нового портика на западе до высокого клироса на востоке поднималась над землей более чем на сотню футов. А сквозь массивные стены не могло проникнуть ничто.

Кроме того, все говорили, что Божья рука защищает собор Святого Павла, ведь огонь уже много раз мог к нему подступить. К востоку от нас пламя уже поглотило школу при соборе вместе с ее величайшими библиотеками: львиная доля моего отрочества прошла там, и меня не слишком опечалила эта утрата. Но до сегодняшнего вечера пламя бушевало вокруг церкви, однако сама она оставалась нетронутой. Собор Святого Павла всегда считался чем-то бо́льшим, чем просто церковь или храм: он являлся воплощением самого Лондона. Здесь душа города, и она неуязвима.

Сегодня я надел плащ — нарядный, но не лучший — и, прежде чем отправиться сюда, предосторожности ради окунул его в Темзу. На собственном горьком опыте я убедился, что даже слабая защита от жара и дыма лучше, чем ничего, к тому же я бы, наверное, изнывал от зноя даже без плаща.

Изнутри здания донесся мощный рев. Сгусток пламени взметнулся вверх над клиросом. Огонь вырвался наружу через оконные проемы. Толпу обдало волной раскаленного воздуха. Люди отпрянули.

— Боже мой, — произнес мальчик тонким, исполненным муки голоском. — Крипта загорелась.

Мужчина впереди бросил свою шляпу на мостовую и принялся топтать ее. Он раскинул руки, и из его груди вырвался надрывный стон. Друзья попытались его унять. Это был Мэйкок, печатник.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», — подумал я. По крайней мере, господин Уильямсон будет доволен.

Мэйкок, как и многие его товарищи, хранил свои самые ценные книги, бумаги и кассы с литерами в крипте собора, где располагалась приходская церковь печатников — церковь Святой Веры. Они предприняли все меры предосторожности: заперли двери на замки и засовы, законопатили каждую щель, через которую внутрь могла проникнуть искра или сквозняк. Даже если собор обрушится им на головы, рассуждали они, книги в церкви Святой Веры спокойно пролежат под полом целую вечность.

Но так же, как и все остальные, они не учли силу и своенравие ветра. Из-за него вспыхнули склады на церковном дворе. А потом ветер перенес искры от них и от горевших поблизости зданий на крышу над клиросом. Эту крышу чинили уже несколько месяцев, и в тех местах, где свинец был поврежден, прорехи закрыли голыми досками, иссохшими за время засушливого лета. Кружась в воздухе, искры подлетали к ним, а на горячем воздухе доски вскоре воспламенились.

Ветер раздул огонь, и балки, поддерживавшие крышу, запылали. Старый дуб разгорелся жарко, словно битумный уголь. Своды церкви не выдержали жара, и огромные камни рухнули на клирос и в неф. Церковь была сплошь уставлена деревянными лесами, сыгравшими роль растопки. Через каких-то несколько минут внутри уже все пылало.

Выходит, огонь каким-то образом проник и в крипту. Должно быть, дождь из падающих с потолка камней пробил пол клироса. Книги и бумаги, хранившиеся внизу, в церкви Святой Веры, в один миг поглотила огненная стихия.

Вокруг нас тут же стало жарче.

Стоявшая рядом женщина повернулась ко мне:

— Не дай бог, чтобы кто-то там остался.

Голос женщины прозвучал так близко от моего уха, что я кожей почувствовал ее дыхание.

Собор раскалился, будто печь, и уцелеть в нем было невозможно. Жар чувствовали даже мы, и он становился все сильнее. Любой, кто сейчас внутри, либо уже мертв, либо умирает, как те крысы.

Печатник Мэйкок рухнул на мостовую. Друзья взяли его за руки и за ноги и оттащили. После того как они ушли, мальчик, женщина и я оказались в первом ряду.

— Смотрите! Крыша!

Вскинув руку, женщина указала на собор. Ее лицо было залито светом, будто исходившим от божественного видения. Я поглядел в ту сторону. С того места, где мы стояли, был виден юго-западный угол собора, где к нефу жалась маленькая церковь Святого Георгия.

Крыша провалилась с грохотом, заглушившим треск пламени. Раздался пронзительный животный вопль.

Мальчик выбежал вперед и кинулся к собору Святого Павла.

Я крикнул ему:

— Стой!

Но бушующий пожар заглушил мой голос. Выругавшись, я поспешил за ним. Меня обдало волной жара. Я почувствовал запах опаленных волос и обугленной плоти. Казалось, легкие пылали.

Мальчик протягивал руки — к собору? К чему-то или кому-то, кто остался внутри?

Мои шаги шире его шагов, и через двадцать-тридцать ярдов я схватил паренька за плечо и развернул к себе, сбив у него с головы шапку. Обхватив мальчика правой рукой, я потащил его прочь.

Он вырывался. Я схватил его крепче. Он лягал меня по ногам. Я дал ему крепкий подзатыльник, и на некоторое время мальчик затих.

Вокруг нас дождем сыпались искры: их принес свирепый ветер, раздувший пламя. Мы оба заходились в кашле. Спереди на рубашке паренька танцевал язычок пламени. Я прихлопнул его ладонью, но на широком рукаве тут же появился второй. Наконец мальчик сообразил, какая опасность ему угрожает, и вскрикнул в голос. Я сорвал с себя плащ и укутал его тощее тельце, чтобы потушить огонь.

Толпа расступилась, а я все тащил мальчишку прочь от жара. Возле таверны с запертыми ставнями в той части Ладгейта, что относилась к Сити, я укрылся вместе со своей ношей за приступкой, с которой садятся на лошадей. Я ударил паренька по лицу: сначала по одной щеке, потом по другой.

Он открыл глаза, сбросил плащ и оскалился, будто рассерженный кот.

— Боже правый, — произнес я. — Ты чуть не погубил нас обоих, глупый ты юнец.

Мальчишка поднялся на ноги и устремил взгляд на собор Святого Павла.

— Тут уж ничего не поделаешь, — заверил его я, стараясь перекричать рев огня и грохот рушившегося здания. — Не в наших силах остановить огонь.

Паренек снова привалился спиной к стене. Глаза его были закрыты. Наверное, опять сознание потерял. Убрав плащ, чтобы не мешал, я усадил мальчика на приступку. Его рубашка больше не тлела, прорех на ней не было, если не считать разорванного ворота.

Паренек все кашлял, но уже не так сильно. Даже здесь, в стороне от пожара, было светло как днем, но такое яркое, мигающее оранжевое зарево скорее ожидаешь увидеть в разгар Армагеддона, перед самым концом времен.

Я впервые разглядел мальчишку как следует. Заметил на его тощей шее черное пятно то ли сажи, то ли грязи. В распахнутом вороте виднелись впадины под ключицами. Кожа мальчишки блестела от пота, в огненном сиянии вокруг нас она казалась оранжевой.

А потом я заметил две безупречные округлые груди.

Я растерянно уставился на них. Собор Святого Павла пылал, на улице царила толчея, отовсюду раздавались оглушительные хлопки, рев пламени и грохот рушившихся зданий. Но в тот момент я ничего вокруг не видел, кроме мальчишки.

Хотя какой же это мальчишка?..

Я распахнул ворот шире.

Нет, передо мной не мальчик — но и не девочка. Судя по тому, что я увидел выше пояса, это молодая женщина.

Ее глаза были открыты, и наши взгляды встретились. Я выпустил ее рубашку. Она встала. Ее макушка не доставала мне до плеча. Девушка схватила мой плащ, спеша прикрыться. Несмотря на собравшуюся вокруг толпу, создавалось ощущение, будто мы с ней одни: остальные не сводили глаз с собора Святого Павла.

— Что вы делаете? — потребовала ответа незнакомка.

Нищенки или уличные девки так не разговаривают. Вопрос был задан тоном госпожи, обращающейся к горничной. Причем госпожа в дурном расположении духа, а горничная допустила непростительную оплошность.

— А сами как думаете? — произнес я. — Спасаю вам жизнь.

Будто в подтверждение моих слов, от собора донесся резкий треск, и часть фронтона портика рухнула вниз с грохотом, от которого содрогнулась земля. Каменные блоки превратились в облако из обломков и пыли.

— Откуда вы? — спросил я. — Кто вы? И почему...

Она отвернулась и зашагала прочь.

— Стойте! У вас мой плащ.

Я схватил ее за руку и притянул к себе. Девушка поднесла мою руку к губам. На какой-то момент мне в голову пришла безумная мысль: сейчас она ее поцелует. Видимо, в знак благодарности за свое спасение.

И тут сверкнули белые зубы. Они вонзились в мою руку прямо под нижней костяшкой указательного пальца. Зубы вошли глубоко, достав до сухожилия и кости.

Я вскрикнул и выпустил ее.

Девушка бросилась бежать через толпу на Ладгейт-хилл. За ее плечами развевался мой плащ. Я стоял, глядя ей вслед и держась за укушенную руку. Мне ужасно хотелось пить. Голова раскалывалась от боли.

Во время Великого пожара я видел много такого, что противоречило обычаям и природе, здравому смыслу и Закону Божьему, и все это, казалось, предвещало новые бедствия, еще страшнее нынешних. Люди ученые называют подобные явления «monstra», относя к ним и чудеса, и необыкновенные дарования, и дурные знаки. Гибель собора Святого Павла — одно из таких предзнаменований.

Но той ночью, когда я уснул, во сне мне явилось вовсе не пламя и не рушившиеся здания. Мне приснился мальчик с женским лицом и широко распахнутыми глазами, которые ничего вокруг не видели.

ГЛАВА 2

Пепел и кровь. Ночь за ночью.

Спал я урывками, а когда проснулся наутро после того, как огонь добрался до собора Святого Павла, перед моим мысленным взором стояли пепел и кровь. По тусклому свету я понял, что еще рано, едва рассвело.

Но я думал не о горячем пепелище, в которое вчера превращался город, и не о крови на моей руке, когда мальчик, то есть девушка укусила меня.

Эта кровь капала с отрубленной головы. А что касается пепла, то он был вовсе не горячим, а холодным. Плачущий мужчина посыпáл им свою голову.

Тогда я был ребенком, и потом мне снились кошмары: несколько месяцев я просыпался с криками, ночь за ночью. Моя мать, самая кроткая и покорная из жен, ругала отца за то, что позволил сыну стать свидетелем подобного зрелища.

— Со мной тоже когда-нибудь так сделают? — спрашивал я у матушки.

Ночь за ночью.

И вот сегодня, летним утром много лет спустя, я услышал трель черного дрозда. Раздался скрип — это мой отец заворочался в постели.

— Джеймс, — произнес он своим старческим голосом, слабым и хриплым. Теперь батюшка спал плохо и просыпался рано, жалуясь на дурные сны. — Джеймс! Ты не спишь? Почему так жарко? Давай погуляем в саду. Там наверняка прохладнее.

Даже здесь, на окраине Челси, небо было серым от пепла, а восходящее солнце казалось оранжевой кляксой. Воздух уже успел прогреться. Пахло золой.

Одевшись, я размотал бинт на левой руке. Кровотечение прекратилось, но рана болезненно пульсировала. Снова перевязав руку, я помог отцу спуститься по узкой лестнице, надеясь, что мы не разбудим Ральстонов.

Мы прохаживались по фруктовому саду, и отец опирался на мою правую руку. Деревья отяжелели от плодов: в основном яблок, груш и крупных слив, но попадались здесь и мелкие черные сливы, и грецкие орехи, и мушмула. На траве еще лежала роса.

Отец, шаркая, брел рядом со мной.

— Почему вокруг так черно?

— Из-за Пожара, сэр. Повсюду дым.

Нахмурившись, батюшка поглядел на небо:

— Но ведь снег идет.

За ночь ветер немного поутих, и теперь он дул не с востока, а с юга. С неба густо падали темные хлопья, порхая и кружась, будто пьяные танцоры.

— Черный снег, — проговорил отец и, хотя утро даже в этот ранний час было теплым, зябко поежился.

— У вас разыгралось воображение, сэр.

— Грядет конец света, Джеймс. Я же тебе говорил, что все к тому идет. Порочность королевского двора погубила нас. Сие предначертано, а значит, так тому и быть. Нынче тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Это знак.

— Тише, отец.

Я оглянулся через плечо. Даже здесь вести подобные разговоры было не только глупо, но и опасно, особенно для такого человека, как мой отец: его свобода и без того висела на волоске.

— Это не снег, а всего лишь бумага.

— Бумага? Чушь! Бумага белая. Бумага с неба не сыплется.

— Она сгорела. Печатники хранили свои бумаги и книги в крипте собора Святого Павла. Но внутрь проник огонь, и теперь ветер приносит обрывки даже сюда.

— Снег, — бормотал отец. — Черный снег. Еще один знак.

— Бумага, сэр. Бумага, а не снег.

Я сам услышал, как сердито прозвучал мой голос. Лучше бы мне было промолчать. Я даже не заметил, а почувствовал, как во взгляде моего отца отразилось смятение: малейшие признаки злости или раздражения расстраивали старика, порой доводя его до слез.

Уже мягче я прибавил:

— Давайте я вам покажу.

Я наклонился и поднял обрывок обугленной бумаги — угол страницы, на обгоревшей поверхности которой можно было с трудом различить несколько напечатанных слов. Я протянул обрывок отцу:

— Видите? Никакого снега, одна бумага.

Отец взял листок и поднес к глазам. Его губы беззвучно зашевелились. Он до сих пор был способен разобрать даже самый мелкий шрифт при слабом свете лучины.

— Что я говорил? — оживился отец. — Судный день близок. Вот и новый знак. Прочти.

Он протянул обрывок мне. Я понял, что передо мной нижний правый угол страницы. На нем можно было различить три слова, которыми оканчивались две последние строчки:

«...Время пришло...

...сделано».

— Убедился? — Отец раскинул руки и поднял их к темному небу, в котором кружили черные хлопья. — Разве я не прав, Джеймс? Судный день вот-вот наступит, Иисус вернется, чтобы установить над нами свою божественную власть. Готов ли ты предстать перед Господом, когда Он будет судить нас?

— Да, отец, — ответил я.

Еще в мае мы с отцом сняли комнату в коттедже, стоявшем в огороженной части фермы, где растили фрукты и овощи для рынка. Дом мы делили с садоводом, его женой и служанкой. В погожие дни мой старик сидел в саду и с криками разгонял палкой птиц и мальчишек, желающих поживиться фруктами.

Госпожа Ральстон, жена садовода, рада была нашим деньгам, и я следил за тем, чтобы мы исправно платили хозяйке за проживание. Госпожа Ральстон сетовала, что хлопот у нее прибавилось, хотя работала в основном служанка, к тому же хозяйке не нравилось, что мой отец весь день дома. Она терпела нас только ради денег. Но если здоровье господина Марвуда ухудшится, говорила она, тогда дело другое. О том, что бы они с господином Ральстоном ухаживали за больным, уговора не было.

Когда отца освободили под мое поручительство, я выбрал это место по трем причинам. Деревенский воздух полезнее для здоровья. Жилье здесь дешевле. А самое главное, эта ферма достаточно далеко от Лондона, чтобы можно было не опасаться, что отца кто-нибудь узнает, и при этом достаточно близко, чтобы я ежедневно совершал путешествие в Лондон и обратно.

Мой отец привлек внимание правосудия. Шесть лет назад, когда король вернул себе престол, парламент издал Акт о забвении и возмещении ущерба, гарантировавший помилование всем, кто во время восстания сражался против Короны. Единственные, кого не коснулось это всеобщее помилование, — цареубийцы, то есть те, кто лично участвовал в казни отца короля в Уайтхолле.

Действие Акта распространялось на моего отца, ведь его не объявляли цареубийцей. Однако после Реставрации батюшка отверг королевское милосердие, и теперь мы с ним расхлебывали последствия его выбора. Я любил отца, но иногда испытывал к нему жгучую ненависть.

Матушка желала для меня другой жизни. Это она уговорила батюшку отдать меня в школу при соборе Святого Павла. Матушка мечтала, чтобы я стал проповедником или законником — иными словами, человеком, который зарабатывает на жизнь своим умом, а не руками. Но через несколько лет моя мать умерла. Отец, чьи дела пришли в упадок, забрал меня из школы и привязал к себе, сделав своим подмастерьем. Ну а после Реставрации он совершил свой последний безрассудный поступок, тем самым загубив и свою жизнь, и мою.

После завтрака я сказал отцу, что мне нужно в Уайтхолл.

— А-а, в Уайтхолл, — повеселел батюшка. — Там казнили особу королевской крови. Помнишь?

— Тише, сэр. Ради всего святого, замолчите.

Но я отправился не в Уайтхолл. Вернее, не сразу.

Я собирался идти туда пешком, но дорога до Вестминстера, Уайтхолла и Сити оказалась забита лондонцами — пешими и конными, в каретах и повозках. Люди увозили из города стариков и больных, кое-кто из недужных был в чумных язвах — болезнь еще не покинула Лондон окончательно.

Остальные разбили лагерь на полях или во фруктовых садах вдоль дороги, установив самодельные палатки и шалаши, а кое-кто просто сидел и плакал или с застывшим лицом глядел на дым от Великого пожара. Потрясение заставило людей окаменеть, точно статуи.

Я посчитал, что на дорогу у меня уйдет лишний час, а то и больше, — ведь, чтобы дойти до Лондона, я вынужден буду двигаться в этом людском потоке против течения. Поэтому я спустился к реке и нанял лодочника, чтобы тот отвез меня вниз по реке. Я едва мог позволить себе подобные траты, но сегодня без них было не обойтись.

Пожар сыграл на руку речным перевозчикам: жители города готовы были сесть в любую посудину, лишь бы та доставила их вместе с пожитками в безопасное место. И, не думая спорить, они соглашались плыть даже за непомерно высокую цену. Перегруженные суда, большие и малые, с трудом прокладывали себе путь. Даже здесь, на западе, далеко от Лондона, было так же оживленно, как на Чипсайде, пока туда не добрался Великий пожар.

Но на реке ситуация складывалась та же, что и на дороге: основное движение переместилось за пределы Лондона. Я поторговался с лодочником, указав ему на то, что городские погорельцы скорее сядут со своим добром в его посудину, если он приплывет не на пустой лодке, а с пассажиром.

Плыли мы быстро — и течение, и прилив оказались для нас благоприятны. Вода в Темзе была серой, будто олово, и в ней повсюду плавали обугленные обломки и брошенные вещи, в основном мебель. Я заметил, как течением уносит роскошный стол, а на одной из торчавших кверху ножек сидит чайка.

Когда мы поравнялись с лестницей Уайтхолла, я велел лодочнику не причаливать и плыть дальше до собора Святого Павла. Мне было любопытно посмотреть, что от него осталось. Я невольно задался вопросом, вернется ли туда девушка-мальчик. Вчера, когда даже крысы бежали из собора, что-то неудержимо влекло ее туда — что-то настолько важное, что Пожар ей был не страшен.

Вид Лондона с воды повергал в ужас. Город накрыло огромное траурное покрывало из дыма и пепла. Небо под ним светилось ярким, горячим алым заревом. Солнце не в силах было пробиться сквозь завесу, и город погрузился в неестественные сумерки.

От Ладгейта до Тауэра не осталось ничего, кроме дымящихся развалин. Построенные вплотную друг к другу деревянные дома исчезли в один миг, от них остались только почерневшие камни и кирпичи. На реке дул сильный ветер, но даже в лодке мы ощущали жар, исходивший от пепелищ.

Время от времени над рекой разносились гулкие хлопки. По приказу короля здания на пути огня взрывали, надеясь остановить распространение пламени. Вот взрыв прогремел где-то между Флит-стрит и рекой.

Лодочник закрыл руками уши и выругался.

— Здесь причаливать нельзя, господин, — проговорил он, откашлявшись. — Господь свидетель — как ступите на берег, сразу в головешку превратитесь.

Нас окутало облако золы, и часть ее прилипла к моему рукаву. Я принялся лихорадочно отряхиваться.

— А если пристанем ниже по течению?

— Там везде такое же пекло, даже хуже. Говорят, на складах масло горит.

Не дожидаясь моих распоряжений, лодочник поплыл прочь от северного берега и вывез нас на середину реки. Я устремил взгляд на собор Святого Павла. Он устоял, однако лишился крыши, а неровные очертания стен и башни мерцали, будто я смотрел на собор сквозь воду. Колонны дыма поднимались над огнем, еще пылавшим тут и там внутри черной оболочки. То, что я увидел, больше походило не на церковь, а на огромную головешку из печи.

Девушка-мальчик никак не могла подойти к собору даже на двадцать ярдов, а ближе — тем более. Ни одно живое существо не уцелеет в таком пекле.

— В Уайтхолл, — приказал я.

ГЛАВА 3

Дворец Уайтхолл раскинулся вдоль реки к югу от Чаринг-Кросс. Это настоящий лабиринт из старых и новых зданий, занимающий более двадцати акров. Людей здесь обитает больше, чем в большинстве деревень.

Паники во дворце не было, однако я заметил необычное оживление. В Большом дворе работники грузили в повозки ценности: если Пожар продвинется дальше на запад, их перевезут в безопасное место — Виндзор.

Я спросил, где мой покровитель, и мне ответили, что он в своем личном кабинете в Скотленд-Ярде, смежном комплексе зданий с северной стороны дворца. Господину Уильямсону также были предоставлены для работы гораздо более величественные покои с видом на Собственный сад, но, когда речь идет о тайных и не слишком приятных делах, он перемещается в Скотленд-Ярд, где обстановка больше располагает к подобной работе.

Уильямсон оказался занят, и мне пришлось некоторое время маяться в передней среди секретарей и посыльных. Один секретарь старательно переписывал репортаж о Пожаре из «Лондон газетт». Помимо других обязанностей, Уильямсон редактировал газету и следил за тем, чтобы ее содержание было как можно более удобоваримым для правительства.

Вот Уильямсон лично проводил к выходу посетителя, дородного джентльмена средних лет с бородавкой в левой части подбородка. Когда незнакомец проходил мимо, его взгляд на секунду задержался на мне.

Уильямсон, все еще лучившийся улыбкой, пригласил меня в кабинет.

— Наконец-то, — произнес он. Благодушия как не бывало, — казалось, улыбку скрыл внезапно опустившийся занавес. — Почему вы не явились ко мне вчера вечером?

— Простите, сэр. Я задержался из-за Пожара, и...

— Однако вы обязаны были прийти. И почему, черт возьми, вы так сильно припозднились сегодня?

Камбрийский выговор Уильямсона зазвучал отчетливее. Хотя он уже двадцать лет прожил на юге, вращаясь в высшем обществе, в минуты раздражения или тревоги Уильямсон возвращался к давним привычкам и начинал тянуть гласные.

— Люди бегут из Лондона. Дорога забита, сэр.

— В таком случае вам следовало выйти из дому раньше. Вы мне нужны. — Уильямсон махнул рукой в сторону секретаря, переписывавшего репортаж «Газетт». — У этого тупицы отвратительный почерк.

— Прошу прощения, сэр.

— Вы служите у меня совсем недавно, Марвуд, — продолжил Уильямсон. — Больше не заставляйте меня ждать, иначе убедитесь, что я уж как-нибудь смогу управиться без вас.

Я молча поклонился. Лишившись покровительства Уильямсона, я потеряю все. А моего отца ждет еще более страшная судьба. Уильямсон — заместитель лорда Арлингтона, государственного секретаря Южного департамента, и его влияние распространяется не только на все правительство, но и далеко за его пределы. В то время как я всего лишь младший из секретарей Уильямсона, почти что мальчик на побегушках.

— За мной.

Мой начальник прошел в свой личный кабинет. Пока я не закрыл за собой дверь, Уильямсон молчал.

— Вчера вечером вы ходили к собору Святого Павла, как я приказал?

— Да, сэр. Я был там, когда вспыхнула крипта. Уже через час стало ясно, что собор не спасти, даже если бы удалось подвезти к нему воду. Жар стоял нестерпимый. Когда я уходил, по Ладгейт-хиллу стекал расплавленный свинец.

— Внутри кто-нибудь был?

Я вспомнил, как девушка-мальчик бежала к зданию, в самый очаг Пожара.

Я ответил:

— Насколько мне известно, нет, сэр. Крысы и те разбегались.

— А что говорили люди в толпе?

— О причинах Пожара?

— Больше всего меня интересует гибель собора. Говорят, она разгневала короля не меньше, чем проклятые датчане и все прочие недавние напасти.

Я нервно сглотнул:

— Люди объясняют Пожар одной из двух причин, иногда обеими сразу. Они...

— Не говорите загадками.

— Ходит молва, что эти причины связаны друг с другом. Некоторые утверждают, что Бога прогневила греховность двора... — Лучше не обвинять нашего расточительного, симпатизирующего папистам короля лично, ибо у стен есть уши, особенно в Уайтхолле. — В то время как другие приписывают Пожар козням наших врагов, обвиняя папу, французов или датчан.

— Так не годится, — резко произнес Уильямсон. — Вы меня поняли? Король заявляет, что произошел обычный несчастный случай, не более того. Лето жаркое и засушливое. Дома стоят тесно, сухое дерево — самая подходящая растопка. Ветер дул восточный. Хватило одной искры. — (Я ничего не ответил, хотя считал, что король, скорее всего, прав.) — Любые другие объяснения распространяться не должны.

Я подумал о том, что королевские министры очутились меж двух огней. Либо они навлекли на Лондон Божий гнев своей порочностью, либо сановники настолько нерадивы, что не сумели помешать врагам государства, и те нанесли смертоносный удар в самое сердце королевства. Как бы то ни было, народ будет винить в Пожаре их, а также короля и придворных. В любом случае паника и недовольство будут расти. Кажется, самое время сменить тему.

— Сэр, вчера вечером я видел возле собора Святого Павла господина Мэйкока, печатника, — сообщил я. — Он просто обезумел: его книги и бумаги хранились в крипте и погибли в огне вместе с ней.

Уильямсон едва заметно улыбнулся:

— Прискорбно.

В королевстве всего две лицензированные газеты: выпускать другие правительство не дозволяет. Мэйкок издает «Каррент интеллидженс», конкурента-выскочку «Лондон газетт», которой руководит господин Уильямсон.

— Как жаль, что Мэйкок не последовал примеру Ньюкомба и не вывез свои материалы из Сити, — с ноткой самодовольства в голосе продолжил мой начальник.

Ньюкомб — печатник Уильямсона.

— Однако Ньюкомб лишился дома, — заметил я. — Он жил возле замка Байнардс, а там все сгорело.

— Знаю, — произнес Уильямсон своим холодным, резким тоном. — Я уже занимаюсь этим вопросом. Я присмотрел для него дом в Савое. Главное, чтобы все сложилось благополучно. Дай бог, следующий номер «Газетт» выйдет в понедельник. Один выпуск мы пропустим, но зато нам не придется публиковать отчет о смертности на этой неделе. Люди нас поймут: есть дела поважнее, чем тратить время на подсчеты умерших. Кроме того, мне сообщили, что жертв на удивление мало. Хвала небесам!

Я отлично понял, что сказал Уильямсон, вернее, то, о чем он умолчал. Бедняков никто не считает, и возле реки, неподалеку от складов с маслом и дегтем, наверняка погибли десятки или даже сотни: там царит настоящее адское пекло. Пожар вспыхнул там рано утром в воскресенье, когда половина обитателей лачуг еще не проспалась спьяну. Другие умерли или умрут от последствий Пожара: больные, старики и дети и без того слабы, бегства из собственного дома им не выдержать.

Но как королю, так и правительству невыгодно без лишней надобности раздувать масштаб катастрофы. «Лондон газетт» обычно выходит дважды в неделю. Если пропустим номер, отсутствия списка умерших за неделю, в которую произошел Пожар, никто не заметит. В таких обстоятельствах о списке никто даже не вспомнит. Почтовая служба — еще одно учреждение, возглавляемое Уильямсоном, — сгорела, и, даже если бы «Газетт» удалось напечатать, мы не смогли бы разослать новые номера по стране.

— Трагический несчастный случай, — произнес Уильямсон. — Именно так и говорите всем, кто заведет речь о Пожаре. Мы обязаны проследить, чтобы в материалах «Газетт» или в нашей корреспонденции не было даже намека на иные объяснения. — Уильямсон наклонился ко мне. — Надо отдать вам должное, Марвуд, в уме вам не откажешь. Но если еще раз заставите меня ждать, уж я позабочусь о том, чтобы и вы, и ваш отец снова оказались в навозной куче.

В этот момент будто нарочно прогремел далекий взрыв, от которого стекло задрожало в раме.

— Идите работать, — велел Уильямсон.

ГЛАВА 4

Кэт прикрыла голову серым плащом. От тонкой шерсти пахло гарью, а еще чем-то неприятным — терпким, мужским. Лицо худосочного молодого человека, у которого она украла плащ, живо всплыло в ее памяти. В свете пламени его кожа казалась почти оранжевой.

Кэт едва переводила дух: она со всех ног мчалась по улицам, прокладывая себе путь в толпе. Во время своего бегства она часто оглядывалась и порой готова была поклясться, что в толпе мелькнуло его лицо. Но, слава богу, здесь этого человека не было.

Кэт пригнулась и постучала в оконный ставень трижды, а потом, после небольшой паузы, еще три раза.

В щели между ставнями показался свет. Окно всего восемнадцати дюймов в ширину и не намного больше в высоту. Подоконник от мостовой отделяли меньше шести дюймов. За прошедшие века улица медленно поднималась все выше и выше.

Вот в освещенной щели что-то мелькнуло. В ответ в ставни стукнули трижды, а потом, чуть выждав, еще три раза.

Кэт прошла дальше по переулку. Даже здесь, за стенами Сити, еще не стемнело. Узкое пространство было заполнено зловеще сияющим грязно-оранжевым туманом, от которого в горле у Кэт першило так, что делалось тошно.

Пока в переулке никто не прятался. Ни один человек. Вход почти целиком загородила пристройка к лавке. Если не знать, что он здесь есть, пройдешь и не заметишь.

Но крысам про этот переулок прекрасно известно. Они бегут из горящего города сотнями и тысячами. Кэт чувствовала, как они шныряют у нее под ногами, и слышала их визг.

Переулок замощен неровными плитами. Сейчас все они были в золе, обрывках бумаги и обугленных кусках дерева и ткани, хрустевших под подошвами туфель Кэт, будто черный гравий.

В конце переулка в стене был проделан стрельчатый каменный проем, внутри которого скрывалась дубовая дверь, обитая гвоздями. Кэт видела ее при дневном свете: дерево почернело от времени и твердостью могло сравниться с каменной стеной.

Где-то прогремели три взрыва. Значит, опять взрывают здания на пути огня.

Из-за двери донесся слабый скрежет, после этого стало тихо, а потом — снова скрежет. Слава богу, замка нет. Только два металлических засова, каждый толщиной с мужскую руку.

Дверь открывалась внутрь. Сначала возникла тонкая полоска света, потом она стала расти. Кэт проскользнула в образовавшийся проем. Она тут же обернулась, закрыла дверь и заперла ее на щеколду.

— Госпожа... — Шепот прозвучал тихо, едва различимо.

— Задвигай засовы, Джем. — Глаза Кэт еще не привыкли к темноте. — Быстро.

Он поставил на пол закрытый фонарь, и огонек за его решеткой дрогнул. На стене заплясали изломанные тени. В воздухе стояло зловоние: содержимое выгребной ямы под домом с другой стороны переулка просочилось сквозь фундамент.

Джем поспешил к двери. Раздался скрежет металла по камню. Он смазал засовы жиром, чтобы они скользили как можно легче и тише. Кэт следила за Джемом, сжимая вокруг шеи края серого плаща.

Заперев дверь на оба засова, Джем повернулся к ней. Кэт слышала его дыхание: сегодня он хрипит больше обычного — наверное, из-за дыма. Иногда Джем дышал так тяжело, что казалось, он вот-вот задохнется. «Хорошо бы, — сказал зимой кузен Эдвард. — Мне уже осточертел этот предсмертный хрип».

— Госпожа, что случилось?

Вместо ответа Кэт задала Джему вопрос:

— Где они?

— Госпожа отошла ко сну. Господин в кабинете. Мастер Эдвард еще не вернулся. Собак выпустили.

Если собаки ходят по дому, значит слуги тоже легли спать — все, кроме сторожа и привратника.

Джем нагнулся за фонарем и поднял его, а тени слились в одну и взлетели к сводчатому потолку, скользя по каменным нервюрам [1] и замковым камням [2].

Оказавшись в безопасности — во всяком случае, настолько, насколько это сейчас было возможно, — Кэт заметила, что тоже дышит прерывисто, к тому же она взмокла от пота. Жара проникла даже сюда.

Пламя свечи дрогнуло. Джем еле слышно прошептал:

— Вы нашли его, госпожа?

Ей на глаза навернулись слезы. Кэт закусила нижнюю губу так сильно, что выступила кровь.

— Нет. Собору Святого Павла конец. У меня на глазах часть портика отвалилась и рассыпалась в прах.

— Если господин Ловетт был там, он наверняка спасся.

— Мы должны за него молиться.

Слова Кэт звучали благочестиво, но она испытывала противоречивые чувства. Возможно ли одновременно любить отца и бояться его? Кэт обязана быть ему преданной, таков ее долг. Но разве отец ей ничего не должен? Кэт задалась вопросом, почему Джем тревожится за человека, однажды избившего его так жестоко, что он остался хромым?

— Учтите, я не уверен, что утром видел именно его. — Джем поднес фонарь ближе к Кэт. — Ваша одежда, госпожа... Что случилось?

— Не важно. Я пойду наверх, посвети мне.

Дом был построен в основном из камня и кирпича, — как сказал за обедом господин Олдерли, в нынешние времена это Божье благословение, однако он напомнил домочадцам, что Господь благоволит тем, кто сам заботится о своем будущем, — к тому же дом находился возле Хаттон-Гарден, на безопасном расстоянии от стен Сити. В былые времена здесь обитали монахи, но с тех пор здание много раз перестраивали. В старом доме легко было заблудиться: лестницы вели в комнаты, которые давно исчезли, или в огромные подвалы с высокими сводами, наполовину заполненные щебнем.

Джем шел впереди, высоко держа фонарь. Они поднялись по лестнице и прошли еще через одну дверь.

Когти застучали по камню. В коридоре их встретили мастифы. Один за другим они тыкались мокрыми носами в руку Кэт. Прижимаясь к хозяйке, они обнюхивали и облизывали ее протянутую руку, прося ласки. Днем собаки бродили в огороженной части двора, а ночью охраняли дом, двор и сад.

— Гром, — шепнула Кэт в темноту. — Лев, Жадина, Голозадый.

Псы тихонько заскулили от удовольствия. Кэт сделала глубокий вдох. Теперь, когда худшее осталось позади, ее начала бить дрожь. Вряд ли ее поймают сейчас. Ночной сторож почти все время проводит в другой части дома, подальше от кухни и поближе к кабинету и подвалу, который господин Олдерли переделал в кладовую для хранения ценностей. Собаки дадут знать Кэт и Джему, если сторож окажется неподалеку, к тому же свет фонаря и звук шагов предупредят их заранее, когда он будет еще на подходе. Ну а что касается лакея, то он спит в коридоре, и его тюфяк расстелен у порога парадной двери. Лакей не сдвинется с места, пока не вернется Эдвард.

Коридор вел в кухонное крыло. Они прошли по узкому пространству мимо маленьких, закрытых ставнями окон, спустились на несколько ступеней и повернули направо. Показалась встроенная в толстую стену винтовая лестница, свет на которую проникал только из незастекленных проемов. В них виднелось зловещее сияние над пылающим городом. В отличие от нижней части дома, на лестнице отчетливо ощущалось зловоние Пожара. Подъем стоил Джему большого труда, потому что он не только хромал, но и задыхался.

Спальня Кэт располагалась в маленькой комнатке, выходившей на север, на холмы Хайгейта. Тяжелые шторы на окне были задернуты, скрывая огненное зарево, которое было видно даже с этой стороны дома.

Джем зажег свечу от пламени фонаря.

— Зачем отец вернулся? — задала вопрос Кэт.

— Со мной он своими планами не делится, госпожа.

— Если их отыщут, его убьют. Он ведь должен это понимать.

Джем согласно кивнул. У Кэт возникло подозрение, что он знает больше, чем говорит.

— Спасибо, — произнесла она. — Спокойной ночи.

Но Джем не спешил уходить. В темноте трудно было понять, что означает выражение его лица.

— На кухне говорят, что завтра у нас будет обедать сэр Дензил.

Кэт прикусила губу. Только этого не хватало!

— Ты уверен, что он придет?

— Да, если только Пожар ему не помешает.

— Уходи, — велела Кэт. — Оставь меня.

Он повернулся и поковылял к выходу.

Как только дверь за ним закрылась и Кэт осталась одна, она наконец дала волю слезам.

ГЛАВА 5

Сэр Дензил был важным гостем, и то, что Оливия отправила свою горничную Энн помочь Кэт одеться к ужину, лишний раз это доказывало. Собственной горничной у Кэт не было, и это подчеркивало ее неопределенный статус в доме.

Энн потратила, казалось, целую вечность, преображая внешность Кэт. Прежде всего она примотала под грудь Кэт подушечку, чтобы создать впечатление, будто Господь наградил ее гораздо более пышным бюстом, чем было на самом деле. Кэт была уже взрослой женщиной — ей скоро должно было исполниться восемнадцать, — но иногда у нее возникало ощущение, будто они с тетей Оливией существа из разных миров.

Горничная работала молча, с хмурым лицом. Она так сильно дергала за шнурки и так туго затягивала перевязи, будто ее подопечная — неодушевленный предмет, неспособный чувствовать боль или неудобство. Потом Энн показала Кэт ее отражение в венецианском зеркале тети Оливии. Перед девушкой предстала богато разодетая кукла с чуть раскосыми глазами и замысловатой прической из кудрей.

Затем Энн проводила Кэт вниз, в парадную гостиную. Та чувствовала себя перевязанным бечевкой фаршированным гусем, которого вот-вот отправят в печь. Горничная оставила ее там угождать дяде Олдерли и сэру Дензилу Кроутону.

В гостиной пахло свежими травами и легкой сыростью. Пол из темной древесины и мебель натерли воском до матового блеска. Яркий турецкий ковер был постелен на стол под окнами. Несмотря на небывалую жару, в камине развели слабый огонь, ведь в комнате было холодно даже летом.

Кэт стояла возле стола, рассеянно перелистывая страницы лежавшего на нем песенника, хотя ей медведь на ухо наступил.

Мыслями она витала далеко, гадая, удастся ли сегодня вечером снова воспользоваться помощью Джема и ускользнуть, и если да, то как это можно устроить.

За дверью раздался стук шагов по каменным плитам, и Кэт передернуло. Она замерла, так и не перевернув страницу. Даже не успев оглянуться, Кэт поняла, кто идет: эту медленную, тяжелую поступь она узнала бы и в толпе.

— Кэтрин, дорогая моя, — произнес кузен Эдвард.

Олдерли никогда не называли ее Кэт.

Она нехотя повернулась к нему и почтительно присела, как подобает хорошо воспитанной девушке.

В ответ кузен Эдвард отвесил ей поклон, но не уважительный, а довольно-таки насмешливый.

— Ты сегодня настоящая придворная красавица. — Он сделал вид, что от восторга у него перехватило дыхание, и медленно приблизился к девушке, наблюдая за ее лицом. — Как же ты выросла! — Он руками начертил в воздухе преувеличенно пышную женскую фигуру. — Просто чудо! Готов поклясться, дорогая, что такой эффект на тебя оказывает сэр Дензил. Его обаяние столь сильно, что действует на тебя издалека.

Кэт закрыла песенник. Она не произнесла ни слова: в присутствии Эдварда разумнее всего помалкивать.

— Что читаешь? — Он потянулся к песеннику. — А-а, изучаешь музыку? Прелестно. Может, мне попросить тебя спеть для нашего гостя после обеда? Уверен, сэр Дензил будет очарован.

Эдвард прекрасно знал, что у Кэт нет слуха.

Он опустил голову, и она уловила запах вина.

— А впрочем, сам я уже очарован безо всяких песен.

Кэт отодвинулась от него, однако Эдвард последовал за ней и прижал ее к столу, преграждая девушке путь к отступлению. Она отвернулась и сделала вид, будто любуется зеленой симметрией сада и горячим, затянутым тяжелой пеленой небом. Эдвард — мужчина высокий, ростом почти шесть футов, уже начинал толстеть, хотя ему едва исполнилось двадцать пять. Он напоминал хряка и аппетитом отличался соответствующим. Чаще всего кузен не обращал на нее внимания, и это ее более чем устраивало, ведь в остальное время он всячески пытался ее поддеть. Но с недавних пор Кэт заметила, что он не сводит с нее глаз, наблюдая и оценивая.

— Это чудо. — Эдвард облизнул губы. — Я про твое внезапное преображение. В одночасье ты стала похожа на женщину! Просто удивительно.

Он положил руку на плечо Кэт. Его ладонь была теплой и слегка влажной. Он сжал пальцы крепче.

— Кожа да кости, милая кузина, — заметил он. — С одной стороны, еще ребенок. А с другой... с другой...

Кэт отпрянула.

Он приблизил лицо к ее лицу, и ей в нос снова ударил винный дух.

— Я видел тебя вчера вечером.

Застигнутая врасплох, Кэт снизу вверх глядела на его раскрасневшееся лицо.

— Ты тайком пробиралась к дому, — продолжил Эдвард. — Выходила одна, я прав? Шлялась по городу, будто дешевая уличная девка. Вы, пуританки, все одинаковые: с виду воплощенная строгость и добродетель, но в тихом омуте черти водятся. Я видел тебя из окна таверны у ворот. Шмыгнула в переулок, словно воровка. Кто тебя впустил? Этот твой прислужник-калека?

Кэт уже давно ненавидела Эдварда Олдерли. А ненавидеть она умела. Кэт копила свою злобу так же, как скряга — золото.

Стукнула щеколда. Эдвард отдернул руку и отступил на шаг. Кэт поправила платье и отвернулась к окну. Она часто дышала, на коже выступил пот.

В комнату вошла Оливия:

— Дай на тебя взглянуть, дитя мое. А теперь повернись боком. — Тетя кивнула. — Хорошо. И краски на лице появились. — Оливия взглянула на Эдварда. — Энн сотворила чудо, правда?

Тот поклонился:

— Да, мадам. Моя кузина сегодня — просто красавица. — Эдвард улыбнулся мачехе. — Не сомневаюсь, что ее преображение происходило под вашим руководством.

Тут вошел дядя Олдерли вместе с сэром Дензилом.

Дамы присели в реверансе, а сэр Дензил отвесил изысканный поклон сначала Оливии, а потом Кэт. Это был маленький человечек в высоком парике и туфлях на удивительно высоких каблуках.

— Ах! — протяжно произнес он своим тонким голосом, обращаясь к пустому пространству между двумя женщинами. — Я попал в настоящий цветник! — Он повернулся к господину Олдерли и поднес указательный палец к губам. Этот детский жест совсем не вязался с его обликом. На пальце сверкнуло бриллиантовое кольцо. — Откровенно говоря, сэр, я жаден до женских прелестей. — Он в первый раз посмотрел прямо на Кэт и без особого энтузиазма прибавил: — Скоро у меня будет возможность насытиться сполна.

Неуклюжий комплимент повис в воздухе. Некоторое время все молчали.

— Ну что ж, сэр, — обратилась тетя Оливия к мужу. — Пойдемте за стол?

Кэт заметила, что власть проявляется в мелочах.

Лучшим свидетельством высокого положения дяди Олдерли было то, что, в то время как вокруг него Сити обращался в пепел, хозяин Барнабас-плейс обедал дома как ни в чем не бывало. Еда была хороша, а слуги расторопны — так же, как и всегда, когда хозяин принимал гостя, которому желал угодить. Достали лучшие столовые приборы — вилки с двумя зубцами и ножи с удобными округлыми ручками. На их покупке настояла тетя Оливия: их доставили из Парижа за баснословные деньги.

Тем самым господин Олдерли давал понять и сэру Дензилу Кроутону, и, возможно, собственному семейству, что Пожар не нанес урона ни ему самому, ни его богатству: под защитой Бога и короля он неуязвим.

Обедали, как всегда, в полдень. За столом сидели пять человек: господин и госпожа Олдерли на противоположных концах стола, Кэт и почетный гость рядом, а Эдвард напротив них. Господам прислуживали четверо слуг. Кэт с удивлением заметила среди них Джема, одетого в плохо сидящую на нем черно-желтую ливрею Олдерли.

— А он что здесь делает? — спросил господин Олдерли, когда Джем встал у него за плечом.

— Разве я вам не говорила, сэр? — произнесла тетя Оливия. — Лейн куда-то пропал, пришлось заменить Джемом.

— Нашел время! О чем этот Лейн только думал?

— Откуда же мне знать?

— Как только вернется, прикажу его высечь.

— Воля ваша, сэр. — Будучи хорошей хозяйкой, Оливия сразу заметила, как подергиваются ноздри сэра Дензила. — Желаете отведать карпа, сэр? Соус я приготовила сама, они мне особенно хорошо удаются.

Про себя Кэт отметила, что сэр Дензил и сам смахивает на рыбу. Пожалуй, как раз на карпа.

Все яства приготовили на их кухне: тетя Оливия вела хозяйство добросовестно и считала ниже своего достоинства отправлять слуг в харчевню за едой. К тому же большинство этих заведений не работали, а те, что уцелели, едва справлялись с наплывом едоков.

Для сэра Дензила приготовили обед из трех блюд. Надо отдать ему должное — вызов он принял мужественно. Всерьез занявшись фрикасе из кролика и курицы, гость время от времени возвращался к карпу, вгрызался в вареную баранью ногу и откусывал кусок за куском от бока ягненка. Еда исчезала у него во рту столь стремительно, что казалось, сэр Дензил ее почти не жевал.

— Это у вас пирог с миногой? — спросил он тетю Оливию звонким голосом. — Какая прелесть! Сейчас попробую кусочек.

За остальными яствами последовали два голубя, блюдо c анчоусами и бо́льшая часть лобстера. К этому времени сэр Дензил несколько выдохся, зато налег на напитки, продемонстрировав необычайную способность к поглощению канарского вина: гость выпил почти полгаллона. Лицо сэра Дензила раскраснелось, а глаза остекленели, из-за чего Кэт опять вспомнился карп: точно так рыба выглядела, когда ее принесли на кухню.

Выпили за здоровье короля и за смуту в рядах его недругов. По деликатной подсказке тети Оливии сэр Дензил произнес два тоста: первый — за хозяйку (та улыбнулась и приняла похвалу как должное), а второй за Кэт. Девушка сидела, уставившись в стол, и мечтала оказаться где угодно, лишь бы не здесь.

Сэр Дензил показал ей бриллиантовое кольцо у себя на пальце, и камень заискрился.

— Видите, моя дорогая? Я ношу ваше кольцо. А свое пришлю вам, как только его подгонят по размеру.

Это кольцо, служившее знаком любви, на самом деле им не являлось и было преподнесено лишь для соблюдения приличий. Насколько поняла Кэт, господин Олдерли приобрел оба кольца сам, поскольку сэр Дензил испытывал недостаток в наличных средствах, а ювелиры не горели желанием продавать ему товар в кредит. Кольца были изготовлены как символы помолвки. Это кольцо господин Олдерли отправил сэру Дензилу только вчера.

Разумеется, говорили в основном о Пожаре, а также о короле и придворных.

— Есть основания надеяться на лучшее, — сообщил сэр Дензил, жуя лобстера, из-за чего его пронзительный голос звучал приглушенно. — Слышал, утром так сказал сам король. Если герцог Йоркский не даст огню распространиться дальше Темпл-Бар, Уайтхолл будет спасен.

Оливия поднесла руку к горлу:

— А нам здесь ничто не угрожает?

— Люди лорда Крейвена не дали огню перекинуться на Холборнский мост, — заметил господин Олдерли.

Сэр Дензил взмахнул вилкой:

— У вас нет ни малейших поводов для опасений, мадам.

— Меня известили, что худшее позади, — прибавил господин Олдерли. — Даже Бладворт наконец приказал сносить дома. Пока только у ворот Криплгейт, однако начало положено.

— К сожалению, лорд-мэр ведет себя будто выжившая из ума старуха, — вставил Эдвард.

— Истинная правда, сэр, — согласился сэр Дензил. — Только дурак мог не сообразить, что единственный способ сдержать огонь — не дать ему распространяться дальше. Нерешительность Бладворта стоила нам половины Сити.

— Он боялся, что на него подадут в суд жильцы или владельцы домов, которые он снесет, — заметил господин Олдерли. — Или и те и другие сразу. Все сводится к деньгам. Как и всегда.

— Жители Сити должны благодарить Господа за короля и его двор, — произнес сэр Дензил. — Если бы не их хладнокровие и смелость, могло быть намного хуже. Ведь в чем беда олдерменов, торговцев и прочих горожан? Когда что-то стрясется, они хуже детей. Не могут позаботиться даже о собственной безопасности и о сохранности своих приходо-расходных книг.

— К счастью, не все олдермены таковы, — сухо возразил господин Олдерли.

Эта смена тона заставила сэра Дензила вспомнить, в чьем доме он находится.

— Ну разумеется, сэр. И слава богу! Уверен, если бы лорд-мэром были вы, а не Бладворт, все бы сложилось совсем по-другому.

— Кто захочет идти в лорд-мэры? — проговорил господин Олдерли. — Вкладывать в дело столько средств при мизерных доходах и огромных рисках! Бладворт теперь пойдет по миру.

— Попробуйте анчоусы, сэр, — предложила тетя Оливия, рассудив, что сейчас самое время сменить тему. — Моя племянница приготовила соус по французскому рецепту, и ей наверняка очень важно услышать ваше мнение.

Сэр Дензил отведал анчоусов и кивнул:

— Вкусно. Между прочим, мадам, я взял к себе на кухню француза. Надеюсь, вы все в ближайшее время отобедаете у меня. Смею надеяться, вы не будете разочарованы. Мой повар готовил для герцога Орлеанского, и, когда я привез его из Парижа, несколько джентльменов пытались его переманить.

Кэт искоса глянула на сэра Дензила. Струйка соуса стекала по его подбородку на воротник. Он вытерся салфеткой.

Обед подходил к концу, но, если не считать упоминания о кольцах, сэр Дензил с господином Олдерли ни словом не обмолвились о деле, которое привело сюда уважаемого гостя. Кэт подозревала, что условия помолвки между ней и сэром Дензилом еще не окончательно согласованы, однако этот вопрос, конечно же, не станут обсуждать за столом при женщинах. Но похоже, у обоих мужчин сложилось некое молчаливое понимание того, как в общих чертах будет выглядеть договоренность. Кэт попыталась представить, как сэр Дензил сидит за столом и у нее на глазах поглощает еду и напитки, и так изо дня в день всю ее замужнюю жизнь. Но ее воображение взбунтовалось.

— Обязательно попросите кузину Кэтрин спеть для вас после обеда, — предложил Эдвард, наклонившись через стол к сэру Дензилу.

— Да, непременно, — согласился сэр Дензил. Взяв бокал и заглянув внутрь, гость озадаченно нахмурился, будто не мог поверить, что тот снова пуст. — Даже не сомневаюсь, она поет прелестно.

Эдвард всего на секунду устремил взгляд на Кэт и улыбнулся:

— Голос моей кузины никого не оставляет равнодушным.

Тут вмешалась Оливия:

— Увы, сэр Дензил, это удовольствие придется на некоторое время отложить. Господин Олдерли сказал мне, что после обеда ему нужно побеседовать с вами наедине.

Господин Олдерли хмыкнул.

Оливия наклонилась к сэру Дензилу, давая гостю удобную возможность полюбоваться на ее грудь.

— А вы занимаетесь музыкой, сэр?

— Да, мадам, как и все Кроутоны. — Он повертел в руке ложку с кусочком яблочного пирога. — Разве музыка не пища любви?

В этот момент он сообразил, что, рассуждая о любви, не слишком вежливо так долго и внимательно разглядывать бюст хозяйки. Отправив в рот пирог, сэр Дензил перевел взгляд на Кэт.

— Как бы я хотел послушать ваш дуэт! — не успокаивался Эдвард. — Не сомневаюсь, эффект будет сногсшибательным.

Наконец обед закончился, и господин Олдерли удалился в свой кабинет вместе с гостем. Тот тяжело опирался на его руку и напевал себе под нос: «До дна очами пей меня». Эдвард попрощался с дамами и ушел из дому.

— Итак, — произнесла Оливия, направляясь вместе с Кэт в гостиную. — Скоро ты станешь леди Кроутон.

— Неужели это обязательно, мадам?

— Да. — Оливия изящно опустилась в кресло и взяла свое вышивание. — Твой дядя принял решение. Денег у сэра Дензила нет, однако к нему прислушивается и сам король, и его окружение. Но не тревожься. Свадьба состоится не раньше зимы. Господину Олдерли нужно время, чтобы оценить финансовое положение сэра Дензила и подготовить договоренности. Полагаю, сэр Дензил не из тех мужчин, которые позволяют себе вольности до женитьбы. — Лукавая улыбка тети Оливии придала ей сходство с кошкой. — А может быть, и после. Единственное, что от тебя потребуется, когда станешь женой сэра Дензила, — как следует его кормить. Запомни мой совет, милая: хороший повар и ломящийся от яств стол избавят тебя от многих неприятностей.

— Но я не хочу выходить замуж за сэра Дензила.

— Неужели ты настолько глупа, что мечтаешь о любви? Ты ведь благоразумная девочка. Любовь и брак — совершенно разные вещи, дитя мое.

— Я не хочу выходить ни за кого.

Оливия воткнула иголку в шелк.

— Ты должна делать, что тебе велят, — ответила она. — Ты же не можешь и дальше жить у нас, бездельничать и целыми днями рисовать на обрывках бумаги какие-то каракули. У тебя из-за этого все пальцы в чернилах.

— Это вовсе не каракули, мадам. Это планы... чертежи зданий, которые...

— И слушать не желаю. — Тетя Оливия начала сердиться. — Занятия такого рода не подходят для леди. Между прочим, ты должна быть благодарна дяде за то, что он по доброте устраивает твой брак. Он хочет, чтобы ты ни в чем не нуждалась, поскольку ты единственное дитя его бедной снохи, к тому же, выйдя за сэра Дензила, ты сможешь помогать и дяде, и кузену. Не забывай, договориться об этой помолвке было непросто, ведь сэр Дензил знает, кто твой отец. Все это знают.

ГЛАВА 6

Когда Кэт была совсем маленькой, у Ловеттов была собака. У этого беспородного пса не было даже имени, зато он обладал безграничным терпением. Джем во многом его напоминал. Одно из самых ранних воспоминаний Кэт: вот она по-детски неуклюже идет по саду перед их домом на Боу-лейн, с одной стороны Джем держит ее за руку, а с другой трусит собака.

Объяснить, каковы обязанности Джема в Барнабас-плейс, было бы затруднительно. В прежние времена он работал на отца Кэт в качестве и доверенного секретаря, и личного слуги. Но когда начались их беды, отец отправил его вместе с Кэт к тете в Чампни. Позже Джем переехал вместе с ней к дяде Олдерли.

Джем уже тогда достиг преклонного возраста, однако дышал он легче, а его суставы сгибались лучше. В Барнабас-плейс его не ценили. Джем ночевал на чердаке над конюшней вместе со слугой, который убивал крыс, выносил помои и занимался прочей грязной работой. Ел он на кухне для прислуги и делал все, что прикажут. Джем работал без жалованья, только за еду и кров, но Кэт время от времени давала ему несколько пенсов или даже пару шиллингов.

— Так нечестно, — однажды сказала Джему Кэт. — Ты трудишься день-деньской и все для них делаешь. Они должны тебе платить.

— Хозяин ничего не отдает просто так.

— Но ты ведь приносишь ему пользу.

— Вы не понимаете, госпожа. Я никто. По крайней мере, для вашего дяди. Пропади я, его высокородие даже не заметит, так зачем ему мне платить? Если он хоть раз об этом задумывался, то понимает — я и без денег тут останусь, потому что идти мне некуда. Ваш дядя просто так с деньгами не расстается. Поэтому он и разбогател.

Вечером в день званого обеда, после того как сэра Дензила Кроутона проводили до кареты, Кэт отправилась на поиски Джема. Она нашла его на малом дворе за прачечной. Сняв ливрею Олдерли и переодевшись в свои повседневные обноски, он варил щелок — смесь пепла и мочи, в которой замачивали сильно испачканные вещи. Обычно это женская работа, но прачка осталась без двух своих помощниц, — скорее всего, обе девушки и их родные пополнили число погорельцев.

Стены двора поднимались высоко, запирая внутри горячий воздух, а сверху тяжело нависало серое небо, подсвеченное оранжевым сиянием. Даже здесь земля была усыпана пеплом. Кэт некоторое время наблюдала за работой Джема, прежде чем слуга ее заметил. Он перемешивал щелок, склонившись над бочкой, и пот струился по его рубашке и рукам. Тонкие седые волосы уныло свисали до плеч.

Кэт окликнула Джема, и старик обернулся. От жары и тяжелой работы его лицо раскраснелось и блестело от пота. Он глядел на Кэт без улыбки.

Кэт сморщила нос.

— Иди сюда. Не могу же я разговаривать с тобой издалека.

Она вошла в сарай. За ее спиной раздавалось шарканье Джема. Кэт остановилась и развернулась к нему.

— Как ты это терпишь? — выпалила она первое, что пришло на ум: у Кэт болела голова и ей трудно было собраться с мыслями. — Вонь, жару?

Джем пожал плечами, и Кэт сообразила, что для него этот вопрос не имеет смысла.

— Лейн не возвращался? — в свою очередь спросил Джем.

— Насколько знаю, нет. А что?

— Мне кажется, что-то с ним нечисто, госпожа. — Джем поглядел на нее. — Вечно ему надо выяснять, где вы.