Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: ЭКСМО
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Serie: Восточное фэнтези
- Sprache: Russisch
Юный Ким Енгон, наследник знатного рода, живет беспечной жизнью. Внезапно вокруг него начинают происходить зловещие события, очень напоминающие черную магию. Кажется, кто-то хочет принести его в жертву. Много лет назад, когда Ким был ребенком, его украл злой лесной чародей. Отвага, друзья и вмешательство добрых богов помогли мальчику спастись. Но враг выжил и ничего не забыл. Вместе с лучшим другом Ким уходит из столицы в горы, чтобы найти спасение в монастыре. А демоны идут за ним по пятам. Безумно красивая история о любви, дружбе, сражениях и древней магии. Настоящая находка для любителей восточного фэнтези. Всем поклонникам «Благословения небожителей»
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 390
Veröffentlichungsjahr: 2024
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавление
Анна Гурова
Лунный воин
Пролог
«Дед! Ты спишь? Смотри, я поймал дракона!»
Мы у южной стороны святилища, там, где обрушилась от старости каменная ограда, и через пролом видна степь — легкие сухие травы до самого края земли.
Полдень. Вокруг пусто, безлюдно. Только трещат кузнечики в траве да невыносимо палит солнце.
Никто в деревне не выйдет ни к реке, ни в поле в этот час. Мужчины спят после утреннего лова, а их жены посиживают в тени, пьют чай на открытых верандах. Вокруг нас повсюду обломки стены, камни рассыпаны среди колючей и острой травы. На камнях греются ящерицы, в горячем воздухе проносятся рыжие стрекозы, вспыхивая радужными крыльями.
Дед Хару — наш деревенский шаман. Он сидит в тени колючего дерева лох, на соломенном коврике — сидит тихо, неподвижно, словно умер. Шаман маленький и худенький, как мальчик, смуглое лицо похоже на жухлую сливу, в густой сетке морщин и складок прячутся прохладные голубые глаза. Сейчас веки деда опущены. Лицо безмятежно, как у тех спящих богов, которые вырезаны на древних могилах у святилища, ладони покоятся на коленях — кажется, что и не дышит. Вдох — тишина. Долго-долго грудь не шевельнется. Потом выдох.
И снова ни шевеления! Страшно!
Но я уже привык, я знаю, что так и надо. Дед Хару рассказал мне однажды, и я все понял. Он думает великие мысли. О небе — сразу обо всем, со всеми облаками, птицами и феями. О нашей реке Микаве, как она течет мимо ста островов в океан.
«Если все делаешь правильно, — сказал мне дед Хару, — то духи поднимут тебя над землей».
«Ого! Высоко?!»
Дед смеется.
«Невысоко, на ладонь».
Я пробовал, у меня уже почти получается, но не хватает терпения. Поэтому я просто играю рядом, очень тихо. Без топота и воплей, ползаю в траве.
Я охотник. Я охочусь на драконов. Ну, на самом-то деле на стрекоз. Они прилетают из глубины рощи, от ручья, где скрыты их тайные гнездилища. Вот одна сидит, покачиваясь на конце сухой травинки, — огромная ржаво-золотистая дракониха с выпученными глазами, похожими на радужные капли. Страшные челюсти у нее так и ходят из стороны в сторону. Бабушка Ута один раз взяла стрекозу за крылышки и дала той покусать себя за палец: «Вот, Мотылек, смотри, какая она хищная, прямо как тигр!» Стрекоза трепыхалась и кусала так злобно, что я не выдержал и заплакал, так мне стало жалко бабушку.
«Никогда не лови стрекоз, — сказала потом она. — Есть поверье, что стрекоза — проводник в Нижний мир. Кто убьет стрекозу, тот сам скоро за ней уйдет…»
Но я все равно на них охочусь. Охотник ничего не должен бояться, иначе он уже не охотник. Настоящие мужчины не знают страха.
Когда на берег Микавы возле водопоя приплыла ужасная полосатая гадюка длиной в три мои руки с лягушкой в пасти и улеглась там на песочке, чтобы поесть, все боялись к ней подойти — ни мальчишки, ни женщины, ни коровы с козами не могли пройти к воде. Потом женщины увидели знакомого рыбака и дружно заголосили: «Иди сюда, дядюшка Карп, спаси нас!» Рыбак подошел к гадюке, сплюнул — «Экая погань!» — и ударил ее веслом поперек хребта. Гадюка взметнулась, как хлыст, женщины завизжали и отшатнулись. А рыбак еще раз ударил ее веслом — и она упала на песок, как будто сломанная пополам, и одна ее половина дергалась, а другая лежала неподвижно…
…Стрекоза как будто приглашает поиграть в пятнашки, перелетая с травинки на травинку. Я поймаю эту стрекозу в шапку и отнесу бабушке.
А она скажет:
«Ах, какой ты храбрый, Мотылек! Выброси немедленно эту гадость!»
Голову печет солнце, между лопатками стекает пот. Еще прыжок! Опять отлетела… Но я настигну ее, я устал, значит, и она тоже — ведь я больше и сильнее. Терпко и вкусно пахнет горячая трава. Говорят, солнце иногда поджигает ее, и если степь загорится, то никто, даже войско императора, не сможет ее потушить, пока все не сгорит дотла. Оглушительно звенят серые кузнечики. Их тут много, и я вижу, как они прыгают в траве. Стрекоза совсем близко. Еще прыжок! Я лечу вперед, выставив перед собой соломенную шляпу, и стрекоза в ловушке! Есть! Поймал! Ой… Где я?
Нет ни осыпавшейся стены, ни деревьев с острыми листьями. Нет деда. Со всех сторон, куда ни глянь, только мертвые травы равнины. И — Солнце. Солнце огромное, во все небо, палящее, жестокое. Бабушка говорит — надо быть очень осторожным с Солнцем. Есть время Солнца, есть время Луны. То, что между ними, — наше, людское. Не выходи на улицу в час Солнца, Мотылек, или оно увидит тебя, разгневается и напустит на тебя злых духов — квисинов… У меня кружится голова. Все громче верещат кузнечики. Кто-то шуршит в сухой траве, то справа, то слева, словно хищные твари подбираются ближе, окружают меня кольцом. Мне становится страшно и тоскливо. Здесь кто-то есть, кто-то охотится на меня. Гадюки? Квисины? Или…
Небо внезапно темнеет, над головой проносится тень, и я чувствую, как на меня падает ненавидящий взгляд. Совсем близко раздается жуткий нечеловеческий голос, похожий на приглушенное рычание:
— Я обещал, что найду тебя и съем? Вот ты и попался, гаденыш!
Я узнаю голос, и меня охватывает дикая паника. Никаких чувств, кроме ужаса, никаких мыслей, кроме одной — бежать сломя голову куда угодно, лишь бы подальше от этого голоса и взгляда!
«Дед, куда ты пропал?! Спаси меня! Они меня нашли! Дед, дед! Где ты?!!»
Ким, младший сын князя Енгона, распахнул глаза и рывком сел на кровати. Сердце колотилось так, будто он действительно мгновение назад чудом ускользнул от верной гибели. Простыня была мокрая от пота. Юноша свесил ноги на пол и сел на край кровати, постукивая зубами и бормоча про себя как заведенный:
«Демон исчез, его больше нет в этом мире! Десять лет прошло, как сгинули адский волк и его хозяин! Я же сам это видел. Они оба мертвы, сгорели, на моих глазах превратились в головешки. Все давно кончилось! Это просто сон!»
Когда сердце перестало рваться наружу, Ким встал с постели и подошел к окну. Отодвинул штору, глубоко вздохнул.
Из сада веяло сыростью. Ночи уже прохладные — конец лета, как-никак. В густо-синей вышине раскинулось по-осеннему яркое созвездие Цветочного Балдахина — семизвездный полог над троном Небесного Императора. В предрассветной синеве чернели замысловатые крыши столицы. Кое-где в домах уже горели одинокие огни.
«Скоро рассвет, — успокаивая дыхание, подумал Ким. — Приснится же! Да еще накануне такого важного события в моей жизни, как государственный экзамен! Это все не просто так… Дед Хару прямо как живой — я уж начал забывать, как он выглядел… Что бы это значило? А, понял! Не иначе дед явился, чтобы благословить воспитанника перед экзаменом! Спасибо, дед!»
Ким мысленно отвесил ему глубокий поклон.
«Хм-м… а почему только дед? Где остальные предки? Почему я никого не вижу? Где же вы, уважаемые князья Енгоны?»
Впрочем, предков можно понять, довольно непочтительно подумал Ким. Во-первых, к чему создавать толчею? Куда удобнее являться по одному. Правда, тогда благословление затянется на несколько месяцев…
Ким представил себе сотни поминальных табличек в семейной часовне, прикинул длину очереди, в которую выстроятся несколько десятков поколений Лунной династии, и усмехнулся.
А вторая причина — с чего бы это предкам вздумалось благословлять приемыша? У них и родных внуков хватает. «Хотя дед Хару тоже мне не родной. Просто один из случайных людей, которые воспитывали безродного сироту…»
Прохладный ветерок опять нагнал сон. Ким потянулся, зевнул и посмотрел в темноту у дальней стенки, где находилась стойка для мечей.
«Повезло все-таки этому безродному сироте», — подумал он, прогоняя последние остатки детского страха.
На стойке хранились три меча: два деревянных — для тренировок — и один боевой. Несмотря на темное происхождение приемыша, князь Вольгван Енгон обучал его воинским искусствам наравне со своими сыновьями. Ким привык к мечу настолько, что без него чувствовал себя словно без штанов. Но завтра придется оставить меч дома. Зачем он студенту, которому предстоит целый день, скрючившись в экзаменационной кабинке, писать сочинение на заданную тему, да еще и в стихах?
Низко над крышами соседских усадеб висела луна. Внизу, в саду, летали пульсирующие жемчужинки — светлячки. Князь Вольгван приказал напустить их в сад для красоты и чтобы они напоминали ему об островах Кирим, где прошли лучшие годы его жизни.
Ким со вздохом вернулся в остывшую постель, думая о государственном экзамене. В голове, откровенно говоря, была полная каша.
Накануне вечером он до полуночи беседовал с дядей, отставным генералом Ильченом Енгоном, на предполагаемые экзаменационные темы. «Пожалуйста, дедушка и прочие предки, пошлите мне что-нибудь конкретное! — взмолился Ким, закрывая глаза. — Южные войны, умиротворение варваров, мятеж красноповязочников…»
«Главное на войне против варваров, сынок, правильно провести зачистку, — пробубнил у него в голове голос дяди Ильчена. — Вводишь войска в селение, окружаешь общинный дом и поджигаешь с нескольких сторон сразу. Если из дома выбегают женщины и дети, значит, селение мирное, а если мужики с вилами и красными повязками на голове, значит, мятежное. И тогда…»
«Хм, а если никто не выбегает?»
«Значит, мои храбрые воины перестарались — и огонь разгорелся слишком быстро!»
Ким вновь ухмыльнулся, представив себе дядю, перелег на другой бок. Мысли мешались, дядины поучения сливались в невнятное бормотание…
«На самом деле все эти разговоры об умиротворении — чепуха, сынок. Горные варвары воюют, потому что такими их создали боги. Наши прадеды с ними воевали, и наши правнуки тоже с ними будут воевать, попомни мои слова. Ой, главное, не ляпни этакого в сочинении, не то отправишься из экзаменационной кабинки прямо в тюрьму…»
Ким еще раз улыбнулся сквозь дрему — и крепко заснул.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1 В разгар дружеской попойкипоявляется бес и предлагает Кимусовершить убийство
Еще не совсем закончился день, облака дотлевали на западе и наливались угольной чернотой на востоке, а над садом столичного дома богатых купцов Люпинов уже взошла полная луна. Как и было задумано геомантом-архитектором, она угнездилась точно в центре «лунного окна» размером в полстены — круг в круге — к полному восторгу гостей.
— Среди хвои сосновойСлепит-блистает луна… —
продекламировал Рей Люпин, сын хозяина дома, первые строки древней песни и сделал паузу — кто из друзей узнает и подхватит?
Первый гость, его приятель Чинха, уставился на луну нетрезвым взором и облизнулся.
«Вылитый блин! Только недожаренный…»
— Какая луна!В эту ночь даже птицы в гнездахдверей не закрыли! —
чуть замешкавшись, отозвался второй гость, Ким Енгон.
Рей невольно поморщился.
— Друг мой, это не лучший выбор, — мягко укорил он юношу. — Я знаю, что ты вырос на варварских островах Кирим. Но их неуклюжие трехстишья неуместны в просвещенной столице.
Ким смутился.
— А мне нравятся киримские трехстишья, — с вызовом вскинув голову, заявил он. — В них сама жизнь, а не только изящные словесные обороты. И вообще я собираюсь стать не поэтом, а воином!
— Благородный воин — много больше, чем просто убийца!
Чинха, услышав последние слова друга, разразился грубым хохотом.
— У-ха-ха! Сын купца учит сына князя, как быть воином!
Ким подхватил смех приятеля. Лицо Рея на миг затуманилось досадой, но он тут же взял себя в руки и начал смеяться вместе с прочими.
Луна всходила незаметно, становясь с каждым мгновением все ярче и светлее. Однако вскоре кромка «лунного окна» срезала ее верхний край, и безупречная гармония была нарушена. Тогда гости вернулись к столу с яствами и больше о луне не вспоминали.
Главным украшением низкого лакированного стола была армия кувшинчиков со сливовым вином. Каждый как раз такого объема, чтобы хватило разлить в три чарки — из них не менее половины уже пустые. На свободном от кувшинов месте громоздились тарелки в виде рыб и перевернутых черепашьих панцирей. В остатках подливки плавали недоеденные кусочки мяса и хлебные корки. Еды было приготовлено столько, что даже четырем оголодавшим за день парням не удалось умять все без остатка. Что касается выпивки, то ее, как известно любому студенту, много не бывает.
Рей Люпин приехал сдавать государственный экзамен впервые. Его отец истратил немало средств на наемных учителей, рассчитывая в будущем, когда Рей возвратится в родные края высокопоставленным чиновником, вернуть их с процентами. В успехе сына он не сомневался, с купеческой трезвостью оценивая его быстрый ум, упорство и честолюбие.
Вместе с Реем приехал его сосед и давний приятель, сын помещика, великовозрастный бездельник Чинха. По настоянию родителей он приезжал на экзамен уже третий раз, и все говорило о том, что он снова провалится.
Рей, хоть и сын купца, выглядел истинным имперцем — стройный, темноволосый, с широкими плечами и правильным, слегка скуластым лицом, всегда хранящим выражение гордого достоинства. У Чинхи физиономия была, наоборот, некрасивая и неблагородная, с мохнатыми бровями и носом картошкой, но его это нисколько не заботило.
Ким Енгон, новичок в их компании, был ходячей противоположностью имперского идеала мужчины. Невысокий, изящный и большеглазый, он порой напоминал переодетую девушку. Одним словом, типичный житель Кирима. Это островное царство было покорено и присоединено к империи четыреста лет назад. За яркие голубые глаза Кима то и дело обзывали в столице бесовским отродьем. В ответ он огрызался, что на его родных островах колдунами считаются как раз обладатели зловещих темных глаз.
Как выглядел четвертый гость, студент по имени Хэ, определить было бы непросто, поскольку тот давно уже спал в углу, с головой завернувшись в сорванную с окна занавеску.
В этот вечер приятели собрались вместе, чтобы отдохнуть душой и телом после длившегося целый день госэкзамена. Праздновать было пока нечего — оценки обещали объявить только послезавтра. Однако развеяться после многочасового утомительного сидения на одном месте и напряжения всех умственных сил было просто необходимо.
Для этого еще накануне было закуплено вино, заказан ужин и приглашены танцовщицы-кисэн — точнее, одна плясунья и две певицы с лютнями. Но денег у приятелей хватило только на полтора часа песен и плясок, после чего танцовщицы ушли, с натренированной вежливостью, не поддаваясь на пьяные уговоры остаться и присоединиться к празднеству. Правда, впопыхах кисэн забыли лютню. Ким фальшиво тренькал на ней, пока Чинха не отобрал ее и не стукнул его этой лютней по голове. Лютня переломилась пополам, и Ким выкинул ее в окно, как будто ее тут и не было.
Проводив луну, гости вернулись к прерванному разговору. Обсуждали, кому какая тема досталась на экзамене и чья была отвратительнее. Впрочем, Рей считал, что ему с вопросом повезло.
— Моя тема была такая: «В нашем мире нет ничего бессмертного, кроме империи». Это, кстати, цитата из Древнего Конопляного Старца, — неторопливо рассказывал Рей, отщипывая кусочки от края абрикосовой запеканки. — А теперь — мой ответ. Династии могут меняться, но империя вечна. Империя является зеркальным отражением небесной божественной иерархии и одновременно — ее продолжением в нашем мире. Поэтому империя — идеальное государственное устройство. А гибель империи — самое ужасное, что можно себе вообразить. Правитель, который не действует на благо империи, обречен на гибель и неудачу. А чиновнику, чьи не сбалансированные с природой действия повлекли за собой ущерб империи, лучше и вовсе не рождаться на свет… Вот. Каждый тезис, естественно, подкреплен цитатами из классиков… По-моему, тема проще некуда.
— Ха, простая, — буркнул Чинха. — У тебя все темы простые. Меня бы так же натаскивали!
— А тебе что досталось? — спросил его Ким.
— Описать три основные внешнеполитические стратегии империи. Ужас!
— Совсем просто! — отмахнулся Рей. — Просто перечислить и описать стратегии. «Вьюнок», «Гусеница, пожирающая тутовый лист» и «Победа над варварами руками других варваров». Даже порассуждать не о чем.
— Ох, — завистливо вздохнул Ким. — Мне бы эту тему! Мы с дядей Ильченом только вчера все это обсудили. Знаешь, Рей, он ведь умиротворял горных варваров!
— Ага, — ехидно подтвердил Чинха. — Его именем там до сих пор детей пугают.
— А ты откуда знаешь?
— Это правда, — подтвердил Рей. — Отцу пришлось свернуть торговлю на том направлении — не с кем стало торговать…
Чинха распечатал очередной кувшинчик, разлил вино по чаркам. Луна ушла из окна, поднявшись высоко над деревьями, и кабинет сразу погрузился в полумрак, который едва рассеивали два масляных керамических светильника по углам стола. Вокруг огонька каждого тучкой вилась ночная мошкара.
— А ему что попалось? — спросил Рей, указывая на спящего Хэ.
Ким и Чинха расхохотались.
— Ему как по заказу, — сказал Чинха. — Проанализировать философскую категорию «хэ-хэ».
— Еще одна простая тема, — заявил Рей. — Философема «хэ-хэ», или «согласие и единение», означает всемирную гармонию, равновесие мужского и женского начал…
— Слушайте, что я придумал! — встрял Ким. — Градации мужского начала: хэ-хэ, хи-хи, ха-ха и о-хо-хо!
Чинха залился пьяным хохотом. Рей снисходительно усмехнулся — он эту шутку уже слышал раз пятьдесят.
— А тебе-то какая тема досталась? — спросил он Кима.
Тот сразу опечалился.
— Я, наверно, провалился, — уныло сказал он. — Это предки виноваты. Я их всю ночь о помощи просил, а они что? Подсунули мне абстрактно-этическую тему «Три источника зла в империи».
— Ну, это вообще самое простое… — начал было Рей.
Но, перехватив недобрый взгляд Кима, осекся и спросил:
— И что ты написал?
— Сейчас, вспомню… В общем, вкратце так. Как говорят священники: все зло от бесов. Значит, первый источник зла — бесы, стремящиеся разрушить империю. Второй источник — варвары, подстрекаемые бесами и стремящиеся к тому же. И третий — высшие чиновники империи, обманутые бесами и потому не понимающие, в чем заключается благо империи. От них — самый страшный вред.
— По-моему, все очень гладенько, — одобрил Чинха.
— Неплохо, — кивнул Рей. — А цитатами из классиков ты каждую мысль подтвердил?
— В том-то и дело, что нет! Ни одной не вспомнил!
— Ну, тогда, братец, ты провалился. Сочинение без цитат — это не сочинение, а просто испорченный лист бумаги. Годен только подтереться и выкинуть.
Ким пожал плечами и зевнул во весь рот.
— Ким мог сдать чистый лист или нарисовать на нем карикатуру на главного экзаменатора, — слегка заплетающимся языком сообщил Чинха. — Ха! Хотел бы я посмотреть, как эти бюрократы посмеют завалить парня из рода Енгонов!
— Чепуха! — резко ответил Ким. — Во-первых, правила едины для всех сословий, а во-вторых, я не Енгон, и потому…
Не успел Ким договорить, как в окно дохнуло легким ветерком, пламя замигало в светильниках, а Чинха свесил голову набок, свалился на пол тряпичным тюком — и неожиданно уснул.
— Вот те раз! — слегка презрительно сказал Рей. — Да, что-то слаб стал братец Чинха. Раньше, бывало, все уже под столом, а он все чешет языком.
— Это на него проблема зла так подействовала, — предположил Ким.
И, приняв у павшего товарища боевой пост, распечатал очередной кувшинчик.
— Кстати, — с интересом спросил его через минуту Рей, когда кувшинчик опустел, — почему ты постоянно повторяешь, что ты не Енгон?
— Потому что я приемыш, — с вызовом сказал Ким. — Сирота с варварских островов. Фамилия моей бабушки была Сок. Полдеревни — Сок, а полдеревни — Сук.
— Полдеревни кого?!
— Это те, кто переселился с другого берега Микавы!
— Ну а к князю-то ты как попал?
— Это долгая история, — помрачнел Ким. — Жил я с бабушкой, пока мне не исполнилось семь лет… А потом пришел чужой человек. Страшный человек с черным волком, который был и не волк вовсе…
Он говорил, и словно темная тень заволокла комнату.
«Вот я и нашел тебя, гаденыш! Я говорил, что рано или поздно найду тебя и съем?!»
Ким тряхнул головой, прогоняя видения прошлого.
— Ну говори, — с любопытством сказал Рей. — Пришел человек с волком и…
— Это был злой чародей. Он забрал меня с собой.
— И?
— А князь Енгон меня спас, — свернул тему Ким. — Вернее, нашел в лесу на дороге без сознания, когда я… Не хочу вспоминать.
— Ну не вспоминай, если неприятно, — сочувственно кивнул Рей. — Значит, нашел тебя князь в лесу… И усыновил?
— Ничего подобного.
— Гм. Странно… Знаешь, что я думаю? Стали бы Енгоны так возиться с приемышем! Наверняка один из тех головорезов, которых ты называешь дядьями, а возможно, и старшими братьями, на самом деле твой отец. Скорее всего, даже сам князь Вольгван — ведь это он лет десять был наместником на островах Кирим. Ну а твоя мать была какой-нибудь местной голубоглазкой… Только не ври, что у тебя такая мысль не мелькала!
— Мелькала, — скромно признался Ким. — Я ж не совсем наивный.
— Вот видишь. Погоди, наступит твое совершеннолетие, и тебе об этом объявят! Соберут весь клан и под барабанный бой вручат тебе фамильное оружие… Или как там у вас, князей, полагается…
— «У нас, князей», хи-хи… Для этого было бы неплохо знать свой возраст. А я его знаю приблизительно.
— Вот и точный возраст свой заодно узнаешь.
Приятели посмеялись и распили еще кувшинчик сливянки.
— Скажу тебе по секрету — страшно не хочется идти в чиновники! — доверительно сообщил другу Ким. — Почему мне не позволили пойти в гвардию или стать хвараном, как старшим братьям?
— Зачем же ты готовился к экзаменам, если не хочешь служить? — удивился Рей.
— Так дядя заставил! — Ким глубоко вздохнул. — Ладно, надеюсь, это ненадолго. Похожу немного в чиновничьем халате, а потом начнется какая-нибудь война — и тогда!..
— Какие вы, Енгоны, все-таки кровожадные.
— Лично я не кровожадный, а ленивый. Как представлю, что к утренней перекличке во дворце надо вставать каждый день в семь утра…
Тут Ким умолк, увидев, что Рей его не слушает, а самым невежливым образом спит прямо за столом.
— Эй, дружище?
В небе над садом бесшумно упала звезда, дрогнуло пламя в светильниках. Чарка выпала из пальцев Рея.
— Так, и этот туда же, — пробормотал Ким, с неудовольствием обнаружив, что остался без собеседников. — М-да, братцы, что-то рано вы меня бросили одного…
Бережно уложив прямо на пол задремавшего друга, Ким потянулся, зевнул, взглянул в окно. В голове шумело, но спать совершенно не хотелось. Ну и чем теперь заняться? Гнусные предатели валялись на полу, наслаждаясь сонными грезами.
«Братец Сай завтра вроде бы собирался с утра покататься верхом вдоль городской стены, — рассеянно подумал Ким. — Может, с ним поехать — авось не просплю, если лягу пораньше…»
Дунул ветер, с неба листопадом посыпались звезды. На мгновение Киму показалось, что созвездия мигнули и помутнели, как гаснущие светильники, а Небесный Балдахин качнулся, оборвался и ухнул вниз. Ким оперся о стену и зажмурился, чтобы не упасть.
«Кажется, я тоже выпил лишку…»
Открыв глаза, он увидел, что спавший в углу четвертый гость, Хэ, медленно поднимается с пола.
— С добрым утром! — приветствовал его Ким, тут же приходя в хорошее настроение. — А ты знаешь, что уже вечер послезавтрашнего дня и ты проспал объявление оценок?
Хэ не отвечал, деловито и совсем по-трезвому выпутываясь из занавески.
— Кстати, хорошо, что ты не явился, — приняв встревоженный вид, продолжал Ким. — Твое сочинение было объявлено пасквилем на императора, а ты — государственным изменником! Тебе надо как можно быстрее линять из столицы…
В этот момент Хэ наконец выпутался из тряпки, отшвырнул ее на пол, выпрямился — и Ким потерял дар речи. Перед ним стоял вовсе не Хэ, а другой, незнакомый ему человек. Да и человек ли? Весь в черном с головы до пят — только лицо бледным пятном выделяется в полумраке.
А за окном творилось что-то непонятное — звезды сыпались дождем, словно все одновременно решили переселиться с небес на землю.
— Ты кто такой? — пробормотал Ким, когда к нему вернулся голос.
Рука его невольно потянулась к поясу, нашаривая отсутствующий меч.
Незнакомец не ответил и не пошевелился. Только в комнате как будто стало темнее.
У Кима по спине побежали мурашки.
«Бес!» — похолодев, понял он.
Уже много лет Ким не сталкивался с порождениями Нижнего мира. Ох, недаром прошедшей ночью приснился тот кошмар…
«Не поддавайся страху! — стиснув зубы, приказал себе он. — Если приучишь себя не бояться трех вещей: темноты, дикого зверя и нечистой силы, — не останется ничего, способного тебя напугать…»
— Сгинь, пропади! — приказал Ким. — Я никуда с тобой не пойду!
— Я никуда тебя и не зову, — глухим голосом ответил бес.
Взгляды их встретились. Небесный Балдахин дрожал над черноволосой головой незваного гостя, как мерцающий снежный капюшон. Глаза у беса были такие же большие и светлые, как у Кима, но холодные, жесткие, печальные. Весь в черном — то ли монах, то ли лазутчик. Ким быстро глянул на его руки — оружия не видно. Конечно, зачем оружие нечистой силе?!
— Здравствуй, Мотылек, — произнес бес.
Ким опешил. Что угодно он ожидал услышать, но не это!
— Откуда ты знаешь мое детское имя? — выпалил он.
— Неважно…
Бес оглядел комнату, остановил взгляд на спящем Рее, и лицо его исказилось от ненависти.
— Эй, ты чего так смотришь на моего друга? — встревожился Ким. — Я его в обиду не дам! Я бесов не боюсь, если что!
— Боишься, еще как боишься, — хмыкнул пришлец. — Я о тебе много знаю. Куда больше, чем ты сам.
Пока бес говорил, Ким заметил у него посреди лба рисунок странной формы. Пригляделся — а значок-то знакомый! Трехзубое клеймо императорской тюрьмы! Бес — государственный преступник! Вот чудеса…
— Времени мало, — продолжил ночной гость. — Слушай внимательно, Мотылек! Скоро ты отправишься в путь, и на этом пути тебя ждет огромная беда…
— Какая еще беда?
— Тени из прошлого преследуют тебя, грозя гибелью. Но куда хуже — угроза из будущего…
— Да хватит говорить загадками! Что тебе надо?
— Я пришел, чтобы помочь тебе, — устало сказал бес.
— И чем же ты мне поможешь?
В голубых глазах беса снова полыхнула ненависть. Он ткнул пальцем в спящего на полу Рея Люпина:
— Убей его!
«Убить Рея?!» — опешил Ким.
Чего угодно он ожидал, только не этого. При чем тут Рей? Откуда у купеческого сына враги среди демонов?
— Ты сбрендил, бес, — сказал он вслух надменно. — С чего бы вдруг я стал тебя слушаться?
— Убей его! — повторил заклейменный бес угрожающим тоном. — Причем прямо сейчас! Тебе будет гораздо сложнее убить его, когда он станет бессмертным!
— Бессмертным? — Ким изумленно взглянул на мирно спящего Рея. — Вот этот парень? Что за чепуха!
— Прошу, поверь мне! — Бес погасил в глазах ненависть. — Безымянными богами заклинаю тебя, Мотылек! Его смерть станет благом для тебя, для страны и в конечном счете — для него самого. Если не убьешь его сейчас, то потом долго меня вспоминать будешь, а исправить уже ничего нельзя…
Ким еще раз внимательно посмотрел на Рея. Спящий и пьяный, тот казался таким беспомощным, беззащитным, нелепым. Небось никакого оружия опаснее кисточки с тушечницей в руках не держал…
— Значит, бессмертным, — медленно повторил он. — А мне не предскажешь будущее?
— Если не убьешь его, будущего у тебя не будет.
— Это в каком смысле?
— В прямом. Он, — пришлец ткнул пальцем в Рея, — тебя погубит…
В этот миг Ким вскинул руку и метнул прямо в лицо бесу длинную, в полторы ладони длиной, стальную шпильку, которую незадолго до того незаметно вытащил из церемониальной прически и спрятал в рукав. Шпилька свистнула в воздухе и вонзилась в стену в пальце от бесова уха. Тот даже не шелохнулся. В тот же миг Ким бросил вторую шпильку. Не бывало еще такого, чтобы он промахивался на десяти шагах, даже пьяный. Однако снова не попал — ночной гость каким-то образом оказался на полшага левее того места, куда целился Ким.
«Настоящий бес пропустил бы шпильку сквозь себя, — краем сознания отметил Ким. — Или растаял бы в воздухе от прикосновения железа. А этот — просто увернулся…»
Отскочив назад, чтобы между ним и бесом оказался стол, он напоказ вытянул из прически последнюю шпильку. Жгут черных волос рассыпался по спине юноши, длинные пряди упали на глаза. Что поделать — иного оружия у приемыша не оказалось. Ходить вооруженным в гости, тем более на пир, считалось в столице крайней степенью варварства.
— Ты кто такой, лазутчик? — держа шпильку наготове для броска, властно спросил Ким. Именно таким тоном, по его мнению, следовало разговаривать благородному воину с презренным шпионом. — Кто тебя послал? Кто желает смерти моего друга Рея Люпина?
Усталое лицо «беса» совсем помрачнело.
— Так я и знал, что этим кончится, — пробормотал он. — Ладно, хоть предупредил. В любом случае теперь все пойдет по-другому.
И вдруг упал — рухнул навзничь, словно пораженный стрелой. Ким замер, подозревая хитрость. Потом осторожно приблизился к телу. Перед ним снова был его толстомордый приятель Хэ: храпит, благоухая винными парами. А лазутчик будто в воздухе растаял.
Несколько мгновений Ким в растерянности топтался на месте, подставляясь под все возможные удары. Неужели и вправду это был бес?
Тут за окном в кустах что-то прошуршало. Ким бросился к «лунному окну», выскочил наружу. По верхушкам деревьев гулял холодный ветер, затягивал небо тучами, шевелил тысячами листьев. Сад был полон шорохов, ночные тени разбегались во все стороны. Киму почудилось, что одна из них прыгнула на каменную ограду.
— Стоять! — заорал приемыш и ринулся в погоню, топча цветники.
Он ловко взлетел на стену, но не удержался и спрыгнул — почти свалился — на другую сторону, на крышу какого-то сарайчика. Захрустела черепица, посыпалась вниз. Ким едва не ссыпался вместе с ней, но зацепился за конек и притаился, скрючившись и высматривая лазутчика. Того, разумеется, не было и в помине.
Вдруг внизу, прямо под ногами, залаяла собака.
— Это что за бес там шарит?! — раздался женский вопль из соседского двора.
Ким тихо выругался: «Только этого не хватало!», — побежал вдоль конька и только собрался спрыгнуть на другую сторону, как черепица поехала у него под ногами. Вместе с частью крыши он покатился вниз и в туче глиняных черепков свалился на улицу, прямо кому-то на голову.
— Держите вора! — вопила соседка.
Кима с руганью схватили за руки. Он рванулся, но держали крепко.
— Ну-ка не дергаться! — раздался над его головой грубый голос. — Парни, не упустите его! Эй, вор, где остальная шайка?
— Я не вор! — заорал Ким, извиваясь в лапах стражников. Он уже сообразил, что его угораздило рухнуть на головы ночного дозора. — Я сын князя Енгона!
Дозорные отреагировали на его слова глумливым ржанием и заломили ему руки за спину. Кто-то ловко и бесцеремонно обыскал его.
— Дурачье, я как раз вора ловлю! — звонко выкрикнул Ким, не оставляя попыток вырваться. — А ну быстро отпустили меня, тупые громилы!
Ответом ему был жестокий удар под дых. Ким подавился криком и прекратил сопротивление. Ночные стражники бросили его на землю и в азарте принялись пинать ногами.
— Остановитесь-ка, парни! Кажется, он и впрямь не вор, — заметил старший дозорный, разглядывая задержанного. — Больше похож на студентика… Ну все равно, тащите-ка его в районную управу. Там из него вытрясут всю правду!
Ким, получивший удар по голове, валялся на земле без сознания. Дух его был уже далеко, дальше некуда. Много лет назад, в самой отдаленной глухомани…
Глава 2 Архипелаг Кирим, Стрекозий остров.Десять лет назад
Стрекозий остров, наверно, самый дикий уголок обитаемых земель на самой дальней границе империи. Крошечная точка среди сотни островков в дельте реки Микавы, которая неторопливо несет свои мутные воды с севера на юг среди заливных лугов и рисовых полей южного Кирима.
Стрекозий остров можно обойти за пару дней. Вдоль восточного берега змеей протянулась деревенька Сок: три десятка свайных домов под остроконечными тростниковыми крышами. Даже своего рынка тут нет. Когда на берегу кверху днищами лежат рядами лодки, кажется, что лодок на острове больше, чем жителей.
Вдоль берега идет узкая полоса плодородной земли, которую весной заливает паводок. Только там растут сады, там селятся люди. В глубине же острова — выжженная солнцем, не пригодная для обитания обширная пустошь, по местным поверьям, обиталище бесов. Во время паводков там поднимаются травы до пояса и пламенеет дикая гвоздика, а к середине лета травы высыхают и пустошь вымирает до осени.
На дальнем, незаселенном конце острова, до которого полдня пути от деревни, находится древняя священная роща. Там живут безымянный бог — покровитель острова — и деревенский шаман, который ему прислуживает.
Река Микава определяет всю жизнь на острове. Меняется ветер, меняется вода в реке, меняется погода, меняются заботы и даже настроение островитян. Старожилы Стрекозьего острова насчитывают пять видов ветра. Верховой сгоняет воду на десять локтей. Южная низовка делает воду соленой и приносит удивительных дохлых медуз из великого океана Тайхео. Свирепый лесной дует с запада в сезон дождей, заставляя Микаву бурлить и разливаться. Степной ветер сушит кожу, река надолго становится мелкой и мутной, рыба уходит в глубину. Горский изредка залетает в эти края в середине зимы, донося до жителей острова холодное дыхание далеких северных гор Комасон, оставляя после себя в душах тревогу да кристаллы инея на песке.
Микава широка: с деревенской пристани едва разглядишь дальний берег, где в дымке маячат заливные луга, богатые птицей. Тамошние обитатели живут охотой и чужаков к себе не пускают. Чуть ближе зелеными холмами поднимаются над плавнями два островка поменьше Стрекозьего — Большой и Малый Гадючьи. Когда на заре, в безветрие выплываешь на лодке к этим островкам, то кажется, что никакой реки нет, а сверху и снизу есть лишь бездонное темно-голубое небо, в котором беззвучно летят два зеленых облака в ореоле камышовых зарослей — летят на юг, к далекому теплому океану. На Гадючьих островках не живет никто, кроме птиц, змей и лягушек. Только рыбаки ставят там шалаши, когда остаются на ночной лов.
Все мужчины в здешних краях — рыбаки. По утрам, еще до рассвета, уходят на лов. Возвращаются перед полуднем, отдают улов женам, отдыхают до вечера, а на закате уходят на реку снова. На Стрекозьем острове ловят сетями; на других островах ставят переметы или используют ловчих бакланов с кольцами на шее, чтобы птицы не могли глотать пойманных рыбешек. У берега, между лодками на приколе, снуют гадюки, выставив из воды острые головки, — тоже ловят рыбу.
На берегу постоянно кипит жизнь, замирая только в самые жаркие полуденные часы. Мужчины конопатят и смолят лодки, чинят сети, женщины стирают, чистят рыбу. Дети бегают с ведрами за водой для полива, строят крепости из грязи и глины или ловят с пристани мальков на муху. Вычищенную, подготовленную к обработке рыбу грузят в лодки и увозят на соседний остров, где ее будут коптить — подальше от жилья, — а потом повезут на большой остров Горбатый Холм на ярмарку.
Местные жители — невысокие и стройные, как и все киримцы. Красивые, долго не стареющие женщины с кошачьими глазами и грубыми прокуренными голосами. Сутулые большеглазые мужики, загорелые до черноты, похожие на изможденных подростков. Рыбаки ходят полуголые, в отрепьях и высоких сапогах для защиты от змей. Женщины до зрелых лет наряжаются и кокетничают. Смуглые мальчики и девочки, тонконогие и шустрые, как паучата-водомерки, с одинаковыми прическами-«метелками» на макушках, так много времени проводят в реке, как будто там родились. Каждое третье детское имя на островах в дельте Микавы — Лягушонок или Выползок.
Над узкой грязной полосой песка, истоптанной следами козьих копыт, топорщатся колючие заросли ежевики и свисают тяжелые ветви слив и яблонь. Лучшие дома — на самом берегу, где плодороднее земля, пышнее сады. Дома победнее выстроились вдоль пыльной дороги, которая идет по краю степи до перевоза. Там деревянные духи-квисины со страшными раскрашенными харями охраняют паромную переправу от злых людей и чужих бродячих бесов.
На самом краю деревни, посреди густого неухоженного сада стоял бедный дом: запущенный, с почерневшей от времени тростниковой крышей, на деревянных столбах. По ночам под полом громко шуршали мыши. На чердаке жили черноголовые дятлы, которые с рассветом начинали долбить южную глухую стену, добывая из нее личинок древоточцев, и стуком будили обитателей дома — пожилую вдову и ее маленького внука.
Вдову звали бабушка Ута. Ее муж и сыновья давно погибли на бесконечной войне, которую вела империя где-то далеко на севере. Вторично замуж она не вышла, чтя память мужа, и тянула хозяйство в одиночку. Старая Ута отличалась жизнерадостным общительным нравом, и односельчане охотно выполняли свой родовой долг — помогали женщине, оставшейся без кормильцев, вырастить внука. Соседки притаскивали пожилой женщине целые корзины баклажанов, оставляли для нее на крыльце крынки с молоком и пахтой. Рыбаки, проходя по утрам мимо двора Уты, бросали ей через забор связки свежей рыбы. Бабушка Ута и сама не сидела сложа руки. Двор был прибран и ухожен, в доме — безупречно чисто. Правда, на сад ее сил уже не хватало. Вишни, сливы, абрикосы, грецкие орехи и тутовые деревья одичали без ухода и разрослись так густо, что в саду и в полдень царил полумрак. Там, где прежде были цветники, осталась только сухая серая земля, испещренная трещинами. Маленький огород изнемогал, страдая от недостаточного полива. Жалко было смотреть на пожухлую ботву редьки и листья баклажанов, когда они беспомощно лежали на земле под жгучим солнцем. Впрочем, овощей вызревало достаточно, чтобы Ута с внуком не голодали.
Внуку шел восьмой год. Это был тоненький черноволосый мальчик с большущими голубыми глазами, шалун и выдумщик, надоедливый, как москит. Как у всех односельчан, у мальчика было тайное родовое имя, известное только шаману, который его давал, и ками — хранителю рода Сок. А прежде чем наречь внука детским именем, Ута очень долго думала. Ведь это имя будет известно всем, в том числе и злым духам — квисинам, которые только и ждут, как бы украсть и пожрать беспомощную детскую душу. Поэтому с давних времен жители островов Кирим старались обмануть квисинов, чтобы те пренебрегли их младенцами и не стали забирать их себе. Как только ни обзывали они своих детей! Давали новорожденным женские имена, собачьи клички, презрительные прозвища: «девчонка», «нежеланный», «лишний рот», «заморыш», «задохлик», — и все, чтобы перехитрить злых духов. Ута посоветовалась с шаманом, со старостой, с соседками и придумала очень хорошее имя. Мальчик был назван в честь самого беззащитного и слабого из мелких прибрежных существ, которое к тому же живет один день, — он получил имя Мотылек…
Глава 3 Ким попадает в неприятности
Ким вынырнул из видений прошлого, приоткрыл глаза, попытался приподняться и со стоном упал обратно на лавку. Голова трещала, в горле стоял ком, ныла каждая косточка. В ноздри ударила вонь, целый букет разнообразных тошнотворных запахов — от потного немытого тела до застарелой блевотины. Несколько минут Ким лежал пластом, пытаясь сдержать приступ тошноты. Рядом бубнили незнакомые голоса, кто-то хрипло рассмеялся — как железным скребком по ушам.
«Где я? В выгребной яме?»
Левый глаз не открывался. Ким рискнул приоткрыть правый. Вокруг маячило сумрачное подвальное помещение с решетчатыми узкими окнами под самым потолком — как впоследствии выяснилось, нижний этаж районной управы охраны мира и порядка, где держат обвиняемых до суда… Говоря попросту, тюрьма.
Вдоль стенок на длинных деревянных лавках и под ними теснилось несколько десятков оборванцев: грязных, избитых, в лохмотьях, а то и совсем голых. Сквозь узкое окно под самым потолком просачивались золотисто-розовые лучи утреннего солнца. В его веселом свете узилище казалось еще грязнее и отвратительнее. Только тут Ким заметил, что сам он такой же грязный и оборванный, как большинство здешних обитателей.
Трое соседей обсуждали волнующую тему — когда принесут обед. При мысли о еде, особенно в сочетании с местными ароматами, подвал перестал качаться перед глазами Кима и начал медленно вращаться вокруг лавки, на которой он лежал, постепенно ускоряясь. Юноша зажмурился и затаил дыхание, изо всех сил стараясь удержать внутри вчерашний ужин. Последнее, что запомнилось Киму, — потрясающей яркости вспышка в левом глазу. А что было до того? Экзамен… Попойка… Бес!
Где-то вдалеке послышались тяжелые шаги. Лязгнул засов.
— Ну, где он? — раздался знакомый властный голос.
— Вот, пожалуйте сюда, господин… Осторожно, сапожки не запачкайте…
При звуке голоса Ким встрепенулся, распахнул глаза и увидел перед собой эти самые сапожки — роскошные, лазурные, с кисточками и алыми каблуками для верховой езды. Обладателем сапог был юноша лет двадцати, ликом подобный утреннему солнцу и такой же неуместный в этом подвале. Такому бы гарцевать на коне, в золоте и шелках, по главным улицам столицы, мимо великолепных дворцов и угодливых простолюдинов, под испуганный многоголосый шепот:
— Хваран, кланяйтесь ниже, это хваран!
Никто не захочет по доброй воле навлечь на себя неудовольствие хваранов — прекрасных и безжалостных юных воинов-чародеев. О колдовских умениях и жестокости «юношей-цветов» складывают легенды. По шаманскому обычаю хвараны разрисовывают лица, чтобы подманить к себе самых свирепых и могучих духов. Чем привлекательней хваран, тем больше кровожадных демонов вьется вокруг него, словно невидимые шершни вокруг душистого цветка.
Таков был юноша, вошедший в подвал районной управы. На кафтане вышит золотом тигренок — знак ранга. Лицо раскрашено ярче и искуснее, чем у певицы-кисэн, ладонь на рукояти меча, подведенные глаза смотрят жестко и надменно. За плечом маячат начальник управы и дежурные стражники. Оборванцы-задержанные при виде начальства засуетились, попадали ниц, мордами в пол.
— Братец Сай! — прохрипел Ким.
Хотел было вскочить навстречу сводному брату, но в голове бухнуло, и пришлось упасть обратно на лавку.
Сайхун наконец изволил заметить младшего родича.
— Это что за падаль? — громко произнес он. — Это что же, благородный Енгон валяется на грязной шконке с синей мордой, как загулявший лавочник?
Сайхун безжалостно поднял Кима за шиворот с лежанки, поставил на ноги, сморщился:
— Ну и воняет от тебя! Почему волосы растрепаны? Где пояс потерял?
Начальник управы, наблюдавший за унижением перепившего юнца с полным одобрением, важно сказал:
— Это мы отобрали, светлейший княжич. Так полагается — пояса, перевязи, ленты для волос, шпильки, не говоря уж о ножах и всем прочем, пригодном для лишения себя жизни. Женщинам, буде таковые попадут в управу, приказываем размотать еще ножные бинты. Почему-то они, дуры, на ножных бинтах от позора чаще всего и вешаются…
— А это что такое? — напряженным голосом перебил его Сайхун, всматриваясь в чумазое лицо младшего брата. — Почему глаз подбит?
— Не помню, — смущенно ответил Ким.
Хваран обернулся к начальнику управы:
— Его тут что, били?
Начальник изменился в лице.
— Никак нет, светлейший! Здесь — и пальцем не тронули. Может быть, патрульные немного помяли, когда тащили в управу… Парнишка-то ведь оказывал сопротивление…
— Он назвал им свое имя и сан? — угрожающим тоном спросил Сайхун.
— Дак это… — забормотал главный стражник, — он же был вусмерть пьяный! Что-то орал, конечно, но ребята не поняли, что он княжич… Думали, простой киримский студент…
— Назвал или нет?
— Отстань ты от него, — с сочувствием глянув на вспотевшего начальника, сказал Ким. — Пошли отсюда! На свежий воздух хочу!
Щеки Сайхуна под ритуальными белилами покраснели от ярости.
— Кто посмел ударить Енгона?
Начальник управы при виде разгневанного хварана без раздумий упал на колени.
Сейчас как проклянет — не отмолишься! Или вовсе пойдет махать мечом, только головы полетят. А потом еще и невиновен окажется — дескать, ничего не помню, в меня дух вселился, а духи государю неподсудны.
— Это был бес, братец, — вмешался Ким. — Бес меня ударил!
— Какой еще бес?
— Поехали домой, по дороге расскажу.
С полминуты Сайхун сверлил взглядом лысую макушку начальника стражи, свирепо сопя, однако взял себя в руки и на сей раз решил смилостивиться.
— Ладно уж, Ким, пошли из этого свинарника, — бросил он и, чеканя шаг, пошел из подвала.
Ким кое-как поплелся за ним.
— А тебе урок, коротышка, — громко, чтобы слышал начальник стражи, вразумлял брата Сайхун. — Истинный Енгон должен защищать свою честь, даже когда он изволил напиться! Сколько их было в патруле? Человек пять-шесть, не больше? Лучше бы ты их зарубил, чем позволил притащить тебя сюда! Дядя заплатил бы штраф, зато твоя княжеская честь осталась бы незапятнанной!
Начальник услышал, но смолчал, подумав про себя: «Чтоб вас всех чумные духи пожрали, проклятые хвараны! Надо же было так лопухнуться! А этим недоумкам из ночного патруля велю — пусть в следующий раз внимательнее слушают, что болтают задерживаемые, — и заодно наложу взыскание на каждого…»
Братья вышли во двор управы. Кима ослепило солнце, в легкие ворвался свежий ветер, изгоняя тюремный смрад. У высокой стены рядом с воротами сидели на корточках полтора десятка воинов в цветах Енгонов. При виде Сайхуна они дружно поднялись на ноги.
— Ха, легко сказать — «заруби», — ворчал Ким. — Интересно, чем бы я их зарубил, когда у меня не было с собой меча?
— А где же был твой меч? — ядовито поинтересовался старший брат. — Дозорные отобрали?
— Нет, конечно! М-м-м… Должно быть, забыл у Рея…
— Забыл меч! — презрительно повторил Сай, изничтожив Кима взглядом. — Ты, конечно, извини, братец, но это поступок, достойный киримского варвара.
Ким промолчал, страдая от стыда и похмелья.
— Ладно, пошли домой. Переоденешься, умоешься, а потом…
— Я лучше сначала сбегаю к Рею за мечом, — возразил Ким.
На свежем воздухе он кое-что вспомнил о событиях прошлой ночи, и ему стало тревожно. Не случилось ли чего с Реем? Что, если тот «бес» вернулся и прикончил его?
— Надо проведать Рея и посмотреть, все ли в порядке, — сказал он вслух.
Сайхун поманил к себе одного из воинов, взял у него меч и протянул Киму:
— На, позорище! Вот твой меч. Я уже заходил в особняк Люпинов.
— Там все живы?
— Что за странный вопрос? — удивился Сайхун. — Разумеется, да. Рей выполз во двор такой же зеленый, как ты. Очень извинялся, ничего внятного о том, куда ты делся, не сказал — дескать, уснул, ничего не помню… Да что у вас там произошло? Поссорились, что ли?
Ким принялся рассказывать о ночном госте.
— Темная история, — задумчиво сказал Сайхун, когда брат закончил. — Говоришь, этот «бес» подбивал тебя на убийство? Ясно как день, что это был лазутчик. Возможно, колдун, умеющий отводить глаза. Ясно также, что целью его был не жалкий купчишка Рей…
— Не называй его купчишкой, — перебил его Ким. — Не к лицу нам, Енгонам, тыкать человека носом в его низкое происхождение. «Истинное благородство — благородство духа», как выразился великий воитель Облачный Ветер!
— Облачный Ветер, конечно, так и выразился, но при этом сам он вел свой род от Желтого Государя.
— Ну и что? Пока что я не встретил в столице никого, кто внушил бы мне такое уважение, как Рей Люпин, — гнул свое Ким. — Он умнее меня, гораздо лучше образован… В отличие от меня, четко знает, чего хочет в жизни…
— Не худо было бы навести справки о твоем выдающемся Рее, — заметил Сайхун. — Как знать, может, он совсем не тот, за кого себя выдает. Я повторяю — целью лазутчика явно был не он, а ты, Ким. Похоже, именно тебя хотели втравить в неприятности и отчасти этого добились. Или даже не тебя, а самого князя Вольгвана…
— Да как ты мог такое предположить! — возмутился Ким. — Рей — воплощение честности и внутреннего благородства! Хочешь, пойдем к моим друзьям, и они подтвердят…
— Ах да, совсем забыл — не болтай особо об этой истории, пока мы не выясним, кто из наших врагов подослал лазутчика. Особенно с теми простолюдинами, с которыми ты пьянствовал сегодня ночью. А лучше вообще забудь дорогу в дом купчишки…
— Брат!
На улицах было очень многолюдно. Солдаты шли спереди и сзади, расталкивая народ. Хварану угодливо кланялись, на Кима поглядывали с недоумением. По дороге домой братья завернули на рынок, где Сайхун купил крынку свежей сыворотки, которую Ким с благодарностью тут же и выпил. Солнце, ветер и прогулка оживили его.
Братья держали путь в квартал Поднебесный Удел, где жила высшая знать. Он располагался под самой стеной Небесного Города — огромного дворца, обиталища императора и его двора. В народе Поднебесный Удел ехидно прозвали Подзаборным. Улицы становились все шире, все чаще попадались навстречу всадники и паланкины, наряды прохожих запестрели яркими красками, засверкали золотой вышивкой. По обе стороны за высокими белеными оградами поднимались стены особняков, дворцов и храмов.
Вскоре братья свернули к роскошному пятиярусному дворцу, окруженному обширным садом. Его крыша с приподнятыми углами, крытая красной и золоченой черепицей, казалась крыльями феникса, которые белоснежный дворец широко распахнул, готовясь взлететь в небо. Это был дворец Вольсон, или Лунная Крепость, — столичная резиденция князей Енгонов.
Во дворе перед высоким крыльцом братьев поджидал один из слуг князя Вольгвана.
— Господин князь велел вам немедленно явиться, — с поклоном сообщил он Киму. — Он встретится с вами в южной галерее внутреннего двора. Переоденьтесь, умойтесь да поторопитесь — князь уже давно ждет вас и, кажется, весьма разгневан.
— Дядя меня ждет? — испуганно повторил Ким. — Он что, уже все знает?
— А ты как думал! — насмешливо заметил Сайхун.
Киму стало очень не по себе. Похоже, князь и впрямь сердит, если решил лично устроить выволочку приемышу. А ведь может и меч отобрать. Скажет — недостоин! И вообще, как захочет, так и накажет. Хочет — на улицу выгонит, хочет — голову срубит. Тут, в столице, отец, глава дома, волен в жизни и смерти всех своих детей, даже родных. А о неродном и говорить нечего…
Сайхун похлопал младшего брата по плечу:
— Ну, желаю успеха. Ты, главное, не оправдывайся. Бейся лбом об пол и на каждый упрек жалобно кричи — виноват, исправлюсь!
— Тебе-то хорошо советовать, — уныло сказал Ким и побежал переодеваться.
Глава 4 Стрекозий остров.Плохая примета
— Мотылек, вставай! Солнце уже взошло!
Сонный Мотылек неохотно приоткрыл глаза. Бабушка права — действительно взошло, причем успело подняться довольно высоко. Вон как ярко светит сквозь вощеную бумагу. В нос тут же забрались такие знакомые, крепкие и сладкие запахи кладовки. Над головой, прицепленные к стропилам, сушатся серо-зеленые метелки мяты, свисают гирлянды белого чеснока, красного стручкового перца и черных древесных грибов, вкусно пахнут золотистые низки жирной копченой рыбы. По стенам на тонких веревочках развешаны десятки вишневых и коричневых, сладко пахнущих лепешек, на которых уже пасутся мухи. Так бабушка запасает на зиму абрикосы и вишни — протерев их в кашу, выливает на плоские камни и высушивает на солнце. И еще почему-то щекочет ноздри горьковатый терпкий запах полыни.
Маленькая тесная кладовка превратилась в спальню только накануне вечером. Мотылек самовольно перевесил сюда свой гамак, заявив бабушке, что теперь тут будет мужская половина дома. Дескать, мужчина должен спать не с бабушкой, а отдельно. Ута поворчала, посмеялась, но спорить с внуком не стала, про себя подумав, что Мотыльку скоро надоест спать одному или ему приснится страшный сон — и он перебежит обратно.
Мотыльку в голову то и дело приходили разнообразные сногсшибательные идеи. Например, несколько недель назад он объявил бабушке, что ему не нравится его имя — «какое-то оно девчоночье», — а потому он меняет его на Водяной Дракон Царь Микавы. Эта блажь так прочно засела ему в голову, что чуть ли не три недели он откликался исключительно на Водяного Дракона, а если его по ошибке называли Мотыльком, сердился и поднимал крик. Но как-то раз «Царь Микавы» целый день плескался у пристани с мальчиком с Косы по имени Водомерка и так с ним сошелся, что к вечеру в знак вечной дружбы поменялся с ним именами. Однако имя Водомерка ему совсем не нравилось, да и мальчик вернулся к себе на Косу. Не прошло и двух дней, как оба новых имени были совершенно забыты.
— Вставай, соня!
Ута заглянула в кладовку. Бабушка невысокая и полненькая; у нее круглое загорелое лицо, румяные щеки, раскосые ласковые глаза, и вся она похожа на пожилую домашнюю кошку. Голова туго обмотана ярко-красным праздничным платком, чтобы спрятать седые виски, на морщинистой шее — бусы из ракушек.
— Я же знаю, что ты проснулся! Завтрак на столе!
— Ну бабушка, еще немножко поваляюсь…
— Ты не забыл, какой сегодня день?
— А какой?
Ута улыбнулась, протянула руку и повесила на гвоздик над гамаком сплетенную из соломы тигриную морду.
Мотылек взглянул на плетенку, и с него весь сон вмиг слетел. Сегодня же начинается праздник Голодных Духов!
По всей империи — от южных джунглей царства Ле Лои, где верят, что небо — это шляпка Мирового Гриба, до скудных плоскогорий севера, где небеса считают донышком закопченного Мирового Котла, — отмечают в конце лета дни Голодных Духов. По древнему поверью, в новолуние последнего летнего месяца открываются врата преисподней — и остаются открытыми целых шесть дней. Все это время обитатели нижних миров свободно шастают по земле, порой прихватывая с собой ее зазевавшихся обитателей. Духи предков дружно устремляются в свои бывшие дома, проведать правнуков. Шесть дней, пока не затворятся адские врата, родители прячут детей и никуда не пускают их одних, особенно после заката, чтобы бесы не украли. Страшный и веселый праздник, таинственный и трогательный, когда бесы бродят прямо за калиткой, когда чествуют духов-хранителей и кормят впрок местных квисинов, когда вся семья — живые и мертвые — раз в году собирается у одного очага…
Мотылек вывалился из гамака, едва не угодив ногой в большую корзину с сушеной фасолью, натянул штанишки и побежал умываться на широкое крыльцо, где в тени под навесом стояла бадья с дождевой водой. Прохладная вода окончательно разбудила Мотылька. Он поплескал себе в лицо, сладко потянулся, вдохнул полной грудью запахи сада и раннего утра.
Над дверью висел пучок свежей полыни — от бесов, чтобы не пробрались в дом. В ветвях яблонь и тутов перекликались птицы, сердито жужжали пчелы, пытаясь через мелкую сетку пробраться на веранду, где бабушка накрывала на стол.
Завтрак был необычно сытный: тушеный карп с репой, тертой морковью и пряностями. Никто не умел готовить рыбу так, как бабушка. Она знала десятки рецептов, множество соусов и приправ и сама изобретала все новые.
— Кушай получше, — говорила бабушка, накладывая куски рыбы в тарелку внука. — В следующий раз будем есть не скоро. Нам сегодня идти далеко-далеко…
Мотылька не нужно было уговаривать — все умял в один присест и вскочил, собираясь бежать в сад.
— Куда поскакал? Ну-ка стой! А одеться?
Мотылек весь извелся от нетерпения, пока бабушка одевала его в выходной наряд. Широкие жесткие штаны до середины голени с красным гарусом по низу; бледно-зеленая рубашечка, а поверх нее еще одна, тоже светло-зеленая, но с набивным рисунком в виде крупных красных гвоздик. Обязательно ярко-алый пояс — бесы красного цвета боятся. На заскорузлые подошвы пришлось надеть соломенные сандалии. Всклокоченные черные волосы Мотылька бабушка расчесала и завязала в пучок на макушке. Проверила, чисто ли умылся. Наконец отпустила:
— Иди, играй пока. И только попробуй изваляться в грязи!
