Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Азбука-классика
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2020
Луиза Мэй Олкотт — знаменитая американская писательница, автор романа "Маленькие женщины", на котором воспитывалось не одно поколение читателей по всему миру. Впервые опубликованное в 1868 году в США, это произведение было переведено более чем на 50 языков и положено в основу многих фильмов и театральных постановок. После оглушительного успеха "Маленьких женщин" и последовавших за ними "Юных жен", Олкотт создала третий роман о полюбившихся всем читателям девушках семейства Марч, назвав его, ко всеобщему удивлению, "Маленькие мужчины". А все дело в том, что неутомимая Джо вместе с мужем открыла пансионат в городке Пламфилд, где приютила сорванцов самых разных возрастов и характеров. Конечно, не все мальчики смогли сразу прижиться на новом месте. Особенно трудно приходилось беспризорникам, привыкшим полагаться лишь на свои силы и наглость. Однако мудрая забота и бескорыстная дружба способны творить настоящие чудеса! В настоящем издании представлен новый перевод романа, отражающий всю особенность и своеобразие оригинального текста.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 467
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавление
Louisa May
Alcott
1832 — 1888
Луиза Мэй
ОЛКОТТ
Маленькие мужчины
Роман
Санкт-Петербург
Перевод и примечания Александры Глебовской
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.
В оформлении обложки использован фрагмент картины Дж. Дж. Брауна «Сложные клиенты». 1881
Олкотт Л. М.
Маленькие мужчины : роман / Луиза Мэй Олкотт ; пер. с англ. А. Глебовской. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2020. (Азбука-классика).
ISBN 978-5-389-17152-7
12+
Луиза Мэй Олкотт — знаменитая американская писательница, автор романа «Маленькие женщины», на котором воспитывалось не одно поколение читателей по всему миру. Впервые опубликованное в 1868 году в США, это произведение было переведено более чем на 50 языков и положено в основу многих фильмов и театральных постановок.
После оглушительного успеха «Маленьких женщин» и последовавших за ними «Юных жен», Олкотт создала третий роман о полюбившихся всем читателям девушках семейства Марч, назвав его, ко всеобщему удивлению, «Маленькие мужчины». А все дело в том, что неутомимая Джо вместе с мужем открыла пансионат в городке Пламфилд, где приютила сорванцов самых разных возрастов и характеров. Конечно, не все мальчики смогли сразу прижиться на новом месте. Особенно трудно приходилось беспризорникам, привыкшим полагаться лишь на свои силы и наглость. Однако мудрая забота и бескорыстная дружба способны творить настоящие чудеса!
В настоящем издании представлен новый перевод романа, отражающий всю особенность и своеобразие оригинального текста.
© А. В. Глебовская, перевод, примечания, 2020
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2020Издательство АЗБУКА®
Фредди и Джонни, маленьким мужчинам, с которыми она провела самые лучшие и счастливые часы своей жизни, посвящает эту книгу любящая «тетя Види»
Глава первая
Нат
— Прошу прощения, сэр, это Пламфилд? — осведомился маленький оборванец у мужчины, открывшего внушительные ворота, перед которыми мальчугана высадил омнибус.
— Да. Тебя кто прислал?
— Мистер Лоренс. У меня письмо к хозяйке.
— Ладно, ступай в дом и передай в руки, она, паренек, тебя примет.
Мужчина говорил приветливо, и мальчик зашагал дальше, сильно приободренный. Сквозь мягкую весеннюю морось Нат увидел перед собой большое квадратное здание, точнее, гостеприимный на вид дом со старомодным крыльцом, широкой лестницей и светом во многих окнах. Жизнерадостное сияние не скрывали ни занавески, ни ставни, и, прежде чем потянуться к дверному молотку, Нат успел заметить множество маленьких теней, которые танцевали на стенах, услышать завлекательный гул мальчишеских голосов и ощутить, что вряд ли эти свет, тепло и уют могут предназначаться бездомному «пареньку» вроде него.
«Надеюсь, хозяйка меня примет», — подумал он и не слишком решительно качнул большой бронзовый дверной молоток в форме головы веселого грифона.
Открыла ему румяная служанка. Взяв у него протянутое письмо, она улыбнулась. Видимо, принимать чужих мальчиков ей было не впервой, потому что она тут же указала на стул в вестибюле и проговорила, кивнув:
— Посиди тут, пусть вода на половик стечет, а я отнесу миссус.
Нат нашел, чем заполнить ожидание, — он с любопытством озирался, радуясь и увиденному, и тому, что из темноватого уголка у двери можно делать это незаметно.
Похоже, в доме так и кишели мальчишки, которые коротали дождливые сумерки, устраивая самые разные проказы. Мальчишки были повсюду, «впереди, и позади, и куда ни погляди», потому что сквозь открытые двери видны были симпатичные компании больших мальчиков, маленьких мальчиков и средних мальчиков: кто-то из них посвящал вечер отдыху, кто-то — буйству. Две большие комнаты справа явно служили классами — в них виднелись парты, карты, доски и книги. В камине пылал огонь, несколько лентяев развалились прямо перед ним, ведя беседу про новую крикетную площадку, да с таким жаром, что ботинки так и мелькали в воздухе. В одном углу, не обращая на шум никакого внимания, упражнялся в игре на флейте долговязый юнец. Еще двое-трое прыгали через парты, время от времени приостанавливаясь, чтобы отдышаться и похохотать над забавными рисунками какого-то озорника — тот исчертил доску карикатурами на всех присутствовавших.
В комнате слева стоял длинный стол, накрытый к ужину, — вместительные кувшины со свежим молоком, горки ломтей черного и белого хлеба, аккуратные стопки глазурованных пряников, столь милых мальчишескому сердцу. Пахло тостами, и к этому благоуханию примешивались нотки печеных яблочек — обольстительный запах для юного носа и желудка, сильно проголодавшихся.
Впрочем, веселее всего было в прихожей: у дальнего входа шла буйная игра в пятнашки. На одной площадке играли в шарики, на другой — в шашки, а на лестничной площадке сидели мальчик с книжкой, девочка с куклой (она пела ей колыбельную), два щенка и котенок; по перилам непрерывной чередой съезжали мальчики помладше, рискуя нанести непоправимый урон как своей одежде, так и конечностям.
Засмотревшись на эту удивительную круговерть, Нат все дальше выходил из своего уголка, и, когда один особенно проворный юнец съехал по перилам столь стремительно, что не смог вовремя остановиться, а просто свалился на пол, треснувшись о него так, что не уцелела бы ни одна голова, кроме той, которая за одиннадцать лет постоянного тресканья приобрела крепость пушечного ядра, Нат забылся окончательно и бросился к поверженному ездоку, ожидая, что тот на последнем издыхании. Однако юнец мгновенно проморгался, а потом, не вставая, посмотрел в новое лицо с удивленным:
— Привет!
— Привет, — откликнулся Нат, не зная, что тут еще можно сказать: самому ему такой ответ показался кратким и подходящим.
— Ты новенький? — не пошевелившись, осведомился распростертый на полу юнец.
— Пока не знаю.
— А звать тебя как?
— Нат Блейк.
— А меня Томми Бэнгс. Пошли наверх, попробуешь съехать тоже.
Томми поднялся на ноги, будто внезапно вспомнив о правилах гостеприимства.
— Не стоит пока, сначала понять бы, оставят меня или нет, — ответил Нат, чувствуя, что с каждой секундочкой ему все сильнее хочется остаться.
— Гляди-ка, Деми, у нас новенький. Займись им.
С этими словами непоседа Томас вернулся к своим бойким развлечениям.
В ответ на его слова мальчик, читавший на лестнице, поднял большие карие глаза, а после короткой паузы, как будто слегка смутившись, засунул книгу под мышку и неспешно спустился вниз поприветствовать новоприбывшего — тому очень пришлось по душе симпатичное, с ласковыми глазами лицо этого стройного паренька.
— Ты видел тетю Джо? — спросил он, как будто речь шла о какой-то важной церемонии.
— Я пока никого, кроме вас, не видел. Жду, — ответил Нат.
— А дядя Лори тебя видел? — вежливо, но серьезно продолжил расспросы Деми.
— Мистер Лоренс видел.
— Он — дядя Лори, и он всегда присылает симпатичных мальчиков.
Нат просиял, услышав эти слова, — от улыбки его худенькое личико сделалось очень миловидным. Что еще сказать, он не знал, поэтому они стояли без слов, дружелюбно глядя друг на друга, пока не подошла девочка с куклой в руках. Она была очень похожа на Деми, только ростом поменьше, а лицом — круглее и румянее, да и глаза у нее были голубые.
— Это моя сестра Дейзи, — сообщил Деми, как будто речь шла о некоем редкостном и очень драгоценном создании.
Дети кивнули друг другу, на щеках девочки от удовольствия проступили ямочки, и она располагающим тоном произнесла:
— Надеюсь, ты у нас останешься. Тут совершенно замечательно, правда, Деми?
— Совершенно верно: для этого Пламфилд тете Джо и нужен.
— Похоже, действительно очень милое место, — заметил Нат, чувствуя, что должен как-то ответить на такие любезные слова.
— Лучшее место на свете, правда, Деми? — сказала Дейзи, явно считавшая брата главным авторитетом во всем.
— Ну, лично я считаю, что в Гренландии, где айсберги и тюлени, все-таки интереснее. Но Пламфилд мне нравится, тут очень хорошо, — ответил Деми, который как раз читал книгу про Гренландию. Он собирался было предложить Нату вместе взглянуть на картинки, — а он объяснит, что к чему, — но тут вернулась служанка и проговорила, кивнув на дверь гостиной:
— Так, можешь входить.
— Я очень рада. Ступай к тете Джо. — Дейзи взяла его за руку с мило-покровительственным видом, отчего Нат тут же почувствовал себя как дома.
Деми вновь погрузился в чтение, а его сестра повела новенького в заднюю комнату, где полный джентльмен резвился на диване с двумя мальчишками, а худенькая дама как раз дочитывала письмо — судя по всему, по второму разу.
— Вот он, тетушка! — объявила Дейзи.
— Так это и есть новенький? Рада тебя видеть, дружочек, надеюсь, тебе у нас будет хорошо, — сказала дама, привлекая его к себе и откидывая ему волосы со лба с такой материнской заботливостью, что одинокое сердечко Ната сразу же потянулось к ней.
Была она совсем не красива, но, глядя на ее жизнерадостное лицо, каждый понял бы, что она не забыла детских причуд и привычек, и то же самое чувствовалось в ее голосе и повадках; именно эти вещи, которые непросто описать, но очень легко увидеть и ощутить, делали ее человеком легким и уживчивым, перед которым никто не робеет, — «симпатягой», как это называлось у мальчишек. Она заметила, как у Ната дрогнули губы, когда она приглаживала ему волосы, и ее вдумчивые глаза сделались мягче, а потом она притянула маленького оборвыша ближе и произнесла:
— Я — матушка Баэр, этот джентльмен — папа Баэр, а это — двое маленьких Баэров. Мальчики, идите познакомьтесь с Натом.
Троица, резвившаяся на диване, повиновалась мгновенно, полный джентльмен, посадив двух пухлых малышей на плечи, подошел поприветствовать новенького. Роб и Тедди весело улыбнулись Нату, а мистер Баэр пожал ему руку и, указав на стульчик перед камином, сердечным тоном произнес:
— Вот и местечко для тебя, сын мой, немедленно садись и высуши ноги.
— Мокрые ноги? А и действительно! Милый мой, немедленно снимай башмаки, а я моментально принесу тебе сухое! — воскликнула миссис Баэр и задвигалась с такой энергией, что Нат и глазом бы не успел моргнуть, даже если бы захотел, а уже оказался в уютном креслице, в сухих носках и теплых домашних туфлях. Вместо моргания он произнес:
— Благодарю, мадам.
Причем произнес с такой искренней признательностью, что глаза у миссис Баэр смягчились еще сильнее, и она решила обратить дело в шутку — так она всегда поступала, будучи растроганной.
— Туфли-то Томми Бэнгса, да только разве он вспомнит, что дома их надо надевать, следовательно, — не получит. Они тебе великоваты, но оно и к лучшему: надумаешь сбежать — резво у тебя не получится.
— Мне совсем не хочется сбегать, мадам. — Нат с довольным вздохом протянул чумазые ручонки к уютному пламени.
— Вот и славно! Уж я тебя прожарю на совесть и постараюсь избавить от этого мерзкого кашля. Давно он у тебя, милый? — спросила миссис Баэр, роясь в большой корзинке в поисках куска фланели.
— Всю зиму. Я простудился, и он все не проходит.
— Ну еще бы, если жить в сыром подвале, а под спинку-то и рогожку не подложат! — тихо произнесла миссис Баэр, обращаясь к мужу. Тот смотрел на мальчика вдумчивыми глазами, тут же подметившими впалые виски и обметанные лихорадкой губы, равно как и хриплый голос, и постоянные приступы кашля, которые сотрясали сгорбленные плечики под заплатанным пиджачком.
— Робин, будь паинькой, сбегай к Нянюшке, попроси у нее микстуру и мазь от кашля, — произнес мистер Баэр, взглядом послав телеграмму жене.
Ната эти приготовления несколько взволновали, однако страхи сменились искренним смехом, когда миссис Баэр прошептала ему озабоченно:
— Вот увидишь, мой проказник Тедди сейчас будет кашлять понарошку. В сироп, которым я собираюсь тебя поить, добавлен мед, он тоже хочет полакомиться.
Когда пузырек принесли, малыш Тед уже покраснел от натуги, пытаясь выдавить из себя кашель, — ему разрешили облизать ложку после того, как Нат мужественно проглотил свою дозу, а также позволил завязать себе горло фланелью.
Едва были предприняты эти первые шаги к излечению, как громко прозвонил колокольчик, и оглушительный топот в коридоре возвестил о приближении ужина. Застенчивый Нат слегка оробел при мысли, что сейчас увидит множество незнакомых мальчиков, однако миссис Баэр протянула ему руку, а Роб покровительственно произнес:
— Не бойся, я тебя защитю.
Двенадцать мальчиков — по шесть с каждой стороны — стояли за спинками своих стульев, приплясывая от нетерпения, а долговязый юнец, до того игравший на флейте, пытался обуздать их пыл. Впрочем, никто не садился, пока миссис Баэр не заняла свое место у чайника — слева от нее сидел Тедди, а справа — Нат.
— Это наш новенький, Нат Блейк. После ужина можете с ним поздороваться. Тихо, мальчики, тихо.
При этих словах все уставились на Ната, а потом принялись усаживаться, пытаясь делать это чинно — впрочем, безо всякого успеха. Баэры очень старались, чтобы за едой их воспитанники вели себя подобающе, и, как правило, преуспевали, ибо правила были просты и немногочисленны, а мальчики, понимая, что им идут навстречу, изо всех сил старались им следовать. Но случалось, что голодных сорванцов было не приструнить без резкого слова, а вечер субботы, после свободной от занятий половины дня, был именно таким моментом.
— Славные мои малыши, надо же им хоть один день в неделю поорать, пошуметь и порезвиться в свое удовольствие. Выходной не выходной без радости и свободы, так что пусть хоть разок в неделю отведут душу, — говаривала миссис Баэр, когда люди строгого нрава интересовались, почему в некогда почтенных стенах Пламфилда дозволено спускаться по перилам, драться подушками и затевать иные буйные игры.
Порой действительно казалось, что упомянутые стены того и гляди рухнут, однако они не рушились, ибо одно слово папы Баэра разом смиряло стихию, а мальчики давно усвоили, что вольностями не следует злоупотреблять. Соответственно, вопреки всем мрачным предсказаниям школа процветала, ученикам прививали высокую нравственность и хорошие манеры, хотя сами мальчики плохо понимали, как именно.
Нат очень славно устроился за высокими кувшинами — Томми Бэнгс сидел неподалеку, а миссис Баэр совсем рядом, наполняя его тарелку и кружку, едва он успевал их опустошить.
— А кто этот мальчик рядом с девочкой на другом конце? — шепотом осведомился Нат у своего юного соседа, воспользовавшись взрывом смеха как прикрытием.
— Деми Брук. Мистер Баэр — его дядя.
— Ну и странное имечко!
— На самом-то деле его зовут Джон, но его прозвали Демиджон, то есть Полуджон, потому что папу его тоже зовут Джоном. Шутка такая, понимаешь? — любезно пояснил Томми.
Нат не понял, однако вежливо улыбнулся и заинтересованно спросил:
— Он очень милый, да?
— Да уж, это точно, чего только не знает и читает без остановки.
— А этот толстячок с ним рядом?
— Это Тюфяк Коул. Его настоящее имя — Джордж, но мы зовем его Тюфяком, потому что он страшный обжора. Малыш рядом с папой Баэром — его сын Роб, потом сидит большой Франц, его племянник, он кое-какие уроки ведет и вроде как за нами присматривает.
— И на флейте играет, да? — уточнил Нат, но Томми временно лишился дара речи, потому что запихал в рот печеное яблоко целиком.
Томми кивнул, а потом добавил — причем быстрее, чем, казалось бы, это возможно при таких обстоятельствах:
— Да, еще как! Мы иногда танцуем под музыку или занимаемся гимнастикой. Мне лично нравится барабан, если получится, обязательно научусь на нем играть.
— А я больше всего люблю скрипку и даже играю на ней, — сказал Нат, почувствовав себя увереннее в беседе о знакомых вещах.
— Правда? — Томми уставился на него круглыми глазами поверх ободка своей чашки. — У мистера Баэра есть старая скрипка, если захочешь, он тебе ее даст.
— А можно? Мне бы просто ужасно этого хотелось. Понимаешь, я раньше ходил с отцом и еще с одним человеком по улицам и играл на скрипке, но потом папа умер.
— Небось здорово было? — поинтересовался Томми, явно впечатленный.
— Нет, просто ужасно: зимой — холод, летом — жара. Я уставал, а еще они на меня иногда сердились и есть давали совсем мало. — Нат сделал паузу и откусил здоровенный кусок пряника, как бы убеждая себя в том, что дурные времена позади, потом с сожалением добавил: — А вот скрипочку свою я любил и очень по ней скучаю. Николо ее взял себе после папиной смерти и мне больше не давал, потому что я заболел.
— Будешь хорошо играть — тебя в оркестр возьмут. Вот увидишь.
— А у вас тут оркестр есть? — Глаза у Ната блеснули.
— Еще бы! Отличный оркестр, одни мальчики, концерты дают и все такое. Вот подожди, завтра вечером увидишь.
После этого завлекательного сообщения Томми вернулся к еде, а Нат погрузился в сладостные мечты, сидя над полной тарелкой.
Миссис Баэр слышала этот разговор, хотя на первый взгляд была занята тем, что наполняла кружки и следила за маленьким Тедом, который засыпал на ходу, — попал ложкой в глаз, склонил, точно мак, головку и наконец засопел, прижавшись щекой к мягкой булочке. Миссис Баэр специально посадила Ната рядом с Томми — маленький непоседа обладал открытым и общительным нравом, который так располагает к себе людей застенчивых. Нат это почувствовал и прямо за ужином сделал несколько небольших признаний, которые помогли миссис Баэр разобраться в характере новенького куда лучше, чем если бы она решила поговорить с ним сама.
В письме, которое мистер Лоренс прислал с Натом, было сказано:
Дорогая Джо, история прямо специально для тебя. Этот бедняжка осиротел, болен и неприкаян. Он был уличным музыкантом, я отыскал его в подвале — он скорбел по умершему отцу и отобранной скрипке. Мне кажется, в нем что-то есть, и у меня возникло ощущение, что совместными усилиями мы с тобой его вытащим. Ты излечишь его изможденное тельце, Фриц займется душой, которой часто пренебрегали, а когда придет время, я проверю, кто перед нами: гений или всего лишь мальчик, способный своим талантом зарабатывать на жизнь. Дай ему этот шанс ради твоего
Тедди.
— Дадим, разумеется! — вскричала миссис Баэр, прочитав письмо, а когда она увидела Ната, то сразу почувствовала, что ей не важно, гений он или нет, перед ней был брошенный больной ребенок, которому нужно было то, что у нее как раз имелось, — дом и материнская забота. Они с мистером Баэром исподтишка наблюдали за Натом, и сквозь изношенную одежду, неловкость манер и грязь на лице видели многое, что им очень понравилось. Нат был худым и бледным двенадцатилетним мальчиком с голубыми глазами и высоким лбом под лохматыми нечесаными волосами; на личике порой появлялись страх и тревога — он будто ждал жестоких слов или побоев; нежные губы вздрагивали при каждом добром взгляде, а от ласковых слов на лице появлялось располагающее выражение благодарности. «Ах, бедолажка, да пусть, если хочет, хоть целыми днями играет на скрипке», — подумала про себя миссис Баэр, увидев, какая радость и заинтересованность появились у Ната на лице, когда Томми заговорил про оркестр.
А потому после ужина, когда мальчики стайкой отправились в класс, чтобы «еще порезвиться», миссис Джо принесла скрипку и, переговорив с мужем, подошла к Нату — тот сидел в уголке, наблюдая за чужими шалостями с пристальным вниманием.
— Давай, дружок, сыграй нам что-нибудь. Нам в оркестре нужна скрипка, уверена, ты отлично справишься.
Миссис Баэр ждала колебаний, но Нат тотчас же схватил старенькую скрипку и огладил ее с такой нежностью и заботой, что сразу же стало ясно: музыка — его страсть.
— Я буду изо всех сил стараться, мадам. — Вот и все, что Нат произнес, а потом провел смычком по струнам, будто бы ему не терпелось вновь услышать родные звуки.
В комнате стоял страшный гам, но Нат, похоже, сделался глух ко всему, кроме тех звуков, которые производил сам; он тихо заиграл, будто бы только для себя, и, видимо, от восторга забыл обо всем на свете. Это была всего лишь простенькая негритянская мелодия, из тех, которые любят уличные музыканты, но она тут же зачаровала всех мальчиков, они замерли, слушая с изумлением и восторгом. Музыка лилась, они придвигались все ближе и ближе, подошел и мистер Баэр, чтобы рассмотреть музыканта, а Нат, будто бы оказавшись в родной стихии, играл, не замечая никого вокруг, — глаза его сияли, щеки разрумянились, а тонкие пальцы так и порхали: он сжимал старую скрипочку и заставлял ее говорить со всеми сердцами на языке, который сам очень любил.
Наградой ему стал взрыв аплодисментов — он оказался даже желаннее потока мелких монет: аплодисменты зазвучали, едва он опустил смычок и огляделся, будто бы говоря: «Я старался как мог, очень хочу, чтобы вам понравилось».
— Ух ты, первоклассно! — завопил Томми, успевший записать Ната в свои протеже.
— Будешь первой скрипкой в моем оркестре, — добавил Франц с одобрительной улыбкой.
Миссис Баэр прошептала мужу:
— Тедди прав, в этом мальчике что-то есть.
А мистер Баэр энергично закивал, хлопнул Ната по плечу и от души произнес:
— Ты отлично играешь, сын мой. А теперь сыграй-ка что-нибудь, подо что мы сможем спеть.
Никогда еще, наверное, бедняга не испытывал такой радости и гордости, как в тот момент, когда его поставили на почетное место рядом с фортепьяно, а все мальчики собрались вокруг, не обращая никакого внимания на его жалкие одежки, — они смотрели на него с уважением и нетерпеливо дожидались, когда он заиграет снова.
Они выбрали песню, которую Нат знал, и после одного-двух неудачных зачинов дружно зазвучали скрипка, флейта и фортепьяно, ведя за собой хор мальчишеских голосов, — все они так и звенели под старой крышей. Нат — он оказался слабее, чем полагал сам, — не выдержал: когда замер последний звук, лицо его исказилось, он уронил скрипку, повернулся к стене и зарыдал, как маленький.
— Что с тобой, дружочек? — спросила миссис Баэр, которая до того пела во весь голос и пыталась удержать маленького Роба, чтобы он не отбивал ритм башмачками.
— Вы так добры, и это так красиво, что я не сдержался, — всхлипнул Нат и закашлялся, задохнувшись.
— Идем, дружок, тебе нужно в кровать, отдохнуть, ты очень устал, здесь для тебя слишком шумно, — прошептала миссис Баэр и увела его в свою гостиную, где можно было выплакаться без помех.
А потом она ненавязчиво навела Ната на разговор о его невзгодах, выслушала его незамысловатый рассказ — в ее собственных глазах стояли слезы, хотя ничего нового она не услышала.
— Дружочек, теперь у тебя есть и отец, и мать, а это твой дом. Не думай больше про грустные времена, поправляйся и радуйся жизни, я тебе обещаю: мы сделаем все, чтобы ты больше никогда не страдал. Это место для того и придумано, чтобы самые разные мальчики жили здесь в свое удовольствие и учились, как я надеюсь, существовать самостоятельно и приносить пользу. Играть на скрипке сможешь столько, сколько захочешь, только сначала тебе нужно окрепнуть. Пойдем к Нянюшке, она тебя выкупает и уложит в постель, а завтра вдвоем составим всякие замечательные планы.
Нат порывисто сжал ее руку, но слов подобрать не мог, благодарность высказал его взгляд, а миссис Баэр отвела его в просторную комнату, где дожидалась полная немка с лицом таким круглым и приветливым, что оно казалось настоящим солнышком, а широкие оборки капора — лучами.
— Это Нянюшка Хаммель, она тебя искупает и подстрижет волосы, чтобы ты стал «чистюлей», как это называет Роб. Ванная вон там, и по субботам мы дочиста отмываем всех малышей и отправляем в кровать еще до того, как старшие закончат петь. Так, Роб, давай полезай.
Не прерывая разговора, миссис Баэр освободила Роба от одежды и засунула в длинную ванну, стоявшую в комнатушке рядом с детской.
Ванны здесь, собственно, были две, а еще — ванночки для ног, тазики, душевые шланги и иные приспособления, чтобы поддерживать тело в чистоте. Совсем скоро Нат уже нежился во второй ванне и, отмокая, наблюдал, как трудятся две женщины — они отмыли, переодели в чистые пижамки и распихали по кроватям четверых или пятерых малышей, которые, разумеется, устраивали по ходу дела всевозможные проказы и буквально фонтанировали весельем, пока веселье это не угасло под одеялом.
Когда Ната умыли, завернули в одеяло и посадили перед горящим камином, где Нянюшка принялась стричь ему волосы, прибыл новый отряд мальчиков — их заперли в ванной, откуда доносились такой гам и плеск, будто там резвилась стайка молодых китов.
— Ната, пожалуй, положим здесь: если ночью его будет беспокоить кашель, дадите ему напиться чая с льняным семенем, — распорядилась миссис Баэр, которая порхала туда-сюда, как беспокойная утка над большим и неугомонным выводком.
Нянюшка этот план одобрила, закутала Ната во фланелевый халат, налила в кружку чего-то теплого и сладкого, а потом уложила в одну из трех стоявших в комнате кроваток — там он лежал с видом довольной жизнью мумии и с чувством, что ничего роскошнее и быть не может. Сама по себе чистота оказалась новым и восхитительным ощущением, а о таких удобствах, как фланелевые халаты, в его мире и не слыхивали; «вкуснятина», которую он потягивал, успокоила кашель так же, как ласковые слова успокоили его сердечко, а ощущение, что о нем кто-то готов позаботиться, превратило простенькую комнатку в Небесный Чертог в глазах бездомного ребенка. Все это напоминало сладкий сон, и Нат то и дело закрывал глаза, дабы убедиться, что сон не растает, если открыть их снова. Все было слишком замечательно, чтобы заснуть, да ему это и не удалось бы при всем желании, потому что через несколько секунд его изумленным, но отнюдь не осуждающим глазам явился один из самых своеобразных обычаев Пламфилда.
Едва смолк шум водных процедур, как вдруг воздух наполнили подушки, летевшие во все стороны, — ими швырялись белые гоблины, повскакавшие со своих постелей. Битва кипела сразу в нескольких комнатах, до самого второго этажа, и время от времени даже перекидывалась в детскую, когда прижатому к стене воину приходилось искать там укрытия. Судя по всему, никого это побоище не смущало, никто его не запрещал и даже не выказывал удивления. Нянюшка продолжала развешивать полотенца, а миссис Баэр — раскладывать чистую одежду с той же невозмутимостью, с какой они это делали бы в обстановке полного порядка. Хуже того, миссис Баэр даже выгнала одного особо ретивого воина из комнаты и послала ему вдогонку подушку, которой он до того коварно запустил в нее.
— А никто не ушибется? — спросил Нат, хохотавший в кровати во все горло.
— Да ни за что! В субботу вечером у нас разрешено драться подушками. Завтра все равно наволочки менять, а после ванны такой бой очень поднимает настроение. Мне и самой нравится, — призналась миссис Баэр, вернувшись к сортировке дюжин носков.
— Какая у вас замечательная школа! — заметил Нат, оцепенев от восторга.
— Она у нас довольно странная, — рассмеялась миссис Баэр, — но ты скоро поймешь, что мы не считаем нужным портить ученикам жизнь лишними правилами и бесконечной учебой. Поначалу я запрещала беситься по вечерам, вот только от запретов не было никакого толку. Удержать мальчиков в постелях было не проще, чем чертика в табакерке. Тогда мы заключили соглашение: каждый субботний вечер я позволяю пятнадцать минут драться подушками, а они обещают в остальные дни чинно ложиться спать. Попробовали — получилось отлично. Нарушат данное мне слово — никаких забав, не нарушат — я поворачиваю к стене все стеклянное, убираю лампы в безопасное место и даю им поразвлечься.
— Прекрасное установление, — произнес Нат, которому очень захотелось принять участие в потасовке, вот только вызваться сразу в первый же вечер он не решался. А потому лежал, наслаждаясь зрелищем, которому, безусловно, было не занимать живости.
Во главе нападающих стоял Томми Бэнгс, а Деми защищал свою комнату с поразительной отвагой, сноровисто складывая за спиной прилетавшие подушки — пока захватчики не остались без боеприпасов, после чего они устремились врукопашную и вернули себе свой арсенал. Было несколько мелких травм, но никого это не смущало, звучные шлепки наносили и принимали с полнейшим добродушием — подушки летали в воздухе, как огромные снежные хлопья, но вот миссис Баэр посмотрела на часы и провозгласила:
— Мальчики, время. По постелям, а кто не спрятался, я не виновата!
— А что это значит? — удивился Нат, который даже сел в кровати, чтобы увидеть, что же будет с теми бедолагами, которые осмелятся ослушаться этой удивительной, но одновременно и такой благожелательной наставницы.
— А то, что в следующий раз не будет никаких развлечений, — ответила миссис Баэр. — Я даю им пять минут, чтобы улечься и погасить свет, — и ожидаю, что они послушаются. Они знают, что такое честь, и держат слово.
Это было совершенно очевидно, поскольку битва закончилась столь же внезапно, как и началась, — парочка запоздалых снарядов, заключительный вопль, прогремевший, когда Деми метнул седьмую подушку в отступавшего противника, посулы на следующий раз, а потом — тишь да гладь. Тишину, последовавшую за этим субботним буйством, нарушали лишь редкие смешки и приглушенные перешептывания; матушка Баэр поцеловала новенького и оставила его смотреть светлые сны о жизни в Пламфилде.
Глава вторая
Мальчики
Пока Нат отсыпается, расскажу-ка я своим юным читателям про тех мальчиков, среди которых ему предстоит проснуться.
Начнем с наших старых знакомых. Франц высок ростом, ему уже шестнадцать, типичный немец — крупный, светловолосый, начитанный, очень домовитый, общительный и музыкальный. Дядюшка готовит его к поступлению в университет, а тетушка — к счастливой семейной жизни, то есть упорно воспитывает в нем добронравие, любовь к детям, уважение к женщинам, как пожилым, так и молодым, и готовность помогать по хозяйству. Он ее правая рука во всем, положительный, добродушный и терпеливый, свою жизнерадостную тетушку он любит, как мать, каковой она и пытается для него быть.
Эмиль — совсем другой: вспыльчивый, непоседливый и деятельный, его мечта — стать моряком, ибо в жилах его течет древняя кровь викингов, укротить которую невозможно. Дядя пообещал, что отправит его в море в шестнадцать лет, и убедил изучать навигацию, подсовывал книги про славных и знаменитых адмиралов и героев, позволял, когда сделаны все уроки, вести лягушачью жизнь в речке, пруду и ручейке. Комната Эмиля похожа на каюту военного корабля: все здесь связано с морем, армией, кораблестроением. Его кумир — капитан Кидд1, а любимое развлечение — нарядиться этим джентльменом-пиратом и горланить во всю глотку свирепые моряцкие песни. Танцует он исключительно матросские танцы, ходит вразвалочку и говорит — насколько это дозволяет дядя — на матросском языке. Мальчики называют его Командором и очень гордятся его флотом, который бороздит пруд и порой терпит крушения, они обескуражили бы всякого флотоводца, кроме этого будущего моряка.
Деми — один из тех детей, в которых явственно заметны результаты разумной любви и заботы: его душа и тело всегда в согласии друг с другом. Естественная душевная тонкость, привить которую может только влияние семьи, сообщила простоту и притягательность его манерам: мама взращивала в нем невинное и любящее сердце, папа надзирал за его физическим возмужанием, следил, чтобы здоровая пища, спортивные упражнения и сон придавали ему крепость и прямоту, а дедушка Марч развивал юный ум благожелательной мудростью современного Пифагора2: не забивая его долгими и сложными уроками, которые надлежит затверживать, точно попугай, а помогая раскрываться прекрасным естественным образом — так солнце и роса помогают раскрыться розе. Деми отнюдь не был идеальным ребенком, однако даже недостатки его обладали своей прелестью, а поскольку его рано обучили смирять свои порывы, он не сделался игрушкой страстей и аппетитов, что нередко бывает с несчастными маленькими смертными, наказанием которым после становится то, что они поддаются искушениям, ибо не научились им противостоять. Деми был тихим, загадочным мальчиком, серьезным и жизнерадостным; вряд ли он сознавал, что необычайно красив и умен, но при этом мгновенно подмечал сообразительность и красоту в других детях и воздавал ей должное. Он обожал книги и часто предавался живым фантазиям, которые порождали сила воображения и одухотворенность натуры; родителей его тревожили эти свойства, и они считали необходимым уравновесить их полезными познаниями и здоровым обществом, а то как бы мальчик не превратился в одного из тех бескровных умников, которые способны удивлять и восхищать родных, но потом увядают, подобно оранжерейным цветам, поскольку их юные души расцветают преждевременно и нет при них крепкого тела, с помощью которого их можно укоренить в плодородной почве нашего мира.
Именно поэтому Деми и пересадили в Пламфилд, и тамошняя жизнь пришлась ему настолько по душе, что Мег, и Джон3, и дедушка единодушно признали: это был благоразумный поступок. Общение с другими мальчиками развивало в Деми практическую сметку, воспитывало волю и сдувало паутинки, к плетению которых был так склонен его молодой ум. Надо сказать, Деми немало шокировал свою маменьку, вернувшись домой, ибо научился хлопать дверью, сочно произносить: «Чтоб я провалился», а кроме того, потребовал высокие, крепкие сапоги, «чтобы топали, как папины». Джон, однако, радовался этим переменам, смеялся над выразительными репликами сына, купил ему новые сапоги и с удовлетворением произнес:
— Все идет хорошо, а значит, пускай топает. Я хочу, чтобы мой сын вырос настоящим мужчиной, и налет грубоватости ему пока не повредит. Мы со временем его отполируем, а что до знаний, их он еще соберет, как вот голуби собирают горох. Не стоит его торопить.
Дейзи излучала свет и обаяние — в ней уже просматривалась будущая женщина, ибо она была очень похожа на свою нежную маму и прекрасно рукодельничала. Было у нее семейство кукол, которым она давала образцовое воспитание; она и дня бы не прожила без своей рабочей корзинки и шитья, причем шила так ловко, что Деми то и дело вытаскивал из кармана носовой платок, чтобы продемонстрировать ее аккуратные стежки, а у малышки Джози имелась чудная фланелевая юбочка, сработанная сестричкой Дейзи. Дейзи нравилось шарить в посудном шкафу, подавать к столу солонки, раскладывать ложки, а еще она каждый день проходила по всей гостиной со щеткой и чистила все столы и стулья. Деми называл ее Бетти4, однако радовался, что она поддерживает во всем порядок, выполняет своими ловкими ручками самые разные его поручения и помогает ему делать уроки: в смысле знаний они шли наравне, без малейшей тени соперничества.
Их взаимная любовь не утратила своей крепости, никакие насмешки не мешали Деми относиться к Дейзи с нежностью. Он доблестно защищал ее от всех обидчиков и никак не мог понять, почему некоторые мальчики стыдятся говорить напрямки, что любят своих сестренок. Дейзи обожала брата-близнеца, считала, что «ее братик» — самый замечательный мальчик на свете, и каждое утро, завернувшись в халатик, шлепала к его дверям и стучала, произнося материнским тоном: «Вставай, милый, скоро завтрак, вот тебе чистый воротничок».
Роб рос непоседливым мальчуганом: казалось, он открыл секрет вечного движения, потому что на месте не оставался ни секундочки. По счастью, озорником он не был, да и храбрецом тоже, а потому редко попадал в переделки и перелетал от мамы к папе, подобно ласковому маятнику, издающему бодрое тиканье: дело в том, что Роб был еще и болтунишкой.
Тедди был еще слишком мал, чтобы играть важную роль в жизни Пламфилда, однако и у него были свои особые обязанности, и выполнял он их с блеском. Каждому время от времени нужно кого-то приласкать, а Малыш всегда был для этого под рукой: целоваться и обниматься было как раз по его части. Миссис Джо редко с ним разлучалась, а потому ему доводилось совать свой носик во все домашние дела, причем все считали, что дела от этого делаются только лучше, поскольку в Пламфилде верили в малышей.
Дику Брауну и Адольфусу, или Долли Петтингиллу, было по восемь лет. Долли страдал сильным заиканием, но постепенно избавлялся от этой напасти, поскольку насмехаться над ним было строжайше запрещено, а мистер Баэр пытался его вылечить, побуждая его говорить не спеша. Долли был хорошим мальчиком, совершенно обыкновенным и ничем не выдающимся, однако в Пламфилде он процветал, а к повседневным обязанностям и удовольствиям относился добросовестно и невозмутимо.
У Дика Брауна был горбик на спине, однако бремя это он нес столь невозмутимо, что Деми, с обычной своей непосредственностью, однажды спросил:
— А у горбатых людей всегда добрый характер? Если так, я тоже хочу горб.
Дик был неизменно жизнерадостен и очень старался не отставать от других, ибо в тщедушном тельце жил неукротимый дух. По приезде в Пламфилд он сильно стеснялся своего недостатка, но вскоре едва ли не забыл про него совсем, поскольку никто не решался ему о нем напомнить с тех самых пор, когда мистер Баэр наказал одного из мальчиков за насмешку.
— А Богу все равно! Спина у меня кривая, а душа — прямая! — прорыдал тогда Дик в лицо своему обидчику; внушая всем эту мысль, Баэры вскоре сумели убедить Дика в том, что люди ценят его душу и не замечают его увечья, а если и замечают, то только затем, чтобы пожалеть и помочь.
Однажды они играли в зверинец, и один из мальчиков спросил:
— А ты каким будешь животным, Дик?
— Ну, я, разумеется, верблюдом. Ты что, не видишь моего горба? — ответил Дик со смехом.
— Им и будешь, дружок, но не из тех, которые таскают вьюки, а из тех, которые шагают рядом со слонами во главе процессии, — порешил Деми, руководивший постановкой действа.
— Надеюсь, и остальные будут относиться к бедняжке с той же добротой, с какой научились относиться мои мальчики, — заметила, гордясь результатами своего воспитания, миссис Джо, когда Дик прошествовал мимо нее в образе очень довольного, хотя и совсем слабосильного верблюда рядом с дородным Тюфяком, с величественной добропорядочностью изображавшим слона.
Джек Форд был сметливым и хитроватым мальчишкой — в эту школу его отправили потому, что здесь было дешево. Многие похвалили бы его за смекалку, однако миссис Баэр смущали его замашки начинающего пройдохи, а его недетское корыстолюбие и пронырливость она считала такими же увечьями, как заикание Долли и горб Дика.
Нед Баркер был одним из тысяч четырнадцатилетних мальчишек — длинноногий, нескладный и неуклюжий. Дома его называли Нескладушкой и постоянно ждали, что он наткнется на очередной стул, стукнется о стол и посшибает на пол разные безделушки. Нед любил похваляться своими способностями, но редко мог их проявить, не отличался храбростью, зато виртуозно плел небылицы. Младших он задирал, а к старшим подлизывался — ничего особо плохого в нем не было, но он был из тех, кого очень легко сбить с правильного пути.
Джорджа Коула избаловала чрезмерно заботливая маменька — она закармливала его сладостями до тошноты, считала, что он слишком слаб здоровьем, чтобы учиться, и вот к двенадцати годам он превратился в бледного одутловатого мальчугана, унылого, сварливого и ленивого. Какой-то приятель надоумил маменьку отправить его в Пламфилд. Там Джордж скоро ожил, поскольку сладостями в школе кормили редко и заставляли много двигаться, а учиться было настолько приятно, что Тюфячок постепенно начал исправляться и скоро уже изумлял взбалмошную маменьку своими успехами, чем и сумел убедить ее в том, что в воздухе Пламфилда есть нечто необычайно целительное.
Билли Уорд был из тех, кого в Шотландии принято ласково называть дурачками: в свои тринадцать он обладал разумом шестилетнего ребенка. Раньше он отличался необычайно острым умом, и отец всячески пытался развивать эти способности, давая мальчику чрезвычайно сложные задания, заставляя сидеть за книгами по шесть часов в день и вообще скармливая ему знания, как страсбургской гусыне пропихивают в глотку еду. Отец считал, что выполняет свой долг, однако едва не сгубил сына: лихорадка отправила беднягу на долгие каникулы, а когда он оправился, оказалось, что изнуренный мозг не выдержал испытания, — ум Билли представлял собой грифельную доску, по которой прошлись тряпкой, стерев все записи.
Для честолюбивого отца это оказалось страшным уроком, он не в силах был выносить вид своего многообещающего отпрыска, превратившегося в безнадежного недоумка, а потому отправил его в Пламфилд — без особой надежды, что ему смогут помочь, с одним расчетом: что к нему будут добры. Билли был тихим и безобидным, его усердные попытки что-то усвоить вызывали искреннее сострадание — он будто бы бродил впотьмах по миру былых познаний, давшихся ему когда-то такой дорогой ценой.
Он день за днем повторял алфавит, гордо произнося «А» и «Б», думая, что все запомнил, но на следующее утро все знания улетучивались, и приходилось начинать заново. Мистер Баэр проявлял чудеса терпения и не сдавался, несмотря на внешнюю безнадежность этого предприятия: он не столько преподавал книжное знание, сколько пытался развеять туман в замутненном рассудке и вернуть мальчику достаточно разума, чтобы он не был для других помехой и обузой.
Миссис Баэр всеми возможными средствами укрепляла здоровье Билли, а остальные мальчики его жалели и не обижали. Ему не нравились их буйные игры, он мог часами сидеть и наблюдать за голубями, копал ямы для Тедди, который был прирожденной землеройкой, или ходил за работником Сайласом с места на место и смотрел, как тот трудится, — в частности, потому, что честный Сайлас относился к нему по-доброму, а Билли хотя и забывал буквы, но крепко помнил приветливые лица.
Томми Бэнгс считался позором школы, причем мир еще не видывал столь докучного позора. Проказливый, как обезьянка, он обладал настолько добрым сердцем, что все его выходки невольно забывались; рассеянный до такой степени, что чужие слова из его головы будто бы выдувало ветром, он искренне раскаивался во всех своих проступках, так что невозможно было не умиляться, когда он клялся всем на свете, что исправится, или предлагал подвергнуть его самым невероятным наказаниям. Мистер и миссис Баэр жили в постоянной готовности к очередным неприятностям — то ли Томми сломает себе шею, то ли взорвет весь дом, расшалившись с порохом, а у Нянюшки был отдельный ящик стола, где она держала бинты, пластыри и мази специально для него, ибо Томми то и дело приносили домой полумертвым, однако его ничто не останавливало: после каждой переделки он возвращался к проказам с удвоенным пылом.
В первый же школьный день он отхватил себе кусок пальца сенокосилкой, а на протяжении недели свалился с крыши сарая, едва сбежал от разгневанной курицы — она хотела выклевать ему глаза за то, что он щупал ее цыплят, попытался совершить побег, а еще Ася надрала ему уши до красноты, потому что застукала его, когда он снимал сливки с молока половинкой краденого пирога. Однако этого юнца не останавливали ни неприятности, ни упреки, он продолжал развлекаться почем зря, так что никто не чувствовал себя в безопасности. По поводу невыученных уроков у него всегда находилось разумное объяснение, а поскольку ум у него был цепкий и он очень ловко выдумывал собственные ответы, когда не знал готовых, учеба у него шла недурно. Зато за пределами класса дым стоял коромыслом, и Томми развлекался напропалую!
Толстую Асю он однажды утром в понедельник, когда хлопот полон рот, примотал к столбу ее же бельевой веревкой и оставил шипеть и ругаться на целых полчаса. Мэри-Энн однажды засунул нагретую монетку за воротник, когда красавица-служаночка подавала ужин, к которому явились гости-джентльмены, — в результате она опрокинула супницу и в расстроенных чувствах выскочила из столовой, оставив всех при убеждении, что у нее повредился рассудок. Еще он привязал ведро с водой к дереву, прикрепил к ручке ленточку, и когда Дейзи, привлеченная яркой полоской, попыталась за нее дернуть, то попала под душ, испортивший и ее чистое платьице, и ее безоблачное настроение. Когда к чаю приезжала его бабушка, он подсовывал в сахарницу белые камушки, а бедная пожилая дама потом гадала, почему сахар не растворяется в чае, однако, будучи человеком воспитанным, стеснялась спросить. В церкви он раздавал друзьям понюшки табаку, и всем пятерым мальчикам приходилось, расчихавшись, бежать к выходу. Зимой он расчищал дорожки, а потом исподтишка поливал их водой — на них поскальзывались и падали. Беднягу Сайласа он доводил до исступления, вывешивая на видных местах его огромные башмаки: дело в том, что ноги у Сайласа были колоссального размера и он очень этого стеснялся. Доверчивого маленького Долли он подговорил привязать нитку к шатающемуся зубу и вывесить ее изо рта перед сном, — тогда Томми вытащит зуб, а Долли, который этого страшно боится, ничего не заметит. Вот только зуб с первого раза не вышел, Долли проснулся в невероятном смятении и с тех пор потерял к Томми всяческое доверие.
Самая недавняя его проказа заключалась в том, что он накормил куриц хлебом, смоченным в роме, — к ужасу всех остальных обитателей птичьего двора, курицы захмелели: почтенные хохлушки пошатывались, клевались и кудахтали совершенно нелепым образом, а обитатели дома умирали от смеха, глядя на их выходки, пока Дейзи не сжалилась и не заперла куриц в курятнике, проспаться.
Вот каковы были здешние мальчики, и друг с другом они ладили настолько, насколько способны двенадцать пареньков: учились и играли, работали и задирались, боролись с недостатками и взращивали добродетели в добром старинном духе. В других школах мальчики, пожалуй, больше занимались по книгам, но хуже усваивали ценнейшую науку: как стать хорошими людьми. Латынь, греческий, математика — все это весьма полезно, однако, по мнению профессора Баэра, самопознание, самопомощь и самоконтроль куда важнее — именно им он уделял особое внимание. Его педагогические приемы иногда заставляли других качать головой, хотя они и не могли отрицать, что и манеры, и нравственность мальчиков совершенствуются не по дням, а по часам. Тем не менее, как уже сообщила Нату миссис Джо, школа у них действительно была довольно странная.
1Капитан Уильям Кидд (1645–1701) — шотландский, а потом американский пират, а точнее — капер (то есть он имел официальное разрешение правительства атаковать и захватывать суда, принадлежавшие неприятельской державе). Прославился своей храбростью (равно как и жестокостью), впоследствии стал героем многих литературных произведений. — Здесь и далее примеч. перев.
2Пифагор Самосский (570–490 до н. э.) — древнегреческий философ и математик, создатель собственной философской школы, а также теоремы, названной по его имени и ставшей одной из основ современной геометрии.
3Мег и Джон — Маргарет и Джон Брук, родители Деми, — персонажи романов Луизы Олкотт «Маленькие женщины» и «Юные жены».
4Бетти (сокращенное от Элизабет) — распространенное имя девушек из простонародья и служанок.
Глава третья
Воскресенье
На следующее утро, едва заслышав звон колокольчика, Нат выскочил из кровати и, к великому своему удовлетворению, обнаружил на стуле одежду, которую тотчас же и натянул. Она была не новой — это были ношеные вещи одного из богатых учеников, но миссис Баэр никогда не выбрасывала сброшенные перышки — они пригождались замерзшим птичкам, которые прибивались в ее гнездо. Едва Нат успел одеться, явился Томми, принаряженный по случаю воскресенья в чистый воротничок, и повел Ната завтракать.
Солнце заливало светом столовую и длинный стол, а также стайку проголодавшихся нетерпеливых мальчишек, которые собрались вокруг. Нат заметил, что ведут они себя куда сдержаннее, чем накануне: все молча стояли за стульями, пока маленький Роб — он вместе с отцом находился во главе стола — тихо повторял, сложив ладошки, короткую молитву на немецкий манер: мистер Баэр ее ценил и привил ту же любовь своему сыну. После этого все уселись за обильный воскресный завтрак — кофе, говядина и печеный картофель, а не молоко с хлебом, которыми обычно удовлетворяли юные аппетиты. Пока деловито позвякивали ножи и вилки, за столом не смолкала оживленная беседа, поскольку предстояло выучить воскресные уроки, определиться с воскресной прогулкой и составить планы на грядущую неделю. Нат пришел к выводу, что день, похоже, предстоит чрезвычайно приятный: он любил тишину, а все явственно притихли, хотя и не приуныли, — и это ему пришлось по душе: дело в том, что мальчик этот, несмотря на тяжелые жизненные обстоятельства, обладал обостренной чувствительностью, как это бывает со многими музыкально одаренными натурами.
— Ну, ребятки, идите делать утренние дела, и чтобы все были готовы ехать в церковь, когда подойдет омнибус, — распорядился мистер Баэр и первым подал пример: отправился в класс, чтобы подготовить учебники на завтра.
Все разбежались делать свои дела, так как каждому ежедневно давалось отдельное поручение и ожидалось, что выполнено оно будет с тщанием. Кто-то носил дрова и воду, кто-то подметал лестницу или помогал миссис Баэр. Другие кормили домашних питомцев и помогали Францу навести порядок в сарае. Дейзи вымыла чашки, а Деми их вытер: близнецам нравилось работать вместе, а Деми еще в родном доме научился выполнять свою долю хозяйственной работы. Даже у малыша Тедди были свои незамысловатые поручения, и он топал туда-сюда, складывая салфетки и задвигая стулья на место. В течение получаса мальчики жужжали, как трудолюбивые пчелки, а потом подошел омнибус, мистер Баэр вместе с Францем и восемью старшими мальчиками залезли туда и отправились в трехмильное путешествие до городской церкви.
Нат из-за своего мучительного кашля предпочел остаться дома с четырьмя младшими мальчиками и провел замечательное утро в комнате у миссис Баэр — она читала им рассказы и разучивала с ними гимны; после этого он нашел себе тихое занятие — вклеивать картинки в старый альбом.
— Это мой воскресный шкафчик, — пояснила миссис Баэр, указывая на полки, где стояли книги с картинками, ящики с красками, лежали кубики, детские дневнички и писчие принадлежности. — Мне хочется, чтобы мальчики любили воскресенье, чтобы оно проходило мирно и приятно: можно отдохнуть от учебы и привычных игр, а вместо этого насладиться тихими занятиями и безо всяких усилий усвоить уроки поважнее тех, которым учат в школе. Ты меня понимаешь? — уточнила она, глядя на сосредоточенное лицо Ната.
— Вы имеете в виду, научиться быть хорошим? — спросил он, помедлив.
— Да, быть хорошим, причем по собственной воле. Я прекрасно знаю, что порой это бывает непросто, но мы тут помогаем друг другу, а потому справляемся. В частности, помочь мальчикам я пытаюсь вот так.
Она сняла с полки толстую книгу, заполненную до половины, и открыла на странице, где было написано, наверху, одно-единственное слово.
— Это же мое имя! — воскликнул Нат, одновременно удивленный и заинтересованный.
— Да, для каждого мальчика тут есть отдельная страница. Я всю неделю записываю, как он себя ведет, а вечером в воскресенье показываю ему записи. Если он поступал плохо — я корю себя и расстраиваюсь, если хорошо — испытываю радость и гордость; но в любом случае мальчики знают, что я хочу им помочь, а потому очень стараются из любви ко мне и папе Баэру.
— Я в этом не сомневаюсь, — заметил Нат, разглядев напротив своего имени имя Томми и гадая, что может быть под ним написано.
Миссис Баэр заметила, что он вглядывается в слова, покачала головой и произнесла, переворачивая страницу:
— Нет, свои записи я не показываю никому, кроме самого героя. Я называю это своей Книгой совести: только тебе и мне дано знать, что значится на странице под твоим именем. А радостно или больно тебе будет читать эти записи в очередное воскресенье, зависит только от тебя. Полагаю, тебя будет за что похвалить; в любом случае я постараюсь облегчить тебе жизнь на новом месте, с меня хватит и того, что ты станешь придерживаться наших немногочисленных правил, хорошо уживаться с другими и понемногу учиться.
— Я буду стараться, мадам. — Худенькое лицо Ната зарумянилось от истового желания внушить миссис Баэр радость и гордость, чтобы она не корила себя и не расстраивалась. — Тяжело, наверное, делать так много записей, — добавил он, она же тем временем закрыла книгу и ободряюще похлопала его по плечу.
— Мне — отнюдь, потому что я даже не знаю, что я люблю больше: письмо или мальчиков, — ответила она и рассмеялась в ответ на изумление Ната, вызванное последним пунктом. — Да, знаю, многие считают мальчиков обузой, но это только потому, что они их не понимают. А я понимаю, и мне пока еще не встретилось ни одного мальчика, с которым у меня не сложились бы прекрасные отношения после того, как я подберу ключик к его сердцу. Право же, я и не знаю, что бы делала без моей компании славных, шумных, шаловливых, непоседливых мальчуганов, верно, Тедди?
И миссис Баэр прижала к себе маленького проказника — и как раз вовремя, иначе большая чернильница исчезла бы у него в кармане.
Нат, в жизни своей еще не слышавший ничего подобного, не мог понять матушку Баэр: то ли она слегка тронулась умом, то ли это самая замечательная женщина на свете. Он склонялся ко второму, несмотря на ее странноватые повадки: она умела наполнить тарелку, даже не дожидаясь просьбы, смеяться шуткам, нежно потягивая за ухо, или хлопать по плечу, что Нату нравилось несказанно.
— А теперь, полагаю, тебе стоит пойти в класс и разучить гимны, которые мы будем петь сегодня вечером, — сказала она, правильно угадав, что из всех дел на свете он сейчас хотел бы заняться именно этим.
Оставшись наедине с полюбившейся ему скрипочкой и нотами, стоявшими на залитом солнцем окне, — снаружи весь мир купался в весенней красе, а внутри царило свойственное дню отдыха молчание — Нат часа на два погрузился в подлинное счастье: он разучивал милые старинные мелодии, и тягостное прошлое забывалось под натиском прекрасного настоящего.
Когда мистер Баэр с мальчиками воротились со службы и обед завершился, настало время читать, писать письма домой, отвечать воскресные уроки или негромко беседовать, устроившись в облюбованном месте. В три часа все семейство отправилось на прогулку, ибо энергичные молодые тела требуют движения, а во время этих прогулок энергичные молодые умы учились распознавать и любить проявление Господней воли в дивных чудесах, которые прямо у них на глазах сотворяла природа. Мистер Баэр всегда сопровождал воспитанников на эти прогулки и в своей непритязательной отцовской манере находил для них «в деревьях — речь, в ручье текучем — книгу, и проповедь — в камнях»5.
Миссис Баэр с Дейзи и двумя своими сынишками уехала в город, нанести еженедельный визит бабушке — для вечно занятой матушки Баэр это был единственный час досуга и великое удовольствие. Нат был слишком слаб для длинной прогулки и попросил позволения остаться дома с Томми, который великодушно предложил показать ему Пламфилд.
— Дом ты уже видел, пошли посмотрим сад, скотный двор и зверинец, — предложил Томми, когда они остались наедине с Асей, — ей поручили следить, чтобы они не проказничали, поскольку, хотя Томми и отличался завидной чистотой помыслов, с ним вечно происходили самые невероятные неожиданности, причем никто не мог понять почему.
— А где ваш зверинец? — поинтересовался Нат, когда они шагали по дорожке вокруг дома.
— Видишь ли, у каждого из нас есть свои питомцы, держим мы их в амбаре и называем его зверинцем. Вот, пришли. Чудная у меня морская свинка, правда?
Томми с гордостью указал на одного из самых уродливых представителей этого симпатичного животного семейства.
— Я знаю одного мальчика, у которого их дюжина, он сказал, что подарит мне одну, вот только мне ее держать тогда было негде, так что ничего не вышло. А она была белая с черными пятнышками, совершенное чудо — может, если захочешь, тебе разрешат ее взять, — сказал Нат, чувствуя себя обязанным чем-то отплатить Томми за его внимание.
— Я с удовольствием, а эту подарю тебе, пусть живут вместе, если не подерутся. Белые мышки — Роба, ему Франц подарил. Кролики — Неда, а бентамские курицы снаружи — Тюфяка. Вот эта квадратная штука — аквариум для черепах Деми, только у него их пока нет. В прошлом году у него было шестьдесят две, некоторые такие шустрые! Одной он сделал клеймо — свое имя и год, а потом выпустил, сказал, может, через много лет поймает ее опять и узнает. Он читал, что однажды нашли черепаху с меткой, судя по которой ей оказалось много сотен лет. Деми у нас ужасно смешной.
— А кто в этой коробке? — поинтересовался Нат, останавливаясь перед большим и глубоким ящиком, до половины заполненным землей.
— А, это магазин червей Джека Форда. Он копает их кучами и держит здесь, а как кто из нас соберется на рыбалку, приходится их у него покупать. Так оно проще, вот только просит он дороговато. Представляешь, в прошлый раз взял с меня по два цента за дюжину, да и выдал каких-то мелких. Джек вообще жадина, и я уже предупредил его, что буду копать сам, если он не снизит цену. А еще мои тут две курочки, вон те, серенькие, с хохолками. Прелесть, а не курочки, я продаю миссис Баэр яйца, но никогда не беру больше двадцати пяти центов за дюжину, никогда! Мне было бы стыдно! — добавил Томми, презрительно глянув на ящик с червями.
— А собачки чьи? — поинтересовался Нат, немало заинтересованный этими коммерческими затеями, — он решил, что иметь Т. Бэнгса в клиентах было бы и приятно, и небезвыгодно.
— Та, что побольше, — Эмиля. Зовут Христофором Колумбом. Миссис Баэр так назвала, потому что ей нравится произносить «Христофор Колумб», и никто не против, если она кличет собаку, — ответил Томми тоном циркача, показывающего свой зверинец. — Белый щенок — Роба, а рыженький — Тедди. Один дядька хотел их утопить в пруду, но папа Баэр не позволил. Для малышей они самое то, а по мне — ничего особенного. Зовут Кастором и Поллуксом6.
— Если бы мне предложили зверушку, я бы выбрал ослика Тоби, на нем так хорошо ездить, он маленький и такой милый, — сказал Нат, вспомнив, как часто и далеко ему приходилось ходить на своих натруженных ножках.
— Его мистер Лори прислал миссис Баэр, чтобы ей не таскать Тедди на спине, когда мы ходим гулять. Мы все очень любим Тоби, и уж поверьте мне, сэр, ослик он первоклассный. Голуби у нас общие: у нас у каждого по своему питомцу, а если новые нарождаются, они для всех. Голубята очень забавные, правда, сейчас их нет, но ты можешь пойти посмотреть на взрослых голубей, а я пока гляну, не снеслись ли Хохлатка и Бабушка.
Нат забрался по лестнице, просунул голову в люк и внимательно рассмотрел симпатичных голубков, которые топтались и ворковали на просторном чердаке. Некоторые сидели в гнездах, другие влетали и вылетали, третьи устроились у летков, а очень многие порхали между освещенной солнцем крышей и усыпанным соломой скотным двором, где мирно пережевывали жвачку шесть гладких коров.
«У всех есть что-то, только не у меня. Вот бы и мне голубку, курочку, пусть даже черепашку, главное — свою», — подумал Нат, который почувствовал себя вконец обездоленным при виде восхитительных сокровищ других мальчиков.
— А откуда их всех берут? — спросил он, вернувшись вниз к Томми.
— Кто находит, кто покупает, кому люди отдают. Мне моих папа прислал, но когда я скоплю денег за яйца, куплю парочку уток. Там за птичником есть отличный прудик, а за утиные яйца платят хорошие деньги, да и утята такие симпатяги и так забавно плавают, — объявил Томми с видом миллионера.
Нат вздохнул, ведь у него не было ни папы, ни денег — вообще ничего на всем белом свете, кроме старого пустого блокнота и мастерства, запрятанного в кончики десяти пальцев. Томми, похоже, понял и вопрос, и вздох, последовавший за ответом, потому что, подумав немного, выпалил:
— Слушай, я, кажется, придумал. Будешь помогать мне собирать яйца — сам я терпеть этого не могу, а за это я буду отдавать тебе по яйцу из каждой дюжины. Будем вести счет, и когда у тебя накопится дюжина, матушка Баэр выдаст тебе двадцать пять центов, а на них ты сможешь купить что захочешь, идет?
— Конечно! Какой ты замечательный, Томми! — воскликнул Нат, совершенно ослепленный этим щедрым предложением.
— Да ладно тебе! Начнем прямо сейчас: пошарь в птичнике, а я тут подожду. Бабушка кудахтала, наверняка яичко снесла.
Томми плюхнулся на сено с приятным чувством человека, заключившего выгодную сделку и заодно оказавшего приятелю услугу. Нат с воодушевлением принялся за поиски и ощупывал все стропила, пока не отыскал два отменных яйца — одно было спрятано за балкой, а другое в мерке для корма, которую облюбовала миссис Хохлатка.
— Одно бери себе, а второе возьму я, как раз получится дюжина, а завтра начнем сначала. Подсчеты будешь вести рядом со мной, так ничего не перепутаем, — сказал Томми, указывая на ряды загадочных цифр на доске у старой веялки.
Напустив на себя важность, гордый обладатель одного яйца открыл счет у своего друга, который со смехом написал выше цифр следующие величественные слова:
Т. Бэнгс и Ко7
Беднягу Ната они так впечатлили, что его с трудом удалось уговорить пойти к Асе в кладовку и оставить там первое свое движимое имущество. Потом мальчики продолжили осмотр хозяйства, познакомились с двумя лошадьми, шестью коровами, тремя свиньями и одним олдернейским «сосунком» — так в Новой Англии называют телят, после этого Томми отвел Ната к старой иве, нависавшей над говорливым ручейком. Они с легкостью перебрались с забора в широкую нишу между тремя крупными ветками — их когда-то срезали, и теперь здесь из года в год образовывался рой молодых побегов, пока над головой не зашуршала густая крона. Здесь были сделаны сиденья, а в дупле устроен шкафчик, где помещались книга-другая, разобранная лодка и несколько недоделанных свистков.
— Это наше с Деми особое место, мы тут сами все устроили и никого не пускаем без приглашения, кроме Дейзи, ей можно, — сказал Томми, пока Нат переводил восхищенный взгляд с бурливой водички внизу на зеленую арку над головой — там музыкально жужжали пчелы, собирая нектар с высоких желтых цветков, наполнявших воздух сладким ароматом.
— Как тут замечательно! — воскликнул Нат. — Надеюсь, вы иногда станете меня сюда приглашать. Я такого прекрасного места никогда в жизни не видел. Хотел бы я быть птичкой и жить тут всегда.
— Да, местечко недурное. Можешь приходить, если Деми не запретит, а он наверняка не запретит, он вчера вечером сказал, что ты ему нравишься.
