Новый Браунинг E-Book

Дмитрий Быков

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Poesie und Drama
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 104

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

В сборник «Новый Браунинг» вошли новые стихотворения и поэмы Дмитрия Быкова, написанные во время войны России против Украины. Дмитрий Быков (р.1967) — прозаик, поэт, публицист, литературный критик, журналист, телеведущий, преподаватель, политический мыслитель и активист. В издательстве Freedom Letters вышли книги Дмитрия Быкова «Боль/шинство» и «VZ. Портрет на фоне нации».

Leseprobe

№ 55

Дмитрий Быков

НОВЫЙ БРАУНИНГ

Freedom LettersИтака2023

От автора

Большая часть этих стихотворений и поэм написана в 2022–2023 годах. На многих заметно влияние Роберта Браунинга, чей роман в стихах «Сорделло» я по собственному заказу перевожу на досуге. Впрочем, слово «браунинг» имеет и другой смысл, который мне тоже нравится.

Дмитрий Быков,

Сан-Рафаэль, октябрь 2023

+++

В искупленье своих довоенных грешков —

О невинная шалость! —

Каждый выдал по сотне слезливых стишков,

Упирая на жалость,

Хор девиц голосил, провожая дружков,

Толпы беженцев шли, умоляя божков,

Для героев уже не хватало мешков,

Но война продолжалась.

Цифрой в десять нулей обернулся урон,

Производство ужалось,

Не осталось людей у обеих сторон,

Несмотря на державность,

Вместо неба колышется туча ворон,

Не отыщешь селения без похорон,

В неоплаченный отпуск просился Харон,

Но война продолжалась.

По полям расплылась первобытная грязь

И болотная ржавость,

Не рулила ничем озверевшая власть,

Пол-орды разбежалось,

Раскалился процессор, обрушена связь,

Застрелился профессор, кухарка спилась,

Надорвался агрессор, и жертва сдалась,

Но война продолжалась.

Черно-белое, глухонемое кино

Без героев и жанров.

Не осталось вообще ничего, никого,

Но война продолжалась.

То с вершины ледовую шапку смело,

То уходит под землю пустое село…

Потому что она тут была до всего,

И она продолжалась.

Потому что мы все для нее рождены,

Чтобы лопала бездна,

У нее ни конца, ни венца, ни цены,

И она безвозмездна;

Для нее отделяется муж от жены,

Свет от тьмы, род от рода, страна от страны,

Твердь от вод, плоть от духа, — но мир от войны

Отделять бесполезно.

+++

При встрече с чистым злом не то чтобы робею —

В мои полсотни лет

Смешно уже робеть российскому еврею, —

Но аргументов нет.

Ни хлесткой ругани, ни пламенной сатиры —

И это странно мне:

Ведь репутация нахала и задиры

Заслуженна вполне.

При встрече с чистым злом я несколько теряюсь,

Поскольку, как дурак,

Понять его хочу, назвать его стараюсь,

Но надо же не так.

При встрече с чистым злом пейзанину пристало

Не звать других пейзан,

Не разводить базар, а сразу бить в ебало,

Как Гамлет доказал.

Памяти БелляК столетию

Настанет день — и ветераны

Станут за одним столом

Припоминать, как их тираны

Гнали в драку с двух сторон.

Я знаю: только пацифиста

К ним за стол не позовут.

Чего ты, скажут, прицепился?

Обойдемся без зануд.

Для нас Отчизна — über alles,

Два титана, две орды,

Но нынче мы навоевались,

Наигрались и горды.

Хоть вы дрались, как леопарды,

Но и мы дрались, как львы,

И если вы неправы, падлы, —

Мы солдаты, как и вы.

Герои мы, и вы герои,

Кто напал — вопрос второй,

Теперь плевать, как после Трои,

Кто там более герой.

Они обнимутся в застолье,

Их сплотит любовь к войне,

В сравнение с коей все пустое, —

Ну и ненависть ко мне.

Солдат не любит пацифиста,

Тилигента в стиле рюсс:

Мне будет к ним не подступиться,

Я тем более не рвусь.

И я боюсь, что, умирая,

Не войду ни в рай, ни в ад —

Я слишком холоден для рая,

А для ада скучноват.

И лишь в чистилище, пожалуй,

Я нашел бы идеал:

Господь на всякий на пожарный

Для себя его ваял.

Там пастырь стада, сборщик кофе

И с мотыгою феллах,

Христос распятый на Голгофе,

Рядом Будда и Аллах —

И все вообще крутые профи

В увлекательных делах.

А рай и ад — кругов по девять —

Заняла святая рать,

Что лишь одно умеет делать —

Убивать и умирать.

2017

+++

Нет, не на честных и подлых делятся люди живые:

Есть поселенья оседлых,

Есть племена кочевые.

Мы же из горьких, из третьих,

Чуждых окрестному люду:

Только теперь рассмотреть их время, когда они всюду.

Прежде мы жили оседло, но из пустыни на город

Ринулось черное кодло, выгнало в холод и голод —

И побрело по дорогам в сумраке сером и сиром

Племя оставленных Богом и вытесняемых миром.

Беженцы! Сколько их ныне! Пыльные их вереницы

Прут по дорогам Волыни, Кракова и Катовицы.

Племя лишившихся крова, всех, кто в убожестве хижин

Мнил, что рожден для другого, а оказался унижен,

А оказался бредущим по продуваемым чащам,

По облетающим кущам

В виде своем настоящем.

Плачемся новым соседям на монотонные нужды.

Странникам и домоседам мы одинаково чужды.

Бродим, незваные гости, в вечном позоре изгнанья,

В прахе, парше и коросте. Что же, не знал я? Да знал я.

Правила кармы коварны. Ветер грядущего режущ.

Сыну ли эвакуантки веровать в прочность убежищ?

Вот они, деды и внуки, в дреме ночного вокзала:

Всех предвкушением муки новая участь связала.

В детстве бежал от фашиста, старцем бежит от рашиста —

То ли в программе ошибка, то ли в сознанье прошивка.

Выстелись, стань незаметен — всех эта участь догонит.

Ветер, продымленный ветер, ветер огней и агоний,

Новым прикрывшийся измом, гонит со свистом и визгом

Всех, кто единожды избран, всех, кто единожды изгнан.

Вырастут новые внуки, выроют новые норки,

Их под обстрелы и вьюги выгонят новые орки.

Сколь ни лепи себе кома, сколь ни копи себе долга,

Сколько ни строй себе дома — все это так ненадолго!

То-то я так и на месте, чувствуя странную радость

В мире без цели и лести, в мире, где некуда падать —

В сиплом дыхании жалком душной толпы в Перемышле,

Спящей вповалку по лавкам

В том же, в чем из дому вышли.

+++

Говорят для приличья, что Родина — мать.

Наша Родина — матка.

И пока ты не склонен ее донимать —

Вам уютно и сладко.

Если ж ей надоело тебя обнимать —

Это первая схватка.

Потому-то с цикличностью в несколько лет

Череда мальчуганов

И девиц — покидает сырой полусвет

Между двух океанов.

Это значит, что время рождаться на свет,

Оторвавшись, отпрянув, —

Удирать, волоча за собою послед

В виде двух чемоданов.

Их встречает толпа ветеранов горшка,

Потребителей каши:

И в Отечестве русская доля тяжка,

И в изгнанье не краше.

И толкают, и щиплются исподтишка —

Мол, помучайся с наше!

Но терпенье. Устроена жизнь хорошо.

За полгода привычкой сменяется шок,

И младенец плешивый

Получает бутылочку, соску, горшок

И коробку с машиной,

И молочную смесь, и постельный режим,

И пеленку из ситца —

То есть все, что рожденный себе заслужил,

Выбирая родиться.

Иногда ностальгия накроет, грызя.

Во хмелю разгрустишься.

Но вернутьтся в утробу живому нельзя —

Разве только частично.

Не дивись же, что эта счастливая часть,

Одержима страстями,

Обретает порою особую власть

Над другими частями.

Разумеется, в мире хватает зверей

И ужасные нравы,

Так что, следуя логике темной своей, —

Нерожденные правы.

Но посмотришь порой в глубину, в вышину,

На жену и на сына —

И подумаешь: нет. И промолвишь: да ну.

И добавишь: спасибо.

…Так земля тебя носит, пока не дорос,

А глядишь — переносит,

И с поверхности сбросит тебя, как отброс,

И совета не спросит —

В непроглядную ночь, беспросветную тьму

Меж созвездий косматых,

Где ты точно не нужен уже никому —

Даже меньше, чем в Штатах.

А уж там гомонят инвалиды ярма,

Ветераны параши:

Подыши безвоздушьем, понюхай дерьма

И помучайся с наше!

У тебя после смерти всего ничего,

А у них годовщина.

Матерщина покойников. Их большинство,

И у них дедовщина.

Но терпенье. Устроена смерть хорошо.

За полгода привычкой сменяется шок,

И покойник плешивый

Получает поминки, надгробный стишок

И веночек фальшивый.

А пристойная память, а место в строю,

А на холмике глыба?

Как сравнишь с нерожденными долю свою,

То и скажешь: спасибо.

Иногда — ностальгия. Нельзя же пропасть,

Навсегда умолкая.

И тогда непонятная, тайная часть,

Неизвестно какая,

Приникает к любимым, по ветру скользя,

И целует неслышно,

Потому что обратно в утробу нельзя,

Но частично, частично…

И не диво, что эта секретная часть

Меж гнильем и костями

Получает по смерти особую власть

Над другими частями.

Памяти Гуссерля

1.

С годами пишется все суше,

Но также и мертвей.

Все меньше всякой этой чуши —

Людей, зверей, ветвей.

Бог остается, если вычесть

(Редукции учась)

Людей приличных пару тысяч

И прочую матчасть.

Убрать бессмысленные схватки,

Надежду, совесть, месть…

А что в осадке, что в остатке —

Поэзия и есть.

Ища средь топота и ржанья

Божественную нить,

Довольно вычесть содержанье

И форму упразднить.

И пусть останется негусто,

Но мир пора давно

Делить на чистое искусство

И чистое говно.

2.

Хайдеггер уволил Гуссерля,

Не объяснившись тет-а-тет.

Он чистил, так сказать, от мусора

Арийский университет.

Я часто представляю Гуссерля,

Как он идет к себе домой,

И солнце катится, как бусина,

И все цветет, поскольку май.

Его талант педагогический

Враждебен духу новых лет.

Его феноменологической

Редукции места больше нет.

Его удел теперь — обструкция,

И вот он думает, грустя,

Что всем вокруг его редукция

Казалась сложной, хоть проста.

Мир гол. Видна его конструкция.

И если кто-то позовет

И спросит: «В чем твоя редцукция?» —

Ответить можно бы: да вот.

Во времена тирана-клована

Она как постиженье дна

Не может быть рекомендована,

Но безусловно не вредна.

Феноменологическая редукция

Вот это самое и есть,

И прежде чем шагнуть в грядущее,

Ее не худо произвесть.

Вторая смерть

Дай оглянусь!А. С. П.

Жизнь — это стыд. За нее не держись.

Мало в ней было щедрот. Но в конце ведь

Будешь и эту оплакивать жизнь.

Дай оглянусь, чтоб ее обесценить.

Дай мне вернуться с твоей проходной.

В реанимации час уворую.

Чувствую, мало мне смерти одной —

Надо вторую.

После-то смерти, с ее высоты,

Так это выглядит тускло и скудно:

Мутные окна, нагие кусты,

Грязные склянки, палата и судно!

Так и в кино настоящий маньяк

Не убивается с первого раза,

А в результате изысканных драк

Прежде лишится руки или глаза.

Или отъезд из насиженных мест,

Даже когда оснований в избытке —

Мало ли, занавес, пытки, арест, —

Лучше устроить не с первой попытки.

Как бы отлично вернуться на час

В эти осенние многоэтажки,

Глянуть, насколько все так же без нас

(Странно, кому-то казалось — не так же),

Просто взглянуть, как сгущается снег

Из удушающей злобы предзимней,—

Часа хватило бы ринуться в бег,

Плюнув на родины голос призывный.

Дай оглянуться на черный провал —

Страх, невзаимность, мольбы о пощаде…

Что, вот по этому я тосковал?

Ну тебя к черту. Прощайте, прощайте.

Фокус, мне кажется, именно в том

Что после смерти, о чем ни базарьте,

Помыслы, родина, улица, дом —

Тают в цене, как товар при возврате,

Как довоенные после войны

Мелочи: куртка, записка, повестка…

Неотменимое чувство вины

Тоже куда-то уйдет наконец-то.

Дай мне увидеть работу, скандал,

Свалку, стукачку, получку, девчонку:

Господи, что, я по этой страдал

Жизни и родине? Ну ее к черту.

Я изменился, а все это — нет.

Так же за стенкой скрипит раскладушка.

Верю: вернусь через тысячу лет —

Тот же сосед мне кивнет равнодушно.

Тот же подросток — как есть, целиком,

В сланцах иль берцах, с поправкой на климат,

Разве что будет его телефон

Несколько более, сука, продвинут.

Жизни, пожалуй, мне хватит одной.

Смерти взыскую второй. А за нею

Что-то иное, и мир не родной.

Чувствую это, как свет за стеной,

Новая родина с новой виной —

Но разглядеть их покуда не смею.

Новая жизнь

В апреле пасмурным теплым днем

Пью кофе. Рядом ломают дом.

В нем год как пусто. Во мне — как в нем.

Я начинаю новую жизнь.

Она наступает исподтишка.

Еще не решился — она уже.

Старую бросишь в виде мешка.

Она начинает новую жизнь.

Распалась на атомы и слова,

Что безмятежно на свалке спят.

Могу поверить — она нова.

Любому целому нов распад.

Моя же новая жизнь полна

Былых привычек, былых обид,

Как в Ялте сором полна волна,

Как лишней памятью мозг избит.

Я начинаю новую жизнь,

Полную матриц и мертвецов,

Прокариотов и праотцов,

Компатриотов и беглецов.

Я начинаю новую жизнь,

Я приношу туда злость и месть,

Страх остаться, попытку слезть,

Все, что будет, и все, что есть.

Я начинаю новую жизнь.

Я волоку в нее тяжкий груз.

Я под прицелами стольких глаз,

Что не меняю ни фраз, ни уз:

Только линяю, как старый волк,

Возненавидевший свой окрас,

И не знаю, какой мне толк

Делать это в десятый раз.

Я упираюсь в старую жесть,

Я выживаю, но не сдаюсь,

Я отрясаю старую шерсть

И начинаю новую смерть.

Но открываю глаза с трудом —

И понимаю: ломают дом.

Плачу по счету, делаю вдох

И начинаю новую жизнь.

Выросший Цельсий. Тихий буфет.

Серый апрельский пасмурный свет.

Может, я смог бы ее начать,

Сказав вслух, что ее нет.

2015

+++

Недолгий гость, ценитель пришлый,

На всякий вид, любой пустяк

Привык смотреть я как бы трижды:

Так, сяк и еще вот так.

Вот дождь и мокрая веранда,

Гроза апрельская прошла.

И луч проклюнулся, и ладно —

Я здесь, и жизнь еще прочна.

Второй же взгляд — всегда из бездны,

Куда стремится жизнь моя.

Всегда железны, всегда изрезаны,

Всегда облезлы ее края.

Всегда соседствовали с раем

Вокзал, изгнание, развал…

Что ж, мы не знаем? Всё мы знаем.

Еще не жил, а это знал.