Один плюс один E-Book

Джоджо Мойес

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Джоджо Мойес
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 519

Beschreibung

 Одна одинокая мать. У Джес Томас двое детей и две работы. Она трудится изо дня в день. Но не так-то просто справляться со всем самой. Иногда ей приходится прини-мать рискованные решения… потому что так надо. Одна безумная семейка. Танзи - странноватая и очень одаренная дочка Джес, но без посторонней помощи реализовать ее талант практически невозможно. Да и Никки, пасынок Джес, никак не может сам дать отпор сверстникам-хулиганам. Иногда Джес кажется, что все пропало… Один обаятельный незнакомец. И тут в их жизни появляется Эд Николс, чье собственное существование порядком похоже на бардак. Он знает, что такое одиночество. А свое будущее он предпочел бы не представлять. Но время на его стороне, и он готов помочь… Одна неожиданная история любви. "Один плюс один" - это изумительный, трогательный и захватывающий новый роман Джоджо Мойес о том, как встретились два одиночества и совсем не вовремя полюбили друг друга.

Leseprobe

Оглавление

Один плюс один

Выходные сведения

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

THE ONE PLUS ONE

Copyright © Jojo Moyes, 2014

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

All rights reserved

Перевод с английскогоАлександры Килановой

ОформлениеВиктории Манацковой

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Мойес Дж.

Один плюс один : роман / Джоджо Мойес ; пер. с англ. А. Килановой. — М. :  Иностранка, Азбука-Аттикус, 2014.

ISBN 978-5-389-08505-3

16+

В жизни Джесс Томас наступила черная полоса. Она мать-одиночка и вкалывает на двух работах. У нее на руках двое детей. Сын-подросток, которого школьные хулиганы избивают за то,что он не похож на других. Десятилетняя дочка с потрясающимиматематическими способностями, которой обязательно нужно попасть на олимпиаду по математике. Кажется, все идет ко дну, и спасти семью может только рыцарь на белом коне...

Эд Николс — преуспевающий компьютерщик, и именно его загородный дом время от времени убирает Джесс. Но и у этого внешне благополучного человека все пошло наперекосяк. Свое будущее Эд видит исключительно в мрачных тонах, однако онне понаслышке знает, что такое одиночество, а потому хочет по­мочь Джесс и ее детям. Так начинается необычный любовный роман, история о встрече двух одиночеств...

Книги Джоджо Мойес переведены на многие языки мира, регулярно входят в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а пра­ва на их экранизацию покупают ведущие киностудии Голливуда. ­

Впервые на русском языке!

© А. Киланова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014 Издательство Иностранка®

1

Джесс

Джессика Томас вполне уловила иронию того, что потеряла лучшую работу в своей жизни из-за бриллианта. Не потому, что украла его, а потому, что не крала.

Джесс и Натали убирались в загородном доме мис­тера и миссис Риттер почти три года, с тех пор какзагородный­ комплекс «Бичфрант» стал наполовину райским садом, наполовину строительной площадкой. Ко­гда-то застройщики пообещали местным жителям до­ступ к плавательному бассейну и заверили, что крупнаяпервоклассная застройка принесет немало выгод их крошечному приморскому городку, а не высосет из негопоследние капли жизни. Риттеры были обычными жильцами. Они приезжали из Лондона с детьми почти накаждые выходные. Миссис Риттер обычно оставалась навсе выходные, а ее муж ночевал в Лондоне. Большую часть времени они проводили на ухоженной полоске пляжа и навещали городок, только чтобы залить дизель в свой семиместный автомобиль или пополнить запасы продуктов в торговом центре. Джесс и Натали убирались в их просторном, с четырьмя спальнями, доме, выкрашенном красками «Фэрроу энд Болл»1, два раза в неделю, когда хозяева в нем жили, и раз в неделю, когда дом пустовал.

Был апрель, и, судя по пустым коробкам из-под сока и мокрым полотенцам, Риттеры жили в доме. Натали убиралась в смежной ванной комнате, а Джесс менялапостельное белье и подпевала радиоприемнику, который­они носили с собой. Сдернув пуховое одеяло, она услышала звук, похожий на треск высокоскоростной пневма­тической винтовки. Там, где она жила, такие звуки разда­вались нередко. Она была готова поклясться, что в «Бич­франте» пневматических винтовок нет.

Ее взгляд упал на сверкающую искру на полу. Она наклонилась у окна и подняла бриллиантовую сережку, зажав ее большим и указательным пальцем. Она поднесла сережку к свету и подошла к соседней двери, за которой Натали на коленях отскребала ванну. На спине Наталитемнели полосы пота на месте лямок бюстгальтера. Ут­ро­выдалось долгим.

— Посмотри.

Натали поднялась и прищурилась:

— Что это?

— Бриллиант. Выпал из постельного белья.

— Он не может быть настоящим. Посмотри, какой большой.

Они глядели на сережку, пока Джесс крутила ее в пальцах.

— У Лизы Риттер не может быть поддельных бриллиантов. Не с их-то деньгами. Кажется, алмазы могут резать стекло? — Джесс задумчиво провела камнем по краюокна.

— Отличная мысль, Джесс. Продолжай в том же духе, пока стекло не вывалится. — Натали выпрямилась и сполоснула тряпку под краном. — Намного важнее, где вторая сережка.

Они вытряхнули постельное белье, заглянули под кровать, на четвереньках просеяли груду мусора на бежевом ковре, словно полицейские на месте убийства. Наконец Джесс посмотрела на часы. Они переглянулись­ и вздохнули.

Одна сережка. Главный ночной кошмар.

Вещи, которые они находили, убираясь в чужих домах:

— искусственная челюсть;

— сбежавшая морская свинка;

— давно потерянное обручальное кольцо (за это они получили коробку шоколадных конфет);

—фотография Клиффа Ричарда2с автографом (никакихконфет; владелица уверяла, будто впервые ее видит);

— деньги. Не какую-нибудь мелочь, а целый бирюзовыйбумажник, набитый пятидесятифунтовыми банкнотами. Он завалился за комод. Когда Джесс отдала егоклиентке — миссис Линдер, снимавшей в «Бичфран­те» дом номер четыре на три месяца летом, — та посмотрела на него с легким удивлением. «А я гадала, куда он запропастился», — сказала она и рассеянно сунула бумажник в карман, как будто заколку или пульт дистанционного управления.

Не считая морских свинок, не так уж это и весело — находить ценные вещи. Одна сережка или пачка разрозненных банкнот — и клиенты косятся со смутным подо­зрением: не прикарманил ли ты остальное? Мистер Рит­тер наверняка предположит, что они припрятали вторую сережку. Он заставлял их испытывать чувство вины уже за то, что они находились в его доме. В дни, когда сни­сходил заметить их присутствие.

— И что нам делать?

Натали скатывала пуховое одеяло, готовя его к стирке:­

— Положи где-нибудь сбоку. Просто напишем записку, что не смогли найти вторую. Это чистая правда.

Обычно они, заканчивая уборку, оставляли записку-другую, в которых сообщали, что именно сделано. Или вежливо напоминали, что им должны деньги.

— Написать, что мы перетряхнули все белье?

— Как хочешь. Я просто не хочу, чтобы она подума­ла, будто мы ее взяли.

Джесс закончила писать и осторожно положила сережку на листок бумаги:

— Возможно, вторая уже у миссис Риттер. Она обрадуется, что мы ее нашли.

Натали состроила рожицу, которая означала, что Джесс способна разглядеть светлую сторону даже в ядерном апокалипсисе.

— Лично я не смогла бы не заметить в кровати бриллиант размером с глазное яблоко. — Она бросила грязное белье за дверью спальни. — Ладно. Пропылесось прихожую, а я сменю постели детей. Если поторопимся, будем у Гордонов в половине одиннадцатого.

Натали Бенсон и Джессика Томас убирались вмес­те каждый будний день в течение четырех лет. На боку их маленького белого фургона красовалось не слишком оригинальное название «Бенсон и Томас, услуги по уборке». Натали написала ниже по трафарету «Знаем о грязи все», но через два месяца Джесс обратила ее внимание, что половина звонков не имеет никакого отношения к уборке.

Сейчас они убирались почти исключительно в «Бич­франте». Мало у кого в городе была возможность — или желание — нанять уборщицу, не считая врачей, адвокатов и случайных клиентов вроде миссис Хамфри, которой мешал убираться артрит. Подобные старушки ценят чистоту наравне с благочестием, и прежде смыс­лом ее жизни были накрахмаленные занавески и надраенное до блеска парадное крыльцо. Иногда Джесс и Натали казалось, что она целых сорок семь часов молчит и копит силы ради часа в их обществе. По средам они убирались у миссис Хамфри после Риттеров и Гордонов из «Бичфранта» и, если повезет, в тех загородных домиках, которые не достались другим компаниям по уборке.

Джесс тащила пылесос через прихожую, когда откры­лась передняя дверь. Миссис Риттер крикнула снизу:

— Это вы, девочки?

Для таких, как миссис Риттер, все женщины — «девочки», даже пенсионерки. «Мы с девочками классно оторвались субботним вечером», — говорила она, лукаво закатив глаза. Или: «И тогда я вышла в комнату для девочек...» И все же она им нравилась. Она никогда не унывала и не кичилась деньгами. И никогда не обращалась с ними как с уборщицами.

Натали и Джесс переглянулись. За долгое утро они уже отмыли две духовки (хватило же ума жарить свини­ну в выходные), а чай у миссис Хамфри неизменно одного цвета и консистенции с лаком для лестниц.

Через десять минут они сидели вокруг кухонного стола. Лиза Риттер пододвинула к ним тарелку с пе­ченьем.

— Берите, берите. Ешьте, чтобы спасти меня от соблазна. — Она сжала несуществующий валик жира на талии.

Натали и Джесс вечно спорили, работает она или нет. Ей можно было дать от сорока до шестидесяти с хвости­ком. Ее подкрашенные каштановые волосы были уло­жены мягкими волнами, она играла в теннис три раза в неделю, занималась пилатесом с частным инструктором, а знакомая Натали из местного салона уверяла, что раз в четыре недели ей делают восковую эпиляцию всего тела.­

— Как твой Мартин, Джесс?

— Пока жив. Насколько я знаю, — ответила за нее Натали.

— Ах да. — Лиза Риттер кивнула, припоминая. — Ты говорила. Ищет себя, верно?

— Именно.

— Мог бы уже и найти. Времени было предоста­точно. — Миссис Риттер сделала паузу и заговорщицки улыбнулась Джесс. — А малышка по-прежнему сидит, уткнувшись в учебники по математике?

— Сидит.

— У тебя такие замечательные дети! Иные здешние мамаши понятия не имеют, что творят их отпрыски от зари до темна. На днях Джейсон Фишер и его дружки кидались яйцами в окна Денниса Гровера!

По ее голосу было не понять, что ее больше потрясло — хулиганство или напрасная трата продуктов.

Лиза Риттер успела рассказать половину истории о своей маникюрше и маленькой собачке с недержанием мочи, постоянно прерываясь и сгибаясь пополам от смеха, когда Натали взяла телефон.

— Миссис Хамфри пыталась дозвониться, — сказала она, отодвигаясь от стола. — Нам пора.

Она соскользнула со стула и направилась в коридор, чтобы забрать ящик с принадлежностями для уборки.

— Что ж, дом выглядит неплохо. Спасибо вам обе­им. — Миссис Риттер пригладила волосы, на мгновение задумавшись. — Да, Джесс, помоги мне, пожалуйста, пока не ушла.

Большинство клиентов знали, что у Джесс золотые руки. Не проходило и дня, чтобы ее не просили помочь зашпатлевать трещину или повесить картину, уверяя, будто дел всего на пару минут. Джесс никогда не отказывала.

— Но если работы много, я вернусь попозже, — предупредила она и молча добавила: «И попрошу денег».

— Совсем немного. — Лиза Риттер направилась к задней двери. — Надо только помочь с чемоданом. Я потянула спину в самолете, и кто-то должен занести чемодан в дом.

— В самолете?

— Я навещала сестру на Мальорке. Теперь, когда дети в университете, у меня много свободного времени, вот и решила устроить себе отпуск на пару дней. Оставила Саймона одного, благослови его Боже.

— И когда вы вернулись?

Она недоуменно смотрела на Джесс:

— Вы же видели меня! Только что!

До Джесс дошло только через пару секунд. Хорошо, что хозяйка уже вышла на улицу, потому что Джесс побелела как мел.

Вот в чем проблема с уборкой. С одной стороны, это хорошая работа, если не брезгуешь чужими пятнами­ и клубками волос в сливном отверстии ванны. Джесс не брезговала, как ни странно. Она даже не возмущалась, что большинство съемщиков загородных домов живут как в свинарнике, разбрасывая повсюду мусор — не то что дома, — поскольку знают, что придет уборщица. Зато можно работать на себя, в удобное время и даже выбирать клиентов, если дела идут хорошо.

Проблема, как ни странно, не в паршивых клиентах — хотя бы один паршивый клиент непременно найдется, — и не в грязи, и не в том, что, надраивая чужой унитаз, почему-то чувствуешь себя на ступеньку ниже, чем когда-то хотелось. Дело даже не в постоянной угрозе­ со стороны других компаний, не в брошюрах, которые подсовывают под дверь клиентам, обещая более низкую ставку за час. Дело в том, что в конце концов узнаешь о других людях больше, чем нужно.

Джесс могла бы рассказать о тайной страсти миссис Элдридж к покупкам: о счетах за дизайнерские туфли, которые она бросает в мусорное ведро в ванной комнате,­ о сумках с новехонькой одеждой с ярлыками в шкафу. Она могла бы рассказать, что Лена Томпсон четыре года пытается забеременеть и использует два теста в месяц (поговаривают, что она забывает снять колготки). Джесс могла бы рассказать, что мистер Митчелл из большого дома за церковью получает шестизначную сумму (он оставляет расчетные листы на столе в прихожей; Натали считает, что нарочно) и что его дочь тайком курит в ванной комнате и аккуратно складывает окурки на наружный подоконник.

При желании Джесс могла бы назвать имена женщин, которые выходят из дома опрятными, с идеально уложенными волосами, отполированными ногтями и капелькой дорогих духов, но запросто могут бросить грязные трусы на полу, на самом видном месте. Или мальчишек-подростков, к заскорузлым полотенцам которых можно прикасаться исключительно щипцами. Или супругов, которые спят на разных кроватях, или жен, которые просят поменять белье в гостевой комнате, жизнерадостно уверяя, что в последнее время у них «жуть как много гостей». А еще Джесс могла бы сказать, в чьи туалеты можно заходить только в противогазе, повесив табличку «ХИМОПАСНОСТЬ».

Однако время от времени попадаются приятные клиенты вроде Лизы Риттер, к которым забегаешь пропылесосить пол и возвращаешься домой, отягощенный знанием, без которого прекрасно мог обойтись.

Джесс наблюдала, как Натали выходит на улицу, держа ящик с принадлежностями для уборки под мышкой,и с ужасающей ясностью представляла, что будет дальше.­Она видела кровать наверху, безупречно застеленную чистым бельем, полированные поверхности туалетного столика миссис Риттер, аккуратно взбитые подушки на маленьком диване в эркере. Она видела бриллиант, лежащий вместе с нацарапанной запиской на туалетном столике, маленькую сверкающую ручную гранату.

— Нат, можно тебя на два слова? — спросила Джесс,волоча чемодан мимо Натали.

Она попыталась поймать ее взгляд, но Натали увлеченно разглядывала туфли миссис Риттер.

— Туфли просто потрясающие! — выдохнула она.

— Правда? Я купила их в отпуске. С руками оторвала!

— Миссис Риттер летала в Испанию, Нат, — подчеркнула Джесс, остановившись рядом с ней. — В короткий отпуск!

Натали подняла взгляд и улыбнулась. Попробуем еще раз.

— Она вернулась сегодня утром.

— Чудесно, — просияла Натали.

Джесс ощутила, как внутри нарастает паника, словно неодолимый прилив.

— Отнесу-ка я его наверх, — сказала она, протис­нувшись мимо миссис Риттер.

— О, это лишнее!

— Мне несложно.

Интересно, миссис Риттер заметила странное выражение ее лица? Можно подняться наверх. Ворваться в ванную, схватить сережку, сунуть в карман и затолкать Натали в машину, прежде чем подруга успеет проболтаться. И миссис Риттер ничего не узнает. А потом они решат, что делать с бриллиантом.

Джесс бросилась в заднюю дверь, но в глубине души уже знала, что случится.

— Кстати, Джесс вам сказала?

Она успела подняться до середины лестницы. В открытое окно донесся голос Натали, звонкий, как колокольчик.

— Мы нашли вашу сережку и подумали, может, вы знаете, где вторая.

— Сережку? — переспросила миссис Риттер.

— Бриллиантовую. Оправа, наверное, платиновая. Выпала из постельного белья. Вам повезло, что ее не засосало в пылесос.

Повисла короткая пауза.

Джесс закрыла глаза и замерла на лестнице в ожидании неизбежных слов.

— Откуда мне было знать, что у миссис Риттер не проколоты уши?

Они уныло сидели в своем фургоне. Натали курила. Она бросила шесть недель назад. В четвертый раз.

— Я не смотрю на чужие уши. А ты смотришь на чужие уши?

— Полагаю, вы ошиблись, — сказала Лиза Риттер.Ее голос напряженно дрожал, как будто она сжимала егов кулаке. — Похоже, это сережка моей дочери. Она забыла ее, когда в последний раз приезжала домой. У нее как раз есть такие.

— Ну конечно, — ответила Джесс. — Наверное, ее случайно подбросили в комнату. Или принесли на подошве. Мы так и думали.

И когда миссис Риттер отвернулась, стало ясно, что все кончено. Никто не любит гонцов, приносящих дурные вести.

Никому не нужны уборщицы, которые знают, насколько у них плохи дела.

— Восемьдесят фунтов в неделю, железно. И доплата за работу в выходные. — Натали внезапно завизжала. — Вот же свинство! Найти бы эту шлюху с сережкой и избить за то, что мы потеряли свою лучшую работу.

— Она могла не знать, что он женат.

— Все она знала. — До знакомства с Дином Натали два года встречалась с мужчиной, у которого оказалась не одна, а целых две семьи на другой стороне Саутгемп­тона. — Ни один холостяк не раскладывает на диване подушки в тон.

— А Нил Брюстер? — возразила Джесс.

— Музыкальная коллекция Нила Брюстера на две трети состоит из Джуди Гарленд и на треть — из «Пет шоп бойз».

В конце дороги пухлый карапуз аккуратно рухнул наземлю, словно подрубленное дерево, мгновение помолчал и пронзительно завопил. Его мать держала на весу две охапки пакетов с покупками и смотрела на малыша в безмолвном замешательстве.

— Слушай, ты же помнишь, как она сказала на тойнеделе, что скорее избавится от своего парикмахера, чемот нас.

— Не от нас, а от уборщиц. Это другое дело. Ейплевать, кто у нее убирается — «Скорочисты», «Девушки­со швабрами» или мы. — Натали покачала головой. —Впрочем, нет. Теперь мы уборщицы, которые знают прав­ду о ее муже. Для таких, как она, это важно. Лишь бы никто ничего не заподозрил.

Мать поставила пакеты и наклонилась поднять карапуза. Через пару домов Терри Блэкстон вынырнул на шум из-под капота «форда», который уже восемнадцать месяцев не трогался с места.

Джесс закинула босые ноги на приборную панель и уткнулась лицом в ладони.

— Вот дерьмо! Нат, где мы теперь возьмем денег? Это была наша лучшая работа.

— Такой опрятный дом. Достаточно было пару раз в неделю навести лоск. — Натали глядела в окно.

— И она всегда платила вовремя.

— И отдавала нам ненужные вещи.

Перед глазами Джесс сверкала бриллиантовая сережка. Не надо было ее поднимать. Лучше бы они ее украли!

— Ладно, она нас уволит. Давай сменим тему. Мне нельзя плакать перед сменой в пабе.

— Как скажешь. Марти звонил на этой неделе?

— Я не имела в виду «сменим тему наэту».

— Так он звонил?

— Ага, — вздохнула Джесс.

— Он объяснил, почему не позвонил неделю назад? — Натали сбросила ноги Джесс с приборной па­нели.

— Нет. — Джесс физически ощущала ее взгляд. — И нет, он не прислал денег.

— Да неужели? Ты должна натравить на него Агентство по взысканию алиментов. Нельзя, чтобы так продолжалось и дальше. Он обязан присылать деньги собственным детям.

Это был старый спор.

— Он... он еще не встал на ноги, — ответила Джесс. — Я не могу давить на него. Он еще не устроился на работу.

— Что ж, деньги тебе сейчас понадобятся. Пока мы не найдем другую работу, не хуже, чем у Лизы Риттер. Как Никки?

— Ну, я заглянула в дом Джейсона Фишера, чтобы поговорить с его мамой.

— Серьезно? Я боюсь ее до смерти. Она пообещала,­ что велит оставить Никки в покое?

— Что-то вроде того. — (Натали смотрела на Джесс, открыв рот.) — Она сказала, что, если я еще раз заявлюсь к ней на порог, она размажет меня по стенке. Меня и моих... как же она выразилась?.. меня и моих «чокнутых детей». — Джесс опустила пассажирское зеркало, поправила волосы и стянула их в конский хвост. — Да, а потом она заявила, что ее Джейсон мухи не обидит.

— Как всегда.

— Ничего. Со мной был Норман. Он просто прелесть — навалил огромную кучу прямо рядом с их «тойотой», а я совсем забыла, что у меня в кармане полиэтиленовый пакет. — Джесс опять закинула ноги на приборную панель.

Натали снова сбросила их и протерла панель влажной салфеткой.

— И все-таки, Джесс, я серьезно. Как давно Марти уехал? Два года назад? Пора тебе вернуться в седло. Ты молода. Сколько можно ждать, пока он разберется в себе? — поморщилась она.

— Вернуться в седло. Мило.

— Ты нравишься Лайаму Стаббсу. Можешь на это рассчитывать.

— Любая сертифицированная пара X-хромосом может рассчитывать на Лайама Стаббса. — Джесс закрыла окно. — Я лучше книжку почитаю. Кроме того, у детей хватает забот и без знакомства с новыми папочками. —Она посмотрела на небо и сморщила нос. — Выпью чая,и пора собираться в паб. Я быстренько обзвоню клиентов перед уходом, может, кому-нибудь нужна внеплановая уборка. К тому же вдруг она нас не уволит.

Натали опустила окно и выдохнула длинную струйку дыма.

— Ну конечно, Дороти. И мы найдем себе новую работу — убираться в Изумрудном городе, в конце Дороги из желтого кирпича.

В доме номер четырнадцать на Сикоув-авеню грохотали отдаленные взрывы. Танзи недавно подсчитала, чтос тех пор, как Никки исполнилось шестнадцать, восемьдесят восемь процентов свободного времени он проводит в своей комнате. Джесс прекрасно его понимала.

Она бросила свой ящик с принадлежностями для уборки в прихожей, повесила куртку, поднялась наверх, чувствуя привычное легкое смятение при виде протертого ковра, и толкнула дверь сына. На нем были наушники, он в кого-то стрелял; запах травки был настолько сильным, что у нее закружилась голова.

— Никки, — произнесла Джесс, и кто-то взорвался под градом пуль. — Никки! — Она подошла к нему и сдернула наушники, так что он обернулся с немного растерянным видом, как будто его вырвали из сна. — Трудишься не покладая рук?

— Надо же немного отвлечься.

Она взяла пепельницу и поднесла к его носу:

— Я тебя предупреждала.

— Это вчерашняя. Не мог заснуть.

— Не кури в доме, Никки.

Бессмысленно было просить его не курить вообще. Все в округе курили. Ей еще повезло, что он начал только в пятнадцать.

— Танзи вернулась? — Джесс наклонилась, подбирая с пола разбросанные носки и чашки.

— Нет. После обеда звонили из школы.

— Что?

Он что-то напечатал в компьютере и повернулся к ней:

— Не знаю. Что-то насчет школы.

И тогда она это увидела. Отвела в сторону прядь крашеных черных волос: на его скуле краснела свежая отметина. Он уклонился.

— С тобой все в порядке? — (Он пожал плечами и отвел глаза.) — Они снова к тебе приставали?

— Со мной все хорошо.

— Почему ты не позвонил?

— Денег на счету не было. — Никки откинулся назад и швырнул виртуальную гранату. Экран взорвался клубком пламени. — Номер телефона на столе. Если это насчет меня, то я был в школе в пятницу. Наверное, меня просто не заметили. — Он снова надел наушники и прилип к экрану.

Никки переехал к Джесс восемь лет назад. Он был сыном Марти от Деллы, женщины, с которой Марти недолго встречался в юности. Ребенок был молчаливыми настороженным, с длинными тонкими руками и ногами и волчьим аппетитом. Его мать связалась с очередной компанией и в конце концов умотала в центральные графства с неким Большим Элом, который не смот­рел людям в глаза и вечно сжимал в огромном кулаке банку пива «Теннентс экстра», будто ручную гранату. Никки нашли спящим в школьной раздевалке, и когда социальные работники перезвонили, Джесс сказала, что он может переехать к ним.

— Только этого тебе не хватало, — сказала Натали. — Еще один голодный рот.

— Он мой пасынок.

— Ты видела его два раза за четыре года. А тебе нет и двадцати.

— Такие нынче семьи пошли. Не у всех 2,4 ребенка3.­

После она иногда задумывалась, не стало ли это последней каплей, заставившей Марти отказаться от ответ­ственности за семью. Но Никки был хорошим мальчиком, несмотря на волосы цвета воронова крыла и подведенные глаза. Он был ласков с Танзи, а в хорошие дниболтал, смеялся и даже позволял Джесс время от времени­неуклюже обнимать его. Она была рада, что он живет с ними, пусть иногда ей и казалось, что у нее стало на одну заботу больше.

Джесс вышла в сад с телефоном и глубоко вдохнула; ее желудок завязался узлом от беспокойства.

— Э-э-э... Алло? Это Джессика Томас. Мне передали,­чтобы я позвонила. — Пауза. — Если это насчет Никки, то я проверила его расписание уроков. Он сказал, что ему разрешили повторять пройденное дома, и я думала, что это...

— Миссис Томас, я звонил насчет Танзи.

Приступ паники. Она опустила взгляд на номер, запоминая.

— Танзи? С ней... что-то случилось?

— Простите. Я должен был представиться. Я мис­тер Цвангараи, учитель Танзи по математике.

— А!

Она помнила его: высокий мужчина в сером костюме. Лицо как у владельца похоронного бюро.

— Я хотел поговорить с вами, поскольку несколько недель назад имел очень интересную беседу со своим бывшим коллегой, который работает в Сент-Эннз.

— Сент-Эннз? — Джесс нахмурилась. — Частной школе?

— Да. У них есть стипендиальная программа для детей, которые исключительно одарены в математике. И, как вам известно, Танзи уже попала в списки «талант­ливых и одаренных».

— Потому что она хороша в математике.

— Более чем хороша. В общем, мы дали ей пись­мен­ную работу на прошлой неделе. Не знаю, упоминала ли она об этом? Я отправил вам письмо. Вы его получили?

Джесс, сощурившись, смотрела на небо. Чайки кружили и ныряли на сером фоне. Через несколько садов Терри Блэкстон подпевал радиоприемнику. Он любил изображать Рода Стюарта, когда думал, что никто его не видит.

— Мы получили результаты сегодня утром. Она прекрасно справилась. Просто превосходно. Миссис Томас,­ если вы согласны, они хотели бы пригласить ее на собеседование для поступления на дотируемое место.

— Дотируемое место? — Джесс обнаружила, что повторяет его слова.

— Для некоторых детей с исключительными способностями Сент-Эннз значительно снижает плату за обучение. Это значит, что Танзи получит превосходное образование. У нее исключительные математические способности, миссис Томас. Я уверен, это прекрасная возможность для нее.

— Сент-Эннз? Но... ей придется ездить на автобусе через весь город. Ей понадобится форма и так далее. Она... она никого не будет знать.

— Она заведет друзей. Но это уже детали, миссис Томас. Давайте подождем и узнаем, что решит школа. Танзи исключительно талантливая девочка. — Он сделал паузу. Когда она ничего не сказала, он понизил голос: — Я преподаю математику почти двадцать два года, миссис Томас. И ни разу не встречал ребенка, который схватывал бы математические концепции на лету, как она. Боюсь, мне уже нечему ее научить. Алгоритмы, вероятности, простые числа...

— Хорошо. Дальше можете не рассказывать, мистер Цвангараи. С меня достаточно «талантливой и одаренной».

— Я буду на связи, — засмеялся он.

Она положила трубку и плюхнулась на белый пластмассовый садовый стул, который был в доме, когда они въехали, и с тех пор оброс тонкой пленкой изумрудного мха. Она смотрела в никуда, через окно на занавес­ки, которые Марти всегда считал слишком яркими, на красный пластмассовый трехколесный велосипед, который у нее до сих пор не дошли руки выкинуть, на соседские окурки, разбросанные по ее дорожке, как конфетти, на гнилые доски изгороди, между которых ее собака любила просовывать голову. Несмотря на свой откровенно напрасный — по мнению Натали — оптимизм, Джесс ощутила, как ее глаза внезапно наполняются слезами.

Ужасно, когда уходит отец твоих детей. Проблемы с деньгами, подавленная злость за детей, большинство замужних подруг считает тебя потенциальной разлучницей. Но хуже этого, хуже бесконечной, постоянной, чертовски выматывающей, высасывающей деньги и силы борьбы — то, что быть единственным родителем, когда это не по плечу, значит быть самым одиноким человеком на земле.

1«Фэрроу энд Болл»— английский производитель дорогих кра­сок и обоев на основе старинных образцов. — Здесь и далее прим. перев.

2Клифф Ричард (р. 1940) — британский исполнитель поп-музыки, английский король рок-н-ролла.

32,4 ребенка — когда-то среднестатистическое количество детей в британской семье; стереотипная характеристика «нормальной» семьи.

2

Танзи

На парковке Сент-Эннз умещалось двадцать шесть машин. Два ряда по тринадцать большихблестящих полноприводных машин по обе стороны гравийной дорожки въезжали и выезжали с парковочных мест под средним углом в сорок один градус, чтобы уступить место следующему в очереди.

Танзи наблюдала за ними, когда они с мамой переходили дорогу от автобусной остановки. Водители говорили по телефонам в нарушение всяких правил или что-то беззвучно втолковывали пучеглазым белобрысым­ малышам на заднем сиденье. Мама высоко держала подбородок и теребила ключи в свободной руке, как будто это были ключи от ее автомобиля и они с Танзи простоприпарковались неподалеку. Она все время оглядывалась.­Наверное, боялась наткнуться на одного из своих клиентов, который спросит, что она здесь делает.

Она раньше не бывала в Сент-Эннз, хотя проезжала мимо на автобусе не меньше десяти раз по пути к бесплатному стоматологу. Снаружи было видно только бес­конечную живую изгородь, подстриженную под углом ровно девяносто градусов, — интересно, садовник использовал транспортир? Большие деревья с дружелюбно нависшими над игровыми площадками ветвями словно приглашали детей укрыться под ними.

Дети в Сент-Эннз не лупили друг друга сумками по голове и не зажимали в углу игровой площадки, чтобы отнять деньги на обед. Учителя с усталыми голосами не загоняли подростков в классы. Девочки не начесывали волосы и не заворачивали юбки повыше. Никто не курил. Многие носили очки. Мать слегка сжала ее руку. Танзи хотелось, чтобы она перестала так нервничать.

— Здесь мило, правда, мама?

— Да, — пискнула она.

— Мистер Цвангараи сказал мне, что все шестикласс­ники из Сент-Эннз, кто сдавал математику, получили пятерку или пятерку с плюсом. Правда, здорово?

— Замечательно.

Танзи слегка потянула маму за руку, чтобы поскорее дойти до кабинета директора.

— Как ты думаешь, Норман будет скучать по мне, когда я буду сидеть допоздна?

— Допоздна?

— Уроки в Сент-Эннз заканчиваются в шесть. А во вторник и четверг работает математический кружок, в который я очень хочу записаться.

— Танзи, — произнесла Джесс и остановилась.

— Мама! Смотри!

Мимо них шла девочка и читала книгу. Честное слово, читала книгу! Никки говорит, что идти с книгой через площадку в Макартурз — это нарываться на неприятности. Книги надо прятать, как сигареты.

Дочь взглянула на мать. Мама выглядела ужасно усталой. В последнее время она всегда была усталой. Она растянула губы в улыбке, которая вовсе не была улыбкой, и они вошли в школу.

— Здравствуйте, миссис Томас. Здравствуй, Костан­за. Приятно познакомиться. Садитесь.

Высокий белый потолок в кабинете директора школы был изящно украшен, словно свадебный торт. Маленькие белые розетки из гипса располагались через каж­дые двадцать сантиметров, а ровно посередине между ними торчали крошечные розовые бутоны. Комната была заставлена старинной мебелью, а за большим окном-фонарем мужчина ездил на катке взад и вперед по полю для игры в крикет. На маленьком столике кто-то оставил поднос с кофе и домашним печеньем. Танзи только через несколько минут поняла, что кофе и печенье предназначены для них.

— Можно попробовать? — спросила она, и директор придвинул печенье к ней.

— Конечно.

— С закрытым ртом, — пробормотала мама.

Печенье было замечательным. Сразу видно, что домашнее. Мама пекла печенье, пока папа не уехал, и оно было точно таким же. Танзи сидела на краю дивана и смотрела на двух мужчин. Усатый улыбался, точно медсестра перед уколом. Мама поставила сумку на колени, и Танзи видела, что она прикрывает рукой пожеванный Норманом уголок. Она покачивала ногой.

— Это мистер Крюйкшенк. Он руководит математическим отделением. А я мистер Дейли. Директор школы в последние два года.

Мама пожала им руки и улыбнулась в ответ. Танзи тоже должна была пожать им руки, но в ее ушах звенело «руководит математическим отделением». Она оторвала­ взгляд от печенья:

— Вы изучаете хорды?

— Да.

— А вероятность?

— Тоже.

Мистер Крюйкшенк подался вперед:

— Мы посмотрели результаты твоего тестирования. И считаем, Костанза, что в следующем году тебе надо сдать экзамен по математике за весь курс средней школы и больше об этом не думать. Тебя наверняка заинтересуют занятия по продвинутому уровню.

Она посмотрела на него:

— У вас есть учебные задания?

— Есть несколько в соседнем кабинете. Хочешь посмотреть?

Ей не верилось, что он спрашивает. Мгновение ей хотелось ответить «А то!» в духе Никки. Но она лишь кивнула.

Мистер Дейли передал маме кофе.

— Не стану ходить вокруг да около, миссис Томас. Вам прекрасно известно, что у вашей дочери исключительные способности. До сих пор мы лишь однажды видели подобные баллы, и этот ученик впоследствии стал членом Тринити-колледжа.

Танзи кивнула, хотя была совершенно уверена, что не хочет становиться никаким членом. Всем известно, что девочки лучше разбираются в математике.

Директор продолжал разливаться соловьем. Она не­много отключилась, пытаясь прикинуть, сколько печений можно съесть, и потому расслышала лишь: «Для очень ограниченной группы учеников, продемонстрировавших необычайные способности, мы создали новую стипендию с равным доступом». Бу-бу-бу. «Это дает возможность ребенку, который в противном случае не мог бы воспользоваться преимуществами подобной школы, шанс реализовать свой потенциал в...» Бу-бу. «Хотя всем нам очень интересно, сколь далеко Костанза продвинется в области математики, мы также хотим обеспечить гармоничное развитие всех остальных ас­пектов ее личности. У нас она пройдет полный курс обу­чения по физкультуре и музыке». Бу-бу-бу... «Дети с математическими способностями часто также одарены вязыках... — бу-бу, — и актерской игре... Театр очень популярен среди девочек ее возраста».

— Я люблю только математику, — сообщила она. — И собак.

— Ну, насчет собак обещать не могу, но мы, несо­мненно, предоставим тебе неограниченные возможности развивать свои математические способности. Но мне кажется, ты еще удивишься, когда обнаружишь, что тебе нравится. Ты играешь на музыкальных инструментах?

Она покачала головой.

— Знаешь иностранные языки?

В комнате стало чуть тише.

— Интересуешься чем-нибудь еще?

— Мы ходим плавать по пятницам, — сказала мама.

— Мы не плавали с тех пор, как уехал папа.

Мама улыбнулась, но немного неуверенно:

— Мы плавали, Танзи.

— Один раз. Тринадцатого мая. Но теперь ты работаешь по пятницам.

Мамина улыбка стала совсем странной, как будто уголки губ ползли вниз.

Мистер Крюйкшенк вышел из комнаты и через мгно­вение вернулся со статьями. Танзи засунула в рот остаток печенья и пересела поближе. У него была целая пачка таких заданий. Заданий, которых она никогда раньше не видела!

Она начала листать их вместе с ним, показывая, что уже делала, а что нет. Голоса мамы и директора рокотали где-то вдалеке. «Мы прекрасно сознаем, какие ловуш­ки, психологические и не только, могут ожидать детей, если поощрять их развитие лишь в одной области... бу-бу-бу... Если Костанза поступит к нам, мы будем высоко ценить ее математические способности, но пастырское попечение о ней...»

Похоже, все будет хорошо. Танзи позволила себе со­средоточиться на странице. Кажется, это теория восстановления.

— Да, — тихо произнес мистер Крюйкшенк, водя пальцем по странице. — Но любопытное свойство процессов восстановления заключается в том, что, если подождать некое заранее определенное время и затем определить размер интервала восстановления, содержащий его, как правило, он окажется больше, чем средний интервал восстановления.

Она это знала!

— И обезьянам понадобится больше времени, чтобы напечатать «Макбета»? — спросила она.

— Именно, — улыбнулся он. — Я сомневался, изучала­ ли ты теорию восстановления.

— Вообще-то, я ее не изучала. Но мистер Цвангараи однажды рассказал мне о ней, и я поискала в Интернете. Мне понравилось сравнение с обезьянами.

Танзи листала задания. Их было множество. Числа пели ей. Ее мозг зудел от желания прочесть сразу все задания. Она знала, что должна ходить в эту школу.

— Мама, — сказала она. Обычно она не перебивала, но была слишком взвинчена и забыла о хороших манерах. — Как ты думаешь, можно нам взять несколько заданий?

Мистер Дейли взглянул на нее. Похоже, его не волновали хорошие манеры.

— Мистер Крюйкшенк, у нас есть копии?

— Можешь взять эти.

Он отдал их ей! Просто отдал! Танзи начала листать бумаги. Снаружи прозвенел звонок, и дети захрустелигравием под окнами кабинета. Она подняла голову, чтобы посмотреть на них. Ей было интересно, читает еще кто-нибудь книги или нет.

— И... что дальше?

— Ну, мы бы хотели предложить Костанзе... Танзи...­стипендию. — Мистер Дейли поднял со стола глянцевую папку. — Здесь вы найдете наши брошюры и сопутствующие документы. Стипендия покрывает девяностопроцентов платы за обучение. Это самая щедрая стипен­дия, какую когда-либо предлагала наша школа. Обычно наш предел — пятьдесят процентов, учитывая длинный список ожидания. Новая стипендия предназначена для выявления детей с неординарными способностями.

— Таких, как я, — заметила Танзи.

— Таких, как ты.

Он протянул ей тарелку. Каким-то образом печеньена тарелке заменили на новое. Это и правда лучшая школа на свете.

— Девяносто процентов, — повторила мама и положила свое печенье обратно на тарелку.

— Конечно, на ваши плечи все равно ляжет существенное финансовое бремя. Плюс расходы на форму ипроезд, а также на дополнительные занятия, которые могут понадобиться вашей дочери, например на музыку или школьные экскурсии. Но я хотел бы подчеркнуть,что это уникальная возможность. — Директор наклонил­ся вперед. — Танзи, мы будем очень рады, если ты к нам поступишь. Твой учитель по математике говорит, что работать с тобой — одно удовольствие.

— Мне нравится учиться. — Она потянулась за очередным печеньем. — Я знаю, что многие мои друзьясчитают учебу скучной. Но мне больше нравится в школе, чем дома.

Все неловко засмеялись.

— Не из-за тебя, мама, — уточнила она и взяла еще одно печенье. — Но моей маме приходится много работать.

Все притихли.

— Как и всем в наши дни, — произнес мистер Крюйк­шенк.

— Что ж. Вам предстоит о многом подумать. И у васнаверняка еще остались вопросы. Быть может, вы допье­те кофе, пока мы беседуем, а затем я позову кого-нибудь­ из учеников, чтобы показать вам школу? Тогда вы сможете обсудить это между собой.

Вечером мама поднялась в комнату Никки и велела настроить «Скайп». Каждое воскресенье она писала папе эсэмэску за полчаса до разговора с Танзи, и он настраивал свой компьютер у бабушки. Танзи сидела за столом Никки и старалась не отвлекаться на свое маленькое изображение в углу экрана. Голова на нем была ужасно странной формы.

Но сегодня было не воскресенье.

Она кидала Норману мячик в саду. Она была уверена, что однажды он поймает его и принесет обратно. Танзи где-то прочитала, что повторение увеличивает вероятность того, что животное чему-либо научится, в четыре раза. Впрочем, вряд ли Норман умеет считать.

Они взяли Нормана в собачьем приюте, когда папа впервые уехал и мама не спала одиннадцать ночей подряд, потому что боялась, что их зарежут в собственных постелях, когда узнают, что в доме нет мужчины. В собачьем приюте заверили, что он замечательный стороже­вой пес и чудно ладит с детьми. «Но он такой большой», — приговаривала мама.

— Тем лучше он отпугнет грабителей, — жизнерадостно улыбались работники приюта. — Кстати, мы уже сказали, что он чудно ладит с детьми?

Через два года мама заявила, что Норман просто огром­ная машина, которая только ест и гадит. Он шлепал по дому, линял и вонял. Пускал слюни на подушки и выл во сне, загребая воздух огромными лапами, словно плавал. Мама сказала, что в собачьем приюте не со­врали: никто не вломится к ним в дом из опасения до смерти задохнуться от зловония Нормана.

Она оставила попытки изгнать его из комнаты Танзи. Когда Танзи просыпалась по утрам, он всегда занимал три четверти ее кровати, раскинув мохнатые лапы поматрасу и предоставив ей дрожать под крошечным уголком одеяла. Мама вечно ворчала насчет шерсти и гигие­ны, но Танзи было все равно. У них с Норманом была особая связь. Она знала, что однажды пес это покажет.

Никки появился у них в доме, когда ей было два года. Однажды вечером Танзи легла спать, а наутро он ужежил в гостевой комнате, и мама сказала, что он ее брат и будет жить с ними. Она не знала, есть ли между нимиособая связь, хотя они и родственники на пятьдесят процентов. Танзи однажды спросила его, какой у них общий генетический материал, и он ответил: «Ген чокнутого неудачника». Она подозревала, что он шутит, но знала о генетике слишком мало, чтобы проверить.

Танзи мыла руки в раковине на улице, когда услышала разговор. Окно Никки было открыто, и голоса долетали до сада.

— Ты оплатила счет за воду? — спросил Никки.

— Нет. Не успела забежать на почту.

— На нем было написано, что это последнее напоминание.

— Я знаю, что это последнее напоминание.

Мама говорила резко, как всегда, когда речь заходилао деньгах. Повисла пауза. Норман подобрал мячик и положил у ног Танзи. Обслюнявленный, гадкий мячик.

— Прости, Никки. Мне... просто нужно разобраться с этим разговором. Я заплачу за воду завтра. Обе­щаю. Хочешь поговорить со своим папой?

Танзи заранее знала ответ. Никки больше не хочет разговаривать с папой.

— Привет.

Она подошла к самому окну и замерла. Ей был слышен папин голос.

— Все в порядке? — напряженно спросил папа.

Возможно, он решил, что случилось что-то плохое.Возможно, он вернется домой, если подумает, что у Танзи лейкемия. Она смотрела по телевизору фильм, в кото­ром родители девочки развелись, а потом снова сошлись,­потому что у нее была лейкемия. Но на самом деле Танзи не хотелось заболеть лейкемией, потому что ей становится дурно от вида иголок и у нее довольно красивые волосы.

— Все хорошо, — ответила мама. Она не говорила папе, что Никки изводят.

— Что происходит?

Пауза.

— Это твоя мама поклеила? — спросила мама.

— Что?

— Новые обои.

— А! Обои.

В бабушкином доме новые обои? Танзи стало не по себе. Папа и бабушка живут в доме, который она может не узнать. Прошло 348 дней с тех пор, как она в последний раз видела папу. И 433 дня с тех пор, как видела бабушку.

— Мне нужно поговорить с тобой об учебе Танзи.

— А что, она плохо себя ведет?

— Ничего подобного, Марти. Ей предложили стипендию в Сент-Эннз.

— Сент-Эннз?

— Учителя считают, что у нее исключительные способности к математике.

— Сент-Эннз, — недоверчиво протянул он. — В смысле, я знал, что она умненькая девочка, но...

Он явно был доволен. Танзи прижалась спиной к стене и поднялась на цыпочки, чтобы лучше слышать. Возможно, папа вернется домой, если она поступит в Сент-Эннз?

— Наша малышка в аристократической школе! —Он раздулся от гордости. Танзи так и видела, как он прикидывает, что сказать приятелям в пабе. Правда, он не ходит в паб. Ведь он вечно твердит маме, что у него нет денег на развлечения. — И в чем проблема?

— Ну... это большая стипендия. Но она покрывает не все.

— И что это значит?

— Это значит, что нам все равно придется платить пятьсот фунтов за семестр. И еще за форму. И регист­рационный взнос пятьсот фунтов.

Молчание было таким долгим, что Танзи решила, чтокомпьютер завис.

— Они сказали, что после первого года можно будет подать заявку на пособие. Какую-то дотацию, допол­нительные деньги, которые выдают по заслугам. Но сейчас надо найти почти две штуки, чтобы она проучилась в течение года.

И тогда папа засмеялся. Честное слово, засмеялся.

— Ты, наверное, шутишь?

— Я не шучу.

— Где я, по-твоему, возьму две штуки, Джесс?

— Я просто подумала, что...

— У меня даже нет еще приличной работы. Здесь настоящее болото. Я... еще не встал толком на ноги. Прос­ти, детка, но это невозможно.

— А твоя мама не может помочь? У нее должны бытьсбережения. Можно я с ней поговорю?

— Нет. Она... вышла. И я не хочу, чтобы ты клянчила у нее деньги. У нее и так хватает забот.

— Я не клянчу деньги, Марти. Я подумала, может, она захочет помочь своим единственным внукам.

— Они больше не единственные ее внуки. У Елены родился мальчик.

Танзи затаила дыхание.

— Я даже не знала, что она беременна.

— Ну, я собирался тебе сказать.

У Танзи есть маленький двоюродный брат. А она даже не знала. Норман плюхнулся у ее ног. Он посмотрелна нее большими карими глазами и медленно, со стоном­перевернулся, как будто лежать на земле было неимовер­но тяжелым делом. Он не сводил с нее глаз, ожидая, что Танзи почешет ему живот, но она слишком старательно прислушивалась.

— Ну... может, продадим «роллс»?

— Я не могу продать «роллс». Я собираюсь снова начать свадебный бизнес.

— Он ржавеет в нашем гараже уже почти два года.

— Знаю. Я приеду и заберу его. Просто мне некуда было его поставить.

Голоса родителей стали резкими. Их разговоры часто­ заканчивались подобным образом. Поначалу мама старалась быть милой, но потом что-то случалось, и оба начинали говорить рублеными фразами и огрызаться друг на друга. Танзи услышала, как мама глубоко вдохнула:

— Может, ты хотя бы подумаешь? Она очень хочет попасть в эту школу. Всем сердцем. Когда учитель математики заговорил с ней, она просияла. Я не видела ее такой с тех пор...

— С тех пор, как я уехал.

— Я этого не говорила.

— Выходит, это я во всем виноват.

— Нет, это не ты во всем виноват. Но я не стану притворяться, что твой отъезд им безразличен. Танзи не понимает, почему ты не навещаешь ее. Она не понимает, почему больше не видит тебя.

— Дорога мне не по карману, Джесс. И ты это знаешь. Сколько можно меня упрекать? Я болен.

— Я знаю, что ты болен.

— Она может в любое время приехать и повидать меня. Я же тебе говорил. Пусть дети приедут на коротких каникулах.

— Это невозможно. Они слишком маленькие, чтобы ехать в такую даль в одиночку. А ехать с ними мне не по карману.

— Полагаю, это тоже моя вина.

— Бога ради, прекрати.

Танзи вонзила ногти в ладони. Норман смотрел на нее и ждал.

— Марти, я не хочу с тобой ссориться. — Мама говорила низким размеренным голосом, словно учительница, объясняющая прописные истины. — Я просто хочу, чтобы ты поискал хоть немного денег. Это изменит жизнь Танзи. Ей не придется бороться, как... нам.

— Черта с два!

— В смысле?

— Ты что, не смотришь новости? Выпускники университетов сидят без работы. Неважно, какое у тебя образование. Ей все равно придется бороться. Все равно придется барахтаться. — Он помолчал. — Нет. Нет смыс­ла влезать в долги еще больше из-за такой ерунды. Конечно, в этих школах говорят, что они совершенно особенные, и она особенная, и ее жизненные перспективы будут потрясающими, если она поступит, и так далее, и так далее. Все они так говорят. — (Мама ничего не сказала.) — Нет, если она и правда такая умница, как они говорят, то проложит себе дорогу сама. Пусть ходит в Макартурз, как все.

— Как маленькие ублюдки, которые только и думают, как половчее избить Никки? И как наштукатуренные девицы, которые прогуливают физкультуру, чтобы не сломать ноготь? Она не впишется в Макартурз. Просто не впишется.

— Теперь ты говоришь, как сноб.

— Нет, я говорю, как человек, который признает, что его дочь немного не такая, как все. И ей нужна школа, которая это приветствует.

— Джесс, я ничем не могу помочь. Прости. — Он говорил рассеянно, будто к чему-то прислушивался. — Вот что. Мне пора. А в воскресенье поговорю с Танзи по «Скайпу».

Повисло долгое молчание.

Танзи досчитала до четырнадцати.

Она услышала, как открылась дверь и Никки про­изнес:

— Отлично поговорили.

Танзи наклонилась и наконец почесала пузо Нормана. Она закрыла глаза, чтобы не видеть слезу, которая упала на пса.

— Мы покупали лотерейные билеты в последнее время?

— Нет.

На этот раз молчание продлилось девять секунд. Затем голос мамы разнесся эхом в неподвижном воздухе:

— Тогда, возможно, стоит попробовать.

3

Эд

Эд и Ронан пили кофе в комнате креативщиков, когда вошел Сидней. С ним был смутно знакомый мужчина — еще один Костюм. В своих мрач­ных серых костюмах, с похоронными выражениями лицони напоминали пару Свидетелей Иеговы.

— Мы вас искали.

— Что ж, вы нас нашли.

— Не Ронана, а вас.

Минуту Эд разглядывал их, выжидая, затем бросил в потолок красный пенопластовый шарик и поймал. Он покосился на Ронана. «Инвестакорп» купила половину их акций добрых восемнадцать месяцев назад, но они все равно мысленно называли ее сотрудников Костюмами. И это было еще ласковое прозвище.

— Вы знакомы с женщиной по имени Дина Льюис?

— А что?

— Вы сообщали ей какие-либо сведения о запуске нового программного обеспечения?

— Что?

— Это простой вопрос.

Эд переводил взгляд с одного на другого. Атмосфера была странно напряженной. Его желудок, словно перегруженный лифт, медленно поехал к ногам.

— Возможно, мы болтали о работе. Ничего определенного, насколько я помню.

— Дина Льюис? — произнес Ронан.

— Нам нужен точный ответ, Эд. Вы сообщали ей какие-либо сведения о запуске SFAX?

— Нет. Может быть. А что случилось?

— Полицейские обыскивают ваш кабинет, с ними два громилы из Управления по финансовым услугам. Брата Дины Льюис арестовали за торговлю на бирже с использованием конфиденциальной информации. Информации о запуске программного обеспечения, которую сообщили вы.

— Ха-ха-ха! Смешно.

— Дина Льюис? Наша Дина Льюис? — Ронан начал протирать очки салфеткой, как всегда, когда беспокоился.

— Ваша Дина Льюис?

— Мы были знакомы в колледже.

— Любопытно. Итак, хеджевый фонд ее брата заработал две целых шесть десятых миллиона долларов в первый день торговли. На ее личный счет перечислено сто девяносто тысяч.

Они не шутили.

— Хеджевый фонд ее брата?

— Да, его хеджевый фонд.

— Я не понимаю, — сказал Ронан. — Что происходит?

— Я вам объясню. Дина Льюис официально заявила,­ будто передала своему брату слова Эда о запуске SFAX. Якобы Эд сказал ей, что это будет нечто потрясающее. И знаете что? Через два дня фонд ее брата вошел в чис­ло крупнейших покупателей акций. Что именно вы ей сказали?

Ронан глядел на него. Эд пытался собраться с мыслями. Он шумно сглотнул. Разработчики выглядывали из кабинок на другой стороне офиса.

— Я ничего ей не говорил. — Он моргал. — Я не знаю. Может, что-то и сказал. Это же не государственная тайна.

— Это была чертова государственная тайна, Эд. Этоназывается «инсайдерская торговля». Дина Льюис заяви­ла, что вы назвали ей дату и время. Она сказала брату, что компания разбогатеет.

— Она лжет! Болтает невесть что. Мы... между нами кое-что было.

— Вы хотели переспать с девчонкой и болтали невесть что, чтобы произвести на нее впечатление?

— Вовсе нет.

— Ты переспал с Диной Льюис? — Эд чувствовал, как Ронан буравит его близорукими глазами.

Сидней поднял руки, поворачиваясь к мужчине за спиной:

— Вам надо позвонить своему адвокату.

— Но как у меня могут быть неприятности? Я же не получил от этого никакой выгоды.

— Хеджевый фонд Майкла Льюиса стал крупнейшим­ одиночным инвестором в «Мэйфлай» за неделю до запуска SFAX.

— Я даже не знал, что у ее брата есть хеджевый фонд.

Сидней посмотрел ему за спину. Любопытные внезапно заинтересовались чем-то у себя на столах. Он понизил голос:

— Вам надо идти. Вас хотят допросить в полицейском участке.

— Что? Это нелепо. У меня совещание через два­дцать минут. Я не поеду ни в какой полицейский учас­ток.

— И разумеется, вы отстранены до тех пор, пока мыне разберемся с этим делом.

Эд едва не рассмеялся ему в лицо:

— Вы шутите? Вы не можете меня отстранить. Это моя компания. — Он бросил пенопластовый мячик в воздух и поймал его, наполовину отвернувшись от них. Никто не пошевелился. — Я не поеду. Это наша компания. Скажи им, Ронан.

Он посмотрел на Ронана, но Ронан отвернулся. Он посмотрел на Сиднея, но тот лишь покачал головой. Затем он посмотрел на двоих мужчин в форме, возникших­ у него за спиной, на секретаршу, которая поднесла ладонь ко рту, на ковровую дорожку, которая уже протяну­лась к двери офиса, и пенопластовый мячик бесшумно упал на пол между его ног.

Дина Льюис. Возможно, и не писаная красавица, но определенно первая в списке Эда и Ронана «Девчонки из кампуса, которых можно отжарить на трезвую голову». Как будто она смотрела в их сторону. Наверное, ко­гда она шла по компьютерному центру, они таращились­ на нее, словно бассет на гамбургер.

Она не обращала на него внимания все три года, за исключением того случая, когда попросила подбросить от станции до общежития в сильный дождь. Пока она сидела на пассажирском сиденье, он не мог связать двухслов и лишь в конце пути невнятно пробормотал: «Обра­щайся, подруга». Два слова охватили три октавы. ДинаЛьюис окинула его взглядом, говорившим, что он смот­рит слишком много австралийских сериалов, наклонилась, отлепила пустой пакетик из-под чипсов от подошвы­сапог и тактично бросила обратно на пол машины.

Если у Эда вышло плохо, у Ронана вышло еще хуже. Любовь давила на него, словно карикатурная гиря, ончерпал надежду в признаках, неуловимых, словно пылин­ки в луче света. Он писал ей стихи, посылал анонимные букеты в День святого Валентина, с надеждой улыбался в очереди в столовой и старался не подавать виду, что расстроен, когда она его не замечала. В конце концов он стал относиться к этому философски. Понадоби­лось всего три года. Они с Эдом оба понимали, что такая красотка, которая стоит так высоко в неофициальной иерархии кампуса, не станет тратить время ни на одного из них. А когда они закончили учебу, основали свою компанию и стали думать не о женщинах, а о программном обеспечении — со временем им и вправдустало нравиться думать о программном обеспечении, —Дина Льюис оказалась в том странном уголке воспоминаний, куда заглядываешь под хмельком с целью доказать коллегам, что в университете общался с людьми, а не сидел все три года, уткнувшись в экран. «О... Дина Льюис», — говорили они друг другу, рассеянно глядя поверх голов собутыльников, как будто она плыла надними в замедленной съемке. Или порой говорили о другой девушке у бара: «Ничего. Но до Льюис ей далеко».

А потом, три месяца назад, через полгода после того,как Лара ушла, прихватив квартиру в Риме, половину его портфеля акций и остатки желания заводить отношения, Дина Льюис связалась с ним через «Фейсбук».­ Она на пару лет перебралась в Нью-Йорк, но соби­ралась вернуться и отыскать старых университетских друзей. Он помнит Рину? А Сэма? Как насчет вместе выпить?

Впоследствии ему было стыдно, что он не сказал Ронану. Он убедил себя, что Ронан занят очередным обнов­лением программного обеспечения. Ему понадобилась целая вечность, чтобы вычистить Дину из своей системы. Он только-только начал встречаться с девушкой из благотворительной столовой. Зачем ворошить прошлое?­ По правде говоря, Эд накрепко увяз в послеразводном болоте. Он сто лет не ходил на свидания. И в глубине души ему хотелось, чтобы Дина Льюис увидела, каким он стал после продажи компании год назад. Оказывается,­ за деньги можно купить специалистов по одежде, коже и волосам. Можно купить персонального тренера. Эд Николс больше не выглядел как косноязычный ботаник в «мини». Он не носил дорогих костюмов или часов, но знал, что в тридцать три года от него так и веет богатством. Они встретились в баре в Сохо. Она извинилась: Рина — помнишь Рину? — продинамила их в последний момент. У нее ребенок, видите ли. Дина насмешливо подняла бровь. Много позже он сообразил, что Сэм тоже не явился. О Ронане Дина не спрашивала.

Он не мог отвести от нее глаз. Она выглядела со­всем как раньше, только лучше. Ее искусно подстрижен­ные темные волосы пружинили, как в рекламе шампуня,­ и с ее скул сошел последний юношеский жирок. Она была прекраснее, чем он помнил, более человечной. Возможно, даже золотые девочки становятся чуть ближе к земле, покинув стены университета. Она смеялась над всеми его шутками. Время от времени он искоса посмат­ривал, как она хлопает ресницами. Он заметил, как она мимолетно удивилась тому, что помнит его совсем другим человеком. Бальзам на душу. Они расстались через пару часов, и он был поражен, когда она перезвонила через два дня и предложила встретиться. На этот раз они пошли в клуб, и он танцевал с ней, и когда она подняла руки над головой, ему пришлось сильно постараться, чтобы не представлять ее распростертой на кровати. За третьим или четвертым бокалом она сообщила, что только что рассталась с парнем. И очень переживает. Вряд ли она готова к чему-то серьезному. Он поддакивал в нужных местах. Рассказал ей о Ларе, своей бывшей жене, которая заявила, что работа всегда будет ее первой любовью и она должна уйти от него, чтобы не сойти с ума.

— Немного мелодраматично, — заметила Дина.

— Она итальянка. И актриса. С ней все мелодраматично.

— Было мелодраматично, — поправила Дина, глядя ему в глаза.

Она спросила его о работе и наивно восхитилась, что он создал компанию.

— По правде говоря, я ни черта не смыслю в технике, — призналась она. — Но это звучит потрясающе.

У нее появился легкий американский акцент. Она коснулась Эда ногой.

Он попытался объяснить. Она следила за движениями его губ, и это странно отвлекало. Он рассказал ей обо всем: о первых пробных версиях, которые они с Ронаном писали в его комнате, о глюках в программном обеспечении, о встречах с медиамагнатом, который отвез их в Техас на своем личном самолете и обругал, ко­гда они отказались принять его предложение о поглощении.

Он рассказал о дне, когда их компания акциони­ровалась. Рассказал, как сидел на бортике ванны, следил с телефона за ростом курса акций и дрожал, понимая, как сильно изменится его жизнь.

— Ты настолько богат?

— Да, дела идут неплохо.

— Насколько неплохо?

Он сознавал, что говорит как самодовольный болван. Почти.

— Ну... конечно, до развода дела шли получше... Но и сейчас идут неплохо. Знаешь, деньги меня не особенно интересуют. — Он пожал плечами. — Мне просто нравится делать то, что я делаю. Нравится наша компания. Нравится, когда в голову приходят идеи и я воплощаю их в программы, которые по-настоящему нужны людям.

— Но ты продал компанию?

— Она слишком разрослась, и мне сказали, что, ес­ли продать компанию, парни в костюмах возьмут на себя­ финансовую сторону дела. Я никогда этим не интересовался. Мне достаточно иметь пакет акций. — Он взглянул на нее. — У тебя очень красивые волосы. — Он понятия не имел, почему это сказал.

Она поцеловала его в такси. Дина Льюис медленно развернула его лицом к себе тонкой ручкой с идеальным маникюром и поцеловала его. Хотя прошло больше двенадцати лет после выпуска — двенадцати лет, за которые Эд Николс успел жениться и развестись с моделью/актрисой/и так далее, — голосок в его голове настойчиво твердил: «Дина Льюис целует меня». И она не просто его целовала: она задрала юбку и провела по нему длинной стройной ногой, явно не обращая внимания на таксиста, прижалась к нему и целовала его лицо и шею, просунула руки под рубашку и ласкала, пока он не разучился говорить и думать. Когда машина останови­лась у его дома, он с трудом ворочал языком и не только не стал ждать сдачу, но даже не посмотрел, какие банкноты сунул водителю.

И секс был потрясающим. О боже, это было вели­колепно. Она двигалась, как порноактриса, благослови ее Боже. С Ларой в последние месяцы казалось, что она оказывает ему милость в зависимости от некоего набора­правил, которые, похоже, знала только она: уделял ли оней достаточно внимания, проводил ли с ней достаточно времени, ужинал ли с ней в ресторане, понимал ли, как жестоко оскорбил ее чувства. Иногда она молча отворачивалась от него после секса, как будто он сделал что-то ужасное.

Когда Дина Льюис увидела его обнаженным, в ее глазах вспыхнул голод. О боже! Господи Иисусе!Дина Льюис.

После секса она закурила в постели и произнесла:

— Я больше почти не курю, но после такого... — и хрипло хохотнула.

— Я и сам не прочь закурить.

Докурив, она так хорошо ему отсосала, что соседи снизу тоже, наверное, были не прочь закурить.

Она осталась у Эда на ночь и ушла домой неохотно. По будням она жила у своего брата в Фулеме, а по выходным — у родителей в Бристоле. Первую неделю она писала электронные письма каждый день и три раза емупозвонила. Он ничего не сказал Ронану. Он писал ей сообщения, лежа в кровати, его ноутбук казался мерцающим океаном посреди широкого пухового одеяла. Он старался не думать о ней. Они просто развлекаются, говорил он себе. Ничего серьезного. Вряд ли Ронан с ней столкнется.

Кроме того, они с Диной оба только что пережили тяжелые расставания. Они обсуждали, как цинично относятся к отношениям, как приятно побыть одному. А потом однажды ночью он выпил. Ему взгрустнулось. Он с полминуты поразмыслил и напечатал:

Давай встретимся в выходные.

Я не могу, — ответила она.

Почему?

Я на мели.

Эд вспомнил, как ее длинные темные волосы переплетались с его пальцами. Вспомнил, как прекрасно было ненадолго забыть о Ларе. И написал:

Я заплачу. Приезжай.

Она приехала вечером в пятницу. Они обошли мест­ные бары, прогулялись вдоль реки, пообедали в пабе. Она взяла его под руку, и он обнаружил, что смотрит на ее пальцы и безмолвно восклицает: «Дина Льюис! Я сплю с Диной Льюис!»Она была забавной и бойкой. При виде ее улыбки губы невольно расплывались в ответной. И так приятно было заниматься сексом без угры­зений совести и опасений, что во сне стибрят бумажник.­Вечером в воскресенье они отлично поужинали, выпили­море шампанского и вернулись в его квартиру, где Дина надела потрясающие черные шелковые трусики с ленточками по бокам, которые достаточно развязать, чтобы ткань медленно соскользнула по бедрам, словно рябь на воде. После секса Дина свернула косячок, и он не затягивался, но голова все равно приятно кружилась. Он запустил пальцы в ее темные шелковистые волосы и почувствовал, что жизнь и вправду прекрасна.

А потом она сказала:

— Я рассказала родителям о нас.

Он не сразу смог сосредоточиться.

— Родителям?

— Ты же не против? Просто так приятно.... почувст­вовать, что... я больше не одинока, понимаешь?

Эд уставился в потолок. Все нормально, сказал он ­себе. Многие люди рассказывают родителям обо всем. Даже через две недели.

— У меня была жуткая депрессия. А теперь я так... —широко улыбнулась она, — счастлива. Просто безумно счастлива. Как будто просыпаюсь с мыслью о тебе. Как будто все будет хорошо.

У него странно пересохло во рту. Вряд ли от косячка.­

— Депрессия? — переспросил он.

— Теперь все в порядке. Знаешь, мои предки просто молодцы. После прошлого раза они отвели меня к врачу, и он прописал мне таблетки. И они отлично помога­ют. Снимают все запреты, но никто пока не жаловался!ХА-ХА-ХА-ХА! — (Он протянул ей косячок.) — Пони­маешь, я все ярко переживаю. Мой психотерапевт говорит, что я очень чувствительная. Некоторые люди идут по жизни легко. Я не из таких. Иногда я читаю об умирающем животном или убитом где-то за границей ребенке и буквально плачу весь день. Буквально. Я и в колледже такая была. Помнишь?

— Нет.

Она положила руку ему на член. Внезапно Эду стало ясно, что тот даже не встрепенется.

Она взглянула на него. Ее волосы наполовину закрывали лицо, и она сдула их в сторону.

— Такой облом — потерять и работу, и дом. Ты понятия не имеешь, каково это — по-настоящему быть на мели. — Она глядела на него, словно взвешивала, что рассказать. — Я хочу сказать — совсем на мели.

— Что... что ты имеешь в виду?

— Ну... я должна своему бывшему кучу денег, но сказала, что не могу отдать. У меня слишком большие долги по кредитной карте. А он продолжает мне названивать и все время твердит о деньгах. Это очень раздражает. Он не понимает, как сильно я нервничаю.

— О какой сумме речь?

— О большой.

— О какой? — Он сомневался, хочет ли знать.

Она ответила. У него отвисла челюсть, и Дина добавила:

— Только не пытайся одолжить мне денег. Я не стану брать деньги у своего парня. Это все усложняет. Но моя жизнь превратилась в кошмар.

Эд старался не переживать из-за того, что она назвала его «своим парнем». Он взглянул на нее и увидел, что ее нижняя губа дрожит. Он сглотнул:

— Гм... У тебя все в порядке?

Она улыбнулась слишком поспешно и слишком широко.

— У меня все отлично! Благодаря тебе у меня все в полном порядке. — Она провела пальцем по его груди. — Ладно. Приятно было на время забыть о проблемах. И просто волшебно — ужинать в чудесных ресторанах, не трясясь из-за счета.

Она поцеловала его сосок. Той ночью она спала, закинув на него ногу. Эд лежал без сна и жалел, что не может позвонить Ронану.

Она вернулась в следующую пятницу, и в следующую тоже. Она не понимала его намеков на другие дела в выходные. Отец дал ей денег на ужин.

— Он говорит, такое облегчение снова видеть меня счастливой.

Дина перебежала дорогу от станции подземки. Эд сказал, что у него простуда. Не стоит его целовать.

— Мне наплевать. Все твое — мое, — сказала она и прильнула к его губам на добрых тридцать секунд.

Они поели в местной пиццерии. Он начал испы­тывать смутную рефлекторную панику при виде ДиныЛьюис. Она постоянно что-то «чувствовала». Бурно радовалась при виде красного автобуса, хныкала при видезасохшего растения на окне кафе. Она не знала меры нив чем. Она улыбалась каждому встречному. Иногда онатак увлекалась разговором, что ела с открытым ртом. Не