Танцующая с лошадьми E-Book

Джоджо Мойес

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Джоджо Мойес
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 637

Beschreibung

Сара — четырнадцатилетняя внучка Анри Лашапаля, в прошлом очень талантливого наездника. Когда-то Анри желал ощутить себя "человеком с крыльями". И вот теперь дед помогает девочке освоить классическую езду, он хочет, чтобы Сара бросила вызов силам притяжения. Но неожиданно приходит беда, и Сара должна уже в одиночку постоять за себя... У Наташи Макколи, адвоката, защищающего права детей, черная полоса в жизни. Она вынуждена делить дом с бывшим мужем, все ее дела идут хуже некуда. Как-то вечером, не желая оставаться с бывшим мужем под одной крышей, Наташа едет в супермаркет и там случайно встречается с Сарой. Она решает забрать девочку к себе, не представляя, что у Сары есть секрет, который способен изменить их жизни навсегда... Впервые на русском языке! 

Leseprobe

Содержание

Танцующая с лошадьми

Выходные сведения

Посвящение

Эпиграф

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Эпилог

Благодарности

Jojo Moyes

THE HORSE DANCER

Copyright © 2009 by Jojo’s Mojo Limited

All rights reserved

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC

Перевод с английскогоИрины Нелюбовой

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Мойес Дж.

Танцующая с лошадьми : роман / Джоджо Мойес ; пер. с англ. И. Нелюбовой. — М. :  Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015.

ISBN 978-5-389-09769-8

16+

Сара — четырнадцатилетняя внучка Анри Лашапаля, в прошлом очень талантливого наездника. Когда-то Анри желал ощутить себя «человеком с крыльями». И вот теперь дед помогает девочке освоить классическую езду, он хочет, чтобы Сара бросила вызовсилам притяжения. Но неожиданно приходит беда, и Сара долж­на уже в одиночку постоять за себя...

У Наташи Макколи, адвоката, защищающего права детей, чернаяполоса в жизни. Она вынуждена делить дом с бывшим мужем,все ее дела идут хуже некуда. Как-то вечером, не желая оставаться с бывшим мужем под одной крышей, Наташа едет в супермаркет и там случайно встречается с Сарой. Она решает забрать девочку к себе, не представляя, что у Сары есть секрет, который способен изменить их жизни навсегда...

Впервые на русском языке!

© И. Нелюбова, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство Иностранка®

Посвящается Ч., С., Г. и Л., а также Мекке Харрис

Покажи мне свою лошадь, и я скажу, кто ты.

Старинная английская пословица

Пролог

Он заметил ее желтое платье еще до того, как увидел ее саму: оно мелькнуло в дальнем конце конюшни, как маяк в сумерках. Он остановился на миг, решив, что ему показалось. Потом ее белая рука потянулась вверх, и изящная голова Геронтия склонилась над дверью стойла, принимая угощение. Он ускорил шаг, почти побежал, лязгая сапогами с металлическими носами по сырому булыжнику.

— Ты здесь!

— Анри!

Она обернулась, он обнял ее за талию и поцеловал, вдыхая чудесный аромат волос. У него перехватило дух, но он взял себя в руки, вспомнив, что ему предстоит.

— Мы приехали сегодня днем. — Она уткнулась ему в плечо. — У меня даже не было времени переодеться. Должно быть, выгляжу ужасно... но я сидела на трибунах, когда увидела тебя сквозь занавес. Я должна была прийти, чтобы пожелать тебе удачи.

Она говорила неразборчиво, но он ее и так почти не слышал. Он был оглушен самим присутствием девушки, ощущением ее тела в своих объятиях после стольких месяцев разлуки.

— Дай-ка мне на тебя взглянуть!

Она сделала шаг назад и стала осматривать его с головы до ног, скользя взглядом по черной фуражке, по бе­зупречной униформе. Протянула руку, смахивая несуществующую пылинку с золотого эполета. Он отметил с бла­годарностью, как нехотя она отвела руку. Как чудесно, что между ними нет никакой неловкости, даже после стольких месяцев. Никакого кокетства. Само простодушие. Девушка, которая жила в его мечтах, вновь предстала перед ним во плоти.

— Ты великолепно выглядишь, — отметила она.

— Я... не могу остаться. Мы начинаем через десять ми­нут.

— Я знаю. Карусель — это так здорово. Мы видели мотоциклистов и парад танков. Но ты, Анри, ты и лошади,безусловно, самое привлекательное. — Она бросила взгляд в сторону арены. — Кажется, вся Франция здесь, чтобы увидеть вас.

— У вас естьles billets?

Оба насупились. Несмотря на все их старания, языковой барьер еще сохранялся.

—Billets... — Он покачал головой, недовольный собой. — Билет. Билеты. Лучшие билеты.

Она радостно улыбнулась, и его недовольство, хоть и короткое, улетучилось.

— Билеты есть. Мы с Эдит и ее мамой сидим в первом ряду. Им не терпится увидеть, как ты гарцуешь. Я им всепро тебя рассказала. Мы остановились в «Шато Верьер». — Она заговорила шепотом, хотя рядом никого не было. — Очень шикарно. Уилкинсы ужасно богаты. Намного богаче, чем мы. Мило, что они меня пригласили.

Пока она говорила, он наблюдал за ней. Ему не давал покоя изгиб ее верхней губы, напоминающий лук Купидона. Она здесь. Он бережно обхватил ее лицо ладонями в белых лайковых перчатках.

— Флоренс... — Он перевел дух и снова ее поцеловал. Ее кожа пахла солнцем, хотя уже сгущались сумерки. Аро­мат был всепроникающим, будто она была создана излучать тепло. — Я думаю о тебе каждый день. До тебя у меня не было ничего, кроме Кадр-Нуар. Теперь без тебя мне все не в радость.

— Анри! — Она погладила его по щеке и прильнула к нему.

У него закружилась голова.

— Лашапель!

Он резко обернулся. Дидье Пикар стоял возле головы своей лошади, натягивая перчатки. Конюх готовил седло.

— Считаешь, что, если будешь думать о выездке столь­ко же, сколько о своей английской шлюшке, у нас что-нибудь получится, а?

Флоренс не хватало знания французского, чтобы понять сказанное, но она заметила ухмылку на лице Пикара, и Анри понял: она догадалась, что другой француз сказал что-то неприятное.

В нем снова закипел гнев, и он сжал зубы. Неодобрительно покачал головой, давая Флоренс понять, что находит высказывание Пикара глупым и неуместным. Пикар вел себя оскорбительно и вызывающе после той поездки в Англию, когда Флоренс и Анри познакомились. Потом вышла ссора: Пикар с горячностью утверждал, что англичанкам недостает шика. Анри понимал, что оскорбление адресовано ему. Пикар считал, что англичанки не умеют одеваться. Что они едят как свиньи из лохани. Что они готовы лечь с первым встречным за пару франков или за пин­ту их отвратительного пива.

Лишь через пару недель стало ясно: желчность Пикара никак не связана с Флоренс, а вызвана обидой, что товарищ по Кадр-Нуар обскакал его. И не просто товарищ, а сын фермера. Однако это вовсе не упрощало дела.

— Говорят, неподалеку от набережной Люсьена Готье есть комнаты. — Громкий голос Пикара разнесся эхом по всему двору. — Немного удобнее, чем в конюшне, n’est-ce pas?1

Анри сжал руку Флоренс.

— Даже если ты, Пикар, останешься последним мужчиной на земле, — по возможности спокойным тономот­ветил Анри, — все равно она будет слишком хороша для тебя.

— Тебе, вероятно, невдомек, деревенщина, что любаяшлюха пойдет с тобой, если предложишь сходную цену.— Пикар ухмыльнулся, вставил безукоризненно начищенный сапог в стремя и вскочил на лошадь.

Анри подался вперед, но Флоренс остановила его:

— Любимый, мне пора занять свое место. — Она попятилась. — Тебе нужно подготовиться.

Она чуть замешкалась, потом встала на цыпочки и сно­ва поцеловала его, притянув за шею тонкой белой рукой. Он понимал, для чего она это делает: хотела отвлечь его от оскорбления, нанесенного Пикаром. Она была права. Когда твоих губ касаются губы Флоренс, нельзя чувствовать ничего, кроме радости.

— Bonnechance, écuyer2, — улыбнулась она.

— Écuyer! — повторил он, сразу позабыв обо всех оби­дах, растроганный, что она сама выучила, как сказать по-французски «наездник».

— Учусь! — Она послала воздушный поцелуй, в ее глазах заплясали многообещающие чертики.

И она умчалась, его англичанка, стуча каблучками по булыжнику, вдоль длинных рядов стойл.

На Карусели — ежегодном военном фестивале — традиционно отмечалось окончание курса подготовки молодых кавалеристов Сомюра. Как обычно, в выходные дни виюле средневековый город наводняли гости, которых при­влекал не только выпускной молодых кавалеристов, но итрадиционное представление наездников, трюки мотоцик­листов и парад танков, на огромных корпусах которых были вид­ны шрамы, полученные во время войны.

Шел 1960 год. Старая гвардия пасовала под напором поп-культуры, изменения мировоззрения и Джонни Холлидея, но Сомюр не спешил меняться. Главным событием Карусели было ежегодное представление, в котором участвовало двадцать два элитарных французских берейтора, как военных, так и гражданских, составляющих Кадр-Нуар. Это всегда гарантировало, что за пару дней билеты будут раскуплены как местными жителями, проникнутымичувством пиетета к наследию Франции, так и менее интел­лектуальными согражданами, которых заинтриговали афи­ши по всему региону Луары, обещающие «величие, непостижимость лошадей, которые бросают вызов силе притяжения».

Кадр-Нуар появилась почти двести пятьдесят лет тому назад, после истребления французской кавалерии в ходе Наполеоновских войн. В попытке воссоздать некогда великолепные корпуса школа открылась в Сомюре, где с XVI века существовала кавалерийская академия. Сюда были собраны ин­структоры из лучших школ Версаля, Тюильри и Сен-Жермена, призванные передать традиции верховой академиче­ской езды новым поколениям офицеров. И эта традиция сохраняется по сей день.

С наступлением эпохи танков и механизации военного дела возник вопрос о целесообразности существования такой загадочной организации, как Кадр-Нуар. Но годы шли, ни у одного правительства не хватило духу расформировать школу, ставшую к тому времени частью француз­ской национальной культуры. Наездники в черной форме стали символом, а Франция с ее «Комеди Франсез», haute cuisine и couture3 понимала значимость традиций. Сами же кавалеристы, возможно чувствуя, что лучшимспособом выжить будет создание новой для себя роли,­ расширили круг своих обязанностей: помимо обучениякава­леристов, школа стала устраивать представления для пуб­лики во Франции и в других странах, демонстрируя редкостную выучку и великолепных лошадей.

В этой-то школе и оказался Анри Лашапель. Сего­дняшнее представление было самым важным для него событием года. Выдался шанс продемонстрировать друзьям и родственникам с таким трудом приобретенные умения. Воздух пропитался запахом карамели, вина и хлопушек, а также теплом тысяч медленно двигающихся тел. Толпы людей уже начали собираться на плацу Шардоне, сердце École de Cavalrie4, окруженном элегантными зданиями. Ат­мосферу карнавала усиливала июльская жара, безветренный вечер и заразительное чувство предвкушения. Туда-сюда бегали дети с воздушными шариками или сахарной ватой на палочках. Их родители влились в толпу, изучающую лотки, с которых торговали бумажными вертушками и игристыми винами, или просто прохаживались оживленными группками через большой мост на северную сто­рону, где располагались открытые кафе. Тем временем зри­тели, которые уже занимали свои места вокруг большого манежа — огромной, посыпанной песком арены — и еще недавно возбужденно переговаривались, теперь изнывали от нетерпения, обмахиваясь и истекая потом в сгущающихся сумерках.

— Attends!

Услышав команду «Готовься!», Анри проверил седло и уздечку и в пятнадцатый раз спросил у dresseur5, хорошо ли оправлена у него форма. Потом потер нос своего коня Геронтия, нашептывая слова похвалы и ободрения в изящно остриженные уши, любуясь косичками с тонкими лентами на лоснящейся шее. Геронтию исполнилось семнадцать, он был староват по меркам академии, и в скором времени ему предстоял выход на пенсию. Его дали Анри, когда тот только поступил в Кадр-Нуар три года назад, и с первой секунды между ними установилась проч­ная связь. Здесь, в стенах старинной школы, молодые люди, целующие своего коня в нос или нашептывающие неж­ности, которыми постеснялись бы наградить девушку, мало кого удивляли.

— Vous êtes prêt?6 — Le Grand Dieu7, главный берейтор, направился к центру тренировочной арены, сопровождаемый écuyers.

Расшитая золотом форма и треуголка отличали его как самого старшего по положению в школе. Он остановился перед молодыми всадниками, чьи кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу.

— Как вам известно, это самое важное событие года.Церемония существует более ста тридцати лет, а традиции нашей школы были заложены намного раньше, еще во времена древнегреческого полководца Ксенофонта. Многое в нашем мире, похоже, ждет перемен, нуждается в отказе от старого в угоду доступному или простому. Мы в Кадр-Нуар верим, что есть место для элитарного, непре­взойденного мастерства. Сегодня вы выступаете в роли послов, которые продемонстрируют, что истинная грация, истинная красота достижимы только дисциплиной, терпением, пониманием и самоотдачей. — Он обвел взглядом окружающих. — Наше искусство погибает в тот же миг, когда рождается. Так подарим жителям Сомюра возможность почувствовать свою исключительность благодаря этому зрелищу.

Послышался одобрительный гул, затем всадники сталиоседлывать лошадей. Некоторые теребили свои фуражки, иные стирали несуществующие пятна на сапогах — все это свидетельствовало о нарастающем волнении.

— Лашапель, готовы? Не слишком нервничаете?

— Нет, месье. — Анри стоял навытяжку.

Взгляд старшего по положению скользил по его форме, придирчиво выискивая малейшие огрехи. Тайное вол­нение Анри все же выдавал пот, стекающий с висков на жесткий стоячий воротничок.

— Нет ничего постыдного, если кто-то ощущает немного адреналина перед первой в жизни Каруселью. — Главный берейтор погладил Геронтия по шее. — Я знаю,чего ты стоишь. Итак, выполняете каприоль во второй ко­манде. Потом на Фантоме выполните крупаду.D’accord?8

— Да, месье.

Он знал, что старшие берейторы сомневались, стоитли доверять ему такую заметную роль в ежегодном выступ­лении. Всему виной его поведение в последние месяцы: ссоры, намеренное и серьезное нарушение дисциплины. Конюх пересказал ему разговоры в кладовой: его бунтарство едва не привело к исключению из Кадр-Нуар.

Оправдаться Анри не пытался. Как бы он объяснил, что внутри его все перевернулось? Как бы он рассказал им, что для человека, который ни разу не слышал доброго сло­ва, не знал ласки, голос любимой девушки, ее забота, ее груди, ее аромат и волосы сбили его с толку, стали наваж­дением еще более сильным, чем научный трактат о тонкостях искусства верховой езды?

Из-за отца-тирана детство Анри Лашапеля прошло в ат­мосфере хаоса и беспорядка. Верхом роскоши тогда была бутылка вина за два франка. Любое стремление к знаниям осмеивалось. Поступление в кавалерию указало ему жизненный путь, а продвижение по службе и рекомендация на престижное место в Кадр-Нуар мнились пределом мечтаний. В двадцать пять он впервые почувствовал себя на своем месте.

Он был необыкновенно одарен, а годы на ферме наградили его редкостным трудолюбием. Ему нравилось иметь дело с трудными лошадьми. Поговаривали, что со временем он мог бы стать старшим берейтором, а некоторые и вовсе считали, что из него выйдет новый Grand Dieu. Он не сомневался, что до конца дней ему будут необходимы лишь строгость, дисциплина, удовольствие от учебы и ее плоды.

А потом появилась Флоренс Джекобс из Клеркенвелла. Она даже не интересовалась лошадьми, а случайно попала по лишнему билету на выступление французской школы верховой езды. И разрушила все: его душевное спокойствие, решимость, терпение. Позднее, глядя на эти события с высоты полученного опыта, он мог бы сказать себе то­гдашнему, молодому, что подобную страсть испытывают, только когда влюбляются впервые, что такие бурные чувства со временем остывают и даже сходят на нет. Но Анри, одинокий человек, у которого практически не было друзей, способных дать столь мудрый совет, знал одно: с той минуты, когда он заметил темноволосую девушку, взирающую на арену распахнутыми глазами три вечера подряд, он не мог ни о чем думать, кроме нее. Он представился, сам не понимая, зачем разыскал ее после выступления, и после этого каждая минута его жизни, проведенная без нее, раздражала его или, того хуже, казалась бесконечной и бессмысленной пропастью. И что из этого вышло?

Он тотчас потерял способность сосредоточиться. После возвращения во Францию начал подвергать сомнению­ прежде незыблемые истины, его раздражала любая мелочь, которую он считал незначительной. Обвинил Дево, одно­го из старших берейторов, в том, что тот «застрял в про­шлом». Только прогуляв три тренировки подряд, после чего конюх предупредил Анри, что его отчислят, он понял: необходимо собраться. Он изучал труды Ксенофонта, заставлял себя усиленно работать. Не совал свой нос куда не следует. Его поддерживали все более частые письма Флоренс, обещание приехать к нему летом. И спустя несколько месяцев, возможно как вознаграждение, ему дают заглавную роль на Карусели — исполнить крупаду, одну из самых трудных фигур в верховой езде. Назначили его вместо Пикара, что стало последней каплей для этого заносчивого молодого человека, который и без того считал себя ущемленным.

Grand Dieu оседлал свою лошадь, крепкого португальского жеребца, и подъехал к Анри:

— Не подведите меня, Лашапель. Начнем с этого вечера новый отсчет.

Анри кивнул, от внезапно охватившего его волнения потеряв дар речи. Он оседлал своего коня, сжал уздечку, проверил, ровно ли сидит на голове черная фуражка. Доносился приглушенный гул толпы; потом заиграл оркестр, и тысячи зрителей затаили дыхание в предвкушении. Он слышал, как его собратья прошептали: «Удачи!» — и направил Геронтия на свое место, в центр точно выверенной шеренги лоснящихся, украшенных лентами лошадей. Его конь радостно ждал первых команд. Раздвинулся тяжелый красный занавес, и они оказались на освещенной прожекторами арене.

Повседневная жизнь Кадр-Нуар была далеко не так спокойна и выверена, как отрепетированный выезд два­дцати двух наездников на публичные выступления. Она скорее изматывала как физически, так и интеллектуально. Каждый день Анри Лашапель чувствовал себя изнуренным. Его почти до слез доводили бесконечные придирки старших берейторов, неспособность заставить нервных лошадей идеально брать препятствия. Он чувствовал, хотя не мог этого доказать, что к подобным ему, попавшим в элитную школу из армии, относились с предубеждением.В отличие от гражданских, победивших на спортивных­ соревнованиях по верховой езде представителей высших классов французского общества, у которых всегда были привилегии в выборе лошадей и неограниченное время для оттачивания мастерства. В теории все в Кадр-Нуар были равны, отличия создавало только мастерство. Но Ан­ри понимал, что на самом деле равенство ограничивалось их суконной униформой.

Медленно, но верно, трудясь с шести утра до позднего вечера, батрак с фермы в Туре заслужил репутацию человека работоспособного и умеющего найти подход к самым­ непослушным лошадям. Старшие берейторы, наблюдая за Анри Лашапелем из-под козырьков черных фуражек, замечали, что он умел укротить лошадь. Он был sympathique9.Поэтому, помимо любимого Геронтия, ему был порученФантом, взрывной серо-стальной жеребец, почти неуправ­ляемый. Всю неделю Анри раздумывал, не взять ли на эту роль Фантома. Но сейчас, когда взгляды публики былиприкованы к нему, слушая прекрасные звуки скрипок, чув­ствуя ровный ход Геронтия, он вдруг и в самом деле ощутил себя, говоря словами Ксенофонта, «человеком с крыльями». Он чувствовал на себе восхищенный взгляд Флоренс и знал, что позже прикоснется губами к ее коже, и гарцевал еще искуснее, еще элегантнее. Только конь-ветеран был способен дать такую легкость; от удовольствия он прядал ушами. Вот для чего я создан, подумал Анри с благодарностью. Все, что мне нужно, — здесь. Он видел огни факелов, мерцающие на древних колоннах, слышал глухое постукивание копыт лошадей, которые то медленно сходились, то расходились вокруг него. Он пустил коня легким галопом, чтобы занять место в строю по периметру большого манежа, и на миг позабыл обо всем, кроме Геронтия под собой, который так красиво двигался, так грациозно перебирал копытами, что Анри едва удерживался от смеха. Старый конь красовался.

— Лашапель, выпрямись! Сидишь в седле как кресть­янин.

Анри прищурился и увидел Пикара, который сначала поравнялся с ним, а затем обогнал, едва не задев плечом.

— Что ты так ерзаешь? — прошипел тот едва слышно. — Твоя шлюшка наградила тебя чесоткой?

Анри хотел ответить, но Grand Dieu скомандовал: «Ле­вада!» — и шеренга наездников подняла коней на дыбы. Раздались бурные аплодисменты.

Когда передние ноги лошадей вновь коснулись земли,Пикар отвернулся. Однако его голос был отлично слышен.

— Трахается она тоже как крестьянка?

Анри закусил губу, стараясь не терять хладнокровия.Он не хотел, чтобы его гнев передался добродушному коню. Он слышал, как диктор пояснял технические детали движений ездоков, и пытался собраться с мыслями, сосре­доточиться. Еле слышно он повторил слова Ксенофонта: «Гнев подрывает эффективное общение с лошадью». Он не позволит Пикару испортить ему вечер.

— А сейчас, дамы и господа, вы увидите, как месье деКардон исполнит леваду в центре арены. Обратите внимание, как лошадь сохраняет равновесие, опираясь на задниеноги, согнутые под углом точно в сорок пять градусов.

Краем глаза Анри заметил, как откуда-то сзади появилась черная лошадь, и услышал взрыв аплодисментов. Он заставил себя сосредоточиться, чтобы удерживать внимание Геронтия. Но он не мог забыть лицо Флоренс в тот миг, когда Пикар выкрикивал оскорбления, проезжая мимо нее, как она встревожилась. А что, если она понимает по-французски лучше, чем показывает?

— А сейчас вы увидите Геронтия, из наших самых ста­рых коней, который исполнит каприоль. Это наисложнейшая фигура как для лошади, так и для наездника. Лошадь подпрыгивает, вытягивая в прыжке задние ноги.

Анри осадил Геронтия, потягивая уздечку и слегка при­шпоривая. Он почувствовал, как лошадь начала раскачиваться под ним, выполняя тер-а-тер и переходя на галоп. Я им покажу, подумал он. А потом: я ему покажу.

Все остальное исчезло. Был только он и под ним старый бравый конь, набирающий скорость. Потом с криком «Derrière!»10он хлестнул хлыстом коня по крупу и впился шпорами ему в живот. Геронтий прыгнул, вытянув задние ноги горизонтально земле. Анри ослепили вспышки фотоаппаратов. Трибуны вскрикнули в восторге «О-о-о!» и разразились аплодисментами. Легким галопом он направился в сторону красного занавеса, бросив по пути взгляд на Флоренс: она вскочила с места и аплодировала ему, на ее лице сияла гордая улыбка.

— Bon! C’était bon!11

Он спешился, погладил Геронтия по спине и последовал за инструктором. До него доносились одобрительные возгласы, потом темп музыки на арене сменился. Выглянув из-за красного занавеса, Анри увидел, как два других берейтора выполняли фигуры, управляя лошадьми с помощью двух длинных поводьев.

— Фантом очень нервничает. — Появившийся конюх озабоченно нахмурил черные брови. Он пожурил серого коня, кружившего возле них. — Анри, следи за ним.

— Все будет хорошо, — рассеянно пообещал Анри, приподнимая фуражку и утирая пот со лба.

Конюх передал поводья ждущим наездникам, затем по­вернулся к Анри и бережно снял с него фуражку. Эта фигура выполнялась без головного убора, дабы исключить возможность, что фуражка случайно съедет и все испортит, и от этого Анри всегда чувствовал себя странным образом незащищенным.

Он смотрел, как стального цвета лошадь ринулась на арену, на шее уже выступил темный пот, двое мужчин едва удерживали ее.

— Давай. Пора. Сейчас. — Инструктор похлопал его по спине и вытолкнул на арену.

Три берейтора стояли рядом с лошадью, двое у холки, один сзади.

Анри вышел на залитую ярким светом арену и вдруг пожалел, что у него нет никакой опоры.

— Bonne chance! — услышал он голос конюха, потом его заглушили аплодисменты.

— Дамы и господа, сейчас будет выполнена крупада — фигура, родившаяся в кавалерии в восемнадцатом веке и считавшаяся проверкой способности наездника оставаться в седле. Месье Лашапель поедет на Фантоме без уздечки и стремян. Этот элемент, восходящий к временам античной Греции, является в большей степени испытанием для наездника, чем для лошади. Можно сказать, это бо­лее элегантная версия родео.

Послышался смех. Полуослепленный прожекторами, Анри взглянул на Фантома: тот закатывал глаза, побелевшие от нетерпения и еле сдерживаемой ярости. От природы обладая способностями к акробатике, конь не переносил, когда его силой сдерживали в холке. Шум и запахи Карусели только обострили его норов.

— Ш-ш-ш, — прошептал Анри, похлопав по напряженной спине коня. — Все хорошо. Все в порядке.

Он видел, как улыбаются Дюшан и Варжюс, стоящие у холки лошади. Эти опытные наездники были готовы от­реагировать на непредсказуемую перемену в настроении животного.

— Держись крепче, дружище. — Варжюс улыбнулся, когда подсаживал его. — Un, deux, trois...12 Но!..

Лошадь была крайне напряжена. Это хорошо, сказал Анри сам себе, выпрямляясь в седле. Адреналин будет спо­собствовать успеху. Публике должно понравиться, и Grand Dieu тоже. Анри с трудом сделал глубокий вдох. И только смиренно скрестив руки за спиной, как того требовала традиция (он всегда чувствовал себя при этом плененным, что было крайне неприятно), Анри понял, кто располагался позади Фантома.

— Посмотрим, какой из тебя наездник, Лашапель, — сказал Пикар.

Времени для ответа не было. Анри вытянул ноги на всю длину, сцепил руки в перчатках за спиной. Слышал, что диктор сказал что-то еще, и почувствовал нарастающее нетерпение на арене.

— Attends!

Варжюс оглянулся. Лошадь пошла в галоп.

— Un, deux, derrière!

Анри чувствовал, как лошадь набирала скорость, слышал, как Пикар ударил хлыстом. Фантом подбросил круп; Анри кинуло вперед, и он едва не расцепил руки за спиной. Лошадь успокоилась, и раздались аплодисменты.

— Неплохо, Лашапель, — услышал он шепот Варжюса, когда тот удерживал Фантома за грудь.

А потом, прежде чем он успел подготовиться, снова раздалась команда «Derrière!».Фантом отбил задними ногами, Анри подбросило вверх и вперед, он с трудом удержался в седле, руки разомкнулись и повисли вдоль туловища.

— Пикар, не так скоро. Ты выбиваешь его из седла, — донесся до Анри раздраженный голос Варжюса.

Потеряв ориентацию, Анри чувствовал, как напряг­лась спина лошади под ним, слышал едва сдерживаемое ржание коня.

— Две секунды, — прошептал он, пытаясь удержаться в седле. — Дай мне две секунды.

Но тут раздался новый удар хлыстом — сильный, сверху. Конь взбрыкнул, и всадника снова подбросило вверх и вперед. И едва не вышвырнуло из седла.

Разгневанный Фантом прыгнул в сторону, берейторы с трудом удерживали его голову. Варжюс что-то пробормотал в досаде, но Анри не разобрал слов. Они оказались у красного занавеса. Он увидел Флоренс, в желтом платье, заметил растерянность и беспокойство на ее лице. А потом: «Enfin! Derrière!» Он еще не собрался с духом, а сзади уже раздался еще один громкий удар. Его снова броси­ло вперед, спину скрутило. Фантом, разъяренный ударом хлыста, рванул вперед и в сторону, и в этот момент Анри все же потерял равновесие. Он обхватил шею лошади, украшенную косичками, полетел вверх тормашками, уцепился за холку, и тут Фантом снова поднял круп. Анри упал на землю, зрители дружно ахнули.

Анри лежал на песке, смутно осознавая поднявшуюся на арене суматоху. Варжюс ругался, Пикар возмущался, дик­тор смеялся. Анри приподнял голову и услышал:

— Вот чем все закончилось. При выполнении этой фигуры трудно удержаться в седле. В следующий раз повезет больше, месье Лашапель. Как вы видите, дамы и гос­пода,зачастую требуются годы тренировки, чтобы достиг­нуть высочайшего уровня старших берейторов.

Рядом раздалось «un, deux, trois» и злой шепот Варжюса:

— Садись, садись снова на лошадь.

Анри оглядел себя: его безупречная черная форма ока­залась вся в песке. Он вскочил в седло, вытянул руки вниз, и они шагом отправились прочь с арены под сочувственные аплодисменты трибун. Эти звуки принесли ему неведомую прежде боль.

Он оцепенел от шока. Впереди Варжюс и Пикар о чем-то спорили приглушенными голосами, но он не мог разобрать слов, так как кровь ударила ему в голову и у него заложило уши.

— В чем дело? — Варжюс покачал головой. — Никто еще не падал с лошади, исполняя крупаду. Из-за тебя мы попали в глупое положение.

Анри не сразу сообразил, что Варжюс обращался к Пи­кару.

— Я-то в чем виноват, если Лашапель способен оседлать только английскую потаскуху?

Анри спешился и пошел в сторону Пикара. У него звенело в ушах. Он даже не понял, как нанес первый удар, только услышал, как его кулак врезался в челюсть противника. По хрусту он с удовлетворением понял: что-то сломалось. Потом пришла боль и промелькнула мысль, что это может быть его рука. Лошади заржали и бросилисьврассыпную. Люди закричали. Пикар лежал на песке, при­крыв лицо ладонью, с круглыми от изумления глазами. Затем с трудом встал на ноги, бросился на Анри и ударил его головой в грудь. Анри задохнулся. Удар мог бы сва­лить с ног и более крупного мужчину, а Анри был все­го метр семьдесят ростом. Но ему приходилось частодраться в детстве, к тому же он шесть лет прослужил в Нацио­нальной гвардии. Через несколько мгновений он уже си­дел на Пикаре, осыпая ударами лицо, щеки и грудь болеемолодого противника, вкладывая в удары всю свою ярость, которую копил несколько месяцев.

Кулаки наткнулись на что-то твердое и жесткое. Сильный удар пришелся ему в левый глаз, и он перестал видеть. Во рту был песок. Потом чьи-то руки стали его оттаскивать, бить. Звучали возбужденные, возмущенные голоса.

— Пикар! Лашапель!

Зрение вернулось к нему, и он поднялся, сплевывая и шатаясь. Скрестил руки на груди. Из-за занавеса доносилось струнное адажио. Перед ним стоял Le Grand Dieu с побагровевшим от гнева лицом:

— Что здесь, черт возьми, происходит?

Анри покачал головой, заметил мелкие брызги крови.

— Месье...

Он тяжело дышал. Только сейчас он начал осознавать масштаб своей ошибки.

— Карусель! — возмущенно выговаривал Le GrandDieu. — Пример грации и достоинства! Дисциплины! Где ваша выдержка? Вы оба нас опозорили. Отправляйтесь в конюшни. Мне надо закончить представление.

Он вскочил на своего коня. Мимо, пошатываясь и при­жимая носовой платок к мертвенно-бледному лицу, прошел Пикар. Анри проводил его взглядом. Вдруг до него дошло, что на арене за занавесом наступила странная тишина. К своему ужасу, он понял, что они все видели.Они знали.

— Есть два пути, — произнес Le Grand Dieu, сидя на своем португальском скакуне. — Два пути, Лашапель. Я вас предупреждал. Вы сделали свой выбор.

— Я не могу... — начал он.

Но Le Grand Dieu уже въезжал на залитую светом арену.

1 Не так ли? (фр.) — Здесь и далее примеч. перев.

2 Удачи, наездник (фр.).

3 Высокая кухня и высокая мода (фр.).

4 Школа кавалерии (фр.).

5 Здесь: инструктор (фр.).

6 Вы готовы? (фр.)

7Главный Бог(фр.). «...Командующего корпусом берейторов все­гда называли Главный Бог, потому что он руководил теми, о ко­торых все говорили, что они ездят как боги...» Из фольклора Кадр-Нуар.

8 Договорились? (фр.)

9 Тонко чувствующий (фр.).

10 Здесь и далее эта команда означает, что лошадь должна поднять круп.

11 Хорошо! Очень хорошо! (фр.)

12 Раз, два, три... (фр.)

Глава 1

Лошадь, встающая на дыбы, представляет собой такое чудесное зрелище, что зрители, ни млад, ни стар, не могут оторвать от нее глаз.

Ксенофонт. Об искусстве верховой езды. 350 г. до н. э.

Август

Поезд в 6:47 до Ливерпуль-стрит был переполнен. Странно, что в столь ранний час уже такая давка. Наташа Макколи едва нашла свободное место. Несмотря на утреннюю прохладу, ей было жарко. Она пробормотала извинения женщине, которой пришлось подобрать полы жакета, чтобы Наташа смогла сесть. Мужчина в костюме, который вошел следом за ней, втиснулся между пассажирами напротив и раскрыл газету, не обращая внимания, что загородил свет женщине, читавшей книгу в мягкой обложке.

Наташа не всегда ездила на работу этим маршрутом, но после юридического семинара ей пришлось заночевать в гостинице в Кембридже. В кармане жакета приятным грузом лежала внушительная пачка визиток солиситоров и барристеров13. Они поздравляли ее с отличным выступ­лением, говорили, что будут рады встретиться снова, некоторые предлагали работу. Но от дешевого белого вина, которое лилось рекой, у нее урчало в животе, и она на миг пожалела, что не нашла времени позавтракать. Обычно Наташа не пила, и ей трудно было следить за тем, сколько она выпивает на вечеринках, если ее бокал постоянно наполняют, пока она увлечена беседой.

Зажав в руке пластиковый стаканчик с горячим кофе, Наташа открыла ежедневник, дав себе обещание выкроить сегодня чуть больше свободного времени, чтобы прочис­тить мозги. Обычно на это ей выпадало не более получаса, но теперь она найдет час, чтобы сходить в спортзал. «Позаботиться о себе», как велела мама.

Пока что в ежедневнике было записано:

*9:00 ЛА против Сантоса, зал суда 7.

*Развод Перси. Оценка психического состояния ребенка?

*Гонорар! Спросить у Линды о состоянии юридической помощи.

*Филдинг — где отчет свидетельских показаний? Необходимо отослать факсом сегодня.

На каждой странице был жесткий, не единожды переписанный список дел по крайней мере на ближайшие две недели. Почти все ее коллеги в «Дэвисон и Бриско» перешли на электронные устройства — электронные запис­ные книжки и приспособления для электронной почты от «Блэкберри», она же предпочитала просто ручку и бумагу. Хотя Линда жаловалась, что не может расшифровать ее ка­ракули.

Наташа отпила кофе, посмотрела на дату, поморщилась и добавила:

*Цветы, извинения, мамин день рождения.

Поезд приближался к Лондону, равнины Кембридж­шира сменялись серыми промышленными городскими окраинами. Наташа смотрела на записи, пытаясь сосре­доточиться. Напротив сидела женщина, которая, видимо, считала в порядке вещей есть на завтрак гамбургер с двой­ным сыром, и подросток, чье отсутствующее выражение ли­ца не вязалось с тяжелым ритмом из его наушников. День обещал выдаться безжалостно жарким: зной проникал в набитый до отказа вагон, передавался и усиливался телами пассажиров.

Наташа прикрыла глаза. Если бы она могла спать в поездах. Зазвонил мобильный. Она подняла веки, порылась в сумочке и нащупала телефон между косметичкой и бумажником. Пришла эсэмэска.

Местные власти в деле Уотсона сдались. Идти в суд в 9:00 не надо. Бен.

В последние четыре года Наташа была единственным адвокатом-солиситором в фирме «Дэвисон и Бриско», гибридом солиситора и барристера, что оказалось полезным, когда это касалось ее специализации — представление в суде детей. Рядом с женщиной, с которой дети провели не один час в кабинете, они не так нервничали в суде. Наташе, со своей стороны, нравилось налаживать отношения­ с клиентами и поддерживать состязательный дух в работе.­

Спасибо. Буду в офисе через полчаса, вздохнув с облегчением, написала она. Потом выругалась про себя: зря пропус­тила завтрак.

Она уже собиралась убрать телефон, когда он зазвонил снова. Это оказался Бен, ее стажер.

— Просто хотел вам напомнить, что мы перенесли встречу с пакистанской девочкой на десять тридцать.

— С той, чьи родители спорят по поводу опеки?

Женщина рядом многозначительно кашлянула. Наташа подняла голову и заметила на стекле надпись: «Мобильные телефоны запрещены». Она опустила голову и стала лихорадочно перелистывать страницы своего ежеднев­ника.

— В два у нас также встреча с родителями по делу о похищении ребенка, — прошептала она. — Можешь подготовить документы?

— Уже подготовил. А еще у меня есть круассаны, — прибавил Бен. — Уверен, вы ничего еще не ели.

Для нее это обычное дело. Она подозревала, что, если бы в «Дэвисон и Бриско» отказались от стажеров, она мог­ла бы умереть голодной смертью.

— С миндалем. Как вы любите.

— Бен, подобострастие тебе не поможет.

Наташа закрыла телефон, а потом сумочку. Она доставала из портфеля документы по делу девочки, когда снова раздался звонок. Вокруг недовольно заворчали. Она извинилась, не глядя никому в глаза:

— Наташа Макколи.

— Это Линда. Только что звонил Майкл Харрингтон. Он согласился выступить вместе с тобой в деле о разводе Перси.

— Отлично!

Этот развод предполагал крупные денежные суммы и запутанные условия опекунства. Ей был нужен опытный барристер, который бы взял на себя финансовые вопросы.

— Он хочет обсудить с тобой кое-что сегодня во второй половине дня. Ты свободна в два?

— Да, подходит. — Наташа вспомнила, что убрала еже­дневник в портфель. — Ой, постой, что-то у меня на это время назначено.

Женщина похлопала ее по плечу. Наташа прикрыла мик­рофон рукой.

— Две секунды, — сказала она более резко, чем намеревалась. — Я знаю, что в этом вагоне запрещено пользоваться мобильным телефоном. Простите, но мне необходимо закончить разговор.

Она прижала телефон плечом к уху и попыталась отыс­кать ежедневник. Раздраженно обернулась, когда женщина снова похлопала ее по плечу.

— Я же сказала, всего....

— Вы пролили кофе на мой жакет.

Наташа посмотрела вниз и увидела, что ее стаканчик угрожающе навис над кромкой кремового жакета.

— Простите. — Она убрала стаканчик. — Линда, можно поменять расписание на сегодня? Мне необходим перерыв.

— Ба!

Когда она захлопывала телефон, кудахтанье секретарши стояло у нее в ушах. Она вычеркнула появление в суде, добавила встречу и уже собиралась убрать ежедневник назад в портфель, когда ее внимание привлек газетный заголовок.

Она подалась вперед, пытаясь удостовериться, что пра­вильно прочитала имя в первом абзаце. Она нагнулась так близко, что мужчина, читающий газету, опустил ее и недовольно нахмурился.

— Можно мне вашу газету на минуту?

Просьба прозвучала столь неожиданно, что он не смог отказать. Она взяла газету в руки, перегнула страницу и про­читала статью дважды. Потом вернула издание владельцу и тихо сказала:

— Спасибо.

Подросток, сидящий рядом, ухмыльнулся. Он не мог поверить, что люди способны вот так нарушить общепринятые правила.

Сара дважды разрезала сэндвичи по диагонали и ак­куратно завернула четвертинки в пергаментную бумагу. Один сверток положила в холодильник, второй — в свою сумку, вместе с двумя яблоками. Протерла столешницу влажной тряпкой и осмотрела маленькую кухню на предмет наличия крошек, потом выключила радио. Папа терпеть не мог крошек.

Где-то внизу тележка молочника просигналила, что уезжает со двора. Однажды его тележку угнали, пока он был на пятом этаже, и с тех пор он больше не разносил молоко по этажам. Бутылки для пожилых дам он по-преж­нему оставлял под навесом дома напротив, прочим приходилось ходить в супермаркет и везти литровые бутыли в переполненных автобусах или тащить в тяжеленных хозяйственных сумках. Если Сара успевала вовремя спуститься, он разрешал ей купить молоко. Как правило, ей это удавалось.

Она посмотрела на часы, проверила бумажный фильтр: вся ли темно-коричневая жидкость просочилась. Каждую неделю она говорила Папа, что настоящий кофе стоит на­много дороже, чем растворимый. Он пожимал плечами и отвечал, что есть вещи, на которых не стоит экономить. Она обтерла тряпкой дно кружки и по узкому коридору прошла в его комнату.

— Папа? — Она давно перестала звать его дедушкой.

Сара открыла дверь плечом. Маленькую комнату заливал утренний солнечный свет, и можно было представить, что за окном нечто красивое, пляж или сад. На самом деле за окном был выцветший жилой массив постройки 1960-х в Восточном Лондоне. Напротив кровати — полированное бюро. Щетки для волос и одежды аккуратно разложены под фотографией Нана. После ее смерти он поставил односпальную кровать. Так просторнее, сказал он. Она знала, что ему было невыносимо одиноко на широкой кровати без ее бабушки.

— Кофе.

— Уходишь? — Старик сел в кровати, нащупывая очки на прикроватной тумбочке. — Который час?

— Начало седьмого.

Он взял часы, прищурился. Мужчина, на котором обыч­ная одежда сидела как униформа, в пижаме выглядел стран­но беззащитным. Он всегда был одет подобающе.

— Успеешь на шесть десять?

— Если бегом. Сэндвичи в холодильнике.

— Скажи безумному ковбою, я рассчитаюсь с ним сегодня.

— Я ему уже сказала вчера, Папа. Все в порядке.

— И пусть соберет яйца. Завтра они нам пригодятся.

Сара успела на автобус, но только потому, что тот на минуту опоздал. Тяжело дыша, она вошла в салон, увесистая сумка оттягивала плечо. Показала карточку, села, кив­нула индианке с ведром и шваброй, которая каждый день оказывалась на сиденье напротив.

— Красиво, — сказала женщина, когда они проезжали мимо букмекерской конторы.

Сара оглянулась на убогие улицы, освещенные неярким утренним светом.

— Будет красиво, — заключила она.

— Ты упаришься в этих сапогах, — заметила индианка.

— У меня есть запасные. — Сара похлопала по сумке.

Они смущенно улыбнулись, испугавшись, что вдруг разговорились после стольких месяцев молчания. Сара устроилась поудобнее и стала смотреть в окно.

Дорога до «Ковбоя Джона» занимала семнадцать минут или в три раза дольше, когда на востоке по пути в Сити образовывались заторы. Обычно она приезжала раньше Джона и была единственным человеком, кому он доверял запасные ключи. Как правило, Сара выпускала кур к тому времени, когда он, медленно шагая на негнущихся ногах, появлялся на дороге. Часто можно было услышать, как он пел.

Когда Сара возилась с замком на воротах, залаяла Шеба, немецкая овчарка. Узнав Сару, собака села и стала бить хвостом в ожидании. Сара бросила ей угощение и про­шла на маленький двор, захлопнув за собой калитку.

Когда-то в этой части Лондона было множество конных дворов, располагавшихся в конце узких, мощенных булыжником улиц, за амбарными дверями, под арками. Лошади возили подводы с пивом, телеги с углем и старь­ем. Никто не удивлялся, увидев в субботний вечер верховую лошадь — любимицу семьи или пару рысаков на про­гулке в парке. «Ковбой Джон» был одним из конных дворов, уцелевших до настоящего времени. Он располагался в конце узкого переулка, выходящего на центральную улицу, под четырьмя железнодорожными арками, и вмещал три или четыре конюшни со стойлами. Перед арками находился окруженный стеной двор, мощенный булыжником. Во дворе были сложены штабеля поддонов, клетки для кур, ведра, пара контейнеров для мусора и всякая всячина, которой торговал Ковбой Джон. Была там еще жаровня, в ней всегда горел огонь. Приблизительно каждые двадцать минут над головой с грохотом проносился пригородный поезд, но ни люди, ни животные не обращали на это внимания. Куры клевали, коза жевала что-нибудь, явно для этого не предназначенное, а Шеба лениво смотрела на мир за воротами своими янтарными глазами, готовая облаять любого, кто не числился в ее списке.

В настоящее время в конюшне на постоянном содержании было двенадцать лошадей. Среди них числились близнецы клейдесдальской породы, принадлежавшие ломовому извозчику на пенсии Тони, рысаки с изящными шеями и дикими глазами — собственность Мальтийца Саля и его букмекерской конторы, а также целый выводок неряшливых пони, чьими хозяевами были местные ребятишки. Сара даже не могла сказать, сколько людей знают об их существовании. Сторож в парке знает: он регулярно выгонял их с общественной территории, и еще они получали письма, адресованные «владельцам лошадей в арках Спеапенни-лейн» и содержащие угрозы подать в суд, ес­ли они будут продолжать нарушать закон. Ковбой Джон смеялся и выбрасывал письма в жаровню, протяжно приговаривая: «Насколько мне известно, лошади здесь появились первыми».

Он утверждал, что является членом «Черных ковбоев Филадельфии». Это были не настоящие ковбои, то есть, по крайней мере, они не занимались скотоводством на ран­чо. Он говорил, что в Америке есть городские конные дворы вроде этого, только больше. Там можно содержать и тренировать своих животных, туда приходят дети, чтобы учиться. Так они не будут обречены на жизнь как в гетто. Он приехал в Лондон в шестидесятых, вслед за женщиной, с которой, как оказалось, «было слишком мно­го проблем». Город ему понравился, но он скучал по лошадям. И он ку­пил чистокровную лошадь с перебитыми коленями на рын­ке Саутхолл и практически бесхозные стойла викторианского времени у муниципалитета. Впоследствии муниципалитет не раз пожалел об этой сделке.

Теперь «Ковбой Джон» был предприятием или помехой, это как посмотреть. Для чиновников из муниципалитета — помехой. Они постоянно посылали предупреж­дения о состоянии окружающей среды и борьбе с вредителями, хотя Джон неустанно повторял, что они могут просидеть здесь хоть всю ночь, облитые сырным соусом с головы до ног, и не дождаться ни одного грызуна: у него имелся поисковый отряд отважных кошек. Для застройщиков и строителей — тоже помехой. Они хотели бы втис­нуть на эту территорию многоквартирные дома, а Ковбой Джон продавать землю отказывался. Большинство соседейна Джона не жаловались, останавливались поболтать с ним по-дружески или купить что-нибудь из свежих овощей. Мест­ные рестораны его обожали. Ранджит или Нила из «Радж-Паласа» прибегали, если им нужны были яйца, или курица, или козлятина. И потом были такие, как Сара. Она проводила здесь все свободное от школы время. Аккуратная викторианская конюшня с покачивающимися скир­­дами сена и соломы давала ей укрытие от безжалостного шума и суеты городских улиц.

— Ты еще не выпускала этого глупого гуся?

Ковбой Джон появился, когда она бросала сено в кормушку пони. На старике была шляпа стетсон — на случай, если кто-то не догадается, кто он такой. Впалые щеки блестят от испарины — он курил на ходу, а солнце уже грело.

— Не-а. Он меня за ноги щиплет.

— Меня тоже. Надо спросить в новом ресторане, не нужен ли им гусь. Черт, у меня все щиколотки в шрамах.

Они смотрели на жирную птицу, которую Джон купил из прихоти на прошлой неделе на рынке.

— Соус из чернослива! — гаркнул он, и гусь зашипел в ответ.

Сара не могла вспомнить, когда начала проводить почти все свободное время на Спеапенни-лейн. Когда она бы­ла совсем маленькой, Папа сажал ее на косматых шетландских пони Ковбоя Джона, а Нана неодобрительно шикала: ей казалось, Папа не должен передавать девочке свою страсть к лошадям. Когда ее мать в первый раз ушла из дому, Папа привел ее сюда, чтобы она не слышала, как плачет Нана. Или когда мать в редких случаях появлялась в доме, она кричала на нее и приказывала не горбиться.

Здесь Папа научил ее ездить верхом. Бегал по переулкам туда-обратно, пока она не научилась ездить рысью, подпрыгивая в седле. Папа возмущался тем, как некоторые содержат своих лошадей в конюшне Ковбоя Джона. Говорил, что если они живут в городе, то это не освобож­дает их от обязанности тренировать животное каждый день. Он не разрешал ей есть прежде, чем будет накорм­лена лошадь. Принимать ванну, пока она не начистит до блеска свои сапоги. А потом, когда умерла Нана, появился Бошер, которого они звали Бо. Им тогда нужно было на что-то отвлечься, найти повод уходить из опустевшего дома. Потом, когда Сара стала подростком, Папа показалось, будто наивную девочку поджидают опасности, и он решил, что ее надо чем-нибудь увлечь. Он стал тренировать жеребенка медной масти и свою внучку, причем тренировки далеко выходили за рамки того, что местные ­детишки называли верховой ездой: мчаться по улицам, ­подпрыгивая на спине пони, пока впереди не покажутсяболота; скакать через скамейки в парке, ящики с фруктамии любые другие препятствия, вызывающие восторг. Папа был очень взыскательным к тому, чего другие даже не видели: правильный, до миллиметра, угол сгиба ноги, совершенно неподвижные руки. Он мучил Сару, пока она не начинала плакать: ей так хотелось дурачиться со сверст­никами, а он не разрешал. И не только потому, что Папа хотел защитить ноги Бо от бетонированных дорог, а потому, что, как он говорил, ей нужно учиться и единственный способ достичь чего-то — это труд и дисциплина.

Папа до сих пор повторяет эти слова. Поэтому Джон и другие зовут его Капитаном. Сначала это было нечтовроде шутки, но она знала, что они его слегка побаиваются.

— Чая хочешь? — Ковбой Джон указал на чайник.

— Нет. У меня всего полчаса. Нужно быть сегодня в школе пораньше.

— Ты еще работаешь над своими трюками?

— Сегодня, — сказала она с подчеркнутой вежливостью, — мы будем отрабатывать езду рысью с переменой ног в воздухе, с элементами пиаффе. По приказу Капитана. — Она погладила лоснящуюся шею лошади.

Ковбой Джон ухмыльнулся:

— Надо будет обязательно сказать это твоему старику.В следующий раз, когда мимо будет проезжать цирк, они ему проходу не дадут.

Почти каждую неделю Наташа встречала детей, ужезна­комых со сферой правосудия. Их приводило сюда либопредписание суда за злостное нарушение порядка, либо ордер на арест несовершеннолетнего. Время от временита­кие случаи даже попадали в печать. Но нынешний юный клиент поразил ее не только жестокостью своего преступ­ления, но и собственной судьбой. Истории детей, с которыми она имела дело, были полны отчаяния, насилия и небрежения со стороны взрослых. В большинстве случаев Наташе удавалось выслушивать их без содрогания. За десять лет она узнала столько подобных вещей, что они перестали вызывать сочувствие, — она лишь прикидывала в уме, ее ли это компетенция. Проверяла, подписаны лидокументы об оказании юридической помощи. Гадала, на­сколько сильна будет защита, можно ли верить словам сви­детеля. Как и всем остальным, подростку по имени Али Ахмади было суждено стереться из ее памяти, превратить­ся в название папки-дела, записью в реестре суда, о которой вскоре забыли.

Он вошел в ее кабинет два месяца назад: настороженный, с отрешенным взглядом, выдававшим недоверие и от­чаяние, что часто встречается у подобных ему. На ногах дешевые, явно кем-то подаренные кроссовки, слишкомширокая рубашка мешком висела на тощей груди. Ему бы­лонеобходимо предписание суда о критическом положении, чтобы его не выслали обратно в страну, которая, по его словам, чуть его не погубила.

— Я, в общем-то, не занимаюсь вопросами иммиграции, — объяснила Наташа, но Рави, который вел такие дела, был в отпуске, и требовалось срочно его подменить.

— Наташа, пожалуйста, помогите, — сказала приемная мать, — я вас знаю. Вы можете.

Два года назад Наташа уже представляла в суде другого ее ребенка. Она просмотрела документы, подняла голову и улыбнулась мальчику. Он улыбнулся в ответ, но не сразу. Улыбка вышла не уверенной, а скорее умиротворен­ной. Будто этого от него и ждали. Она изучала записи, а он тем временем начал говорить, все больше волнуясь. Женщина переводила, он объяснял жестами слова, которых она не понимала.

Его семью преследовали как политических диссидентов. Отец пропал по пути из дому на работу. Мать избили на улице. Потом и она пропала, как и ее сестра. Али был в таком отчаянии, что почти две недели шел пешком до границы. Когда он говорил, из глаз лились слезы, он утирал их, стесняясь. Если он вернется на родину, его убьют. Ему было пятнадцать.

В общем-то, малопримечательная история.

Линда караулила у двери:

— Не могла бы ты позвонить секретарю судьи? Хорошо бы получить зал суда четыре.

Когда они уходили, Наташа положила руку на плечо мальчика и только тогда поняла, какой он высокий. Казалось, он уменьшился в размерах, пока рассказывал свою историю. Как будто рассказ сплющил его тело.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещала она, — но все же, мне думается, вам лучше обратиться к кому-то другому.

Она добилась для него постановления в суде и была го­това забыть о нем навсегда, но перед уходом из зала, пока убирала бумаги в портфель, заметила, что он снова плачет в углу, беззвучно всхлипывая. Ошеломленная, она отвела глаза, когда проходила мимо, но он вырвался из рук приемной матери, снял с шеи цепочку и вложил ей в ладонь. Он не смотрел на нее, даже когда она сказала, что не стои­ло этого делать. Просто стоял, опустив голову и согнувшись вопросительным знаком. Прижал ладони к ее ладоням, хотя его религия запрещала это. Она не забудет, как его руки обхватили ее пальцы, совсем по-взрослому.

Те же руки два дня назад поздно ночью предприняли «продолжительную и порочную атаку» на безымянную по­ка двадцатишестилетнюю продавщицу в ее собственном доме.

Снова зазвонил телефон, и снова раздалось шиканье, в этот раз нескрываемо возмущенное. Наташа в очередной раз извинилась, встала, собрала вещи и начала протис­киваться к выходу в битком набитом вагоне. Поезд не­ожиданно качнуло влево. Пытаясь удерживать равновесие, с портфелем под мышкой, она добралась до тамбура и нашла свободное место у окна в максимальной близости к вагону, где было разрешено пользоваться мобильными те­лефонами. Звонок оборвался, она уронила сумки и выругалась: напрасно лишилась места. Наташа уже хотела убрать телефон в карман, когда увидела сообщение на экране:

Привет. Нужно забрать кое-что из вещей. В любое удобное для тебя время на следующей неделе. Мак.

Мак. Не мигая, она смотрела на маленький экран, и все вокруг застыло. Мак.

У нее не было выбора.

Без проблем, написала она в ответ.

Когда-то в этом уголке Сити находились сплошные конторы солиситоров. Они размещались одна за другой в зданиях диккенсовских времен. Вывески с золотыми бук­вами обещали представительство по вопросам бизнеса, налогов и семьи. Большинство давно переехало на окраины Сити в новые бизнес-центры из стекла и бетона, спроектированные современными архитекторами, дабы подчерк­нуть, что их обитатели смотрят на мир на уровне двадцать первого века. Фирма «Дэвисон и Бриско» пока не вписалась в этот тренд, и кабинет Наташи, тесный, набитый книгами, в дышащем на ладан георгианском здании, в котором размещались офисы еще пяти юристов, больше напоминал кабинет университетского профессора, чем офис коммерческого предприятия.

— Вот бумаги, которые вы просили. — Бен, долговязый прилежный молодой человек с гладкими щеками, какие могут быть только у двадцатипятилетнего, положил перед ней папку с розовыми тесемками. — Вы не притронулись к круассанам.

— Извини. — Она пролистала содержимое папки. —Нет аппетита. Бен, окажи услугу. Отыщи мне, пожалуйста, дело Али Ахмади. Юридический анализ на предмет критического положения. Месяца два тому назад.

Потом взглянула на газету, которую купила на вокзале,пытаясь убедить себя, что прочитанное — не более чем галлюцинация из-за недосыпа.

Открылась дверь, и вошел Конор, в синей рубашке в по­лоску, которую она подарила ему на день рождения.

— Доброе утро, Дока. — Он перегнулся через стол и нежно поцеловал ее в губы. — Как все вчера прошло?

— Хорошо. Очень хорошо. Я по тебе скучала.

— У меня были мальчики. Прости, ты же знаешь, как это. Пока мне не разрешат видеться с ними чаще, не хочу пропускать свидание.

— Приятно провели время?

— Оторвались по полной. «Гарри Поттер» на дивиди,­ тосты с фасолью. Мы едва не разнесли дом в пух и прах.Кровать в отеле не показалась слишком широкой без ­меня?

Она откинулась на спинку стула:

— Конор, мне тебя очень не хватало, но к полуночи я была так измотана, что могла бы уснуть и на скамейке в парке.

Снова вошел Бен, кивнул Конору, положил перед ней на стол папку:

— Мистер Ахмади.

— Насколько мне помнится, ты занималась этим делом о депортации пару месяцев назад. — Конор посмотрел на нее с любопытством. — С чего снова в нем копаться?

— Бен, принеси мне, пожалуйста, свежего кофе. Из кафетерия, не ту коричневую бурду, что Линда делает.

— И мне. — Конор протянул банкноту. — Двойной эспрессо. Без молока.

— Ты себя так убьешь, — заметила она.

— С Божьей помощью, я делаю это эффективно. Ладно. — Он заметил, что она ждет, пока не уйдет Бен. — В чем дело?

— Вот. — Она протянула газету со статьей.

— А, твой парень! — Он быстро пробежал текст глазами.

— Ну да. — Наташа вытянула руки и на секунду опус­тила голову на стол. Потом взялась за круассан с миндалем. — Мой парень. Не знаю, может, стоит сообщить Ричарду?

— Старшему партнеру? Только не это! Зачем тебе вла­сяница, Дока?

— Преступление-то серьезное.

— Предугадать ты его не могла. Наташа, не бери в голову. Это все лишь часть работы, милая. Сама знаешь.

— Знаю. Просто это так... так жутко. Он был такой.... — Она покачала головой, вспомнив. — Не понимаю. Не похоже это на него.

— Не похоже. — Конор засмеялся.

— Да, не похоже. — Она сделала большой глоток остыв­шего кофе. — Невыносимо участвовать в чем-то столь ужасном. Я ощущаю свою ответственность.

— С чего бы? Ты заставила его напасть на девушку?

— Ты прекрасно знаешь, я имела в виду совсем другое.Я хорошо подготовила дело и помогла ему остаться в стра­не. Я несу ответственность за то, что он здесь.

— Потому что ни у кого другого это не получилось бы, так?

— Ну...

— Не изводи себя. — Конор постучал по папке. — Если бы этим делом занимался Рави, он был бы на твоем месте. Забудь. И не зацикливайся. Встретимся вечером, вы­пьем чего-нибудь. Сходим в «Арчери»? Знаешь, они теперь предлагают тапас.

Но Наташа была мастером давать советы, а не следовать им. Через какое-то время она во второй раз раскрыла дело Ахмади, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, почему этот мальчик, который так плакал и так нежно сжимал ее руки, оказался способен на акт насилия. Она не могла этого понять.

— Бен, найди мне атлас.

— Атлас?

Через двадцать минут стажер принес атлас — потрепанный, в тряпичном переплете, корешка не видно из-за заплат.

— Скорее всего, он устарел. Там упоминается Персия и Бомбей, — сказал он, извиняясь. — Лучше поискать в Интернете. Хотите, я найду?

— Я луддит, Бен. — Наташа принялась листать страницы. — Ты же знаешь. Мне нужно видеть на бумаге.

Сама не зная почему, она решила найти место, откуда мальчик был родом, запомнила название города. И когдаона водила пальцем по странице, ее вдруг осенило — никтоиз социальных работников, никто из ее коллег-юристов, ни даже приемная мать не задали Али очевидный вопрос: как он смог пройти пешком девятьсот миль за тринадцать дней?

Вечером Наташа сидела в баре и кляла себя за то, что не проверила все досконально. Она рассказала историю Конору, и он отрывисто, мрачно рассмеялся. Потом пожал плечами:

— Ты же знаешь, эти дети готовы на все. Будут говорить то, что, по их мнению, ты хочешь услышать.

Она встречалась с такими детьми каждый день: с беженцами, с перемещенными или безнадзорными, с подростками, которые не слышали ни одного доброго слова и не знали теплого объятия, с преждевременно ожесточившимися подростками, чей разум направлен на выживание любой ценой. Ей казалось, она понимает, кто из них лжет: девочки, которые не хотели жить дома и поэтому утверждали, что родители жестоко с ними обращаются; лю­ди, просившие убежища, которые клялись, что им одиннадцать или двенадцать, хотя их щеки покрывала впол­не взрослая щетина. Она привыкла встречаться с одними и те­ми же малолетними правонарушителями: нескончаемый цикл проступков и поддельного раскаяния. Но Ахмади ее тронул.

Конор проявил неподдельный интерес:

— Слушай, ты уверена, что правильно нашла место?

— Название в протоколах. — Она попросила проходившего мимо официанта принести ей минеральной воды.

— И он в самом деле не мог пройти такое расстояние?

— Меньше чем за две недели? — спросила она с невольным сарказмом. — Семьдесят миль в день. Я подсчитала.

— Не знаю, почему тебя это расстраивает. Когда ты его представляла, тебе это было неизвестно, поэтому какое это теперь имеет значение? Ты не обязана ничего говорить. Ты вообще ничего не обязана предпринимать. Черт возьми, такое случается со мной постоянно. Половину клиентов приходится просить закрыть рот на первой же встрече, пока они не сказали чего-то, что я не должен слышать.

Наташа хотела возразить: если бы она проверила его рассказ сама, смогла бы раньше догадаться, что Ахмади лжет. Могла бы отказаться от дела под предлогом «душевного дискомфорта». Это часто заставляет людей болеетщательно изучать факты. Можно было бы уберечь от бедыту женщину, неизвестную продавщицу двадцати шести лет. Но Наташа лишь бегло просмотрела записи. И позво­лила парню ускользнуть, исчезнуть в лондонских лабирин­тах, полагая, что он хороший мальчик, который не предстанет перед судом вновь.

— Если он солгал о том, как попал в Англию, мог солгать о чем угодно.

— Выкинь ты это из головы. — Конор откинулся на спинку кресла и сделал большой глоток вина. — Несчастному ребенку удалось избежать высылки в богом забытуюдыру. Ну и что? Забудь.

Даже имея дело с самыми трудными случаями, Конор надевал маску сангвиника: выйдя из зала суда, расточал улыб­ки и с радостным видом пожимал всем руки, будтоему все равно, выиграл он или проиграл. Он похлопал себя по карманам:

— Возьми мне еще один бокал. Иначе придется бежатьв банкомат.

Она стала рыться в сумочке в поисках бумажника, и ее пальцы запутались в чем-то. Она потянула и вытащила на свет амулет — маленькую шероховатую на ощупь серебря­ную лошадку, которую Ахмади дал ей в тот день, когда онавыиграла его дело. Она собиралась послать амулет емудо­мой — не так уж много у него ценностей, чтобы их раздаривать, — но совершенно об этом забыла. Теперь оннапо­минал ей о совершенной ошибке. Вдруг на память пришло­странное для города видение, которое явилось ей в то утро.

— Конор, сегодня я видела нечто странное.

Пятнадцать минут поезд стоял в тоннеле на подъезде к Ливерпуль-стрит. Этого времени было достаточно, чтобы температура в вагонах повысилась, люди стали беспокойно ерзать на сиденьях и выражать недовольство. Связь в тоннеле не работала, и ее телефон замолчал. Оставалось лишь смотреть в черноту и думать о бывшем муже, который еще не совсем стал бывшим.

Она пошатнулась: поезд, скрежеща раскаленным металлом, дернулся и выехал из тоннеля на солнечный свет. Она не будет думать о Маке. Не будет думать об Ахмади, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал.

И в этот миг явилось видение. Оно так быстро исчезло, что, даже выгнув шею и оглянувшись назад, пытаясьрассмотреть, что это было, Наташа сама себе не могла ска­зать, видела она это на самом деле или ей пригрезилось. Видение растворилось в залитых маревом улицах и па­лисадниках, в покрытых сажей балконах и пропитанных свин­цом веревках с развешанным бельем.

Но оно не оставляло Наташу весь день, даже когда поезд уже доставил ее в подернутый дымкой центр Сити. Посреди пустынной, мощенной булыжником улицы, зажатой между многоэтажными жилыми домами, вдоль которой располагались станции обслуживания грузовиков и припаркованные автомобили, стояла молодая девушкас длинной палкой в руке — не для угрозы, а для обучения.

А над ней возвышалась огромная лошадь, которая сохраняла равновесие, стоя на задних ногах, лоснящихся и мус­кулистых.

Наташа бросила кулон в сумочку, едва скрывая дрожь.

— Ты меня слушаешь?

— Прости, не разобрал, что ты сказала.

Он читал газету. Потерял интерес. Он же сказал: не зацикливайся. Можно подумать, он сам был на это способен.

Она пристально посмотрела на него:

— Уже ничего. Пойду раздобуду вина.

13Солиситор— категорияадвокатоввВеликобритании, ведущих под­готовку судебных материалов длябарристеров— адвокатов высшего ранга.

Глава 2

Позаботьтесь, чтобы жеребенок был добрым, послушным и любил людей... Таким его обычно делают дома.

Ксенофонт. Об искусстве верховой езды

Коня, подобного Бо, нечасто увидишь на заднем дворе в Восточном Лондоне. Он не был тяжелой ломовой лошадью с мохнатыми ногами или породистым иноходцем с овечьей шеей, которого можно быст­ро запрячь в двуколку, чтобы организовать подпольныебега на шоссе с двусторонним движением. Результаты заносятся в личные записные книжки, после чего круг­ленькие суммы, выигранные на незаконных пари, переходят из рук в руки. Не был он и хорошо обученной в школе верховой езды лошадью из Гайд-парка. Или одной из множества разновидностей низеньких крепких пони, черно-белых или коричневых, которые с разной степенью добродушия позволяли на себе ездить вниз по ступеням, перепрыгивать через пивные бочки или запихивать себя в лифт, чтобы потом их хозяева могли со смехом и гиканьем скакать по балконам многоквартирных домов.

Бо был Selle Français, французским селем, ширококост­ной чистокровной верховой лошадью, с более крепкиминогами и более сильной спиной, чем предполагала эта по­рода. Он отличался спортивностью и уверенным шагом. Спина с короткой поясницей позволяла ему хорошопрыгать, а ласковый, почти как у собаки, нрав делал его уступчивым и добродушным. Его совершенно не беспокоил шумтранспорта, и он не переносил одиночества. Ему быст­ро становилось скучно, и Папа повесил столько мячей на веревках у него в стойле, что Ковбой Джон шутил: старик, вероятно, прочит коняге место в баскетбольной лиге.

Другие дети у Сары в школе и во дворе получали удовольствие от подарков и сюрпризов, от гонок на угнанныхавтомобилях по пустырям, которых становилось все мень­ше; они тратили часы, чтобы вырядиться под какую-нибудь знаменитость, штудировали модные журналы с боль­шей тщательностью, чем школьные учебники. Она ко все­му этому была равнодушна. В первый раз надев на лошадьседло и вдохнув знакомый запах теплого тела и чистой ко­жи, обо всем другом она забыла.