От Лукова с любовью E-Book

Mariana Zapata

• Herausgeber: ЭКСМО
• Serie: Лучшая на свете первая любовь. Проигравших нет
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 682

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Джесмин не мыслит жизни без фигурного катания. Но ее партнер Пол бросает ее прямо перед соревнованиями. Перед Джесмин встает нелегкий выбор – пропустить сезон и, возможно, навсегда выбыть из спорта или начать тренировки в паре с братом своей подруги, выходцем из России Иваном Луковым. Иван – Олимпийский чемпион и настоящая звезда, но он на дух не переносит Джесмин, за что она, в ответ, зовет его Сатаной. Их тандем предвещает много, очень много ссор. И пусть лед не терпит ошибок, Джесмин решает рискнуть.

Leseprobe

Мариана Запата От Лукова с любовью

Mariana Zapata

FROM LUKOV WITH LOVE

Copyright © 2018 Mariana Zapata

© 2018 Mariana Zapata

© Наумова И., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Моей лучшей подруге и вообще – лучшей из всех, кого я знаю, моей маме, поистине классной женщине

Глава первая

Зима/весна 2016 г.

Грохнувшись на задницу пять раз подряд, я решила, что пора закругляться.

По крайней мере, на сегодня все.

Еще пару часов многочисленных падений моя задница может стерпеть и завтра. Точнее, могла бы, если б я, черт побери, поняла, что делаю неправильно. Уже второй день я не могла нормально приземлиться после проклятого прыжка.

Переворачиваясь на ягодицу, которая больше всего пострадала от падений, я в отчаянии выдохнула, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться – хотя больше всего мне хотелось заорать «сукин ты сын». Я запрокинула голову к потолку и в ту же секунду осознала свою ошибку, потому что помнила, что свисает с потолка куполообразного строения. В принципе то же, что маячило у меня перед глазами последние тринадцать лет.

Баннеры.

Баннеры, свисающие со стропил.

Баннеры с одним и тем же дурацким именем на них.

ИВАН ЛУКОВ. ИВАН ЛУКОВ. ИВАН ЛУКОВ.

И снова: ИВАН ЛУКОВ.

Были и другие имена, по праву находившиеся рядом, – другие несчастные души, партнером которых он был много лет, но именно его имя неизменно бросалось мне в глаза. Не потому, что он делил фамилию с дорогим мне человеком, а потому, что его имя напоминало мне о самом Сатане. Я была совершенно уверена, что родители усыновили его прямиком из ада.

Но в тот момент ничто больше не имело значения, кроме этих свисающих с потолка шпалер.

Пять голубых баннеров, каждый из которых свидетельствовал о выигранном им национальном чемпионате. Два красных баннера за два чемпионата мира. Два бледно-желтых баннера за две золотые медали. Один серебристый баннер в честь его единственной серебряной медали, взятой на чемпионате мира, которая теперь лежала в наградном ящичке на входе в здание.

Фу. Выскочка. Мудак. Придурок.

И слава богу, блин, что там не было баннеров за каждый его кубок или каждое соревнование, в которых он одерживал победу на протяжении долгих лет, иначе весь потолок был бы завешан разноцветными баннерами и мне пришлось бы блевать каждый день.

Столько баннеров… и ни одного с моим именем. Ни единого. Неважно, как упорно я трудилась, как старательно тренировалась, все это было неважно. Потому что никто не помнит о том, кто стоит на втором месте, если только ты – не Иван Луков. А я им не была.

Зависть, на которую я не имела права, но которую не могла оставить без внимания, пронзила меня прямо в грудь, и мне стало противно. Офигительно противно. Волноваться из-за того, что делают другие, – пустая трата времени и сил, я поняла это еще ребенком, когда видела красивые костюмы и новые коньки у других девочек. Завидовать и обижаться – удел тех, кому больше нечего делать, вот так-то. Я это знала. Если тратить время на сравнения с другими, не получится стать успешным. Это я тоже знала.

И мне никогда не хотелось быть таким человеком. Тем более такой дурой. Я бы лучше унесла эту трехсекундную зависть с собой в могилу, чем рассказала бы кому-то, как на меня действуют эти баннеры.

Напомнив себе об этом, я перевернулась на колени, чтобы больше не видеть дурацких тряпок.

Шлепнув руками по льду, я заворчала, подтянув под себя ноги – удерживать равновесие на коньках было моей второй натурой, – и наконец встала. Снова. В пятый, мать твою, раз меньше чем за пятнадцать минут. Слева все болело – тазовая кость, ягодица и бедро, а днем позже будет болеть еще сильнее.

– Вот херня, – пробормотала я себе под нос, чтобы никто из девчонок, катающихся вокруг, не услышал. Меньше всего мне хотелось, чтобы одна из них нажаловалась на меня администрации. Снова. Маленькие стукачки. Как будто они не слышали мат в телевизоре, на улице или в школе.

Стряхнув с бока лед, оставшийся после падения, я сделала глубокий вдох, втягивая вспыхнувшее в теле разочарование во всем – в себе, в своем теле, в своем положении, в своей жизни, в других девушках, рядом с которыми, черт побери, даже ругаться нельзя, и особенно в сегодняшнем дне. Мало того, что я проспала и не смогла приземлиться после прыжка, на работе я дважды пролила кофе себе на юбку, чуть не сломала коленную чашечку, пока открывала дверцу машины, а теперь еще и вторая долбаная тренировка подряд…

Если воспринимать жизнь как грандиозный замысел, тот факт, что я не смогла приземлиться после прыжка, который делала уже на протяжении десяти лет, ничего не значит. Об этом легко забыть. Просто неудачный день. Очередной неудачный день. Ничего сверхъестественного. Всегда найдется что-нибудь похуже, что в теории могло бы произойти, а когда-нибудь, в один день, и произойдет. Легко принимать все как должное, когда думаешь, что у тебя есть все.

Но когда начинаешь принимать как должное самые основополагающие вещи, жизнь решает напомнить тебе о том, что ты – неблагодарная идиотка.

А сегодня я считала само собой разумеющимся, что приземлюсь после тройного сальхова[1], прыжка, который исполняю уже десять лет. Это не самый простой элемент в фигурном катании – перед тем как оторваться от земли, нужно отъехать назад на заднем внутреннем ребре конька, а потом сделать три оборота. И при этом фигуристка, сделав мах другой ногой, должна приземлиться на эту же ногу, на заднее наружное ребро конька – но, безусловно, таких трудностей, как сегодня, у меня и в помине не было. Обычно сальхов я исполняла с легкостью.

Но, видимо, не сегодня и не вчера.

Прижав тыльные стороны ладоней к векам и надавив на них, я глубоко вдохнула, а потом медленно выдохнула, вращая при этом плечами. Нужно успокоиться и просто пойти домой. Утро вечера мудренее.

И ведь не то чтобы я собираюсь в ближайшее время участвовать в соревнованиях, – напомнила моя практичная, но абсолютно мудацкая часть мозга.

Как и всякий раз, когда я думала об этом «потрясающем» факте, у меня свело живот от праведного гнева… и чего-то еще, что было ужасно похоже на безысходность.

И я точно так же затолкала эти эмоции глубже, глубже, глубже, так глубоко, что их нельзя было ни увидеть, ни потрогать, ни понюхать. Они были бесполезными. Я это знала. Совершенно бесполезными.

Я не сдамся.

Сделав еще один вдох и выдох и неосознанно потерев ноющую ягодицу, о чем забыть было труднее всего, я в последний раз за день окинула взглядом каток. Видя девушек гораздо моложе меня, все еще продолжающих тренироваться, я снова насупилась. На катке было три девушки примерно моего возраста, а другие казались еще подростками. Может, они были не слишком хороши, по крайней мере не так хороши, как я в их возрасте, но тем не менее. У них впереди была вся жизнь. Только в фигурном катании и, может, в гимнастике вас могут считать старой в двадцать шесть лет.

Да, нужно пойти домой и лечь на диван у телевизора, чтобы покончить с этим проклятым днем. Ничего хорошего у меня никогда не получится, если я буду упиваться жалостью к себе. Ничегошеньки.

Мне понадобилось не более двух секунд, чтобы, лавируя среди других спортсменов на льду и объезжая их, добраться до низкого бортика по периметру катка и ни в кого не врезаться. На том самом месте, где я всегда оставляла чехлы от коньков, я их и нашла и, прежде чем шагнуть на твердую землю, натянула на прикрепленные к ботинкам широкие четырехмиллиметровые лезвия.

Я старалась не обращать внимания на то, что ощущение скованности, опоясывающее грудь, не было просто сильным разочарованием от того, что я так часто падала. А может, и было.

Я была не готова поверить в то, что, скорее всего, попусту трачу время, дважды в день посещая Ледяной дворец спорткомплекса Луковых в надежде однажды снова принять участие в соревнованиях. Потому что сама мысль о том, чтобы отступить, казалось, означала, что последние шестнадцать лет моей жизни были потрачены впустую. Что меня практически лишили детства из-за какой-то ерунды. Что я пожертвовала общением и нормальной человеческой жизнью ради своей мечты, которая когда-то была такой огромной, что ничто и никто не мог отнять ее у меня.

Что моя мечта выиграть золотую медаль… хотя бы на чемпионате мира, даже на национальном чемпионате… не раскололась вдребезги на мельчайшие частички размером с конфетти, за которые я по-прежнему цеплялась, несмотря на то, что в глубине души понимала: все это скорее причиняет мне боль, чем помогает.

Нет.

Но от всех этих мыслей и сомнений у меня почти ежедневно болел живот и меня время от времени тошнило.

Мне нужно расслабиться. Или, может, помастурбировать. Что-то из этого должно помочь.

Дрожа от паршивого ощущения в животе, я обошла каток и, затерявшись в толпе, пошла дальше по коридору, ведущему к раздевалкам. Вокруг катка на бортике висели родители и дети, готовые к вечерним занятиям, тем самым занятиям, которые я начала посещать в девять лет, пока не перешла в небольшую группу и не стала брать частные уроки у Галины. Старые добрые времена.

Пригнув голову и избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было, я шла дальше, и мимо проходили люди, которые также избегали поднять на меня глаза. Уже идя по коридору к месту, где оставила свои вещи, я заметила стоявшую неподалеку группу из четырех девочек-подростков, притворявшихся, что делают растяжку. Притворявшихся, потому что невозможно сделать хорошую растяжку, если ты болтаешь, и болтаешь без умолку.

Во всяком случае, я так думала.

– Привет, Джесмин! – поздоровалась одна из них, которая, как я помнила, всегда уступала мне дорогу, демонстрируя свое дружелюбие.

– Привет, Джесмин! – вторила ей стоявшая позади девушка.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть им, хотя в этот момент я прикидывала, сколько времени понадобится, чтобы вернуться домой и либо приготовить что-нибудь поесть, либо разогреть в микроволновке то, что приготовила мама, и, возможно, усесться у телевизора. Может быть, если бы тренировка прошла лучше, мне захотелось бы чего-нибудь еще, например отправиться на пробежку или даже заехать к сестре, но… этому не суждено было случиться.

– Удачной тренировки, – пробормотала я, глядя на двух подружек и сверкнув глазами на двух других, молча стоявших напротив. Они показались мне знакомыми. Скоро должно было начаться занятие для фигуристов средней возрастной группы, на которое, как я предположила, они и были записаны.

– Спасибо, и вам! – громко выкрикнула первая из заговоривших со мной девочек, но тут же умолкла и покраснела; такой оттенок красного я видела только у одного человека – у своей сестры.

Улыбка, заигравшая у меня на губах, была искренней и неожиданной, потому что девочка навела меня на мысль о банке «Скверта»[2], и я ткнулась плечом в распашную дверь раздевалки. Не успев сделать и шага вперед и все еще придерживая плечом открытую дверь, я услышала:

– Не знаю, почему ты так ей радуешься. Может, она и была хорошей одиночницей, но она же постоянно задыхалась, а о карьере в парном катании и говорить нечего.

И… я замерла. Прямо там, где стояла. В дверном проеме. И сделала то, что, как я отлично знала, было неудачной идеей, – я прислушалась.

Подслушивание никогда никому не шло на пользу, но я все равно это сделала.

– Мэри Макдоналд катается в паре лучше нее…

Вот они о чем…

Дыши, Джесмин. Дыши. Молчи и дыши. Думай о том, что сказать. Думай о том, чего ты добилась. Думай о…

– …в противном случае в последнем сезоне Пол не взял бы ее себе в партнерши, – закончила девочка.

Оскорбление запрещено законом. Но слишком ли противозаконно ударить подростка?

Дыши. Думай. Будь добрее.

Я достаточно взрослая, чтобы быть умнее. Я знаю. Я достаточно взрослая, чтобы не позволить какой-то маленькой идиотке, вероятно еще даже не достигшей половой зрелости, оскорблять себя, но…

Карьера в парном катании – моя больная мозоль. А точнее, кровоточащий волдырь, который отказывается заживать. Не сжечь ли мне заживо Мэри Макдоналд и засранца Пола? Вчера ночью я вдоволь насмотрелась «Семейки Брэди»[3], когда не смогла заснуть, чтобы запомнить все разборки Яна с Марсией. Я бы тоже возненавидела ее задницу. Точно так же, как возненавидела задницу Мэри Макдоналд.

– Вы смотрели видео с ней? Мама говорит, что у нее дурной характер, поэтому она никогда не выигрывала, судьи ее не любят. – Другая девочка попыталась перейти на шепот, но я все равно слышала каждое ее слово.

Мне не нужно было этого делать. Мне ничего не нужно было делать. Ведь они еще дети, пыталась я убедить себя. Они не знают всего. Они не знают даже части моей истории. Большинство людей не знает и никогда не узнает. Я смирилась и переступила через это.

Но между тем одна из них продолжала говорить, и я поняла, что не смогу к чертовой матери смолчать и позволить им нести этот бред. На меня навалилось так много всего, что уже трудно было вытерпеть. День не сложился уж точно.

– Моя мама сказала, что она тренируется исключительно потому, что дружит с Кариной Луковой, но, говорят, с Иваном они не ладят…

Еще бы, блин, чуть-чуть, и я бы фыркнула. Мы с Иваном не ладим? Так они это называют? Прекрасно.

– Она та еще стерва.

– Никто даже не удивился, что она не нашла партнера после того, как Пол ее бросил.

Ах вот как.

Может, если бы они не произнесли имя на букву П еще раз, я смогла бы повести себя как большая, но, пошло оно все на хер, я метр шестьдесят ростом, так что «большой» мне все равно не стать.

Не сумев сдержать себя, я развернулась и высунула голову из двери: девочки были там же, где стояли минуту назад.

– Что вы только что сказали? – медленно спросила я, хотя бы оставив при себе: вы, бездарные засранки, у которых ни хрена никогда не выйдет. Я намеренно посмотрела на тех двух, которые не поздоровались со мной; их головы в ужасе повернулись в мою сторону, как только я заговорила.

– Я… я… я… – Одна из них заикалась, а другая смотрела так, словно вот-вот испачкает свой купальник и колготки. Отлично. Я надеялась, что так оно и случится. И что это будет понос, который растечется повсюду.

Мне показалось, что я не меньше минуты пристально смотрела на каждую, наблюдая, как их лица окрашиваются в ярко-красный цвет, и получала от этого удовольствие… но не такое большое, как получила бы при обычных обстоятельствах, если бы уже сама не достала себя больше, чем они. Вскинув брови, я повернула голову в сторону длинного, похожего на туннель коридора, по которому только что пришла с катка в раздевалку, и одарила их улыбкой, совсем не похожей на улыбку.

– Так я и думала. Бегите на тренировку, пока не опоздали.

Каким-то чудом я удержалась от того, чтобы не прибавить в конце «засранки». Иногда мне прямо можно было вручать медаль за то, что я так терпелива с идиотами. Если бы только устраивали соревнования подобного рода, я бы победила.

Очень вероятно, что я бы никогда в жизни не увидела настолько быстро передвигающихся людей (разве что на соревнованиях спринтеров на Олимпиаде). Две других, более доброжелательных девочки выглядели слегка шокированными, но, смущенно улыбнувшись мне, пошли друг за другом и стали перешептываться.

Вот из-за таких девочек я давно прекратила попытки завести подруг среди фигуристок. Маленькие засранки. Я показала им средний палец, правда, легче от этого не стало.

Мне надо было выпустить пар. Очень, очень надо.

Наконец я вошла в раздевалку и упала на одну из скамеек, стоявшую перед рядом шкафчиков; пока я шла, боль в тазобедренном суставе и бедре усилилась. Я падала и больнее, чем сегодня, но, даже зная это, невозможно до конца «привыкнуть» к боли; когда испытываешь ее регулярно, заставляешь себя преодолевать ее быстрее. А дело в том, что я тренировалась не так, как привыкла, – ведь у меня не было партнера и тренера, который ежедневно исправлял бы мои ошибки на протяжении нескольких часов, – поэтому мое тело забыло, что ему нужно делать.

Просто еще один дерьмовый намек на то, что жизнь продолжается даже вопреки моей воле.

Вытянув ноги вперед, я не обращала внимания на пятерых подростков постарше, теснившихся на противоположной стороне комнаты, чуть дальше от двери. Они одевались и возились с ботинками, не переставая болтать. Они не смотрели на меня, а я лишь искоса взглянула на них. Развязывая шнурки, я всего на секунду задумалась о том, чтобы пойти в душ, но потом решила, что это напрасный труд, ведь можно было потерпеть двадцать минут до дома, а там переодеться и принять душ в своей большой ванной. Я сняла белый ботинок с правой ноги, а затем осторожно стащила бинт телесного цвета, закрывавший щиколотку и поднимавшийся сантиметров на пять выше.

– О боже! – довольно громко вскрикнула одна из девочек на другой стороне комнаты, лишая меня возможности абстрагироваться от нее. – Ты не шутишь, нет?

– Нет! – ответил кто-то, пока я развязывала левый ботинок, стараясь изо всех сил не обращать внимания на девчонок.

– Серьезно? – послышался другой голос, или, может быть, это был тот же, что и вначале, только выше. Трудно сказать. Я вроде бы и не пыталась к ним прислушиваться.

– Серьезно!

– Серьезно?

– Серьезно!

Закатив глаза, я снова попробовала не обращать на них внимания.

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Да!

Да. Я не могла игнорировать этот вздор. Разве я была когда-нибудь такой надоедливой? Бесячей девчонкой?

Да не может быть.

– Где ты это слышала?

Я как раз набирала шифр кодового замка на своем шкафчике, когда раздался целый хор голосов, и это заставило меня обернуться и посмотреть на девочек через плечо. Одна из них буквально выглядела как машина, набирающая скорость: оскалив зубы, она развела руки на уровне груди и хлопнула в ладоши. Другая переплела пальцы и поднесла их ко рту. Кажется, ее трясло.

Что, черт побери, не так с этими двумя идиотками?

– Ты это слышала? Я видела, как он шел с тренером Ли.

Фу.

Конечно. О ком еще, черт возьми, они могли говорить?

Я не стала утруждать себя, ахать или закатывать глаза и, снова повернувшись к своему шкафчику, достала оттуда спортивную сумку. Потом села на скамейку и в тот же момент расстегнула молнию, чтобы откопать телефон, ключи, вьетнамки и крохотную шоколадную плитку «Херши», которую я держала как раз на такой случай. Сняв обертку, я засунула шоколадку в рот, а потом взяла телефон. На экране мигал зеленый огонек, сигнализирующий о непрочитанных сообщениях. Разблокировав телефон, я посмотрела через плечо и увидела, что девочки по-прежнему вопят так, словно они на грани сердечного приступа из-за этого кретина. Не обращая на них внимания, я не спеша прочитала сообщения из группового чата, пропущенные во время тренировки.

Джоджо: Хочу пойти в кино сегодня вечером. Кто со мной?

Тэйли: Надо подумать. Что за фильм?

Мама: Мы с Беном пойдем с тобой, малыш.

Себ: Нет. У меня сегодня свидание.

Себ: Джеймс не хочет? Я его не обвиняю.

Джоджо: Новый фильм Марвел.

Джоджо: Себ, надеюсь, ты подхватишь венерическое заболевание.

Тэйли: Марвел? Нет, спасибо.

Тэйли: Себ, я тоже надеюсь, что ты подхватишь венерическое заболевание.

Мама: НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ БЫТЬ ДОБРЕЕ ДРУГ К ДРУГУ?

Себ: Идите все в жопу, кроме мамы.

Рубс: Я бы пошла с тобой, но Аарон неважно себя чувствует.

Джоджо: Я знаю, Мелочь. Люблю тебя. В следующий раз.

Джоджо: Мама, давай пойдем. В 7.30 окей?

Джоджо: Себ – [смайлик со средним пальцем]

Джоджо: Джес, ты идешь?

Я подняла глаза, потому что девочки в раздевалке так расшумелись, что это стало невыносимо. Я подумала: что, блин, с ними происходит? Господи Иисусе, Иван тренируется здесь пять раз в неделю уже целый миллион лет. Не слишком увлекательное зрелище. По мне, так не было ничего скучнее.

Поджав пальцы с ярко-розовыми ногтями, я сосредоточилась на них, умышленно не обращая внимания на синяк рядом с мизинцем и набухающий волдырь под большим пальцем, образовавшийся от шва колготок новой марки, которые я надевала накануне.

– Что он здесь делает? – не унимались подростки, напоминая мне о том, что нужно уйти отсюда как можно скорее. Мое терпение лопалось.

Снова взглянув на телефон, я попыталась решить, что делать. Пойти домой и посмотреть фильм или согласиться пойти в кино с братом, мамой и Беном, или номером четыре, как называли его все остальные?

Я бы лучше пошла домой, а не зависала в выходные в многолюдном кинотеатре, но…

Ладонь на секунду сжалась в кулак, и я напечатала ответ.

Я пойду с вами, но мне нужно сначала поесть. Сейчас еду домой.

Потом, улыбнувшись, я добавила еще одно сообщение:

Себ, мне пофиг, если ты подхватишь венерическое заболевание. Но на этот раз постарайся подцепить гонорею.

Тем временем, зажав телефон между ног, я достала из кармана сумки ключи от машины, схватила вьетнамки и аккуратно уложила оба конька в изготовленные на заказ защитные футляры, выстланные искусственным мехом поверх тонкой пены с эффектом памяти, которые мой брат Джонатан с Джеймсом купили мне много лет тому назад. Застегнув молнию на сумке, я сунула ноги в сандалии и со вздохом поднялась, ощущая стеснение в груди.

Это был не лучший день, но он мог бы стать лучше, сказала я самой себе.

Он обязан стать лучше.

Хорошо, что завтра не нужно идти на работу, к тому же по воскресеньям я обычно не хожу на каток. Мама, наверное, напечет блинов на завтрак, и я собиралась пойти в зоопарк вместе с братом и племянницей, после того как он заберет ее на целый день. Из-за фигурного катания я упускала многие моменты в ее жизни. Теперь, когда у меня стало больше времени, я пыталась наверстать упущенное. Я предпочитала относиться к этому именно так, нежели зацикливаться на том, почему у меня теперь больше свободного времени. Я старалась быть позитивной. Пока мне это не слишком удавалось.

– Не знаю, – сказала одна из девушек. – Но обычно он не приходит сюда в течение месяца или двух после окончания сезона, а сейчас что? Всего неделя после Кубка мира?

– Я думаю, не расстается ли он с Минди?

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю. Почему он расставался со всеми, кто был до нее?

С того момента, как они назвали имя тренера Ли, я уже знала, о ком речь. В КЛ, как большинство из нас называло Ледово-спортивный комплекс Луковых – или коротко Комплекс Луковых, – оставался только один мужчина, о котором эти девушки стали бы нести такую чепуху. Тот самый парень, который волновал всех. Каждую девушку, не считая, по крайней мере, меня. И еще кого-нибудь, у кого были мозги. Иван Луков.

Или, как мне нравилось называть его, особенно в лицо, Сын Сатаны.

– Я только сказала, что видела его. Я не знаю, что он здесь делает, – донесся до меня чей-то голос.

– Он никогда не приходит просто так, Стэйси. Давай. Сложи два и два.

– О боже, неужели они с Минди расходятся?

– Если они расходятся, интересно, с кем он будет кататься?

– Может быть, ни с кем.

– Черт, я бы дорого заплатила, чтобы кататься с ним в паре.

– Ты даже ничего не знаешь о парном катании, дурочка, – фыркнув, сказала другая девочка. Я нарочно не прислушивалась, но мой мозг продолжал складывать вместе обрывки их реплик, пока они влетали в одно мое ухо и вылетали из другого.

– Неужели это так трудно? – с гордостью выпалил другой голос. – У него самая классная задница в стране, и он побеждает с любой партнершей. Для меня это раз плюнуть.

Я закатила глаза, особенно на словах про задницу. Этому идиоту только комплиментов его заднице не хватало. Но она упустила самое главное об Иване. Тот факт, что он был самым красивым и самым желанным парнем в мире фигурного катания, на которого все пускали слюни. Мальчиком, красовавшимся на постерах Международного союза как символ парного катания. Блин, да вообще любого катания. «Королем коньков», как некоторые называли его. «Юным дарованием», как обычно все говорили, когда он был подростком.

Он был членом семьи владельцев спортивного центра, где я тренировалась уже более десятка лет.

Братом одной из моих подруг.

Мужчиной, за десять лет не сказавшим мне ни одного доброго слова. Именно таким я знала его. Мудаком, с которым я встречалась изо дня в день и который время от времени пререкался со мной из-за какой-нибудь ерунды. Человеком, каждый разговор с которым заканчивался лишь тем, что один из нас оскорблял другого.

Да… Я не знала, почему он оказался в Комплексе Луковых всего через неделю после того, как выиграл свой третий чемпионат мира, через несколько дней после окончания сезона, хотя ему следовало бы отдыхать или уехать в отпуск. По крайней мере, именно так он поступал каждый год, насколько я помнила.

Волновало ли меня то, что он был рядом? Нет. Если бы мне действительно захотелось узнать, что происходит, я могла бы просто спросить у Карины. Только я не спрашивала. В этом не было никакой необходимости.

Потому что вряд ли мы с Иваном стали бы соревноваться друг с другом в ближайшее время… или вообще когда-либо, если дела продолжат идти в том же духе.

И пока я стояла там, в той самой раздевалке, где провела больше половины жизни, что-то подсказало мне, хотя я – никогда, никогда, никогда – не хотела в это верить, что причина именно в этом. Что, возможно, я у цели. После стольких лет, после долгих месяцев одиночества… моя мечта могла осуществиться.

А у меня не было ни черта, чем можно было бы похвастаться.

Глава вторая

– Вы слышали новость?

Сидя в раздевалке, я как можно сильнее затянула шнурки на ботинках и завязала концы довольно тугим узлом, чтобы они выдержали в течение следующего часа. Даже не оборачиваясь, я знала, что на дальнем конце той же скамейки напротив своих шкафчиков сидят две девочки-подростка. Они торчали здесь каждое утро, как правило, бесполезно растрачивая время. Если бы они не болтали, то могли бы больше времени проводить на льду, но мне было по барабану. Не я оплачивала их время на катке. Если бы у них была такая мама, как у меня, она бы очень быстро отучила их от привычки болтаться без дела.

– Мама рассказала мне вчера вечером, – сказала та, что была повыше, поднимаясь со скамейки.

Я встала и, не обращая на них внимания, принялась вращать плечами назад, несмотря на то что провела уже целый час, разогреваясь и растягиваясь. Возможно, я не каталась по шесть или семь часов в день, как привыкла – тогда растяжка, по крайней мере в течение часа, была бы абсолютно необходима, – но от старых привычек трудно отказаться. Не стоило экономить час и пропускать разминку, чтобы потом несколько дней или недель страдать от растяжения мышц.

– Она сказала, что слышала, как кто-то говорил, что, кажется, он уходит из спорта из-за проблем с партнершами.

Теперь это привлекло мое внимание.

Он. Уходит из спорта. Проблемы.

То, что я окончила среднюю школу вовремя, было почти чудом, но даже я поняла, о ком они говорят. Иван. Кто, черт побери, еще это мог быть? Не считая нескольких мальчишек и Пола, который три года тренировался вместе со мной в Ледово-спортивном комплексе Лукова, не было никакого другого «его». Была еще парочка подростков, но ни один из них не смог бы пойти так далеко, – если кого-то хоть чуть-чуть интересовало мое мнение. Что было отнюдь не так.

– Может, после ухода он подастся в тренерство, – сказала одна из девочек. – Я была бы не против, если бы он кричал на меня целыми днями.

Я почти рассмеялась. Иван уходит? Ни за что. Ни за что на свете он не уйдет из спорта в двадцать девять лет, тем более не сейчас, не на пике своей формы. Несколько месяцев назад он победил на чемпионате США. А месяцем раньше занял второе место в финале Гран-при по фигурному катанию.

В любом случае, какого черта я обращаю на это внимание?

Мне плевать на то, что он делает. Его жизнь меня не касалась. Всем нам когда-нибудь нужно будет уйти. И чем меньше мне придется смотреть на его надоедливую рожу, тем лучше.

Решив, что не стоит отвлекаться, ведь на тренировку у меня всего два часа, – тем более отвлекаться на Ивана, а не на кого-то другого, – я направилась к выходу из раздевалки, оставив двух подростков попусту тратить время на сплетни. В это раннее утро на льду было, как обычно, шесть человек. Я пришла не так рано, как прежде, – теперь это не имело смысла, – но каждое из этих лиц я наблюдала уже много лет.

Некоторые чаще, чем остальные.

Галина уже сидела на трибуне для зрителей, за бортиком, вместе с термосами с кофе, который, как мне было известно по опыту, был очень густым, а на вкус напоминал деготь. Шея и уши у нее были замотаны любимым красным шарфом, и она была одета в свитер, который я видела уже раз сто и который в довершение всего был похож на шаль. Я могла бы поклясться, что с каждым годом к тому, что она надевала, прибавлялось по одному предмету одежды. Четырнадцать лет назад, впервые сорвав меня с уроков, она прекрасно себя чувствовала в длинной майке с рукавом и шали. Теперь в таком одеянии она, наверное, замерзла бы до смерти.

Четырнадцать лет – это больше, чем прожили некоторые из этих девочек.

– Доброе утро, – сказала я на ломаном русском, которого нахваталась от нее за эти годы.

– Привет, ежик, – поприветствовала она меня, на мгновение устремив взгляд на лед. Потом она перевела взгляд на меня, при этом ее лицо было таким же, каким я помнила его в двенадцать лет: обветренное и суровое, словно ее кожа из пуленепробиваемой ткани. – Как прошли выходные, хорошо?

Я кивнула, ненадолго предавшись воспоминаниям о том, как ходила в зоопарк с братом и племянницей, после чего мы отправились к нему в квартиру, чтобы поесть пиццы. То есть сделали две вещи, которые я, кажется, никогда не делала прежде – включая пиццу.

– А вы как? – спросила я женщину, которая научила меня очень многому, и мне никогда не расплатиться с ней за это.

На ее лице появились ямочки, что было нечастым зрелищем. Я так хорошо знала ее лицо, что могла бы в совершенстве описать его составителю фоторобота, если бы она вдруг пропала. Круглое, с тонкими бровями, миндалевидными глазами, тонкими губами и шрамом на подбородке, оставшимся от лезвия конька партнера еще с тех пор, когда она участвовала в соревнованиях. Не то чтобы она должна была когда-нибудь пропасть. Любой похититель, наверное, отпустил бы ее через час.

– Я виделась с внуком.

Я стала перебирать в голове даты, пока до меня не дошло.

– У него был день рождения, да?

Галина кивнула и перевела взгляд на каток, где находилась фигуристка, с которой она стала работать после того, как я ушла в парное катание четыре года назад. Да, мне не хотелось расставаться с ней, но это было неважно. Я больше не ревновала, не думала о том, как быстро она нашла мне замену. Но порой, особенно в последнее время, это беспокоило меня. Совсем чуть-чуть. Хотя этого было достаточно.

Я никогда не призналась бы ей в этом.

– Вы наконец купили ему коньки? – спросила я.

Мой прежний тренер склонила голову набок и пожала плечами, не отрывая своих серых глаз, миллион раз смущавших меня, ото льда.

– Да. Подержанные коньки и видеоигру. Я ждала. Ему почти столько же лет, сколько было тогда тебе. Поздновато, но еще вполне возможно.

Наконец-то она сделала это. Я помнила, когда он родился – еще до того, как мы расстались, – и как мы говорили о том, что ему нужно заняться фигурным катанием, как только он подрастет. Это был лишь вопрос времени. Мы обе понимали это. Ее собственные дети не пошли дальше юниоров, но это не имело значения.

Но мысли о нем, о ее внуке, вызвали у меня… почти ностальгические ощущения, воспоминания о том, какое удовольствие доставляло мне в ту пору фигурное катание. Еще до того, как я оказалась под сокрушительным прессом, до инцидента и до того, как на меня обрушились гребаные критики. До того, как я познала горький вкус разочарования. Фигурное катание всегда вселяло в меня чувство непобедимости. Даже больше, благодаря ему я чувствовала себя потрясающе. Раньше я не знала, что возможно испытать ощущение полета. Быть сильной. Красивой. В чем-то преуспевать. Особенно в том, что волновало меня больше всего. Я не осознавала, что умение скручивать свое тело, извиваться и придавать ему разные, казавшиеся невообразимыми позы способно восхищать. Я казалась себе до такой степени не похожей на всех остальных, скользя на максимальной скорости по овальному катку, что даже не задумывалась о том, насколько изменится моя жизнь через несколько лет.

Тихий смех Галины вывел меня из состояния уныния. По крайней мере, на мгновение.

– Когда-нибудь ты станешь его тренером, – предположила она, фыркнув, – словно представила, что я буду обращаться с ним так же, как она со мной, – и рассмеялась.

Я хихикнула, вспомнив о той сотне подзатыльников, которые получила от нее за десять лет нашей работы. Кое-кто не выдержал бы ее своеобразной требовательной любви, но мне она втайне нравилась. Мне она шла на пользу. Мама всегда говорила, что стоит дать мне палец, и я откушу всю руку.

А Галина Петрова не уступила бы даже мизинца.

Но уже не в первый раз она упомянула о том, что мне нужно заняться тренерской работой. В последние несколько месяцев, когда ситуация становилась… все более безнадежной, когда моя надежда найти другого партнера стала таять, она, не церемонясь, но и не торопя меня, как бы невзначай заводила со мной разговор об этой возможности. Просто говорила: Джесмин, тренерство. Да?

Но я все еще не была готова к этому. Мне казалось, что стать тренером значит сдаться, а… я не была готова. Еще не готова. Еще нет, твою мать.

Но, может быть, пришло время? – прошептал какой-то ворчливый, хнычущий голосок в моей голове, и внутри все сжалось.

Галина, словно чувствуя, что происходит в моей голове, снова фыркнула:

– У меня много дел. Отрабатывай прыжки. Ты не отдаешься делу полностью, ты слишком погружена в свои мысли, поэтому и падаешь. Вспомни, как было семь лет назад, – сказала она, все еще внимательно глядя на лед. – Перестань думать. Ты знаешь, что делать.

Я не думала, что она замечает мои трудности с тех пор, как стала тренировать кого-то другого.

Но ее слова запали мне в душу, и я вспомнила то время, о котором она говорила. Она права. Тогда мне было девятнадцать лет. Это был самый неудачный сезон в моей одиночной карьере. У меня еще не было партнера, и я каталась одна. Тот сезон стал катализатором для трех последующих, которые и привели к тому, что я стала кататься в паре. Я была слишком погружена в свои мысли, постоянно накручивала себя и… ну, если я и совершила ошибку, перейдя из одиночного катания в парное, было слишком поздно сожалеть об этом.

В жизни всегда нужно делать выбор, и я свой сделала.

Кивнув, я подавила в себе давнишний стыд, всколыхнувшийся при воспоминании о том ужасном сезоне. Оставаясь наедине, я постоянно думала о нем и жалела себя.

– Это меня и беспокоило. Я поработаю над прыжками. Увидимся, Лина, – сказала я своему бывшему тренеру, секунду повертев браслет на запястье, после чего уронила руки и встряхнула их.

Галина быстро скользнула взглядом по моему лицу, а затем с серьезным видом опустила подбородок и вновь обратила свое внимание на каток. Она выкрикнула что-то насчет слишком медленного прыжка с ярко выраженным акцентом.

Сняв чехлы с коньков и положив их на обычное место, я вышла на лед и сосредоточилась.

У меня все получится.

* * *

Ровно через час я так вспотела и устала, будто тренировка продолжалась уже три часа. Проклятье, я размякла. В конце я исполнила небольшую комбинацию прыжков – несколько или хотя бы один прыжок, за которым тут же следовал второй, иногда еще два, – но, честно говоря, была недовольна собой. Я едва приземлялась, вихляла и каждый раз старалась удержаться, в то же время прилагая максимум усилий, чтобы сконцентрироваться на прыжках, и только на них.

Галина была права. Я была рассеянна, но не могла понять, что именно меня отвлекает. Может, и правда нужно было скорее помастурбировать, или заняться пробежкой, или чем-то еще. Да чем угодно, лишь бы прочистить мозги или хотя бы избавиться от этого тошнотворного ощущения, преследующего меня как призрак.

Лишь слегка раздраженная, я вернулась в раздевалку и обнаружила на дверце своего шкафчика желтый самоклеящийся листочек. У меня не возникло никаких мыслей. Месяц назад генеральный директор КЛ оставила мне похожую записку с просьбой зайти к ней в офис. Она всего лишь хотела предложить мне работать с начинающими. Опять. Я понятия не имела, почему она решила, что я – достойный кандидат, чтобы обучать маленьких девочек, практически малышей, и я сказала ей, что меня это не интересует.

Итак, я сорвала записку со шкафчика и не спеша прочитала: Джесмин, зайди перед уходом в офис ГД. Дважды, чтобы убедиться, что поняла все правильно. В голову мне пришло только, что независимо от того, чего хочет от меня ГД, стоит поторопиться, потому что нужно было возвращаться на работу. Мои дни были расписаны по минутам. Мой график можно было найти практически везде – в телефоне, на листках бумаги, которые валялись в машине, в сумках, в комнате, на холодильнике, – чтобы ничего не забыть и не нервничать. Мне важно было быть дисциплинированной, подготовленной и всегда следить за временем. А теперь придется пропустить горячую ванну и отказаться от макияжа, чтобы вовремя прийти на работу, либо предупредить начальника.

Я открыла шкафчик и достала из сумки телефон, после чего набрала сообщение, поблагодарив Т9, облегчающий мою жизнь, и отправила его маме. Она никогда не расставалась с телефоном.

Я: ГД КЛ хочет поговорить. Можешь позвонить Мэтти и сказать, что я немного опоздаю, но постараюсь быть как можно скорее?

Она ответила мгновенно.

Мама: Что ты сделала?

Закатив глаза, я напечатала ответ. Ничего.

Мама: Тогда зачем тебя вызывают в офис?

Мама: Ты опять обозвала чью-то маму шлюхой?

Ну конечно, она так и не забыла об этом. Никто не забыл.

Просто я не рассказывала ей о том, что ГД раза три просила меня зайти к ней в офис, чтобы обсудить тренерскую работу.

Я: Не знаю. Может, не приняли чек за прошлую неделю.

Это была шутка. Ей лучше, чем кому-либо другому, было известно, сколько стоят тренировки в КЛ. Она оплачивала их более десятка лет.

Я: Нет. Я больше не обзывала ничью маму шлюхой, но та шлюха это заслужила.

Зная, что мама ответит почти немедленно, я положила телефон обратно в шкафчик и решила, что напишу ей через минуту. В рекордное время приняв душ и упаковав вещи, я натянула на себя нижнее белье, джинсы, майку, носки и самые удобные на вид туфли, которые только могла позволить. Покончив с этим, я проверила телефон и увидела, что мама ответила.

Мама: Тебе нужны деньги?

Мама: Она действительно этого заслужила.

Мама: Ты кого-то толкнула?

В душе я ненавидела себя за то, что мама все еще спрашивает, нужны ли мне деньги. Как будто я много лет из месяца в месяц недостаточно вытягивала их у нее. Один неудачный сезон за другим.

По крайней мере, больше я так не делала.

Я: С деньгами все в порядке. Спасибо.

Я: И я больше никого не толкала.

Мама: Уверена?

Я: Да, уверена. Я бы запомнила.

Мама: Точно?

Я: Да.

Мама: Если ты это сделала, все нормально. Некоторые и правда напрашиваются.

Мама: Даже мне иногда хотелось треснуть тебя. Такое случается.

Я не смогла удержаться от смеха.

Я: Мне тоже.

Мама: Ты хотела дать мне по шее?

Я: На этот вопрос нет правильного ответа.

Мама: Ха-ха-ха-ха.

Я: Не хотела. Окей?

Застегнув молнию на сумке, я взялась за ручку, зажала в кулаке ключи и как можно скорее вышла из раздевалки. Я едва не бежала по одному коридору, а потом по второму в ту часть здания, где были расположены торговые фирмы. Я хотела съесть сэндвич с белым хлебом и яйцом, который оставила в машине, по дороге. Подойдя к двери офиса, я на всякий случай напечатала еще одно сообщение, в этот раз не обращая внимания на опечатки.

Я: Серьезно, ма. Можешь позвонить ему?

Мама: ДА.

Я: Спс.

Мама: Люблю тебя.

Мама: Скажи, если тебе нужны деньги.

На секунду у меня перехватило дыхание, но я ничего не ответила. Я бы не призналась, даже если бы они были мне нужны. Никогда больше не призналась бы. По крайней мере, пока могла справляться сама. А я бы даже пошла в стриптизерши, если бы пришлось. Мама и так достаточно сделала для меня.

Сдерживая вздох, я постучалась в дверь кабинета генерального директора, размышляя о том, как было бы хорошо, если бы этот разговор, о чем бы он ни был, продлился не больше десяти минут. Тогда я не слишком опоздала бы на работу. Мне не хотелось злоупотреблять снисходительностью маминого ближайшего друга.

Я повернула ручку и в ту же секунду услышала, как в кабинете кто-то прокричал:

– Заходи!

Проблема заключалась в том, что я никогда не любила сюрпризы. Никогда. Даже в детстве. Я всегда предпочитала знать, с чем буду иметь дело. Не стоит и говорить, что никто не устраивал мне сюрпризы в день рождения. Один раз, когда дедушка попытался это сделать, мама заранее предупредила меня, взяв клятву, что я буду вести себя так, словно это сюрприз. Так я и сделала.

Я была готова столкнуться с генеральным директором, женщиной по имени Джорджина, с которой мы всегда ладили. Я слышала, что некоторые называют ее упертой, но со мной она лишь проявляла характер и не позволяла вешать себе лапшу на уши – просто потому, что не обязана была это делать.

Поэтому я чертовски удивилась, когда первым человеком, которого я увидела в кабинете, оказалась не Джорджина, а знакомая мне женщина лет под пятьдесят, в классическом черном свитере и с таким аккуратным пучком на голове, что подобное совершенство я раньше видела только на соревнованиях.

И еще больше я удивилась, когда увидела в кабинете второго человека, сидевшего по другую сторону стола.

В третий я раз я удивилась, когда поняла, что генерального директора нигде не видно.

Только… они.

Иван Луков и женщина, которая тренировала его последние одиннадцать лет.

Человек, с которым я не могла разговаривать без препирательств, и человек, который за эти одиннадцать лет сказал мне всего слов двадцать.

Что, черт побери, происходит? Я бросила взгляд на женщину, пытаясь понять, правильно ли прочитала записку, приклеенную к шкафчику. Я не… неужели? Я не спешила. И прочитала ее два раза. Я больше не искажаю смысл написанного.

– Я искала Джорджину, – объяснила я, пытаясь не обращать внимания на смущение из-за того, что неправильно прочитала слова на стикере. Я терпеть не могла лажу. Терпеть не могла. Еще хуже, блин, было бы облажаться у них на глазах. – Вы не знаете, где она? – выдавила я, все еще думая о записке.

Женщина слегка улыбнулась, но не так, как если бы я прервала какой-то важный разговор, и даже не совсем как человеку, которого много лет игнорировала. От этого я занервничала еще больше. Раньше она никогда мне не улыбалась. На самом деле я не помню, чтобы вообще хоть когда-то видела ее улыбающейся.

– Входи, – сказала она, по-прежнему с улыбкой на губах. – Это не Джорджина оставила записку на твоем шкафчике, а я.

Позже я испытаю облегчение от того, что правильно все поняла, но в тот момент я была слишком занята попытками разобраться, какого черта я здесь и почему она оставила мне записку… И почему, черт возьми, Иван сидит и ничего не говорит.

Будто прочитав мои мысли, женщина улыбнулась еще шире, словно хотела успокоить меня, но это произвело обратное действие.

– Садись, Джесмин, – сказала она тоном, который тут же напомнил мне о том, что она тренировала сидевшего слева от меня идиота, чтобы тот победил в двух чемпионатах мира. Проблема была в том, что она не приходилась мне тренером, а я не люблю, когда другие указывают мне, что делать, даже если имеют на это право. Кроме того, она никогда не была слишком любезна со мной. Не груба, но и не добра.

То есть все ясно. Но этот факт ничего не менял.

В течение двух лет я принимала участие в тех же соревнованиях, что и Иван. Я соперничала с ним, а он со мной. Желание победить того, с кем не находишься в дружеских отношениях, проще. Но это не объясняло ее поведения в те годы, когда я каталась одна и мне нечего было делить с ним. Когда она могла бы быть дружелюбной по отношению ко мне… но этого не случилось. Не то чтобы я хотела тренироваться у нее или нуждалась в ней, но все-таки.

Поэтому она, наверное, и не удивилась, когда я, глядя на нее, только вскинула брови.

Видимо, она решила, что нет лучшего способа ответить мне, чем тоже вскинуть брови.

– Пожалуйста? – предложила она почти ласковым голосом.

Я не поверила ни ее интонации, ни ей.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как окинуть взглядом стулья напротив нее. Их было всего два, и один из них занял Иван, которого я не видела с тех пор, как он уехал в Бостон перед чемпионатом мира. Его длинные ноги – те самые ноги, которые я чаще видела в коньках, чем в обычных ботинках, – были вытянуты и просунуты под стол, за которым сидела его тренер. Но моим вниманием завладело не то, как лениво он сидел, скрестив руки на груди и выставив напоказ свою подкачанную грудь и стройный торс, и не темно-синий свитер с высоким воротником, оживляющий его почти бледное лицо, от которого другие девушки в этом здании сходили с ума.

Именно его внимательные серо-голубые глаза лишили меня дара речи. Я никогда не забывала, каким ярким был цвет его глаз, но они все равно всегда заставали меня врасплох. И куда уж без обрамлявших их длинных черных ресниц.

Но в его взгляде было что-то еще.

Фу.

Сколько девушек сходило с ума от его лица, волос, глаз, от его выступлений, от его рук, длинных ног, дыхания, от зубной пасты, которой он пользовался… Это бесило. Даже мой брат называл его красавчиком – хотя мужа моей сестры он тоже считал красавчиком, но это неважно. Кроме всего прочего, девушки преклонялись перед его широкими плечами, помогавшими удерживать партнершу на вытянутых руках. Краем уха я слышала, что женщины сходят с ума по его заднице, и не глядя на нее, я знала, что она идеально выпуклая – упругие ягодицы были практически обязательны в нашем виде спорта.

И если бы у Ивана было одно главное достоинство, им бы стали эти глаза, от которых бросало в дрожь.

Но у него его не было. У Дьявола нет ни единого достоинства, которое искупило бы его грехи.

Я пристально смотрела на него, а этот дьявольски симпатичный парень пристально смотрел на меня. Он не отводил взгляда от моего лица. Он не хмурился, не улыбался, ничего такого.

И это взбесило меня.

Он просто… смотрел. С закрытым ртом. А его руки – и пальцы – были засунуты под мышки.

Будь я кем-то другим, он поставил бы меня в неловкое положение своим взглядом. Но я не его фанатка. Я достаточно хорошо знаю его, чтобы не отвлекаться на трико, надетое прямо на голое тело. Он упорно тренировался, он был хорош. Но он не возбуждал меня. Определенно не вдохновлял. Не производил впечатления.

К тому же я помнила, как много лет назад мама разорвала на нем новые трико за то, что он огрызался, и это тоже не стоило сбрасывать со счетов.

– К чему все это? – медленно спросила я, еще на полсекунды уставившись в хорошо знакомое мне лицо Ивана, прежде чем наконец перевести взгляд на тренера Ли, почти сгорбившуюся над столом (как будто кто-то с ее осанкой был способен сгорбиться). Твердо упершись локтями в стол, со все еще вскинутыми тонкими и темными стрелами своих бровей, она с интересом смотрела на меня. Она была так же красива, так в те времена, когда принимала участие в соревнованиях. Я смотрела видео 80-х годов, когда она побеждала на национальных чемпионатах.

– Ничего страшного, обещаю, – осторожно проговорила немолодая женщина, словно издеваясь над моим смущением. Жестом она показала на стул рядом с Иваном. – Присядешь?

Если тебя просят сесть, хорошего не жди. Особенно если сесть предлагают рядом с Иваном. Так что я, пожалуй, откажусь.

– Я постою, – произнесла я, при этом звук моего голоса был таким же странным, как охватившее меня чувство.

Что происходит? Меня же не могут выкинуть из комплекса? Я ничего такого не сделала.

Если только те долбаные девчонки с воскресенья не настучали на меня. Черт.

– Джесмин, нам нужно всего две минуты, – неторопливо произнесла тренер Ли, продолжая указывать мне на стул.

Да, только этого дерьма мне не хватало, ситуация обострялась. Две минуты? За две минуты ничего хорошего не сделаешь. Я дважды в день чистила зубы больше двух минут.

Я не сдвинулась с места. Они настучали на меня. Маленькие засранки…

В подтверждение того, что я не умею скрывать свои мысли, тренер Ли, сидя за столом, вздохнула. Я заметила, как она быстро скользнула взглядом по Ивану, прежде чем снова посмотреть на меня. Она больше походила на адвоката, чем на фигуристку, которой когда-то была, и на тренера, которым стала теперь. Встав со своего места, женщина выпрямилась и, прежде чем заговорить, поджала губы.

– Тогда перейду сразу к делу. Насколько серьезно ты настроена отойти от дел?

Насколько серьезно я настроена отойти от дел? Так вот что все думают? Что я, твою мать, ухожу?

Не то чтобы… я сама решила остаться без партнера и пропустить целый сезон, но это неважно. Неважно. С моим давлением произошло нечто странное, чего прежде никогда не случалось, но я решила не обращать внимания ни на него, ни на слово на букву «о» и вместо этого сфокусировалась на самых важных словах, слетевших с ее губ.

– Почему вы спрашиваете? – медленно проговорила я, все еще продолжая волноваться. Совсем чуть-чуть.

Нужно было все-таки позвонить Карине.

По той прямолинейности, с которой действовала эта женщина и которую я бы оценила в любое другое время, стало ясно, что она не будет ходить вокруг да около. И от этого я, черт побери, удивилась еще сильнее, потому что не ожидала услышать от нее эту фразу. Меньше всего на свете я ожидала услышать от нее это. Блин, меньше всего на свете я ожидала услышать это от кого угодно.

– Мы хотим, чтобы ты стала новой партнершей Ивана, – сказала женщина. Просто. Вот. Так.

Просто вот так.

В жизни бывают моменты, когда ты начинаешь вспоминать, не принял ли случайно наркотики. Вдруг кто-то украдкой подмешал тебе ЛСД в выпивку? Или начинаешь думать, что на автомате принял обезболивающее, а это оказалась «ангельская пыль»[4].

Именно так я чувствовала себя в тот момент, стоя в кабинете генерального директора КЛ. Мне не оставалось ничего другого, кроме как моргнуть. Потом моргнуть еще несколько раз.

Потому что какого черта?

– Да, если ты готова пересмотреть свое желание отойти от дел, – продолжила женщина, снова использовав этот эвфемизм. А я стояла перед ней, гадая, кто бы мог подмешать мне в воду галлюциногенные таблетки, потому что это, блин, вообще было невозможно. Невозможно, чтобы эти слова действительно исходили от тренера Ли.

Ни за что на свете, черт побери.

Наверное, я ослышалась или просто почему-то прослушала гигантский фрагмент нашего разговора, потому что…

Потому.

Я и Иван? Партнеры? Не может быть. Ни единого шанса.

…так ведь?

Глава третья

Я не любила, когда меня пугали – да кто, блин, вообще, кроме фанатов ужастиков, такое любит? – но, если честно, меня вообще мало чем можно испугать. Пауки, летающие тараканы, мыши, темнота, клоуны, высота, углеводы, набор веса, смерть… ничего из этого не страшило меня. Я могу убить пауков, тараканов или мышь. Я могу включить свет. В целом могу дать пинка под зад клоуну (если только он не толстозадый). Несмотря на свой рост, я сильная и даже несколько лет вместе с сестрой посещала уроки самообороны. Высоты я вообще не боюсь. Углеводы великолепны, а если бы я поправилась, я знаю, как сбросить вес. И все мы когда-нибудь умрем. Ничто из этого не волновало меня. Ни капельки.

То, от чего я просыпалась по ночам, было нематериальным.

Например, тревогу из-за возможного провала и разочарование невозможно контролировать. Они просто существуют. Постоянно. И если и был какой-то способ справиться с ними, то я этому еще не научилась.

Я, наверное, могла сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз в жизни теряла контроль от страха, и всякий раз это было связано с фигурным катанием. Третий раз случился, когда я получила сотрясение мозга. Тогда врач сказал маме, что ей стоит подумать и забрать меня из фигурного катания, и я некоторое время искренне верила, что она заставит меня отказаться от него. Помню, как за этим сотрясением последовали еще два, и я боялась, что мама настоит на своем и скажет, что я не должна рисковать, учитывая последствия, к которым могут привести постоянные травмы мозга. Но она так не поступила.

Было еще несколько моментов, когда я ощущала вкус ваты во рту, а желудок сжимался и сотрясался… Не хотелось думать об этом чаще, чем того требовалось.

Но дела обстояли так. Отец в шутку говорил, что я способна на проявление только двух эмоций: безразличия и раздражения. Это было неправдой, но он недостаточно хорошо знал меня, чтобы понимать.

Но, когда я стояла там и раздумывала, сплю ли я, или нахожусь под воздействием наркотиков, или все это происходит в реальности – хотелось верить, что это так, что я не под действием галлюциногенов, – я слегка испугалась. Я не хотела спрашивать, правда ли это. Потому что: а если это неправда? Что, если это какая-то извращенная шутка?

Мне было мерзко оттого, что я чувствовала себя неуверенно.

Мне было безумно мерзко от осознания, что за ответ, который я так ждала, я, наверное, готова буду продать душу.

Но мама однажды сказала мне, что сожаление хуже страха. Тогда я этого не поняла, зато понимала теперь.

И именно с этой мыслью я озвучила вопрос, ответ на который существенная часть моего «я» не желала знать на случай, если это не то, что я хотела бы услышать. «В каком смысле партнершей?» – медленно спросила я, чтобы удостовериться. Я мучительно пыталась представить, о каком, черт побери, партнерстве идет речь в этом дурацком сне, который казался мне таким правдоподобным. Будем вместе в гребаный «Эрудит» играть?

Мужчина, за взрослением которого я наблюдала на расстоянии (бывавшем слишком близким), закатил свои ледяные голубые глаза. И, как и всякий раз, когда он закатывал глаза, я в ответ прищурила свои.

– В смысле кататься в паре, – ответил он, подразумевая что-то вроде «господи боже». Он напрашивался на пощечину. – А ты о чем подумала? О кадрили?

Я моргнула.

– Ваня! – зашипела тренер Ли, и краешком глаза я увидела, как она хлопнула себя ладонью по лбу.

Но я не была уверена, что это действительно случилось, потому что была слишком занята пристальным разглядыванием сидящего передо мной наглеца. Не делай этого, Джесмин. Будь выше. Держи рот на замке…

Но потом тихий голосок, который был мне хорошо знаком, прошептал: Хотя бы до тех пор, пока не поймешь, чего они на самом деле от тебя хотят. Потому что этого просто не могло быть. Не в этой жизни.

– Что? – спросил Иван, по-прежнему глядя на меня. Равнодушное выражение его лица практически не изменилось, если не считать мимолетной ребяческой ухмылки, появившейся на его губах.

– Мы это обсуждали, – сказала его тренер, покачивая головой, и если бы я повернулась и посмотрела на нее, то увидела бы, что разозлилась не я одна. Но я была слишком увлечена тем, что уговаривала себя быть выше этого.

Хотя после ее замечания я очнулась и, переведя внимание на женщину, прищурилась.

– Обсуждали что? – лениво спросила я. Я бы приняла все, что бы она ни сказала. Хорошее или плохое. Я пережила все, что обо мне говорили, напомнила я себе. И когда при воспоминании об этих неприятностях у меня в душе ничего не перевернулось и не сжалось, я почувствовала себя лучше.

Тренер быстро скользнула по мне глазами, а потом одарила идиота на стуле недовольным взглядом.

– Он не должен был открывать рот, пока я все тебе не расскажу.

Я выдавила из себя только одно слово:

– Почему?

Женщина с нескрываемым раздражением глубоко вздохнула – мне был знаком этот вздох – и снова перевела взгляд на мужчину на стуле.

– Потому что мы пытаемся привлечь тебя в свою команду, вместо того чтобы напоминать о возможных причинах этого не делать.

Я моргнула. Опять.

А потом, не сумев сдержаться, повернула голову и ухмыльнулась, глядя на идиота в офисном кресле. Его ребяческая ухмылка никуда не делась, не исчезла даже тогда, когда он заметил, что я смотрю прямо на него.

Тупица, – беззвучно проговорила я, не успев сдержаться и вспомнив, что я собиралась быть выше этого.

Придурочная, – беззвучно произнес он в ответ.

После чего ухмылка быстро слетела с его лица, в принципе, как и всегда.

– Отлично, – сказала тренер Ли, раздраженно усмехнувшись, хотя в этом вообще не было ничего смешного. Я стояла и сверлила глазами демона в кресле, злясь на себя за то, что позволила ему себя разозлить. – Давайте на минуту вернемся к тому, о чем говорили. Джесмин, прошу, не обращай больше внимания сама знаешь на кого. Он не должен был открывать рта, чтобы не испортить наш важный разговор, о котором он прекрасно осведомлен.

Мне потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы снова повернуться к женщине, вместо того чтобы сосредоточиться на мужчине слева от меня.

Тренер Ли одарила меня улыбкой, которую я назвала бы безнадежной, принадлежи она кому-то другому. Она продолжала идти к своей цели напролом.

– Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей. – Ее брови приподнялись, а на лице застыла та странная улыбка, которой я не верила. – Если тебе это интересно.

Нам с Иваном хотелось бы, чтобы ты стала его новой партнершей.

Если тебе это интересно.

Они – люди, которые выглядели и говорили как тренер Ли и Иван – хотели, чтобы я стала его новой партнершей?

Я.

Это просто дурацкая шутка, да?

За долю секунды я успела подумать, что здесь не обошлось без Карины, но потом решила, что этого не может быть. Прошло больше месяца с нашего последнего разговора. И она слишком хорошо знала меня, чтобы попытаться совершить нечто подобное. Тем более когда в это замешан не кто-нибудь, а Луков.

Но это ведь шутка… правда? Иван и я? Я и Иван? Всего месяц назад он спрашивал, закончится ли у меня когда-нибудь пубертатный период. И я ответила, что закончится тогда же, когда у него вырастут яйца.

Все из-за того, что мы попытались выйти на лед в одно и то же время. И она была там. Тренер Ли слышала нас. Я уверена.

– Не понимаю, – смутившись, медленно проговорила я. Я обращалась к ним обоим, слегка обиженная и не уверенная, на кого, черт возьми, нужно смотреть или что, черт побери, делать, потому что во всей ситуации не было никакого смысла. Ни единой капли смысла.

От моего внимания не ускользнуло, как они обменялись взглядами, которые сложно было разобрать, а затем тренер Ли, со своим вечно уставшим выражением лица, спросила:

– Чего ты не понимаешь?

Они могли бы обратиться к тысяче других девушек, большинство из которых моложе меня, что очень важно для этого вида спорта. Было совершенно нелогично просить меня… разве что я была лучше любой другой из этих девушек. По крайней мере, в техническом плане, а под техническим планом я подразумеваю прыжки и вращения, две вещи, которые у меня выходили лучше всех. Но порой умения прыгать выше всех и вращаться быстрее всех недостаточно. Для общей оценки не менее важны и многие другие компоненты программы – навыки катания на коньках, переходы, артистичность и чистота исполнения, хореография и интерпретация.

А я никогда не была слишком сильна в этих вещах. Все ругали моего хореографа. Моих тренеров за выбор неудачной музыки. Меня за то, что «не вкладываю душу», и за то, что «недостаточно артистична» и «не обладаю никакой интуицией». Нас с моим бывшим партнером за то, что не составляли «единого целого». Меня – что недостаточно доверяла ему. И, возможно, именно этим в огромной степени объяснялось, почему я не добилась успеха.

Этим и моей одышкой.

Правда.

Проглотив обиду, – по крайней мере сейчас, – я стала рассматривать этих двух знакомых и одновременно чужих мне людей.

– Вы хотите, чтобы я попробовала стать его, – я показала большим пальцем в ту сторону, где сидел Иван, чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же, – партнершей? – Я снова моргнула и втянула воздух, чтобы успокоить давление. – Я?

Женщина кивнула. Не колеблясь. Не бросив косого взгляда. Просто четко, резко кивнула.

– Почему? – Это прозвучало, скорее, как обвинение, а не вопрос, но что, черт возьми, мне было делать? Вести себя так, будто не случилось ничего экстраординарного?

Иван фыркнул и поерзал на стуле, вытянув ноги так, что теперь они лежали на ковре. Он дергал коленом.

– Ты хочешь объяснений?

Не посылай его куда подальше. Не посылай его куда подальше. Не делай этого, Джесмин.

Я не послала. И не пошлю.

Не делай этого.

– Да, – сухо сказала я, хотя вышло гораздо любезнее, чем он того заслуживал и обычно слышал от меня, – это все из-за ощущения стесненности в теле. Некоторые вещи кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой. Я никогда об этом не забывала. Не могла. – Почему? – снова спросила я, не собираясь уступать, пока мы не разберемся в этом дерьме.

Никто из них не произнес ни слова. Или, может, я была слишком нетерпелива, потому что продолжила говорить, не дождавшись ответа.

– Все мы прекрасно знаем, что с этой просьбой вы можете обратиться к фигуристкам помоложе, – добавила я, потому что какой был смысл скрывать, что именно так я и думала. Ну, то есть это же полный бред. Розыгрыш. Ночной кошмар. Самая большая подлость, которую люди мне делали… если все это было неправдой.

И что, черт возьми, происходит с моим давлением? Я вдруг почувствовала тошноту. Нащупав пальцами браслет, я сглотнула и посмотрела на двух практически чужих мне людей. Я старалась говорить ровным голосом и контролировать свои эмоции:

– Я хочу знать, почему вы пришли ко мне. Во-первых, есть девушки на пять лет младше, а во-вторых, есть те, у кого больше опыта в парном катании. Вам ведь известно, почему я не смогла найти другого партнера, – выпалила я, не удержавшись и оставив открытым свой вопрос «Почему?», будто приготовила бомбу замедленного действия.

Судя по их молчанию, они обо всем знали. Разве могло быть по-другому? Я давным-давно заработала дерьмовую репутацию и не могла избавиться от нее, несмотря на все усилия. Не моя вина, что люди повторяют обрывки, которые им хочется слышать, вместо того чтобы узнать всю историю целиком.

С ней сложно работать, – говорил Пол любому, кому было дело до парного катания.

Возможно, все сложилось бы иначе, объясняй я каждый свой поступок, но я этого не делала. И не сожалела. Мне было все равно, что думают другие.

Во всяком случае, до тех пор, пока это не стало оборачиваться против меня.

Но теперь было слишком поздно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться в этом. И я призналась.

Я толкнула одного ублюдка – конькобежца, который схватил меня за задницу, – и стала злодейкой.

Я обозвала мамашу одной из своих напарниц по катку шлюхой после ее замечания о том, что моя мама наверняка мастер минета, раз уж ее муж на двадцать лет моложе нее, но это я оказалась невоспитанной кретинкой.

Со мной было сложно, потому что мне до всего было дело. Но как, черт побери, я могла забить на все, если каждое утро просыпалась в возбуждении от того, что занимаюсь этим видом спорта?

Мелочи накапливались, накапливались и накапливались до тех пор, пока мой сарказм не стал восприниматься как грубость – как и все, что слетало с моих губ. Мама всегда предупреждала, что некоторые люди охотно верят в самое плохое. Это было прискорбной и досадной правдой.

Но я знала, кто я и что я делаю. Я не могла заставить себя сожалеть об этом. Во всяком случае, в большинстве случаев. Возможно, моя жизнь была бы намного проще, имей я доброту своей сестры или характер мамы, но я не была такой и никогда не стану.

Тебя определяют твои поступки, и либо ты проживаешь жизнь, прогибаясь, чтобы сделать других счастливыми, либо… нет.

А я была чертовски уверена, что у меня есть дела поважнее.

Мне просто хотелось убедиться, то ли это, о чем я думаю, иду ли я на это с открытыми глазами. Я никогда больше не стану закрывать глаза и надеяться на лучшее. Тем более когда в этом участвует человек, который в ту пору, когда я была одиночницей, после каждого соревнования записывал все мои ошибки, допущенные во время исполнения короткой и произвольной программ, – и старался, чтобы я, блин, точно узнала, почему проиграла. Так поступают только херовы мудаки.

– Ты настолько отчаялся? – напрямую спросила я Ивана, встретив взгляд серо-голубых глаз, которые он не отводил от меня. Я выразилась жестоко, но мне было все равно. Я хотела знать правду. – Больше никто не хочет кататься с тобой в паре?

Он все еще не отвел своих ледяных глаз. Его длинное мускулистое тело не дрогнуло. Он даже не скорчил рожу, как делал обычно, когда я открывала рот и обращалась к нему.

Абсолютно уверенный в себе, в своем таланте, в своем месте в этом мире, в том, что за ним сила, Иван просто встретил мой взгляд, оценивая в ответ. А потом открыл рот и снова показал истинного себя.

– Ну ты-то должна знать, каково это?

Вот же с…

– Ваня, – чуть ли не выкрикнула тренер Ли, качая головой, как мать, ругающая ребенка, который не умеет держать язык за зубами. – Прости, Джесмин…

При нормальных обстоятельствах я бы проговорила одними губами: Я надеру твою долбаную задницу, но сейчас я сдержалась. Еле-еле. Вместо этого я, пристально посмотрев в это ясное лицо с идеальными чертами… представила, что обвиваю его шею руками и сжимаю изо всех сил. Я даже никому не смогла бы сказать о том, какой выдержки мне это стоило, потому что мне никто бы не поверил.

Возможно, я повзрослела.

Потом я во второй раз надолго уставилась на него, думая, что при первой же возможности плюну ему в рожу, и решила, что со взрослением я преувеличила. К счастью, я осмелилась сказать только:

– Я и правда знаю, каково это, козлина.

Тренер Ли проворчала себе под нос что-то неразборчивое, но, не услышав от нее просьбы не разговаривать так с Иваном, я продолжила: