По острым камням E-Book

Ирина Дегтярева

• Herausgeber: Союз
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 446

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

2019 год. Сирия. Полковник Горюнов – сотрудник Управления по борьбе с терроризмом ФСБ пытается найти среди беженцев вербовщицу халифата, на след которой он вышел несколько месяцев назад. Исламское государство теряет позиции в Сирии и многие из террористов перебираются в Афганистан и Пакистан, где создан филиал ИГИЛ* – Вилаят Хорасан, что создает еще большую угрозу России, так как псевдо-халифат все ближе и ближе приближается к нашим границам. Поэтому задержание вербовщицы – дело чести для российских спецслужб. ИГИЛ - Запрещенная в России террористическая организация

Leseprobe

Аннотация

2019 год. Сирия. Полковник Горюнов — сотрудник Управления по борьбе с терроризмом ФСБ пытается найти среди беженцев вербовщицу халифата, на след которой он вышел несколько месяцев назад. Исламское государство теряет позиции в Сирии и многие из террористов перебираются в Афганистан и Пакистан, где создан филиал ИГИЛ [ИГИЛ — террористическая организация, запрещенная в РФ] — Вилаят Хорасан, что создает еще большую угрозу России, так как псевдо-халифат все ближе и ближе приближается к нашим границам. Поэтому задержание вербовщицы — дело чести для российских спецслужб.

© Дегтярёва И.В.

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W . S O Y U Z . RU

Ирина ДегтярёваПО ОСТРЫМ КАМНЯМ

Сирия, 2019 год

Ее глаза… Черные абсолютно, словно без зрачков, антрацит — такие же, как уголь, блестящие, способные вспыхнуть в одно мгновение. И жар будет нестерпимым. От этого взгляда сосало под ложечкой. «Знать бы еще, где эта «ложечка»?» — усмехнулся Горюнов, глядя на женщину. Но неведомую ложечку все же сосало и неодолимо тянуло занырнуть в черные глаза, чтобы добраться до эпицентра маслянистого непроницаемого омута. До сути.

Полковник Петр Горюнов хорошо знал подобный взгляд. В нем слились, как Тигр и Евфрат, и отчаяние, и решимость. Эти реки сходятся в Шатт-эль-Араб, на болотистых берегах которого когда-то шли тяжелые бои между арабами и персами. Там же сто лет назад была битва за Эль-Курну турок с британцами.

Война застыла в антрацитовых глазах женщины. Не та, восьмилетняя, и, уж тем более, не бои столетней давности, а нынешняя, такая же бессмысленная, пропитанная смрадом псевдоислама и ядовитой желчью тех, кто ее затеял в неистовом стремлении овладеть нефтью, территорией, где хотели провести газопровод, и, желая расшатать арабский мир, в конечном счете, уничтожить его.

В классе бывшей школы остро и навязчиво пахло потом, страхом и лимоном. Горюнов наверняка знал, что у женщин под черными перчатками религиозные менди, нанесенные хной с лимонными добавками. Держатся узоры недели три и по ним легко определить, лгут они или говорят правду, ведь в дороге девушки не стали бы наносить узоры. Наверняка сделали менди где-то, в тогда еще тихом местечке, на юге провинции Идлиб, находясь среди мужей и братьев, возможно, готовясь умереть вместе с ними, если не удастся вырваться из-под бомбежек атакующей сирийской армии. А в итоге они просто затерялись в толпе беженцев.

Полковник сидел в стороне ото всех, на облезлом ковре на низком подиуме у стены. В уголке рта у него тлела очередная сигарета с едким иракским табаком. Иногда он вынимал сигарету, держа ее за кончик, как держат мундштук кальяна.

Выглядел он обычным арабом-сирийцем или жителем Ирака. Смуглый, черноволосый, с легкой проседью, с щетиной, которая почти обрела статус бороды, с выдающимся во всех отношениях носом и голубыми глазами, но среди арабов это не редкость. Гутра на голове, довольно грязная, старая, застиранная, а блестящий, засаленный от множества прикосновений уккал, как лакированный. Камуфляж, изрядно ношенный, кое-где зашитый небрежно, крупными стежками черных ниток. Две кобуры — одна на поясе со Стечкиным, другая, набедренная, поменьше, с иракским ТТ.

Его могли принять и за офицера сирийских спецслужб. Может, за ксировца. Они тут в Сирии тоже на острие. Персидский он знает, но не слишком похож на иранца внешне, да и нелюбовь к персам у него засела в подкорке. Ничего личного, просто слишком долго Горюнов жил в Ираке под именем Кабира Салима, работая в парикмахерской Багдада. Тогда он был офицером российской нелегальной разведки. Теперь, после вынужденного возвращения в качестве «погорельца», оказался в УБТ[Управление по борьбе с терроризмом] ФСБ.

Выезд за границу ему закрыт, хотя его просто-таки жаждут видеть представители многих спецслужб мира — и MIT, и ЦРУ, и, вероятно, Моссад. Но не для того, чтобы опрокинуть с Горюновым в тени пальмы по рюмочке арака и выкурить трубку мира, вспоминая о былом, а чтобы засадить далеко и надолго. А еще лучше расправиться с ним раз и навсегда.

Но женщины, сбившиеся в стайку, напоминающие воробьев, сидящих рядышком на сильном холоде, всего этого про Горюнова не знали и принимали за одного из сирийских военных, ведущих дознание и работу с беженцами вместе с русскими военспецами, разбирающимися кто есть кто, отделяя зерна от плевел. Нельзя допустить, чтобы черные ядовитые зерна проросли. Иначе подобные всходы станут смертоносными для сотен мирных людей.

Женщины прижимают к себе детей возрастом от двух до пяти лет. Детишки джихада. Если у этих дамочек и были еще дети до жизни в псевдохалифате, то они их оставили с родственниками в России, Узбекистане, Таджикистане, Туркмении. Бежали из дома, как правило налегке, с мужьями или к мужьям.

Полчаса назад их заставили снять никабы, разрешив сменить на химары. Унижать мусульманок никто не намеревался, их не лишили совсем платка, но требовалось сделать фотографии. Горюнов пока приглядывался, опасаясь, что и в этот раз уедет ни с чем. Он уже полтора месяца отсматривал всех вышедших из-под огня, из окружения — мирных или причастных к боевикам.

С биографиями беженцев в деталях разбирались другие, в том числе оперативники из ДВКР [Департамент военной контрразведки ФСБ России]. Горюнов пока лишь смотрел, пытаясь выявить только одного человека, вернее, одну.

В здании идлибской школы три с лишним года обитали игиловцы [ИГИЛ — террористическая организация, запрещенная в РФ], а теперь тут царило запустение. Несколько помещений на втором этаже расчистили, и в них расположился штаб по фильтрации беженцев.

На первом этаже боевики сделали завалы из парт, чтобы затруднить штурм сирийцев. Изрешеченные школьные парты производили тягостное впечатление. Ошметки столешниц из ДСП, металлические ножки, каркасы, ящики из письменных столов учителей. На лестничном пролете в стене дыра метра на полтора в диаметре от выстрела из гаубицы Д-30. Вот парадокс, СССР не существует, а его орудия все еще стреляют.

Горюнов видел в Ираке модификацию этой гаубицы, прозванную там «Саддам». Гаубицы работали на окраинах Багдада, поднимая еще большую пыль. В те дни американского вторжения Багдад накрыла песчаная буря…

Сирия частенько вызывала у Горюнова ассоциации с Ираком, особенно когда он ездил по дорогам страны в одиночку. Возвращался невольно в то нелюбимое им состояние загнанности и отчаяния, когда прервалась связь с Центром, и перспективы ее восстановления казались таким же туманными и призрачными, как видимость на улицах Багдада во время той бури 2003 года, кровавой и в прямом и в переносном смысле — песок из пустыни имел красноватый оттенок.

Хотелось завыть тогда в унисон с ровным ветром из пустыни. И Горюнов погрузился в состояние полной автономности, замер, застыл, не тешил себя пустыми надеждами, смирившись с тем, что неопределенное время, которое может затянуться на годы, он будет существовать только в одной своей ипостаси — багдадского цирюльника Кабира Салима. Появившемуся связному даже не сразу удалось с ним начать разговор, поскольку законсервировавшийся Кабир не мог переключиться с арабского на русский.

С иракских времен он сохранил неистребимый акцент в русском. Многие видели в этом позерство, но не те, кто знали его чуть лучше или понимали специфику нелегальной разведки…

В школе базировались сирийские войска до того, как их отсюда вытеснили игиловцы. Теперь, когда выбили боевиков, в школе уже никто дислоцироваться не мог — слишком большие разрушения.

Под ногами хрустели гильзы, осколки ампул, шуршали пустые пакетики из-под американского сухпайка. Горюнов прошелся по коридорам, заглянул в бывшие классы, заметив знакомые коричневые пакетики из-под мяса и овощей.

Сам такие ел, когда были на выездах с группой игиловцев в Эс-Сауре. Часто пайки оказывались просроченными, но с голоду все шло на ура. Несложно догадаться, откуда поступали эти питательные пакеты, маркированные одинаково и произведенные в США. Часть из них попадала из Израиля, часть непосредственно от американцев, ну и от турок. Таким же незатейливым способом игиловцев снабжали американскими стволами в обмен на нефть и ценности из сирийских музеев. Хотя Горюнов, оказавшись по «производственной необходимости», как шутил он сам, в рядах игиловцев в Эр-Ракке несколько лет назад, еще в 2013 году, предпочитал родной Калашников штатовской М16.

Его грела мысль, что из одного АК можно непрерывно сделать около шестисот выстрелов, только тогда автомат растечется в руках раскаленным металлом, дорого продав жизнь вместе со стрелком. Столько патронов в БК у Горюнова даже не имелось, зато имелось желание выжить.

Помимо двух пистолетов он не расставался и с автоматом Калашникова. Наученный горьким опытом, предпочитал тащить на себе лишнее, чем оказаться под обстрелом с автоматом и парой магазинов.

В прошлом году Горюнов попал в передрягу, когда совершал вылазку в Рожаву — Сирийский Курдистан с полковником Ермиловым из ДВКР, журналисткой Олесей Меркуловой и с Абдулбари из сирийского Мухабарата.

Вот вдвоем с сирийцем Петр на рассвете и принял бой, отстреливаясь от напавших на них аннусровцев, и, грешным делом, поверив, что это его последний рассвет. Ермилова ранило, журналистка, хоть и не робкого десятка, а все-таки женщина… Была бы курдянкой, а то обычная москвичка. До базы Хмеймим не доехали немного, это их и спасло — помощь подоспела вовремя.

Примерно в этом же районе уже второй месяц крутился Горюнов. Теперь тут чуть поспокойнее. Хотя на разрозненные группы игиловцев все же можно налететь. И такой риск возрастает, поскольку Горюнов перемещается по Сирии автономно, на свой страх и риск, убежденный, что так безопаснее. Учитывая его арабскую внешность и владение арабским, доля здравого смысла в таком предположении существует, но больше авантюризма и наглости, свойственных Горюнову. Иногда он ездит в сопровождении Абдулбари или своего зама майора Зорова.

Потрепанный джип со следами пуль на левом крыле, пыльный настолько, что невозможно различить, какого он цвета, с привязанным проволокой бампером. По полику за водительским сиденьем катаются консервные банки и бутылки с водой. В салоне пахнет чипсами, одеколоном чистюли Зорова, с омерзительной хвойной отдушкой. Но все забивает неистребимый табачный дух. Горюнов, пристрастившийся к курению в Ираке, где дымят и в школах, и в кинотеатрах, где угодно и в неограниченных количествах, так и не избавился от вредной привычки. Однако не слишком-то и стремился.

Абдулбари тенью увязался за ним уже в четвертый раз подряд, решив, видно, докопаться до истинной причины, зачем русский полковник так упорно и регулярно ездит в район Идлиба и вообще торчит в Сирии уже второй месяц подряд.

Иногда вместо полковника к беженцам ездил его заместитель Мирон Зоров. Противоположность Горюнова — опрятный, даже какой-то чопорный и вроде бы нерасторопный. Но Абдулбари, пообщавшись с ним, понял, что заместитель достоин своего шефа. Просматривая документы беженцев, уже проверенные арабами, Зоров заметил несоответствие сразу в двух паспортах.

Между Абдулбари и Горюновым (особенно после пары перестрелок, в которые они попадали вместе) установились дружеские отношения, насколько это возможно между представителями спецслужб разных государств, на данном конкретном этапе считающихся союзниками.

Когда подъехали к зданию школы, Абдулбари в очередной раз с лукавой улыбкой в зеленоватых глазах поинтересовался, кого это его русский коллега выискивает среди беженцев и почему больше всего глазеет на женщин.

— Уж не жену ли ты себе присматриваешь? Ты только намекни, у меня есть пара незамужних родственниц, причем мы не попросим дорогой махр для невесты.

Горюнову показалось, что Абдулбари перешел от шуток к серьезному сватовству, и ему эта тема не понравилась.

— Четвертую жену я брать пока не планирую, — поморщился он.

Помятое темнокожее лицо Абдулбари вытянулось от удивления. Сирийский контрразведчик, приставленный к русскому полковнику для оказания помощи, ну и для контроля, знал, что Горюнов, владеющий арабским слишком хорошо, не мог оговориться. Иногда употреблял такие выражения, о которых и Абдулбари не догадывался. Посмеиваясь порой, Абдулабари утверждал, что полковник обогатил его лексикон. Разговаривали они по-арабски, за исключением тех случаев, когда в разговоре участвовали еще русские военспецы.

А в общем, насчет трех жен Горюнов не слишком лукавил. Это две его мусульманские жены, обе приобретенные в конспиративных целях, и одна вполне официальная, зарегистрированная, реальная, ждущая сейчас дома в Москве — Александра. Одна из двух мусульманских жен покоится на курдском кладбище в горах Кандиль на базе РПК [Рабочая партия Курдистана]. Зарифа. Она охраняла Петра и она же закрыла его собой от пуль в турецком Мардине, когда их обстреляли местные полицейские. Вторая — журналистка Олеся Меркулова, получившая статус жены Горюнова на пару дней в прошлом году для ее же безопасности во время поездки по Сирии, уже, наверное, забыла об условном бракосочетании. Абдулбари сам выправлял документы об их браке.

Сириец не сомневался, что Горюнов мусульманин. Тот цитировал Коран как настоящий хафиз. Абдулбари держал его за богослова и очень удивился бы, узнай, что в Москве Горюнов носит православный крест и мусульманство принял, только чтобы избежать разоблачения в обществе игиловцев.

— Погоди-погоди, уже три жены? — Абдулбари выглядел расстроенным. — Сколько у тебя зарплата, если ты можешь себе позволить сразу трех? Да и в России у вас ведь не принято многоженство. Или они у тебя в разных странах проживают? Я вот до сих пор за свою с ее отцом не расплатился.

— Твоя жена согласилась на отсрочку? — удивился Горюнов, заруливая на площадку перед школой. Он припарковался около разбитой осколками пальмы, все равно зеленевшей, даже с расколотым стволом. Петр достал из бардачка несколько сигаретных пачек и распихал по карманам. — Наверное, любит тебя.

— Напрасно сомневаешься, — Абдулбари потянулся на заднее сиденье за своим автоматом. — Сколько тебя знаю, ты источаешь скепсис по любому поводу.

— Источать можно яд, — поправил его Горюнов. — И кстати, с точки зрения ислама выкуп отцу за невесту это уже не махр, а безобразие. Унижение невесты, которую фактически продают.

— Ты это объясни моему тестю, — вздохнул Абдулбари. — Слушай, ну что ты ищешь? Сказал бы мне, я бы помог с поисками. А то, гляжу, сколько времени торчишь тут… Ладно-ладно. Не надо на меня так смотреть! Ты как Ремненог.

— Это из мифологии? — припомнил Горюнов и усмехнулся, догадавшись, на что намекает язвительный Абдулбари.

Ремненог — это некий старичок, вернее гуль — оборотень. Злой дух, прикидывающийся беспомощным стариком, просящим донести его до воды, но едва стоит его посадить к себе на закорки, как он вцепится в тебя мертвой хваткой, вытянет все соки, пока наивный добрый человек не упадет замертво.

— Кто на ком паразитирует — это большой вопрос, — намекнул Горюнов. — И ты мог бы не тратить свое бесценное время на поездки со мной.

Абдулбари сплюнул, вылезая из машины. Если бы не война, если бы не помощь, от которой сирийцы зависят, разве допустили бы они, чтобы чужие разведчики и контрразведчики лазили по их территории.

Пока сириец прикуривал во дворе, Горюнов успел зайти внутрь и сразу же увидел эти черные, антрацитовые глаза, глядящие через прорезь никаба. Он теперь не стал торопиться, уже ошибался несколько раз. С одной очень похожей девушкой провозился целый день, довел ее до истерики, но в итоге понял, что все напрасно. То была не она.

Пакистан, осень 2018 года

Иван Алексеевич Арефьев на лужайке бывшего английского клуба в Исламабаде играл в крикет. Уже прошло время полуденного джума-намаза. Октябрьский день раскалился за тридцать градусов.

Дурацкий крикет стоял у Арефьева поперек горла. Этот вид спорта — наследие англичан и чуть ли не единственная возможность встречаться со своим агентом без соглядатаев, на газоне, в отдалении от песочного административного здания клуба.

Нур Бугти служит в исламабадском территориальном полицейском управлении. Он чиновник довольно высокого ранга по местным меркам, а поскольку коррумпированность у местных зашкаливает, то не так уж сложно было заполучить его в агенты. Деньги полицейскому нужны. Очень нужны. Молодая жена, трое маленьких детей.

Его и подлавливать ни на чем не пришлось. Он, встретив Арефьева, чуть ли не сам кинулся к нему в объятья в Исламабадской мэрии на приеме, посвященном пятидесятилетию столицы. Там же присутствовал и посол Киргизской Республики, с которым местный мэр обсуждал взаимные договоренности, чтобы сделать Бишкек и Исламабад городами побратимами. Они настолько увлеклись обсуждениями, что не заметили, как Бугти подошел к сотруднику российского посольства.

Нур завел светский разговор и вдруг с визитной карточкой подсунул записку с указанием времени и адреса, где он хочет встретиться с Арефьевым.

Записка эта вызвала бурю эмоций у резидента, когда Арефьев ему доложил о странном подходе полицейского.

— Этого нам только и не хватало! Инициативник? Почему он подошел именно к тебе? Там было еще пятеро дипломатов. Не похоже на совпадение. Подставой попахивает.

Однако с агентурой на тот момент были проблемы, и Арефьев решился рискнуть.

И вот уже почти восемь лет он пожинал щедрые плоды своего тогдашнего риска. Уже и сам стал резидентом, но когда приезжал в Москву в отпуск и встречался с бывшим шефом, тот каждый раз вспоминал вербовку Нура. «Везунчик ты, Арефьев! К тебе агент сам обратился, предложил услуги, да еще и за эти годы карьеру в полиции сделал нам на радость».

Нур посещал крикетный клуб как и многие чиновники Исламабада. Клуб считался элитным заведением, а крикет, как и поло, был в стране чрезвычайно популярным спортом и среди чиновников, да и у рядовых пакистанцев. Но не все могли себе позволить ходить в закрытый клуб.

Арефьев присел в плетеное кресло на лужайке перед крикетной площадкой. Его команда уже собралась за исключением Нура.

— Как всегда наш бэтсмен опаздывает. Ловит воришек и террористов, — засмеялся зам министра Исламабада по строительству. — Ну хоть боулер на месте.

Шутку его никто не поддержал. Особенно после летнего теракта в Мастунге, где погибли сто двадцать восемь человек и сто пятьдесят тяжело ранены. В Белуджистане более всего неспокойно, впрочем, как и в Хайбер-Пахтунхве. Арефьев за ситуацией в приграничных с Афганистаном и Ираном районах наблюдал внимательно и уже давно. Там шуруют боевики «Аль-Каиды», ИГ и «Талибана», вспыхивают очаги гражданской войны. Белуджи воду мутят. Самое неприятное, что смертниками становятся дети.

Арефьев лет девять назад, еще будучи замом резидента, узнал о школе мальчишек-смертников в одном из лагерей талибов в долине Сват. Ему шепнул об этом один из агентов, у которого талибы похитили семилетнего сына двоюродного брата, и мальчик попал в этот самый лагерь. Он смог бежать и вернулся домой. Родители прятали его в подвале, настолько мальчишка был напуган, да и семья опасалась, что талибы бросятся на поиски и силой попытаются его вернуть или просто-напросто ликвидировать, а в придачу всю семью.

Агент вдруг попросил помощи у Арефьева. В полицию обращаться родители не решались, опасаясь налететь на коррумпированных чиновников. Агент предлагал безумный план — спрятать семью в российском посольстве, а то и помочь вывезти их за границу. Арефьев в то время уже начал сотрудничать с Нуром, и тот назвал фамилию полицейского, к которому стоит обратиться. Напрямую на самого Нура выводить другого агента Арефьев не стал, во избежание недоразумений.

С этого начали раскручивать в местной полиции дело о детской школе террористов-смертников.

Пацанам так там промыли мозги, безо всяких наркотиков, что когда детей вернули домой, они кидались на родителей с желанием их убить. Пришлось проводить реабилитацию ребят с помощью психиатров. Часть мальчишек талибы похищали, часть покупали у родителей в нищих семьях. Но какими бы путями они туда не попадали, несколько сот ребят готовились стать смертниками, ребят посообразительнее подготавливали для работы информаторами, боевиками. Самому младшему исполнилось шесть лет.

В Афгане шурави тоже сталкивались с подростками-муджахединами, но даже тогда мальчишки просто воевали, а не становились смертниками, во всяком случае, не так массово. Терроризм совершенствуется, и вербовщики достигли виртуозного мастерства в подмене святых понятий — борьбы за родину и веры в Аллаха. Двинувшиеся за фальшивыми огнями, какие иногда возникают на болотах и ведут в холодную гнилую топь, мальчишки гибли, не понимая, что творят. Кто-то получал деньги, кто-то выгоду и славу, а разорванные пластитом детские тела соскребали с асфальта в пакет и бросали в морге. Если и находились близкие, они, как правило, отказывались хоронить сына-террориста.

Сейчас Арефьева беспокоило, что в Пакистане орудовали боевики из Узбекистана и число их перевалило за четыре тысячи. Они сосредоточились в Зоне племен [Зона племен — неофициальное название Территории племен федерального управления, где не действуют пакистанские федеральные законы и где не распространяются полномочия полиции], вытесненные хорошо действующими узбекскими спецслужбами. Вместе с семьями они представляли опасность не только для правительства Пакистана, но и в конечном счете для Узбекистана, так как могли вернуться с нехорошими намерениями или, используя дружеские или родственные связи, оставшиеся на родине, агитировать на террористическую борьбу своих друзей и близких. А сколько узбеков работает в России? И сколькие из них окажутся в родстве с теми самыми ребятами, сбившимися в антиправительственные банды в Пакистане?

Амплуа боулера, игрока, подающего мяч, досталось Арефьеву, когда Нур ввел его в свою компанию, весьма ценную в плане полезных знакомств, а главное, удобную для контакта с агентом. В коротких перерывах можно переброситься парой слов. На довольно большом поле их никто не услышит и не прослушает. Тем более, Арефьева знали тут как специалиста посольства России по экономическим вопросам. Если и подозревали в работе на спецслужбы, то на крикетном поле подозрения сходили на нет. Играет человек, кидает мяч, сделанный из пробки и обтянутый кожей, хорошо кидает. В конце концов, разведчики тоже люди, могут они когда-нибудь расслабиться и не думать о работе.

Центр не слишком одобрял проведение контактов в такой обстановке, но справедливо рассудил, что резиденту там, в Исламабаде, виднее. Арефьев прикинул, что посторонних в клуб не пускают, а постоянный состав их команды не подразумевает внедрения представителей пакистанской контрразведки. Если только в команду соперников.

Появился Нур, как и все пакистанцы, несмотря на жару одетый в белую рубашку с длинными рукавами и даже в легкий бежевый джемпер с эмблемой полиции на груди. Он торопливо надевал защиту на ноги. Надо успеть сыграть до следующего намаза.

Молятся в Пакистане усердно. Однако молитвенное усердие не слишком помогало пакистанцам в жизни. Стоило отъехать чуть от Исламабада и можно было увидеть такую нищету, что, казалось, Аллах навсегда ушел из этих мест и даже следов узких ступней не оставил в серой пыли. А в городе хоть и чисто, но ощущение, что и тут как-то все неладно, в ожидании террористической атаки — везде блокпосты, военные с автоматами, полицейские с бамбуковой тростью.

Удалось переговорить с Нуром накоротке, пока отошли к столикам в тени стены, заросшей каперсником. Они пили кока-колу, которую в Пакистане поглощают в огромных количествах, хотя Арефьев предпочитал всем местным напиткам коктейль из древесной картошки, которую еще называют саподилла.

Нур икал от газировки и смущенно прикрывал блестевшее от пота лицо, темнокожее, словно изображенное на старой медной чеканке, только глаза у полицейского удивительно светлые, почти голубые.

— Вы, наверное, хотели разузнать о тех трех девушках, которых задержали на днях наши пограничники? — догадливо спросил он.

— Ты как всегда прозорлив, — похвалил Арефьев, отирая лицо белоснежным полотенцем. — А главное, осведомлен. Это же в Карачи.

— Их задержали в Кветте. Они с восемью детьми перешли границу с Ираном. Они же ваши гражданки. Вы можете официально с ними увидеться. У вас ведь Генконсульство в Карачи, если я не ошибаюсь.

— Позволь нам самим решать, что и как делать, — не слишком церемонился Арефьев. У них давно сложились такие отношения. Нур вежливо на «вы», а резидент чуть снисходительно, однако не гнушался и лести, хотя считал, что с пакистанца довольно и тех немалых денег, которые он получает. — Нам необходимо, чтобы нашелся в тюрьме человек, способный, как бы выразиться… — Арефьев призадумался.

— Разговорить их, — подсказал Нур, и его глазки, чуть затененные пушистыми веерными ресницами, заблестели. — Ну вы же сами понимаете, как это сложно.

Арефьев долгим взглядом посмотрел на полицейского.

— Нет, ну в самом деле, уважаемый Иван, — как следует имя он произнести не мог, и звучало это примерно как «Ивэн». — Вы же знаете, что наши управления имеют полномочия только в своих провинциях. К тому же тюремные порядки… Тысяч триста рупий меня бы устроили.

Резидент покачал головой, поражаясь неумеренности Нура.

— Любит ваш брат дурить иностранцев. Почти сто тысяч рублей вообще-то немалая сумма. Мы ограничены в средствах.

— Мне же лучше, нет проблем, — вздохнул Нур. — Пойдемте, нас зовут.

Они вернулись к игре. Но несколько раз удалось перекинуться парой слов вдали от других игроков.

— И все же за что такие деньги? — недоумевал Арефьев, безуспешно пытаясь сбить цену. — Должен быть разумный подход. Ты же понимаешь, если мы откажемся от этой затеи, ты потеряешь все. Не получишь ни двести пятьдесят, ни двести тысяч.

— Ну так что ж? — самодовольно улыбнулся полицейский. — Мне меньше проблем. Все-таки риск попасться. А я ведь рискую, очень рискую. Надо будет задействовать третьих лиц, а это дополнительный риск.

Он пошел отбивать бросок, закинув биту на плечо. Через несколько минут игроки прервались на намаз и ланч. Об этом договаривались загодя. Так же как и о продолжении матча в другие дни. Один игровой день мог занять около шести часов с ограниченными оверами.

Арефьев оставил полицейского в одиночестве с его подсчетами и с Аллахом на время молитвы. Со всех мечетей Исламабада разносился азан, усиленный многочисленными мегафонами.

Вернувшиеся после молитвы игроки команд пошли в здание клуба на ланч. Тут был организованно подобие шведского стола, но еда, в основном, подавалась местная, привычная пакистанцам. На блюдах дымились овощи сабзи и чавал. Риса вообще тут едят много. Пироги и халим с чечевицей. Подали много видов мяса — и ягненок, и курица. В клуб ходили богатые чиновники, а обычные пакистанцы такого щедрого стола не видели. Разве что иногда едят курицу, пересушенную, пережаренную нещадно и острую невероятно — приготовленную так, чтобы избежать отравления.

За столом Нур заметно загрустил, не замечая со стороны Арефьева поползновений продолжить беседу. В итоге он подвинулся к резиденту и шепнул:

— Хорошо. Двести пятьдесят.

Арефьев призадумался. Он знал, что красная цена — тысяч сто пятьдесят. Однако если у агента возникнет чувство неудовлетворенности, а оно наложится на особый пакистанский норов, то привести это может к крайне неприятным для Арефьева последствиям. Резидент кивнул в ответ на пристальный вопрошающий взгляд.

Они снова сошлись, чтобы переговорить во время небольшой паузы, когда игроки утоляли жажду. Небо над Исламабадом затягивало тучами, но это не гарантировало дождь, а только усиление жары.

— А что вы от них хотите? — приступил к делу Нур и снова принялся икать от сильно газированной колы.

— Вытрясти всю их подноготную. Любыми способами. Пообещать им заплатить за информацию или даже освободить, устроить побег. Все что угодно. Нам их скоро забирать в Россию, не хочется получить кота в мешке. Кто они и что? Попали в Иран из Сирии или Ирака? Любые детали, фамилии, прозвища… Короче, выпотрошить их основательно.

— Вы всерьез насчет побега? Это же другие суммы…

— Стоп-стоп. Никаких побегов, ни в коем случае. Нам надо их заполучить в Россию в целости и сохранности. Просто слишком долго ждать, пока все процедуры, дипломатические и юридические, будут улажены. А нам надо понимать, что получим на выходе.

— То есть сулить золотые горы? Ну-ну, — улыбнулся Нур. — Это мы можем.

— А ты что всерьез насчет побега? — заинтересовался вдруг Арефьев.

Нур пожал плечами, что могло означать только одно — все зависит от суммы вознаграждения.

— Сколько времени понадобится?

— Неделя как минимум. Я оставлю знак около Клуба.

После того, как Нур наносил парольный знак, он делал закладку в свой шкафчик раздевалки. За членами клуба были закреплены эти шкафчики. Ключи имели только хозяева. Не дублировались ключи даже для администрации клуба. Эта традиция осталась со времен англичан в Пакистане. Нечего администрации копаться в шкафчиках джентльменов!

Но никто не предполагал, что хозяин шкафчика, владеющий им пока является действующим членом клуба и платит взносы, в здравом уме сделает дубликат ключа и передаст его другому члену. У Арефьева имелся ключ от шкафчика полицейского. Делать закладку в свой шкафчик резидент не позволял.

«Кто знает, вдруг кому из местных сотрудников службы наружного наблюдения придет в голову светлая мысль обшманать мой шкафчик, — здраво рассудил Арефьев. — Уж они найдут способ открыть замок так, что я не замечу. А может, и того хуже, таиться не станут. Хотя тут вмешаются владельцы клуба — они обеспечивают безопасность и конфиденциальность членов сего заведения. Если с помощью отмычки, еще куда ни шло — конфиденциальность не пострадает, во всяком случае, хозяин шкафчика не догадается о негласной проверочке. Тогда владельцы клуба попотеют, помнутся, но решат, что иностранца можно и потрясти слегка. Ведь вряд ли русский дипломат хранит в шкафчике что-нибудь ценное».

Пакистан, неподалеку от Карачи, тюрьма «Гаддани»

Единственное, что устраивало Айну, да и Захию с Хатимой — это строгие религиозные правила, соблюдающиеся в тюрьме. Намазы проходили регулярно и таких, как эти три фанатичные женщины, тут хватало. Пакистанцы в принципе набожные.

Условия ужасные в камере — жара, вонь, скученность. Ковры и матрасы на полу. Детей выпускали играть во двор, они не очень понимали, где находятся, играли и бегали. Хотя сильно испугались, когда их задержала полиция. Младший сын Захии и вовсе перестал разговаривать. Он и сейчас сидел в стороне от других детей под натянутым между двумя кустами платком.

Хатима беспокоила Айну больше всего. Ее моральное состояние. Бездетная Хатима находилась во дворе, приглядывая за детьми подруг. Бледная, черный хиджаб оттенял ее бледность. В тюрьме не разрешали носить никаб, да здесь к тому же одни женщины. Соблюдалось это строго. Мужчины-охранники если и были, то за внешним периметром. Айна прикидывала варианты побега.

Как старшая группы она несла ответственность перед «Вилаятом Хорасан», филиалом ИГ в Афганистане, куда женщины стремились попасть из иракского Мосула. Цель так близка и так далека — между Афганистаном и Пакистаном огромный Ношак, семь с половиной тысяч метров над уровнем моря. Надо было из Ирана перебираться напрямик в Афган. Но она следовала инструкциям, полученным от мужа Айны, а они, как видно, устарели.

Он планировал уйти в Афганистан еще два месяца назад. Им выправили надежные документы. Кто именно сделал паспорта, она не знала. Муж никогда не посвящал ее в свои дела. Хотя Айна все же видела, как в снятый для них дом в Эрбиле приходил мужчина, похожий на турка. Она слышала, что сотрудники их спецслужб помогали легализоваться бойцам ИГ, взамен вербуя их, или способствовали тем, кто уже завербован и кого они выводили из-под обстрела во время боев в Мосуле. Об этом Айна узнала, сидя на каменной лестнице и подслушивая разговоры мужа с его боевыми товарищами.

В те дни в их дом по ночам приходило много разных людей. Однажды появилась и женщина, что вызвало у Айны удушающую волну ревности. Облегчение принесло только то, что женщина не снимала паранджу и перчатки, разговаривала тихо и властно и довольно быстро ушла, оставив шлейф сандалового масла, стойкий древесный запах. Когда Айна выглянула в окно, то увидела, что на улице у каменного крыльца с большими каменными шарами, покрытыми сетью трещин, незнакомку дожидаются трое здоровенных арабов, вероятнее всего, телохранители. Кто она? Чья-то жена из командиров ИГ высшего звена? Вряд ли ее муж разрешил бы ей так свободно разъезжать по Ираку, пусть и с тремя серьезными охранниками. Что она забыла здесь, у группы мужа Айны — Касида?

Мужа Айна боготворила, однако ни пятеро детей, ни преклонение перед мужем, не лишили ее ни любопытства, ни здравого смысла. Она предпочитала слушать, даже не предназначенное для ее ушей. Особенно много подслушивала последние месяцы их совместной жизни в Эрбиле.

И вера ее пошатнулась. Не в Аллаха, не в ислам, не в идеи великого халифата, а в мужа. Он представал в своей болтовне, чего греха таить, пьяной болтовне, человеком злобным, неумным и как никогда далеким от святых идей создания халифата, от джихада.

Айна верила в создание идеального правоверного общества. Она окончила педагогический университет в Махачкале, преподавала в школе, насмотрелась на подрастающее поколение и разочаровалась абсолютно. Своих детей воспитывала по законам шариата. Ее отец — хафиз. Но разочарование в муже подавило ее, да еще это их задержание в Пакистане. И все же она не сдавалась и продумывала план побега.

Сидя в душной камере она то и дело словно бы чувствовала дуновение прохлады с той каменной лестницы, где гулял сквозняк и где сосредотачивался запах жареной самсы с кухни и кальянный дым из нижней гостиной. Различимы были глухие мужские голоса внизу, а за окнами липкая душная иракская ночь. Вернуться бы хоть в то время, пусть оно и с привкусом разочарования.

Затем муж уехал, велев Айне с двумя женами его погибших друзей пробираться в Афганистан. Он снабдил ее деньгами и документами. Однако их все равно задержали на границе. Айна не знала, где сейчас муж и жив ли он. Если жив, то наверняка прочитал в Интернете о задержании в Пакистане трех российских женщин из ИГ. Имена указаны. А следователь говорил, что теперь их депортируют в Россию.

Тогда придется все начинать сначала. За участие в ИГ наверняка посадят. Детей отдадут родным. У Айны в Дагестане мать и братья. Захия из Казани. И только Хатима стала мусульманкой в зрелом возрасте, уехав из России к жениху по переписке. К вербовщику по переписке. Хатима его и не увидела, встретил ее совершенно другой человек. Быстренько выдали ее замуж за полевого командира, одноглазого араба, который бил ее так, что она потеряла первого ребенка, а потом и второго, а больше уже и не беременела.

Айна считала ее дурочкой и к тому же неверной, а это уже гремучая смесь. Но муж велел Хатиму взять, чтобы продать потом кому-нибудь из командиров в «Вилаяте Хорасане». Ее одноглазый муж погиб во время бомбежек Мосула. Ее забрали нянчить детей. Она с удовольствием с ними возилась.

Сейчас она оказалась весьма полезной. Хатима знала английский язык очень хорошо. А тут только на английском и получалось общаться. Урду хоть и пишется арабицей, но все три женщины, знающие арабский, не понимали ничего, поскольку урду ближе к персидскому.

Появилась новенькая надзирательница лет тридцати — Разия. В черном платке под серой форменной кепкой, она могла показаться хорошенькой, если бы не довольно большая родинка на щеке около носа.

Эта Разия крутилась около Хатимы в каждую свою смену. На вопросы Айны, что хочет надзирательница, Хатима не отвечала. Она вообще больше отмалчивалась. Однако молилась истово, и это усыпило бдительность Айны.

А в один из дней Хатима вдруг исчезла. Утром, с ранним подъемом Айна не обнаружила ее рядом с собой. Плоский матрас со смятой простыней пустовал. Около подушки лежали тасбих [Тасбих (араб.) — четки] Хатимы, случайно сложившиеся в знак бесконечности.

Время ее отсутствия тянулось в самом деле бесконечно. Айна не догадывалась, что Разия не просто надзирательница — она сотрудница исламабадского полицейского управления, где работал Нур. Обосновали ее появление в «Гаддани», как проверку агентурных сведений, полученных в Исламабаде. Дескать, эти три женщины — вдовы, и шли они на самом деле не в Афганистан, а именно в Пакистан для совершения теракта. Причем подрыв, якобы, они собирались совершить вместе с детьми в исламабадской мечети Фейсала.

Уловка Нура сработала, проверка фактов требовалась незамедлительная и крайне осторожная, поскольку могли оставаться сообщники на свободе. Предложение о пытках на допросах не сработало, поскольку и те, кто предлагал, и те кто отвергал, знали, что процентов шестьдесят из фанатиков не признаются и под пытками, а в случае с женщинами этот процент даже выше. Если уж им что втемяшится в голову, тем более если они на пути Аллаха… Хитрость в данном вопросе предпочтительна.

Несколько дней Разия наблюдала за тремя русскими. Отчаянная вояка Разия совсем еще молодой девушкой участвовала в Вазиристанской войне, стала одной из первой дюжины женщин, ставших офицерами. (Сейчас их уже около трехсот.)

Разия служила радисткой, но когда Исламский Эмират пытался создать независимое государство на территории Пакистана, в ходе одного из боев — взятие Ваны — она получила тяжелое ранение, несмотря на то, что числилась во вспомогательном отделении. Не предполагалось, что она примет непосредственное участие в боевых действиях. Из-за ранения Разие пришлось уйти на более спокойную работу — в полицию.

Там ее принял в свои объятия многоопытный Нур Бугти и в прямом, и в переносном смысле. Она стала его любовницей, несмотря на все предрассудки и опасность быть побитой плетьми, в худшем случае публично, на площади. Это на усмотрение суда.

Но они оба умели хорошо таиться. Она получала от него деньги за выполнение мелких поручений, не считая это противоречащим ее фанатичному патриотизму. Разия решила для себя, что Нур продался одной из властных группировок Исламабада. Возможно, связан с приверженцами Первеза Мушаррафа, отсиживающегося сейчас в ОАЭ. В Пакистане его приговорили к смертной казни за госпереворот. Такое самоуспокоение ее устраивало. Разия отсылала полученные от Нура деньги родителям в деревню.

Она считала себя фанатиком-патриотом, а потому хорошо понимала психологию таких же, как она, пусть и шедших с аналогичным энтузиазмом в ложном направлении. Куда бы они ни шли, чаяния и устремления те же, что у патриота. Легко ли их обернуть в свою веру? Непросто, долго и нет гарантий, что принесет стойкий результат и что он не станет всего лишь стратегической уловкой с их стороны. Потому Разия предпочла искать слабое звено в их группе и действовать не в открытую, а исподтишка.

Допущенная начальником тюрьмы до работы внутри периметра, она надела форму надзирательницы и сперва издалека наблюдала за этими тремя. Затем, выбрав цель, пошла на сближение с Хатимой. И не ошиблась.

Хатима не откровенничала с подругами и с другими женщинами-заключенными. Слишком подавленная, потерявшая смысл существования давно, настолько равнодушная ко всему окружающему, что апатично не желала выбирать — жить или умереть.

У Разии были разные ситуации в жизни. Некоторые настолько выбивали из колеи, что порой смерть казалась лучшим выходом. Но и смерти она желала со всей пылкостью, на которую способна. А в случае с Хатимой — штиль равнодушия. Она уже умерла в мыслях и желаниях.

Но мягкость обхождения Разии, в которой чувствовалась внутренняя сила и уверенность в себе, вызвала слабые колебания хоть каких-то эмоций у Хатимы. Первое — настороженность и любопытство, затем желание рассказать, пожаловаться, ведь ее молча и внимательно слушали. А что еще для больной души может быть важнее, чем понимающий и сочувствующий слушатель?

День за днем погружаясь в жизнеописание Хатимы все глубже, Разия, глядя на бледное лицо девушки, в ее серые, пепельные глаза, пыталась вычленить хоть одну зацепку. Как опытный альпинист, щурясь на солнце, вглядывалась в неприступную скалу, кажущуюся абсолютно гладкой, в поисках крошечной нитяной трещинки, куда можно вбить анкер, чтобы двигаться дальше.

Разия гадала, что ценного знает эта девчонка, в двадцать с небольшим претерпевшая столько, сколько хватит на несколько жизней и не самых удачных. Все ее переживания лежали в плоскости личных взаимоотношений с агрессивным садистом-мужем. Чуть приподняв рукава, она показала корявые шрамы на предплечьях. Он бил ее чем придется, даже прикладом автомата. «У меня вся голова в шрамах», — жаловалась Хатима еле слышно по-английски.

Через несколько дней таких коротких разговоров от раза к разу доверительность росла. Разия начала поддавливать, пытаясь направить ход мыслей Хатимы в нужное русло.

— Что же ты в делах мужа никак не участвовала? Я слыхала, что жены таких командиров часто и сами ведут активную жизнь. Проходят военную подготовку. Или он держал тебя дома?

— Я никуда не выходила. За все время видела только тех людей, что приходили к нему.

— Вот мерзавец! У нас, конечно, тоже мужья строгие, но твой-то, кажется, совсем сумасшедший. Однако же гостей принимал. И женщины наверное у него были? Все они истовые мусульмане до первой женщины. Может, у него еще жены имелись, о которых ты не знала?

— Нет, женщины не появлялись в доме. А вот к Касиду, мужу Айны, приходили даже женщины. Одну я видела сама.

— Где же это? — искренне изумилась Разия. — Что же он к тебе в дом приходил для свиданий со срамными женщинами?

— Да нет конечно. У меня муж погиб к тому времени, а Касид забрал к себе. Но это уже в Эрбиле.

— Как же вы к курдам попали? Они вашего брата — даишевцев не жалуют.

— Просто местные не знали, кто мы.

Хатима и тут не насторожилась. Она слишком долго молчала. Разия словно вытащила пробку из сосуда с гремучей смесью страстей, боли и небольшой отдушкой информации. Такое процентное соотношение ее не устраивало, но выбора не оставалось. С Айной все эти номера не пройдут, она глядит исподлобья каждый раз, когда появляется Разия в поле ее зрения. И это взгляд убийцы. Она способна убить.

— Так что за женщина? Это Айна такая суровая, вряд ли бы она потерпела любовницу. Глаза бы выцарапала, а то и что похуже. Она же может, у нее взгляд, как у персидской гадюки. Такая же пучеглазая и мстительная.

Хатима впервые рассмеялась.

— Касид не стал бы ее слушать. Да и не любовница та женщина… Одета она была в дорогую одежду, телохранители во дворе ждали, да и разговоры вела совсем о другом… — Хатима осеклась. Опустила голову и заторопилась к одному из детей подруг, который пинал чужого ребенка.

Разия с чувством выполненного долга ушла, а на следующий день рано утром Хатиму привели к ней в один из кабинетов, в которых следователи проводили допросы. Разия попросила, чтобы им дали чаю, принесла сласти — гулаб-джамен [Жареные шарики творога, наподобие сырников].

Хатима сидела с закаменевшим лицом, с прямой спиной и не прикасалась ни к чаю, ни к подношениям, хотя кормили в тюрьме плохо. Она начала догадываться, что не просто так с ней вели душещипательные беседы. Теперь Хатима боялась, как будет объясняться с Айной.

— Ты чай пей, — Разия пододвинула к ней чашку. — Я тебе так, девушка, скажу. Попала ты в переплет, из которого выход возможен только через морг. Куда тебя везли? В Афганистан. Зачем, если ты вдова? Даю намек — молодая вдова! — Разия смотрела на нее снисходительно. — Тебя отдали бы там замуж за любого, кто заплатил бы побольше Касиду. Неужели не понятно? За кривого, косого, за очередного садиста. И делал бы он там с тобой все, что в больную голову придет. Или ты до сих пор считаешь, что они праведники?

Хатима молчала. Она конечно догадывалась об уготованной ей участи. Но куда она могла деться от угрюмого Касида? И даже когда он уехал и исчез, Айна забрала документы Хатимы, да и те фальшивые, изготовленные турком, что приходил к ним еще в Мосуле. А после страшных бомбежек Мосула, она словно потеряла остатки воли и чувствовала себя снулой рыбой из Тигра, выловленной старшим сыном Айны накануне бомбежек. Света не было. Чтобы рыба не протухла, ее запустили в огромный синий пластиковый таз. Его поставили в подвале, где они прятались. Стены тряслись, по ним змейками струился песок и шуршал даже тогда, когда гул и взрывы снаружи стихали ненадолго. Пламя свечей колыхалось.

А во время передышки они выбрались наружу и побрели между развалин посеревшего от пыли и страха города. Шли с белым флагом на палке, с сумками и чемоданами, с тазом, словно он был самым ценным. Несли детей, скрыв свои лица как обычно никабами. Таких в Мосуле много, на них с подозрением никто не смотрел. Испуганный Касид подрастерял свою грозность, в пыльных спортивных штанах, в шлепках на босу ногу и футболке, безоружный, он не походил на командира в камуфляже, перетянутого портупеей, каким знала его Хатима.

Перышки он расправил в Эрбиле, куда они добрались не без помощи все того же турка, который усадил их в микроавтобус со всеми пожитками и вывез в новый дом. И там Касид уже снова покрикивал на женщин. А в тот же вечер у него появилось оружие. Автомат Калашникова все время стоял в изголовье его кровати.

— Я уже давно потеряла ориентиры, — пробормотала она. — Такое ощущение, что меня раскрутили на карусели. Крутили так долго, что не понятно не только где небо и земля, но и на каком я свете.

У Хатимы был такой отрешенный вид, что Разия с сожалением подумала, что все ее старания тщетны, если у девушки тихое помешательство.

— Ты же хочешь освободиться от Айны и этой, второй?..

— Захии, — неожиданно охотно подсказала Хатима.

В ее оживлении Разия углядела хороший знак. И начала поддавливать:

— У тебя есть выход. Лазейка из этой круговерти. Ты можешь не видеть ориентиры, но я бы тебя вывела, если бы ты поверила моим заверениям и выполняла бы шаг за шагом мои советы.

Разия нисколько не сочувствовала Хатиме. Она сама в жизни добивалась всего собственным усердием, упорством, мозгами и не выносила девочек-дурочек, побежавших за мужчиной, к тому же за эфемерным образом мужчины-праведника, что, по мнению Разии, парадокс. Побежала, сломя голову, стерев собственную личность, забыв о своих обязательствах, родителях, а то и о детях. Идеализм? Романтика? Нет, это просто махровая глупость. Полное отсутствие здравого смысла, притом удивительным образом преобразованное в теорию, которую дурочка не только для себя продумывает до мелочей, но и верит в нее свято и отстаивает с пеной у рта.

В итоге жизнь расставляет все по своим местам. Она учитель лучше, чем все родственники и друзья-доброжелатели, окружающие наивную особь. Жизнь — асфальтовый каток, бесполезно доказывать и пытаться переубедить. Все звонкие пустотелые слова, фанатичные теории, порожденные недостатками воспитания, одиночеством, ограниченностью мышления и отсутствием достаточных знаний для правильных выводов — все это сметает стремительным течением незыблемого миропорядка.

— Вопрос, что ты хочешь? Избавиться от подруг? Так мы отсадим тебя от них, если ты попросишь.

— Просто так вы ведь не станете это делать? — грустно усмехнулась Хатима. — Отправьте меня обратно в камеру.

— Тебя спросят твои подруги, — заметив нерешительность Хатимы, усилила давление Разия, — куда тебя вызывали, кто и о чем с тобой говорил? Что ты ответишь?

— Допустим, правду…

— Свойство психологии таково, что человек все ставит под сомнение. Что бы ты не сказала, тебе не поверят до конца. Вывернись ты хоть наизнанку. Они начнут допытываться дальше, копать глубже. А поскольку ты уже выложишь все до основания, что ты станешь отвечать на расспросы? Будешь твердить: «Я вам все сказала»? Это вызовет еще большие подозрения. Если начнешь повторять ту же историю, расскажешь ее непременно иначе. Это неизбежно для неподготовленного человека. Ты ведь не учила наизусть. Заметив противоречия и неточности, твои подруги, особенно ушлая Айна, за них зацепятся… К чему я все это? — Разия заметила погрустневшее лицо девушки. — Они тебя просто придушат. И надзиратели не успеют прийти на помощь. Да и не захотят, учитывая твое нежелание сотрудничать. Ты хочешь подохнуть в тюремной камере, с подушкой, заткнутой в рот?

— Может, это выход из моего положения? — Хатима смотрела в пол.

— Я не стану тебя переубеждать. Если решила так закончить свою жизнь, ради Бога. Но я бы на твоем месте поборолась, — Разия досадовала, что недооценила степень депрессивного настроя Хатимы.

Разия вызвала женщину-конвоира и поглядела на заключенную:

— Ступай с Богом. Да хранит тебя Аллах. Захочешь поговорить, позови меня через надзирательницу.

В данной ситуации Разия почувствовала себя химиком или кулинаром, знающим тайный элемент или ингредиент, который добавила в мутный бульон отношений между тремя «подругами». Ингредиент этот, словно дрожжи, начнет бродить и запустит необратимый процесс, когда Хатиму вынесет на поверхность вспученного бульона, прямо в объятия Разии.

Дня три она дала на процесс брожения и не ошиблась в расчетах. Однако, судя по реакции, вместо дрожжей добавила нитроглицерин — Хатиму избили и довольно жестоко, как, пожалуй, умеют только женщины, впавшие в истерическую ярость. Причем били ее не только Айна и Захия, но подключились и другие. То ли их подговорили поучаствовать, то ли те вступили в драку от нечего делать. Исцарапали Хатиме лицо, сломали два ребра и палец на правой руке, выдрали волосы буквально с мясом, рассекли лоб.

Надзирательницы вырвали ее из рук толпы и отволокли в медчасть, там уже она попросила позвать Разию.

Хатима едва шевелила распухшими губами с запекшейся кровью вокруг грубо наложенных швов. Нитки, как тонкая синяя рыболовная леска, торчали в разные стороны, она каким-то заторможенным жестом пыталась отодвинуть мешавшие ей нити, норовившие попасть в рот. Когда смыкала губы и вовсе начинало казаться, что рот у нее зашит.

«Символично, — подумала Разия. — Они в ДАИШ просто марионетки — с зашитыми ртами и связанные по рукам и ногам. Как бы их не использовали, их именно используют. Да, место женщины в исламе не столь независимое, и все же даже в странах, где самые ортодоксальные формы ислама, нет такого унижения, как в псевдохалифате».

Разия гордилась своими офицерскими погонами, своей судьбой, не считала себя при этом женщиной эмансипированной. В ней органично уживались и мусульманская покорность, и свободные нравы. Она благополучно забывала, что является единственным ребенком в семье, ее отцу хавильдару [Хавильдар — сержант] полиции, жаждавшему как все пакистанцы рождения сына, пришлось довольствоваться Разией. Он благосклонно принял ее решение стать военной, не торопил с замужеством. А когда она стала офицером, отец уже из пиетета не смел ей предлагать женихов и вообще что бы то ни было навязывать. Догадывался он и о существовании любовника, но, узнав, какой пост занимает охальник, отец Разии, каждый раз общаясь с дочерью, хмурил черные густые брови над черными глазами с красноватыми белками, но никак высказываться на эту тему не решался.

— Что вы хотите? — прошептала Хатима, и ее скрипуче-ослабленный голос вывел Разию из задумчивости.

— Мне нужно, чтобы ты рассказала о своей жизни в ДАИШ. С самого начала, как только ты приехала в Сирию. С кем ты встречалась, имена, фамилии, прозвища. Описание этих людей. Про погибших можно не говорить. Особенно детально расскажи про жизнь в Мосуле и о том, как вам с подругами удалось оттуда выбраться.

— Да нечего рассказывать, — Хатима поправила платок, сползавший на подушку. — Я почти никого не видела, кроме мужа. Все годы. Только чуть удалось вырваться из этой тюрьмы, когда он погиб… — она осеклась, испугавшись, что прорвалось слишком откровенное. — Но почти сразу начались такие бомбежки, что мы забивались в подвал дома. Только женщины. А вот уже в Эрбиле к мужу Айны ходило много людей. Но я не знаю их имен и уж тем более фамилий.

Разия подошла к зарешеченному окну, открытому в этот вечерний час, подержалась за решетку, пыльную и ржавую. На пальцах остались рыжие отметины. Солнце светило лимонно-блекло, сбоку, свет его пробивался между листьями старого евфратского тополя. Время шло к намазу, но Разия не слишком истово молилась. Сейчас ее занимала мысль, не ошиблась ли она в своих расчетах? Айна, конечно, была предпочтительнее в плане осведомленности. Но от нее вряд ли удастся что-нибудь добиться. Ни уговорами, ни пытками. Разве что подкуп. Однако Нур не санкционировал никакие траты. А подобные Айне, если и согласятся пооткровенничать, то лишь за немалые суммы.

Хатима, наверное, увидела разочарование на лице Разии и вдруг нестерпимо захотела по-настоящему выбраться из западни, подальше от лживых подруг, которые везли ее с собой, как жертвенного барана.

— Есть одно, что я могу… — голос у нее иссяк. Хатима снова отвела в сторону нитки, мешавшие ей говорить. — В Эрбиле была женщина. Она приехала к Касиду…

Разия вернулась к стулу, стоящему около кровати Хатимы. Но слушала без энтузиазма.

— Я подслушала их разговор. Но расскажу только в том случае, если вы… Мне надо, чтобы вы перевели меня подальше от этих, — Хатима кивнула в сторону окна.

— Все зависит от важности информации. Если она стоящая, то я добьюсь перевода, — скрыла зевок Разия.

— Эта женщина — организатор, насколько я поняла по-арабски. — Хатима торговаться не стала, но решила приберечь кое-что как страховочный вариант, не веря Разие так же, как она не верила уже никому. — Прозвучало слово «миссия».

— Как?

— «Альбада», ну, что-то в этом духе, — припомнила Хатима. Она покосилась на Разию и вдруг заявила: — Я не хочу больше говорить. Только с русским консулом.

— Да кто ж к тебе его пустит! — улыбнулась Разия. — К вам и до этого его не пускали. Давай дальше. Рассказывай. Теперь поздно торговаться. Ты ведь уже на больничной койке, а это тебя должно убедить в том, что я твоя единственная надежда. Дальше будет хуже.

— Почему ты выбрала меня?

Разие не понравился вопрос. Слишком правильный для запутавшейся дурочки.

— Есть люди заинтересованные в информации, — признала она, чувствуя, что иначе дело не сдвинется с мертвой точки. — А ты из троих самая… чужеродная для них, что ли… Они тебя недооценили.

— Что вы можете дать? Деньги в тюрьме не нужны. В Россию мне дорога заказана, там меня тоже ждет тюрьма.

— Пока я могу тебе гарантировать безопасность. И это уже немало. Когда на кону стоит жизнь, радуешься малому, не так ли?

— Но хочется большего, — в голосе Хатимы прорезались нотки человека, доведенного до крайности, а потому чрезвычайно решительного. Она молча ждала предложений.

Разия призадумалась, прикидывая варианты. Нуру, очевидно, информация нужна не для полицейского управления. А значит, рассчитывать на официальные ресурсы не стоит.

— Я отъеду на пару дней, а когда вернусь, мы поговорим более предметно.

Исламабад, явочная квартира полицейского управления

Обернув бедра белоснежным полотенцем, Нур вышел из ванной комнаты. Его почти голубые глаза поблескивали, как у человека сытно поевшего, насладившегося женским обществом и принявшего освежающий душ. Он достал сигареты из кармана пиджака, висевшего на стуле, и прикурил, запрокинув голову, выпуская дым в потолок.

Разия, полулежа на кровати, пила чай с молоком и листала журнал. Ее волосы, густые и волнистые, рассыпались по шелковой красно-черной подушке. Она не беспокоилась, что ее с любовником здесь кто-нибудь застанет. Нур использовал квартиру для встреч только с двумя важными агентами, под которых его управление специально снимало квартиру.

Нур полюбовался изгибами тела Разии, очерченными белой простыней, как будто ее до крепких смуглых плеч залили гипсом. Он налил и себе чаю, привычно сдобрив его молоком, и присел на край кровати.

— Ты теряешь хватку, — он провел по плечу Разии тыльной стороной ладони. — Не смогла справиться с этой фанатичной дурочкой.

— Ни то, ни другое, — покачала головой Разия, отставив чашку на тумбочку. — Далеко не дурочка и не фанатичная. Уже не фанатичная. Муж-садист умело выбил из нее иллюзии, пару зубов и желание идти дорогой джихада. Она не хочет возвращаться в общество подруг, да и в Россию тоже. Там ее ждет тюрьма. Она хоть и не воевала, но участие в ДАИШ ей все равно прилепят. Что мы можем предложить ей взамен на информацию?

— Думаешь, она знает что-то стоящее? — скривил лицо Нур.

— Я же тебе рассказывала! — чуть раздраженно напомнила Разия. — И о той женщине, и о загадочной миссии. И, в конце концов, если там ничего стоящего, мы же не будем выполнять свою часть соглашения с ней. Только вот в чем будет заключаться это самое соглашение?

— Во-первых, главное условие — все, о чем она нам расскажет, ей сразу же необходимо забыть. Не доносить до тех, с кем придется общаться в дальнейшем. Во-вторых… — Нур отставил свою чашку и склонился над Разией: — Как считаешь, она способна на что-нибудь стоящее? Или ее сломали окончательно?

Девушка улыбнулась:

— Знаешь ли, женщины народ живучий и мало предсказуемый. А что, есть варианты ее пристроить? К тому твоему приятелю из ISI [Межведомственная разведка Пакистана], из контртеррористического центра?

— Ты прозорлива как всегда. Она ведь знает арабский? А у нас есть арабы-беженцы, с которыми надо работать, — он усмехнулся. — Все чудненько устроится.

Приподнявшись на локтях, Разия повела носом. Нур удивленно взглянул на нее.

— Пахнет международным скандалом, — пояснила она. — Как ты себе представляешь? Мы изымем девушку из тюрьмы… Какие основания? Как обоснуем начальству? Российский посол спросит, а куда их гражданку дели?

— Как только мы убедимся, что у нее за душой что-то дельное, мы ее сдадим моему приятелю из ISI. Он обладает достаточными полномочиями, чтобы изъять ее из тюрьмы для своих оперативных нужд.

— И это станет известно послу, — стояла на своем Разия.

Нур покосился на нее с недовольством. Он и сам подумывал о том, что о международной подоплеке стоит переговорить с Арефьевым. Скандал не нужен. Все надо провернуть тихо. В конце концов, девушка россиянка, и Арефьев может сделать так, чтобы посол… просто забыл о ее существовании. Но признаваться в своих сомнениях Разие он не спешил.

Однако встретившись с Арефьевым, Нур не получил ожидаемого одобрения. Куратор выглядел раздраженным, выслушав историю о неумелой обработке Хатимы, он скривился и велел справляться своими силами, не рассчитывая наивно на то, что посол закроет глаза на пропажу россиянки в пакистанской тюрьме. Даже если удастся убедить дипломата не поднимать шумиху вокруг пропажи Хатимы, то пакистанская сторона заподозрит неладное в том, что русские так легко смирились с исчезновением своей гражданки.

— Вот только если ее исчезновение останется незамеченным…

Нур не сразу понял намек куратора, но пока пробирался по пробкам Исламабада на встречу со своим приятелем из контртеррористического центра, оценил по достоинству остроумие Арефьева. Пожалуй, куратор мог предложить и конкретный вариант решения, но он дал понять, что Нуру неплохо бы и самому отработать те немалые деньги, какие он получает. К тому же полицейский лучше знает местные правила, а главное, как их обойти.

Нур изложил своему приятелю только в общих чертах, что, возможно, появится неплохой вариант разжиться агентом, владеющим арабским и жившим в ДАИШ на территории Ирака. Он даже не обозначил пол будущего агента, чтобы не раскрывать карты прежде времени. В Пакистане хватает арабов-беженцев, сорванных из родных стран войнами и революциями.