Предлунные E-Book

Анна Каньтох

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Иная фантастика
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 437

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Добро пожаловать в Лунаполис, город, где всем заправляет таинственная и древняя раса Предлунных. Здесь совершенство принудительно, а гениальность обязательна. Здесь царит диктатура творчества, а искусство и художественное воображение поставлены на пьедестал. Это мир идеала, мир поразительной красоты, и не было никогда ничего совершеннее. Здесь детей заказывают у инженеров душ, а за лучшие проекты разумов для будущих гениев конкурируют корпорации. Только есть одно условие: всех, кто кажется Предлунным недостаточно одаренным, не пускают в будущее. Они остаются в прошлом, где реальность разрушается, гниет и распадается, и таких людей становится все больше. На подобном фоне разворачиваются истории трех героев: художника, которого сила обстоятельств заставляет выступить против существующего порядка; девушки, которая спасается от собственного деспотичного отца и решает помочь тем, кого отвергли Предлунные; и космонавта, попавшего на свою беду в странный умирающий мир. Их судьбы сплетутся воедино, и ничто уже не будет прежним.

Leseprobe

Анна Каньтох Предлунные

Copyright © 2009 by Anna Kańtoch

Copyright © 2009 by Powergraph

© Кирилл Плешков, перевод, 2024

© Василий Половцев, иллюстрация, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Жаку Дио хотелось убить Даниэля Панталекиса – чистое, простое и вполне соответствовавшее обстоятельствам желание. Француз верил, что таким образом окажет услугу всему обществу.

– Ах ты мразь, – тихо проговорил он, сжимая громадные кулаки. На костяшках пальцев шевельнулись красно-черные татуировки Церкви Новых Земель. – Гребаный сукин сын!

Светловолосый мужчина ниже его ростом что-то неразборчиво пискнул, а его крайне уродливое лицо исказилось в гримасе ужаса. Он бы попятился, будь у него такая возможность, но за спиной находилась навигационная консоль, на экране которой высвечивались координаты «Оптимиста».

– Что случилось? – Катерина неуклюже натянула куртку оранжевого комбинезона. После анабиоза она всегда просыпалась замерзшей и оцепеневшей, и нисколько не сомневалась, что если бы сейчас посмотрела в зеркало, то увидела бы бледную и мягкую, словно непропеченное тесто, кожу. К счастью, введенные в ее кровь стимуляторы уже действовали.

Она начинала ощущать голод, а это был хороший знак.

– Жак? Даниэль? – раздраженно бросила она.

– Что происходит? – присоединился к ней Ивен.

– Он сменил нашу траекторию, – рявкнул Жак. – И в итоге мы теперь оказались в каком-то захолустье, нам полгода пути до дома.

– Я думал, что так мы сумеем миновать таможенный пункт! – Панталекис с каждым мгновением все больше бледнел и, казалось, уменьшался в размерах. – Я не знал! Что-то наверняка сглючило!

Жак ударил его по лицу. Даниэль со стоном отшатнулся, опираясь о консоль.

– Что сглючило? Это ты все напортачил.

– На этот раз ты перестарался, Панталекис, – Катерина сунула руки в карманы куртки, и на ее лице отразилось смешанное с презрением отвращение. Она даже не дрогнула, когда Жак нанес второй удар, и потом, когда Даниэль упал, сплевывая на пол кровь.

– Прекратите, – вмешался Ивен. – Это ничего не даст.

Но даже он и пальцем не пошевелил, чтобы удержать Жака.

Уже почти год они терпели Даниэля Панталекиса, несмотря на то, что худой и страшный как черт потомок греков обладал необычайным умением ввязываться в неприятности. Однако у него имелось также везение, позволявшее выходить из них победителем, технические способности и талант ко всяческим темным делишкам. Вся его жизнь представляла собой полосу выдающихся провалов и столь же выдающихся удач.

Именно Панталекису они были обязаны тем, что помимо законного груза «Оптимист» перевозил также несколько тщательно спрятанных ящиков с запрещенными антиагапиками. На Керберосе их можно было продать с пятнадцатикратной прибылью, если, естественно, к тому времени не поменяется рыночная ситуация.

«Полгода, – подумала Катерина. Они потеряли полгода, чтобы добраться до этого захолустья, и потеряют еще полгода, чтобы вернуться. – Мать твою».

Даниэль, всхлипывая, утирал рукавом смешанные с кровью сопли.

Ивен подошел к компьютеру.

– Жак, хватит, – сказал он, и на этот раз в его голосе прозвучало нечто, заставившее могучего француза послушаться. – Смотрите.

На экране перемещалось зарегистрированное внешними камерами изображение поверхности планеты. Она вращалась вокруг древнего солнца и выглядела мертвой.

– Там ничего нет… – Жак неуверенно поскреб в затылке.

– Смотри внимательнее.

Включив увеличение, Ивен показал в левый нижний угол экрана.

– Здесь, – его палец переместился в сторону. – И здесь. Приглядитесь.

Катерина втянула воздух сквозь зубы.

То, что на первый взгляд выглядело разбросанными по горным склонам гигантскими валунами, на самом деле оказалось остатками зданий. Теперь, когда она уже это поняла, стало видно все больше подробностей. Подсвеченные лучами красного солнца руины выглядели так, будто в них пылал огонь.

– Вымерший город, – прошептала она, взвешивая каждое слово, словно боясь, что произнесенная вслух мысль тут же превратит все в иллюзию. – Может, какая-то из наших погибших колоний, а может… может, это город Чужих…

– Ерунда, – буркнул Жак, хотя и не слишком убежденно.

Глаза его возбужденно блестели. Стоявшая рядом раскрасневшаяся Катерина с трудом сдерживала радость. Даниэль стоял позади них. С разбитой губы все еще текла кровь, но он, казалось, этого не замечал.

Ивен неожиданно рассмеялся.

– Панталекис, похоже, тебя оберегает некий чертовски трудолюбивый бог. Знаешь, из тех, которые хранят идиотов и пьяниц. Везения у тебя точно больше, чем разума. Даже не так – разума у тебя вообще нет, зато есть дьявольски крупное, космическое везение.

– Мы ведь там высадимся, да? – с надеждой спросил Жак.

– Сокровища, – почти с набожным почтением прошептал Даниэль. – Неважно, что это за город, но там могут быть сокровища.

– Жадности тебе всегда было не занимать, Панталекис, – фыркнула Катерина.

– Меня зовут Даниэль, – уродец слегка покраснел. – Сколько раз я тебя просил не обращаться ко мне по фамилии? – они смерили друг друга взглядом, и, как всегда, Даниэль ощутил смесь ненависти, зависти и похоти, которую пробуждала в нем эта женщина. – Только не притворяйся, будто ты об этом тоже не подумала, – пробормотал он.

– Я думаю не о деньгах, а о приключениях, – она оскалила зубы в улыбке. – И о славе первооткрывателей. Ну так как, берем челнок и садимся?

– У нас нет соответствующего оборудования, так что на самом деле это задача для археологов, – трезво ответил Ивен. – Или даже ксеноархеологов. Там могут оказаться какие-нибудь бесценные артефакты, которые мы можем повредить, не говоря уже о том, что с кем-нибудь из нас может что-то случиться.

– Успокойся, – пренебрежительно усмехнулась Катерина. – Я же не говорю о том, чтобы лезть в какие-то дыры. Просто высадимся и немного осмотримся, что в том такого? Атмосфера, – она постучала по индикаторам, – пригодна для дыхания, температура вполне сносная. Никаких следов жизни, так что нам ничего не угрожает. Впрочем, мы в любом случае возьмем оружие и аптечку. Вряд ли вам хочется упустить подобную возможность?

– Ясное дело, что нет. Но кто-то должен остаться на корабле.

– Оставим его, – Жак кивнул в сторону Панталекиса, после чего злорадно добавил: – Он это заслужил.

Прежде чем Даниэль успел возразить, Ивен неожиданно пришел ему на помощь.

– Если мы оставим его одного, он нам весь корабль взорвет, – буркнул он. – Нет, он пойдет с нами, а остаться должен кто-то из нас троих.

За спиной Ивена Панталекис показал французу средний палец.

Они бросили жребий на спичках, вернее, на игравших роль спичек кусках запасного кабеля. Жак вытянул самый короткий. Он поморщился, явно разочарованный, но протестовать не стал.

Катерина облегченно вздохнула. Сама она сомневалась, что на его месте столь же легко смирилась бы с предначертанием судьбы.

– Если бы я тут жил, то наверняка заработал бы клаустрофобию, – сказал Ивен, снимая шлем и глядя вверх.

Катерина и Даниэль молча кивнули. Разрушенный город громоздился вокруг них, словно чудовищные кубики, играючи разбросанные по горным склонам. Ведущие под странными углами лестницы, то исчезающие, то снова появляющиеся в самых неожиданных местах, террасы, здания, словно состоявшие из десятков строений поменьше, которые соединялись между собой, переходя из одного в другое – все это производило впечатление лабиринта. Солнце заливало пурпурным сиянием черноту потрескавшихся стен и серые, покрытые слоем пыли лестницы. Повсюду виднелось лишь серое и черное. Хотя нет, не везде, сообразил Ивен. Часть зданий заслоняли конструкции из проржавевшего металла. Леса? Какие-то своеобразные украшения? Непонятно. Чем бы оно ни было, теперь оно напоминало рыже-коричневые, очень старые и очень ветхие кружева, столь легкие, что казалось, будто чуть более сильный порыв ветра может оторвать их от стен.

Ивен тряхнул головой. Город выглядел… странным, но не настолько, чтобы счесть его построенным чужой цивилизацией. С другой стороны, он с трудом мог представить себе и людей, которые когда-то тут жили.

– Что дальше? – он провел пальцами по волосам. На солнце его кожа походила на обожженную, словно кто-то облил его кипятком.

Катерина медленно повернулась кругом, наслаждаясь красотой мертвого мира и одновременно позволяя холодному ветру развевать ее волосы. Ветер приносил с собой острые крупицы пыли и едва уловимый запах гари. Подойдя к одной из потрескавшихся стен, девушка провела по ней рукой. На коже остались черные следы.

– Здесь был пожар, – прошептала она, слегка обескураженная царящей вокруг тишиной. – Может, горел весь город.

Она поискала взглядом здание, в которое можно было бы войти. Долго озираться не пришлось – одно из черных строений, не слишком высокое, но зато весьма обширное, сохранилось значительно лучше остальных. Катерина подошла ближе. Мощные, словно в романском храме, стены были обожжены, но не потрескались, плоская крыша также производила впечатление невредимой.

– Пойдем туда, – решила она.

Ивен сперва хотел возразить, но решил, что здание действительно выглядит надежно, так что ни с кем ничего не случится. К тому же он все равно не сумел бы удержать Катерину.

Войдя во мрак, они включили фонари. Яркие лучи вырвали из темноты черные колонны, каждая из которых состояла из десятков фигур в натуральную величину – обнаженные девушки стояли на плечах обнаженных парней, другие пары обнимались словно в танце. Одна на другом, одна рядом с другим. Ивен взглянул выше – там танцоры расползались в стороны, поддерживая сводчатый потолок. Их силуэты постепенно погружались в него, словно в мягкое масло. Кое-где еще виднелись фрагменты спины, ягодицы, ступней, а потом исчезали и они.

Сравнив высоту зала с высотой видимого снаружи здания, он пришел к выводу, что над ними должны находиться еще несколько этажей. Может, даже десятка полтора.

Направив луч фонаря в сторону, Ивен обнаружил винтовую лестницу – одну, потом другую, а потом еще несколько, исчезавших в полумраке.

Даниэль ступил на некое подобие тянувшейся посреди зала аллеи, которую образовывали проржавевшие четверолапые звероподобные фигуры. Время стерло их очертания, но некоторые весьма напоминали земных животных – тут шакал, там, похоже, гиена, еще дальше кто-то из больших кошек.

– Думаете, это божества Чужих? – спросил Панталекис.

– Сомневаюсь, – Ивен выловил из мрака очередную лестницу, которая, извиваясь, вела на верхние этажи. Под ней находился механизм, естественно, тоже сожранный ржавчиной. – А если даже и так, то эти Чужие не слишком от нас отличались. Она, например, вовсе на Чужую не похожа, – он осветил одну из танцующих девушек. – А этот зал наверняка… не знаю, музей, или что-то вроде того.

– Да ладно тебе, музей, – усмехнулся Даниэль и провел пальцем по одной из фигур, подняв облако железистой пыли. – Господи, какое же тут все древнее, – он недовольно поморщился. – Стоит только пнуть, и развалится.

– А это что? – Катерина осветила круглую нишу в стене.

Ниша была не одна. Равномерно размещенные через каждые полтора десятка шагов, они вызывали у Ивена ассоциации с церковными алтарями. Естественно, он полагал, что в них будут стоять статуи, но, когда шагнул в ближайшую, та оказалась пуста. Он стер со стены слой пыли, под которым обнаружился ряд замысловатых символов. А может, просто букв?

– Черт побери, понятия не имею, что это может быть, – пробормотал он.

Даниэль продолжал разглядывать фигуры зверей, полный надежды, что какая-то из них окажется сделана из чего-то прочнее, чем металл, или по крайней мере не будет настолько проржавевшей. Катерина подошла к лестнице, с любопытством рассматривая механизм. Он был выше и шире нее, полный каких-то хитроумных деталей, из которых ей были знакомы лишь зубчатые колеса.

– Движущиеся лестницы? – неуверенно спросила она. – Думаете, это нечто приводило в движение лестницы?

Катерина задрала голову. Над ней, на высоте в неполные три метра, висела решетка, когда-то, скорее всего, богато украшенная. Для чего она служила?

Решетка висела вертикально на цепях, так что в зависимости от необходимости ее наверняка можно было поднять или опустить. Катерина решила, что опущенная решетка ограждала людей от привода лестницы, чтобы никто посторонний не совал туда руки, а поднимали ее, когда, например, требовалось что-то починить.

Пропущенный через решетку свет фонаря отбрасывал на стену продолговатые дрожащие тени, пыль забивалась в нос и неприятно оседала в горле. За спиной слышались усиленные глухим эхом шаги, которые затем стихли.

Катерина снова направила луч на замысловатый механизм и подошла еще ближе. Она почти не сомневалась, что отдельные детали привода не только имеют утилитарное предназначение, но каждый из них был сделан так, чтобы выглядеть красиво. Произведение искусства и механизм как одно целое. К примеру, это ржавое колесико напоминало улыбающееся солнце…

Она протянула руку.

Ивен был единственным, кто в точности видел, что произошло потом, но поскольку жить ему оставалось неполных восемь минут, он не успел никому об этом рассказать.

Во-первых, находившаяся ближе всего к входу фигура с пронзительным скрежетом повернулась, пошатнулась и рухнула, задев мордой очередного зверя. И снова – легкое движение металлического тела, потеря равновесия, ржавая лапа ударяет по очередной ржавой спине. Ряд фигур опрокидывался словно костяшки домино, рассыпая вокруг хлопья ржавчины, и самым странным во всем этом было то, что звери вовсе не стояли настолько близко друг к другу, и каждый перед падением успевал совершить последнее движение, которого оказывалось достаточно, чтобы толкнуть соседа.

Во-вторых, где-то на середине этого представления Даниэль достал оружие и повернулся, водя вокруг испуганным взглядом. В-третьих, у последней фигуры в ряду, словно сухая маковка, отвалилась голова, покатившись прямо под ноги Панталекиса. Тот вскрикнул, отскочил, споткнулся и упал, а пистолет выстрелил – вверх, над головами у всех.

Решетка задрожала, одна из поддерживавших ее цепей лопнула.

Катерина подняла взгляд, и Ивен крикнул:

– Беги! – В то же мгновение ей в глаза попали крошки ржавчины, и она заслонила лицо, выронив фонарь. – Беги!

Решетка опускалась на одной цепи, наклонившись и грохоча старым железом по мере того, как под высоким потолком разматывались очередные витки.

Катерина вслепую двинулась вперед, зажмурившись и выставив перед собой руки. Ей вполне хватило бы времени, чтобы убежать, но она споткнулась о лежавший на полу фонарь и растянулась во весь рост. Решетка с глухим ударом опустилась, придавив ступню Катерины. Видимо, один из металлических болтов ее ранил, поскольку она вскрикнула.

– Не двигайся! – Ивен уже бежал к ней, не успев даже задуматься о том, свидетелем сколь странного стечения обстоятельств он только что стал. – Сейчас мы тебя вытащим. Даниэль!

– Со мной все порядке! – бодро крикнула она в ответ. – Хотя… черт, немного больно.

– Спокойно, мы тебе поможем. Даниэль, иди сюда с аптечкой!

Они помогли Катерине сесть, и она, шипя от боли, повернула ступню, без труда освободившись из ловушки. Ивен задрал штанину ее комбинезона и осветил лодыжку. Рана почти не кровоточила, но кожа вокруг нее приобрела неприятный сине-зеленый цвет.

Он невольно сглотнул.

– Что это было? – простонала Катерина. – И обо что я… – она замолчала, увидев выражение лица Ивена. – И как там? Слишком серьезно? Черт, все больнее… Кажется, я сейчас свалюсь без чувств.

– Даниэль, введи ей антибиотики. Могло быть заражение.

Панталекис послушно полез в аптечку. У него дрожали руки, и ему искренне хотелось оказаться как можно дальше отсюда, лучше всего на корабле, в своей безопасной койке. Металлический грохот все еще звенел в ушах, а перед глазами стоял образ звериной головы, внезапно покатившейся ему под ноги, чтобы взглянуть на него затянутыми ржавчиной глазами.

Ему стало страшно – не за Катерину, а за себя самого. Панталекис знал, что снова окажется виноват в том случайном выстреле, в падении решетки, в ранении Катерины… Он всегда был виноват.

– И еще что-нибудь обезболивающее… – голос ее сорвался, и она начала всхлипывать. Ивен замер, чувствуя, как его сердце сжимается от страха. Он никогда прежде не видел, чтобы Катерина плакала.

Лишь через несколько секунд он сумел взять себя в руки.

– Ладно, обезболивающее тоже. Мы забираем тебя на корабль.

Они подняли ее, взяв под руки. Девушка тяжело висела между ними, полубесчувственная и горячая, словно в лихорадке. Первые полтора десятка метров она еще пыталась ковылять, а потом ее уже просто тащили. Из-под задранной штанины виднелась кожа, на которой мертвенное пятно распространилось вплоть до колена.

Даниэль вопросительно взглянул на Ивена над головой Катерины.

– Что с ней? – прошептал он.

– Не знаю, но выглядит весьма хреново, словно что-то вроде быстро прогрессирующей гангрены. Возможно, придется отрезать ей ногу.

– Шутишь? У нас нет для этого подходящих условий!

– Не вижу другого… Черт… – выругался Ивен, открывая дверь – внезапный порыв ветра швырнул ему в глаза горсть пыли. Выпустив Катерину, он пошатнулся и упал на одну из опрокинувшихся фигур.

«Нужно отсюда сваливать, – подумал он, потирая локоть. – Чем скорее, тем лучше».

– Не поранился? – послышался срывающийся, почти на грани истерики голос Даниэля.

– Что?

– Ты не поранился? Если в этом ржавом металле что-то есть…

– Ничего со мной не случилось.

Ивен сморгнул из-под век остатки пыли, и они вместе вытащили Катерину наружу, после чего остановились под красными лучами солнца. Даниэль вспотел и тяжело дышал. Иван тоже вспотел и был бледен как мел. Кладя на землю Катерину, он поморщился, что не ускользнуло от внимания его напарника.

– Покажи руку, – потребовал Даниэль.

– Не будь идиотом.

– Покажи.

Вздохнув, Ивен подтянул рукав, продемонстрировав здоровую неповрежденную кожу.

– Доволен?

– Тогда что с тобой? – не унимался Даниэль. – Ты весь белый как стена.

– У меня проблемы с сердцем – это тебя устроит? Ничего особенного, как только вернемся на корабль, приму лекарство.

Катерина пошевелилась и застонала.

– Пожалуйста… еще один укол… Больно… Господи, как больно…

– Слышишь? Вместо того чтобы беспокоиться за меня, сделай ей укол, – рявкнул Ивен.

Даниэль стиснул зубы, но послушно достал из аптечки обезболивающее средство, вставил ампулу в инжектор и воткнул иглу.

– Если с ней что-то случится, будешь виноват ты, – пробормотал он.

Девушка закрыла глаза, ее искаженные страданием черты разгладились, и она неподвижно застыла.

– Уже лучше? – Ивен заботливо склонился над ней. – Катерина? Катерина?!

Он приблизил щеку к ее губам, положил руку на шею, затем повернулся к напарнику. Взгляд его был полон ужаса.

– Умерла… Даниэль, мне кажется, она умерла.

Панталекис отступил на несколько шагов, будто случившееся с Катериной было заразным.

– Я ничего не сделал! – срывающимся голосом крикнул он.

Ивен плотно сжал губы. Он продолжал стоять, склонившись над Катериной и опираясь одной рукой о землю.

– Знаю. Помоги мне встать, пожалуйста…

– Ты что, плохо себя чувствуешь? – подозрительно спросил Даниэль. – Тебе нехорошо?

– Помоги… мне… встать…

Панталекис на всякий случай отошел еще на несколько шагов.

– Нет, – ответил он. – Даже не подумаю. Возможно, вы оба подхватили какую-то заразу.

– Мне нужно… лекарство… на корабле. Пожалуйста…

Даниэль молча покачал головой. Взгляд его широко раскрытых глаз был полон решимости.

– Нет.

Пошатнувшись, Ивен оперся на вторую руку. Кожа его, до этого просто бледная, теперь казалась почти прозрачной. Со лба стекали крупные капли пота, губы шевелились, словно он все еще пытался что-то говорить. Даниэль закрыл глаза, а когда снова их открыл, Ивен лежал, положив голову на грудь Катерины, словно мертвый Ромео рядом со своей любимой.

Он не дышал – по крайней мере, так казалось с расстояния в полтора десятка шагов. Проверять Панталекис не собирался.

Даниэль повернулся к челноку, размышляя, удастся ли ему долететь до корабля. У него кружилась голова, но он внушал себе, что это последствия страха, а наверняка не той кошмарной болезни.

И тут с неба спорхнул ангел.

Его силуэт, подобно комбинезону, окутывало голубое сияние. И у него были крылья – серебристые механические крылья, из которых в небо летели искры. Приземлившись на лестнице, он начал спускаться вниз.

Даниэль замер без движения. Ангел шагал, окутанный светом, и похоже было, что мгновение спустя он отрежет Панталекису путь к челноку.

И тогда, полностью отдавшись во власть паники, Даниэль повернулся и побежал в другую сторону.

Прямо в зал, из которого только что вынес умирающую Катерину.

Часть I Время заканчивается

Финнен

Финнен… Естественно, можете так ко мне обращаться.

Здесь все именно так меня зовут. Мое настоящее имя звучит похоже, но выговорить его значительно труднее.

Да, я расскажу еще раз о Дне Ноль, хотя делал это уже столько раз, что порой мне кажется – с меня хватит.

День Ноль… Это не наше название, а ваше, мы использовали иное. Так же как Лунаполис, душеинженеры, башни Принципиума и Эквилибриума, и многие, многие другие. Названия, а также имена, способны доставить немало проблем, верно? Так что для простоты буду пользоваться вашей терминологией – думаю, это облегчит разговор обеим сторонам.

Итак – я, Финнен, а также женщина, которую вы называете Каирой, и ее брат Нирадж, повинны в том, что случилось в День Ноль. По крайней мере, так считает большинство новоземельцев. Я лично не уверен.

Возможно, история пошла бы в точности так же, если бы я никогда не встретил Каиру и ее брата. Однако мне нравится думать, что судьба двух миров зависела от того короткого момента на Водной площади, когда я заметил в толпе Каиру. Возможно, стой я тогда в полутора десятках шагов дальше, все сегодня выглядело бы совершенно иначе. Возможно…

Чтобы понять, что привело ко Дню Ноль, следует сперва понять нас – какими мы были, и то место, где мы росли.

Самый простой, но вовсе не обязательно самый верный ответ – мы были молоды. По вашему времяисчислению мне был двадцать один год, хотя, если бы тогда мне задали такой вопрос, мне пришлось бы долго размышлять, а потом я прибавил бы себе также годы, преодоленные во время Скачков. У нас была сложная система измерения времени, так что о ней я расскажу в другой раз.

Пока лишь важно то, что мы были молоды, а молодые верят, будто способны изменить мир.

Ответить на вопрос, каким был город, в котором мы росли, несколько сложнее.

В детстве он меня подавлял. Стоило задрать голову, и я видел башни, соединенные столь высоко висевшими в воздухе мостами, что при одном лишь их виде комок подкатывал к горлу. Сеть этих поднебесных дорог отбрасывала на ниже расположенные части Лунаполиса замысловатый узор из теней, будто над нами обитал гигантский паук. Ниже вместо дорог имелись лестницы, некоторые движущиеся, другие нет. Вдоль них тянулись здания из черного камня, каждое с несколькими лунными дисками на крыше, опутанное сетью труб и трубочек. Как в металле, так и в камне отражалось сияние красного солнца, и иногда, особенно под вечер, казалось, будто весь город сочится кровью.

Я боялся Лунаполиса, будучи ребенком, и не перестал бояться, когда вырос, но научился и любить его.

Одно из самых ранних моих воспоминаний связано с Рынком.

Мне нравилось приходить туда с братом. Ари рыскал среди еды, ища для нас деликатесы, а я смотрел на источающие ледяной холод вагонетки, которые въезжали на Рынок, раскрываясь над продолговатыми столами. Шлеп, шлеп – и из них выпадали замороженные фрукты и овощи, а также голуби, целиком, вместе с перьями, изящными коготками и похожими на черные бусинки глазами. Один лишь их вид меня зачаровывал, поскольку в Лунаполисе не было настоящих птиц, только механические.

Вся эта провизия доставлялась из провинции, из мест, где не жил уже ни один человек. В больших теплицах под искусственными солнцами автоматы выращивали растения, морепродукты и голубей, а потом по Железке отправляли их в наш город. Обходилось это даром – платить требовалось лишь за еду, созданную поварами-артистами.

Переложив все основные обязанности на плечи машин, мы могли полностью отдаться искусству и науке – не по прихоти, но по необходимости. Добыча пропитания или прочие необходимые работы много лет тормозили наше развитие, а в соответствии с желанием Предлунных мы должны были совершенствоваться.

В мое время в Лунаполисе уже не было простых работников, поскольку никто из них не пережил бы ни одного Скачка. Существовали, правда, ремесленники, чиновники или даже торговцы-разносчики, но каждый из них был либо мастером в своей профессии, либо также обладал дополнительными талантами. Большинство же сложных и вместе с тем унизительных работ выполняли запертые в металлических телах преступники.

Что я еще помню из детства? Прежде всего – механизмы города, которые я, как и любой мальчишка, любил разглядывать. Внутренность двигателей, их потроха, артерии и вены – все, что в вашем мире является скрытым, у нас выставлялось на всеобщее обозрение. Механизм Железки, механизмы лунных дисков и поднебесных театров, часов и движущихся лестниц – каждый из них содержал в себе нечто оригинальное, каждый являлся отдельным произведением искусства, отгороженным от зевак металлической решеткой. Сделанные из голубого ульферрума детали не ржавели, оставаясь невосприимчивыми к дождю, холоду и снегу. По сути, ульферрум, или ультра-железо, был невосприимчив ко всему – за исключением прошлого.

О чем еще стоит вспомнить? Может, лишь о том, что я – дитя Эквилибриума, а с моей матерью у меня около сорока процентов общего генетического материала. Это средняя величина, хотя я знал как тех, кто являлся идеальной стопроцентной копией своего родителя, так и тех, кто с генетической точки зрения не имел ничего общего с матерью или отцом. Остальные шестьдесят процентов – гены, тщательно отобранные сотрудниками корпорации. У меня было несколько разных талантов – я рисовал на стекле и холсте, писал стихи, иногда пел и сочинял песни, а также оказался не самым худшим актером. Естественно, все это я умел делать в лучшем случае очень хорошо, но отнюдь не гениально. Такова цена того, что ты создан душеинженерами Эквилибриума.

Будучи любопытным ребенком, я вырос в столь же любопытного юношу. Я охотно кидался сломя голову в любую авантюру, и одновременно мне хватало честолюбия, чтобы относиться к жизни с циничной отстраненностью. В двадцать лет это не так-то легко, но я весьма старался. У меня было богатое воображение, я слишком много думал, как говорили некоторые, и обожал во всем докапываться до сути. Еще больше мне нравилось размышлять над тем, какая я сложная, впечатлительная и оригинальная натура. Думаю, что во многих отношениях я мог вывести из себя любого, но, как ни странно, многим нравился – особенно девушкам, которые считали, что я красив, хорош в постели, и у меня симпатичные глаза.

Я был также не особо умным, слегка сумасбродным, а также довольно капризным. Упоминаю об этом, поскольку этим объясняется, зачем мне нужна была Каира. Каире же, по совершенно иным причинам, был нужен я.

Но в любом случае вся история начинается со Скачка.

1

Финнен поспешно рисовал, пытаясь уловить впечатление оранжево-красной нереальности приближающегося Скачка.

В стекло уже был вплавлен один слой красителя, и теперь он трудился над вторым, внешним. Когда за стеклом вспыхнет соответствующим образом настроенный источник света, картина оживет, отбрасывая в комнату разноцветные тени, а оба слоя наложатся друг на друга, дав требуемый результат.

По крайней мере, так надеялся Финнен. Его творения бывали лучше и хуже, а по поводу этого у него имелись предчувствия, что оно будет принадлежать к числу лучших. С тех пор, как Предлунные объявили срок очередного Скачка, у него зудели пальцы от желания как можно скорее начать рисовать.

– Мне скучно, – за его спиной в кровавом сиянии солнца возникла Алика. Он ощутил аромат пряных духов, рукав платья коснулся его руки. – Нам еще не пора идти?

– Погоди минуту, – пробормотал он.

– Мы опоздаем, – продолжала ныть Алика. – А тебе еще надо переодеться. Не пойду же я на Водную площадь с кем-то в перепачканном красками халате.

– Заткнись, – рявкнул он. – Пойдем, когда я закончу.

– Могу пойти одна, – она отстранилась, надув губы, хотя на самом деле он ничем ее не обидел. Финнен был художником, а художники имели право вести себя грубо. Девушки – особенно такие, как Алика – открыто от них этого ожидали, полагая, что чуточка грубости придает пикантности романтическим отношениям.

К тому же оба знали, что ни одна порядочная девушка в час Скачка не пойдет одна на Водную площадь и не станет искать себе партнера в последний момент. А Финнен добивался ее расположения уже три недели – присылал цветы и шоколадки, писал стихи и вырезал из бумаги силуэты птиц. Принимая все это, Алика заключила освященный традицией договор. Когда после Скачка они вернутся в его захламленную квартиру, она позволит затащить себя в постель и, как и тысячи других обитателей Лунаполиса, будет праздновать сам факт того, что пережила Скачок.

– Я закончил, – сказал Финнен, вытирая руки о халат.

Повернувшись, он улыбнулся Алике. При виде нее у него всегда улучшалось настроение, и в нем просыпалась гордость завоевателя. У девушки была мягкая кожа цвета кофе с молоком, большие глаза и бледно-золотистые волосы, в которые она вплела цветы чемерицы. Ее стройную фигуру подчеркивало земляничного цвета платье самого модного в этом сезоне фасона, с обтягивающим верхом и расклешенной в форме перевернутого тюльпана юбкой. Своей красотой Алика напоминала произведение искусства, тщательно исполненное во всех подробностях.

Финнен неохотно отвел от нее взгляд. Переодевшись, он взял в левую руку бутылку вина, а в карман свободной куртки сунул пачку конфетти, после чего подал другую руку девушке.

– Боишься? – спросил он.

– Нет, конечно, – ответила она, удивившись, что он вообще мог задать такой вопрос.

– Я тоже нет, – солгал Финнен.

2

Дул резкий, пронизывающий ветер, солнце висело низко над крышами внушительных строений из камня и металла. Пурпурный диск напоминал угасающий среди пепла уголек; остатки его лучей отражались в лунных дисках, которые раскрывались на крышах подобно механическим соцветиям.

Финнен застегнул куртку и ускорил шаг, увлекая за собой девушку.

– Не так быстро! – запротестовала она.

– Ты же не хочешь опоздать, – пробормотал он, но послушно пошел медленнее.

Они спускались по движущейся лестнице. Метр вниз, смена перспективы – и путаница труб на одном из домов сложилась в картину сплетенных в любовных объятиях пар. Еще метр вниз, очередная смена перспективы. Другой дом, покрытый девичьими лицами, каждое высотой в пол-этажа. Косы из стальных прутьев, сияющие светом газовых фонарей глаза, ямочки на металлических щеках. Очередной метр – и по стене поползли медные стебли, неся на себе вес больших, словно тарелки, листьев и длинных острых шипов.

По трубам доставлялись в квартиры горячая вода и газ, а также отводились нечистоты. Обычно расположение диктовалось прагматическим подходом, но иногда их преднамеренно вели специально запутанным путем, с головоломными поворотами, и все лишь затем, чтобы создать единственный и неповторимый узор. Это был Лунаполис, город, где здравый смысл всегда уступал перед убийственной необходимостью искусства.

Время от времени мимо шли механоиды, со скрежетом ступавшие на серебристых лапах, а чем ближе к Водной площади оказывались Финнен и Алика, тем чаще им встречались другие люди, идущие парами или группами. Все были празднично одеты, большинство несли бутылки с дорогим алкоголем. Некоторые привязали к запястьям веревочки от паривших на фоне темневшего неба фонариков.

– Холодно, – пожаловалась Алика.

– Хочешь куртку? – Финнен слишком поздно вспомнил о рыцарских принципах.

– Нет, – она шмыгнула носом. – Если я ее надену, не будет видно моего платья.

Парень благоразумно промолчал.

– Тут все такое странное, – продолжала Алика. – Такое размытое и нереальное, будто во сне…

– Это из-за Скачка, – пояснил он. – Ты должна помнить, ты ведь уже пережила один.

– Я тогда была маленькая.

Финнен в детстве пережил два Скачка, но это его нисколько не успокаивало. Скачок редко забирал детей, так что опасность грозила почти исключительно взрослым. А для них обоих этот Скачок должен был стать первым по достижении зрелости.

До Водной площади они добрались одними из последних, в тот самый момент, когда в небе появились пурпурные буквы.

«ДО ПРОБУЖДЕНИЯ ОСТАЛОСЬ 59 ЛЕТ, – объявили Предлунные из глубины Колодца. – НАСЕЛЕНИЕ ГОРОДА В ДАННЫЙ МОМЕНТ СОСТАВЛЯЕТ 15 628 121 ЧЕЛОВЕК».

Финнен огляделся. Водная площадь являлась самой важной и вместе с тем ниже всего расположенной точкой Лунаполиса. Окруженная высокими зданиями, среди которых господствовали башни Принципиума и Эквилибриума, она всегда производила впечатление меньшей, чем на самом деле. А теперь, забитая людьми до предела, она выглядела еще теснее.

Пока по небу плыли очередные цифры, Финнен наблюдал за толпой. Часть женщин для защиты от холода накинула на плечи мягкие шали, другие, как Алика, предпочитали дрожать, демонстрируя платья всех цветов радуги. Группа подростков передавала из рук в руки флакон с таблетками синтетического наркотика, рядом три высоких фигуры прятали лица под обширными капюшонами. Один из капюшонов съехал набок, и Финнен увидел кончик мохнатого звериного уха.

Калек он узнал сразу, как и полуголых скачковых безумцев, присевших на широких карнизах той башни, что пониже. В застекленных кабинах механоидов наверняка сидели аниматоры, ибо только они умели управлять механическими зверями. Мутанты тоже выделялись из толпы. А остальные? Какая из корпораций сотворила четырех одинаковых мужчин с серьезными лицами? Или девушку с бронзовой кожей в тяжелом траурном платье? Принципиум или Эквилибриум? А может, какая-то из менее важных?

– Сорок восемь процентов граждан – дети Принципиума, и только тридцать один – Эквилибриума, – прошептала ему на ухо Алика. – Так утверждают Предлунные, – добавила она, а потом тихо рассмеялась. – У нас над вами все больший перевес.

Финнен взял ее за руку, стараясь не показывать ни злости, ни страха. Несколько последних Скачков пережило больше людей Принципиума, чем Эквилибриума, что немедленно отразилось на количестве заказываемых в обеих башнях детей. «Это ничего не значит, – подумал он. – Когда-то нас было больше, и какое-то время спустя наверняка снова будет так же. Равновесие между двумя важнейшими корпорациями всегда подвергалось небольшим колебаниям.

Это ничего не значит».

Но, естественно, оно значило, и притом многое. Например, то, что у Финнена было меньше шансов пережить Скачок, чем у парня, заказанного за ту же цену в конкурирующем Принципиуме. Разве что для Эквилибриума минует черная полоса, но пока на это ничто не указывало.

По небу плыли очередные цифры и буквы. Предлунные перечисляли названия изобретений, ставших причиной наиболее длинных Скачков.

«Универсальное средство Фаббини для лиц обоего пола – 27 лет.

Выдающаяся система молниеносного изучения любых языков – 31 год»,

Потом, естественно, Железка. И так далее, в течение всех веков существования Лунаполиса.

Алика вынула руку из пальцев Финнена и обняла его за шею. Глаза ее блестели, на лице не виднелось ни капли страха. Чего она могла бояться? Она не только была творением Принципиума, но к тому же мать заплатила за нее намного больше, чем стоил Финнен.

Она была прекрасна. Она была… совершенна.

Финнен привлек ее к себе, чувствуя, как его оставляет прежнее возбуждение.

Еще недавно он не мог дождаться Скачка. Ему хотелось привести Алику в свою мастерскую, снять с нее земляничное платье, а потом заниматься любовью до самого утра, пока на небе расцветают красочные фейерверки. Еще больше ему хотелось нарисовать приближающийся Скачок, и он даже считал, что у него это получилось. Тогда он был полностью уверен, что не останется позади. Теперь же дрожал от холода и страха, а его стеклянная картина вдруг показалась ему банальной, не имеющей в себе ничего общего с настоящим ужасом Скачка.

Ужасом, который в данный момент ощущал Финнен.

– Уже? – прошептала Алика и закрыла глаза, словно маленькая девочка, которой кто-то хочет показать сюрприз.

– Нет, еще нет.

Площадь окружал кордон полицейских, неподвижных, словно статуи. Свет газовых фонарей отражался в шлемах, дубинках и нашитом на куртки металле. Они были здесь потому, что Скачок означал не только радость, но иногда и проблемы. Некоторые сходили с ума, когда позади оставались их родные или друзья. Финнен прекрасно помнил, какая его охватила ярость, когда Скачок забрал брата.

Собравшиеся на площади замерли в ожидании, даже дети перестали вертеться. Неподалеку от башни Принципиума возникло замешательство, когда аниматор приказал своему механоиду опуститься на колени и вышел, пытаясь протолкнуться в толпу. Кто-то угостил его ругательством, кто-то не слишком убедительно пытался позвать полицейского.

Мгновение спустя все смолкло.

Слепцы с повязками на глазах напряженно вслушивались, глухие всматривались вдаль. На карнизах, словно птицы, присели скачковые безумцы, с тревогой подняв лица к небу. Под их голой, тонкой, как пергамент, кожей двигались кости – Финнен мог это увидеть даже стоя на земле этажом ниже. В детстве он считал, что выпуклости на спинах безумцев – это зачатки крыльев, на которых они когда-нибудь взлетят к солнцу.

Часы отмеривали время до Скачка. Их мало кто видел – слишком велика была толпа, но в тишине все слышали отсчитываемые со звоном минуты.

Финнен взглянул из-за плеча прижавшейся к нему Алики на темнокожую девушку в траурном платье – высокую и стройную, крепкую на вид, с круглым и по-детски симпатичным лицом. Она стояла, сгорбившись, словно придавленная невидимым грузом. В глазах ее он заметил отчаяние. Она знала, что не переживет Скачок, и смирилась с судьбой. Именно потому надела траурное платье вместо праздничного.

Отчаянно пытаясь сосредоточиться на чем-либо помимо собственного страха, Финнен начал размышлять, кем она может быть, и откуда у нее такая уверенность, что она останется позади. Может, она чем-то больна, а может, душеинженеры повредили ей гены, и она это осознавала?

Его также интересовало, почему она пришла на Водную площадь одна.

Все вокруг стояли парами или группами по несколько человек. Влюбленные прижимались друг к другу, матери и отцы держали детей за руки, друзья и подруги нежными жестами подбадривали друг друга. Лишь девушка в траурном платье была одна, и, более того, казалось, будто в последние мгновения она не нуждается ни в чьем обществе. Замкнувшись в коконе собственной трагедии, она смотрела на Финнена, но не замечала его – ее взгляд проходил сквозь парня, словно через чистое неокрашенное стекло.

Алика пошевелилась, и Финнен машинально крепче прижал ее к себе.

– Время заканчивается, – отчетливо проговорила она, все так же с закрытыми глазами, а затем выскользнула из его объятий – просто исчезла, оставив после себя пустоту, в которой все еще ощущался аромат пряных духов.

Позже Финнен неоднократно рассказывал о том мгновении – в зависимости от настроения, небрежно или взволнованно, но каждый раз звучали такие слова, как «испуг», «ужас», «отчаяние». Ни одно из них, однако, не могло описать тех чувств, которые он испытал, поняв, что знакомый ему мир только что совершил скачок вперед, а сам он остался в прошлом. Точно так же, как слова «облегчение», «удивление» или «радость» не могли отразить его чувств, когда он понял, что ошибся, и на самом деле позади осталась Алика, а он пережил Скачок.

Он помнил, как кто-то кричал высоким, пронзительным голосом:

– Смотрите, надписи в небе! Мне удалось! Удалось!

Полил короткий холодный дождь, и Финнен машинально сжался в комок, ошеломленный, пустой и легкий, словно гороховая шелуха. По небу ползли огромные, размытые ливнем буквы, кто-то кричал, повторяя подсчеты Предлунных:

«ДО ПРОБУЖДЕНИЯ ОСТАЛСЯ 51 ГОД. НАСЕЛЕНИЕ ГОРОДА В ДАННЫЙ МОМЕНТ СОСТАВЛЯЕТ 12 502 473 ЧЕЛОВЕКА».

Когда дождь закончился, Финнен поднял голову. Толпа значительно поредела, и он уже без проблем мог увидеть остановившиеся на нуле часы и даже каменную громадину Колодца, в котором покоились Предлунные. «Одна пятая, – подумал он. – Исчезла одна пятая жителей Лунаполиса, хотя из присутствовавших на площади, похоже, меньше. Ничего удивительного – сюда приходят прежде всего самые совершенные, уверенные, что после Скачка смогут праздновать.

Такие как Алика».

Он подумал о девушке, о том, в каком ужасе та сейчас наверняка пребывает, но несмотря на это, радость его не покидала, захлестывая мощным, лишь слегка замутненным ощущением вины потоком. Казалось, будто что-то в нем пело, повторяя услышанные слова: «Мне удалось, удалось!»

Высоко в небе проплывали подробные подсчеты Предлунных. Цифры, словно в зеркале, отражались в дождевых лужах, чтобы вскоре исказиться и размыться, когда снова подул ветер, несший с собой капли воды с привкусом соли. Какой-то парень звал своего друга, кто-то плакал, кто-то пытался кого-то утешать. Никто не скандалил. У промокших людей не было даже желания запускать фейерверки – они просто расходились по теплым домам оплакивать потерянных близких или пить и развлекаться до утра. Вскоре на Водной площади остались лишь те, кто кого-то потерял, все еще ошеломленно озиравшиеся вокруг, словно думая, будто этот некто просто где-то заблудился.

Не озирались только Финнен и девушка в траурном платье. Прошло немало времени, прежде чем недоверие на ее лице сменилось робкой радостью.

– Это правда? – спросила она. – Мы не остались в прошлом?

– Если бы было так, то мы не видели бы вот этого, – он ткнул пальцем в сторону последней ползущей по небу надписи: «СОВЕРШЕНСТВУЙТЕСЬ!».

– Да, знаю, но мне все еще трудно поверить… Я не должна была пережить Скачок.

– Это решают Предлунные, а не ты, – слишком резко, почти агрессивно ответил он. Ее чувство вины зеркально отражало его собственные чувства. – Видать, заслужила.

«Так же, как и я, – мысленно добавил он. – Я явно оказался совершеннее, чем Алика, и теперь нет смысла лить по этому поводу слезы. Порой Предлунные замечают в человеке черты, о которых он сам не подозревает».

Девушка неуверенно покачала головой. Приглушенная на время Скачка реклама башен Эквилибриума и Принципиума зазвучала в полную мощь:

– Мы снова победили! – радостно надрывался Принципиум. – Во время последнего Скачка мы потеряли всего двадцать семь процентов людей! Подумайте – разве это не достаточное свидетельство того, что доминирование одной черты позволит вам дожить до Пробуждения? Совершенствуйте себя и своих детей в одном направлении! Нет смысла разбрасываться собственным потенциалом! Помните – Пробуждение всего через пятьдесят один год! Неужели вы хотите остаться позади, как другие несчастные? Доверьтесь нашим душеинженерам!

– Равновесие – ключ ко всему, – спокойно отвечал Эквилибриум, предусмотрительно не упоминая о цифрах. – Доминирование одной черты изувечит вас, превратив а автоматы, способные идеально делать одно дело – но только одно, в то время как настоящая человечность основана на гармоничном развитии личности. Будьте талантливы во многих областях, наслаждайтесь многими сторонами жизни! Предлунные оценят вашу сложную индивидуальность!

– Слышишь? – Финнен улыбнулся девушке. – На самом деле никто не знает, какие черты позволят достичь Пробуждения. Шансы есть у каждого, даже у тех, чьи мать или отец заплатили жалкие тисо подозрительным душеинженерам.

Она ответила ему неуверенной улыбкой, а он ощутил в кармане тяжесть бутылки с вином. Алики, с которой он собирался его выпить, уже не было, так что с тем же успехом можно было угостить незнакомку. Если уж она настолько пренебрегала традициями, чтобы в одиночестве придти на Водную площадь, то, может быть, теперь согласилась бы на его общество.

3

Девушку звали Каира, и она была дочерью Брина Иссы. Финнену эта фамилия была знакома.

– Отец не знает, что я сюда пришла, – сказала она, нервно теребя черные перчатки. – Он на меня рассердится, когда я вернусь.

– Хочешь, чтобы я проводил тебя домой? – предложил он с некоторой неохотой, поскольку только что размышлял о том, не удастся ли заманить ее в постель.

– Нет, не хочу, – она тряхнула головой, отчего вид у нее стал чуть менее растерянным и почти детским. – Все равно он меня накажет, так что с тем же успехом могу развлекаться всю ночь.

– Тогда пошли ко мне, – Финнен почувствовал некоторую надежду.

Девушка бросила на него испуганный взгляд, а потом посмотрела в сторону.

– Вряд ли я…

– Ладно, никаких проблем, – поспешно успокоил он ее.

На самом деле он сам не знал, стоит ли ему уж так разочаровываться. Будь Каира старше, все выглядело бы значительно проще – она какое-то время поупрямилась бы из принципа, а он флиртовал бы с ней, пока она наконец не согласится, и оба бы были довольны.

Он холодно взглянул на девушку, не обращая внимания, что та краснеет и смущается, и пришел к выводу, что, собственно, все еще может получиться, и ничего не потеряно. Он без труда справился бы с ее возражениями. Что с того, что Каира была настолько юна, что ее «нет» могло означать лишь в самом деле «нет», а не «может быть»? Отсутствие опыта могло оказаться дополнительным достоинством – он не сомневался, что ему доставило бы удовольствие преодоление ее робости, причем неподдельной. Мысль эта даже слегка развеселила, и он почти забыл о только что случившемся, но мгновение спустя на него обрушился тупой тошнотворный удар чувства вины.

Отстранившись, он неприязненно взглянул на Каиру, будто это она была виновата в том, что пережила Скачок, что не обладала красотой Алики и ее обаянием, а также в том, что несмотря на эти недостатки, Финнен хотел с ней переспать, и теперь его мучила совесть.

Девушка откинула со лба мокрые волосы. Ветер подогнал ей под ноги сломанный, напитавшийся влагой фонарь в форме дракона, и она отшвырнула его пинком прямо в середину бумажной морды.

– Ты ведь думаешь про ту девушку, что была с тобой, да? – Финнен кивнул. – Ты ее любил?

Он хотел ответить утвердительно, но замешкался – чарующее обаяние Алики уже начало рассеиваться, словно туман.

– Не знаю, – наконец сказал он, подавленный собственной беспомощностью, а потом добавил, будто это могло что-либо объяснить: – Она была красивая.

– Да, верно. Ты все еще хочешь, чтобы я осталась с тобой до утра? Можно пойти в какое-нибудь кафе и там посидеть. Наверняка этой ночью все будут открыты.

Казалось, будто к девушке возвращается прежняя уверенность в себе, в то время как сам он все больше ее терял. Ему это нисколько не мешало – впрочем, какой у него был выбор? Вернуться домой, поразмышлять об Алике, а потом разбить недавно нарисованную картину, как он скорее всего рано или поздно и поступил бы?

– Можно пойти в… – он не договорил, поскольку чаще всего бывал в «Меланхоличной Фантасмагории», где сейчас наверняка развлекались его приятели. Все дело было в том, что Каира выглядела достаточно странно в мокром траурном платье, а рядом с Финненом обычно видели красивых элегантных женщин. В другой раз он обругал бы сам себя и поступил бы по-своему, поскольку ему нравилось считать себя независимым человеком, который не руководствуется мнением других. Вот только сегодня у него попросту не было сил, чтобы терпеть насмешки приятелей. И тем не менее он был счастлив – до отвращения, до омерзения счастлив.

Цвета обрели глубину, а звуки стали чище; радовал даже ветер, швырявший в лицо капли холодной воды с привкусом соли. Финнен был жив и мог вволю наслаждаться жизнью, в то время как тем, кто остался позади, вскоре предстояло умереть.

– В «Какофонию», – помолчав, предложил он терпеливо ожидавшей Каире. – Можно пойти в «Какофонию».

4

Они сидели в каменной нише на соломенных циновках и пили глинтвейн из кружек. Рядом парили светлячковые лампочки – сперва вытянутые в виде вращающейся ленты, они вскоре сосредоточились в повисший над столиком шар.

Лишь когда на лицо Каиры упал теплый желтый свет, Финнен заметил, что девушка вовсе не так юна, как казалось ему прежде в полумраке Водной площади. Она могла быть даже его ровесницей, а впечатление детскости создавалось из-за ее неопытности, неуверенных жестов, плохо скрываемого удивления, с которым она воспринимала все то, что было для него обыденностью. Широко раскрыв глаза, она не сводила взгляда с калек, придерживавших кружки с вином ступнями, четверорукого жонглера и наделенной дополнительными суставами танцовщицы.

Девушка рассказывала о себе рассеянно, часто замолкая на середине фразы, но Финнену не требовалось многого, чтобы понять – поход на Водную площадь был первой в ее жизни самостоятельной вылазкой куда бы то ни было, и раньше она выходила на улицу лишь в обществе прислуги или родственников, а чаще всего просто сидела дома, по уши зарывшись в книги.

У нее было гладкое лицо человека, который еще ничего не пережил, никого не оплакивал, ни о чем не жалел. Убежденность, что во время Скачка она останется позади, а потом умрет, была единственным серьезным опытом в ее жизни, хотя и тот, казалось, прошел через некий фильтр романтической литературы, словно Каира не до конца понимала, что это на самом деле означает. «Откуда, как не из книг, могла возникнуть идея надеть траурное платье?», – подумал Финнен, удовлетворенно улыбнувшись, поскольку на какое-то время ему показалось, будто меньше чем за час он увидел эту полностью чужую девушку насквозь, разложив на мелкие составляющие всю ее личность. Однако явно было и нечто еще, нечто большее.

Финнен видел в ее глазах дикую, алчную радость жизни, вполне естественную, как и ее удивление, а также чувство вины – каким чудом удалось именно ей, в то время как многие другие, теоретически намного более совершенные, остались в прошлом? Он сам испытывал очень похожие чувства, так что прекрасно ее понимал. Не понимал лишь того, почему Каира, даже смеясь и шутя, казалось, посвящала ему лишь небольшую часть своего внимания. Она пила глинтвейн, а потом танцевала в такт бравурной музыке, и все это время мысли ее блуждали где-то далеко, а он мог быть лишь пассивным свидетелем ее размышлений, что все больше его интриговало и одновременно раздражало, ибо Финнен не привык оставаться на заднем плане, что бы ни было тому причиной.

Он пытался говорить, заполняя словами все более частые паузы и стараясь справиться с хаосом собственных чувств. Слова всегда были его друзьями – именно они определяли и упорядочивали реальность, но на этот раз они подвели. Хоть он выпил и немного, ему казалось, будто он пьян – звуки, фразы, целые истории выливались из него, словно вода из плохо закрытого крана, и он уже знал, что о многих из них пожалеет.

– Моя мать работала лаборанткой в Архиве, – сказал он, наклоняясь за кружкой с вином. Под воздействием тепла в рубиновой жидкости расцвел золотисто-зеленый цветок. – За своего первого сына, моего старшего брата, она заплатила двадцать суримов – большего не могла себе позволить. Ари был ребенком Эквилибриума, но не слишком способным – трудно ожидать чудес за такую сумму. Естественно, мама надеялась, матери всегда надеются, правда? – слова путались, повергая Финнена в замешательство. – Потом в лаборатории случилась серьезная авария. Мама осталась жива, но ее лицо… радуйся, что никогда не видела ее лица. Ей выплатили компенсацию, и она решила всю сумму потратить на меня, на еще одного ребенка, причем такого, у которого будут шансы дожить до Пробуждения. Она заказала меня, как и Ари, у душеинженеров Эквилибриума, пожелав в точности того же самого, то есть сбалансированного пакета художественных талантов, но заплатила больше, так что я значительно более талантлив, хотя по сравнению с другими… – он замолчал, вертя в руке кружку. – Каира, тебе это вообще интересно? – в отчаянии спросил он.

– Конечно, – ответила девушка, и самым странным было то, что она, похоже, говорила правду – видимо, хорошо умела распределять внимание. – Что стало с твоей матерью?

– Она осталась позади, когда я был еще совсем малышом. Большую часть детства я провел вместе с братом в сиротском квартале, а потом, когда Ари стал взрослым, его тоже забрал Скачок. Тогда я нашел себе квартиру в центре и перебрался туда.

– Меня создали душеинженеры Хаоса, – медленно проговорила Каира, словно смакуя каждое слово. – Я – слепок случайно выбранных генов. И у меня нет никаких способностей.

Финнен почувствовал, как на него нахлынула горячая волна жалости, сочувствия и неловкости при виде ее несчастья. К горлу его подкатил комок. Ничего удивительного, что Каира нисколько не сомневалась – во время Скачка она останется позади.

Никто больше не заказывал детей у душеинженеров Хаоса – да, когда-то это было модно, но давно, полтораста лет назад или даже больше, в те времена, когда еще была жива мать его матери. И мода эта продолжалась очень недолго. Эта почти забытая корпорация создавала людей именно так, как говорила Каира – отбирая гены без какого-либо плана и не заботясь о том, чтобы обеспечить им какие-либо таланты. Иногда из таких детей вырастали гении, но значительное большинство оказывались полными середняками. И при первом же своем взрослом Скачке оставались позади.

Душеинженеры Хаоса имели худшую статистику в городе – хуже справлялись лишь уже не существующие Перфекты, которые давным-давно упрямо решили создавать людей, совершенных во всех отношениях.

– Не понимаю, как кто-то мог обречь своего ребенка на подобную судьбу…

Каира пожала плечами.

– Я одиннадцатая дочь, и мой отец утверждает, что сыт по горло предсказуемостью. Ему хотелось хотя бы раз не знать, что вырастет из его ребенка. Думаю, – неохотно добавила она, словно размышляя, стоит ли оправдывать родителя, – он всерьез верил, будто я случайно получу способности, которые позволят мне выжить. Когда я была маленькая, он меня любил; помню, часто звал меня к себе, а потом подсовывал разные игрушки, мелки для рисования, механические конструкторы, музыкальные инструменты. И ждал, наблюдая, с чем я охотнее всего забавляюсь, и к чему у меня есть талант. Вот только никакого таланта у меня нет, и по мере того, как я росла, это становилось все очевиднее. С какого-то момента все уже не сомневались, что я останусь позади. Никто не говорил мне этого вслух, но я знала, все видела в глазах отца, сестер, даже прислуги, – она удивленно тряхнула головой. – Я была уверена, что все они правы.

– Но ведь ты пережила Скачок? Может, у тебя все-таки есть какие-то скрытые способности…

Финнен чувствовал, что его оптимизм звучит фальшиво. Да, этот Скачок не забрал Каиру, но это мог с успехом проделать следующий, через несколько лет, может, даже месяцев. Наверняка так и будет. Имело ли дитя Хаоса хоть какой-то шанс дожить до Пробуждения? А какие шансы имелись у него самого? Никто не знал точных планов Предлунных, но из расчетов следовало, что их ждет еще от нескольких до полутора десятков Скачков, во время которых будут отвергнуты свыше девяноста девяти процентов граждан Лунаполиса, и, соответственно, к концу останется около тысячи человек, которых Предлунные по тем или иным причинам сочтут самыми совершенными.

От нескольких до полутора десятков Скачков. Если и дальше они будут следовать в том же темпе, то Финнен и Каира окажутся принадлежащими к последнему поколению – тому, которое достигнет Пробуждения.

Он ощутил страх – не ту приятную эмоциональную дрожь, которая так ему нравилась, но настоящий, пронизывающий страх, словно стоял на шпиле Купола и смотрел вниз, на открывающуюся под ногами пропасть. И он знал, что рано или поздно в нее рухнет – при очередном Скачке или следующем за ним. Ему не суждено постареть и умереть естественной смертью, лишь погибнуть в прошлом, в пламени, из-за заражения от ран или от испорченной еды.

«Время заканчивается», – сказала прекрасная Алика, и, вероятно, то была единственная умная фраза за всю ее жизнь.

У него кружилась голова, в животе мутило, будто он спускался на временном лифте.

– Пойдем прогуляемся, – отчаянно предложил Финнен, бросив взгляд на Каиру. Ей тоже должно было быть страшно, еще больше, чем ему, и тем не менее, она вовсе не выглядела испуганной. Он ощутил легкую неприязнь. Может, она была чересчур глупа, чтобы думать о будущем, а может, как и многие другие, просто жила сегодняшним днем.

В любом случае, он ей завидовал.

5

Ветер утих, разогнав до этого тучи, и в небе теперь ярко сияли три луны – самый большой серебристый Воз, розоватый Возница и голубой Вол.

Сперва они шли в гору, в сторону выше расположенных кварталов, большинство из которых были заброшены. В течение столетий Лунаполис разрастался, чтобы затем, по мере того как уменьшалось число его жителей, а из провинции уже никто больше не прибывал, начать сокращаться. Те, кого пощадил Скачок, занимали дома своих менее удачливых соседей, медленно, но неуклонно перемещаясь в сторону центра. Там находились Водная площадь, башни Эквилибриума и Принципиума, Рынок, а также Архив. Именно там сосредоточивалась жизнь.

Город блестел чистотой, как всегда после Скачка. Вся грязь, пыль и мусор остались в прошлом. Лишь под одной из скамеек Финнен заметил сложенную пополам газету, явно купленную перед самым Скачком, с целыми и незапятнанными страницами – наверняка потому она и уцелела. Подняв ее, он отчетливо увидел в свете трех лун крупный шрифт на первой полосе.

«Мэй Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает, что вскоре будут завершены работы над Молниеносным Транспортером Живой Материи на Большие Расстояния. Не ждет ли нас в связи с этим в ближайшее время еще один Скачок? Напоминаем, что Игонетт – правнук создателя Железки, благодаря которой мы проскочили почти пятьдесят лет…»

Он перевел взгляд ниже.

«Сколько лет мы проскочим сегодня?»

И на второй полосе:

«Арт-киллер Мирка Мирхей в письме к прессе утверждает, что ему удастся убить эксперта Омари. Омари славится своей осторожностью, нанимает доверенную охрану и людей, которые пробуют его еду. Убийство должно произойти через три месяца после Скачка…»

«Интересно, – подумал Финнен, – пережил ли Мирка Скачок?»

Скорее всего да. Этот старик – один из немногочисленных в Лунаполисе – отличался невероятной живучестью.

Каира терпеливо ждала. Легкий ветерок шевелил ее платье. Финнен положил газету, и они двинулись вниз, в сторону центра, где окна были освещены, а из домов доносились звуки музыки.

Флейта, бубен, гитара… Финнен вдруг ощутил внезапную радость от того, что стоял на холодной лестнице, в то время как другие развлекались в обогреваемых залах. Он чувствовал себя слегка как актер на сцене – подобное бывало часто, и ему нравилась роль, которую он играл. По крайней мере, в том, чтобы стоять на холоде с кем-то, кого он едва знал, было нечто оригинальное, а Финнен любил оригинальность.

Он взял Каиру за руку. Не потому, что в лунном свете она выглядела особенно симпатичной – хотя и это тоже – но потому, что такой жест показался ему вполне соответствующим моменту. Она не стала возражать, а он понял, что она слишком погружена в свои мысли, чтобы обратить на это внимание. Финнен ощутил болезненный укол по самолюбию, но боль быстро прошла. В прикосновении к девушке, которая вовсе не желала, чтобы к ней прикасались, имелось некое тайное, грязное наслаждение, чем-то напоминавшее подглядывание в окно.

Они остановились перед Архивом. Здание выделялось среди прочих, поскольку лишь оно одно в Лунаполисе имело гладкие, ничем не украшенные стены. Из-за угрозы бушевавших в прошлом пожаров стены построили из огнеупорных материалов, а трубы, по которым доставлялись газ и горячая вода, шли исключительно внутри здания, а не снаружи.

В Архиве горел свет – даже в такую ночь здесь кипела работа над новыми изобретениями, каждое из которых могло вызвать очередной Скачок. «Игонетт с восьмого этажа Архива утверждает…» Алика сто раз была права – время действительно заканчивалось.

Когда они вернулись на Водную площадь, Финнен отпустил руку девушки, чувствуя себя вором, который считает себя виноватым, но на самом деле нисколько не жалеет о своем поступке.

– Кто-то за нами идет, – сказал он, остановившись недалеко от Колодца.

– Что? – нахмурилась она. Лишь эти слова вырвали ее из задумчивости.

– Кто-то за нами идет, – терпеливо повторил он. – Я уже какое-то время назад это понял. Нет, не оглядывайся…

Он увлек ее в сторону каменного сооружения. Величиной Колодец напоминал небольшой круглый бассейн, а названием был обязан своей невероятной глубине. Некоторые утверждали, будто его дно находится в прошлом, в самом нижнем и самом старом из отвергнутых миров. Финнен иногда в это верил, а иногда нет, в зависимости от того, хотелось ли ему видеть более или менее романтическую версию действительности.

Вода в Колодце была слегка наэлектризованной, а ее капли имели соленый привкус. Наклонившись, Финнен сделал вид, будто смотрит вглубь, туда, где на дне покоились Предлунные, а на самом деле тайком бросил взгляд в сторону, где несколько мгновений назад заметил темный изворотливый силуэт. Ему нравились подобные уловки, хотя на самом деле не имелось никаких причин, по которым он не мог бы просто оглянуться.

– Там, у здания Принципиума, возле цоколя с каменным грифоном. Осторожно… Видишь?

– Это мой брат.

– Зачем он за нами ходит?

– Видимо, заметил, что я сбежала из дома, и теперь за мной следит.

– Он расскажет твоему отцу?

– Что я сбежала? Отец и так узнает. Но Нирадж меня не выдаст.

Финнен посмотрел во тьму Колодца. Как на самом деле выглядят Предлунные? Когда-то он воображал их себе как спящих великанов; теперь, когда он стал взрослым, подобное представление казалось ему чересчур наивным, но избавиться от него никак не удавалось.

– Он пытался меня убить, – со странным спокойствием продолжала Каира. – Два раза.

Финнен в замешательстве поднял взгляд. Если это была шутка, то он ее не понял.

– Твой брат? – Она серьезно кивнула. – Тот самый брат, которому ты доверяешь, считая, что он тебя не выдаст? Каира… – он замолчал. У девушки был талант выводить его из равновесия. Да она вообще нормальная? Если бы оказалось, что нет, он наверняка бы облегченно вздохнул, поскольку мир вернулся бы в старую избитую колею. Облегченно – но и разочарованно, пожалуй, тоже.

– Ты должна рассказать отцу, сообщить в полицию… – пробормотал он. – Нужно с этим что-то делать.

– Ты не понимаешь.

Он удержался от замечания, что она, похоже, тоже не понимает.

Каира махнула рукой. Темная фигура отделилась от цоколя с каменным грифоном и начала приближаться к ним. Высокий и плечистый, Брин Нирадж шел размашистым, пружинистым шагом.