Серые пчелы E-Book

Андрей Курков

• Herausgeber: Glagoslav Distribution (A)
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2020

Seitenzahl: 434

Beschreibung

...В селе Малая Староградовка, которое находится в так называемой серой зоне, остались жить всего два человека — пенсионер сорока девяти лет от роду Сергей Сергеич и его бывший одноклассник Пашка. И они, имея абсолютно противоположные взгляды на жизнь, вынуждены мириться друг с другом, хотя к одному заходят в гости украинские военные, а к другому — сепаратисты. Главная забота Сергеича — как и куда с наступлением весны увезти подальше от войны своих пчел — все шесть ульев. Увезти туда, где не стреляют, чтобы впоследствии у меда не было привкуса войны. Собравшись в дорогу, пчеловод и сам пока не представляет, какие испытания ждут его и его пчел. После не совсем удачной остановки возле Запорожья он решает ехать с пчелами в Крым, к татарину, с которым познакомился больше двадцати лет назад на съезде пчеловодов. Он даже представить себе не может, что лето, проведенное в Крыму, научит его не доверять не только людям, но и собственным пчелам.

Leseprobe

Серые пчелы ISBN 9789660382039 Copyright © 2020, Folio Publishing

Аннотация

...В селе Малая Староградовка, которое находится в так называемой серой зоне, остались жить всего два человека — пенсионер сорока девяти лет от роду Сергей Сергеич и его бывший одноклассник Пашка. И они, имея абсолютно противоположные взгляды на жизнь, вынуждены мириться друг с другом, хотя к одному заходят в гости украинские военные, а к другому — сепаратисты. Главная забота Сергеича — как и куда с наступлением весны увезти подальше от войны своих пчел — все шесть ульев. Увезти туда, где не стреляют, чтобы впоследствии у меда не было привкуса войны. Собравшись в дорогу, пчеловод и сам пока не представляет, какие испытания ждут его и его пчел. После не совсем удачной остановки возле Запорожья он решает ехать с пчелами в Крым, к татарину, с которым познакомился больше двадцати лет назад на съезде пчеловодов. Он даже представить себе не может, что лето, проведенное в Крыму, научит его не доверять не только людям, но и собственным пчелам.

Андрей Курков

Серые пчелы

1

Холод поднял Сергея Сергеича около трех ночи. Смастаченная своими руками по рисунку в журнале «Любимая дача» буржуйка-камин со стеклянной дверцей и с двумя конфорочными кругами для готовки пищи больше не дарила тепло. Жестяные ведра, стоявшие рядом, оказались пустыми. В темноте он опустил руку в ближнее, и пальцы уткнулись в угольную крошку.

— Ладно! — сонно промычал Сергей Сергеич. Натянул брюки, влез голыми ногами в тапки, сделанные из обрезанных валенок, накинул кожух и, прихватив ведра, вышел во двор.

Остановился за сараем перед кучей угля. Взглядом сразу нашел лопату — на дворе было куда светлей, чем в доме. Гулко посыпались угольки, ударяясь о дно ведер. А когда первый слой дно покрыл, то и звук гулкий пропал, словно дальше они беззвучно сыпались.

Где-то далеко выстрелила пушка. А через полминуты снова выстрел, только вроде как с другой стороны.

— Что, не спится дуракам? Или согреться решили? — буркнул Сергеич недовольно.

Вернулся в темноту дома. Зажег свечку. В нос приятный теплый и медовый ее запах ударил. Тихое тоже, привычное и успокаивающее тиканье будильника, стоящего на узком деревянном подоконнике, услышал.

Внутри буржуйки оставалось еще немного жара, но все равно без щепок и бумаги холодный, принесенный с мороза уголь было не разжечь. Уже после того, как заплясали за прокопченным стеклом длинные синеватые язычки пламени, вышел хозяин дома на двор еще раз. Далекая канонада, внутри почти не слышимая, доносилась с восточной стороны. Но тут другой, более близкий звук привлек внимание Сергеича и заставил его слух напрячь: по соседней улице явно машина проехала. Проехала и остановилась. В селе ведь только две улицы: Ленина и Шевченко, да один переулок Мичурина. На Ленина сам он живет, в не гордом одиночестве. А машина, значит, проехала по Шевченко. Там тоже только один жилец остался — Пашка Хмеленко, такой же ранний пенсионер, почти одногодка, враг детства с самого первого класса их сельской школы. Его огород на Горловку смотрит, то есть на одну улицу он к Донецку ближе будет, чем Сергеич. А у Сергеича огород в другую сторону, к Славянску. Скатывается к полю, что сначала вниз уходит, а затем опять наверх поднимается, к Ждановке. Самой Ждановки с огорода не видно, она как бы за горбом прячется, а вот украинскую армию, что в горб этот блиндажами и окопами вкопалась, слышно время от времени. А когда не слышно, все равно Сергеич знает, что она там, слева от лесопосадки, вдоль которой по грунтовке трактора и грузовики раньше ездили, в блиндажах да окопах сидит. Три года уже сидит. Так же, как местная братва вместе с российским военным интернационалом в своих блиндажах чай и водку пьет за Пашкиной улицей Шевченко, за огородами, за остатками старого абрикосового сада, посаженного еще в советские времена, и за полем, которое война без крестьян оставила, как и то поле, что между огородом Сергеича и Ждановкой лежит. Тихо теперь тут! Уже недели две, как тихо. Не стреляют они пока друг в друга! Может, надоело? Может, снаряды и патроны на будущее берегут? А может, не хотят беспокоить последних двух жителей Малой Староградовки, уцепившихся за свои дома-хозяйства сильнее, чем собака за любимую косточку? Остальным малостароградовцам в самом начале боевых действий уехать захотелось. Они и уехали. Потому, что за жизнь свою испугались больше, чем за сохранность имущества, и из двух испугов выбрали который сильнее. У Сергеича испуга за свою жизнь от войны не случилось. Случилось от войны у него некое непонимание и внезапное безразличие ко всему, что его окружало. И словно все чувства пропали, кроме одного — чувства ответственности. Да и это чувство, способное в любое время суток беспокойство вызвать, ощущал он только по отношению к своим пчелам. Но сейчас у них зимовка, а стенки в уликах толстые, сверху на рамках да под крышками закрытыми — листы войлока. Снаружи по бокам — пластины железа. Но хоть ульи и в сарае, все равно дурной снаряд может с любой стороны прилететь. Тогда осколки могут сначала железо посечь, а потом... Потом у них, может, и сил не станет деревянные стенки ульев насквозь пробить да пчелиную смерть посеять?..

2

Пашка пришел к Сергеичу в полдень. Хозяин дома как раз второе ведро угля в буржуйку высыпал, а сверху на нее чайник поставил. Думал в одиночестве чайку попить, да не вышло.

Перед тем, как незваного гостя в дом пустить, закрыл Сергеич прислоненный к стенке «сторожевой» топор веником. Мало ли, может, у Пашки для самообороны пистолет есть или «калашников»! Кто знает? Увидит топор в коридоре и лыбиться начнет, как он умеет, когда хочет показать, что собеседника за дурака держит. А у Сергеича для самообороны только топор и есть. Больше ничего. На ночь он топор под кровать кладет, и сон его по этой причине глубоким и спокойным бывает. Не всегда, конечно.

Открыл Пашке Сергей Сергеич дверь. И хмыкнул не очень дружелюбно вослед своим мыслям, которые в одно мгновение вывалили на соседа с улицы Шевченко гору обвинений, у которых, казалось, никогда срок давности не наступит. Напомнили мысли, как тот пакостил, дрался исподтишка, ябедничал учителям, списывать не давал. Можно сказать, что сорок лет простить бы да забыть обо всем! Ну простить — это да! Но как забыть, если в классе у них училось семь девчонок и только двое пацанов: он и Пашка. А значит, не было у Сергеича в школьном классе друга, был только враг! Хотя «враг» звучит как-то уж слишком тяжело и серьезно! Вот в украинском языке хорошее слово есть — «враженятко». Оно лучше подходит. Это такой себе «вражонок», которого никто не боится!

— Ну привет, Серый! — чуть напряженно поздоровался Пашка, войдя в дом. — Электричество ночью давали! — сообщил он, примериваясь взглядом к венику, чтобы прихватить его да снег с ботинок смахнуть.

Веник взял, а при виде топора губы скривил.

— Врешь! — спокойно ему Сергеич ответил. — Давали б электричество, я б от него проснулся! У меня свет везде включен, чтобы не пропустить, когда появится!

— Да ты крепко спал, наверное! Ты ж так спишь, что и от взрыва не проснешься! А его-то и давали только на полчаса. Вот, смотри, — протянул Пашка хозяину дома мобильник. — Даже подзарядить успел! Может, позвонить кому хочешь?

— Некому мне звонить! Чай будешь? — не взглянув на телефон, спросил Сергеич.

— А чай откуда?

— Откуда?! От протестантов!

— Ну ты даешь! — удивился Пашка. — А у меня давно закончился!

Сели за столик. Пашка — спиной к буржуйке. От нее и ее железной трубы, столбом в потолок поднимавшейся, шло тепло.

— А чего такой жидкий? — глянув в чашку, проворчал гость. И тут же, уже другим, более приветливым голосом спросил: — А пожрать у тебя ничего нет?

Взгляд Сергеича стал сердитым:

— Ко мне гуманитарку по ночам не возят!

— Ко мне тоже.

— А что к тебе возят?

— Да ничего!

Сергеич хмыкнул. Пригубил чаю.

— И что, этой ночью тоже никто не приезжал?

— А ты чё, видел?

— Ага, за углем выходил, как холодно стало.

— Ну так это наши, оттуда! — кивнул Пашка. — На разведку.

— И что ж они разведывали?

— Проверяли, есть ли «укры» в селе!

— Врешь? — Сергеич уперся взглядом прямо в бегающие Пашкины глазки.

Тот, как к стенке поставленный, сразу сдался.

— Ага, вру, — сознался. — Пацаны какие-то. Сказали, что с Горловки. Предлагали «ауди» за триста баксов без документов.

— И что, купил? — ухмыльнулся Сергеич.

— Я что, дебил? — Пашка отрицательно мотнул головой. — Если бы я пошел в дом за деньгами, они бы за мной, и нож в спину! Что, я не знаю, как это делается?

— А чего ж они ко мне не подъехали? — снова ехидно ухмыльнулся Сергеич.

— Так я им сказал, что один в селе, — охотно отозвался Пашка. — Да и переезда теперь с Шевченко на Ленина нет. Там ведь воронка от взрыва, возле Митьковых. Только танк пройдет!

Сергеич замолчал. Только продолжал смотреть на Пашку, на его плутовскую физиономию, которая подошла бы постаревшему карманнику, много раз ловленному, битому и потому пугливому. В свои сорок девять Пашка на добрый десяток лет старше самого Сергеича выглядел — то ли из-за землистого цвета лица, то ли из-за щек обшарпанных, словно всю жизнь тупой бритвой брился и кожу свою губил. Смотрел Сергеич на него и думал, что, не останься они тут вдвоем на все село, никогда б снова разговаривать с ним не стал. Так и жили бы параллельно каждый на своей улице и каждый своей жизнью. Он, Сергеич, на Ленина, а Пашка — на Шевченко. И никогда бы до самой смерти не разговаривали. Если бы не война.

— Давно у нас тут не стреляли, — вздохнул гость. — А вон у Гатной раньше только ночью из пушек бахали, а теперь уже и днем!.. А ты, — Пашка вдруг голову чуть вперед наклонил, — если наши о чем попросят, сделаешь?

— Какие — «наши»? — недовольно переспросил Сергеич.

— Ну наши, донецкие! Что ты придуриваешься?

— Мои «наши» в сарае, а больше я никаких «наших» не знаю. Ты мне тоже не очень-то «наш»!

— Да хватит бычиться? Не выспался, что ли? — Пашка скривил губы, чтобы свое неудовольствие выразить. — Или пчелы твои померзли, так ты на мне зло срываешь?

— Я тебе померзну! — В голосе хозяина дома прозвучала нешуточная угроза. — Ты если что против моих пчел скажешь...

— Да я что, я твоих пчел уважаю! Наоборот, беспокоюсь! — поспешил успокоить его Пашка, на попятную пошел. — Я вот не пойму, как они зимуют? Им разве в сарае не холодно? Я бы там с холода сдох!

— Пока сарай целый — не холодно! — смягчился Сергеич. — Я слежу! Каждый день проверяю.

— А как они в ульях спят? — продолжал Пашка. — Как люди?

— Ага, как люди! Каждая в своей кроватке, — объяснил Сергеич.

— Так отопления ж там у тебя нет! Или сделал? — удивился Пашка.

— А им не надо! У них внутри плюс тридцать семь. Сами себя греют.

Разговор, перейдя на пчелиную тему, зазвучал дружелюбнее. Пашка понял, что на такой спокойной ноте и уходить можно. Даже попрощаться получится, а не так, как в прошлый раз, когда Сергеич его матом послал.

— Ты, кстати, про пенсию не подумал? — спросил Пашка напоследок.

— А че тут думать? — пожал Сергеич плечами. — Как война закончится, мне почтальонша сразу за три года принесет! Вот тогда заживу!

Ухмыльнулся Пашка, хотел хозяина дома подколоть, но промолчал.

Перед тем как уйти, еще разок взглядом с Сергеичем встретился.

— Слушай, а может, пока зарядка есть, — снова протянул ему мобильник, — Виталине своей позвонишь?

— Какая ж она моя? — удивился Сергеич. — Уже шесть лет, как не моя. Не, не буду.

— А дочке?

— Иди уже! Я же сказал — некому мне звонить! — и захлопнул за гостем дверь.

3

— И что ж это может быть? — вслух задумался Сергеич.

Он стоял на краю огорода перед белым полем, уходившим покатым, широким языком вниз, а потом так же плавно поднимавшимся вверх, к Ждановке. Там, где лежал заснеженный горизонт, прятались укрепления украинской армии. Разглядеть их отсюда Сергеич не мог. Далеко, да и зрение оставляло желать лучшего. Справа уходила туда же, вверх по пологому подъему, местами густая, местами жидкая лесополоса ветрозащиты. Правда, вверх начинала она уходить только от излома земли, а до поворота на Ждановку высажены были деревья ровной линией вдоль грунтовки, которая сейчас смирно лежала под снегом, так как с начала военных действий никто по ней не ездил. А когда до весны 2014-го ездили, то доехать могли и до Светлого, и до Калиновки.

Сергея Сергеича сюда, на край огорода, обычно выносили ноги, а не мысли. По двору он бродил часто: хозяйство осматривал. То в сарай к пчелам, то в сарай-гараж к своей зеленой «четверке», то к куче длиннопламенного угля, уменьшавшейся с каждым днем, но все равно дававшей уверенность в завтрашнем и послезавтрашнем тепле. Иногда ноги заносили и в сад, и тогда останавливался он у спящих яблонь и абрикос. А реже он оказывался на самом краю огорода, где так же хрустела, ломаясь под ногами, бесконечная корка снега, но ботинки никогда глубоко не проваливались, потому что зимний ветер всегда скатывал снег вниз, в поле, к излому. А значит, оставалось его наверху, и на огороде у Сергеича, немного.

И вот вроде бы надо и домой идти, полдень скоро, но это пятно там, на подъеме поля к украинским окопам, к Ждановке, озадачило Сергеича и не отпускало. Пару дней назад, когда он последний раз на край огорода выходил, не было на белоснежном поле никаких пятен. Один снег, в который, если всмотреться, то белый шум начинаешь слышать — это такая тишина, которая за душу холодными руками берет и долго не отпускает. Тишина тут, конечно, особая. Звуки, к которым привык и на которые внимания не обращаешь, тоже становятся частью тишины. Как, например, отголоски далеких артобстрелов. Вот и сейчас — Сергеич заставил себя прислушаться — где-то справа километрах в пятнадцати бьют и где-то слева — тоже вроде, ну если только это не эхо.

— А может, человек какой? — снова спросил сам себя вслух Сергеич, всматриваясь.

На мгновение показалось, что воздух прозрачнее стал.

«Ну а что еще там может быть? — подумал. — Был бы бинокль, все б разглядел! Да грелся бы уже в домашнем тепле... А может, у Пашки бинокль есть?»

Повели теперь ноги его вслед мыслям — к Пашке. Позади осталась обойденная по краю воронка от снаряда возле дома Митьковых. Дальше по Шевченко — по следу недавно проезжавшей машины, про которую мог Пашка и правду, в конце концов, сказать, а мог и соврать — с него станется!

— У тебя бинокль есть? — не поздоровавшись, спросил у врага детства, открывшего дверь.

— Есть, а тебе зачем? — Пашка, похоже, тоже решил не здороваться: к чему лишние слова произносить?

— Там с моей стороны на поле лежит что-то. Может, и труп!

— Щас! — Глаза у Пашки загорелись вопросительным огоньком. — Подожди!

Воронка у дома Митьковых осталась позади.

Сергеич на ходу посмотрел на небо — показалось ему, что уже темнеет, хотя даже самые короткие зимние дни не заканчиваются в половине второго! Потом бросил взгляд на массивный старый бинокль, болтавшийся на коричневой кожаной ленте на выпяченной кожухом вперед груди Пашки. Грудь кожуха, конечно, так бы не выпячивалась, если бы тот не завернул внутрь овчинные отвороты воротника. Сам воротник стоял забором вокруг тонкой шеи, ответственно защищая ее от морозного ветра.

— Ну, где? — Пашка приставил бинокль к глазам, как только остановились они на краю огорода.

— Туда вон смотри, прямо и чуть направо, на подъеме! — Сергеич указал рукой.

— Так-так-так, — приговаривал Пашка. — Ага! Вижу!

— И что там?

— Труп военный. А вот чей? И где ж его шеврончики? Не, не видно. Неудачно лег!

— Дай посмотреть! — попросил Сергеич.

Пашка снял бинокль с шеи, протянул.

— Держи, пчеловод! Может, у тебя глаз острее!

То, что темным издалека казалось, при приближении вышло зеленым. Мертвец лежал на правом боку, затылком к Малой Староградовке, а значит, лицом к украинским окопам.

— Че видишь? — спросил Пашка.

— Че вижу? Лежит. Мертвый. Солдат. Хрен его знает чей! Может, тех, может, этих!

— Ясно, — Пашка кивнул, и голова его внутри поднятого высокого овечьего воротника своим движением вызвала у Сергеича, уже отнявшего от глаз окуляры бинокля, улыбку.

— Ты чего? — подозрительно спросил Пашка.

— Да ты как колокол перевернутый в своем воротнике. Голова больно маленькая для такой роскоши!

— Какая есть, — огрызнулся Пашка. — Зато в маленькую голову пулей попасть сложнее, а в большую, как у тебя, и с километра не промахнешься!

Протопали они вместе через сад-огород-двор до калитки на Ленина. Молча, друг на друга не глядя. Там Сергеич попросил Пашку на пару деньков бинокль ему оставить. Тот оставил. И к переулку Мичурина пошел, не оглядываясь.

4

Ночью Сергей Сергеич не от своего холода поднялся, а от чужого, приснившегося. Точнее, приснилось ему, что он солдат. Убитый и на снегу брошенный. И мороз страшный вокруг. Мертвое тело и так коченеет, а тут прямо камнем взялось и само стало холод излучать. И лежал Сергеич во сне внутри этого каменного тела. Лежал и ощущал, как внутри сна, так и снаружи его — в своем собственном теле — холодный ужас. Терпел, пока сон не отпускал. А как только сон ослаб, встал он с кровати. Подождал, пока пальцы от пережитого во сне холода дрожать перестанут. Подсыпал из ведра в топку буржуйки угольных «орехов». Присел в темноте за стол.

— Что ж ты мне спать не даешь? — прошептал.

Сидел с полчаса. Глаза к темноте привыкли. Воздух по комнате горизонтально расслоился — щиколоткам холодно стало, а плечам и шее — тепло.

Вздохнул Сергеич, свечку желтую зажег, подошел к шкафу, открыл левую дверцу. Свечу к нутру шкафа поднес. Там среди пустых плечиков висело платье жены, бывшей жены Виталины. Она его специально оставила. Как прозрачный намек. Как одну из причин своего ухода.

В дрожащем из-за маленького язычка пламени полумраке узор платья не очень-то был виден, но Сергеичу и не надо было. Он его назубок знал, весь его незатейливый сюжет-узор: на голубой ткани большие рыжие муравьи бегут, одни вверх, другие вниз по платью, густо-густо, наверное, тысячи муравьев! Это ж надо, чтобы какому-то придумщику одежды такое в голову пришло?! Нет, чтобы просто и как у всех красиво: платье в горошек или в ромашках, или в фиалках?

Задавил Сергеич по привычке огонек свечи большим и указательным пальцами правой руки. Сладкий прощальный дымок свечки носом уловил. И снова лег в кровать. Под одеялом тепло. В таком тепле и сны должны сниться теплые, а не пронизывающие холодным ужасом!

Глаза словно сами закрылись — без его участия. И вот уже закрытыми глазами, в дреме, опять знакомое платье с муравьями увидел он. Только в этот раз не в шкафу, а на ней, на Виталине. Длинное, ниже колен. И муравьи эти рыжие будто забегали по ткани оттого, что шла Виталина по их улице Ленина, и ветерок подол платья развевал. А Виталина не шагала, а плыла. Точно так, когда она в первый раз со двора вышла. Можно сказать, выбралась, чтобы себя улице и селу всему предъявить, как некий важный документ, от одного вида которого все встречные посторониться обязаны. Еще не все сумки и чемоданы распаковала она в тот первый после переезда из Винницы день, но сразу из вещей «муравьиное» платье вытащила, погладила, надела и отправилась к церкви, что в конце улицы стояла. Сергеич пытался ее остановить, упрашивал что-нибудь другое надеть, но куда там! С характером Виталины и ее и любовью к «красивому» сладить было трудно. Невозможно даже.

Думала она тогда, что Сергей вместе с ней по улице прогуляется, но он ее только до калитки проводил. А дальше идти с женой, в «рыжих муравьев» нарядившейся, застыдился.

И зашагала она сама, смелой, даже вызывающей походкой, привлекая соседей и соседок к заборам, окнам и калиткам. Живым ведь тогда село было — почти в каждом дворе смех детский звенел!

Ясное дело, что несколько следующих дней все село ей косточки перемывало.

Но ведь он ее не за платье полюбил и в жены взял! Без платья она была куда лучше и только ему принадлежала! Жаль, что не так долго, как хотелось.

Странное дело, но сон, охвативший Сергеича, показал ему этот первый проход селом Виталины иначе, чем на самом деле было. Во сне шел он рядом. И за руку ее держал. И с соседями и соседками здоровался, кивал, хотя взгляды их приклеивались к платью с муравьями, как мухи приклеиваются летом к вывешенной над столом ленте-липучке.

Дошли они во сне до церкви, но в ее открытые врата заходить не стали, а обошли божий дом и ступили на кладбищенскую землю, где молчащие кресты и могильные камни отбирают у людей желание улыбаться или говорить громко. Там подвел Сергей Виталину к могиле родителей, не доживших и до пятидесяти, потом других своих родственников показал: сестру отца с мужем, двоюродного брата с двумя сыновьями, по пьянке в аварии погибшими, племянницу тоже не забыл, хоть запроторили ее на самый край кладбища, над оврагом. А все потому, что ее отец с председателем сельсовета поругался, а тот чем смог, тем и отомстил.

Если в одном месте долго живешь, то родни на кладбище всегда больше, чем той, что рядом здравствует.

Подсказала тут память увлеченному сном спящему, что на кладбище они действительно ходили на второй или третий день после переезда Виталины, только одета в тот раз она была соответственно — во все черное. И черное ей очень к лицу было, так Сергеичу тогда казалось.

За окном вдруг громко грохнуло. Вздрогнул он, потерял нить сна. Исчезло и кладбище, и Виталина в ее «муравьином» платье испарилась, и сам он тоже пропал. Словно в кинотеатре во время показа фильма пленка в проекторе оборвалась.

Не стал Сергеич из-за этого грохота глаза открывать.

«Ну, взорвалось где-то, — подумал. — И не так близко, просто калибр крупный! Если б близко, то с кровати бы сбросило». А если б в дом снаряд попал, то так бы и остался он в этом сне, где как-то и уютнее было, и теплее, чем в жизни. К тому же и платье «муравьиное» больше не раздражало, а скорее даже уже и нравилось!

5

— Он же у них прямо под ногами лежит! — Пашка, сердясь, не скрывал своего возмущения. — Могли б уже и забрать!

Со стороны разбомбленной церкви дул холодный колкий ветер. Пашка, казалось, вжимал голову в плечи, стараясь от него спрятаться за поднятым воротником овечьего кожуха. Недовольный его профиль напоминал Сергеичу какую-то революционную картинку из советского учебника истории.

Они снова стояли на краю огорода. Пашка с самого утра хмурился. Хмурым и двери часом раньше на стук Сергеича открыл, и внутрь не позвал. Правда, собрался быстро и идти со своим врагом детства на край огорода не отказался.

— Может, он тебе спать и мешает, — ворчал на ходу. — А мне до него дела нет! Лежит себе да и все! Рано или поздно закопают-захоронят!

— Но это ж человек! — пытался объяснить свою точку зрения Сергеич, не глядя под ноги, а оттого и спотыкаясь. — Человек должен или жить, или в могиле лежать!

— Ляжет он, — отмахнулся рукой Пашка. — Придет время, и все лягут!

— Но, может, давай сползаем, хотя бы в посадку его оттащим, чтобы видно не было?

— Я не полезу! Пусть лезут те, кто его туда посылал!

По твердости голоса Пашки Сергеичу понятно стало, что разговор этот вообще-то бесполезный. Но он его все равно продолжал.

Продолжал уже и тогда, когда остановились они на утоптанном снегу перед спускавшимся вниз полем.

— Дай бинокль! — потребовал Пашка.

Смотрел в него пару минут, и губы его кривились. Не нравилось ему увиденное так же, как Сергеичу, только мысли у него вызывало это совсем другие, не такие, как у соседа.

— Если б он от них полз, значит «укроп», — принялся вслух рассуждать Пашка, отняв бинокль от глаз. — Если б к ним — то наш! Если б знать, что наш, можно было б ребятам в Каруселино сказать, и пусть бы они его ночью вытаскивали! Но он ведь поперек лежит! И непонятно, куда полз или шел! Ты, Серый, кстати, ночью прилет слышал?

— Ага, — кивнул Сергеич.

— Кажется, в кладбище попали!

— А кто?

— Хрен его знает! Чаю не подкинешь?

Сергеич прикусил губу. Отказывать было неудобно, ведь пришел все-таки Пашка на его зов сюда, хоть и не хотел!

— Подкину, пошли!

Перемолотый подошвами тяжелых ботинок снег захрустел под ногами идущих сухо, как мерзлый песок.

Сергеич шагал первым. Шагал и думал: во что Пашке чаю отсыпать? В спичечный коробок — мало, обидится, в майонезную баночку — много.

На пороге оба постучали подошвами о бетон, сбили снег.

Все-таки в майонезную баночку насыпал Сергеич Пашке чаю, только не полностью ее наполнил, а где-то на две трети.

— Тебе бинокль еще оставить или уже насмотрелся? — стараясь выглядеть благодарным, спросил Пашка.

— Да, оставь, — попросил пчеловод.

Расстались они в этот раз по-дружески.

Оставшись один, Сергеич сходил в сарай, зимующих пчел проведал. Проверил, все ли в порядке. Потом в гараж заглянул, посмотрел на свою зеленую «четверку». Думал было мотор завести, но испугался, что пчел побеспокоит — они ведь рядом, за деревянной стенкой — сарай и гараж как близнецы-братья, да и почти что под одной крышей.

За окном уже сумерки ранние зимние наступали. Запасся Сергеич на ночь углем — полведра в буржуйку засыпал. Дверцу закрыл, сверху кастрюлю воды поставил. Будет у него сегодня на ужин гречка. А потом почитает он книжку при свече — свечей у него много теперь. Больше, чем книжек. Книжки все старенькие, советские, в серванте за стеклом слева от сервиза. Старенькие, но читаются легко, и буквы четкие и крупные, и понятно все потому, что простые истории рассказывают. А свечки в углу. Два ящика. В них они плотными слоями лежат, и каждый слой от другого вощеной бумагой отделен. А она — эта вощеная бумага — сама по себе ценность! С ней и под дождем можно костер разжечь! И под ураганным ветром тоже! Она как загорится, так ничем ее не потушишь! Когда снаряд в их «ленинскую» церковь попал — ну, «ленинской» ее все называли потому, что она в самом конце улицы Ленина стояла, — и она, деревянная, сгорела, пошел Сергеич туда на следующее утро, и в каменной пристройке, взрывом настежь развороченной, два ящика церковных свечей увидел. Забрал их. Сначала один домой отнес, потом второй. Вот так добро добром и возвратилось, как в Библии написано. Сколько лет он свой воск батюшке в церковь дарил. Как раз на свечи! Дарил-дарил, а потом и свечи в подарок от Господа получил. Очень вовремя — когда электричество пропало. Вот и служат они ему теперь вместо лампочки! Это ведь тоже дело святое — человеку в тяжкое время его жизнь освещать!

6

После нескольких спокойных, безветренных дней наступил вечер темнее обычного. Принесло его невидимое снизу в зимней темноте волнение неба, где легкие тучи были оттеснены тяжелыми, а из тяжелых неожиданно повалил на землю, укрытую старым, отвердевшим от сухого ветра снегом, новый, пушистый.

Сергеич, зевая, новую порцию длиннопламенного угля в буржуйку забросил. Желтую церковную свечу двумя пальцами потушил. Вроде бы уже все, что перед сном сделать надо было, совершил. Оставалось только натянуть по уши одеяло да заснуть до утра или до холода. Однако тишина из-за снегопада будто бы неполной показалась. А когда тишина неполная, то возникает, хочешь не хочешь, желание сделать что-то, чтобы восполнилась она. Но как? К далеким канонадам Сергеич давно привык, и стали они оттого важной частью тишины. А вот снегопад — гость гораздо более редкий — взял и перекрыл их своим заоконным шуршанием.

Тишина, конечно, штука произвольная, и ее, как личное звуковое явление, каждый человек сам под себя подстраивает, подгоняет. Раньше тишина у Сергеича была такой же, как у других. Ее частью легко становилось гудение самолета в небе или пение сверчка, ночью через форточку влетающее. Все негромкое, что не раздражает и не заставляет оборачиваться, в конце концов становится частью тишины. Так раньше с мирной тишиной было. Так стало и с тишиной военной, в которой военные звуки подавили мирные, оттеснили звуки природы, но, приевшись, став обыденными, тоже как бы под крылья тишины легли, перестали к себе внимание привлекать.

И лежал теперь Сергеич, охваченный странным беспокойством из-за казавшегося ему слишком громким снегопада. Лежал и, вместо того чтобы засыпать, думал.

И снова вспомнился ему лежащий на поле мертвец. Но в этот раз мысль порадовать Сергеича поспешила, подсказав, что теперь уж его точно видно не будет! Ведь такой снег все покроет, и до весны, до оттепели! Ну а весной все изменится, природа проснется, птицы запоют громче, чем пушки стреляют. Потому что птицы запоют ближе, а пушки останутся там, вдалеке. И только иногда по непонятной причине, может, по-пьянке или из-за сонливости, будут артиллеристы на их село, на Малую Староградовку, то один, то два снаряда случайно ронять. Раз в месяц, не чаще. И будут эти снаряды падать там, где нет уже ничего живого: то на кладбище, то на церковный двор, то на давно пустое и без окон здание старой колхозной конторы.

А он, если война продолжится, оставит село на Пашку и увезет своих пчел — все шесть ульев — туда, где войны нет. Где поля не в воронках от взрывов, а в полевых цветах или в гречке, где ходить можно легко и бесстрашно что по лесу, что по полю, что по дороге проселочной, где людей много, и даже если они не улыбаются встречным, то все равно жизнь просто даже из-за их количества и беззаботности как-то теплее кажется.

Мысли о пчелах умиротворили Сергеича и вроде бы сон приблизили. И вспомнился ему дорогой памяти и сердцу день, когда приехал к нему первый раз хозяин Донбасса и почти всей страны, бывший его губернатор и просто понятный во всех отношениях человек, понятный и вызывающий доверие, как старые бухгалтерские счеты с костяшками. Приехал он с двумя охранниками на джипе. Жизнь тогда совсем другая была, тихая. До наступления военной тишины оставалось лет десять, а то и больше! Соседи повыскакивали, смотрели с завистью и с любопытством, как входил гора-человек в калитку, как руку Сергеичу своей ручищей жал. Кто-то из них, может, и услышал, как он спросил тогда: — Так это ты Сергей Сергеич? Это у тебя можно на пчелах подремать? Ты сам это дело выдумал? — Нет, придумал кто-то другой, я в журнале по пчеловодству увидел. Но лежанку я сам сделал! — гордо ответил ему тогда пчеловод. — Ну, покажи-ка! — пробасил гость, улыбаясь тяжелой, но приветливой улыбкой. Повел его Сергеич в сад, где шесть ульев по два спинками друг к другу стояли. На них — деревянный щит и тонкий матрац, соломой наполненный.

— Туфли снять? — спросил хозяина гость. Посмотрел Сергеич на его туфли и обомлел: остроносые, аккуратнейшей формы, отливали они перламутром, как иногда бензиновые пятна на луже при ярком солнце отливают, только перламутр их был благороднее бензиновых разводов. Перламутр их светился так, словно воздух над ними плавился, как при сильной жаре бывает. Плавился и, теряя полную прозрачность, добавлял и цвету туфель и форме еще больше объемности, необычного дрожания. — Нет, зачем снимать?! — замотал головой пчеловод.

— Что, понравились? — улыбнулся гость, своими словами заставляя хозяина дома взгляд от обуви оторвать.

— Да конечно! Такой красоты еще не видел! — признался Сергеич.

— А у тебя какой размер ноги? — неожиданно поинтересовался губернатор.

— Сорок второй!

Гость кивнул и примерился пятой точкой к среднему улью — под ним ступенька-табуретка деревянная стояла. Поднялся на нее, а с нее уже аккуратно уселся и на тонкий матрац. Лег на правый бок, осторожно ноги вытянул и по-детски, как школьник на строгого учителя, посмотрел на Сергеича. — Лучше на спину или на живот? — спросил. — На спине лучше, — подсказал Сергеич. — Больше площадь соединения тела с ульями. — Ну ты иди, а я посплю. Тебя позовут! — сказал гость, бросив взгляд на охранников, стоявших чуть в стороне от пчелиной лежанки. Один из них кивнул, дал знать, что услышал.

Сергеич в дом вернулся. Телевизор включил — электричество тогда было. Пытался отвлечься, но мыслями оторваться от важного гостя и от его туфель не мог. Мысли потревожило опасение: как бы ножки у ульев от тяжести не подломились! Заварил Сергеич чай, пил, а беспокойство о возможной хрупкости ульев, которые сам мастерил, все не пропадало. Ведь когда мастерил он их, то только об удобстве пчел думал, а о том, что сон на пчелах полезен и целителен, еще не знал.

В тот раз важный гость оставил триста долларов и литровую бутылку водки в благодарность. С того дня все, кто его, Сергеича, не любил или не замечал, здороваться с ним стали, словно его архангел крылом коснулся!

Год спустя, тоже ранней осенью, снова приехал к нему губернатор. К тому времени Сергеич уже и беседку вокруг лежанки построил. Такую легкую и раскладную, что можно было ее за час собрать и за час разобрать. Матрац еще более тонким сделал, чтобы не глушила солома ни одной малейшей вибрации от сотен тысяч пчел.

Гость выглядел уставшим. Охранников с ним было человек десять, да и машин, пожалуй, столько же на улице Ленина вдоль его забора выстроилось. Кто в них сидел и почему не выходили они — этого Сергеич так и не понял. Спал или лежал во второй раз хозяин Донбасса на ульях часов пять или шесть. На прощанье не просто тысячу долларов в конверте подарил, а и обнял сильно, по-медвежьи. Словно с дорогим ему человеком прощался.

«Ну все, — решил Сергеич. — Такая удача не повторяется! Не приедет он больше!» Причин так думать было несколько. Одна из них совершенно банальная — сон на пчелах теперь рекламировали в каждом райцентре. Конкуренция зашкаливала. А он, Сергеич, никакой рекламы себе не делал. Правда, в селе знали, что бывший губернатор специально, даже из Киева, на его пчелах поспать приезжал. Знали, и друзьям, родне и знакомым из других сел и городков рассказывали. Так что с завидной для других пчеловодов регулярностью появлялись перед калиткой Сергеича желающие поспать на «губернаторских пчелах». Цену Сергеич не завышал, особо приятным клиентам чай с медом приносил. Разговаривал с ними охотно о жизни. В доме-то о жизни говорить уже было не с кем: ушла от него жена с дочкой, сбежали, пока он в Горловку на рынок оптовый ездил. Оставили его душевно раненым. Но он выстоял. Собрал волю в кулак и не дал навернувшимся на глаза слезам вниз на щеки скатиться. И зажил дальше. Спокойно и сытно зажил, наслаждаясь летом жужжанием пчел, а зимой — тишиной и спокойствием, белоснежностью полей и неподвижностью серого неба. Мог бы ведь так и всю жизнь прожить, да не вышло. Что-то сломалось в стране, сломалось в Киеве, там, где всегда что-то не в порядке. Сломалось, да так, что пошли по стране, как по стеклу, болезненные трещины, и из трещин этих кровь полилась. Началась война, смысл которой вот уже три года оставался для Сергеича туманным.

Первый снаряд попал в церковь. И уже на следующее утро стали жители покидать Малую Староградовку. Сначала отцы матерей с детьми отправляли по родственникам: кто в Россию, кто в Одессу, кто в Николаев. Потом и сами отцы ушли: кто в «сепаратисты», а кто в беженцы. Последними вывозили отсюда стариков и старух. С криками, плачами, проклятьями. Шум стоял страшный. И вдруг однажды так тихо стало, что Сергеич, выйдя на улицу Ленина, чуть от тишины не оглох. Тишина та тяжелая была, словно из чугуна вылита. Перепугался тогда он, что один-одинешенек остался на все село! Пошел с опаской по улице, за заборы заглядывая. После ночи пушечных залпов эта тишина давила так, будто он на спине мешок угля тащил. А двери на домах уже досками забиты. Окна фанерой заколочены. Дошел Сергеич до церкви, а это без малого километр. Перешел на Шевченко и обратно по параллельной улице на ватных ногах зашагал. И вдруг кашель услышал и обрадовался. Подошел к забору, из-за которого кашель доносился, а там Пашка. Сидит себе во дворе на скамейке. В левой руке бутылка с водкой, в правой — папироса.

— А ты чего? — спросил его Сергеич. Здороваться они с детства не здоровались.

— Я чего? А мне чего? Я что, все это бросать должен? У меня погреб глубокий, там отсижусь, если надо!..

Такой вот оказалась первая весна войны. А теперь уже третья ее зима. Это ж почти три года, как они вдвоем с Пашкой жизнь в селе удерживают! Нельзя ведь село без жизни оставлять. Если все уйдут, то никто и не вернется! А так обязательно вернутся. Когда или дурь в Киеве закончится, или мины со снарядами.

7

Две ночи и два дня минули после снегопада. Сергеич во двор только за углем выходил. Снег под ногами хрустел теперь по-другому. Ноги мягко тонули в свежем снежном ковре — не очень-то и глубоком. Но вот что удивительным Сергеичу показалось: заметил он в некоторых местах в новом снегу проплешины, через которые старая корка наста выглядывала. Странно, что не намело хотя бы полметра! Ну так и метели не было. Снег просто падал, легко и непринужденно. А потом куда-то отходил, отлетал. Или низовой ветер, поземка, укатывал его куда-нибудь в сторону естественных преград, где он сугробом мог бы собраться. Только искать эти сугробы желания у Сергеича не возникло.

На буржуйке кипел чайник. Буржуйку, как газовую плиту, не выключишь. Поэтому пришлось чайнику вхолостую кипеть, пока Сергеич не снял его, перехватив горячую ручку старым кухонным полотенцем, чтобы не обжечься. Налил в кружку фаянсовую с логотипом «МТС» кипятка, порадовал кипяток щепоткой чаю. Поднял с пола на столешницу литровку меда.

«Можно было б Пашку позвать, — подумал, позевывая. А потом сам себе сказал: — И так хорошо! Не идти же за ним на другой край села!»

То, что «другой край села» отстоял от дома Сергеича ну, может, на метров триста-четыреста, дела не меняло.

Он еще свою первую кружку не допил, когда где-то недалеко взрыв прогремел. Стекла в окнах задрожали звонко, до рези в ушах.

— Вот мудаки! — вырвалось у пасечника с горечью. Спеша, поставил на стол кружку — чай расплескал, подбежал к ближнему окну. Проверил, — не пошли ли по нему трещины... Нет, уцелело.

Остальные окна осмотрел — тоже все целы. Задумался: а не пойти ли посмотреть, где бахнуло, и не соседский ли какой дом разворотило?

«Да ну его на хрен! Главное, что не мой!» — махнул Сергеич через минуту рукой и за стол вернулся.

Вот если б за первым взрывом второй прозвучал, тогда б другое дело. Тогда б он сразу в погреб, как три года назад, когда ни с того ни с сего стали на Малую Староградовку и ее окрестности мины и снаряды сыпаться!..

До раннего февральского вечера оставалось еще часа два. И это тоже удивляло. То, что снаряд на село днем при свете упал! Если б в темноте, тогда ясно — промахнулись. Но днем-то? Пьяные они, что ли, или скучно им в тишине? Да и кто они — эти «они»: те, что в Каруселино, или те, что между их селом и Ждановкой стоят?!

Разбавил Сергеич свои горькие мысли медом и полегчало ему. Долил в кружку кипятка. Усмехнулся, глядя на логотип. У него тоже «МТС» есть, в мобильнике. Иначе, конечно б, и кружки не было. Только мобильник мертвым грузом в ящике серванта лежит. Вместе с зарядным устройством. Вот вернется в село электрика, можно будет зарядить его и проверить, есть ли связь, или с ней то же самое, что с электрикой? А если и связь, и электрика вернутся, то другой вопрос встанет: кому звонить? Пашке? Так к нему, если надо, дешевле пешком пройти. Да и номера его у Сергеича нет. А чтобы жене бывшей, Виталине, позвонить, надо правильно и заранее слова для разговора подобрать, а еще лучше — записать на листочке, а потом с листочка прочитать, чтобы она трубку не бросила! Можно было бы позвонить да хотя бы делами дочурки поинтересоваться. А если разговор заладится, то и про жизнь в Виннице расспросить! Как же это так вышло, что ни разу он к своим теще и тестю не поехал, да и вообще, можно сказать, почти никуда за сорок девять лет жизни не ездил. Никуда, кроме Горловки, Енакиево, Донецка да еще трех-четырех десятков шахтерских городков и поселков, куда его до присвоения инвалидности в командировки посылали. Должность у него была важная — инспектор по технике безопасности. В некоторых шахтах он по двадцать, а то и больше раз бывал. Надышался их безопасностью так, что в сорок два пенсионером-инвалидом стал. Силикоз — штука серьезная. А то, что много его среди всех, кто под землей работает и работал, делает его чем-то на грипп похожим. Кашляют себе люди, да и все!

И тут в дверь кулаком ударили.

Вздрогнул Сергеич, и сразу над своим испугом посмеялся: кто тут кроме Пашки появиться может?

Открыл дверь — перед собой мертвенно-бледную и горечью переполненную Пашкину физиономию и увидел.

— Неужто твой дом? — перепугался.

— У Красюка полдома и сарай снесло! — сообщил дрожащим голосом «враг детства».

— Хм, — сочувственно промычал Сергеич, приглашая гостя внутрь.

Усадил за стол, налил чаю, ложку ему дал, чтобы в меде себе гость не отказывал.

Сергеич понимал Пашкин испуг. Красюки через дом от него жили. То есть уж если там бабахнуло, то остался Пашка без окон! Это точно!

— Я, Серый, у тебя сегодня переночую? Хорошо? — поднял гость глаза на хозяина дома.

— Ночуй! А что там, и по тебе попало?

— Стекла, — выдохнул Пашка. — Все! Мне повезло — один осколок возле лица пролетел и в буфет встрял! Я как раз ужинал, картошку с салом наминал.

Пашка неожиданно замолк и осторожно в глаза Сергеичу заглянул. И понял Сергеич причину этой паузы — проговорился гость, что с едой у него все в порядке. А ведь совсем недавно жаловался, что есть нечего! Улыбнулся Сергеич мысленно. Ему сейчас все равно было жалко своего «врага детства» — холодный дом, на дворе градусов двенадцать мороза, если сутки дом без окон простоит, потом три дня согревать придется!

— Хорошо, — кивнул он. — Переночуешь, но надо же стекла вставить, а то вообще ко мне переедешь!

— А где я сейчас их возьму? — удивился Пашка.

— Недалекий ты человек, — незлобно вымолвил пчеловод. — Думать ленишься! Когда у человека сердце отказывает, его или хоронят, или срочно донора ищут! Что, газет никогда не читал?

— Ты это к чему? — В голосе гостя прозвучали нотки подозрения. — Какого донора?

— Ладно, инструмент у меня есть, — размышлял теперь вслух Сергеич, — давай теперь подумаем, чей дом у нас целый стоит, но хозяев уже нет?

Пашка обрадовался тому, что мысли Сергеича понял.

— Животкина Клава! Она ж еще до войны умерла! — вспомнил он, но тут же энтузиазм в его глазах затух. — Только у нее хата старая и окна в ней маленькие. Надо, чтоб большие были! Может, Арзамяна дом подойдет?

— А он что, умер? — насторожился Сергеич.

— Ну, не знаю, — замялся Пашка. — Уехал — это точно. Вроде в Ростов! Он ведь не русский, да и не украинский тоже! Армянин!

— Ну и что? Жил тут, значит наш! Думай дальше! А то вернется, как я ему в глаза смотреть буду?

— Ну тогда Серовы! — Пашка обрадовался. — Точно! Их же миной убило! Всех, вместе с детьми!

— Да, — Сергеич кивнул, помрачнел, вздохнул тяжело. Вспомнил, как Серовы первые из села рванули, даже окончания обстрела не дождались. И на выезде, за селом уже их мина накрыла. Прямо в «Волгу» попала. Развороченная, она так и лежит там на грунтовке.

— Хорошо, — Сергеич поднял взгляд на гостя. — Допьем чай и пойдем! Думаю, до вечера управимся. Стеклорез у меня хороший.

8

Благодарность Пашкина за вставленные стекла и одну ночь, проведенную у Сергеича, имела свои пределы. Оставил он у него бинокль еще на некоторое время. А вот сала, о котором случайно упомянул, когда пришел за помощью, пчеловоду не предложил. Ни кусочка. А по салу Сергеич соскучился. Ну, не так, чтобы аж. Не упомяни тогда Пашка про картошку с салом, и сейчас бы Сергеич о сале не вспомнил бы. Но в холодное военное время, при церковных свечах и без электричества всякое упоминание о прошлых мелких радостях пробуждало тоску и желание. Если б Пашка вместо сала тарань или другую какую сушеную-вяленую рыбу упомянул, маялся бы сейчас Сергеич мыслями о рыбе, а точнее — об ее отсутствии. Но ведь отсутствие всего в доме Сергеича было почти полным и бесконечным. Бесконечно долго можно было бы перечислять все, что под рукой или в погребе у него отсутствует. А вот что присутствует — это можно было бы очень легко назвать: мед, водка, разные своей работы настойки, лекарства на перге и прочих пчелиных радостях. Где-то еще бутылка коньяка «Октябрьский» спрятана, вот только не помнил он где. Уже и искал пару раз, да не нашел. Будь он такой болтун, как Пашка, пришлось бы ему уже давно все свои запасы с врагом детства разделить. Как-то уже и думать о нем как о «враге» не хотелось. С каждой новой встречей, даже если и ругались они, казался Пашка Сергеичу все ближе и понятнее. Они теперь в чем-то братья, хотя слава Богу, что не родные!

В дверь негромко постучали.

— О! Стоило человеку помочь, так он сразу и вежливее стал! — усмехнулся Сергеич.

Взял со стола горящую свечку, в коридор вышел.

Оттолкнул-отпер дверь, а за ней темень вечерняя и фигура с лицом не Пашкиным, а моложе, и глаза напряженные, в которых огонек церковной свечи отражается.

Замер от неожиданности Сергеич. Пока стоял ступором, понял, что незнакомец, которому он дверь открыл, в камуфляж одет, и висит у него на плече автомат коротким дулом вниз.

— Вы, это, извините, что поздно... и без предупреждения, — заговорил незнакомец смущенно.

Сергеич понял, что вряд ли он пришел его убить или ограбить. Иначе чего б извинялся. Вздохнул, поближе левую руку со свечой в сторону непрошеного гостя протянул. Увидел, что тот совсем еще юнец, может, лет двадцати двух—двадцати трех от роду.

— Зайти можно? — спросил незнакомец.

— Ну если разуешься и железку в коридоре оставишь! — проговорил Сергеич наигранно сурово, хотя тут же почувствовал, что голос его вот-вот задрожит от страха, оттого, что он военному как бы приказывает оружие сдать.

— Разуться могу, — сказал парень в камуфляже. — Оружия оставить не имею права.

— Ну хоть так, — Сергеич облегченно вздохнул.

Закрыл за непрошеным гостем двери на железную щеколду и на крючок. Бросил взгляд на высокие ботинки, оставленные под стенкой.

В комнате хозяин дома незнакомцу предложил за стол присесть.

— Может, водочки? — спросил из вежливости, хоть тут же себя мысленно за ненужную гостеприимность по губам ударил.

— Нет, спасибо! — мотнул головой парень. — Я бы чаю!

— Будет тебе чай, — закивал Сергеич.

Показалось ему, что одной свечи недостаточно для двоих за столом. Достал еще две. Зажег. Утроил освещение, можно сказать.

— Будет тебе чай, — повторил, присматриваясь к лицу незнакомца, проверяя, не пропустил ли он что-либо на его лице при одной свече. — Звать-то тебя как?

— Петро я, — сказал парень.

— А откуда?

— Из Хмельницкого.

— Ага, — Сергеич голосом показал, будто что-то важное понял. — Значит из украинской армии?

Парень кивнул.

— Артиллерист? — осторожно спросил хозяин дома.

Петро отрицательно головой мотнул.

— А вас как зовут? — спросил.

— Меня — Сергей Сергеич, можно просто Сергеич. Так ты, наверное, Петр, а не Петро?

— Нет, я Петро! У меня так в паспорте написано.

— А я в паспорте — Cергій Сергійович, а в жизни — Сергей Сергеич! Вот такая разница!

— Вы, наверное, со своим паспортом не согласны, — предположил Петро.

— С паспортом-то я согласен, а вот с тем, как он меня называет, — нет!

— А я и с паспортом согласен, и с тем, как он меня называет, — усмехнулся гость. Легко усмехнулся, даже обезоруживающе! Хоть автомат теперь на спинке стула висел.

— Может, поэтому ты и согласен, что у тебя имя в паспорте и в жизни совпадает! — произнес Сергеич задумчиво. — Будь у меня так, я б тоже с паспортом не ругался! Так а зачем ты, Петро, ко мне пришел? Может, что надо?

— Ага, — кивнул парень. — Познакомиться захотелось. А то вижу вас уже больше года, а имени не знаю!

— Где ты меня видишь? — удивился Сергеич.

— В бинокле, — парень немного замялся. — Положено за селом наблюдать. Я бы и раньше пришел, но днем опасно, а в темноте вообще-то тоже запрещают, но опасности меньше.

— А какая днем от нас опасность? — удивился хозяин дома.

— От вас лично никакой, а вот от снайперов, которые нам то нервы портят, то головы, опасности много. Последний раз три дня назад стреляли, от церкви!

— Да не приходит сюда никто! — убежденно заявил Сергеич. — Я бы следы увидел! Я ж дома не сижу!

— Четверо убитых за год и три раненых, — спокойно произнес Петро. Почесал за ухом. Потом как-то неловко положил на столешницу зеленую, вроде как шерстяную шапку-балаклаву.

Сделал Сергеич чаю, гостю непрошеному налил, себе.

— А что там у вас, на Украине? — спросил. — Сала всем хватает?

— Всем, — парень не смог сдержать улыбку. — Мне тоже перепадает. Волонтеры подвозят. А в стране — как всегда! То воруют, то улицы и города переименовывают. Но говорят, после войны лучше станет! За границу будем без разрешения ездить.

— Ну это те, кто живыми останутся, — скривил Сергеич губы, но тут же спохватился — вышло так, что он вроде как кому-то смерти желает. Решил тему поменять. — А переименовывают что?

— А вы что, не в курсе? — Петро широко открыл глаза, его крепкие зубы обнажила улыбка. — Ах да! У вас же электрики нет! Значит, без телевизора!

— Электрики давно нет, это да, — грустно закивал хозяин дома. — Может, починят?

— Сейчас вряд ли. Опасно. Да и для вас же лучше телевизор не смотреть — нервы сохраните!

— А у меня нервы железные, не испортятся! — похвастался Сергеич. — Я инспектором по безопасности труда на шахтах работал! Ты знаешь, что это такое?

В глазах у парня проявилось уважение.

— А ты сам чем занимался? — полюбопытствовал хозяин дома.

— Туризмом. Хотел в Крым переехать, маленькую гостиницу построить.

— Ну, с этим ты опоздал! — махнул рукой Сергеич. — А я в Крыму ни разу не был. А всегда хотелось на море поехать, на пляже поваляться, загореть... У меня там знакомый есть — на съезде пчеловодов познакомились. Татарин, Ахтем Мустафаев. Тоже пчеловод. В гости звал, а не вышло пока...

— Ну, когда-нибудь выйдет! — попробовал парень утешить Сергеича.

— Может быть, — согласился тот. Вдруг его взгляд помрачнел, словно вспомнил он что-то неприятное. — А чего вы труп с поля не уберете? Он же к вам так близко.

— Какой? В камуфляже? — Петро напрягся.

— Ну да! Может, его уже и снегом накрыло. Я вчера не смотрел.

— Не накрыло. — Парень вздохнул. — Ветер снег унес. Не наш он. А посылать людей за ним опасно. Там на поле под снегом растяжки, да и сам труп могли заминировать. Пускай «сепары» забирают! Их этот парень!

— Они полезут забирать, а вы их из пулеметов? — ехидно спросил хозяин дома.

— Если без оружия и с белой тряпкой полезут, то пусть забирают!

— Во как! Так ведь они говорят, что это не их боец! — произнес Сергеич и тут же пожалел о сказанном.

— А когда это вы с ними разговаривали? — Петро прищурился и взгляд его стал холодным и враждебным.

— Это не я, это Пашка, сосед мой, с Шевченко! Они к нему приходили, вот он и спрашивал.

— Угу, — промычал парень, словно выводы сделал. — Ну, если не их и не наш, то, значит, из «третьей силы»!

— А что это за «третья сила»? — заинтересовался пчеловод.

— А кто его знает! У нас говорят, что это кто-то анонимно с нами против них воюет. А у них говорят наоборот: с ними против нас. Может, это какой-то спецназ, что и против них, и против нас. Поэтому у нас радуются, когда они там кого-то завалят, а у них трубят, когда вдруг в нашем тылу в наш же БМП кто-то из гранатомета выстрелит...

— Может, тебе меду с собой? — предложил Сергеич солдату.

— Да я еще не ухожу, — Петро напряженно улыбнулся. — Меда не надо. Разве что тут, к чаю.

— Да-да, конечно! — засуетился Сергеич, наклонился, достал с пола литровую банку.

Опять наступило молчание, но нарушать его Сергеичу больше не хотелось. Правда, через несколько минут он снова переименованием улиц заинтересовался.

— На что переименовывают? — спросил почти шепотом.

— Ну, если улица Маркса или Ленина, то на Бандеру или какого-нибудь писателя, — сказал солдат.

— На писателя лучше, — высказал мысль Сергеич. — Мы вот, кстати, сейчас на улице Ленина сидим.

— Когда война кончится — переименуют обязательно, — твердо заявил парень.

— А если я сам захочу новое название выбрать?

— Можно, только надо с остальными жителями улицы вместе решить. А потом в местный совет обратиться.

— Это не скоро, — хмыкнул Сергеич. — Ой не скоро!

— Ну, я все-таки пойду, — Петро снял со спинки стула автомат, на плечо повесил. Левой рукой шапку-балаклаву со стола забрал, а правой в карман теплой камуфляжной куртки полез и вытащил оттуда гранату РГД-5. Опустил ее рядом с чашкой.

— Это вам, — сказал, уважительно на хозяина дома глянув. — Неудобно как-то в чужой дом без подарка! С пустыми руками...

— Так а... — впал в недоумение Сергеич. — На что она мне?

— Для самообороны. Не понадобится — после войны в огороде закопаете! Да, если хотите, могу вам мобильник зарядить! У нас генератор мощный, даже стиральную машину тянет!

Сергеич растерялся поначалу, но только на мгновение. Вытащил из ящика серванта мобильник с зарядкой. Протянул Петру.

Поднялся солдат, сунул провод и телефон в карман куртки. Еще стоя, не отходя от стола, меда напоследок из банки зачерпнул ложкой и в рот ее отправил. Облизал жадно.

— Если помощь нужна будет — белую тряпку на ветку дерева в саду привяжите! Чтоб видно было! — сказал хозяину и ушел в темноту.

— Белую тряпку? — повторил шепотом пчеловод.

Запер дверь. Из трех свечей две потушил. Удивился, что настроение странным образом из-за неожиданного общения с военным человеком улучшилось. Словно развлекли его интересной телепередачей!

«Добрый парень, — подумал он, глядя на гранату. — Надо было его больше про новости расспросить».