Слишком чёрная собака E-Book

Вадим Жук

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Poesie und Drama
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 58

Beschreibung

Вадим Жук: «Автор я сентиментальный и отзывчивый. Рад, если это отразилось в стихах, которые вам предстоит прочесть. Горжусь и смущаюсь Дифирамба, который мне преподнёс мой удивительный земляк Владимир Гандельсман. Друзей у меня много. Надеюсь, таковыми станете и вы».

Leseprobe

№ 84

Вадим Жук

Слишком чёрная собака

Дифирамб Владимира Гандельсмана

Freedom LettersТель-Авив2024

***

Давай, чтоб всё, что мы сейчас напишем,

Датировалось так: «В конце войны».

Накапаем и выпьем лавровишни

И посидим средь полной тишины,

Чтоб слышать, как ползёт бурёнка божья,

Невинную молекул болтовню,

В былинке ход крови её подкожной…

Давай мы снова объясним огню,

Где быть ему — в божнице, в печке, в свечке,

В костре и под кастрюлей. Посидим.

— Тебя как звать-то? А меня Вадим.

Я жил недалеко от Чёрной речки.

И речки-то там нету никакой.

Одно метро. У нас на Петроградской

Под утро разливается покой

По выставке модерновых палаццо.

Есть правда на земле и, безусловно, выше.

Мы только распознать её должны.

Давай пусть всё, что мы сейчас напишем,

Датируется так: «В конце войны».

***

Только горечь, горечь, горечь,

Горечь в горле и внутри.

Выходи на площадь, сволочь,

В полный голос говори:

«В дни военных операций,

То есть с этих самых пор,

Площадь на ночь запирают

На цепочку и затвор.

Свет повсюду выключают,

В темноте с дубинкой ждут,

Механических овчарок

Без намордников ведут.

Моих действий индикатор

Выходить мне не велит.

Вы-то сами — провокатор

И душевный инвалид.

Вы ужасными словами

Выходить сказали мне,

Ну а сами на диване

На большой своей спине».

И часы играют полночь,

Гаснет блеск моих речей.

Я такая ж точно сволочь

Среди прочих сволочей.

И сжигает горечь, горечь

Пуще всякого огня.

Приходи к собрату, сволочь,

Обними меня.

***

Будет долгая жизнь, как таинственный остров,

Среди пальм и ромашек подшефный ландшафт,

Безусловно, прелестно, не скрываю, что пёстро.

Птицы, гады и звери никуда не спешат.

Кто-то ящик забыл с топором и пилою —

Можно выстроить дом и изящный сортир.

В трюме найдены ножницы, нитки с иглою,

Чтобы сшить парусиновый комендантский мундир,

Ни на ком не жениться, завести черепаху

Для вечерних бесед и беседовать с ней.

Научиться не чувствовать ни волненья, ни страха

От текущих вдали корабельных огней.

Выпускать для себя небольшую газету —

В том же трюме стоял типографский станок.

В ней печатать стихи молодого поэта

И заведовать рубрикой «В несколько строк».

На двадцатом году обнаружить собранье Толстого,

Прочитать про собачку и льва и про Анну и Вронского. Сжечь.

Будут выборы. Выбрать себя. «Демократия — суть и основа

Наших принципов» — это твоя победившая речь.

Всё в порядке, ол райт, как сказал бы другой, всё в порядке.

Ни с того, ни с сего взбунтоваться под чаячий крик.

И из слова «зачем», затерявшегося в подкладке,

Для грядущих столетий выращивать новый язык.

***

Утром безадресная молитва

И без усилья, и без стыда

Легче дойдёт до открытой калитки

Вышнего слуха. Только куда?

Можно ли тише? Можно ли кротче?

И отрешённей от чаши земной?

Произношу я заветное «Отче!»

Ты же со всеми, значит, со мной.

Всем зоопарком Нины Заречной

Да зацелованным хрупким плечом,

Ивой приречной, строчкой конечной

Я умоляю тебя! Но о чём?

***

Просил вчера, чтоб ничего не снилось.

Проснулся. Мне не снилось ничего.

Теперь это неслыханная милость,

Кто знает, может быть, от Самого.

«Спал со всех ног» — см. у Пастернака,

Cпал, как бревно на ленинском плече.

Как муж с женой после столетья брака,

Усталые игрушки, смерть в клеще.

Как весь универмаг у Джона Донна,

Как дети спят, когда солдат не спит.

Как слуги и супруги фараона

В ограбленных постелях пирамид.

Мне никакая и никто не снился,

Ни кошелёк, ни гвоздь, ни огурец.

Ни перелёты гуселюба Нильса,

Ни полный одалисками ларец.

Затеплю снова огонёк у Спаса,

Придвину нежно пламя к фитилю.

Отстаньте. Я ещё не отоспался.

Я сплю.

***

Прекрасные дикторские голоса

Из стен и шкафов рокотали.

Глухая картошка на синих весах,

Причёсанный дедушка Сталин.

Пятнашек и жмурок дворовый разбег,

На рельсы подложенный капсюль,

И Райкин тебе, и Орлова тебе,

И, глядь, Тарапунька и Штепсель.

Пещерный союз коммунальных квартир,

Артист Фернандель в «Казимире»,

И, бу дь вы неладны, — отличный пломбир.

Чего вам плохого в пломбире?

И что же — мне хлястик теперь выдирать

Из юношества и взросленья?

И думать, как жёстче себя покарать

За все не мои преступленья?

И встав на обломки недожитых лет,

На их каменеющей груде,

Отечество славлю, которого нет

И больше, надеюсь, не будет.

***

Над Литейным тяжёлым и долгим мостом

Небеса облаками залеплены.

Когда будет «потом», если будет «потом»,

Мы увидимся, великолепная.

Между крыльев его, посредине его,

В сердцевине чугунного яблока;

Назначается пиршество и волшебство

В толчее кораблей и корабликов.

Распускается Смольный — закатный цветок,

Продолжается жизнь бесконечная,

Тёмно-cиней реки тёмно-серый глоток

И осанка твоя подвенечная.

Там сливаются Сена, Кура, Иордан,

Там мы встретимся, недостижимая.

Там жирна и насыщена чёрным вода,

Словно в прописи буква с нажимом.

C нами Бог

Я в тот момент вошёл, когда Иосиф-плотник,

Корявый изготовив беспилотник,

Сынишку оторвав от книжки,

Спросил:

                   — Сынок, куда его отдать?

— Бог знает, для чего мы время тратим!

Пошёл бы к Друкам починил полати.

Или на пару огород перелопатим.

Сломай его и брось в крапиву, батя,

Такие вещи только и ломать.

И главное, чтоб не узнала мать.

***

Нe снаряд, не ворона, не метeорит.

Это платoй за тачку и за ипотеку

В синем воздухе быстро и страшно летит

Килограмм человека.

Этот чел из воронежских или тверских,

Он в охотку за водкой мотался,

Он сегодня за завтраком ел за троих,

А к обеду, гляди, — разлетался.

Мне сдаётся, он больше не восстановим

Ни для Гали, ни для алкоголя.

Притяженьем навеки оставлен земным

На окраине минного поля.

Подавивши зевок, дозвонится комбат

До испуганных папы и мамы.

И положит в мешок санитарный солдат

Остальные его килограммы.

***

Мне странный образ жизни дан,

Живу на собственном майданe.

Я — чемодан. Я — человек, несущий чемодан.

И я же — то, что в чемодане.

***

Льву Р-ну

Интересно, из чего эти золотые пуговицы

На морских шинелях?

Мама ела варёные луковицы,

А мы их не ели.

Отец приезжал на выходные,

Привозил угрей или подлещиков.

Угри плавали в ванне, быстрые и живые,

Подлещики — серебряные вещи.

Серебро любило бывать в ломбарде,

Длинные вилки, плоские ножи.

Домой возвращалось завёрнутым в «Правде».

Слышу, как оно там дребезжит.

На «Тарзан» меня сводила соседка тётя Клава.

Кинотеатр «Арс», архитектор Белогруд.

Муж тёти Клавы, кавалер ордена Славы,

Напротив, выписывал газету «Труд».

Он носил неприятную пижаму.

Плохо спал. Принимал люминал.

Поглядывал на маму.

Слова «поглядывал» я не понимал.

По коридору можно было кататься на велосипеде.

Велосипеда у меня не было никогда.

Краны на кухне сначала сипели,

Потом переставала идти вода.

Меня никогда не ставили в угол.

Я долго живу в одной и той же стране.

И вот — попалась золотая пуговица

С маленькой железной петлёй на спине.

***

Бывает, мыкаются. Вот он мыкался,

Седой башкой куда попало тыкался,

Кругом, казалось, нелюбовь одна,

Ботинки, как нарочно, расшнуровывались,

Продукты пищи кое-как разжёвывались,

И перспектива не была видна.

А было только прошлое да прошлое,

Местами настоящим припорошено.

И шли стихи и раздирали рот.

Всё вспоминалось, как в лесу безлиственном

Мальчишку встретил из семейства лисьего

И отдал ему с сыром бутерброд.

Как тот шипел, оглядывался, жмурился,

Как «Беломор» подмокший не прикуривался,

Как ветер их обоих холодил.

Ну да, мальчишка из отряда лисьего,

Потом за лесом электричка свистнула

И он в вагоне мыкался один.

***

Дождик. Клумба свернулась в калачик,

Скруглилась клубком.

Не совсем обычный мальчик

Разговаривает с цветком.

Дождик от головы до ног

Скверик промачивает.

Замечательно, что и цветок

Разговаривает с мальчиком.

***

Всё так серьёзно, так серьёзно,

И непривычней, и больней.

Менять уже, подруга, поздно

То, что под кепкою моей.

Уже прочитан «Фауст», «Вертер»,

Шаламов, Оруэлл, «ГУЛАГ».

И в самый полушарик вверчен

Язык сторожевых собак.

Жизнь, как брюхатая волчица,

Волочит пó снегу соски.

И только бы не разучиться

С тобой — по-божьи, по-людски.

***

Никто никогда не бывал в Бологом,

Не ехал в такси вдоль сосновой дороги.

Сугробы угрюмые, как носороги,

И окна в отельчике недорогом