4,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: ЭКСМО
- Kategorie: Krimi
- Serie: Поединок с судьбой Проза Г. Мюссо и Т. Коэна
- Sprache: Russisch
В заснеженном Нью-Йорке встречаются двое: Жюльет и Сэм. Они были вместе всего несколько дней, но за эти дни прожили целую жизнь и поняли, что созданы друг для друга. Но Жюльет пора возвращаться домой, в Париж. Самолет, на который у нее куплен билет, разбивается. Сэм раздавлен горем — он уверен, что это конец. Но на самом деле это только начало — начало увлекательнейшей истории, в которой будет все: и романтика, и мистика, и детектив.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 415
Veröffentlichungsjahr: 2025
Ähnliche
Гийом Мюссо Спаси меня
© Г. Шарикова, перевод на русский язык, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
* * *
Когда я думаю о вас, сердце мое начинает биться чаще,
Все остальное не имеет для меня никакого значения
–1–
Сегодня – первый день из тех, что тебе осталось прожить.
Нью-Йоркская бухта. Раннее январское утро.
С огромной высоты, где облака плывут на север, виднеется Эллис-Айленд и статуя Свободы. Очень холодно. Город оцепенел, охваченный снежной бурей.
Вдруг толщу облаков разрывает птица с серебристыми крыльями, она стремительно спускается к крышам небоскребов. Не замечая ни снег, ни ветер, птица скользит, влекомая неведомой силой, в сторону Манхэттена. Тревожно крича, она проносится над Гринвич-Виллидж, над Таймс-сквер – на запад, в сторону Нижнего Манхэттена, и опускается на портал центрального входа в Морнингсайд-парк.
Мы на самом краю парка, недалеко от Колумбийского университета.
Меньше чем через минуту на последнем этаже невысокого здания зажжется свет.
Через пару секунд сон молодой француженки Жюльет Бомон оборвется.
6:59:57
:58
:59
7:00:00
* * *
Как только на ночном столике зазвонил будильник, Жюльет, не открывая глаз, смахнула его на пол. Надоедливое дребезжание тут же смолкло.
Она нехотя вылезла из теплой постели, сделала несколько нетвердых шагов почти на ощупь, но запуталась в коврике. Разозлившись, она нацепила на нос очки: Жюльет терпеть их не могла, но из-за близорукости ей было без них не обойтись, а контактные линзы девушка никогда не носила.
Спускаясь по лестнице, она миновала множество зеркал разных форм и размеров в разукрашенных рамках. Странная коллекция. В каждом отражалась миловидная женщина двадцати восьми лет, с растрепанными волосами до плеч и лукавым взглядом. Последнему отражению она скорчила недовольную гримасу, постаравшись, однако, на скорую руку привести в порядок прическу, пригладив непокорные золотистые пряди. В свободной майке с глубоким вырезом и трусиках с кружавчиками она выглядела соблазнительно и в то же время мило: Жюльет закуталась в клетчатый плед и прижала к животу еще теплую грелку. Система отопления в квартире, которую она и ее подруга Колин снимали вот уже три года, оставляла желать лучшего.
«Подумать только! И мы еще платим за это две тысячи долларов!» – вздохнула она.
Закутанная с ног до головы, придерживая локтем плед и грелку, она добралась до кухни маленькими шажками и толкнула дверь бедром. Тут же на нее набросился толстый кот тигрового окраса – он уже давно готовил засаду. Кот вскарабкался по одеялу к ней на плечи, едва не оцарапав.
– Кыш, Жан-Камиль! – вскрикнула Жюльет, осторожно взяла его под передние лапки и опустила на пол.
Сердито мяукнув, кот обиженно свернулся калачиком в своей корзинке.
Тем временем Жюльет наполнила кастрюлю водой, поставила ее на огонь, а затем включила радиоприемник:
«…снежная буря, бушевавшая в последние двое суток в Вашингтоне и Филадельфии, продолжает смещаться на северо-восток страны, распространяясь на районы Нью-Йорка и Бостона.
Этим утром Манхэттен проснулся под толстым слоем снега, парализовавшим город и замедлившим движение на дорогах.
Воздушное сообщение будет крайне затруднено в связи с непогодой: рейсы из аэропортов Джона Кеннеди и Ла Гуардиа отменены или перенесены на более поздние сроки.
Ситуация на дорогах также крайне осложнена из-за снежных заносов, поэтому власти настоятельно рекомендуют автомобилистам по мере возможности не пользоваться личным транспортом.
Метро, по всей вероятности, будет работать в обычном режиме, но расписание автобусов претерпит изменения. Железнодорожная компания «Амтарк» сообщает об отмене некоторых регулярных рейсов. Впервые за последние семь лет в городе будут закрыты для посещения музеи, зоопарк и большинство достопримечательностей.
Причиной снежной бури стало столкновение масс влажного воздуха с Мексиканского залива и холодного атмосферного фронта, продвигающегося со стороны Канады. В течение дня циклон переместится по направлению к Новой Англии.
Будьте осторожны.
Вы слушаете радио «Манхэттен, 101,4».
Радио «Манхэттен, 101,4». Дайте нам десять минут – и мы дадим вам целый мир».
Жюльет слушала новости, невольно поеживаясь от холода. Надо срочно что-нибудь выпить, чтобы согреться. Она посмотрела в шкафу: чая нет, растворимого кофе тоже. Испытывая чувство неловкости, она даже заглянула в раковину, в надежде обнаружить там пакетик, использованный накануне Колин.
Еще не до конца проснувшись, она оперлась на подоконник и выглянула в окно, чтобы полюбоваться городом, застеленным белоснежным покрывалом. Француженка испытывала легкую грусть – к концу недели она попрощается с Манхэттеном. Нелегко было принять такое решение, но надо смотреть правде в глаза: как бы Жюльет ни любила Нью-Йорк, город не отвечал ей взаимностью. Ни одна ее мечта здесь так и не исполнилась.
После лицея она поступила на подготовительный курс по литературе, потом училась в Сорбонне, участвуя в театральных кружках при университете. Потом ее приняли в школу Флоран[1], где Жюльет считалась одной из самых талантливых учениц и подавала большие надежды. Параллельно она участвовала в ряде кастингов, и ее два или три раза пригласили сняться в рекламе, она даже мелькала в каких-то телесериалах на вторых ролях. Но все ее усилия оставались тщетны. Ее не замечали. Со временем она пересмотрела свои запросы и согласилась участвовать в театральных представлениях в супермаркетах, на частных вечеринках, в мини-постановках на корпоративных праздниках по случаю юбилея начальника и тому подобное. Она даже работала в парижском Диснейленде Винни-Пухом. Казалось, это конец ее карьеры, но она не опустила руки. Решив взять быка за рога, она оформила рабочую визу и отправилась за океан по программе au pair[2]. Мечтая о подмостках Бродвея, она обосновалась в Большом Яблоке, соглашаясь на любую работу, лишь бы заработать на жизнь и оплатить проживание. Недаром же говорят: кто нашел свое место в Нью-Йорке, тот найдет его где угодно!
Первый год она подрабатывала няней, попутно совершенствуя английский, и посещала курсы театрального мастерства. Но чаще всего ей предлагали только роли в экспериментальных театрах, которые ютились в крохотных залах на чердаках или ставили пьесы в местном приходе.
Чтобы заработать себе на жизнь, позже она освоила и другие профессии: кассир на полставки в магазине самообслуживания, горничная в третьеразрядной гостинице в захолустном районе Амстердам-авеню, официантка в маленьком кафетерии.
Месяц назад она приняла окончательное решение вернуться во Францию. Дело в том, что ее подруга Колин собиралась переехать жить к своему парню, а у Жюльет не было ни сил, ни желания подыскивать себе новую соседку. Настало время признать свое поражение. Она решила сыграть в рискованную игру и проиграла. Какое-то время ей казалось, что она хитрее остальных и что она сумеет выкарабкаться из болота повседневной суеты и рутинных обязанностей. Но сегодня она чувствовала себя совершенно разбитой – без ориентира и опоры в жизни. Кроме всего прочего, ее накопления подошли к концу, а рабочая виза давно уже закончилась, и она находилась в стране нелегально.
Ее обратный рейс в Париж был намечен на послезавтра, если с погодой все будет нормально.
«Ладно, милая моя! Прекрати жаловаться на судьбу!»
Сделав над собой усилие, Жюльет оторвалась от окна и поплелась в ванную. Скинув плед и раздевшись, она зашла в душевую кабинку.
– А-а-а-а! – завопила она, почувствовав на коже струю ледяной воды.
Колин встала первая и успела принять горячий душ, а новая порция воды еще не нагрелась.
«Не очень-то благородно с ее стороны», – подумала Жюльет.
Конечно, принимать ледяной душ в такую погоду – настоящая пытка, но девушка не держала зла на подругу, напротив, Жюльет тут же придумала для нее оправдание: Колин блестяще закончила обучение в юридической школе, и сегодня у нее собеседование насчет работы в престижной адвокатской конторе.
Жюльет ни в коей мере не страдала нарциссизмом, но тем утром она задержалась перед зеркалом дольше обычного, разглядывая свое отражение. С каждым днем она все чаще мучилась вопросом: «Я выгляжу так же молодо, как и прежде?»
Ей недавно исполнилось двадцать восемь. Конечно, она была молода, но глупо было спорить: молодость – уже не та, что в двадцать лет.
Досушивая волосы феном, она приблизила лицо к зеркалу и заметила мелкие морщинки в уголках глаз.
Профессия артиста требует многого от мужчины, ну а женщинам приходится еще труднее: им не прощают несовершенства. Считается, что признаки возраста добавляют мужчине обаяния и подчеркивают характер, но женщине стареть нельзя. Жюльет это всегда злило.
Она отступила от зеркала. Ее грудь еще красива, но так ли она высока и упруга, как два года назад?
«Нет, это ты придумываешь».
Жюльет раньше и мысли не допускала, чтобы согласиться на «пластику»: сделать губы более чувственными с помощью ботокса, убрать морщины со лба уколом коллагена, приподнять скулы, сделать ямочки на щеках или купить себе новую грудь… Пусть ее считали слишком наивной, но она принципиально хотела оставаться такой, какой была на самом деле: естественной, мечтательной, чувствительной.
Ее главная беда заключалась в другом: она потеряла всякую уверенность в себе. Ей постепенно приходилось расставаться с мечтами юности: карьерой театральной актрисы и настоящей любовью. Всего три года тому назад ей казалось, что все еще впереди: она станет знаменитой, как Джулия Робертс или Жюльет Бинош. Но мало-помалу ежедневные заботы замучили ее. Все заработанные деньги уходили на оплату жилья. Она давно уже не покупала себе новых платьев, а питалась в основным равиоли или макаронами.
Она так и не стала ни Джулией Робертс, ни Жюльет Бинош. Она всего лишь разносила капучино в кафе и получала за это пять долларов в час. А так как этого не хватало, чтобы платить за квартиру, ей приходилось выходить на работу и в выходные.
Она продолжала рассматривать себя в зеркале, задаваясь вопросом: «Способна ли я еще соблазнить кого-нибудь? Могу ли я пробуждать желание?»
«Без сомнения», – отвечала она себе, но надолго ли это?
Глядя в глаза своему отражению, она вынесла суровый приговор:
– Не за горами день, когда тебе вослед не обернется ни один мужчина…
«А теперь давай одевайся скорее, если не хочешь совсем опоздать».
Она натянула колготки и две пары носков. Потом – черные джинсы, полосатую рубашку, а поверх нее – свитер из толстой пряжи и теплый шерстяной кардиган.
Ее взгляд скользнул по циферблату, и она ужаснулась – времени было уже много. Лучше поторопиться: ее шеф не отличался добродушием, и, хоть это и был ее последний рабочий день, плохая погода не повод для опоздания.
Прихватив с вешалки вязаную шапочку и разноцветный шарф, она натягивала их уже на лестнице. Закрывая за собой дверь, она сделала все, чтобы случайно не лишить любопытного кота головы, так как неосмотрительный Жан-Камиль уже готов был выскочить наружу, чтобы изучить выросшие за ночь сугробы.
Стоило Жюльет выйти на улицу, как у нее перехватило дыхание от ледяного ветра. Она никогда раньше не видела Нью-Йорк таким спокойным.
За несколько часов ночного снегопада Манхэттен превратился в гигантский ледяной каток. Снег не только придал улицам мегаполиса призрачный вид, но и сделал передвижение очень опасным. На тротуарах и около пешеходных переходов скопились сугробы. Улицы, обычно шумные и оживленные, теперь опустели. Не побоялись выехать в непогоду только редкие желтые такси и мощные джипы. Прохожих было еще меньше. Некоторые передвигались на лыжах.
Жюльет ощутила знакомый с детства запах морозного утра, запрокинула голову и поймала ртом снежинку. При этом она едва не упала и раскинула руки, чтобы удержаться на ногах. К счастью, метро тут недалеко, нужно только быть осторожной и стараться не поско… Поздно! Она не успела даже подумать об осторожности, как плюхнулась прямо в свежий снег.
Два студента прошли мимо, не удосужившись помочь ей, и только зло расхохотались. Жюльет стало обидно до слез, она почувствовала себя униженной.
День определенно не задался.
–2–
Но, разлученные, мы с нею слиты все же:
Она во мне жива, а я почти мертвец[3].
В нескольких километрах к югу на полупустой стоянке около кладбища в Бруклин Хилл парковался дорогой джип. На лобовом стекле машины виднелась пластиковая карточка, по которой можно было определить имя и профессию водителя этого внедорожника:
Доктор Сэм Гэллоуэй
Госпиталь Святого Матфея
Нью-Йорк
До входа на кладбище было недалеко. Высокому и крепкому человеку за рулем на вид было лет тридцать, не больше. Элегантное теплое пальто и сшитый на заказ костюм придавали ему солидности, но его глаза – голубой и зеленый – были печальны.
Морозный воздух был пронзительно свеж. Сэм Гэллоуэй завязал шарф и подышал на руки, чтобы согреть их. Он вышел из машины и направился в сторону к центральным воротам кладбища. В этот ранний час вход был еще закрыт для посетителей, но в прошлом году Сэм сделал крупное пожертвование на уход за территорией и могилами, поэтому у него был собственный ключ от калитки.
Вот уже год он приходил сюда регулярно, раз в неделю, всегда ранним утром, перед тем как отправиться на работу в больницу. Этот ритуал вошел у него в привычку, стал чем-то вроде легкого наркотика.
«Единственный шанс немного побыть рядом с ней…»
Сэм открыл своим ключом маленькую кованую калитку, которой обычно пользовался садовник, и машинально включил систему освещения. Ноги сами несли его по аллеям в нужном направлении.
Кладбище напоминало городской парк в природном стиле, раскинувшийся на холмистой местности. В летнее время люди приходили сюда полюбоваться разнообразной растительностью и отдохнуть от жары в тенистых аллеях. Но в этот день ни пение птиц, ни шорох листвы не нарушали гробовую тишину и покой этой местности – только снежинки беззвучно падали с неба.
Пройдя три сотни метров, Сэм остановился у могилы жены. Снег полностью запорошил розовый гранит надгробия. Рукавом пальто Сэм расчистил верхнюю часть камня, где показалась надпись:
Федерика Гэллоуэй
(1974–2004)
Покойся с миром
Ниже – черно-белая фотография женщины тридцати лет, с темными волосами, собранными в пучок на затылке. Невозможно было поймать ее взгляд – задумчиво вглядывающейся куда-то вдаль, мимо объектива. Неуловимый взгляд.
– Здравствуй, – сказал он тихо. – Сегодня прохладно, правда?
Вот уже год, как Федерика умерла, а Сэм продолжал разговаривать с ней как с живой.
По правде говоря, Сэм не был верующим человеком. Он не верил ни в Бога, ни в загробный мир. Он вообще ни во что не верил, за исключением медицины, разумеется. Он был замечательным педиатром и, как говорили все, кто его знал, обладал удивительным чувством сострадания к своим маленьким пациентам. Он был молод, но уже успел опубликовать в медицинских журналах несколько интересных статей. Не так давно он закончил ординатуру и получил уже несколько предложений из престижных клиник.
Сэм специализировался в детской психиатрии, особенно в той области, которую принято теперь называть «сопротивляемость», в основе которой лежал принцип: даже подкошенный трагедией человек способен встать на ноги и не поддаться горю. Отчасти его работа заключалась в том, чтобы помогать детям справиться с тяжелыми психическими травмами: болезнью, насилием, потерей близких…
Он был хорошим врачом и умел помочь своим пациентам справиться с мучительным недугом. Но, похоже, самому себе Сэм помочь был не в силах. Вот уже год, как умерла жена, а он так и жил, раздавленный горем из-за утраты близкого человека.
У них с Федерикой были сложные отношения. Они познакомились еще в детстве, когда вместе ходили в школу в Бедфорд-Стьювесент, опасном квартале Бруклина, известным многочисленными продавцами кокаина и высоким уровнем преступности.
Родители Федерики были родом из Колумбии. В свое время они сбежали из Медельина, не подозревая, что променяли один ад на другой. Не прошло и года после их переезда в Америку, как ее отец погиб от случайной пули во время перестрелки на улице между двумя соперничающими бандитскими кланами. Федерика осталась с матерью, которая часто болела, употребляла наркотики и потихоньку спивалась.
В детстве она ходила в обветшалую школу, которая высилась среди нечистот и проржавевших каркасов старых автомобилей. Воздух был невыносим, атмосфера – накалена бесконечными разборками, на каждом углу поджидал дилер с дозами на развес.
Когда Федерике было одиннадцать, она, переодевшись мальчишкой, сама уже продавала крэк на углу грязной Бушвик-авеню. Просто потому что дело было в Бруклине середины восьмидесятых и потому что это был единственный способ раздобыть наркотики для мамы, которая к тому времени уже не могла без них обойтись. Кстати, именно она и научила дочь главному правилу наркоторговца: никогда не протягивать пакетик с наркотой покупателю, пока он не отдал за него деньги.
В колледже она встретила двух парней, непохожих на других ее знакомых. Сэм Гэллоуэй и Шейк Пауэлл были немного младше ее. Сэм всегда ходил с какой-нибудь книгой под мышкой, он был самым умным в классе. Ко всему прочему там он был единственным «белым», из-за чего остальные, в большинстве своем афроамериканцы, относились к нему враждебно.
Шейк, от природы крепкий и сильный малый, уже в тринадцать он выглядел таким же крупным и мускулистым, как большинство взрослых в этом квартале. Но под личиной плохого парня он скрывал доброе сердце.
Они сдружились и объединили свои силы, чтобы выжить посреди всего этого безумия. Эти трое удивительным образом дополняли друг друга: их дружба основывалась на готовности прийти на помощь в любой момент. Каждый находил равновесие в этой жизни благодаря двум другим. Колумбийка, белый и черный: сердце, разум и сила.
Взрослея, они старались держаться в стороне от всех местных разборок. Они не раз видели, как наркотики ломали жизни их знакомых, и поэтому ни у одного из них не было желания к ним прикасаться.
Сэм и Федерика и мечтать не могли о том, что когда-нибудь им удастся вырваться из этой дыры. Там, где они росли, человеческая жизнь всегда висела на волоске. Жить в этом районе было опасно: здесь в любой момент можно было погибнуть, поэтому бессмысленно было строить планы на будущее. У них не было настоящих идей насчёт взрослой жизни, просто потому что их не было ни у кого.
Но вопреки ожиданиям и по чистой случайности им обоим удалось выбиться в люди. Сэм стал врачом, а потом просто женился на подруге детства.
Снег все ложился на кладбище тяжелыми и крупными хлопьями. Сэм не мог оторвать взгляда от фотографии жены. Федерика закрепила волосы на затылке длинной кистью для рисования и надела простой фартук: она носила его всегда, когда писала картины. Этот снимок когда-то сделал Сэм, поэтому он был немного расплывчатым. Ничего удивительного: Федерика не любила фотографироваться.
В больнице никто не знал о прошлом Сэма, а сам он никогда о нем не рассказывал. Когда еще была жива Федерика, они редко возвращались в тот мир, который оба покинули. Его жена была малообщительной. Она хотела отгородиться от мрачных воспоминаний и страхов своего детства и при помощи живописи создала свой мир, закрытый ото всех. Федерика так долго строила стену между собой и остальными людьми, что даже когда школа в Бэд-Стади с ее кошмарами осталась позади, она не ослабила защиту. Сэм считал, что с течением времени она должна «выздороветь», как выздоравливали после душевных потрясений многие из его пациентов. Но события развивались иначе. За несколько месяцев до смерти Федерика все чаще стала погружаться в свой мир – мир живописи и безмолвия.
Они с Сэмом все больше отдалялись друг от друга.
Вернувшись домой с работы в тот роковой вечер, он обнаружил, что его жена решила покинуть мир, который стал для нее невыносим.
С тех пор Сэм словно окаменел. До этого страшного момента он никогда не замечал, что Федерика собирается свести счеты с жизнью. Он вспоминал, что даже в последние дни она выглядела скорее умиротворенной, чем возбужденной или нервной. Теперь-то он понимал, что она вела себя так потому, что уже приняла решение, смирилась с таким исходом и воспринимала его как своего рода избавление.
Как врач-психиатр он восстановил в памяти все стадии изменения ее душевного состояния: отчаяние, стыд, бунт… До сих пор и дня не проходило, чтобы он не задавал себе вопросов: «Что я мог сделать? Чего я не сделал, чтобы помочь ей?»
Чувство вины, измучившее его душу, мешало ему обрести покой. И речи не было о том, чтобы «начать жизнь с чистого листа». Он продолжал носить обручальное кольцо, работал как проклятый, часто оставался в больнице на ночные дежурства.
Иногда его охватывал гнев: он злился на Федерику за то, что она ушла, не оставив ему ничего – ни объяснения, ни прощального слова. Он так и не поймет до конца своих дней, что именно заставило ее принять в одиночку такое решение. Но уже ничего не изменить. На некоторые вопросы никогда не найти ответа. Ему следовало с этим смириться.
Конечно, в глубине души он понимал, что его жена так никогда и не оправилась от переживаний своего детства. Она продолжала жить воспоминаниями о Бэд-Стади, насилии, страхе и осколках ампул с крэком.
Некоторые раны так и не затягиваются со временем, как их ни лечи. Пора бы ему это признать, хотя сам он ежедневно убеждал своих пациентов в обратном.
В глубине кладбищенского парка старое дерево скрипело под тяжестью снега, скопившегося на его кряжистых ветвях.
Сэм закурил сигарету и, как обычно, стал рассказывать жене самое интересное из того, что случилось за последнюю неделю.
Но вдруг он замолчал – на него нахлынули воспоминания, он почувствовал, что Федерика рядом. Ледяной ветер дул в лицо, снежный вихрь забирался за шиворот, снежинки путались в его волосах и таяли на небритых щеках, но он не обращал на это внимания. Ему было хорошо. Рядом с ней.
Иногда после бессонных часов ночного дежурства Сэма охватывало странное чувство, почти галлюцинация: ему казалось, что он слышит голос Федерики, будто стоит ему обернуться, как ее силуэт мелькнет где-то в глубине больничного коридора. Умом он понимал, что это всего лишь результат усталости, что такого не может быть, но он не старался прогнать от себя эти видения, он к ним привык.
Ветер дул все настойчивее и злее. Сэм решил, что пора возвращаться к машине, но, пройдя полпути, он вдруг повернул назад.
– Знаешь, я давно уже хотел рассказать тебе кое-что, Федерика…
Его голос дрогнул.
– Я никогда раньше тебе не признавался… Я вообще ни с кем об этом не говорил…
Сэм замолчал, как будто не был уверен в том, что следует продолжать признание.
Разве обязательно все рассказывать тому или той, кого любишь? Он сомневался, но тем не менее продолжил:
– Я не говорил тебе об этом просто потому, что если ты в самом деле там, наверху, то ты и так все знаешь.
В то утро он как никогда раньше чувствовал присутствие своей жены. Возможно, все дело в сказочном и нереальном пейзаже. Все кругом было покрыто чистым белым снегом, и ему казалось, что он сам словно на облаке.
Он говорил долго-долго, не останавливаясь, но и не торопясь, подробно рассказывая о том, что терзало его сердце все последние годы.
Это не было ни признание в измене, ни напоминание об их старых проблемах, ни жалоба на денежные затруднения. Это – другое. Гораздо более серьезное.
Закончив рассказ, он почувствовал себя изможденным, точнее – опустошенным.
Прежде чем уйти, он тихо сказал:
– Я только надеюсь, что ты все еще меня любишь…
–3–
Спасти кому-нибудь жизнь все равно, что влюбиться; это лучше любого наркотика. Потом ходишь по улицам и видишь, что все преобразилось. Кажется, что обрел бессмертие, как будто спас жизнь самому себе.
Больница Святого Матфея
17:15
Каждый вечер Сэм совершал обход своих пациентов, оставляя напоследок одни и те же две палаты. К этим больным он всегда заходил в последнюю очередь, то ли потому, что очень давно их наблюдал, то ли потому, что считал их членами своей семьи, хотя ни за что не признался бы в этом даже самому себе.
Он осторожно открыл дверь палаты 403 в отделении детской онкологии.
– Здравствуй, Анжела.
– Здравствуйте, доктор Гэллоуэй.
Девочка-подросток четырнадцати лет, худенькая, почти прозрачная, сидела на единственной в палате кровати. На ее коленях был кислотного цвета ноутбук.
– Ну, что у нас новенького?
Анжела рассказала ему о сегодняшнем дне, изложив события в привычной для нее иронической манере. Это ее защитная реакция на болезнь. Ей не нравилось сочувствие, и она запрещала себя жалеть. Настоящей семьи у нее никогда не было. Мать оставила ее в приюте для новорожденных в маленьком городке в штате Нью-Джерси. С детства она была своенравна и замкнута. Она побывала в нескольких приемных семьях, и Сэму понадобилось много сил и времени, чтобы завоевать ее доверие. Она провела в больнице уже много времени, и доктор иногда доверял ей провести беседу с более юными пациентами накануне их операции или сложного курса химиотерапии, чтобы им было спокойнее.
Каждый раз, когда Анжела улыбалась Сэму, он со страхом ловил себя на мысли: в этот момент рак истребляет одну за другой клетки ее крови.
Девочка страдала тяжелой формой лейкемии. Ей дважды уже пересаживали костный мозг, но каждый раз организм отторгал чужеродную ткань.
– Что ты решила по поводу того, о чем мы с тобой говорили?
– Вы об очередной операции?
– Да.
Ее болезнь уже перешла в ту стадию, когда без новой пересадки костного мозга метастазы будут распространяться по всему организму. Сначала возникнут в печени, потом обнаружатся в селезенке, и в конце концов Анжела умрет.
– Я не знаю, доктор, хватит ли у меня сил. Опять курс химиотерапии?
– Да. К сожалению. И придется на время перевести тебя в стерильную палату.
Некоторые коллеги считали, что Сэм напрасно упорствует, что лучше было бы оставить девочку в покое, не мучить ее и дать возможность провести остаток дней на обезболивающих. Ее организм настолько ослаб от болезни, что вероятность удачного исхода составляла не более пяти процентов. Но молодой врач слишком привязался к Анжеле: он не допускал и мысли о том, чтобы потерять ее.
«Даже если у нее останется один шанс из миллиона на выздоровление, я попытаюсь ей помочь», – думал он про себя.
– Мне нужно еще подумать, доктор.
– Ну, разумеется. Обдумай все еще раз, прежде чем принять решение. Все зависит только от тебя.
Ее не надо было торопить. У Анжелы отважное сердце, но не железное.
Сэм посмотрел журнал врачебных назначений, чтобы удостовериться – лечение идет по плану, расписался и собрался уже уходить, как она окликнула его:
– Подождите, доктор!
– Да?
Девочка открыла файл на экране компьютера и кликнула на значок «Печать». Из принтера выполз странный рисунок. Когда-то Сэм посоветовал ей заняться каким-либо творчеством, чтобы дистанцироваться от болезни. Анжела выбрала рисование. Она увлеклась, и эти занятия помогали ей отвлечься и преодолеть невыносимую тоску больничной жизни.
Она смерила свою работу внимательным взглядом и смело протянула рисунок Сэму.
– Держите. Я нарисовала это для вас.
Он с удивлением рассматривал рисунок. Вихри пурпурного и золотистого цвета заполняли почти все пространство на белом листе, что напомнило ему картины, которые когда-то рисовала Федерика. Впервые с тех пор, как Анжела стала рисовать, она изобразила не предметы, а некую абстракцию. Он хотел спросить, что это означает, но вовремя спохватился, вспомнив, что его жена не любила, когда ей задавали подобный вопрос.
– Спасибо. Я повешу его в своем кабинете.
Он сложил листок бумаги и положил его в карман своего белого халата. Сэм знал, что девочка не любит, когда ее хвалят, поэтому не стал говорить комплиментов. Он просто сказал:
– Постарайся выспаться. – И направился к двери.
– Мне конец? Да?
Он резко остановился на пороге и обернулся. Анжела повторила вопрос:
– Если мне не сделают опять эту чертову пересадку, мне конец?
Он медленно вернулся к ней и присел на краешек кровати. Она смотрела на него, и в ее глазах он увидел одновременно дерзкий вызов и страх перед неизбежным. Он знал, что за напускной бравадой кроется тоска.
– Да. Без операции есть риск, что ты умрешь. – Через несколько секунд он добавил: – Но этого не произойдет.
И еще:
– Я тебе обещаю.
Пятая авеню, кафе «Старбакс»
16:59
– Большую порцию капучино и маффин с черникой, пожалуйста.
– Минуту.
Пока готовился заказ, Жюльет через окно смотрела, что творится на улице: хотя ближе к полудню снегопад все-таки прекратился, но в городе по-прежнему было холодно и ветрено.
– Пожалуйста, вот ваш заказ.
– Спасибо.
Она бросила взгляд на часы, висевшие на стене в кафетерии: еще одна минута с небольшим, и ее смена закончится.
– Эспрессо-макиатто и бутылочку воды «Эвиан».
– Минуту.
Последний клиент. Последняя рабочая смена. И через пару дней – прощай, Нью-Йорк.
Она протянула напитки девушке, начинающей бизнес-леди, судя по всему. Та взяла поднос и направилась к столику, даже не поблагодарив.
Когда Жюльет встречала подобных в кафе или на улицах, она смотрела на них с любопытством и небольшой завистью. Ну куда ей соперничать с такими утонченными и изящными женщинами, которые будто сошли с обложки журнала мод и знают все на свете?
«У них есть все, чего нет у меня, – думала она. – Безупречные, спортивные, уверенные в себе… Они знают себе цену, полны решимости, они умеют вести игру…»
А самое главное – они финансово независимы. Иначе говоря, у них есть хорошая работа и, естественно, приличный доход.
Она переоделась, сняла униформу официантки и вернулась в зал. Ей было немного грустно оттого, что никто из подружек не пожелал ей good luck[4] перед расставанием.
Она сделала знак рукой в сторону кассы, чтобы ее обслужили, но никто не обратил на нее внимания. Ей опять показалось, что она невидимка.
Она встала и пошла к выходу через длинный зал в последний раз. Она уже взялась за ручку двери, чтобы уйти, как вдруг чей-то голос окликнул ее по-французски:
– Мадмуазель!
Жюльет подняла взгляд на мужчину с аккуратной бородкой, который занял столик у окна, недалеко от входа. Этот человек не был молод, и все выдавало в нем властную натуру. Широкие плечи и крепкий торс придавали ему солидности, так что вся мебель в кафе казалась рядом с ним просто игрушечной. Жюльет узнала его. Этот клиент заходил сюда время от времени, как правило, поздним вечером. Несколько раз, когда главного менеджера не было на месте, она позволяла ему привести с собой в зал собаку, крупного черного дога, откликавшегося на странную кличку Кюжо.
– Я специально пришел, чтобы попрощаться с вами, Жюльет. Кажется, вы собираетесь вернуться во Францию.
– Откуда вы знаете?
– Слышал… – ушел он от ответа.
Этот мужчина вызывал у нее доверие и в то же время немного пугал ее. Странное чувство.
– Я позволил себе заказать вам горячего сидра, – сказал он, кивком головы указав на кружку на столике.
Жюльет застыла в нерешительности, так как никогда раньше не разговаривала подолгу с этим человеком, а он вел себя так, как будто хорошо ее знал. Девушка чувствовала себя перед ним как открытая книга.
– Ну, присядьте на пару минут, – настаивал он.
Она колебалась, но все-таки осмелилась взглянуть ему в глаза. В них не было ни злого умысла, ни заигрывания – только безграничная усталость и душевная теплота. А еще отблеск какого-то внутреннего огня.
В конце концов она решилась присесть за столик напротив него, на самый краешек стула, и отпила глоток сидра.
Мужчина знал, что характер у молодой француженки легкий и жизнерадостный, но под этой маской она скрывает хрупкую и ранимую душу.
Ему бы не хотелось тревожить ее понапрасну, но у него было мало времени. Его жизнь была сложной. Его дни были перенасыщены разными заботами, и его обязанности не всегда доставляли ему удовольствие. Поэтому он сразу приступил к делу.
– Что бы вы там ни думали по этому поводу, но вашу жизнь нельзя считать неудавшейся.
– Почему вы мне это говорите?
– Потому что каждое утро перед зеркалом вы пытаетесь себя в этом убедить.
Жюльет была в шоке. Откуда он знает? Ей захотелось встать и уйти.
– Почему вы думаете, что…
Но мужчина не дал ей закончить.
– Этот город очень жесток, – продолжил он свою мысль.
– Да, это правда, – согласилась Жюльет. – Каждый хочет забраться в свой уголок, никому нет дела до соседа. Тут столько людей, что всем тесно в этом городе, но каждый одинок.
– Именно так, – развел руками мужчина. – Мир такой, какой он есть, и вовсе не такой, каким нам бы хотелось его видеть: полным добра и справедливости, где с хорошими людьми происходят хорошие вещи…
Мужчина немного помолчал.
– Но вы, Жюльет, вы хороший человек: однажды я видел, как вы принесли еду бедному человеку, который не мог заплатить за себя, прекрасно зная, что сумма будет удержана из вашего жалованья…
– В этом нет ничего особенного, – возразила девушка, пожав плечами.
– Да, ничего особенного на первый взгляд, но это дорогого стоит. Ничто никогда не проходит бесследно, правда, мы не всегда можем оценить последствия наших поступков.
– Зачем вы все это мне говорите?
– Чтобы вы смогли подумать об этом до вылета.
– До возвращения во Францию?
– Берегите себя, Жюльет, – сказал он вместо ответа, поднимаясь из-за стола.
– Подождите! – вскрикнула девушка.
Жюльет не знала, почему ей вдруг так понадобилось его задержать. Она бросилась за ним вслед, но мужчина уже закрывал за собой дверь.
Около входа на полу оставалась лужица от снега, который нанесли посетители, и в третий раз за сегодняшний день она поскользнулась. Пытаясь удержаться на ногах, она невольно уцепилась за рукав какого-то прохожего, который с подносом в руках искал свободный столик. Оба шлепнулись на пол, опрокинув на себя горячий капучино.
«Ну вот! Со мной всегда так! Какая ж ты неуклюжая! А еще хочешь быть такой же элегантной, как Одри Хепберн, и вот – опять лицом в грязь».
Красная от стыда, она вскочила на ноги и, бесконечно извиняясь, помогла подняться и мужчине, который грозился засудить ее, – и заторопилась к выходу.
Снег перестал, и на улицах Манхэттена уже бурлила обычная жизнь. Люди сновали туда-сюда по своим делам, шумели машины. Как раз перед витриной кафе шум снегоуборочного агрегата смешивался с общим хором автомобильных моторов. Жюльет надела очки, посмотрела налево и направо.
Но незнакомец исчез.
* * *
Больничный лифт вез Сэма на четыре этажа выше, к палате 808.
– Добрый вечер, Леонард.
– Добрый вечер, доктор.
Последний, к кому он зашел этим вечером, по сути, не был его пациентом. Леонард Маккуин считался одним из старейшин в больнице Святого Матфея. Прошлым летом Сэм познакомился с ним случайно во время одного из ночных дежурств. Старик Маккуин страдал бессонницей и решил выкурить сигарету на крыше больницы, где располагалась большая терраса. Разумеется, больничные правила это категорически запрещали. К тому же у него был рак легких в последней стадии. Сэм, конечно, проявил понимание и не стал ставить старика в неловкое положение, отчитывая как непослушного школьника. Он просто присел рядом, и они поболтали о том о сем, наслаждаясь ночной прохладой. С тех пор Сэм стал регулярно захаживать к нему в палату, чтобы справиться о его состоянии и просто пообщаться. Можно сказать, что между ними установились дружеские отношения.
– Как вы сегодня себя чувствуете, Леонард?
Маккуин приподнялся на постели с видимым усилием и невесело усмехнулся.
– Как вам сказать, доктор? Нигде не чувствуешь себя настолько живым, как на пороге смерти.
– Ну, Леонард, вам еще рано об этом думать.
– Не утруждайте себя, доктор. Я прекрасно понимаю, что конец уже близок.
Словно в подтверждение его слов долгий приступ кашля не позволил ему продолжать разговор – верный признак ухудшения состояния.
Сэм дождался, пока кашель утихнет, потом помог старику перебраться в инвалидное кресло на колесиках и пододвинул его к окну.
Обессиленный мучительным приступом, старик отдыхал и как загипнотизированный разглядывал город за стеклом. Больница располагалась на берегу Ист-ривер, и из окна можно было разглядеть штаб-квартиру ООН – высокое здание из мрамора, стекла и стали.
– Вы-то как, доктор? Все еще ведете холостяцкую жизнь?
«Я – вдовец, Леонард. Это не одно и то же».
– Вы и без меня знаете, что вам нужно: любовные приключения. Немного секса вам бы не повредило, я думаю, а то вы слишком степенны для своих лет. Нельзя в ваши годы ложиться спать в холодную постель. Если вы понимаете, о чем я…
Сэм не мог не улыбнуться в ответ:
– Да, уж. Как не понять!
– Я серьезно вам говорю, доктор. Вам обязательно нужен кто-нибудь рядом.
Сэм тяжело вздохнул:
– Еще рано. Воспоминания о Федерике…
Маккуин не дал ему договорить:
– При всем моем уважении к вам, я уже устал постоянно слышать от вас о Федерике. Я сам был трижды женат и могу вас заверить, что если вы хоть раз в своей жизни любили по-настоящему, то ничто не мешает вам полюбить вновь.
– Не уверен…
Старик показал рукой на город, светящийся за окном миллионом огней.
– Только не пытайтесь меня уверить, что среди миллионов женщин в Нью-Йорке нет ни одной, которую вы смогли бы полюбить так же, как вашу жену.
– Думаю, Леонард, это не так просто.
– А я думаю, что вы сами все усложняете, доктор. Мне бы ваши годы и ваше здоровье, я бы не стал тратить вечера на разговоры с таким стариком, как я, например.
– В таком случае, мне пора, Леонард.
– Послушайте, доктор. Прежде чем вы уйдете, я хочу вам отдать кое-что.
Больной пошарил в кармане пижамы и достал небольшую связку ключей на брелке. Он протянул ее доктору со словами:
– Зайдите ко мне домой в один из этих вечеров, когда вам подскажет сердце. У меня собралась неплохая коллекция бутылок с отличным вином. Глупо, конечно, но вместо того, чтобы выпить его в свое время, я все откладывал в ожидании подходящего случая.
Он немного помолчал, потом проворчал себе под нос:
– Боже! Каким же идиотом я был.
– Понимаете, Леонард, я не очень люблю…
– Слушайте, я же не предлагаю вам какую-нибудь дешевку, – обиделся старик. – В моей коллекции лучшие из лучших французских вин, любая бутылка стоит целое состояние. Это вам не какие-нибудь калифорнийские напитки или крашеная водичка из Южной Америки. Искренне вас прошу, выпейте за мое здоровье, мне будет приятно. Обещайте мне, что вы так и сделаете.
– Хорошо, я обещаю, – ответил Сэм, грустно улыбнувшись.
Маккуин подбросил ключи в воздух, и Сэм поймал их на лету.
– Спокойной ночи, Леонард.
– Доброго вам вечера, доктор.
Уже закрыв за собой дверь, Сэм вспомнил слова старика: «Нигде не чувствуешь себя настолько живым, как на пороге смерти».
–4–
Мы предпочитаем быть не теми, кто мы есть на самом деле.
– Колин? Ты дома?
Жюльет отперла дверь и вошла в квартиру, стараясь не выронить пластиковые коробочки с китайской едой и бутылку вина, купленные на чаевые за последнюю неделю.
– Колин, это я. Ты уже дома?
Подруга позвонила ей на работу в конце дня и рассказала, что собеседование прошло замечательно и ей уже дали положительный ответ. Девушки договорились организовать себе вечером маленький праздник, чтобы отметить событие.
– Колин, ты где?
В ответ ей раздалось мяуканье – это Жан-Камиль прибежал из другой комнаты и стал тереться о ее ноги, мурлыкая и жмурясь от удовольствия.
Жюльет положила пакеты с едой на стол, взяла кота на руки и пошла в гостиную – единственную комнату в квартире, где было более-менее тепло.
Девушка прижалась к батарее центрального отопления, включенной на максимум, и блаженно закрыла глаза. Волна тепла растеклась по всему ее телу.
«М-м… Даже лучше, чем в объятиях какого-нибудь мужчины!»
Она застыла с закрытыми глазами, мечтая об идеальном мире, где всегда есть кипяток в баке, чтобы принять горячий душ после рабочего дня.
Но разве можно требовать так много!
Открыв глаза, она заметила, что индикатор автоответчика на телефоне мигает красным. С сожалением оторвавшись от радиатора, она подошла к аппарату.
«У вас новое сообщение:
Привет, Жюльет! Прости, не смогу провести этот вечер с тобой, как мы договаривались. Ты даже не представляешь, что со мной случилось! Джимми пригласил меня провести с ним два дня на Барбадосе! Ты только подумай: Бар-ба-дос! Если не застану тебя в Нью-Йорке, то счастливого тебе возвращения во Францию!»
Жюльет так расстроилась, что чуть не расплакалась.
Вот она – дружба по-американски: три года живешь под одной крышей с человеком, и, когда приходит время расстаться, он вам оставляет всего пару слов на автоответчике!
Но если трезво смотреть на вещи – стоит ли обижаться на Колин за то, что она предпочла провести выходные со своим женихом, а не с ней?
Жюльет в задумчивости прошлась по квартире, останавливаясь то тут, то там, разглядывая фотографии и вспоминая важные моменты их совместной жизни.
Они почти одновременно очутились на Манхэттене, и у каждой была своя цель: Колин собиралась стать адвокатом, а Жюльет – актрисой. Они сами назначили себе срок для осуществления своей мечты – три года. И вот вам результат: одну только что приняли на работу в известную адвокатскую контору, а другая работает официанткой в кафе!
Благодаря своему упорству и работоспособности Колин обязательно добьется успеха, заработает кучу денег, будет одеваться в самых дорогих бутиках и станет перекладывать бумажки в уютной атмосфере рабочего кабинета на верхнем этаже какой-нибудь башни из стекла и бетона. Она станет такой, какой Жюльет сама всегда мечтала быть: решительной, стремительной, недоступной бизнес-леди. Она часто встречала таких по утрам в Парк-авеню, торопясь на работу.
Девушка вовсе не собиралась завидовать успеху своей подруги, но контраст с ее собственным фиаско был столь разителен, что у нее засосало под ложечкой.
Что с ней будет, когда она вернется во Францию? Кому там нужен ее диплом по классической литературе? Страшно себе представить, но ведь первое время ей придется жить с родителями! Она подумала об Аурелии, своей сестре. Она младше Жюльет, но уже неплохо устроилась в жизни. У нее есть диплом школьной учительницы и муж-полицейский. Его недавно перевели на работу в Лимож, и Аурелия последовала за ним. Они оба осуждали «богемную жизнь» Жюльет, считая ее легкомысленной.
Многие из ее друзей в Париже добились своего за это время. Большинство получили образование и овладели престижными профессиями, став инженерами, архитекторами, журналистами, программистами, что, по общему мнению, позволяло преуспеть и «реализовать себя»… Многие обзавелись семьями, купили в кредит дом, где на заднем дворе уже резвились один-два ребятенка, а рядом блестел шикарный «Рено Меган».
У Жюльет не было ничего: ни стабильной работы, ни возлюбленного, ни детей. Отправиться в Нью-Йорк ради того, чтобы попытаться поймать удачу за хвост и стать актрисой – безумная авантюра, она это знала с самого начала. Да и все вокруг твердили ей то же самое: это неразумно! Не такое сейчас время, чтобы рисковать. Сейчас надо рассчитывать каждый шаг, во всем проявлять осмотрительность и осторожность. Все жили по принципу «береженого Бог бережет», начинали задумываться о будущей пенсии с двадцати пяти лет, берегли здоровье, соблюдали диету, вели правильный образ жизни, клеймили позором курильщиков…
Но Жюльет никого не слушала. Она упрямо верила в свою счастливую звезду и твердо знала – придет день, когда она всех удивит. Пусть им всем станет завидно, когда на первой странице «Пари матч» они увидят ее фото на всю полосу и броский заголовок: «Юной француженке досталась главная роль в Голливуде!» Она никогда не опускала руки и изо всех сил боролась за свою мечту. Возможно, она была слишком чувствительной и ранимой, чтобы добиться успеха. Конечно, все могло бы сложиться гораздо удачнее для нее, если бы она была дочерью какой-нибудь знаменитости. Ее отца звали не Жерар Депардье, а Жерар Бомон, и был он скромным инженером на оптическом заводе в Олнэ-су-Буа.
В глубине души она подозревала, что ей попросту не хватает таланта. Но если и она потеряет веру в себя, кто тогда в нее поверит? Многие знаменитые теперь актеры поначалу влачили дни в неизвестности, прежде чем прославиться: Том Хэнкс долгие годы играл в третьесортных театрах, работала кассиршей в супермаркете Мишель Пфайфер, Аль Пачино вообще не хотели принимать в актерскую студию, Шэрон Стоун получила свою первую главную роль, когда ей было за тридцать, а Брэд Питт в костюме цыпленка продавал сэндвичи на улице.
Мало кто мог ее понять, но самое главное заключалось в том, что Жюльет чувствовала себя по-настоящему живой только тогда, когда играла в спектакле. Неважно, что театр плох, что актеры – студенты и в в зале два с половиной зрителя. Она становилась самой собой, только становясь кем-то другим. Как будто внутри нее была пустота, и она чувствовала свою жизнь, проживая чужую. Словно своей жизни ей не хватало. Каждый раз, думая об этом, Жюльет начинала бояться, что это – ненормально, что в ее постоянном поиске есть какая-то патология.
Она старалась прогнать мрачные мысли, напевая себе под нос слова из песни Азнавура «Я уже видел себя на большой афише…»[5] Она заглянула в комнату Колин. На стуле лежала аккуратно сложенная безумно дорогая одежда, которую подруга купила специально, чтобы пойти на собеседование. Рискованное приобретение, но эти инвестиции должны были вскоре окупиться. Жюльет не смогла побороть искушение и решила примерить их. Ей бы отлично подошло все, так как они с Колин были примерно одинаковой комплекции.
Девушка стянула свои джинсы и старенький свитер и надела элегантный костюм серого цвета от Ральфа Лорана. Оценив себя в зеркале, она осталась довольна: «Неплохо!»
Черная кашемировая водолазка, твидовое пальто прямого покроя, туфли от Феррагамо. Не собираясь останавливаться на полпути, она нанесла легкий макияж: немного теней – на веки, щеточкой подкрасила ресницы, подвела брови и припудрила носик и щеки.
– Ну, свет мой, зеркальце, скажи, я ль на свете всех милее?
Девушка удивилась своему отражению в зеркале. В такой одежде она на самом деле стала похожа на бизнес-леди. Ей вспомнился фильм, в котором Дастин Хоффман сыграл свою главную роль только благодаря тому, что переоделся женщиной. Все-таки неправ был тот, кто сказал: «Нельзя судить о книге по обложке».
Войдя в роль и почувствовав уверенность в себе, она обратилась к отражению в зеркале:
– Позвольте представиться, я – Жюльет Бомон, адвокат.
Из кухни донеслось протяжное мяуканье. Это Жан-Камиль напоминал, что его пора кормить.
Жюльет, как была, в дорогом костюме, спустилась по лестнице, прошла на кухню и положила в кошачью мисочку содержимое пластиковой коробочки с китайской едой:
– Вот тебе, угощайся. Это деликатес, тебе должно понравиться: ароматная курочка с пряностями и рис по-тайски.
Кот набросился на еду, мурлыча от удовольствия. Она погладила его по голове, почесала за ушком и повторила:
– Позвольте представиться, я – Жюльет Бомон, адвокат.
Неожиданно она передумала ужинать в одиночестве, как старая дева. Не устроить ли себе маленький праздник? Может, сходить на мюзикл на Бродвее? За час до представления театры на Таймс-сквер распродавали оставшиеся билеты по умеренным ценам. Скорее всего, многие из-за снегопада отменили выход в свет. Надо попытать счастья. Сейчас как раз подходящий момент. Только что выбрать? «Призрак оперы» или «Кошки»?
Она вновь взглянула в зеркало в ванной комнате и впервые за долгое время осталась вполне собой довольна.
– Ты уж прости, Жан-Камиль, но меня ждет Нью-Йорк! – театрально воскликнула она.
Она поднялась в комнату Колин, схватила ее теплый шарф от Барберри и вышла из дома в морозную ночь, в город, засыпанный искрящимся снегом, полная решимости насладиться своими последними часами на Манхэттене…
–5–
В Нью-Йорке все чего-то ищут. Мужчины – женщин, женщины – мужчин. И иногда… находят.
Сэм внимательно изучал историю болезни своего пациента, когда старшая медсестра тронула его за плечо.
– Ваше дежурство, доктор, закончилось полчаса тому назад, – напомнила она, указав на расписание.
– Мне немного осталось. Только кое-что проверю, – сказал он, словно просил об одолжении.
– Это вас надо лечить, доктор, – строго сказала она, забирая у него папку с историей болезни. – Вам пора домой.
Сэм нехотя подчинился, изобразив на лице вежливую улыбку.
Бекки грустно смотрела, как его силуэт удаляется по больничному коридору, а в это время молодая практикантка наклонилась к ней и шепнула на ушко:
– Какой он классный…
– Даже и не мечтай, дорогая. У тебя нет шансов.
– Он что, женат?
– Хуже…
Сэм толкнул дверь комнаты отдыха для врачей. Снял белый помятый халат, повесил на плечики и спрятал его в свой личный шкафчик. Поправив галстук, накинул пиджак, а сверху – теплое пальто. Уходя, он даже не взглянул на себя в зеркало: у него давно уже пропала охота нравиться женщинам, хотя он даже не подозревал, что слегка небрежный внешний вид и делает его привлекательным.
Он вызвал лифт, а когда зашел в кабинку, встретил там санитара-азиата, перевозившего на нижний этаж носилки на колесиках – на них покоилось тело, с головой укрытое белой простыней, что не оставляло сомнений по поводу состояния «здоровья» пациента. Санитар хотел было пошутить, чтобы разрядить обстановку, но, увидев мрачный взгляд доктора, отказался от этой идеи.
Двери лифта открылись, и Сэм вышел в холл на первом этаже, где размещалось приемное отделение. Народу здесь было предостаточно: больные и их сопровождающие сидели, стояли, ходили взад-вперед в ожидании врача. Было шумно, как в аэропорту, в зале прилета. Сэм не мог не заглянуть в отделение, куда привозит больных «Скорая помощь». Там тоже было полно народу.
«И скоро здесь будет гораздо хуже».
В углу комнаты какой-то пожилой господин, укутанный в старый плащ непомерных размеров, сидел, согнувшись в три погибели, держа в руках аквариум с экзотическими рыбками. Он смотрел только на них, ресницы его дрожали, по небритой щеке катилась слеза. Сэм встретился взглядом с молодой женщиной – она сидела в кресле, поджав ноги к груди и положив на колени подбородок. Она была страшно худой, ее глаза покраснели то ли от наркотиков, то ли от недосыпания. К ее ногам жался ребенок, хныча не переставая.
«Может, все-таки остаться на ночное дежурство?»
* * *
– Шесть долларов, красавица.
Жюльет заплатила таксисту-гаитянину и добавила скромные чаевые за то, что по дороге он говорил с ней по-французски.
Она вышла из «желтого кэба» на пересечении Бродвея и Седьмой авеню: на знаменитой Таймс-сквер, где жизнь кипела в любое время суток, будь то полдень или глубокая ночь.
Этот уголок Манхэттена притягивал ее как магнит. Самые знаменитые театральные подмостки города были здесь – на одном пятачке среди небоскребов.
В любую непогоду – снежная буря ли, проливной дождь или злой ветер – на Таймс-сквер сияли и переливались всеми красками огромные экраны, привлекая внимание прохожих. Театральные залы, кинотеатры и рестораны в округе втягивали, а потом выплескивали на улицу возбужденные толпы веселых нарядных посетителей.
Жюльет купила у уличного продавца горячий сэндвич и осторожно, чтобы не запачкать кетчупом свое шикарное пальто, принялась уплетать его с аппетитом. Чтобы не терять времени, она изучала программу ближайших спектаклей, размещенную на жидкокристаллическом экране ближайшего здания, решая, куда пойти. Она склонилась в пользу театра из белого мрамора, рядом с которым 31 декабря всегда собирается толпа зевак, чтобы поглазеть, как спускается огромный стеклянный шар в виде Большого Яблока – символа Нью-Йорка, знаменуя начало нового года.
Девушка намеревалась в последний раз насладиться пленительным ощущением праздника жизни, впитать в себя энергию и гламур этого города. Эх, напрасно она злилась на Нью-Йорк, обвиняя его в своих неудачах! Ведь в глубине души она обожала этот город. По характеру она была городской мышью, а не деревенской, и ни капельки не скучала по тишине, свежему воздуху, бескрайним просторам и пению птиц. Ей необходимо было вечно куда-то спешить, что-то делать, ей надо было знать, что поблизости есть круглосуточные магазины, при этом она не собиралась делать покупки по ночам – ей надо было просто знать, что это возможно.
Конечно, это все здесь казалось нереальным, будто гигантский ночной клуб посреди Манхэттена! Некоторые рекламные щиты могли показаться кричащими, музыка – оглушительной, а выхлопные газы – вездесущими. Но Жюльет только здесь и могла почувствовать пульс жизни. Пусть все вокруг спешат, не обращая на других внимания, но зато здесь не чувствуешь себя одинокой.
Все-таки, черт возьми, это и есть настоящий Нью-Йорк! И, как гласили туристические справочники, здесь «самая длинная улица в мире» – Бродвей, что растянулся на весь Манхэттен до самого Бронкса…
* * *
Вой сирены разорвал холодный ночной воздух.
Автоматические двери служебного выхода больницы Святого Матфея тяжело закрылись за спиной Сэма как раз в тот момент, когда на стоянке перед приемным покоем остановилась карета «Скорой помощи». Первым его желанием было броситься на помощь к врачам, но он заставил себя остановиться: только что доктор Фримэн, главврач отделения неотложной помощи, отказался взять его на дежурство, мол, у Сэма нездоровый вид, и он вряд ли сможет быть им полезным, пока как следует не выспится.
Сэм с самого утра не выходил на улицу и, разумеется, позабыл, что накануне ночью в городе свирепствовала снежная буря. После больничной духоты от свежего холодного воздуха у него даже закружилась голова.
Прежде чем окончательно покинуть пределы больничной территории, он краем глаза увидел, как врачи суетились вокруг каталки, на которых лежал больной, и до него донеслись обрывки фраз: «Ожог второй степени… Давление падает… Пульс шестьдесят пять…» Затем голоса за спиной стихли, Сэм сел в свою машину и завел мотор.
Положив руки на руль, он подождал, пока машина прогреется. Обычно он использовал это время для того, чтобы очистить мысли от больничных проблем и попытаться забыть о пациентах, с которыми в течение дня сталкивался по работе. Обычно ему это не удавалось.
Этот день был особенно утомительным. Он выехал на Первую авеню, повернул на север, отметив про себя, что движение на дорогах не такое плотное, как обычно.
Сэм включил радио:
«…мэр Нью-Йорка полагает, что снежная буря обойдется городу по меньшей мере в десять миллионов долларов, хотя в этом сезоне на уборку дорог уже потрачено около четырнадцати миллионов.
В настоящий момент муниципальным службам еще не удалось расчистить улицы и тротуары от снега, и дороги местами покрыты скользкой коркой льда. Поэтому мы рекомендуем всем, кто в данное время находится за рулем, соблюдать предельную осторожность…»
* * *
Жюльет чувствовала себя каплей в океане людей. Пестрая толпа уносила ее дальше по тротуару, броские вывески слепили, гомон улицы, музыка и шум автомобилей – оглушали.
