Страсть в ее крови E-Book

Патриция Мэтьюз

• Herausgeber: Neoclassic
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Шарм
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 539

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Рыжеволосая красавица, с детства пленница своего отчима, который буквально продал ее в рабство для работы в захудалой таверне, Ханна Маккембридж подвергается невероятным испытаниям, страдает от нищеты и стыда и пытается лишь выжить в этом жестоком мире... Но неожиданная встреча с богатым плантатором и уважаемым джентльменом Малколмом Вернером поворачивает ее судьбу совсем в другое русло. Сможет ли Ханна преодолеть все унижения и боль? И есть ли у нее хоть малейшая надежда на долгую и счастливую жизнь?

Leseprobe

Патриция Мэтьюз Страсть в ее крови

© Robert Thixton, 2020

© Перевод. Е. Токарев, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

* * *

Часть первая Ханна Маккембридж

Глава 1

Однажды июльским утром 1717 года рано проснувшиеся жители городка Уильямсбурга в штате Вирджиния могли лицезреть, как невысокий неухоженный толстяк тащит высокую полногрудую рыжеволосую девушку лет шестнадцати, обвязав веревку вокруг ее тонкой шеи.

Ханна Маккембридж, на чью шею была накинута веревка, старалась держать голову как можно выше, насколько это было возможно из-за тугого узла. Она сдерживала слезы и старалась не обращать внимания на взгляды и смешки горожан. Руки ее были крепко связаны за спиной.

Застилавшие ей глаза слезы были вызваны главным образом гневом. Из всех издевательств, которые она вынесла от своего отчима Сайласа Квинта, это было самым жестоким, самым тяжким и убийственным. Ее продали, как невольницу, и тащили по улице, как темнокожую рабыню…

Ханна вспомнила, как однажды видела рабынь со сверкающими на солнце черными обнаженными телами, а вероятные покупатели гладили и щипали их, разглядывая их зубы, как у лошадей. Тогда она всем сердцем прониклась жалостью к ним и теперь на себе прочувствовала всю глубину их позора и унижения.

Сайлас Квинт, развеселившийся от проявленного к ним интереса, резко дернул за веревку, отчего грубые волокна впились в шею Ханны, и девушка рухнула на колени в грязь.

Когда они свернули на улицу герцога Глочестерского, Квинт остановился и повернулся к Ханне.

– Поторопись-ка, барышня. Вон уже таверна «Чаша и рог».

Ханна с отвращением глядела на красное лицо отчима. Сайласа Квинта при всей снисходительности нельзя было назвать привлекательным. У него был огромный, весь в выпирающих венах, нос, как у пьяницы, а злые черные глаза спрятались в мясистых щеках, словно дробинки в сале.

– Ты только посмотри на себя. Грязная, будто в свинарнике валялась. Теперь ты не выглядишь гордой и сильной, девочка моя.

Ханна вздернула подбородок и смерила его злобным взглядом своих зеленых глаз, от которого устыдился бы любой, в ком остались следы хоть каких-то чувств. Она не произнесла ни слова, прекрасно зная, что пререкаться – лишь доставить ему удовольствие.

– Ты неуклюжая и всегда была такой, как корова. В таверне тебе придется быть половчее, барышня, иначе Амос Стритч отхлещет тебя по стройным ножкам.

Квинт воровато посмотрел на Ханну, наслаждаясь ее злобой и беспомощностью.

– Но погоди-ка… – Его обычно тусклые глаза вспыхнули, злобный тонкогубый рот осклабился в сальной улыбочке, которую она в последнее время слишком часто замечала у него на лице. – Вижу, ты порвала платье, барышня. Этим можно воспользоваться. Я всегда говорю: умный человек из всего может извлечь выгоду.

Не успела Ханна сообразить, что у него на уме, как Квинт подскочил к ней и засунул руку с толстыми, как сосиски, пальцами за стоячий воротник ее платья. Она почувствовала, как материя впилась ей в спину, и услышала звук рвущейся ткани – платье разошлось вместе с сорочкой, почти обнажив правую грудь.

Лицо Квинта сделалось еще краснее, и он облизнул губы, уставившись на мягкую соблазнительную грудь своей падчерицы.

«Она лакомый кусочек, это точно», – подумал он. Его возбуждение напомнило ему о неисполненных плотских вожделениях к девушке. Квинт снова протянул руку и погладил ее нежную кожу, оттягивая порвавшуюся ткань от розового соска, наслаждаясь шелковистостью груди и подрагиванием девичьей плоти от его прикосновения, в то время как она тщетно пыталась отстраниться.

Ханна почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Руки у отчима были грязные, под обломанными ногтями виднелись черные полумесяцы. Но омерзение и отвращение внушала не столько грязь, сколько мысль о том, что она знает, что у него на уме. В течение последних нескольких месяцев, когда ее тело приобрело смущающую глаз округлость, она видела подобное выражение на его лице всякий раз, когда он глядел на нее. Ханна хорошо знала, что означают эти взгляды, хотя она была совсем юной девственницей. Маленькая лачуга, которую она, ее мать и отчим называли домом, не позволяла никому из них хоть ненадолго побыть наедине с собой.

Сайлас Квинт был никудышным добытчиком для Ханны и ее матери. Работал он не больше положенного, в основном продавцом в городских лавках. А остальное время проводил за выпивкой и карточной игрой в любой таверне, где ему открывали кредит.

Поскольку британская корона не разрешала колониям чеканить собственную валюту, наличных денег всегда не хватало, и хозяева лавок частенько отпускали товары в долгосрочный кредит. Подсчет по итогам года был обычным явлением. Куда чаще рассчитывались бартером, например, складскими расписками за часть годового урожая табака. Но у Сайласа Квинта не было табачной плантации, он даже не владел жалкой лачугой, где жила их семья.

Квинт отпустил грудь Ханны и отступил на шаг назад.

– Может, ты и неуклюжая и работаешь на так усердно, как надобно, но старина Стритч, хоть он и в годах, но по-прежнему охоч до молодых девок. Один взгляд на твою грудь, и штаны у него натянутся, это уж точно, и он не посмотрит, работящая ты или нет. Так что пошевеливайся, барышня.

Волоча Ханну на веревке, Квинт восторгался своей удачливостью. Он был озадачен тем, что Амос Стритч открыл ему такой выгодный кредит. В своем везении он не сомневался и продолжал его использовать.

Неделю назад он, наконец, получил объяснение, когда Стритч потребовал уплаты долга. Если Квинт не заплатит сейчас же, ему светит долговая тюрьма. Конечно, у Квинта за душой не было ни шиллинга. Стритч предложил другой способ платежа, а именно: они с Квинтом подпишут договор, по которому его падчерица проработает у него пять лет, и тогда не только погасится прежний долг, но и откроется новый кредит в зависимости от того, как хорошо Ханна будет справляться со своей работой.

Квинт ухватился за эту возможность. Для него падчерица была лишним ртом, а в последнее время его одолевали похотливые мысли. Он знал, что однажды ночью залезет Ханне в постель и овладеет ею. Видит бог, что он откладывал это отнюдь не из моральных соображений. Хоть он и был негодяем, однако понимал, что мать девушки пойдет на убийство, если он до нее дотронется. А еще ему не давала покоя мысль, что такую миловидную девушку, как Ханна, можно выгодно продать и что покупатель мог бы заплатить за девственницу хорошие деньги. Если же Ханна превратится в порченный товар, то за нее и фартинга не выручишь.

Таверна «Чаша и рог» представляла собой узкое двухэтажное кирпичное здание с островерхой крышей, на втором этаже которого располагались спальные номера, а на первом – таверна. Поскольку час был ранний, в таверне никого не было. У входа с ведром воды и шваброй суетился мальчишка лет двенадцати. При виде волочившего на веревке девушку мужчины у него отвисла челюсть.

Усталыми шагами пройдя за Сайласом Квинтом в провонявшую выпивкой таверну, Ханна почувствовала, что силы покидают ее. В то утро она ничего не поела. В горле у нее пересохло и першило. По крайней мере, в полутемном зале царила спасительная прохлада, обнявшая ее после обжигающего утреннего солнца. Ханна готова была от усталости рухнуть на пол, когда перед ними возникла туша хозяина заведения Амоса Стритча.

Это был крупный мужчина лет пятидесяти без парика на лысой голове и выпиравшим из-под грязной жилетки внушительным животом. Он выпирал так сильно, что Ханна сразу вспомнила беременных женщин. Стритч хромал, припадая на правую ногу.

Он еще сильнее вытаращил свои серые глаза навыкате, увидев полуодетую Ханну.

– Это что такое, Квинт? Она похожа на притащенную с улицы потаскуху!

Несмотря на слова возмущения, Ханна заметила, что взгляд его прикован к ее груди, лишь слегка прикрытой разорванным лифом платья. Квинт стянул с головы засаленную шляпу и поклонился.

– Она очень не хотела сюда идти, сквайр. Пришлось тащить ее на веревке, вот. Норовистая эта барышня! – ухмыльнулся он. – Не какая-то сивая баба-размазня. Я знаю, что вам нравятся бабенки с огоньком да с перчиком!

Хозяин таверны облизал пухлые губы бурым от табака языком, и его глаза, впившись в тело Ханны, горели словно подожженный сухой хворост.

Квинт фыркнул, протянул руку и ухватился за остатки лифа на платье Ханны. Ткань легко подалась, обнажив твердые юные груди девушки.

– Прямо как молоденькие дыньки, – проговорил он, глядя и впиваясь в них пальцами, отчего соски сразу затвердели. – Думаете, она вам подойдет?

Амос Стритч с лицом, сделавшимся почти пунцовым, сглотнул и кивнул, не в силах одолеть комок в горле. «Клянусь святым Георгием, вот это скороспелка, а ведь ей всего шестнадцать!» – подумал он. Внезапно Стритч впился острым испытующим взглядом в Квинта, все еще тискавшего грудь Ханны.

Ханна, онемев от стыда и потрясения, пыталась совладать с дрожащими губами и не дать себе расплакаться. Она не доставит им удовольствия видеть ее слезы. Но настанет ли когда-нибудь конец этим мучениям? Неужели унижения, жгучая злоба и холодное отчаяние – ее спутники до конца дней? Она пыталась своим мыслями защититься от навязчивых прикосновений отчима.

Однако Квинт, верно прочтя мысли Амоса Стритча, быстро убрал руку и отступил на шаг назад.

– Ну-ну, не бойтесь, она ваша, как и договаривались.

Стритч откашлялся.

– Ты клялся, что она девственница. Однако обращаешься с ней прямо-таки бесцеремонно… Бракованный товар мне не нужен. Скажи-ка мне честно, Квинт, девушка нетронута?

Квинт наклонил голову, его лицо приняло подобострастное выражение.

– Клянусь, что так. Стал бы я вам врать, сэр, после всего, что вы для меня сделали? Нет, я ее не касался, хотя частенько ох как хотелось. Еле сдерживался. Вы сами увидите, сэр, какая она аппетитная девка.

Ханна, хотевшая лишь одного – чтобы все поскорее закончилось, едва прислушивалась к их разговору.

Стритч фыркнул, ненадолго успокоившись. Он не очень-то верил Квинту, зная, что перед ним лжец, пьяница и негодяй. Скоро он узнает всю правду. Стритч скривился от боли, переступив ногами и перенеся вес тела на подагрическую ступню и произнес:

– Тогда по рукам. – Затем Стритч кивнул головой. – Шагай наверх по лестнице, девка. К себе в комнату. Нам с твоим отчимом надо о деле поговорить.

Квинт снял веревку с шеи Ханны, потом развязал ей руки.

Чуть пошатываясь, Ханна послушно пошла наверх, потирая затекшие запястья. Вцепившись в узкие перила, она начала подниматься по узким ступеням винтовой лестницы. Стритч захромал вслед за ней и положил руку ей на бедро. Ханна рванулась вперед, и Стритч рассмеялся смехом, похожим на поросячий визг.

На втором этаже он тычками погнал ее по коридору.

– Не сюда – здесь у меня постояльцы спят. Вверх по лестнице.

Ханна, собрав последние силы, начала карабкаться по лестнице, представлявшей собой прибитые к стене деревянные полоски. Она услышала за спиной похотливый смех Стритча и с опозданием поняла, что он заглядывает ей под юбки. Но она слишком устала и вымоталась, чтобы злиться.

Как только Ханна поднялась выше и протиснулась через люк в потолке, дверь-ловушка мгновенно захлопнулась за ней, и засов задвинулся до упора.

Комнатка, в которую она попала, была маленькой, не больше лошадиного стойла. Из-за крутого ската крыши встать во весь рост можно было только у внутренней стены. Там было душно, не хватало воздуха, который проникал лишь сквозь щели между толстыми досками внешней стены. Немного света пробивалось через маленькое оконце в скате крыши. Окно было очень грязным, и Ханна не увидела, как можно было бы его открыть. Она присела рядом с ним, смахнула грязь, насколько это было возможно, и выглянула наружу. Ее глазам предстали лишь полоска синего неба и крыши соседних домов.

Сгорбившись, Ханна оглядела комнату. Вся обстановка состояла из пустого сундука с поднятой крышкой в дальнем углу, тюфяка на полу и ночного горшка. Постельное белье было очень грязным и кишело, судя по всему, клопами. А на грубом дощатом полу было не меньше трех сантиметров грязи.

Ханна опасливо присела на тюфяк. Здесь, конечно, было не многим хуже, чем там, где она жила. Вот только они с матерью старались поддерживать в доме хоть какую-то чистоту.

Мама, бедная, вымотанная работой мама… Родного отца Ханна едва помнила, хотя на момент его смерти ей уже исполнилось восемь лет. Каждый раз, когда она думала о нем, ей представлялись кровь и жуткая смерть, и перед ее внутренним взором, казалось, захлопывались ставни.

Ее мать вышла за Сайласа Квинта вскоре после смерти отца. С тех пор они не знали ничего, кроме горя и лишений. Помимо ведения дома и ухода за Ханной ее мать бралась за любую работу, которая находилась в домах богатых горожан. Почти все заработанные деньги у нее отбирал Квинт. Мать могла лишь припрятать несколько монет, чтобы купить Ханне чего-нибудь поесть и изредка прикупить ей кое-что из одежды. Иногда Квинт находил припасенные ею монеты, избивал ее до потери сознания, а потом спускал деньги на выпивку и карты.

В их доме была всего одна спальня. Ханна спала в кухне на тюфяке. Единственным преимуществом в этом обстоятельстве было то, что в кухне было теплее, чем где-либо в доме. От комнаты, где спали мать с отчимом, ее отделяла пара метров. Сквозь широкие щели в стене можно было подглядывать. Ханна этим не занималась, но слышала каждое произносимое за стеной слово. Она слышала, как они совокуплялись, слышала, как он хлестал мать по щекам, когда та отказывала Квинту в том, что он называл супружеским долгом. Она почти каждую ночь слышала их ссоры, а потом пьяный храп Квинта и душераздирающие всхлипывания матери.

И однажды, подслушав очередной такой ночной разговор, Ханна узнала о предложении Квинта отдать падчерицу в услужение хозяину таверны Амосу Стритчу.

– И слышать об этом не желаю, мистер Квинт, – заявила ее мать. – Она моя дочь! И превратить ее почти в чернокожую рабыню?!

– Может, она и твоя дочь, женщина, но для меня она – лишний рот. Времена нынче тяжелые. Я надрываюсь на работе, и все мало. По мне, так ты должна радоваться. Там ее будут кормить, дадут кров, будут одевать. Это только пока ей не исполнится двадцать один год. К тому времени найдется молодой жеребчик, который захочет на ней жениться. – В голосе Квинта слышались льстивые нотки, совершенно не свойственные ему в разговорах с женой.

– Ее там станут заставлять работать с рассвета до полуночи. А в таверны наведываются только хулиганье да всякий уличный сброд.

– Выходит, я сброд? – Раздался шлепок, и мать вскрикнула.

– Извини, женушка. Ты немного вывела меня из себя, да. Но, сама видишь, выхода у нас нет. Сквайр Стритч спишет мне все долги и снова откроет кредит.

– Ты из-за пьянства погряз в долгах, Сайлас Квинт. А теперь моей дочери придется продавать себя, чтобы ты мог и дальше пьянствовать и в карты играть!

Ханна, затаив дыхание, прислушивалась к каждому слову. Мать редко говорила так дерзко, из нее давно выбили все душевные силы. Потом Ханна поняла, что на своей памяти мать разговаривала так с Квинтом только тогда, когда речь заходила о ней, о Ханне.

Однако на этот раз Квинт прикусил язык.

– Мужчине нужно чем-то заниматься после работы и до темноты. И все это для дочкиного же блага, как ты не видишь, женщина? Она хоть чему-то научится. Для такой девушки, как она, в таверне всегда найдется подходящее место трактирщицы. А в конце срока она будет худо-бедно зарабатывать пятьдесят шиллингов. Так прописано в договоре.

– Нет, я не позволю…

Снова звук пощечины.

– Ты позволишь то, что я скажу! Это дело решенное. Прикуси язык, женщина. Мне надо поспать.

Через мгновение единственными звуками, доносившимися из спальни, стали храп Квинта и приглушенные рыдания матери Ханны.

Но на следующий день ее мать передумала. Или так Ханне показалось. Мать сказала ей:

– Может, это и к лучшему, доченька. Тебе лучше побыть подальше от этого дома. Я видела, как Квинт на тебя посматривает…

Мать вдруг умолкла и сжала губы, но Ханна прекрасно понимала, о чем идет речь.

Мэри Квинт внезапно обняла дочь, и Ханна ощутила у себя на щеке ее слезы. Женщина тяжело вздохнула.

– Доля женская очень тяжела. Иногда я гадаю, может, Господь создал нас, женщин, для того, чтобы за что-то наказать…

Ханна почти не слушала мать, гладя ее по спутанным волосам. А мать то умоляла Господа Бога, то винила его в своей участи. Ханна прекрасно понимала, что мать права: доля женская очень нелегка…

И теперь, после утренних унижений, Ханна поняла, что вот она – вся горечь женской доли. Хотя, возможно, мать была права – лучше пожить подальше от Квинта. Вряд ли здесь будет хуже, чем дома. Она отмоет чердачную комнатенку, да и с едой тут наверняка будет получше. Даже объедки со столов будут куда вкуснее, чем то, к чему она привыкла дома. К тому же мама говорила, что иногда подвыпивший посетитель может дать ей монетку, другую за поданные блюда.

Но затем Ханна подумала об Амосе Стритче: о его взглядах, его руке у нее на бедре, когда он шел вслед за ней по лестнице. Он такой же отвратительный, как Квинт, и девушка подозревала, что Стритч имеет по отношению к ней такие же грязные намерения. К тому же она отдана в услужение за долги, и ее положение немногим лучше темнокожей рабыни из Африки. Именно мысль о рабстве заставляла ее сопротивляться до последнего, пока Квинту, наконец, не пришлось тащить ее на веревке.

С мужчинами такое тоже случается, это верно. Например, с мальчишкой, убиравшим крыльцо. Но мужчина может, если хватит духу, вырваться, сбежать. Его могут в конечном итоге поймать и вернуть обратно в кандалах, возможно, заключить в колодку и прилюдно высечь кнутом, но некоторым все же удалось скрыться.

Но у девушки нет ни малейшего шанса. Ханна знала – если она попытается сбежать, то успеет одолеть лишь несколько километров, прежде чем ее поймают и вернут обратно. Мужчина может прятаться в лесу, питаясь его дарами. Если ему кто-то встретится, он может сказать, что направляется по делам, и, скорее всего, ему поверят.

Но женщина, держащая свой путь одна? Сразу же возникнут подозрения.

Ханна вздохнула. У нее нет иного выбора, кроме как найти в сложившейся ситуации хоть что-то хорошее. Здесь она, по крайней мере, освободится от Сайласа Квинта. Наверное, она ошибается насчет Стритча. Возможно, он отнесется к ней по-доброму, если она будет усердно работать и не доставит ему неприятностей.

Если бы Ханна слышала разговор, имевший место между ее отчимом и Амосом в таверне, у нее было бы куда больше причин для беспокойства.

Мужчины потягивали эль из высоких кружек. Стритч, задрав на подставку свою подагрическую ногу, курил отвратительно вонявшую трубку, а Квинт жадно хлебал эль. Ему пришлось бы по душе что-нибудь покрепче, но он не осмеливался попросить, пока они не придут к окончательному соглашению.

– Ты уверен, что девчонка – девственница, Квинт? – спросил Стритч. – Если – нет, то сделке не бывать.

– Клянусь, что девственница, сквайр. К ней никто не прикоснулся даже пальцем, – зловеще осклабился Квинт. – Если после первого вашего с ней раза на простыне не будет пятен крови, я не стану настаивать на сделке.

– Последи за языком, любезный, – грозно отозвался Стритч. – Сам знаешь, что против всяких законов и обычаев, чтобы хозяин путался со служанками. – Тут он улыбнулся и облизал губы. – А девка прямо вся сочная.

– Это точно. Сочная, как персик. – Квинт расплылся в похотливой ухмылке. – Я подглядел за ней, когда она мылась.

Стритч сверкнул выпуклыми глазами.

– Я же сказал, что даже волоска на ее голове не тронул! Клянусь! – торопливо заверил его Квинт. Затем он заговорил тоном праведника. – Но должен вам сказать – я ведь человек честный – за девчонкой придется хорошенько приглядывать. Она хорошо работает под присмотром, а только отвернись, так она тотчас принимается мечтать.

– Это не страшно, – пробурчал Стритч. – Я уже имел дело с мечтательницами. Треснуть ей пару раз по заднице, и она запрыгает. Клянусь королем, запрыгает! – Он достал из кармана несколько бумаг. – Вот договор о найме. Поставь крестики там, где я написал твое имя.

Квинт поставил крестики, потом осушил кружку, с грохотом поставил ее на стол и фамильярно улыбнулся.

– Может, выпьем чего-то покрепче, чтобы скрепить сделку?

Глава 2

Хотя был только полдень, Квинт вернулся домой уже в стельку пьяным. Мэри Квинт ничуть этому не удивилась. Она редко видела мужа трезвым. Он напился в день их свадьбы, мертвецки пьяный рухнул на их брачное ложе и с тех пор, как казалось Мэри, бо`льшую часть времени пребывал в подпитом состоянии.

Прислонившись к дверному косяку, Квинт ухмыльнулся, глядя на нее красными припухшими глазами.

– Ну, дело сделано, жена. Ханна узнает, что значит самой зарабатывать себе на жизнь.

Мэри ничего не ответила, лишь смотрела на него пустыми глазами.

– Тебе что, нечего ответить? – издевательски хмыкнул он. – Когда я тебе об этом сказал, ты много чего наговорила.

Мэри провела красными от работы пальцами по седеющим волосам.

– А что сказать-то, мистер Квинт? Как вы говорите, дело сделано.

– Это точно, сделано. И тем лучше для нас. – Он заковылял в спальню. – Надо немного поспать. Намаялся я, когда тягал эту упрямую сучку. Она хуже мула. Ты тут давай не шуми.

Мэри, не шевелясь, глядела, как Квинт ковыляет в спальню. Она не шевелилась до тех пор, пока не услышала, как скрипнула кровать, когда он рухнул на нее. И сразу же раздался его громкий храп.

После этого Мэри принялась убираться в хибарке, стараясь без нужды не шуметь. Пока Квинт спит, она может подумать о своем и немного успокоиться. От уборки было мало толку – даже полк уборщиц не смог бы справиться с въевшейся в полы и стены грязью. Но Мэри привыкла убираться – это давало ей возможность чем-то занять руки.

Ей казалось, что все шесть лет замужества за Квинтом она только тем и занималась, что убиралась и готовила, когда было из чего, и делала все, что могла, для Ханны. Она вышла за Квинта, чтобы у десятилетней девочки был отец. Но этот «прекрасный» отец продал свою дочь почти в рабство!

Мэри резко одернула себя: «Не свою дочь, Господи Иисусе, нет!»

Мысли Мэри, как это часто случалось в последнее время, обратились в прошлое.

По закону отца у Ханны не было. Мэри не состояла в официальном браке с Робертом Маккембриджем, хотя любила его до безумия, а он – ее. Роберт наотрез отказывался сделать ее своей законной супругой. Сын плантатора-шотландца из Южной Каролины и темнокожей рабыни, Роберт получил свободу после смерти матери. На самом деле его мать не была чистокровной африканкой – ее отец был белым, что делало Роберта квартероном. Хотя его кожа была оливкового цвета, он унаследовал от отца аристократические черты лица и мог сойти за испанца или иного смуглого европейца, если не присматриваться к нему слишком внимательно. Но плантаторы тесно связаны между собой, и слишком много людей знали, кто он такой. Для темнокожего или мулата женитьба на белой женщине могла означать вечное изгнание из колоний для обоих. Были зафиксированы случаи, когда вешали и мужа и жену. Именно поэтому Роберт отказывался жениться на Мэри.

Они переехали на север и поселились рядом с границей штата Вирджиния, где их никто не знал, и нашли старую заброшенную ферму с полуразвалившимся домом. Роберт начал обустраивать жизнь…

Время было тяжелое, денег вечно не хватало, и почти всегда еды было кот наплакал, но они все равно были счастливы. Через год родилась Ханна, и Мэри не верила своему счастью. Иногда она могла даже ненадолго забыть, что живет с мужем невенчанной, во грехе.

Роберт обожал Ханну, отец и дочь были неразлучны. Едва научившись ходить, Ханна всюду следовала за отцом. Семья жила очень уединенно, соседей рядом не было, и Роберту приходилось отправляться за тридцать километров в деревню, когда нужно было что-то продать и купить еды. Между супругами бытовало негласное соглашение, что заводить друзей – это ошибка, и это относилось к друзьям всех цветов кожи.

По иронии судьбы Роберта убил темнокожий, а не белый. Однажды поздно вечером на их домишко набрел беглый раб с плантации Маккембриджа. Он был серьезно ранен и оголодал так, что только напоминал человека. Семья приняла его, выходила и даже прятала, когда к ним заявились охотники за рабами. Раб по имени Исайя пробыл у них несколько недель, деля с ними кров и скудную пищу.

Когда Исайя начал поправляться, то стал поглядывать на Мэри. Она это заметила и старалась как можно реже с ним пересекаться. Роберт, похоже, пребывал в полном неведении, а Мэри не смела ему ничего сказать, поскольку ее муж хоть и был мягким человеком, но в гневе представлял собой чудовище.

И вот однажды днем, когда Роберт с Ханной, которой уже исполнилось восемь лет, работали в поле, беглый раб подкараулил Мэри в доме и повалил на пол, задрав на ней юбки. Когда она стала сопротивляться, он сильно ударил ее по лицу. Придя в себя от почти что обморока, она увидела, что Исайя коленками раздвинул ей бедра и спустил штаны, готовясь ее изнасиловать. Резкие крики Мэри разнеслись по всему маленькому дому.

Дальше она увидела, что Исайя исчез, не успев нанести ей вред, отскочил от нее, словно на помощь Мэри пришел ангел-хранитель.

Мэри села и увидела Роберта с искаженным от ярости лицом и пылающими от гнева глазами. Этот добрейший человек, который ни разу пальцем ее не тронул и даже не повышал на нее голоса, сейчас был воплощением злобы.

Он заговорил громовым голосом, Мэри опомнилась и посмотрела в угол, куда Роберт отбросил Исайю, словно мешок с зерном.

– Ты, называющий себя Исайей, явился к нам на грани смерти. Мы дали тебе приют и пищу, мы лечили твои раны. Мы приняли тебя, как брата, а ты отплатил тем, что набросился на мою жену!

Исайя поднимался, прислонившись к стене, и натягивал штаны.

– Жену! Твою женщину, белую женщину! – Темнокожий фыркнул. – Ты знать, что говорить белый. Если его женщина спать с ниггером, она тоже ниггер. И то, что у тебя белый кровь, не спасет тебя, сквайр Маккембридж. Ты все равно ниггер, ниггер, а кто же она?

Роберт шагнул к нему, сотрясаясь от гнева.

– Я убью тебя за эти слова, Исайя.

– Никого ты не убить, ниггер.

Тут Исайя выхватил нож, которым Мэри разделывала мясо, и он зловеще сверкнул у него в руке.

«Наверное, он спрятал его на себе», – мрачно подумала Мэри и тут же вскрикнула:

– Роберт! – Исайя, пригнувшись, виляя шел на него.

Роберт стоял наизготовку, опершись на ногу и выставив вперед сжатые кулаки. Внезапно оба они бросились друг к дружке со скоростью дерущихся котов, и от столкновения стены хибарки затряслись. Роберт огромной рукой обхватил руку темнокожего, державшую нож. Они боролись, опрокидывая мебель. Мэри вскочила на ноги и прижалась к стене, окаменев от страха за Роберта. Он был крупнее соперника, но Исайя был моложе и проворнее.

Они сцепились, не произнося ни слова. Затем Исайя ударил Роберта коленом между ног. Тот вскрикнул от боли и ослабил хватку на руке с ножом, согнувшись пополам.

Быстрый, как змея, нож впился в тело Роберта, потом еще раз и еще, каждый раз оставляя на его рубашке кровавый след.

Роберт начал оседать на пол. Он упал лицом вниз и замер без движения.

Хрипло дыша и с глазами, как у загнанного в угол зверя, Исайя стоял над ним и чего-то ждал. Роберт не шевелился.

Наконец, Исайя ошеломленно огляделся по сторонам. Его глаза уперлись в Мэри, и он шагнул к ней. Женщина завизжала.

Тут Исайя развернулся и выбежал из хибарки, все еще сжимая в руке окровавленный нож.

Мэри бросилась к Роберту. С огромным усилием она перевернула его на спину. Живот у него был вспорот, кишки вывалились наружу, как клубок червей. Вовсю текла кровь.

Роберт открыл глаза, пытаясь разглядеть жену, и прошептал:

– Мэри, любовь моя, Мэри…

И скончался.

Мэри в отчаянии опустилась на колени, помертвев внутри. У нее не осталось причин жить в тот момент, когда совершилось это жуткое злодейство. Она так и стояла на коленях, бормоча молитвы, вновь и вновь повторяя бесполезные слова. По какой-то неведомой причине Господь покарал ее. Может, потому что она жила во грехе с человеком, с которым не была венчана? Если бы Исайя бросил нож рядом с телом, она бы в тот страшный миг вонзила бы его себе в грудь.

– Мама, мама, а что с папой?

Нотки отчаяния в голосе Ханны вернули Мэри к жизни. Вот ради кого нужно жить! Как она могла забыть о Ханне?

Мэри вскочила на ноги и бросилась навстречу входившей в комнату Ханне, прижав девочку к юбкам.

– Папу ранили, да? Тут кровь везде-везде!

– Да, доченька, его ранили, – ответила Мэри как можно более ровным голосом. – Была… – Она судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки. – Папа ушел, ушел навсегда. Тебе придется учиться…

Ханна выскользнула из ее объятий и без чувств опустилась на пол.

Мэри была благодарна Богу за такую милость. Она взяла девочку на руки и отнесла в маленькую спальню. Затем, собрав все силы, о наличии которых она и не подозревала, Мэри вытащила тело Роберта на улицу и поспешно похоронила его. Потом вернулась в дом и тщательно отмыла пол от крови, сама не понимая, зачем это делает, разве чтобы чем-то занять руки, пока думает о том, что делать дальше.

Она решила, что здесь оставаться нельзя. Исайя может вернуться и убить их обеих. Она не посмела сообщить о случившемся властям. Да и не могла сообщить, не признавшись в том, что они укрывали беглого раба. К тому же она одна хозяйство вести не сможет.

К вечеру они уехали. Мэри побросала их нехитрый скарб в повозку и запрягла в нее старую лошадь, на которой Роберт пахал землю. Ханна сидела рядом с матерью. С тех пор как она пришла в себя после обморока, девочка была словно в тумане.

Денег у Мэри не было. По дороге она меняла на еду их скудные пожитки. И вот они, наконец, добрались до Уильямсбурга, где Мэри продала повозку и лошадь. Она нашла работу уборщицы в богатых домах у рыночной площади.

А потом Мэри встретила Сайласа Квинта. Естественно, она и словом ему не обмолвилась о том, что у Ханны есть негритянская кровь…

Что теперь станется с Ханной? Поскольку отец Роберта был плантатором, он позаботился о том, чтобы сын его получил какое-никакое образование, и Роберт учил Ханну считать и читать. Но сама Мэри была малограмотной, так что большему научить девочку не смогла…

– Старуха! – раздался из спальни рев Квинта. – Есть хочу. Собирай на стол!

Мэри вздохнула и пошла готовить то немногое, что у них было поесть.

Ей еще и сорока нет, а она уже старуха. И Ханна… Ханна тоже состарится раньше времени.

Глава 3

Ханна стояла на коленях и отскребала грязь с грубого дощатого пола таверны. Часом ранее Амос Стритч откинул задвижку на люке и сказал:

– Ступай вниз, девка, и начинай-ка работать. Грязь с пола в таверне нужно соскрести до прихода вечерних посетителей. Работай хорошенько или врежу тебе как следует по заднице. Я не могу все время за тобой следить. Пойду прилягу, подагра опять ногу грызет. Больно мне на ней стоять. Но пол к моему приходу должен блестеть!

Ханна давно придумала уловку, с помощью которой время пролетало быстрее, когда она занималась тяжелой монотонной работой. Из-за нее Квинт презрительно прозвал ее мечтательницей.

Она вспомнила, как несколько раз ходила вместе с матерью работать в богатые дома на рыночной площади. Как было бы прекрасно жить в таком доме! И куда прекраснее было бы стать хозяйкой такого дома! Тонкое белое белье, сверкающее столовое серебро, огромные канделябры, мебель, начищенная до такого блеска, что в ней отражается твое лицо. А одежда, дивные наряды на богатых дамах! Шелка, бархат и атлас. Ханна размышляла о том, как должно быть приятно чувствовать такую мягкую ткань на своей коже. А ароматы, такие сильные, что едва не падаешь в обморок, словно сотни цветущих садов.

Теперь в Уильямсбурге строилось много таких домов. Почти всю работу выполняли искусные мастера, но также всегда требовались разнорабочие, чтобы выполнять черную работу. Однако, как только ее мать заговаривала на эту тему с отчимом, всегда слышала одно и то же нытье:

– Но моя спина, женщина! Ты же знаешь, что я ее потянул несколько лет назад. Нельзя мне тяжелой работой заниматься.

Ханна отбросила неприятные мысли и снова принялась мечтать. Она никогда не забудет, как много лет назад ехала с матерью в Уильямсбург на скрипучей повозке. Дорога заняла почти месяц, и за это время воспоминания о смерти отца несколько стерлись, или же, лучше сказать, она мысленно поставила им заслон и не пускала их в сознание.

Она вспомнила огромные плантации, мимо которых они с матерью медленно проезжали, с прекрасными домами за зелеными лужайками, красивых мужчин и дам, которых они видели всего несколько мгновений. Вспомнила зеленые табачные поля, на которых трудились рабы, и их тела будто из черного дерева блестели от пота посреди удушающей жары…

Многие из них работали голыми. Так Ханна впервые увидела неприкрытое мужское естество. Она с ужасом и любопытством глядела на мужскую плоть, качавшуюся в такт движениям рабов.

Мать заметила ее взгляд и повернула голову дочери вперед, раздраженно сказав:

– Негоже девочке в твоем возрасте глядеть на такие вещи.

– Мама, а почему они без одежды?

Мать так долго молчала, что Ханна решила, что она не хочет отвечать. Наконец женщина с горечью произнесла:

– Потому что очень многие ни во что не ставят своих темнокожих рабов. Для них они… вещи, такой же скот, как наша старая лошадка. Так зачем беспокоиться и давать им одежду?

Дом плантатора, который запомнился Ханне больше всего, находился в четверти дневного пути из Уильямсбурга. Это было белое двухэтажное здание в тени огромных деревьев, стоявшее на невысоком холме фасадом на реку Джеймс и со всех сторон окруженное просторными зелеными лужайками. Вокруг большого дома находились хозяйственные или надворные постройки. Все это показалось Ханне небольшой деревней.

Над воротами перед широкой подъездной дорожкой висела доска с одним только словом. Ханна, еще не научившаяся складывать буквы в слова, спросила, что там написано.

– Там написано «Малверн», – ответила мать. – Многие богатые господа дают названия своим плантациям. Модничают, так я тебе скажу.

Позже Ханна узнала, что плантация принадлежит Малколму Вернеру. А также, что теперь он живет там совсем один, если не считать многочисленных слуг и работников на плантации. Жена его несколько лет назад умерла от лихорадки, а единственный сын Майкл годом ранее без вести пропал в море. Ханна подумала, что при всем его богатстве он, наверное, самый несчастный человек на свете.

Стать хозяйкой такой плантации – это самое чудесное, о чем она могла только мечтать. Конечно, это были всего лишь мечты, только и всего. Но даже отправиться работать по договору в такой дом было бы бесконечно лучше, чем здесь…

– Ты новенькая?

Ханна ошарашенно вскочила на ноги. От усталости и голода вдруг закружилась голова. Она пошатнулась и начала оседать на пол.

Ее подхватили крепкие руки и прижали к широкой груди, от которой вкусно пахло свежеиспеченным хлебом и другими лакомствами. Низкий голос проговорил:

– Милое дитя, что с тобой? Ты бледная, как призрак. – Раздался раскатистый смех.

– Видит бог, я не призрак, – ответила девушка, и после ее слов огромная грудь затряслась от смеха.

Ханна открыла глаза и увидела перед собой самое черное лицо и самые добрые глаза из всех, какие ей только встречались. Лицо было таким черным, что при тусклом свете казалось синим. На широких щеках виднелись белые пятна, похоже, от муки.

Ханна смущенно отступила на шаг назад.

– Спасибо, – робко сказала она. – Простите, я…

Темнокожая женщина взмахнула рукой, прервав извинения.

– Меня звать Бесс, дитя. Старый Стритч зовет меня Черная Бесс, когда не злится. А когда злится – а зол он почти всегда, – то зовет меня так, как не пристало слушать молодой девушке. – Бесс серьезно посмотрела на Ханну. – А ты Ханна. Так с чего ты падаешь в обморок? – Она хлопнула себя по лбу, отчего там появилось белое пятно. – Да я же знаю! Ты голодная, да, детка? И скоблишь тут в такой духоте. Идем-ка со мной.

– Но мистер Стритч сказал…

– Плевать на этого старого черта Стритча! К тому же он не слезет с пуховой перины до самого вечера, если вообще слезет. – Бесс улыбнулась, обнажив белые зубы. – Не слезет, если его подагра мучит.

Бесс привела девушку в кухню, расположенную в нескольких метрах от основного здания. Ханна поняла, что это для того, чтобы жар с кухни не накалял таверну.

Она вошла в кухню вслед за Бесс, и на нее обрушились удушающая жара и запах жареного мяса.

Ханна быстро оглядела кухню и с изумлением обнаружила, что она больше, чем та хибарка, в которой они жили вместе с матерью.

У одной стены почти во всю длину располагался огромный очаг с кухонными принадлежностями. Очаг был такой большой, что в нем, казалось, мог бы поместиться целый человек. На вертеле медленно вращалась огромная оленья нога, и на мгновение она так приковала к себе взгляд Ханны, что у нее потекли слюнки. Бесс перехватила ее взгляд и указала на небольшой стол у двери.

– Садись туда, дитя, там прохладнее, а я соберу тебе что-нибудь поесть.

Темнокожая женщина направилась к очагу, остановила вертел и начала отрезать от ноги полоски мяса. Потом положила их на большую оловянную тарелку, пока Ханна, не веря своим глазам, следила за ее руками, не смея думать, что все это сейчас дадут ей съесть.

Бесс снова запустила вертел, потом взяла тарелку и поставила ее на большой стол посередине кухни. Достала из шкафа буханку хлеба, отрезала толстый кусок и положила его рядом с тарелкой.

Белый хлеб. Дома у них никогда не было такого. Ханна ощутила в животе спазм от голода, когда глядела, как Бесс также положила на тарелку кусок масла и налила в кружку свежего пенистого молока.

Женщина жестом подозвала Ханну и поставила перед ней еду. Девушка, несмотря на решимость вести себя как благородная дама, набросилась на еду, как оголодавший дикарь. Бесс пару секунд с одобрением смотрела на нее, а потом отвернулась.

Мясо снаружи было с хрустящей корочкой, а внутри – очень сочным, хлеб был мягким и ароматным, а молоко – холодным и вкусным. Когда Ханна, наконец, утолила первый голод, она увидела, как Бесс поставила на стол еще одну тарелку. Положила туда хрустящие ароматные имбирные пряники, кусочек запеченного индийского пудинга и большой спелый румяный персик.

Ханна с благодарностью посмотрела на Бесс, не в силах сказать ни слова. Великанша понимающе улыбнулась, после чего вернулась к готовке, давая Ханне спокойно доесть.

Когда Ханна утолила голод и огляделась по сторонам, ее удивление возросло еще больше. Она никогда не видела такого разнообразия кастрюль и сковородок. Кухня явно была оборудована по-современному. Она даже не догадывалась о предназначении различной утвари, висевшей над очагом и по стенам, а вращающийся вертел с мясом был поистине чудом.

Наконец-то наевшись, Ханна откинулась на спинку стула, чувствуя, как по телу разливается тяжесть и ее клонит в сон от необычайно сытной пищи. Ханна наблюдала, как Бесс тяжело шагает по кухне, работая медленно, но без лишних движений, и по ходу дела постоянно что-то говорит. Бесс была настолько крупная, что Ханна удивилась, как она переносит кухонный жар.

– …этого старого черта Стритча примерно раз в две недели разбивает приступ подагры. Он слишком набивает себе пузо моей стряпней, вот что. Когда-нибудь у него пузо-то лопнет! – Бесс громогласно расхохоталась. – Вот до этого дня я ой как надеюсь дожить! А тебе, дитя, нужно радоваться этой его подагре. Не очень-то он попрыгает ближайшие несколько дней.

Она умолкла, сочувственно посмотрела на Ханну, но девушка слишком разомлела, чтобы это заметить.

Бесс снова принялась за работу и продолжала говорить:

– Знаешь, дорогуша, в честь кого меня назвали? В честь королевы белых людей, что в Англии. Королевы Елизаветы. Ее называют королева Бесс. – Она снова расхохоталась. – Моя старая мамаша много чего находила смешным, хоть и рабыней была, и думала: как смешно, что меня назвали в честь королевы белых.

Ханна резко встряхнула головой и попыталась изобразить интерес к болтовне Бесс.

– Бесс, а на какой срок тебя отправили работать по договору на мистера Стритча?

– По договору! – Бесс резко обернулась, мигом посерьезнев и уперев руки в бедра. – Господи, доченька, я вовсе не по договору работаю на старого Стритча! Он пожизненно купил меня со всеми потрохами. Разве что вдруг решит продать меня.

У Ханны перехватило дыхание.

– Ой, Бесс, прости!

– Ладно, дорогуша, не надо понапрасну сотрясать воздух и жалеть старую Бесс. Я рабыня с самого рождения. Тебе еще ой как часто себя придется пожалеть…

В этот момент в кухню робко вошел мальчик, которого Ханна видела подметающим у порога.

Бесс повернулась к нему.

– Зашел поесть, да? Ты там все закончил?

– Да, мэм, – кивнул мальчик.

– Ханна, вот этого мальчишку звать Дики, – сказала Бесс.

Девушка улыбнулась парню.

– Привет, Дики. А как твоя фамилия?

Дики опустил голову и уставился на свои босые ноги.

– Нет у меня никакой фамилии, миледи, – пробормотал он.

Бесс потрепала длинную шевелюру мальчика.

– Дики у нас сирота, дорогуша. Нет у него ни родни, ни близких. Его привезли к нам по большой воде из Англии, а здесь отдали в услужение по договору. – Тут она отступила на шаг назад, голос ее стал суровым. – Прежде чем получишь пожевать, малыш, тебе надо наполнить котел водой из колодца.

Дики кивнул, взял стоявшее в углу деревянное ведро и вышел на улицу.

Бесс повернулась к Ханне.

– А тебе, дитя, срочно надо помыться. Я нагрею в котле воды, мыться будешь вон в той лохани. И найдем тебе другую одежду, а то на тебе сплошные лохмотья.

Ханна вспомнила, что с ее платьем, и прижала к груди рваный лиф.

– Оно… порвалось… по дороге…

– Видела. Я наблюдала, как этот дядька тащил тебя на веревке. Его в тюрьму надо, да. Так с родной дочерью обращаться!

– Он мне не отец, а отчим!

– Не имеет значения. Стыдоба, да и только.

Дики вернулся с ведром воды, которое вылил в висевший над очагом большой черный котел. Бесс развела огонь, а парень сделал еще несколько рейсов, выливая воду в стоявшую в углу деревянную лохань.

Наконец, Бесс сказала.

– Хватит. Вот… – Она положила на тарелку еду. – Теперь иди на улицу, Дики. И не заглядывай в кухню. Мы хорошенько помоем эту дочурку.

Она выставила Дики за дверь и вернулась к Ханне.

– Теперь раздевайся, дорогуша. Совсем-совсем.

Ханна смущенно замешкалась. Она никогда ни перед кем не раздевалась, кроме матери.

Бесс, почувствовав ее нерешительность, повернулась к ней спиной, не переставая говорить.

– Твои лохмотья сожжем. Тебе подойдет пара платьев девушки, что работала тут до тебя. У нее кончился срок дого…

Она снова повернулась к Ханне, когда та скинула рваное платье. Ханна застыла на месте.

– Боже праведный, дитя, вот это да! – беззвучно присвистнула Бесс. – Ты прямо красавица, прямо как благородная.

Ханна почувствовала, как заливается краской.

– Ты так думаешь, Бесс? А Квинт говорит, что я слишком высокая для женщины. Говорит, я прямо корова.

Бесс фыркнула.

– А ты, дорогуша, никогда не слушай, что говорит этот дядька. Он ведь отребье, только и всего, и ничего не понимает в благородстве. Слушай лучше старую Бесс, а старая Бесс говорит, что ты красавица.

Черные глаза Бесс оглядели длинные, цвета меди локоны, обрамляющие лицо в форме сердечка. Зеленые глаза напоминали изумруды. Груди высокие, выдающиеся вперед, живот чуть округленный над темно-рыжим курчавым треугольником волосков, скрывающим женское естество. Ноги длинные и стройные. Бесс подумала, что девушка станет настоящей красавицей, как только сойдет детская полнота. И сказала она Ханне сущую правду. Судя по гордой осанке, Ханна могла заткнуть за пояс многих знатных дам. Ее красоту не умаляли даже пятна грязи на руках и лице. В ней чувствовались необыкновенная грация и благородство. А ее кожа была нежная и розово-золотистая, как спелый персик.

Бесс вдруг протянула руку и взяла Ханну за ладонь. Хоть и привычная к работе рука, но изящной и правильной формы. Бесс отпустила руку и погладила Ханну по голове, огорченная тем, что увидела. «Где-то в жилах этого ребенка течет кровь африканских вождей, – подумала она, – но сама девушка явно понятия об этом не имеет».

Глядя на цветущее тело Ханны, Бесс ясно поняла, почему старый черт Стритч уцепился за возможность получить по договору такую работницу! Бедное дитя, если бы она только знала, что ей предстоит пережить!

Бесс резко взмахнула рукой.

– Полезай-ка в лохань, дитя.

Ханна подчинилась, ступив туда сначала одной ногой, затем другой.

– Ой, Бесс, холодная!

– Конечно, дорогуша, – проворчала Бесс, подходя к лохани с кипящим чайником. – Скажешь, когда будет тепло.

Она стала выливать воду в лохань, где стояла Ханна, уже стесняясь своей наготы. Через несколько секунд ноги ее стало обнимать тепло. Она села в лохань, подобрав колени.

– Так тепло?

Ханна кивнула, и Бесс протянула ей кусок хозяйственного мыла и мочалку.

– Помойся хорошенько.

«Можешь не волноваться», – подумала Ханна, наслаждаясь теплом. Дома она могла позволить себе лишь обтирание мочалкой. А тут – райское наслаждение! Она медленно мылась, лениво слушая болтовню Бесс.

– В большинстве таверн с дюжину слуг, рабов и договорных. Но старый Стритч слишком прижимистый. Есть только ты, я и Дики. Нам втроем придется прислуживать за столами и убираться наверху. Еще есть Нелл.

– А это кто такая?

– Нелл еще одна подавальщица в таверне. Она сущая крыса, гадкая, как кошачье дерьмо. Не давай ей наседать на себя…

Сначала Ханна была потрясена, услышав такие слова от женщины, но понемногу начала привыкать и поняла, что ей нравится Черная Бесс с ее словечками и всем остальным.

– За одно ты можешь быть благодарна, дитя. Наверное, несколько недель тебе не придется надрываться, будет время освоиться. Вот когда съедется народ в Дом парламентариев, тогда побегаем. Приедут благородные господа со всей Вирджинии. Тогда будем носиться как угорелые. Все комнаты наверху будут заняты, кроме конуры Стритча, гости все время будут есть и пить.

Ее слова прервал крик сверху. Бесс подошла к двери.

– Слушаю, масса Стритч.

– Давай гони сюда свои черные ноги да захвати что-нибудь поесть, чтоб тебя!

– Слушаюсь, масса Стритч. Бегу и лечу.

Оборачиваясь, Бесс перехватила взгляд Ханны, широко улыбнулась и подмигнула ей.

– Старику Стритчу нравится, когда я так говорю. Он уверен, что черной так и следует обращаться к хозяину. Он очень вспыльчивый, когда подагра прихватывает, а я ему никогда не перечу. Старый Стритч вообще злой всегда, а уж как выпьет – берегись! – Она сновала, наполняя тарелку едой. – Ты побудь здесь, пока я не вернусь, дорогуша. Я быстро – пару минут. Принесу тебе платье. Накормлю его жирной утятиной, может, тогда он не встанет с постели до утра. У старого Стритча не хватает мозгов понять, что он от еды в лежку лежит.

Бесс подошла к очагу, перед которым стояла полукруглая жаровня, и присела посмотреть, как готовится птица. Потом начала срезать с нее кусочки мяса.

Бесс оказалась права – этим вечером Стритч не появился в таверне. Посетителей собралось достаточно, но без толкучки. Подавальщица Нелл и вправду была жуткой по характеру, грубиянкой и не очень-то чистоплотной – от нее исходил неприятный запах. Она была старше Ханны, и срок ее найма по договору скоро истекал. Слегка полноватая, она носила платья с низким лифом, из которого груди грозили вывалиться наружу каждый раз, когда она наклонялась.

Платье, которое Бесс раздобыла для Ханны, было ей чуточку великовато, но повариха немного повозилась с ним, и оно стало сидеть сносно. Платье было сшито из мягкой ткани светло-зеленого цвета, который очень шел Ханне. Бесс расчесала девушке волосы, и они заблестели. Ханна с восхищением глядела на себя в зеркальце, которое Бесс достала из ящика комода. Ей никогда не было так легко и спокойно, ее тело никогда так не благоухало. После мытья она посвежела еще и потому, что Бесс щедро побрызгала на нее какими-то духами.

Когда Ханна зашла в таверну, чтобы начать работу, там было почти пусто. К ней подошла Нелл. С выражением отвращения в злобных черных глазках она оглядела Ханну с ног до головы и, не стесняясь, фыркнула.

– Ну вот и дама расфуфыренная! Вся разнаряженная, как госпожа из богатого дома. Ручаюсь, что не успеет кончиться вечер, как ты растеряешь весь лоск. Лучше не верти зазывно задом, иначе его тебе до синяков отобьют!

Ханна слишком опешила, чтобы что-то ответить, но даже если бы у нее и нашелся достойный ответ, он прозвучал бы впустую, потому что сразу после своей едкой тирады Нелл убралась восвояси за стойку.

Поскольку все было для Ханны внове и она раньше никогда не бывала в тавернах, Ханна слишком погрузилась в свои раздумья о том, что делать дальше, как дать отпор Нелл.

Спустя некоторое время улица заполнилась людьми: торговцы со своими товарами, холеные господа в бриджах, тонких чулках, туфлях с пряжками и в напудренных париках, тихо переговаривающиеся друг с другом, и сновавшие туда-сюда простолюдины. Ханна знала, что в тавернах жизнь бьет ключом, особенно по вечерам.

Но именно то, что происходило внутри таверны, вызывало в ней наибольший интерес.

Таверна была сравнительно небольшой по размерам. В одну стену был встроен камин, который летом не топили. По бокам его стояло два кресла, в центре – небольшие столики, а вдоль стен – лавки. На одном из столиков стояла шахматная доска, и вскоре после прихода Ханны за игру сели два джентльмена. Она подала каждому по кружке пива. За другим столиком шумное трио играло в кости. Когда таверна стала наполняться, большинство посетителей вели негромкие разговоры, но иногда спорщики повышали голос. Многие курили длинные глиняные трубки с душистым табаком.

В одном углу таверны была стойка из красного дерева, расположившаяся за прочной конструкцией из деревянных прутьев, которую можно было спустить с потолка, отгородив таким образом часть таверны. Позже Ханна узнала, что за стойкой находится потайная дверь, ведущая в винный погреб, где хранятся запасы спиртного.

Бесс рассказала Ханне, что обычно за стойкой стоит сам Стритч, потому что никому не доверяет это дело. Но поскольку нынче вечером он не смог спуститься вниз, его на время подменил один из темнокожих подавальщиков еды из соседнего зала. Это, как вскоре поняла Ханна, стало для нее большой удачей, поскольку она совершенно не знала что и как делать, а подавальщик терпеливо и негромко объяснял все ее обязанности и показывал, что и куда наливают. Ханна решила, что Бесс чуть раньше потихоньку его подговорила.

Один предмет на стойке вызвал у Ханны особый интерес. Это был старый раздатчик трубочного табака. На его крышке красовалось слово «По-честному». Посетитель опускал в щель сбоку два пенса, поднимал крышку и насыпал себе табака на одну трубку. Посетитель должен был по-честному взять не больше одной порции.

Бесс сказала Ханне:

– Иногда старый Стритч прямо бесится, что надо держать этот раздатчик. Он никому не верит. Но так заведено во всех тавернах. Хоть во многих тавернах девушки не подают напитки, а только еду, но старый Стритч думает, что симпатичная девушка привлекает посетителей. В других заведениях напитки разносят мальчики вроде Дики. Там доверяют, позволяя посетителю расплатиться в конце вечера, а то и вовсе в конце года. Конечно, и старый Стритч отпускает в долг, приходится ему. Так уж заведено. Но он зорко за всем следит.

Ханна гадала, доверят ли Сайласу Квинту опустить два пенса в ящичек с табаком. Хотя Квинт не курит – бережет деньги на выпивку или игру. К счастью, в тот вечер Квинт не появился, а Ханна переживала, что он может заявиться.

Выбор напитков был невелик. Большинство посетителей спрашивали пива или вина, некоторые заказывали французский коньяк, ром или пунш.

После первой встречи Нелл больше не заговаривала с Ханной, хотя девушка время от времени ловила на себе ее взгляды. Она заметила, что Нелл ведет себя вызывающе распущенно. Пользуется любой возможностью, чтобы наклониться и продемонстрировать пышный бюст, не пренебрегает случаем потереться о посетителя округлым задом. Эти движения обычно приветствовались громким смехом и грубыми словечками.

Посетители настороженно относились к Ханне, которая с царственной грацией продвигалась между столиками. Возможно, оттого что она была новенькая. Но это все же не мешало им отпускать сальные реплики в ее адрес. Два раза ее ущипнули за ногу, а один раз хлопнули ладонью по заднице. Она не обратила на это внимания, сделав вид, что ничего не произошло.

В следующий раз, когда она проходила мимо того же столика, мужчина, хлопнувший ее по ягодицам, поймал ее за руку. Не успела она высвободиться, как он что-то сунул ей в ладонь. Через несколько секунд она разжала пальцы и увидела – целый шиллинг! Игравшие в шахматы, уходя, тоже дали ей по фартингу.

Таверна пустела, и вскоре не осталось ни одного посетителя. Еду подавать перестали уже давно. Ханна и Нелл принялись убирать со столов и мыть посуду. Пришел Дики и стал подметать пол, а подавальщик за стойкой носил бутылки обратно в погреб.

Ханна устала, но была в приподнятом настроении, потому что ее первый день завершился. А в кармане звенело несколько монеток – первые в ее жизни деньги.

Но хорошее настроение быстро улетучилось. Когда обе девушки шли из таверны в кухню, где Бесс разогревала им ужин, Нелл резко схватила Ханну за руку и развернула к себе.

– Так, моя благородная дама, – прошипела она. – Я следила за тобой, как ястреб. И видела, как трое мужчин тебе кое-что дали. У нас тут делиться принято. Давай сюда мою долю!

И протянула руку ладонью вверх. Ханна со злостью вырвала руку.

– Не дам! Это мне дали!

– Неважно. Всем. Что нам дают, мы делимся. Если Стритч видит, что нам дают чаевые, он требует их себе. Так что если не отдашь мне мою долю, я скажу ему, и он отберет у тебя все!

– Нет! Это мне дали!

Нелл фыркнула.

– Может, ты с ними договорилась попозже встретиться в кустах?

Не думая, Ханна широко замахнулась и влепила Нелл звонкую пощечину с такой силой, что та пошатнулась. Пораженная тем, что только что сделала, Ханна отступила на шаг назад. Сунула руку в карман платья, где лежали монеты, и сжала их в кулаке.

Нелл бросилась на нее с искаженным от ярости лицом.

– Ах ты мужичка-скотница! Врезала мне, да? Я тебя сейчас отделаю!

Скрючив пальцы, она потянулась к лицу Ханны, но та увернулась, и Нелл не успела ее оцарапать.

Нелл остановилась, ее взгляд сделался хитрым. Она вдруг снова бросилась вперед и схватила руку Ханны, которой та сжимала монеты. Платье затрещало, монеты выпали на землю.

Вся ярость и отчаяние, целый день копившиеся в душе у Ханны, вдруг вырвались на волю. Она бросилась на Нелл, и через мгновение они уже катались в пыли, терзая и царапая друг друга. Ханна вцепилась пальцами в длинные волосы Нелл и принялась бить ее головой о землю. Нелл неистово завизжала.

Голос сверху рявкнул:

– Так, хватит!

Сильные руки подхватили Ханну за подмышки и поставили на ноги. Нелл с бледным от страха лицом проползла пару метров, потом вскочила и пустилась наутек, тряся юбками.

Бесс громко хмыкнула.

– И не думай, что она еще на тебя полезет, дорогуша. Ты задала ей перцу. – Бесс отпустила Ханну. – И не дергайся, ничего она не расскажет старому Стритчу. А если скажет, придется ей признаться, что зажимает то, что ей дают. Если он узнает, то ой как намылит ей шею.

К ним робко подошел Дики и протянул руку.

– Ничего не потерялось, мисс Ханна. Я все подобрал.

Ханна взяла монетки. Затем вдруг протянула ему фартинг.

– Вот, Дики, это тебе.

Дики уставился на нее, разинув рот. Он осторожно протянул руку, словно боясь, что она отнимет у него монету. Крепко сжав пальцы, он, задыхаясь, проговорил:

– Спасибо, миледи.

После чего пустился наутек, стуча по земле босыми ногами.

Ханна задумчиво поглядела ему вслед.

– Бесс, а ты знаешь, что раньше никто не называл меня «миледи»?

– Бедняжка. Он не привык к добрым словам…

На втором этаже открылось окно, и сердитый голос рявкнул.

– Что за черт там происходит? Как будто кошки разорались!

В окне показалась голова Стритча – его фланелевый ночной колпак съехал и виднелась лысина.

– Так, шутим немного, масса Стритч.

– Ночь вам не время для шуток. Давайте там тихо, или я вас палкой отхожу!

– Слушаюсь, масса Стритч.

– Не дают человеку поболеть спокойно…

Голова исчезла, окно захлопнулось.

Трясясь от беззвучного смеха, Бесс обняла Ханну за плечи.

– Пошли, дитя. Я там тебе ужин собрала.

Перед тем как они вошли в кухню, Бесс посерьезнела и мельком взглянула на второй этаж. Голос ее прозвучал как-то странно, когда она сказала:

– Похоже, старому Стритчу полегчало. Он быстро очухается, да поможет нам Бог!

Через два дня Ханна узнала, что именно Бесс имела в виду.

Следующим вечером Стритч также не появился в таверне, и все шло хорошо. Нелл старалась избегать Ханну, а Ханна, в свою очередь, начала разбираться в своих обязанностях еще лучше. Монет от посетителей этим вечером она не получила и знала, что не стоит ждать подобных вещей каждый день.

Однако случилась одна неприятность. В таверну зашел Сайлас Квинт. Ханна с ним не заговаривала, даже обходила стороной скамью, где он сидел, и ему приходилось самому ходить за выпивкой к стойке.

В какой-то момент, возвращаясь на место, он преградил Ханне дорогу и схватил ее за руку железной хваткой.

– У тебя даже доброго слова не найдется для старика-отца, барышня?

Ханна вырвала руку.

– Ты мне не отец. К тому же зачем тебе со мной разговаривать. Ты же меня продал.

Квинт сурово нахмурился.

– Слышал я, что мистер Стритч уже несколько дней с постели не встает. Погоди, вот он поднимется, и тогда тебе будет не до благородных манер, барышня.

Когда на третий день вечером за стойкой появился Амос Стритч, атмосфера в таверне резко изменилась. Он следил за всем острым глазом. Когда один из посетителей дал Ханне фартинг, он потребовал его себе, как только девушка в очередной раз подошла к стойке.

– Все оставленное на столах принадлежит мне, девка. Заруби это себе на носу. Глаз у меня острый, от него ничего не скроется. Еще раз замечу, что прикарманиваешь мое, отхожу палкой.

Когда таверна закрылась, и девушки собирались уходить, Стритч крикнул из-за стойки:

– Эй, девка! Да, ты, Ханна! Иди сюда.

Ханна, глядя опасливо, подошла.

Стритч выглядел чертовски довольным, его красное лицо расплылось в уродливой ухмылке.

– Живо ступай на кухню и скажи Черной Бесс, чтобы собрала мне поужинать. Потом подашь его ко мне в комнату.

– Я, сэр?

– Да, ты. Да пошевеливайся. Я устал ждать.

С колотившимся от дурных предчувствий сердцем Ханна вошла в кухню и сказала Бесс:

– Мистер Стритч хочет, чтобы я принесла ему в комнату ужин.

Бесс замерла, прищурив глаза.

– Правда? Старый греховодник, вот кто он. – Она отвернулась и пробормотала: – Будь у меня селитра, я бы ему показала.

– Что-что?

– Ничего, милая, ничего.

Пока Бесс накладывала на тарелку еду, Ханна успела наскоро перекусить. Бесс, похоже, собиралась возиться вечно. Ханне хотелось, чтобы повариха поторопилась. Она страшно устала, ей хотелось улечься на тюфяк.

Наконец, ужин был готов. Бесс молча протянула тарелку Ханне, стараясь не пересекаться с ней взглядом. Озадаченная поведением Бесс и немного обидевшись, Ханна вышла из кухни.

Если бы она оглянулась, то увидела бы, как из глаз Бесс по щекам покатились две крупные слезы, а также, что она возвела глаза к небу и пробормотала слова молитвы:

– Господи, помоги этой бедной девочке. Она ведь еще ребенок, невинная как младенец.

Если не считать комнату справа от лестницы, которую занимал Стритч, на втором этаже находилось еще четыре смежные комнаты, между которыми не было дверей. Все свободное пространство было заставлено кроватями, отапливались комнаты большим камином, находящимся в центре. Во время сбора Дома парламентариев или в другое загруженное время, как узнала Ханна, Стритч сдавал все эти кровати. Люди ютились так, что иногда на одной кровати спали по трое, неважно, знакомы они были или нет. Для женщин удобств предусмотрено не было. Мужчины редко останавливались вместе с женами. А если и приезжали с ними в Уильямсбург, то заранее договаривались, что жена погостит у знакомых. В тавернах и на постоялых дворах было не принято сдавать комнаты женщинам.

Ханна робко постучала в дверь Стритча.

Он сразу открыл. Мужчина стоял на пороге во фланелевом ночном колпаке и длинной ночной рубашке до самого пола. Выглядел он так комично, что Ханне хотелось рассмеяться, но она не осмелилась.

– Так, девка, долго возишься! – пробурчал он. – Заходи!

Ханна вошла, стараясь держаться подальше от него.

– Поставь тарелку на стол у кровати.

Кровать была огромная, с балдахином и высоко поднималась над полом на четырех ножках. Ханна искоса поглядела на нее, когда ставила тарелку на стол.

Она резко обернулась, услышав, как ключ поворачивается в замке.

– В чем дело, сэр?

Он подошел к ней с гаденькой ухмылкой на пунцовом, как вареная свекла, лице.

– Я овладею тобой, девка. Возьму причитающееся мне по праву.

– По какому праву? – вскричала Ханна, чувствуя, как сердце у нее упало. – По договору я работаю в таверне.

– А тебе Квинт ничего не сказал? Ладно, неважно. Для работы внизу я могу найти сколько угодно баб. Но мне нужна девчонка, чтобы согревала мою постель. Притом девственница. – Его лицо потемнело. – Ты ведь девственница? Квинт мне клялся…

– Да, мистер Стритч, я девственница, – дрожащим голосом ответила Ханна. – И хочу ею остаться.

Его лицо посветлело, и он подошел к ней. Ханна лихорадочно шарила по комнате глазами, ища путь спасения. Сердце грохотало у нее в груди. Единственный выход из комнаты – через массивную деревянную дверь. Даже если бы Ханна увильнула от Стритча, дверь все равно была на замке. Как только она об этом подумала, Стритч опустил большой ключ в карман ночной рубашки.

Ханна лихорадочно соображала, как бы отсюда сбежать. Можно закричать, но она знала, что никто из прислуги не посмеет прийти к ней на помощь, даже Черная Бесс.

Стритч был уже совсем рядом, настолько близко, что Ханна почувствовала его зловонное дыхание. Его глаза, затуманенные от похоти, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

Он протянул к ней руку, но Ханна быстро нырнула вниз и бросилась к двери, охваченная паникой. Она подергала ручку, но та не подавалась. Девушка начала в отчаянии колотить в дверь кулачками, даже не чувствуя ее при ударах. Тут Стритч подобрался к ней сзади и запустил пальцы ей в волосы. Потом он резко дернул, отчего Ханна так сильно ударилась о стену, что у нее перехватило дыхание и в голове все перемешалось. Он бросился на нее, прежде чем она смогла прийти в себя. Стритч по-прежнему хромал на правую ногу, однако казалось, что он двигается довольно проворно.

– В одном Квинт был прав. Ты норовистая, это уж точно. А теперь живо в кровать, девка! И снимай с себя все тряпки, чтобы я видел, какая ты из себя. Не люблю покупать кота в мешке.

Он с силой швырнул ее в сторону кровати. Ханна пролетела через всю спальню и оказалась на пуховой перине, а ее ноги ударились об пол. Она почти пришла в себя и вскочила, прежде чем Стритч смог до нее дотянуться.

Насильник, тяжело дыша, бросился за ней. Во фланелевом ночном колпаке и в длинной ночной рубашке он выглядел очень комично, но Ханна была до такой степени охвачена ужасом, что и думать не могла о смехе.

Несколько минут ей удавалось уворачиваться от него, перебегая из одного конца комнаты в другой. Он без устали преследовал ее, хромая на правую ногу, и его отвратительное лицо делалось все краснее и краснее. «Может, его удар хватит», – с надеждой подумала Ханна. Она чувствовала, что начинает выдыхаться.

– Чертова девка! – взревел Стритч. – С меня хватит!

Он внезапно загнал ее в угол. Бежать больше было некуда. Стритч схватил ее за руку и с силой ударил о стену. Другую ее руку он отвел назад. Его кулак впился ей в лицо, и на Ханну опустился спасительный покров тьмы.

Стритч отступил на шаг назад, когда девушка осела на пол. Он подождал мгновение и отдышался. Потом наклонился, подхватил ее за подмышки и потащил по полу к кровати. Затем с огромным трудом уложил на постель. «Черт, вот ведь здоровая», – подумал он. Наконец, Стритч положил ее на спину.

Не теряя времени, он методично стаскивал с нее одежду.

Отойдя на шаг назад, Стритч оглядел ее с ног до головы: «Вот это девка! Никогда такой фигуристой не видел!» Его взгляд впился в рыжеватый курчавый треугольник между сжатыми бедрами. Он почувствовал огромное возбуждение и едва сдерживался, чтобы тут же не наброситься на нее.

Вдруг Стритч подумал, что девушка в самый неподходящий момент – с ее-то силой – сможет легко сбросить его на пол. Так точно не пойдет. Он торопливо повернулся и залез в нижний ящик комода, нащупывая что-то, необходимое для таких случаев.

Ханна пришла в себя от прикосновений к ее телу рук Стритча. В голове страшно стучало, и на мгновение ей показалось, что у нее лихорадка. Все тело горело, а голова раскалывалась. Ей привиделось, что мать обтирает ее холодной тканью, что-то при этом ласково напевая.

Потом она пришла в себя и в ужасе открыла глаза. Холодной тканью были руки Амоса Стритча, а звук, который она слышала, вырывался из его слюнявого рта.

Его руки блуждали по ее телу, а сама она была совершенно голая!

Ханна попыталась слезть с кровати, но обнаружила, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. Ханна подняла голову, и ее окутал леденящий ужас от того, что она увидела: негодяй привязал ее к четырем столбикам кровати кожаными ремнями. Она лежала, распростершись, как на картинках, где людей пытают на дыбе.

– Ха-ха, девка! Очнулась, ну наконец-то. Ждал…

Стритч встал на колени и задрал на себе ночную рубашку, обнажив огромный живот.

Ханна отвернулась, увидев под висячим брюхом что-то красное и омерзительное. Потом он всем весом навалился на нее. Она пыталась сопротивляться, но бесполезно. Она была прикована к кровати, и он мог делать с ней все, что хотел.

– А сейчас, красуля, я тебя возьму! – крикнул Стритч.

Ханна ощутила короткую режущую боль. Хуже того, она ощутила в себе его плоть. Ханна забилась, стараясь поглубже вжаться в пуховую перину.

Боль, ставшая тупой, не стихала. Стритч фыркал и пускал слюни, вновь и вновь входя в нее.

К счастью, это длилось недолго. Он издал резкий свистящий вскрик, похожий на визг, и рухнул на нее всей своей тушей.

Ханна лежала, не шевелясь, под зловонной грудой мяса, представлявшей собой тело Амоса Стритча. Он явно мылся не очень часто. На Ханне был его пот, и под этой тушей было трудно дышать. Она усилием воли заставляла себя не шевелиться. И в этот самый момент в ее душе вспыхнула ненависть к этому человеку и к подобным ему, ненависть, которая – Ханна была в этом уверена – не утихнет до тех пор, пока она не отомстит Амосу Стритчу.

Наконец, он со свистом вздохнул и встал на колени. Его ночная рубашка опустилась, скрыв отвратительное жирное и волосатое тело.

Он нагнулся и посмотрел на простыню. Удовлетворенно и торжествующе фыркнул:

– Тут Квинт не соврал. Вот и доказательство. Девка-то девственницей была. Я заключил выгодную сделку!