Тайны дубовой аллеи E-Book

Дж. В. Фелл

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Тыквенный детектив
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 440

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Тыквенный детектив: закрытая школа, магия, убийства и ирландский фольклор. Норберт Веттели, капитан в отставке, вернувшись с войны, пытается найти свое место в мирной жизни. Случайное приглашение от бывшего сослуживца приводит его в частную школу «Гринторп». Старинный замок, таинственные зеленые холмы, дубовые аллеи и парк, где, по слухам, до сих пор водятся феи… Но прошедшая война не дает о себе забыть. Веттели борется с внутренними демонами, а в школе тем временем начинают происходить загадочные убийства. И все улики указывают на него одного…

Leseprobe

Дж. В. Фелл Тайны дубовой аллеи

© Фелл Дж. В., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Пролог

Погода была просто сказочной: мягкое осеннее солнце разогнало утренний туман, блестело в каплях росы, по желтым листьям, трепещущим на легком ветерке, прыгали веселые блики.

«И угораздило же парня помереть в такой чудесный день!» – думал констебль, лениво наблюдая за работой коронера, прибывшего наконец из города. Коронер звезд с неба не хватал, это знали все. Но некоторая глуповатость его скрашивалась незлобивым характером и деликатностью манер.

Теперь он стоял, склонившись над окровавленным телом, и губы его болезненно кривились.

«Слишком я жалостлив для этой работы. Слишком. И нервы никуда не годятся. Не стоило идти на поводу отца и следовать семейным традициям», – думал он всякий раз в подобных случаях. К счастью, в графстве Эльчестер люди обычно умирали от старости или болезни и работы у коронера бывало немного.

Но сегодня ему не повезло. Тело, лежавшее под сосной на опушке рощи, принадлежало юноше, почти мальчику, лет шестнадцати-семнадцати, не больше – жить бы еще да жить. Увы, с жизнью такие травмы не совместимы: кости раздроблены, голова разбита, вдобавок корягой несчастному распороло лицо, из левого глаза торчит сухой сучок.

Коронер достал рабочий блокнот.

– Как имя погибшего? – Вопрос был адресован гринторпскому констеблю, но ответить тот не успел, кто-то из деревенских зевак, столпившихся вокруг и затоптавших все, что можно затоптать, его опередил.

– Так это ж Оливер Бэйкер, сэр, сын покойного Бэйкера, мясника. Да у него и мать померла давно, сирота он. Оттого и на сосну полез, что сирота. Птиц ловит на продажу, тем и живет наш птицелов, – оживленно тарахтел словоохотливый зевака. – Эвон, на какую высотищу взгромоздился. Немудрено, что в лепешку!

– Подумаешь, высота, – хмыкнул стоявший рядом мальчишка, – я и выше смогу.

– Я те смогу, я те смогу! – напустился на него зевака. – Один вон смог уже – костей не соберешь.

Но констебль уже выдернул мальчишку из толпы за плечо:

– Это ты, что ли, такой ловкий? А ну-ка, полезай, посмотри, стоят наверху ловушки?

Что-то не нравилось ему в этом деле, что-то тревожило и мешало.

Мальчишка на лету перехватил брошенную монетку, сунул в карман и кинув на оторопевшего родителя победный взгляд, по-обезьяньи ловко взлетел на сосну.

– Не-а, – проорал сверху. – Нет тут ничего, пусто.

– Ты лучше, внимательнее смотри!

– Да говорю, нету! Уж все осмотрел! Ветки вон обломаны, а больше ничего. Че я, не знаю, как ловушки ставят? Мне сам Бэйкер и показывал сколько раз… – Парень соскочил с дерева. – Да и вообще, он на соснах ловушки редко мостил, только разве на клеста. Так ведь клеста больше по зиме ловят.

Констебль с коронером переглянулись. Дело принимало неожиданный оборот. Зачем птицелову лезть на дерево без снаряжения?

– А вдруг все же убийство? – осторожно предположил констебль. Ему становилось все тревожнее.

– Да полно вам, – отмахнулся коронер. – Как вы это себе представляете: злодей тащит жертву на дерево, бросает вниз на заготовленную корягу? Слишком уж экзотичный и трудноосуществимый способ, не находите?

– Но если его убили на земле, а под дерево просто перенесли? – не сдавался констебль.

Коронер вздохнул снисходительно:

– Бедный мальчик погиб от единственного, но страшного удара – вы посмотрите, какие травмы, это же мешок с костями. Кто, по-вашему, мог его так ударить на земле? Это же совершенно нечеловеческая сила нужна. Тут налицо падение с высоты.

– А если одержимый? – понизил голос констебль, ему стало жутко от собственной мысли. – Сила у них нечеловеческая…

– Остался бы магический след, – перебил коронер. – Нет, убийство я полностью исключаю, должна быть другая причина.

Причина нашлась, новая свидетельница быстро расставила все по местам.

– Да какие там клесты, – всхлипнула она. – От любви это! Все знают, Бэйкер к дочке нашего шорника клинья подбивал, а ее как раз на той неделе замуж-то и выдали! Да не за него, сердешного. Вот он на сосну-то и влез с горя и полетел, полетел. Известно, сирота, отца-матери нет, утешить некому…

Коронер отвернулся и украдкой вытер глаза.

«Самоубийство на почве неразделенной любви», – записал он в блокнот предварительный вердикт и объявил:

– Здесь все ясно. Тело можно увозить.

И никто, никто из собравшихся в то утро на опушке не знал, что из зарослей терновника за ними внимательно наблюдают чьи-то глаза. Только констебль зябко повел плечами, будто почувствовал.

1

Над городом висел густой осенний туман. День шел за днем, лето кончилось, сентябрь сменился октябрем, желтели и опадали листья с кленов, а туман все висел, не рассеивался даже в самые ветреные дни, лишь становился более прозрачным и клочковатым, позволял разглядеть бледное солнечное пятно в прорехах низких туч. А потом опять сгущался непроницаемой пеленой, и город становился похожим на аквариум, наполненный мутной серой водой. Этот сумрак не могли рассеять даже газовые фонари, которые на центральных улицах не выключали и днем.

Мостовые были мокрые без дождя, капало с крыш, пахло плесенью, на древесных стволах вырастали яркие желтые грибы на бархатно-черных ножках. Здесь, в городе, никто не знал, что их можно есть, что это даже вкусно, если зажарить на краденном в оружейной рапсовом масле, с краденной у зеленщика луковицей и смешать с казарменной овсянкой. Горожане считали их погаными, годными только для колдовских зелий и обходили стороной. Вот и хорошо, потому что иначе на всех не хватило бы.

Сто тридцать восемь человек целыми днями бродили по городским улицам и скверам, собирали грибы. Больше заняться было нечем. Потому что война вдруг кончилась.

Этого никто не ждал. За пять лет к ней так привыкли, что успели вообразить, будто она продлится вечно и, значит, можно будет и дальше жить одним днем, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь. Какой смысл загадывать на будущее, если каждая новая минута твоей жизни может стать последней? На войне не было будущего и прошлого, только настоящее, сжатое в короткий миг. И казалось, это навсегда.

Но война вдруг кончилась, поражением, победой ли – этого никто не понял. Людям ничего не стали объяснять, просто погрузили на корабли, полк за полком, – и в путь. Прощайте, дикие леса Восточных колоний и белые пески Такхемета, ставшие красными от нашей и вражьей крови! Здравствуйте, туманные берега забытой родины! Солдаты вернулись домой.

Но этим ста тридцати восьми возвращаться было некуда.

Их разместили в казарме Баргейтского пехотного училища. Временно, пока не устроят жизнь. Три помещения на пятьдесят человек. Койки в три яруса. Тумбочка на троих, смена белья, паек плюс горячий обед – вот все, что они заслужили за пять лет войны.

Но капитану Норберту Реджинальду Веттели, лорду Анстетту, было легче, чем остальным. Офицерам полагалось денежное пособие в семь шиллингов четыре пенса в день, поэтому лук он мог не воровать, а честно купить у зеленщика. Пожалуй, и на масло хватило бы, но он решил экономить, потому что в мирной жизни о будущем полагалось заботиться смолоду. Да-да, именно смолоду. Это там, в дальних странах, Веттели был старым бойцом, самым опытным из офицеров, лучшим разведчиком полка. А в каменных городских закоулках он вдруг оказался мальчиком-сиротой без семьи, без дома, без работы и мирной профессии, без денег, без каких-либо жизненных перспектив.

Известие о смерти отца пришло на второй год войны, в один из страшных дней штурма очередной крепости. Чудо, что оно вообще дошло, учитывая, как работала связь. Сумку с полевой почтой нашли под стеной водонапорной башни, к ней была прицеплена мертвая рука. Руку отцепили, почту разобрали – и пожалуйте, господин лейтенант (тогда еще лейтенант), письмецо с родины в траурной каемочке.

Это было так странно: они в этой огненной каше все еще живы, а где-то далеко, в мирном отечестве, в своем родном имении человек вдруг взял и умер. Еще и по доброй воле – застрелился из охотничьего ружья. Разве не дурость? Тогда все удивлялись, приставали к Веттели: «А правда, что твой отец?.. Ну надо же! Чего только не бывает на свете!»

Он не очень горько скорбел тогда. Даже скорее вообще не скорбел, только удивлялся вместе со всеми. Каждый день рядом гибли люди, ставшие по-настоящему близкими, а отца он почти не знал. До пяти лет погибшую при родах мать заменяли няня и гувернантка, потом были частный пансион для мальчиков и школа в Эрчестере. Оттуда они, шестнадцатилетние, – золотая молодежь, цвет и надежда нации, изысканные, элегантные, иронично-остроумные, эстетствующие юноши – строем ушли на фронт воодушевлять и вести за собой войска.

Спустя полтора года из целого выпуска в живых остался один Норберт Веттели. Сидел среди развалин насандрийского казначейства, на обломке статуи чужого бога, читал сухие строчки официального уведомления о смерти и пытался разбудить хоть какие-то чувства в своей душе. Вспоминал, как в раннем детстве гувернантка каждое утро за руку вводила его в отцовский кабинет – здороваться и потом, вечером, прощаться. Кабинет казался тесным и мрачным, в нем царствовал огромный диван, обтянутый черной кожей.

Диван напоминал злого водяного зверя, маленький Берти его опасался. Хозяина кабинета он тоже опасался, говорил с ним тихо и учтиво, как с чужим, и старался скорее ускользнуть. Иногда, если мисс Гладстоун докладывала, что «сегодня наш мальчик вел себя на удивление сносно», отец проводил ладонью по его щеке. У него была жесткая, всегда холодная рука.

Месяца через четыре пришло еще одно официальное письмо, от адвокатов, о том, что родовое имение Анстетт-Холл ушло с молотка со всем имуществом: отец застрелился из-за карточных долгов, он был полностью разорен. Это известие лорд Анстетт воспринял еще более равнодушно, он вообще не понимал, каким боком его касаются все эти имущественные дела, почему они должны вызывать у него интерес, ведь его самого совсем скоро не станет на этом свете.

Но прошло еще несколько лет – поневоле пришлось понять.

…Жизнь в казарме была вольная и буйная. Сто тридцать восемь головорезов, не страшащихся ни божьего гнева, ни городских властей, собрались под одной казенной крышей. Они пили, буянили, портили военное имущество и дурно влияли на курсантов. Бедный начальник училища, пожилой полковник Коберн, за всю свою долгую жизнь так и не узнавший настоящей войны, был в ужасе, но поделать ничего не мог. Фронтовики соглашались подчиняться семерым офицерам, разделившим с ними кров, и в их присутствии даже бранились тише обычного. Пожалуй, они сумели бы навести порядок в казарме, но зачем себя утруждать? Война кончилась, а без нее жизнь утратила привычный смысл.

Еще не научившись заглядывать в отдаленное будущее, Веттели пока желал только одного: уйти из казармы. Он устал, постоянно ныли старые раны, он чувствовал себя старым и нездоровым, а на бирже ему каждый раз говорили: «Увы, для этой должности вы слишком молоды. Но не огорчайтесь, какие ваши годы, все еще впереди…»

С работой в городе была беда. Примкнуть к очереди из фронтовиков несколько раз пытался и Веттели, но рядом стояли здоровенные мужики из числа уволенных портовых рабочих, фабричных грузчиков и заводских молотобойцев. При таком богатом выборе хозяева даже глядеть не хотели на бледного и худосочного юношу аристократичной внешности, которую плохо скрывал поношенный офицерский мундир без шевронов.

Да, со знаками отличия «условно демобилизованным» пришлось расстаться, всем до единого. По крайней мере половина из них (Веттели в том числе) хотели бы остаться на службе – кто любил это дело, кто привык, а большинству просто некуда было податься. Но так уж удивительно совпало, что каждому из ста тридцати восьми довелось участвовать в двухлетней осаде неприступной такхеметской крепости Кафьот. Что-то странное творилось там, недоброе, из разряда тех явлений, о которых не говорят после заката, да и вообще стараются лишний раз не вспоминать. Приказ командования был однозначен: уволить всех непосредственных участников Кафьотской осады, в каких бы ни состояли званиях и чинах, и впредь на службу не принимать не только самих, но и потомков их до третьего колена.

Вот и осталось капитану Веттели обивать порог трудовой биржи, а в промежутках собирать на туманных городских улицах желтые блестящие грибы. Бессмысленная, тоскливая жизнь – зачем она нужна?

Пятый день он думал о… нет, не о самоубийстве, конечно. Это было бы недопустимой глупостью, – выжить в стольких боях, а потом последовать дурному примеру почти незнакомого отца.

Веттели думал об отъезде. Куда? Да какая разница! Лишь бы подальше от казармы с ее буйными обитателями, от Баргейта с его странными холодными туманами, дающими знаменитым столичным сто очков форы, от Старого Света, измученного войной, от цивилизации вообще. Скопить денег на билет, а может, записаться в команду, если повезет, или, в конце концов, ограбить кого, сесть на океанский корабль, а дальше… А дальше ни о чем думать не придется, потому что в пути он наверняка умрет, ведь на море его всегда тошнит.

Последняя мысль Веттели особенно успокаивала.

Нет, он пока еще ничего не решил окончательно и время от времени переключался с дорожных планов на другие мысли: о том, что урожай сегодня неплох; что желтые и красные кленовые листья, распластавшиеся по мокрой мостовой, напоминают картины модных живописцев, и это очень красиво, жаль, некому показать, потому что в казарме мало кто интересуется такими вещами; что если как-то продержаться этот год, то летом можно будет записаться в университет, вроде бы правительство готово оплатить фронтовикам первые два семестра обучения… Так думал капитан Веттели, но ноги сами, без участия разума, влекли его в припортовые кварталы, где между серыми стенами домов уже проглядывали размытые туманом очертания корабельных мачт.

…Именно там, неподалеку от порта, возле открытой двери кондитерской, под кованым трехрогим фонарем и произошла встреча, изменившая наконец его тоскливую и бессмысленную жизнь.

Он как раз стоял у фонаря, ловил носом волну теплого, наполненного ароматом корицы воздуха, идущего от раскрытой двери, и мучительно решал: разориться на горячую булочку или ограничиться казенным обедом, который был давно, и ужином, который наступит нескоро? Разум говорил: булочка с корицей – это роскошь, без которой вполне можно обойтись, тем более что сегодня еще предстоит непременно потратиться на теплые носки, иначе завтра он без них точно простудится. Но желудок требовал свое, ему не было никакого дела до носков. Неизвестно, сколько бы еще лорд Анстетт терзался булочно-носочными противоречиями и чем бы решился вопрос, но тут его окликнули. Голос был хорошо знакомым, а интонация оживленной до развязности:

– Ба-а! Капитан Веттели! Какая встреча! Не знал, что вы до сих пор торчите в Баргейте! Здесь никого из наших не осталось, все разъехались по домам… Ах да! Забыл, что вам больше некуда податься! Как, хорошо ли устроились? Или все еще в казармах? Что-то бледный у вас вид, капитан, можно подумать, вас чепиди[1] покусала! Что вы с собой сделали?

В довершение этой бесцеремонной речи Веттели дружески хлопнули по плечу. Да, это тоже была забавная примета мирного времени. Прежде лейтенант Токслей, а это был именно он, не позволил бы себе обратиться к своему капитану столь вольно, тем более что они никогда даже не приятельствовали. Их отношения оставались доброжелательно-официальными – сказывалась почти десятилетняя разница в летах, да и Веттели, будучи несколько замкнутым по характеру, предпочитал старых школьных друзей новым армейским и к сближению не стремился.

Но если бы его попросили назвать лучшего из своих офицеров, он бы не задумываясь остановил выбор на Фердинанде Токслее.

Уроженец южных материковых провинций, сын школьного учителя, он был отличным солдатом, толковым подчиненным, человеком простым и компанейским в общении, надежным и бесстрашным в бою. Была в нем та особенная, лихая удаль, что чаще можно наблюдать у жителей континента и так редко – у холодных и сдержанных альбионцев. Поднять бойцов в атаку? Привести в чувство впавших в панику новобранцев? Жестко пресечь мародерство? Остановить пьяную драку? Встать между разъяренными дуэлянтами? Предпринять отчаянно дерзкую вылазку неприятелю в тыл? Это все Токслей.

В полк Веттели прибыл на год позже Токслея. Вместе прошли почти всю войну, но ближе к концу их пути разошлись, и теперь неожиданная встреча обрадовала обоих. Уставший от одиночества Норберт легко простил однополчанину моветон, и его слова «О! Лейтенант! Счастлив вас видеть!» были вполне искренними.

А больше он ничего не успел сказать, потому что из кондитерской хлынула новая волна восхитительно-ароматного тепла, несчастный желудок свело голодной судорогой, а весь окружающий мир пополз куда-то вбок и окончательно канул в туман. Спасибо, рядом оказался фонарный столб, и Веттели успел уцепиться за него, иначе, пожалуй, не устоял бы на ногах. А может, не столбу вовсе, а лейтенанту Токслею он был обязан тем, что все-таки устоял. Именно его округлившееся рыжеусое лицо было первым, что проявилось из тумана перед Веттели, его руки он почувствовал у себя на плечах и его встревоженный голос услышал:

– Боги милостивые, капитан, да что с вами?! Вы здоровы?

– Вполне! – заверил Веттели хрипло и понадежнее уцепился за столб.

Лейтенант Токслей ему не поверил.

– Да на вас лица нет! Определенно, я не могу оставить вас в таком состоянии! Здесь холодно, идемте куда-нибудь… ах, да вот хоть в кондитерскую, что ли! Надеюсь, у них подают кофе… – Желудок вновь болезненно сжался, и мир поплыл. – Послушайте, вы сможете дойти?

– Разумеется! – бодро пообещал Веттели, хотя втайне затосковал, что сейчас придется расстаться со спасительным столбом. К счастью, его поддержали за локоть.

В кондитерской было умопомрачительно-прекрасно.

Перед носом возникли две булочки – марципановая и с корицей. И еще маленькая белая кофейная чашка, от нее шел пар, на темной поверхности плавала светлая пенка. У девушки-официантки было обеспокоенное лицо. Потом откуда-то появилась пожилая хозяйка, сказала сердито: «Что это вы здесь глупостями занимаетесь! Понимать же надо!» Ушла, а некоторое время спустя вернулась с тарелкой жареной колбасы, залитой яйцом. Поставила перед капитаном, робко провела ладонью по его изрядно обросшей макушке, всхлипнула и скрылась из вида.

– У нее сын погиб в Такхемете, под Беджурой, – пояснила официантка тихо.

– Да, там много народу полегло, – согласился Токслей. – Едва не половина нашего полка.

Веттели их почти не слушал. Ему не хотелось вспоминать Беджуру, он вспоминал, сколько лет назад в последний раз ел жареную колбасу с луком и яйцом. Получалось, что очень давно, в первые дни мобилизации.

Просто удивительно, как мало надо человеку для счастья – достаточно колбасы, булочек и чашки кофе. Жизнь, четверть часа назад казавшаяся беспросветной и ненужной, вдруг стала очень даже ничего, в голове прояснилось, и туман перед глазами рассеялся без следа.

– Вам лучше? – обрадовался лейтенант Токслей. – Так расскажите же наконец, что с вами творится. Честное слово, это было похоже на голодный обморок.

Рассказывать не хотелось, промолчать было бы невежливо, слова поначалу подбирались плохо. Из-за тонкой перегородки доносились сдержанные женские всхлипы – акустика в кондитерской оказалась лучше, чем в оперном театре, на кухне было слышно каждое слово, произнесенное посетителями крохотного торгового зала, и наоборот. Веттели как мог коротко и даже не без юмора, вдруг прорезавшегося невесть откуда, обрисовал свое нынешнее положение, включая дилемму булочка – носки.

На этом месте из кухни донесся трагический вопль: «Ах ты, господи, знала бы я, что он там под дверью топчется! Что же не вошел-то?!»

Токслей слушал и мрачнел все больше.

– Это гоблины знают что! – сказал он. – Мы пять лет кормили падальщиков и гулей ради «интересов Альбионской короны», а когда это безумие кончилось, нас бросили на произвол судьбы, будто старый хлам. Они должны были позаботиться о трудоустройстве отставных офицеров-кафьотцев, назначить на соответствующие гражданские должности. Они ведь гарантии давали, демоны их подери!

– Давали, – согласился Веттели с усмешкой, ему в самом деле было забавно. – Но есть еще такая неприятная штука – двадцатитрехлетний возрастной ценз. Те должности, которым я соответствую по званию, не могу занять по возрасту, а те, на которые по возрасту прохожу, не соответствуют капитанскому званию, поэтому мне никто не обязан их предоставлять. А через несколько лет срок действия указа об условных отставниках Кафьота истечет и мне вообще ничего не будет причитаться. Замкнутый круг… Ну и пусть! Выберусь как-нибудь. – Он легкомысленно махнул рукой. После сытной еды будущее заиграло неоправданно-розовыми красками. Вот только надолго ли?

– Послушайте, капитан! – Токслей вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. – Ведь я знаю, что с вами делать! Бросайте этот ужасный туманный город, едемте со мной в Гринторп!

Случайное совпадение или перст судьбы, но название это было Веттели хорошо знакомо. Из деревни Гринторп, которая находилась в графстве Эльчестер, была родом его няня, миссис Феппс. Будучи особой весьма словоохотливой, она часто пускалась в воспоминания о родных краях, и в ее бесконечных рассказах фигурировали посевы ячменя, стада коров, кладбищенские призраки и чрезвычайно зловредные боггарты, от которых ночью никакого покоя, если забудешь положить под матрас ветку можжевельника.

– Что же я стану делать в Гринторпе? – удивился Веттели. Он имел небогатое представление о мирной жизни вообще, а уж о мирной сельской жизни и вовсе никакого. – Я совершенно чужд этого… как его… Земледелия и животноводства! – В памяти всплыло что-то из экономической географии.

Но Токслей от его слов только отмахнулся:

– Никакого земледелия, никакого животноводства, обещаю! В Гринторпе открыта частная школа с пансионом для мальчиков и девочек, своего рода педагогический эксперимент. Так называемое «совместное обучение». Весьма престижное заведение, надо отметить, возможно, попало в модную струю. Обещает стать вторым Феллфордом или даже Эрчестером. Разумеется, я имею в виду не качество обучения, а учеников. О качестве можете судить сами, узнав, что в штате, к примеру, состоит ваш покорный слуга. – Токслей поклонился и шумно рассмеялся собственной шутке.

Лорд Анстетт слушал и недоуменно моргал. В педагогике он смыслил не больше, чем в сельском хозяйстве.

– Директор – добрый знакомый моего старика, прекрасно ко мне относится. Уверен, он и вас хорошо встретит. Нам как раз срочно нужен преподаватель военного дела для мальчиков. Он предлагал ставку мне, но меня от всего военного уже тошнит, предпочитаю ограничиться физическим воспитанием: гимнастика, гребля, регби, крикет, файербол и прочие мирные забавы. А для вас эта должность придется как раз кстати. Вы согласны?

– Да… Нет… – Веттели не знал, что ответить. – Я совершенно не умею обращаться с детьми. У меня же нет никакой подготовки, специального образования…

– О-о! – перебил Токслей, не дослушав. – И это мне говорит лучший выпускник Эрчестера за пять предвоенных лет… да-да, не удивляйтесь, о ваших интеллектуальных заслугах мы все были прекрасно осведомлены. Тут уж благодарите ваших покойных однокашников. Они в свое время любили язвить: почувствует кладбищенский гуль разницу между первым эрчестерским выпускником и последним, когда вы попадетесь ему на зуб… Да. Что же касается детей, так это те же новобранцы, вся разница, что еще не научились пить и, сбежав в самоволку, таскаться по девкам. Порой эти юные негодяи тоже бывают буйными, но с вашим-то опытом и хладнокровием вы обуздаете их в два счета, уж поверьте.

Веттели вскинул на сослуживца удивленный взгляд. Нет, насчет опыта и хладнокровия тот, похоже, не иронизировал. Что ж, возможно, со стороны это выглядело именно так.

А Токслей продолжал убеждать, хотя нужды в том уже не было. Веттели всеми зубами и когтями готов был вцепиться в любую возможность хоть ненадолго покинуть проклятую казарму, просто не успевал вставить слово в экспрессивный монолог лейтенанта, а перебивать было неловко.

– Право, капитан, напрасно вы сомневаетесь! Что вам стоит хотя бы попробовать? В Баргейте вас ничего не держит. Съездим в Гринторп, оглядитесь, вам там непременно понравится, это воистину сказочное место. Представляете, там еще сохранились феи в старом замковом парке. Не знаю, как они выносят наше шумное общество? На должность вас примут. У старика Инджерсолла, нашего директора, положение безвыходное: занятий по военному делу не было с начала триместра. Пробовали приспособить отставного полковника Честера Гримслоу, из деревенских, но, кроме муштры, он ни в чем не разбирается, а еще он в маразме и не дурак выпить. Представьте: в школе идут занятия, а он выведет класс во внутренний двор, построит в три шеренги и гоняет кругами под строевую песнь. Да еще требует, чтобы орали громче, глуховат, не слышно ему. Ну, наши оболтусы и рады стараться. Смех и грех! Учителя стали жаловаться, что нет никакой возможности работать. Полковника вежливо спровадили, а замены пока не нашлось. Удивительное дело, при нынешней-то безработице. Сама судьба приготовила это место именно для вас, не иначе! Тут главное зацепиться. Ведь всего-то год-другой пересидеть. Здоровый климат, деревенская еда, отдельная комната. А в этом тумане после вашего ранения вы и до лета не протянете, уж поверьте, знаю, о чем говорю. Вы и сейчас больше похожи на призрака, чем на живого человека, а впереди зима. Да и что вы, собственно, теряете? Ей-богу, не узнаю своего капитана, что с вами сталось за какие-то четыре месяца? Ну? Вы согласны?

На кухне затаили дыхание.

– Да, – кивнул капитан коротко. – Да, конечно.

Можно подумать, у него был выбор. К тому же он уже лет десять не встречал фей.

В кондитерской они провели еще час, беседуя на отвлеченные темы. То есть болтал в основном Токслей, Веттели больше слушал. Уходить не хотелось. Там, за дверью, был чужой, враждебный, отравленный туманом город, а здесь на окнах цвели белые, розовые и красные цикламены. Веттели считал их главной составляющей домашнего уюта, потому что именно эти цветы выращивала в своей комнате няня, миссис Феппс. Интересно, жива ли она? Надо будет расспросить в деревне…

Слушать собеседника становилось все труднее, мысли уплывали.

– Э-э, да вы совсем носом клюете, – заметил Токслей. – Давайте-ка поступим так: сейчас отправимся в вашу казарму, заберем вещи и ко мне. Я на ночь снял номер в отеле, не бог весть какие хоромы, но как-нибудь разместимся. А в шесть тридцать поезд до Эльчестера, от него до Гринторпа двадцать шесть миль, но это пустяки. Я оставил в Эльчестере венефикар.

– У вас есть венефикар? – вежливо поинтересовался Веттели, он знал, что владельцам этих новомодных самодвижущихся транспортных средств обычно нравятся подобные вопросы.

Но Токслей в ответ рассмеялся:

– Ну что вы, откуда? За два месяца на такую роскошь не накопить даже в благословенном Гринторпе! Старик Инджерсолл одолжил мне свой. Он обожает технические новинки, но пользоваться ими толком не умеет, пару раз даже врезался в столб. Вам уже доводилось ездить на венефикаре?

Веттели покачал головой: когда бы?

– Только на броневике.

Самоходная повозка под таким названием появилась на Такхеметском фронте в последний год войны. Это было огромное, рычащее, громыхающее железом, плюющееся огнем чудище вроде уложенной набок осадной башни. В движение его приводила та же магия, что оживляла боевых големов. Только големы, при всей своей безмозглости, умели действовать самостоятельно, броневиком же управлял спрятанный внутри человек. Те же големы просто не соображали, что эта штука сильнее и надо от нее убегать.

– Ну-у, сравнили броневик с венефикаром! – воскликнул лейтенант с укоризной. – Это же совершенно разные ощущения! Но ничего, завтра и прокатимся. А теперь пойдемте, пойдемте, пока вы не уснули за столиком.

Манеры Токслея с каждой минутой становились все более и более покровительственными, но Веттели это нисколько не смущало, не коробило, наоборот, приятно было вверить свою расшатанную судьбу в чьи-то руки, которые могли привести его к новой, незнакомой, но наверняка счастливой жизни.

Однако жизнь старая, страшная и надоевшая до тошноты не спешила отпускать своих пленников.

Казарма благодаря своим условно-демобилизованным обитателям и без того не была тихим местом. Теперь же в ней царило странное, нездоровое оживление.

Быстро собравшись и доложив дежурному офицеру об убытии – больше прощаться было не с кем, – Веттели уже направлялся к выходу, но тут к нему подскочил один из солдат, от которого несло выпивкой и почему-то чесноком.

– А, господин капитан! – Солдат рассмеялся криво и пьяно. – Что, с вещичками и на выход? Испугалися, ага! Бегите-бегите! Да только от него не убежишь! Не надейся, капитан Ветал, не удерешь, сволочь… – Тут, видно, до солдата, несмотря на пьяный угар, дошло, что наболтал лишнего, и удрать попытался он сам.

– Сто-ять! – приказал Веттели. Нет, страшно ему не стало, стало отчаянно любопытно. – А ну-ка давай толком: чего я испугался, кто меня достанет?

– А то вы сами не… – начал было солдат и вдруг просиял. – Что, правда?! Не знаете?! Ну так я вам расскажу! – Похоже, роль дурного вестника привела его в полный восторг. – Сержант Барлоу вернулся, вот кто! Видели его! Да я сам лично видел: белый, страшный и нож из глаза торчит! Уж на что он мне лучший друг, прямо как брат родной был, и то я… Короче, тебе, капитан, теперь точно не жить! – оборвав сам себя, победно заключил солдат. – Убийца! Я так смекаю, за тобой он пришел, больше не за кем!

Смеяться Веттели не хотел, это вышло невольно. «Убийца»! А кто здесь, скажите на милость, не убийца? Сто тридцать восемь убийц, один к одному. Даже сто тридцать девять с лейтенантом Токслеем.

Или все сто сорок, считая воротившегося из небытия сержанта?

…Судьба свела их два года назад уже в песках: сержант Барлоу был переведен в роту капитана Веттели, и сразу стало ясно, что он за птица. До войны он днем работал на скотобойне, а по ночам, поговаривали, выходил на большую дорогу, промышлял по почтовым дилижансам. Храбр был до полного пренебрежения своей жизнью и чужие ценил не выше. Сержант воровал и врал, сквернословил, пренебрегал личной гигиеной, мародерствовал, пререкался с офицерами и, если тех не оказывалось поблизости, в бою всегда добивал раненых. В роте его боялись и смертно ненавидели.

А еще сержант был заговорен от пуль. Об этом глухо шептались в казармах, но Веттели поначалу не верил, и напрасно. Уже после того, как удалось организовать перевод Барлоу в дисциплинарную роту за кражу полкового имущества, лейтенант Касперс, хлебнув лишнего, по-дружески рассказал своему командиру, как они со старшим сержантом в одном из боев почем зря палили «этому ублюдку» в спину, едва не подстрелили двух своих, а Барлоу хоть бы что.

«Ну ладно, я не бог весть какой стрелок, – удивлялся лейтенант. – Но Эггерти с десяти шагов всаживает шесть пуль в почтовый конверт, он-то как мог промахнуться? Нет, не обошлось тут без колдовства, уж поверьте, капитан! Эх, штыком надо было, два заклятья на одно рыло не наложишь!»

Солнце тогда палило так, что больно было касаться песка незащищенной кожей. Воды и еды не хватало, зато выпивки почему-то было вволю, люди теряли человеческий облик. В те дни капитана Веттели охватило состояние странного безразличия, ему казалось, что чувства в его душе умерли, все до единого. И страх тоже умер, уже ничто и никогда не сможет его напугать. Но даже по его спине пополз тогда холодок. Потому что доподлинно известно: есть такое колдовство. Но известно и то, какова ему цена. Нормальный человек предпочтет десять раз умереть, чем решится на подобное…

– Гарри, я вас умоляю, никому и никогда больше не рассказывайте об этом случае, даже если еще сильнее напьетесь, – не приказал, попросил он тогда лейтенанта. – Не хватало вам с Эггерти из-за этого выродка попасть под трибунал! – А потом вздохнул и добавил с нескрываемым сожалением: – И правда, надо было штыком…

Да, два года спустя ему пришлось снова о том пожалеть…

– Что? Барлоу? – Это подошел лейтенант Токслей, ему надоело ждать у двери. – Наш Барлоу? А я слышал, будто бы он помер где-то за морем или уже по пути из Такхемета.

– Помер, – подтвердил Веттели со вздохом. – А теперь вот вернулся Упырь, говорят. Уж не знаю кем, призраком или… – Тут ему снова стало смешно, должно быть, на нервной почве: упырь стал упырем.

«Упырями» называли тварей, похожих на вампиров и имеющих те же повадки. Прозвище свое Барлоу получил, уже будучи известным в солдатских кругах под именем Упырь, за какой-то из своих подвигов загремел в дальние колонии.

А там, в кошмарных джунглях восточных колоний, водились свои вампиры – веталы. Неуловимые, хищные, смертельно опасные для всего живого. И там же служил юный лейтенант Веттели, лучший разведчик полка. Прозвище прицепилось к нему в первые же месяцы службы, и не только из-за созвучия слов.

Поначалу Веттели не возражал, пока однажды в ночной разведке его отряд с этими самыми веталами не столкнулся нос к носу. Тогда и обнаружилось, что обычных защитных кругов кладбищенские твари даже не замечают. Людей спасло лишь чудо в лице злобных местных комаров и нового полкового врача, заставившего всех поголовно, под страхом гауптвахты, намазаться какой-то кошмарной новоизобретенной мазью из смеси дегтя, касторового масла и еще каких-то жутких ингредиентов. Мазь воняла так, что лейтенант Веттели пришел в ужас:

– Да как же мы в разведку пойдем? Мятежники нас за милю носом учуют!

– Можно подумать, ваши мятежники когда-нибудь нюхали бальзамический линимент! – отмахнулся эскулап и намазал лейтенанта собственноручно, еще не догадываясь, что спасает его не только от гнойных ран, но и от кровожадных тезок: веталам его снадобье пришлось настолько не по вкусу, что один, успевший лизнуть, даже сдох.

После той страшной вылазки лейтенанта Норберта Веттели свои так больше никогда не называли. Но прозвище не забылось.

«Нашла коса на камень! Связался упырь с веталом!» – слышал Веттели у себя за спиной там, на корабле.

– О как! Вернулся! – присвистнул Токслей, но потом благоразумно рассудил: – Ну, упырем-то вряд ли. Пишут, морская вода им страшнее чеснока или осины, а там ее было целое море. Призрак? Призраком тоже просто так не сделаешься. Вы не знаете, от чего он помер?

– Знаю, конечно, – ответил Веттели тоном вполне легкомысленным, история начинала ему надоедать, и желание ее обсуждать пропало. – Это я его и убил. Собственноручно. Тело утопили, капитан корабля велел. Ну что, идем?

Но лейтенанту хотелось подробностей.

– Ах, да еще на корабле дело было, когда мы шли из Такхемета в Старый Свет. Однажды к ночи Барлоу вдруг совсем взбесился – то ли белая горячка, то ли окончательно спятил. Бегал, орал, что кругом одна нежить, зарезал трех матросов зачем-то. Пытались его поймать и связать – куда там! Ну и пришлось мне принимать меры, он же еще под моим командованием состоял.

Несмотря ни на что, явление призрака Барлоу Веттели не встревожило. Он, конечно, сообщил полковнику, чтобы обратились в отдел магической безопасности, но новые радостные впечатления вскоре вытеснили эти новости.

Сначала была ночевка в маленьком отеле под вывеской «Домашний уют». Более искушенный постоялец непременно отметил бы, что хозяева выдают желаемое за действительное, потому что в номерах холодно и пыльно, кровати жесткие, подушки комковатые и очень дурная кухня. Однако лорд Анстетт с ними не согласился бы.

Он счел ночлег восхитительным, ведь в номере имелся розовый цикламен в горшке, шерстяной плед в крупную клетку, а горничная принесла в постель грелку. Грелку, подумать только! Он давно забыл, что такие вещи существуют на свете.

Наутро двухместный кеб повез их на вокзал, и из окна город больше не казался враждебным всему живому, наоборот, приобрел притягательную таинственность. Веттели даже удивился, как мог он прежде не замечать его пусть неяркой, но несомненной красоты, скромно прикрытой вуалью тумана.

Но когда поезд, прогромыхав по мосту через реку, выкатился на холмистую, все еще зеленую равнину, освещенную неярким осенним солнцем, и воздух вокруг сделался столь прозрачным, что видно было миль на тридцать вперед, Веттели почувствовал такое облегчение, будто с плеч свалился груз, который он носил на себе так долго, что успел привыкнуть к тяжести и позабыть о ней. В песках пустыни капитан Веттели возненавидел солнце как злейшего врага, кто бы мог подумать, что так скоро будет рад увидеть его вновь?

Из любопытства он открыл окно и оглянулся на покидаемый ими Баргейт. Но не увидел ничего, кроме гигантского белесого кокона, расползшегося по равнине по ту сторону реки. Странно: получалось, что беспросветный баргейтский туман – это какое-то сугубо местное явление, за пределы городской черты оно не продолжалось. Интересно, это из-за низменного расположения города и слишком большого выброса в воздух водяных паров или тут имело место что-то иное? А что, не исключено. За годы войны Соединенное Королевство нажило себе немало врагов не только в колониях, но и в Старом Свете, так что проклятие никого бы не удивило.

«Надо будет непременно уточнить при случае», – сказал себе Веттели и сам удивился. Еще вчера его совершенно не занимали вещи столь отвлеченные: ну, туман и туман, какая, казалось бы, разница, что ему причиной – природа, магия или промышленная революция?..

А окно почти сразу пришлось закрыть, потому что из-под сиденья вылезло некое невзрачное существо, принадлежащее, видимо, к особой, железнодорожной разновидности брауни, и осведомилось, в своем ли сэры уме. Умные люди, каковых ему изредка, но все же доводилось встречать, не стали бы выстуживать вагон, ведь на дворе не лето, пояснило оно.

С маленьким народцем шутки плохи, это всем известно. Поэтому Веттели не стал спорить, окно покорно закрыл и извинился, пообещав к следующей поездке непременно поумнеть. Существо удалилось к себе под лавку, благосклонно кивнув, а Веттели неожиданно обнаружил в ладони бронзовую монетку. Она оказалась затерта настолько, что на ней было не разобрать ни одного значка. Зато у края была пробита дырочка для шнурка.

– Ого! Да вам везет! – присвистнул Токслей при виде находки. – Подарки маленького народца обычно оказываются сильными охранными амулетами, и мало кому удается их заполучить. Храните и не вздумайте потерять.

Веттели повесил монету на шею и порадовался, как кстати она пришлась, будто заполнила собой неприятную пустоту. Пять лет на этом месте висел смертный медальон, но при демобилизации его пришлось сдать.

…Дорога до Эльчестера заняла пять часов.

В этом графстве Веттели уже доводилось бывать в юности: довольно милый, но ничем не примечательный городок, выросший в начале века вокруг ткацкой фабрики Хардмана, на месте старого имения графов Эльчестеров, тоже проданного когда-то за долги.

«Интересно, теперь и в Анстетт-холле откроют фабрику? Жаль. Это погубит сад», – отстраненно, без эмоций подумал Веттели. С садом у него не было связано никаких личных воспоминаний, за исключением крупной мраморной лягушки, примостившейся на камне посреди затянутого ряской пруда. Вот лягушку в самом деле было жаль.

… – Прошу, капитан! Вот она, краса и гордость Гринторпа! Пятьдесят миль в час, система магической защиты от гремлинов и глашанов! Немного помят, но работает исправно. – Токслей сделал широкий приглашающий жест, и Веттели наконец обратил внимание на открытый серый венефикар, примостившийся у станции под полосатым тентовым навесом. Сердце радостно застучало в предвкушении чего-то необычного. Веттели всегда был равнодушен к разного рода модным новинкам, но прокатиться на венефикаре ему хотелось давно. Он встречал эти машины несколько раз на улицах Баргейта.

Они ворчали, будто маленькие чудовища, и мигали бледными желтыми фонарями, похожими на глаза. Они выходили из тумана и уходили в туман. Ползли медленно-медленно, не используя и четвертой части своих «лошадиных сил». Но если разогнаться, в рекламе обещали чувство полета, и именно его Веттели и мечтал испытать.

Однако за несколько месяцев лихим водителем Токслей не стал, и вышла просто приятная поездка. Стоял очень теплый для середины октября день. Солнце проглядывало сквозь легкую дымку, рассеивалось в кронах деревьев, наполняя воздух мягким, янтарного оттенка сиянием. Дорога шла через желтеющие и багряные рощи, петляла между холмами, все еще по-летнему зеленых, украшенных кольцами белых и серых валунов – хранителей памяти о народах, обитавших под ними до прихода в эти края человека. Впрочем, с употреблением прошедшего времени в последней фразе согласились бы не все. Магическое сообщество так и не сделало официального заявления о том, покинуты холмы Соединенного Королевства их исконными обитателями – фейри или те затаились внутри, исказив пространство и открыв выход в какой-то из соседних миров.

Простые же деревенские жители единодушно утверждали, что маленький народец продолжал жить в холмах, рассказывали о встречах с их жителями, иной раз даже жаловались властям на подмену младенцев. Только власти почему-то не верили. Ведь, если признать проблему, ее надо будет как-то решать.

– Подождите, как вы сказали? – вдруг во время разговора воскликнул Токслей, притормаживая. – Миссис Феппс из Гринторпа? Да уж не та ли Пегги Феппс, у которой наши повара берут зелень и овощи для школьной кухни?

– Да… ой! – воскликнул Веттели. – Да, мою няню звали… зовут Пегги. А ее покойного мужа звали…

– …Бенджамин, и в день тезоименитства королевы его поднял на рога бык! – победно закончил лейтенант. – Удивительное совпадение! Вижу в нем перст судьбы. Оставлю вас как раз у миссис Феппс, сам тем временем переговорю с директором, а потом вернусь. Согласны?

Веттели еще раз кивнул, и оставшиеся семь миль до Гринторпа все перебирал в уме варианты, как лучше представиться, чтобы няня сразу поняла, кто он такой и зачем явился к ней домой.

А все его заготовленные речи пропали даром.

Миновав каменный арочный мостик через широкий ручей, венефикар выкатился на очаровательную, украшенную поздними цветами деревенскую улицу и остановился перед небольшим домиком красного кирпича под тростниковой крышей, пятым или шестым от края. К дому вела тропинка, выложенная крупными булыжниками, вдоль нее тянулась живая изгородь из самшита. У крыльца, рядом с синей садовой лейкой, сидел солидный рыжий кот и умывался, а на окнах белели, розовели, алели цикламены. Все как и должно быть. Если бы Токслей не указал на дом миссис Феппс, Веттели нашел бы его сам.

Он отыскал в себе силы постучать, хотя долго топтался перед дверью в нерешительности, все перебирал в уме приветственные фразы. Но распахнулась дверь – и он не успел рта раскрыть.

– Добрые боги! Берти! Мальчик мой, это ты!

Она узнала его сразу, с первого взгляда. Ей не помешали шестнадцать лет разлуки, и то, что ребенок превратился во взрослого мужчину, прошедшего войну. И он ее узнал. Но ему-то было куда как проще: няня вообще не изменилась. Он-то ожидал встретить седенькую старушку, согбенную болезнями и невзгодами, а перед ним стояла его собственная няня, такая, какой он видел ее в последний раз: клетчатое платье, белый передник, серая шаль, округлое лицо почти без морщин, светлые волосы узлом – разбери-ка, есть ли в них седина…

Ну конечно, так оно и должно было быть. Если посчитать, то за прошедшие годы одряхлеть миссис Феппс никак не могла. Просто пятилетнему человеку тридцатилетняя женщина кажется очень, очень взрослой, а шестнадцать лет представляются целой жизнью.

Но в первый миг Веттели показалось, будто он таинственным образом попал в собственное прошлое.

А потом ему было уже не до размышлений и ощущений – только отвечай на вопросы. Не так-то просто уместить в короткий рассказ почти двадцать лет жизни, успевая при этом отдавать должное и ростбифу, и сливовому пирогу со взбитыми сливками.

– Вчера растопила камин, утром глядь – вся решетка в саже! Ну, думаю, Пегги, затевай-ка ты скорее пирог, гости будут. И верно! И какие гости-то, какая радость! Вот и не верь после этого приметам!

От подзабытых, но таких привычных звуков няниного голоса, прикосновений ее рук, от запахов домашней еды и мурлыканья рыжего кота Чарльза в душе Берти Веттели воцарилось такое безмятежное счастье, что рассказ о прошлом вышел веселым. Он ничего не пытался приукрасить специально, память сама выдавала только приятные воспоминания. Но Пегги Феппс была неглупой женщиной. Ей достаточно было просто взглянуть на своего измученного войной воспитанника, чтобы догадаться о реальном положении вещей.

– Не представляю, как сэр Коннал мог так с тобой поступить! – горестно вздыхала она. – Ты проливал кровь за нашу страну, а он в это время проигрывал в карты твое будущее! Как он мог, как он мог!

– Наверно, думал, что я не вернусь, – пожал плечами Веттели. Он по-прежнему ни о чем не жалел и отца не осуждал – ему было все равно. – Я и сам так считал тогда.

– Ах, да ни о чем он не думал! – в сердцах махнула рукой няня. – Когда он вообще о тебе вспоминал, скажи на милость?

– Ну, он же оплачивал мою учебу, – резонно возразил Веттели. – Значит, минимум раз в год, когда получал счета.

Прежде он о родительском внимании не задумывался. Они с отцом были абсолютно чужими людьми, родство ничего не значило для обоих. Лорд Анстетт не проявлял к сыну теплых чувств – но ведь и ему самому никогда не приходило в голову, к примеру, послать отцу поздравление с праздником или попроситься домой на каникулы. Вряд ли об этом стоило запоздало сожалеть.

К счастью, няня переключилась с прошлого на будущее. Он ищет место в школе Гринторп? Вот молодец! Значит, по выходным сможет жить у нее, уж она-то его откормит, можете не сомневаться! Он должен пойти на встречу с директором? Сегодня? И в таком виде? Только через ее труп!

Миссис Феппс всегда была чрезвычайно деятельной женщиной. В мгновение ока Веттели был отмыт от дорожной пыли, аккуратно пострижен, причесан и переодет в свежее белье мистера Феппса, окончившего свои дни на бычьих рогах еще до рождения маленького Берти.

– Мне соседка все уши прожужжала: ну что ты его зря хранишь, что о пьянице вспоминать, давно бы отдала на благотворительность. А вот и не зря, вот и пригодилось!

Вдобавок миссис Феппс успела вычистить щеткой, подштопать и отутюжить его старый мундир, а самого заставила натереть до блеска сапоги. В результате ее усилий к моменту возвращения Токслея ее «милый Берти» выглядел вполне респектабельно.

Школа Гринторп лежала в полутора милях от деревни, к ней вверх по склону пологого холма вела чудесная дубовая аллея, сохранившаяся едва ли не с артуровских времен. Некоторые брали на себя смелость утверждать, будто даже заложена она была лично им. Но даже если представить, что славному королю Былого и Грядущего в самом деле пришло в голову заняться озеленением местности в графстве Эльчестер, он прислал бы армию садовников.

Так или иначе, аллея была сказочно хороша. Огромные дубы смыкали над ней свои кроны, сквозь просветы пробивалось солнце, и влажный, насыщенный особым дубовым запахом воздух был исчерчен его косыми лучами. Посреди дороги Токслей сделал короткую остановку, просто подышать, и Веттели подобрал в карман несколько желудей – приятно было перекатывать их в пальцах. А впереди, между стволами, кажется, мелькнула красная шапка духа дубовой рощи. Ну, от этих созданий и до фей недалеко… Гринторп с каждой минутой нравился Веттели все больше и больше. А уж когда они выехали к охотничьему замку…

Да, именно в охотничьем замке Эльчестеров школа Гринторп и разместилась.

По столичным меркам был он не особенно велик, но для здешних мест выглядел весьма внушительно: центральное крыло высотой в три этажа, ступенчатый фронтон, боковые двухэтажные фронтоны в виде буквы «Н». Отштукатуренные стены выкрашены в светло-серый цвет, над коричневатой черепичной крышей возвышалось несколько симметричных башенок с флюгерами и множество каминных труб. Еще две округлые башни примыкали к торцам правого и левого крыла. Широкое каменное крыльцо парадного входа украшали статуи волков с раскрытыми пастями. Однако замысел неизвестного ваятеля был грубо нарушен более поздним вмешательством: на голову каждого зверя была напялена вязаная шапочка, могучие шеи были обмотаны яркими шарфиками, а в пасти были вложены теннисные мячи и домашние туфли, у одного волка вдобавок на носу косо сидели очки без стекол. И досталось не только волкам. «Любители искусства» не обошли своим вниманием даже рельефную кабанью морду, прилепленную над входом на высоте чуть ли не десяти футов. Между ее грозными клыками торчал окурок дорогой колониальной сигары.

– Юные негодяи! – рассмеялся Токслей. – Опять за старое! Мистер Коулман, наш школьный смотритель, замучился их гонять.

– А по-моему, неплохо смотрится, – улыбнулся Веттели. Очень… – Он запнулся, подбирая нужное слово. – Очень демократично. Как раз в духе современных общественных веяний.

– Я передам ваши слова мистеру Коулману, – с напускной серьезностью кивнул Токслей. – Но вряд ли он их оценит. Боюсь, у него несколько иные представления о демократии, и вряд ли он в принципе ее одобряет. Ну что, нравится вам?

– Нравится – не то слово. Я просто очарован. Но что поехал – жалею. Потому что, если меня откажутся принять в штат хотя бы дворником, мне останется только умереть! – отвечал Веттели в тоне легкой беседы.

К счастью, прием, оказанный Веттели профессором Инджерсоллом, оказался куда более теплым, чем тот мог рассчитывать.

– Норберт Веттели? Да-да, я вас жду! – донеслось в ответ на его робкий стук в дубовую дверь директорского кабинета.

Седовласый джентльмен, лет за семьдесят, но очень энергичный и моложавый, с длинным лицом типичного островного уроженца, поднялся из кресла ему навстречу.

– Проходите скорее, мой мальчик! Простите, что так вас называю. С вашим дедом, Персивалем Анстеттом, мы были лучшими друзьями со школьных лет! Боже, как вы на него похожи! Просто наваждение! А сорванец Конни был совсем другим. Какая печальная судьба! – Веттели не сразу понял, что «сорванец Конни» – это не кто иной, как его покойный отец.

– Да, сэр, это очень печальная история, – вежливо вздохнул он.

– Не будем о грустном, – решил директор. – Мистер Токслей упомянул, что вы согласились занять место преподавателя военного дела…

– Да, – с замиранием сердца проговорил Веттели. – Я понимаю, у меня нет нужной подготовки и преподавательского опыта. Но… Словом, я был бы благодарен за любую должность при школе, в том числе хозяйственную.

И без того длинное лицо профессора еще больше вытянулось от искреннего изумления.

– Боги милостивые! О чем вы говорите, мой милый! Какая хозяйственная должность! Конечно, безработица – страшная вещь, она диктует свои условия. Но здесь, в провинции, мы еще не стали такими разборчивыми, чтобы нанимать сторожами или садовниками лучших выпускников Эрчестера за последние десять лет… да-да, именно десять. За годы войны ваш результат никто не смог превзойти. Что до преподавательского опыта – когда-то его не было и у меня. Словом, если вы согласны…

Тут Веттели принялся кивать молча, из опасения в последний момент брякнуть что-нибудь лишнее.

– Вот и славно! Очень, очень рад!.. Мистер Коулман! – позвал профессор громко, и на его зов в кабинете как из-под земли возникло странное угрюмое существо, вроде бы человеческой природы, а вроде бы и не совсем. Больше всего оно напоминало старенького сморщенного гоблина, искусно замаскированного под человека. – Мистер Коулман подберет вам форму по размеру и покажет комнату. Располагайтесь, отдыхайте, у вас очень утомленный вид. К занятиям вам приступать только через неделю, когда мисс Топселл перестроит расписание, так что успеете подготовиться. Главное, не волнуйтесь, мальчик мой, все будет хорошо! – Профессор покровительственно похлопал его по плечу. – Уверен, вам у нас понравится.

– Спасибо, сэр, – выдохнул Веттели. – Я буду очень стараться.

– Идемте, сэр, – проскрипел замаскированный гоблин и фамильярно потянул Веттели за рукав. – Пожалуй, мы поселим вас в башне. – Он бросил на профессора Инджерсолла вопросительный взгляд из-под кустистых рыжих с проседью бровей.

– Да-да, – немного рассеянно кивнул тот. – Лорду Анстетту там будет удобно, я уверен.

Еще бы ему не было удобно! Да он с младенческих лет не имел комнаты лучше! Собственно, с тех пор, как будущий лорд Анстетт покинул детскую в родительском доме, у него не было отдельной комнаты, только место в спальне на несколько человек, и даже походный шатер приходилось делить с денщиком.

Из-за того что помещение находилось под крышей одной из боковых башен, планировку оно имело необычную: две стены смыкались углом, а третья, с узким, как бойница, окошком и широким, как скамья, подоконником, изгибалась плавной дугой. Окно было наполовину скрыто красной портьерой, от этого в комнате царил приятный теплый полумрак. Обои были бумажными, песочного оттенка, с орнаментом в виде медальонов. Потолок над кроватью был скошен и образовывал нечто вроде алькова. Кроме кровати, застеленной немного колючим клетчатым пледом, в комнате имелись письменный стол с настольной лампой под красным абажуром и скромной чернильницей, два стула, маленький комод с зеркалом, полки для книг с несколькими потрепанными томами и вешалка для верхней одежды.

На полу лежал трогательный домотканый коврик под цвет пледа – красно-буро-бежевый. Традиционный камин заменяла небольшая железная печь континентального фасона, рядом нашлась корзинка дров. Узкая дверь в прямой стене вела в крошечную ванную с ватерклозетом. Веттели так и замер на пороге в восхищении.

– Располагайтесь, сэр. Если что-нибудь понадобится, обращайтесь, моя комната в этом же корпусе, третья от черного хода, вам любой покажет. Какой у вас размер одежды? – Коулман окинул фигуру новичка беглым взглядом. – Так, понятно. Кастелянша вам что-нибудь подберет. Нам как раз недавно завезли новые комплекты для старшеклассников. А мантия, уж простите, будет великовата. – В тоне, каким это было сказано, Веттели уловил некоторое пренебрежение. – Ужин у нас подают в семь вечера, обеденный зал в центральном крыле.

Кивнув на прощание, Коулман вышел. С минуту Веттели слушал стихающие шаркающие шаги, а потом не мог оторвать взгляд от открывшегося с высоты вида. Окно выходило на север, из него можно было разглядеть и подъездную аллею, и деревню в окружении полей, холмов и разноцветных рощ, и извилистое русло реки, в которую впадал гринторпский ручей. А у горизонта вроде бы даже просматривались постройки Эльчестера, хотя не исключено, что их он видел только в своем воображении: уже начинало смеркаться, и в такой дали сложно было что-то понять наверняка.

«Вечером станет ясно, что к чему. Если это Эльчестер, то будет видно огни», – сказал он сам себе.

Весь запас личных вещей капитана Веттели уместился в одном походном мешке, так что разобрать их было несложно. Документы он спрятал в выдвижной ящик стола, а на его суконную поверхность поставил семейную фотографическую карточку в рамке: отец сидит в кресле, в вольной позе, закинув ногу на ногу, с трубкой в руке, а рядом его маленький сын скачет на деревянной лошадке, белой в яблоках, с шальным раскосым глазом. Ради этой лошадки, нежно любимой в детстве, Веттели и таскал с собой фотографию по всем фронтам.

Несколько любимых книг заняли место на полке, рядом очень красиво встали латунная масляная лампа и несколько памятных вещиц, включая закопченный керамический обломок боевого голема. Обломок имел безобразный вид, и воспоминания с ним были связаны не самые приятные (великое чудо, что голем не угробил капитана Веттели, когда они столкнулись ночью в песках).

Все остальное, включая три пистолета с запасом патронов, наградной кортик и десяток узких метательных ножей (одним из их компании как раз и был убит Упырь Барлоу) он просто вывалил из мешка в ящик комода. Прежде он никогда не позволил бы себе подобной небрежности в обращении с оружием, но теперь началась мирная жизнь, значит, все можно.

Еще он решил выпросить у няни горшок с красным цикламеном и вышитую подушку, а еще хорошо бы…

…Из размышлений о благоустройстве его вывел негромкий стук в дверь.

– Мистер Веттели? Вы тут? Я могу войти? – Голос был женским, очень приятным.

– Да-да, конечно! – Он поспешно вскочил и отворил дверь.

Гостье на вид было двадцать с небольшим. Милое лицо, гладкие каштановые волосы собраны в пучок, веселые глаза, немного смущенный вид… Лорд Анстетт с первого взгляда счел гостью очаровательной до невозможности. Общее впечатление портили только белый медицинский халат, небрежно наброшенный поверх простого серого платья, похоже, домашнего, и подозрительный саквояжик в руках.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он, неловко отступая вглубь комнаты. – Вы…

– Я Эмили Фессенден, состою при школе врачом, – сообщила она, видимо стараясь окончательно справиться с собственным смущением. – Профессор Инджерсолл велел вас навестить, сказал, что после войны вы выглядите нездоровым. Наш второй врач, мистер Саргасс, по понедельникам принимает в городе. Так что придется вам смириться с моим обществом. Надеюсь, вы не станете протестовать, убегать и прятаться? А то некоторые молодые люди… – Она сделала многозначительную паузу.

– Не стану, – храбро согласился Веттели, которому при виде белого халата на самом деле захотелось именно убежать и спрятаться. Полевой госпиталь оставил не самые приятные впечатления о медицине.

– Замечательно, – похвалила она, пряча улыбку. – Тогда перестаньте от меня пятиться, снимите рубашку и ложитесь на кровать… только не на плед, он колючий.

– Разве я пячусь? – удивился Веттели. Ему казалось, он держится очень неплохо.

– Как от ядовитой кобры, – заверила она.

– Ох, простите, – пробормотал он, совсем смутившись, и больше ничего говорить не стал, лишь покорно исполнил, что было велено, зажмурил глаза и замер в неприятном ожидании.

Напрасно он так боялся. Оказалось, что медицина в лице мисс Фессенден – совсем не то, что медицина в лице полевого хирурга майора Скотта. Оказалось, что она может быть даже приятной и обходиться без кошмарных процедур вроде грубого тыканья пальцем в сломанное ребро и лошадиных доз противостолбнячной сыворотки. Не было даже неприятных прикосновений ледяного стетоскопа, его согрели в ладонях.

– Ну, вот и все, зря вы дрожали… да открывайте уже глаза, честное слово, все кончилось!

Он послушно открыл.

Мисс Фессенден успокаивающе улыбалась, но серые глаза смотрели серьезно, даже грустно.

– Разве я дрожал?

– Как первокурсник перед прививкой оспы… Знаете что? Давайте-ка вы дня три полежите в постели, это пойдет вам на пользу. Я распоряжусь, чтобы еду вам приносили в комнату. И завтра загляну к вам еще, сделаю инъекцию, так что будьте морально готовы, хорошо? А это будете пить три раза в день. – Она поставила на комод склянку темного стекла.

– Это…

– Это общеукрепляющая микстура. Она не страшная, не горькая и не кусается. Договорились?

– Так точно… в смысле, да, мисс Фессенден, – покорно согласился он по армейской привычке с медициной не спорить и вопросов не задавать, хотя никакой нужды в постельном режиме не видел. Досадно было тратить впустую три дня. С другой стороны, она обещала зайти еще раз… От этой мысли на душе сделалось необыкновенно радостно.

Теперь она уже не скрывала смех.

– Ау! Вы и дальше намерены лежать, как замороженный? Отомрите! Уже можно шевелиться! Наденьте рубашку, в комнате прохладно. И пледом укройтесь… Вставать как раз необязательно, я сама прекрасно найду дорогу до двери. А у вас тут мило, чувствуется индивидуальность. – Она с одобрением огляделась, заметила маску, которую он повесил над кроватью. – О, а это кто такой? Выглядит жутковато.

– Это какой-то восточный бог или специальный дух, предназначенный, чтобы хранить от невзгод, – пояснил Веттели, натягивая на голые плечи колючий плед.

– Вот как? Тогда передайте ему от меня, что с работой он справляется плоховато!

…Она ушла, а он так и остался лежать на спине неподвижно и думать о том, что надо же было уродиться таким непроходимым ослом! Страшно представить, что мисс Фессенден про него подумала.

Он был очень, очень недоволен собой. От этого и ужин, доставленный школьной прислугой прямо в комнату, показался безвкусным, и сама прислуга, молодая, приятная на лицо, но немного слишком пышнотелая особа в белом передничке, никакого интереса не вызвала, хотя улыбалась весьма кокетливо. Напрасно бедняжка старалась. В тот миг, когда Норберт Веттели увидел на пороге своей комнаты мисс Эмили Фессенден, все остальные женщины перестали для него существовать.

…Должно быть, сказались волнения последних дней и наступила реакция: наутро Веттели сам не испытывал ни малейшего желания не только вставать, но даже просыпаться. Так и продремал весь день в обнимку со сборником готических рассказов, оставшимся от прежнего жильца. В них были призраки, гомункулусы, вампиры, родовые проклятия, опасные эксперименты по разделению личности и многое другое. Несколько сюжетов Веттели счел занимательными, остальные были откровенной безвкусицей. Неудивительно, что они навевали сон.

Мисс Фессенден, как и накануне, появилась незадолго до ужина. К этому времени Веттели как раз успел выспаться и сумел поддержать учтивую беседу о погоде. Когда же выяснилось, что обещанная инъекция будет всего-навсего в руку, а не в то деликатное место, которое совсем не хочется демонстрировать малознакомым женщинам, он настолько воспрянул духом, что по собственной инициативе похвалил местный пейзаж и осмелился спросить у мисс Фессенден, откуда она родом. Оказалось, из Ицена. Ицен он тоже похвалил. На самом деле ничего сколь-нибудь примечательного в этом городке не было, но если там рождаются такие очаровательные девушки, он определенно заслуживает самого уважительного отношения. Так подумал Веттели про себя, и только когда мисс Фессенден ушла, сообразил, что вторую часть надо было сказать вслух – вышел бы комплимент. Опять он промахнулся!

И это было только начало – вот что ужасно.

Ночью ему снилась какая-то ерунда. Будто бы одно его тело, нормальное, осталось лежать в комнате, под пледом, – он ясно видел себя со стороны. Второе же, мало того что толком неодетое, нечесаное и небритое со сна, было настолько страшным, что зеркало в ванной треснуло, едва успев отразить его бледный, как у мертвеца лик с черными провалами глаз. Жуткое тело выругалось по-такхеметски, плюнуло в зеркало и пошло разгуливать по школьным коридорам. Выбило три стекла, нарисовало углем на стене гадкую рожу, каталось по перилам, стреляло из окон по летучим мышам, а под конец вообще кого-то убило, профессионально метнув нож точно в глаз.

Ошарашенный собственным безобразным поведением и преисполненный сострадания к мышам, Веттели проснулся и сразу сообразил, в чем причина кошмара – начитался на ночь. Один из готических рассказов был действительно интересным, вдобавок претендовал на документальность. История эта якобы произошла совсем недавно в столице. Один из тамошних докторов ради эксперимента разделил свою личность и внешность надвое, и темное его начало, оказавшись на свободе, предавалось всяческим порокам до тех пор, пока не совершило самоубийство из страха быть повешенным за то, что прикончило какого-то малознакомого господина.

Посмеявшись над тем, как нелепо его сознание интерпретировало литературный сюжет, Веттели перевернулся на другой бок и спокойно продрых до самого утра.

А утром в ванне его ждал неприятный сюрприз – поперек зеркала пролегла трещина. «Зеркало разбить – к покойнику. Первый сон на новом месте – в руку», – прозвучал в голове голос няни Пегги, большой любительницы примет. Стало не по себе, хоть и не верил он в приметы.

Прислуга принесла завтрак, и он, сам себе удивляясь, очень, очень осторожно попытался узнать, не случилось ли чего необычного в школе? Вроде бы ночью ему послышался звон битого стекла, выстрелы и крики.

– Не, сэр, все в порядке, – заверила та. – Приснилось вам, поди-ка. У моей сестры муж тоже как пришел с войны, так и орал по ночам, все кошмары одолевали. Сестра его в город к колдуну свезла – все как рукой сняло. Вам бы, сэр, тоже к колдуну сходить.

– Схожу, – пообещал Веттели и вновь посмеялся над собой: надо же настолько смешать сон с реальностью! А трещина наверняка появилась на зеркале давно, просто он ее в первый день не заметил. Он же не девушка, чтобы глядеться в зеркала.

Вторые сутки постельного режима дались Веттели уже не так легко. Он дочитал все готические рассказы, перечитал «Короля Ллейра», полчаса провел на подоконнике, любуясь хваленым местным пейзажем, а после обеда к нему заглянул Токслей. Но все равно день тянулся и тянулся, хотелось новых впечатлений. И когда ближе к вечеру пришла мисс Фессенден со своим саквояжиком, он не выдержал и взмолился:

– Пожалуйста, можно мне завтра прогуляться по парку? Я так устал лежать…

Она смерила его строгим и внимательным медицинским взглядом, потом весело рассмеялась и сказала скорее утвердительно, чем вопросительно:

– Хотите увидеть фей.

– Да! – мужественно признался капитан.

– Ну что ж, подышать свежим воздухом вам тоже будет полезно.

«Ах, но ведь мне совсем незнакома здешняя округа! Не были бы вы столь любезны, не согласились бы составить мне компанию?» – вот что он должен был ей сказать. Может быть, она согласилась бы. Может быть, она сама этого ждала.

– Спасибо, мэм, – вместо этого с чувством поблагодарил он и попрощался. Момент был упущен бездарно и безвозвратно. Представится ли второй?

Этот парк не был посажен людьми. Он возник задолго до их прихода и был частью Великого леса Броселианд, покрывавшего в доисторические времена едва ли не четверть континента и все Острова, тогда еще не принадлежавшие людям. Его мощные дубы, длинноствольные буки и раскидистые грабы были прямыми потомками тех дерев, что видели кровавые битвы фоморов с племенами богини Дану и благородные поединки рыцарей-сидов, слышали пение первых кельтских друидов, могущественных, как сами боги…