Тайны Стамбула: Любовь и рецепты старого города E-Book

Эсмира Исмаилова

• Herausgeber: Бомбора
• Kategorie: Lebensstil
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 699

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Погрузитесь в кулинарное приключение по Стамбулу, где каждая страница раскрывает уникальные традиции и секреты этого волшебного города через искусство приготовления пищи и богатую культуру его жителей! В этой захватывающей кулинарной саге вы: • Отправитесь в подземные лабиринты старинного Балата в поисках древних рецептов, спрятанных под знаменитым «кровавым» собором • Погрузитесь в мир изысканной византийской кухни, попробовав блюда из легендарной поваренной книги самого Василевса • Научитесь создавать собственные эликсиры любви на основе редких ингредиентов, таких как фиолетовый базилик • Раскроете секреты домашнего уюта от мудрых стамбульских женщин — kadin, teyze и nene • Освоите традиционные хитрости, которые веками помогали поддерживать огонь семейного очага Эти книги подарят вам не только рецепты изысканных блюд, но и глубокое понимание души Стамбула через призму его богатой кулинарной культуры и неповторимого женского очарования. Готовы ли вы открыть для себя магию турецкой кухни и погрузиться в мир гастрономических тайн древнего города?

Leseprobe

Эсмира Исмаилова Тайны Стамбула Любовь и рецепты старого города

Э.Исмаилова, текст, фото, 2024

ООО "Издательство "Эксмо", 2025

Любовь по-стамбульски Сердечные авантюры в самом гастрономическом городе

© Э.Исмаилова, текст, фото, 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Вместо пролога

Два года жизни на берегах Босфора… Примерно столько нужно стороннему наблюдателю, чтобы ощутить вкус совершенно новой реальности: она приправлена пряными специями, аромат которых разносят по городу восточные базары; полна сладостного кеифа, обитающего в душах добродушных горожан и передающегося воздушно-капельным путем каждому, кто по воле рока заплутает в лабиринтах пыльного города; она наполнена тонкими вкусами османской кухни, впитавшей в себя столько культур и традиций, что и подумать страшно…

Новые города – как и новые отношения: никогда не знаешь, что скрывается в незнакомом переулке: ценная достопримечательность или невзрачный тупик. Три года я шла по пятам скрытного города, выведывая сокровенные тайны его тысячелетней истории; засиживалась допоздна на закопченных кухнях, выискивая идеальные пропорции питательного напитка бозы и способы уменьшения калорий в сахарной пахлаве.

Меня преследовали тайны, разгадать которые не могли ни всеведущие экскурсоводы, ни неподъемные талмуды по истории. Повсюду, куда бы я ни ступала, приветствовали аккуратно вырезанные вифлеемские звезды на потертых каменных портиках, загадочные латинские аббревиатуры и заставляющие краснеть фаллические символы на стенах старейших византийских храмов…

В узких тупиках людного проспекта Истикляль я слышала шепот на старогреческом языке, пряталась в широких пассажах от подозрительных типов, ищущих пристанище там же от осенних дождей; жадно всматривалась в освещенные гостиные незнакомых квартир с высокими потолками и всегда распахнутыми окнами.

По дороге домой я непременно останавливалась у лотка с фаршированными мидиями. Как же мальчишка в сдвинутой набекрень кепке радовался моему появлению: аппетита мне не занимать! Он раскрывал специальным ножиком ракушку и щедро сбрызгивал ее сводящим скулы соком средиземноморского лимона. При виде ярко-желтого цитруса рот наполнялся слюной, и я в нетерпении предвкушала встречу с нежной мякотью оливкового моллюска. Его нежный вкус кокетливо терялся среди рисовых зерен, кедровых орешков и крошечных ягод птичьего изюма… Стоит покончить с одной порцией, как догадливый мальчуган уже с хрустом вспарывает очередной ларец блаженства и удовольствия. Сытая и обессиленная, я медленно плелась домой, опьяненная долгими скитаниями по капризному городу.

И все было бы хорошо в этом великолепии будоражащих запахов, ярких характеров и проверенных столетиями сплетнях, если бы не одно «но»! Стамбул и его просвещенные обитатели веками скрывали множество тайн, к разгадке одной из которых я подошла в этот раз с полной ответственностью и отвагой. Мне пришлось окунуться в тонкости едва ли не самого пылкого языка на планете, спуститься в подземелье под «кровавым» собором в Балате, отыскать послание Зои Парфирородной, перепробовать с десяток блюд из поваренной книги повара василевса и собственноручно сварить эликсир истинной любви из фиолетового базилика… Все это ради энигмы, которую тщательней всего охраняют коренные стамбульцы.

Как обрести прекраснейшее из чувств, как отыскать истинную любовь и проложить путь к сердцу единственного? Разгадка в тайнах, которые никогда не раскроет Стамбул, но о которых поведаю я в третьей книге о своенравном и неповторимом городе на семи холмах.

Куратор в Египетском зале, или Как все начиналось…

15 сентября, г. Стамбул

Распродажа имущества новоиспеченной мигрантки. – Тысяча кунжутных зернышек и толстый слой каймака. – Эффект первой брачной ночи спустя десять лет. – Международные браки и ярко-красные свидетельства об их заключении. – Ритуальные бинты на высушенных пальцах мумии. – Завидное постоянство мужчин. – Меркантильный план расчетливых женихов. – Ода кинзе и петрушке голосом Паваротти. – Венецианское просекко и миниатюрные ши-тцу. – Аджука на завтрак в крохотной студии. – Многомиллионная империя и неисправимый лгун.

– Вы не могли бы написать обо мне в вашей следующей книге? – наивно поинтересовалась читательница из Сочи, переехавшая на ПМЖ в Стамбул. Она была взволнована и чересчур разговорчива, что неудивительно: сорваться в одночасье с насиженного места в университете и оказаться в незнакомой столице хаоса – под силу немногим. Девушка с опаской поглядывала на лежащего у входа в кафе бездомного пса размером с теленка и украдкой бросала взгляды на прехорошенького баристу, который, нужно признаться, был увлечен тем самым блохастым псом и собственной шевелюрой: он то и дело приглаживал караковые пряди у висков и ловил собственное изображение в до блеска начищенном питчере.

– Я влюбилась, – закусив нижнюю губу, призналась мне Лизонька: за сходство с героинями безнадежно печальной русской классики называть хотелось ее именно так. Обычно мои встречи с вновь прибывшими из стран СНГ туристами заключались в подписывании книг на качающемся столике в ближайшей к дому кофейне и премилой беседе минут на тридцать. Но в тот день все пошло не по сценарию…

– Понимаете, прочитав ваши книги, я полюбила Стамбул так, как не любила никого и ничего в своей жизни. Я перестала спать и ночами представляла себе, как где-то там, на другом конце Черного моря, горят прибрежные огни в рыбацких деревушках… Ведь вы об этом писали… А граф Плещеев? Вы можете меня с ним познакомить? Я вас очень прошу…

Глава за главой, Лизонька в мельчайших деталях описывала героев и эпизоды, многие из которых были чистейшим вымыслом, хоть и очень схожим с реальностью.

– Я продала бабушкину квартиру, папину машину и все-все, что у меня было, чтобы переехать сюда. Потому что знаю, что встречу свою любовь только на берегу Босфора.

– Но откуда у вас такая уверенность? – задавая вопрос, я с ужасом представляла себе масштабы трагедии семьи этой новоиспеченной мигрантки, спустившей все имущество с легкостью бездарного аукциониста.

– Но как же? Ведь у вас в книге написано, что… Сейчас я вам покажу, – и она начала поспешно листать страницы до боли знакомого издания, в котором, я готова была поклясться, не было и намека на экстремистские призывы избавляться от нажитого непосильным трудом и нестись сломя голову в незнакомый город за любовью всей своей жизни.

– А если вы все же не встретите здесь любовь? Или это произойдет не так скоро? – я пыталась мягко прощупать характер рисковой девицы и готовность отказаться от задуманного, но та снова потянулась за книгой, в которой, видимо, был ответ и на этот вопрос.

Мы договорились снова встретиться через какое-то время. И с этого дня все пошло не так. Чувство вины душило меня по ночам и иногда являлось полупрозрачными снами, в которых сотни девушек корили меня в излишней романтизации города и в особенности идеализации его мужского населения. К утру я выглядела так, что даже Дип, не видевший во мне никогда никаких изменений (будь то новые стрижка, платье или отсутствие макияжа), очень грустно вздохнул. Дальше самостоятельно нести это бремя ответственности я была не в состоянии и изложила свои страхи и опасения невозмутимому супругу, который в это время намазывал толстый слой каймака на воздушный симит и поглядывал на баночку с медом, что стояла в метре от него. Я вежливо придвинула ее к счастливому обладателю вкуснейшего из завтраков и стала разливать чай из пузатого чайданлыка[1], который не мешало бы начистить. Моя опухшая от недосыпа физиономия расплывалась в нем на манер кривого зеркала в комнате смеха, однако тогда это отнюдь не веселило.

Дип тщательно пережевывал кунжутные бублики, которые пекла хорошо знакомая нам тейзе[2]и каждое утро продавала их в красной тележке в двух шагах от дома – напротив итальянского бистро «Isola». Не было ни дня (за исключением воскресенья), чтобы она не заняла свой почетный пост, позволявший богемным жителям обленившегося района Бомонти вести типичный для стамбульцев образ жизни – начинать утро с хрустящего симита и тысячи кунжутных зернышек на нем.

– Ты ничего не романтизировала, дорогая. Я думаю, тебя подставили. Виноваты другие… – наконец заговорил Дип и тут же приступил к огненной аджуке, ложку которой непременно съедает на завтрак каждый уважающий себя стамбулец. Местные женщины верят, что ее состав гарантирует «идеальный уклад» на супружеском ложе. Кто бы мог подумать, что особая пропорция перечной и томатной паст в сочетании с орехами и несколькими другими ингредиентами дают ошеломляющий эффект первой брачной ночи даже спустя десятилетия совместной жизни. И так повелось, что в холодильнике каждой добропорядочной домохозяйки не всегда можно отыскать банку свежего йогурта, однако кясе[3]аппетитной аджуки, тщательно затянутой пищевой пленкой, всегда будет стоять на самой почетной полке.

Не имея сил наблюдать за нескончаемым актом чревоугодия собственного мужа, я отодвинула баночку и взглядом потребовала объяснить конспирологическую теорию с недоброжелателями. Дип недовольно поморщился.

– Я хочу сказать, что ты тут ни при чем. Уже задолго до тебя миф о сверхпривлекательности стамбульских мужчин будоражил женщин. Ты видела турецкие сериалы? Это же не кино, а ода мужской красоте и отваге. Вот все и стягиваются в Стамбул, рассчитывая на любовь с первого взгляда с кареглазым красавцем, – на этих словах он эффектно пригладил ладонью бровь, видимо, ощущая себя членом клуба стамбульских ловеласов.

Чмокнув в нахмуренный лоб рассудительного супруга, я поспешила одеваться.

– Теперь понятно, что нужно сделать! – пыталась докричаться я до него из спальни. – Мне нужно узнать все-все-все о стамбульской любви и написать об этом совершенно правдивую книгу. И тогда я смогу спокойно спать, не волнуясь о тех, кто по незнанию бросился на поиски счастья!

С того дня вся моя жизнь была подчинена пикантнейшей из тем, которую я намеревалась изучить во всех тонкостях, пусть даже и слишком интимных. Я стала чаще заглядывать в чужие окна, внимательно наблюдать за парочками на улице и даже прислушиваться к скрипу матраса соседей сверху, потому что все это казалось мне чрезвычайно важным в будоражащем исследовании любви по-стамбульски. Есть ли в ней что-то, ради чего стоит преодолевать тысячи километров по воздуху и воде, дабы оказаться в объятиях мужчины своей мечты? Конечно, смущал гендерный аспект изучаемой темы:

союз любящих сердец рассматривался исключительно в ситуации, когда жениха представляла турецкая сторона и никак иначе. Решив, что эта особенность вполне укладывалась в определение статистической закономерности, я решила не обращать на нее внимания и продолжила свое романтическое исследование.

Вооружившись любимым блокнотом фирмы Moleskine, я отчаянно ринулась в водоворот интриг, влечений, слабостей и пристрастий, которыми кипели улицы, дома, квартирки под протекающими крышами и роскошные апартаменты в резиденциях с видом на море. Стоило мне оставить детей в школе, как я что есть силы жала на педаль газа своего преданного «Санта Фе» и летела навстречу людям, которые, будто умело расставленные актеры, всегда оказывались в нужном месте и в нужный час. Иногда мне везло настолько, что даже не приходилось никого ни о чем спрашивать, так как местные жители прекрасно читают по глазам. Подслеповатые старушки сами заводят разговоры о милом прошлом, женщины средних лет грустно вздыхают, повествуя о проказниках-мужьях, виновных ни в одной измене и ни в одном предательстве; мужчины, боясь сболтнуть лишнего, сторонятся подобных бесед и все же порой выдают самые сокровенные тайны, которые легли в основу многих сюжетов. Все эти люди, герои моих историй, прошли увлекательный путь, а за ними следовала я – как оказалось, ничего не смыслившая в любви и совершавшая ошибку за ошибкой.

* * *

Тем временем быт, состоявший из ранних подъемов и завтраков, поездок в школу и обратно, нескончаемых пробок на главных дорогах и еще более утомительных заторов в узких мощеных переулках, окончательно поглотил меня и отвлек от занимавших ранее мыслей. Пробегая мимо заведения, в котором впервые встретила девушку Лизу, я ловила себя на мысли, что должна поскорей разобраться в вопросе, в котором, казалось, сама ничего не смыслила. Если бы только истинная любовь была так проста, как мы о ней думаем, разве стали бы ей посвящать трактаты, романы, сонеты и даже раздел философии, изучающий это противоречивое чувство.

Начавшийся сезон каштанов окутывал мою жизнь густым терпким дымом. Непроглядное марево, поднимавшееся над ярко-алыми прилавками улыбчивых «кестанеджи»[4], возвращало в мысли о детстве – о печеной картошке на костре и жареных тыквенных семечках. Чистка каштанов давалась непросто: обжигая пальцы, я с трудом отделяла лопающуюся кожуру от золотистой мякоти, кое-где опаленной до черноты – обуглившиеся кусочки казались самыми сладкими.

– Бери всегда угольки, – учил меня мудрый каштанщик, когда я, неопытная, несколько лет назад выбирала ровнехонькие сыроватые плоды. – В каштанах, как и в любви: чем больше шероховатостей, потертостей, тем веселее!

И хотя в моей картине мира любовь не входила в число развлекательно-увеселительных категорий, идея торговца каштанами казалась свежей и ободряющей.

Между тем межнациональные отношения, казалось, преследовали меня повсюду: в соседнюю квартиру заселилась молдаванка с женихом из Артвина[5]; классный руководитель дочери объявил о помолвке с девушкой из Сибири; голубоглазая блондинка с той-пуделем из соседнего дома приехала из Беларуси, чтобы выйти замуж за кареглазого эрзурумца Бору; иностранные коллеги мужа одна за другой влюблялись в местных мачо и создавали чудесные семьи с не менее чудесными малышами. Международные браки здесь были так популярны, будто их скрепляли сразу на небесах, и лишь потом новобрачные нескончаемыми шеренгами тянулись в Evlendirme Dairesi[6], где получали ярко-красные свидетельства о браке в цвет турецкого флага.

Дип, как и все остальные в моем окружении, увиливал от любой беседы на эту тему, так как я обсуждала межэтническую экзогамию за завтраками, обедами и даже во время ужина умудрялась вставить пару слов про возрастающий процент смешанных браков, что вызывало неподдельный интерес восьмилетней Амки, которая уже всерьез подумывала о замужестве.

– Мне кажется, тебе стоит прекратить копаться в чужом белье. Сколько еще ты будешь разбирать не касающиеся тебя темы? – как-то заметил Дип, готовясь ко сну. Он медленно расправлял балдахин, который служил нам сеткой от комаров, атаковавших еженощно. – Если стамбульцам нравится жениться на иностранках, пусть женятся – это их дело, кого пускать в свой дом, а кого нет.

– Но ты не спешишь впускать в нашу кровать комаров, – заметила я и скрепила края москитной сетки заколкой-крабиком, чтоб те не раздвинулись.

– Комарихи пьют кровь, а женщины – нет. Хотя… – он многозначительно посмотрел на меня, после чего залез под полог и принялся демонстративно похрапывать, чтобы я больше его не беспокоила.

– Но не все же народы охотно женятся на чужестранках. Вот, скажем, древние персы или египтяне вообще никого не принимали в семьи…

– Вот и спроси у древних египтян, – подавляя зевок, посоветовал Дип. – Может, они объяснят, почему бежали от жен-иностранок… В Стамбул как раз мумию Тутанхамона привезли. С твоими способности, уверен, ты ее легко разговоришь, – с этими словами он окончательно погрузился в дрему, а я принялась искать в телефоне детали о заезжей выставке из Египта.

Древняя история занимала меня с раннего детства. Свою роль в зарождавшемся чувстве преклонения перед загадочным миром фараонов и их великолепных спутниц сыграл кинематограф, подбрасывавший одну за другой картины о проклятиях гробниц и бесстрашных археологах. Все фильмы непременно заканчивались страстным поцелуем главных героев на фоне белесых, но величественных пирамид. Мне хотелось так же: бродить по лабиринтам древних некрополей, разгадывать тайны, а после утомительных приключений тонуть в объятиях привлекательного археолога под надзором прекрасной богини Бастед. В энциклопедии, которая покрывала мои потребности в познаниях о Древнем мире, богиня изображалась в виде знойной красавицы с головой кошки, что было вполне по-стамбульски. Любовь местных женщин к пушистым четвероногим безгранична и маниакальна. Они носят избалованных четвероногих охотниц на руках, как если бы те были изысканным аксессуаром. Кошки же, словно священные жрицы, охотно соглашаются на роль всеобещающего амулета, защищающего от неудач и приносящего исключительно радость и везение.

Размышляя о кошках в Древнем Египте и современном Стамбуле, я вспомнила об очаровательной Томбили – ее памятник уже который год красуется в азиатском районе города Кадыкей. В глазах скульптора Севаля Шахина кошка должна была пребывать в блаженной позе, радуя глаз проходящего, – такой он ее и изобразил. Подобную леность едва ли могли себе позволить древнеегипетские прародительницы. Хотя кто знает, как бы вела себя женщина-кошка Бастед, окажись она в Стамбуле…

Итак, на следующий день в десять ноль пять я уже блуждала по затемненным залам с древнейшими экспонатами, вокруг которых кружила аура загадочности и пугающей мистики. Ритуальные сосуды и золотые приборы, изысканные украшения и элементы одежды, колесницы, троны, столы и стулья – все, что тысячи лет назад принадлежало молодому фараону, теперь предстало во всем своем великолепии перед чудаковатыми представителями двадцать первого века. Разглядывая маски с изображением Тутанхамона, я виновато признавалась ему в полной несостоятельности человеческого рода: мы до сих пор вели войны, теряли друзей и не находили любовь…

Подойдя к одинокой мумии, печально покоившейся в открытом саркофаге, я принялась увлеченно рассматривать ее черты: как бы кощунственно это ни выглядело со стороны, но мне хотелось распознать в ней нечто, что указывало бы на милый нрав и доброе сердце. Само сердце, судя по информационным табличкам у экспонатов, лежало тут же, в закупоренном алебастровом кувшине под названием «канопа». Если бы фараоны знали, что спустя столетия их бренные тела, лишенные духа, будут выставлять на всеобщее обозрение, отказались ли бы они от помпезных и дорогостоящих церемоний погребения в величественных пирамидах? Не лучше ли им было покоиться в никому не известном невзрачном склепе, где тебя никогда не отыщет претенциозный археолог и не растащит по частям по самым знаменитым музеям мира?

Тусклый свет нервно подергивался, и это легкое дребезжание неисправных осветительных приборов придавало еще больше таинственности и без того напряженной атмосфере. Неожиданно мумия подмигнула и странно скривила рот в безуспешной попытке улыбнуться. Я задрожала от увиденного и принялась озираться по сторонам: был ли кто-то еще свидетелем этого чуда?

Женщина средних лет справа сосредоточенно пыталась всковырнуть кусочек сердолика с церемониального блюда, парочка чуть поодаль с восхищением читала историю о любви Эхнатона и Нефертити, а прямо за моей спиной трое несносных мальчишек раскачивали статую самки бегемота. Один из братьев, выкрикивая что-то нечленораздельное, тянул ее за морду вниз, другие же толкали что есть силы сзади, так что каменный постамент ходил ходуном, что ничуть не смущало их мать, которая, облокотившись о витрину с драгоценностями супруги фараона, пользовалась моментом и весело болтала по телефону. Очевидно, заигрывание со мной мумии заметить никто не мог, и я снова принялась изучать таинственный саркофаг, от которого во все стороны разлетались притягательные флюиды. Фараон манил, и я готова была бежать к нему хоть в само царство Анубиса[7], проделав непростой путь на папирусном челноке по нескончаемому Нилу, – чего бы мне это ни стоило!

За спиной послышались спешные шаги: молодая служащая в строгом брючном костюме синего цвета и бейджем на груди невероятно быстро преодолела расстояние от потайной двери в стене до несчастной статуи гиппопотама, схватила болтавшегося на ней мальчишку за руку, других ловко подхватила под мышку и двинулась к выходу, где передала их безответственной матери. Вернувшись, она деловито осмотрела статую, слегка поднажав бедром, придвинула ее ближе к стене и, оправив борта жакета, посмотрела на меня.

– Вы видели, что эти негодяи вытворяли с нашей Таурт?[8]Еще немного, и она рассыпалась бы на мелкие кусочки. А я отвечаю головой за каждый экспонат. Представьте, их мать даже не извинилась…

Я сочувствующе покачала головой и принялась снова всматриваться в застывшее выражение фараона.

– Думаете, оживет? – неожиданно спросила женщина и рассмеялась. Затем она хозяйским движением обернула развернувшиеся концы ритуальных бинтов вокруг высушенных пальцев мумии, похлопала ее по худосочному бедру и принялась пристально рассматривать лицо, которое несколько минут назад подмигивало и улыбалось. Наконец, она послюнявила палец и собрала несколько лишних крошек с обездвиженного тысячелетиями лба, а я ощутила приступ подкатывающей тошноты.

– Мне эти мумии уже во сне снятся. Знаете ли, куратор выставки – та еще работка… Столько разговоров, рекламы, денег потрачено… И все ради этого, – и она совершила кощунственно-пренебрежительный взмах рукой в сторону фараона, к которому я уже успела слегка прикипеть душой.

– Вы считаете, древняя история не стоит этих усилий? – разочарованно и с обидой за Тутанхамона поинтересовалась я.

– История, может, и стоит, но эти копии, – и она вздернула типичный стамбульский нос, которые здесь направо и налево раздают во всех эстетических клиниках города. Рассматривая ее идеальный профиль, я не сразу восприняла услышанное, однако, осознав сказанное, едва не вскрикнула и даже отскочила от фальшивой мумии.

– Но ведь это нечестно… Люди приходят посмотреть на настоящие артефакты, а здесь подделки!

– В защиту выставки скажу, что подделки качественные. Хотя, думаете, меня это устраивает? Я столько лет училась, а теперь занимаюсь какими-то репликами – удовольствие то же, что и от женатого ухажера: по ночам интересно, а утром понимаешь, что завтракать все равно одной придется, – и от обиды она легонько ткнула пальцем несчастного фараона, который, впрочем, был обыкновенной куклой.

Мгновенно потеряв интерес к экспонатам, я решила раскланяться с откровенной кураторшей и поблагодарила за честность.

– Спасибо, что рассказали, а то я уже возомнила, будто мумия подмигнула, – от неловкости я покраснела и начала нелепо заикаться.

– Это еще ничего! Вчера одна дама здесь заявила, что является потомком Восемнадцатой династии Египта и потребовала выдать ей вон то ожерелье – якобы она чувствует с ним связь.

– И как вы поступили?

– Я поступаю всегда одинаково в таких случаях: нажимаю вот на эту кнопочку рации, и охрана моментально решает любую проблему, – говоря это, она поднесла наманикюренный пальчик к большой кнопке сбоку, как будто собиралась использовать этот прием и сейчас.

Разговор казался незаконченным, и я решила немного его продлить, особенно учитывая, что и спешить мне было совершенно некуда:

– А я здесь практически с научной целью. Изучаю предпочтения мужчин в Древнем Египте… в плане выбора женщин.

– А я вам помогу в исследовании. Мужчины, видите ли, за тысячи лет практически не изменились: разве только фасон брюк сменили. Но это ведь мелочи…

– Но меня интересует другой момент: отчего фараоны брали в жены ближайших родственниц, а не принцесс других народов? Турецкие султаны, наоборот, предпочитали заморских женщин…

– Ах, вы об этом? Почему наши мужчины охотней соглашаются на брак с приезжей? Сами пострадали от этого, да? – с пониманием посмотрела она прямо в глаза.

– Нет-нет, – и я ткнула на кольцо на безымянном пальце. – У меня чисто научный интерес.

– А у меня личный, – и она постучала по нижней фаланге пальца, на котором не было ничего, кроме идеально подпиленного ногтя с покрытием в цвете бордо. – Знаете ли, я пострадавшая…

Я характерно для стамбульских женщин поджала губы и склонила голову набок – так здесь принято демонстрировать сожаление. Куратор фальшивой выставки пару раз шмыгнула носом – так здесь подтверждают желание поделиться накопленной обидой. Мы отошли в уголок, почти не освещаемый и оттого казавшийся еще более зловещим, и, в компании статуи бога Анубиса с собачьей головой, куратор принялась изливать душу по поводу многолетнего одиночества, которое она считала проклятием всей своей жизни.

– Не могу поверить, что у вас все так плохо. Вы молоды, красивы, наверняка умны… Мужчины должны виться вокруг вас…

– Yok artık![9]Ни одного! Посмотрите, сколько девиц понаехало! И все как одна молодые, веселые, говорят с акцентом! Романтика, разве нет?

– Ничего, вы тоже хороши собой! Смотрите на девиц как на здоровую конкуренцию!

– А выгода? Жениться на иностранке очень выгодно! Никаких тебе расходов! К чертям традиции! У нас же знаете сколько ритуалов, обрядов… Помолвки, подарки… Золота сколько купить жениху надо. А с иностранкой расписался и будь здоров!

Как гром среди ясного неба на меня обрушилась суровая правда жизни – и как я сама не разгадала меркантильный план расчетливых женихов, которые стаями вились вокруг ничего не подозревавших приезжих красавиц.

– А родственники? У иностранок их практически нет, а если есть, то они никогда не лезут в жизнь молодоженов. Наши же будут и днем, и ночью ходить в гости и давать советы. Вот вам еще одна причина – избавление от потенциальной родни.

Как же все это было верно!

– Выходит, фараоны тоже избегали проблем с тещами, женясь на сестрах?

Куратор ненадолго задумалась и грустно произнесла:

– Да все они одинаковые! Хоть сколько тысячелетий пройдет, мужчины никак не изменятся, вот увидите. А вообще фараоны женились на сестрах, потому что наследование трона в Древнем Египте шло по женской линии, так что и здесь шкурный интерес в своем прямом проявлении. И детей рожать умудрялись. Не всегда здоровых, но тут уж как повезет…

– А любовь?

– А что такое любовь? Вы ее где-нибудь видите? – и она начала демонстративно оглядываться кругом. – Я вам так скажу, любовь в интеллекте, а интеллект, к сожалению, явление редкое, – и она постучала пальцем по темечку, под которым, по ее мнению, находился тот самый интеллект. – Человечество глупеет, а это значит, что о любви мы скоро будем узнавать лишь из книжек позапрошлых столетий.

– А если человек любит сердцем, а не умом? – поинтересовалась я.

– Да вы у нас древняя египтянка! – И она закатила глаза наподобие того, как это делают неуравновешенные подростки во время неравного спора со взрослыми. – Когда-то в Египте тоже считали, что все-все чувства идут из сердца, а мозг – это так, рудимент. Представьте, при мумифицировании мозг даже не сохраняли, в отличие от других органов, – уму непостижимо! Какая же в таких условиях может быть любовь! Если вы начнете думать как мужчина, тут же поймете, что любви не существует.

– То есть влюбленные мужчины врут?

– Врут, врали и будут врать! И притом безбожно. Так что не верьте им, – и она снова постучала по безымянному пальцу, намекая, что мое кольцо не дает мне никаких гарантий.

Перед уходом я снова глянула на одинокую мумию-фальшивку самого известного фараона. Смущенно втянув голову в холодном саркофаге, она как будто снова приветливо подмигнула, и в этот раз в нашем контакте я была абсолютно уверена. Возможно, мумия, выполненная из клееного папье-маше, хотела всего лишь подтвердить сказанное мужененавистницей-кураторшей или же, напротив, оспорить ее нелепые домыслы – как бы то ни было, мне многое предстояло обдумать и, главное, обсудить на досуге с очаровательной девушкой Лизой. Не осознавая того сама, я однажды уже бесцеремонно вторглась в ее жизнь своими книгами о несравненном городе-мечте. Теперь я просто обязана была снова повлиять на ход ее жизни.

Зачем?..

Мне хотелось предупредить ее о мелочности и коварстве мужского рода, предостеречь от неправильных шагов, просить вернуться домой к родным и близким, умолять выкупить прежнюю квартиру и никогда не верить более моим книгам. В книгах я писала о капризных старушках, приглашавших меня в свои пропитанные нафталином квартирки под черепичными крышами, чтобы отведать сарму из вишневых листьев; о приветливых официантах, угощавших горячим крепким чаем и не бравших за него плату; о веселом зеленщике, исполнявшем оду кинзе и петрушке голосом Лучано Паваротти прямо за прилавком на овощном рынке; писала о пышнотелой тейзе, учившей основам семейного счастья методом правильного заваривания турецкого кофе; о навязчивой банщице, продавшей мне с десяток идеальных кесе[10], за которые я и сегодня благодарна; о талантливом шефе причудливого ресторана без меню, в котором меня обучили приготовлению лучшего десерта из осенней айвы… Но я никогда не писала о скверных скандальных водителях, всегда норовящих проскочить перед тобой на последней секунде зеленого светофора; о пронырливых и нечистых на руку торговцах с Египетского базара, которым ни при каких обстоятельствах нельзя верить на слово; о гадалках в пестрых одеждах на улицах прекрасного Нишанташи, которые за пять минут опустошат карманы и кошелек наивного простофили; о самовлюбленных гордецах с идеальными стрижками, охотящихся на ничего не смыслящих в жизни молоденьких девушек; о скандальных красотках с бокалами венецианского просекко в модных кофейнях, которые надменно шикают на официантов и благосклонны лишь к миниатюрным ши-тцу в ошейниках из крокодиловой кожи… Я не писала об этих людях, потому что за все годы жизни в Стамбуле ни разу не перекинулась с ними ни словом – настолько далеки мы были друг от друга. Но, умолчав, выходит, я создала превратную картину города, который полюбила глубоким безусловным и, очевидно, ослепляющим чувством.

Примерно такой была моя речь при следующей встрече с чудесной неопытной Лизой, которая пришла с охапкой любимых мною альстромерий.

– Я узнала о том, что вам нравятся эти цветы, из книги, – улыбнулась девушка, и у меня снова защемило сердце. В который раз я ощутила вину за чрезмерную болтливость и неспособность держать язык за зубами – пусть даже на страницах собственных романов.

– Я буду с вами откровенна, Лиза, – мне все же пришлось собраться с духом и уйти от намеков. – Мне нужно вам сказать…

– Но прежде скажу я, – не выдержала Лиза и от переполнявшей ее радости не удержалась и захлопала в ладоши. – Вы моя путеводная звезда! Ваша книга помогла мне…

– Лишиться квартиры? – я все еще пыталась иронизировать себе под нос.

– Встретить любовь всей моей жизни! Если бы не вы, я бы никогда не решилась, никогда не узнала об этом городе любви, о моем Сельджуке…

Холодная дрожь пробежала по телу, и пот тяжелыми каплями обрамил лоб: я поняла, что опоздала.

– Вы уже успели кого-то встретить?

– Не только встретить, но и обручиться, – и она бросилась обнимать меня на радость плешивой кошке, которая тут же заняла ее кресло. – Он сейчас подойдет. Я столько ему о вас рассказывала… Он просто чудо! Еще я каждое утро готовлю ему на завтрак аджуку по вашему рецепту. Сельджук говорит, что она выложила дорогу в его сердце! Ах да, он даже переехал ко мне, в крохотную студию, представляете? Не испугался…

Зато испугалась я. Слова кураторши египетской выставки гремели в ушах: «Жениться на иностранке очень выгодно! Никаких тебе расходов!» Нужно было что-то делать. И пока я строчила под столом сообщение Дипу с просьбой о помощи, молодой жених явился со всеми атрибутами стамбульского мачо: идеальной укладкой, белозубой улыбкой и безупречным английским – вылитый Бурак Озчивит[11]в молодости. Он долго пожимал мне обе руки, благодаря за Лизу, отчего чувство вины росло во мне как на дрожжах. Я подозрительно всматривалась в его глаза, которые, нужно отметить, были бездонны и искренни, однако теперь меня было не подкупить, и я приняла решение вывести его на чистую воду. Пришло сообщение от мягкотелого Дипа: «Не лезь не в свои дела». Но разве я могла оставить бедную девушку с этим очаровательным прихлебателем? Дождавшись, пока доверчивая Лиза отойдет в дамскую комнату, я заговорила не свойственным мне тоном коварного заговорщика:

– Мне все известно, перестаньте притворяться хотя бы передо мной. Вы должны рассказать Лизе всю правду. Сейчас. – И для убедительности я зачем-то сощурила глаза так, что почти перестала его видеть. Он задумался на мгновение и, к моему превеликому удивлению, кивнул.

– Вы правы, я поступил очень дурно, не рассказав Лизе. Удивлен, как быстро вы меня раскрыли…

Наслаждаясь победой, я все же ощущала некий осадок от того, как легко она мне досталась. Раскрасневшийся Сельджук вспотел от неловкости.

– Понимаете, когда ты из такой семьи, как моя, очень сложно рассчитывать на искренность со стороны женщин. Поэтому мой отец настоял на такой игре, хотя я изначально был против, поверьте мне.

– О какой игре идет речь? – пришлось его поторопить, так как в конце зала показалась улыбающаяся Лиза.

– Игре, в которой я не сказал Лизе, что являюсь наследником многомиллионной империи отца… Я даже переехал к ней только для того, чтобы быть уверенным, что ей нужен именно я, а не мои деньги… Но теперь, я вас уверяю, ее жизнь превратится в настоящую сказку! Я признаюсь ей во всем немедленно!

Не без удовольствия я слушала его искреннюю исповедь и понимала, что мужчины действительно неисправимые лгуны – что бы это ни значило…

Осенняя изморось поливала прохожих, и я, накинув капюшон, медленно брела к дому, в котором меня ждал совсем не стамбульский мужчина.

Рассматривая спорый танец дождя в свете фонаря, я улыбалась непогоде и тому, что историю девушки, бросившей все ради туманного счастья в незнакомом городе, ждал счастливый конец.

Любовь в больших городах особенна и неповторима: здесь невозможно без нее прожить ни дня. Яркими отблесками она блуждает по стеклянным стенам небоскребов, спускается на высоковольтные провода и скользит по ним, прошивая никогда не спящий город ночными флюидами – будоражащими и возбуждающими; она скатывается ближе к земле на блестящие крыши автомобилей, заглядывает в высокие витрины дорогих магазинов, залетает в распахнутые двери уютных ресторанов, оседает на дне винных бокалов, чайных стаканах-«армудах»[12] и, наконец, оказывается на губах – чтобы позже, в свете исполинской коралловой луны соединить в пылком порыве два сердца, которым отныне суждено будет биться вместе.

Но есть и те, к кому это загадочное чувство, праздно блуждающее по оживленным улицам и бурлящим площадям, никак не заглянет… И каждый день эти незадачливые горожане будут засыпать и просыпаться с надеждой – однажды суметь разглядеть отблеск нежности в случайном прохожем, особенный взгляд в приветливом официанте; застенчивую улыбку в соседке, которая просит иногда посидеть с ее шпицем; искренний кивок приветствия в печальном молящемся у шадирвана ветхой мечети; озорной тон в приезжей студентке, не знающей ни слова по-турецки, или смущенный румянец в печальном профессоре, которому также все еще хочется полюбить.

С того самого дня я стала смотреть на Стамбул иначе: теперь, заглядывая в недра его необъятной души, я искала особое, ни с чем не сравнимое чувство – ЛЮБОВЬ, приправленную магической смесью заатар[13], способной пробуждать нежные чувства не только в горячих сердцах, но и в искушенных желудках…

Рецепт Рецепт аджуки, ведущей прямиком к сердцу мужчины

Ингредиенты:

• 3 столовые ложки перечной пасты (салчи)

• 1 столовая ложка томатной пасты

• 4 столовые ложки оливкового масла

• 4 столовые ложки (примерно 50 г) чищеных грецких орехов

• 2 столовые ложки панировочных сухарей (можно измельчить один ломтик тостового хлеба)

• 1 столовая ложка гранатового соуса наршараба (можно заменить чайной ложкой лимонного сока)

• 2 зубчика чеснока

• Специи (каждой по 0,5–1 чайной ложке): зира, сушеная мята, черный перец, паприка.

Среди обязательных ингредиентов стамбульского завтрака непременно должна быть аджука – она пикантно оттенит диетическую яичницу, но, главное, не оставит равнодушным того, с кем мы делим самый ранний прием пищи. Некоторые называют аджуку закуской и ставят на стол к ужину, другие думают, что это пикантное мезе к стаканчику прохладной ракы, третьи видят в ней идеальную намазку для пресных крекеров и даже симитов. Однако, чем бы ее ни считали, секрет пряной и полезной пасты заключается в одном крохотном свойстве – связывать тесными узами тех, кто питает друг к другу самые нежные чувства.

Едва ли не каждое утро я закладываю в чашу блендера разом все без исключения ингредиенты и хорошенько пробиваю их до нежной консистенции терракотового оттенка. Иногда меняю набор специй, исключаю чеснок – если предстоит важная встреча на короткой дистанции, или кладу чуть больше оливкового масла – в этом случае аджука приобретет перламутровый оттенок и станет мягче на вид и вкус. С этим блюдом можно фантазировать до бесконечности: добавлять в супы и салаты, к отварным крупам и несладким пирогам, намазывать на яйца вкрутую или просто уплетать ложками для поднятия настроения. Главное – делать это в компании преданного друга, что само по себе чудесно…

Окурки. Кофе. И семьсот тридцать дней одиночества

22 сентября, Стамбул

Шумная песня утренних «вапуров». – Дрессировка черепах и капризных детей. – Сладостный сон стамбульской элиты. – Находка для интровертов и социопатов. – Трамвайчик в прошлое «Ностальжик». – Секретное превращение в караковых жеребцов. – Цепкие заголовки прессы прошлого века. – Любовные страдания как признак хорошего тона. – Дворцовые люстры на дверях платанов. – Эйфоричный экстаз резвого халая. – Отсыревшие спички в озябших руках. – Благородные девицы преклонного возраста. – Высоконравственная вахта соседских старушек. – Кулинарная святая троица как способ выявления влюбленных.

Припарковав машину напротив Музея Пера, я бросила взгляд на часы: без пятнадцати девять. Сегодня мне понадобилось всего полчаса, чтобы преодолеть расстояние от школы (в которую я по утрам отвозила девочек) до одного из красивейших районов города, где никогда не бывает скучно. Спокойный залив приветливо заигрывал с безжизненным солнцем – оно никак не желало просыпаться. Затянутые в плотные тучи, грозившие вот-вот обрушиться на безлюдные улицы проливным дождем, его лучи с трудом дотягивались до середины неба и растворялись в тяжелом влажном воздухе, так и не добравшись до гладкого Халича[14]. Еще полчаса – и мутные воды запляшут в такт шумным моторам «вапуров»[15], соединяющих, словно нитями, два берега.

Музей Пера – место со смыслом, в котором я каждый раз спешу на третий этаж с одной-единственной целью: задержаться на несколько минут у картины Османа Хамди[16]«Дрессировщик черепах». Мужчина в ярком дервишеском одеянии тщетно пытается дисциплинировать пять очаровательных пресмыкающихся, которые в это время наслаждаются салатными листьями, разбросанными по полу. С благоговейным трепетом я всматриваюсь в терпеливое лицо неунывающего дрессировщика, находя много общего между ним и мною в моменты убеждения капризных детей поступить подобающим образом. И он, и я знаем, что дрессировка черепах и детей бесполезна, и все же жертвенно играем определенную жизнью роль.

Музей еще закрыт, и я прохожу мимо, ловко уворачиваясь от моющей дорогу машины. Эти гигантские поливальные агрегаты на колесах ежеутренне будят рокочущим грохотом жилые кварталы, заставляя поеживаться в теплых постелях тех, кто привык просыпаться намного позже восхода солнца. Это своеобразная элита, позволяющая себе сладостный сон в то время, как «чопджу»[17]и «симитджи»[18]уже начали свой мелкий посредственный бизнес, заработка от которого едва хватает на день. Завтра, с рассветом, эти никогда не высыпающиеся люди снова займут свои места на пустынных улицах города в ожидании скромных подаяний в виде трех медяков от редких прохожих с осунувшимися сонными лицами.

Начало осени, которую вот уже третий год подряд я неизменно провожу в Стамбуле, приправлено щепоткой золотой куркумы и присыпано жменей бледной сушеной мяты. Эти ароматы витают вдоль широких тротуаров, по которым я неспешно бреду в надежде отыскать ответ на вопрос, который мучает меня последнее время.

Истикляль[19]ранним осенним утром – находка для интровертов, социопатов и страдающих клаустрофобией особ. Широкая полоса безлюдного проспекта кажется совершеннейшей из улиц, особенно если присесть на одной из лавочек у остановки исторического трамвая. Нужно обязательно дождаться его приветливого позвякивания и глухого стука колес по тусклым стальным рельсам, которые будто бы разрезают пешеходную улицу на два параллельных мира: перепрыгнуть через рельсы – к удаче. Этим нехитрым упражнением занимаются сбежавшие с уроков мальчишки, а после ловко запрыгивают на подножку ретротранспорта, двигающегося так медленно, что подобные игры никто не считает опасными. Вот уже почти полтора столетия (если не считать перерыв в сорок лет в связи с утратой популярности электрического вида транспорта) очаровательный красный вагончик будит по утрам счастливых обладателей близлежащих квартир и создает незабываемую атмосферу старого Константинополя в глазах изумленных туристов. И хотя протяженность маршрута всего полтора километра, это небольшое расстояние от площади Таксим и почти до Галатской башни нужно преодолеть каждому именно на колесах, а после непременно вернуться пешком к запотевшим витринам антикварных магазинов и старинных кофеен.

– «Nostaljik» bekliyormusunuz?[20]– раздался за спиной незнакомый голос так неожиданно, что я дернулась, едва не выронив блокнот, в который делала наброски глав для новой книги.

Рядом стоял печального вида человек с охапкой бледно-розовых астр. Это был один из тех уличных торговцев, которые слоняются от рассвета до заката по людным улицам города, пытаясь всучить спешащим прохожим всякую дребедень: бутылку воды, упаковку влажных салфеток или, как в моем случае, букет подвявших цветов. Коренные стамбульцы относятся к этому виду навязчивой торговли с удивительным терпением, расценивая приобретения на улице как благотворительный акт и способ поддержать неимущих. Со стороны выглядит похвально и благородно, хотя мне до сих пор страшно вступать в переговоры с унылыми коммерсантами, и каждый раз я стараюсь перейти на другую сторону улицы во избежание странной встречи.

– Так вы ждете «Ностальжик»? – повторил цветочник в ужасно потрепанном костюме, однако начищенных до блеска остроносых туфлях. Исторический трамвайчик стамбульцы называют нежно «Ностальжик», как будто по сей день испытывают теплое чувство тоски по давно ушедшим временам изящного позапрошлого века.

Уныние – отличительная черта старожилов окутанного грустью города, которую они умело культивируют и превозносят до уровня высокой национальной идеи.

Вы редко встретите здесь рассказывающего анекдоты старика или хохочущую старушку, что вполне легко представить себе в любом другом городе мира. Здешние обитатели пребывают в легкой форме хронической меланхолии, печальные лучи которой расходятся далеко за пределы отсыревших домов и заполоняют сердца всех и каждого, кто только попытается прикоснуться к истории загадочного города.

– Спасибо, но я не буду покупать у вас цветы, – постаралась сказать как можно убедительней и избежать продолжения разговора. Конечно, можно было встать и пересесть на другую лавку, но я оставалась на месте, потому что именно здесь ко мне приходили светлые и оформленные мысли, которые я незамедлительно заносила в свой блокнот.

– А я вам и не предлагаю их покупать. Я спросил, ждете ли вы трамвай.

– Трамвай? Нет, я просто сижу…

Человек, который сперва показался мне стариком, теперь приосанился и выглядел вполне приятным мужчиной лет пятидесяти, хотя его ужасно старили неопрятная одежда и рассыпающиеся охапки пестрых астр, которые пахли далеким детством, затерявшимся в пыльном углу девичьей памяти. Розовые астры росли в бабушкином саду, и их непременно срезали такими же охапками к первому сентября. Потом мама, подоткнув полы юбки, присаживалась на низком пороге и вязала однотипные букеты, с которыми потом я и соседские детишки дружно семенили в школу, звеня высокими голосами.

Цветочник еще с минуту потоптался на месте, тяжело вздохнул и сел на лавку напротив. Я резко закрыла блокнот и собралась направиться на поиски нового пристанища, но незнакомец протянул мне несколько цветков и улыбнулся так мило, что я снова приземлилась и потянулась за кошельком.

– Ne kadar çiçekler?[21]

– Нисколько! Это вам, чтобы вы улыбнулись.

– Спасибо, но я не могу их так взять.

Как назло, в кошельке не оказалось ни куруша наличности, а банкомата вблизи я не видела. Букетик из астр сиротливо лежал у меня на коленях, а цветочник подбирал рассыпающиеся цветки, чтобы двинуться дальше.

– Вы не бойтесь, – еще раз подбодрил он меня. – Я ведь нормальный человек, как все они, – и он кивнул в сторону группки аккуратных парней в костюмах, спешивших, очевидно, в офис. – Просто мне не повезло… Не повезло с любовью. Я ее нашел и тут же потерял.

«Чичекчи»[22]засмеялся приятным бархатным голосом, и астры закивали, будто соглашались со всем сказанным.

– Не сладили с женой? – я старалась как можно тактичней ненадолго протянуть разговор – как знак благодарности за красивый жест с цветами.

– Нет-нет, до женитьбы не дошло. Моя история простая и неинтересная.

Я снова раскрыла блокнот, показывая, что любая история достойна быть услышанной. И такой малости бывает достаточно, чтобы сделать кому-то приятно.

– Я влюбился в дочку своего босса. Работал водителем в их семье. Возил хозяина с женой на работу, детей в школу, потом в институт…

– Дочка босса была студенткой?

– Школьницей. Я ждал ее совершеннолетия, и в день ее рождения признался. Она меня тоже любила… Очень любила!

Я глядела на странного вида человека и с трудом верила его фантазиям.

– Вы сомневаетесь? Зря… Это я сейчас так выгляжу, а тогда… У меня были хороший костюм, часы, чудесный автомобиль… Ни одного седого волоса на голове не было!

Сказки про отсутствие седых волос я слышала часто. Стамбульские мужчины нередко хорохорятся друг перед другом, похваляясь моложавостью и успехом у девушек, а после отправляются к доверенному «куаферу»[23], который отточенными движениями покрывает их пышные шевелюры иссиня-черной краской. После таких манипуляций все без исключения кавалеры предпенсионного возраста напоминают караковых жеребцов, о секретном окрашивании которых знают все, но делают вид, что не догадываются. Это своеобразная городская солидарность сродни круговой поруке: ведь каждый однажды может оказаться в их положении.

С трудом мне представлялась юная студентка из благополучной семьи, ответившая взаимностью пятидесятилетнему «шофер-бею» – я определенно ничего не смыслила в стамбульских отношениях, или же любовь все же временами бывала слепа.

– Мы откладывали вместе деньги, чтобы бежать в Грецию, но ее отец все узнал. Он тут же выслал бедняжку учиться в Англию. Мы не успели даже проститься толком. – Его глаза вмиг наполнились слезами, которые он по-мужски промокнул рукавом и звучно шмыгнул носом.

– Не печальтесь так… Может быть, все еще образумится…

– Уже нет. Хозяин сразу уволил, не дав, конечно же, никаких рекомендаций. Затем меня лишили «ehliyet»[24]и никуда не брали на работу. Как будто я прокаженный! За несколько месяцев я потерял все и, наверное, умер бы от горя, если бы не память о моей Фюсун…

С недоверием я выслушала безотрадную и необычную историю любви, в которой было море печали и столько же нестыковок.

– Мне нужно идти, – вдруг сорвался он, когда увидел приближающихся патрульных. – Долго сидеть на одном месте нельзя. Я иду в Джихангир[25]. Если хотите, пойдемте вместе…

Я быстро сунула блокнот в сумку и поспешила за странным цветочником, который то и дело останавливался то у тротуарного выступа, то под осыпающимся эркером пустующего отеля или у входа в пассаж старинного здания с провисающей дверью на старых заржавленных петлях.

– Я вспоминаю места, которые нас связывают. Тут Фюсун поскользнулась, и я подал ей руку. В тот день она ходила с мамой по магазинам, а я издали любовался ее смешными косичками. Иногда она тайком улыбалась мне… А здесь у нее упала перчатка, когда в первый снег она бежала за трамваем. Я отыскал перчатку и бережно надел ей на руку…

Улицы постепенно наполнялись людьми, которые издавали столько шума, что становилось все труднее понимать тихую и внятную речь моего спутника. Несколько раз я начинала прощаться, но нестерпимое желание дослушать до конца спонтанную исповедь было таким сильным, что я продолжала плестись следом, наблюдая, как астры постепенно перекочевывали из рук грустного «чичекчи» к равнодушным покупателям. История была странной и в то же время невероятно типичной для этого погрязшего в любовных интригах неугомонного города.

Стамбул буквально полнился трагическими историями подобного толка. Они передавались из уст в уста, из дома в дом, перекидывались на кварталы, пока весь район не начинал судачить о каком-нибудь несчастном, что свел счеты с жизнью из-за отца возлюбленной, не давшего согласия на брак. Классика жанра! Газеты начала прошлого века пестрели цепкими заголовками и еще более душещипательными описаниями последних минут жизни женихов и любовников, невест и любовниц, которые прыгали с многочисленных мостов и башен города с такой частотой, что многие сооружения в конце концов были попросту закрыты для посещения. И даже сейчас, в век прогрессивных взглядов и вседозволенности, порой натыкаешься на печальную новость о том, как очередной юнец бросился с Галатской башни от неразделенных чувств.

Трагическая любовь культивируется в Стамбуле так же, как меланхолия и благородная грусть. Страдания из-за любви давно стали чертой добропорядочных семей, признаком хорошего тона и главной темой турецких сериалов, которые ежегодно набирают рекордные просмотры на мировых киноплощадках.

Тем временем мы оказались на улицах, которые раньше ускользали от моего зоркого глаза, хотя и находились в пяти минутах ходьбы от череды генеральных консульств, которыми богат этот район. Широкие мостовые неожиданно сменились узкими крутыми спусками, которые, по моим подсчетам, вели нас прямиком к Босфору. Здесь все выглядело иначе, и неожиданно мне захотелось воскликнуть «Viva Italia!» – так сильно было похоже это место на стареющий Рим с его очаровательными прямоугольными двориками и неповторимой архитектурной патетикой, свойственной едва ли не каждому зданию, построенному на Апеннинским полуострове. На смену разнокалиберным домам причудливого Константинополя с неимоверным количеством мраморных пилястр, высоких портиков, украшенных лепниной, деревянной резьбой и искусной чугунной ковкой, пришли классические здания идеальной формы. Их средоточие в крохотном стамбульском квартале было настолько плотным, что дух захватывало от ощущения, которое может дарить лишь старая добрая классика. Я вспомнила, как на лекции по античной культуре профессор задала нам, напыщенным и ничего не знавшим студентам, вопрос: «Что такого особенного в древнегреческих статуях и храмах, что мы по сей день считаем их эталоном и всячески подражаем им?» В зале воцарилась тишина.

– Пропорция! А вместе с ней и симметрия! – прервала наши немые предположения профессор и пожелала как-нибудь на досуге обдумать это. Прошло много лет, и вот наконец я добралась и до этой мысли. В полной мере я ощутила всю силу несокрушимости пропорции и симметрии, которые прекрасной геометрией были вписаны в фасады романской архитектуры.

Когда-то в этих кварталах, объединенных сегодня известным каждому туристу словом «Бейоглу», жили просвещенные итальянцы. В основном это были бравые выходцы из Генуи и Венеции, подавшиеся в чужие края на поиски доблести и счастья. Их предки выстроили на северном берегу Золотого Рога прекрасную Христову башню, которую позже переименуют в Галату. Именно с нее открываются самые захватывающие виды на прекрасный Константинополь, история которого давно канула в Лету, но память о ней живет и по сей день.

Генуэзцы всегда проявляли особую смекалку: вначале сражались против османов, но стоило бесстрашным туркам покорить стены великого Византия, как предприимчивые итальянцы преклонили колени перед новым правителем и поклялись ему служить верой и правдой. Султан Мехмет Фатих был благосклоннее, чем его описывали недоброжелатели. Он легко принимал новых подданных, гарантируя им безопасность и покровительство – взамен на налоги, конечно… В столице новоиспеченной империи грянул финансовый бум: предприимчивые купцы набивали золотыми дукатами кошели, один за другим появлялись мраморные палаццо, окруженные францисканскими монастырями и соборами. На месте генерального консульства Италии, привлекающего прохожих всегда распахнутыми белоснежными ставнями, стоял особняк легендарного Людовико Гритти[26]– богатейшего интригана и проходимца Османской империи. Поговаривают, что очаровательный юноша был внебрачным сыном венецианского дожа[27]и прекрасной греческой рабыни – эта незначительная деталь биографии, однако, не помешала стать Людовико одним из влиятельнейших фигур при султане Сулеймане Великолепном. Гритти искусно плел интриги по всем фронтам, наслаждаясь тонкой игрой в дипломатию, которая, нужно признать, все же привела его к полному поражению.

Цветочник торопливо ковылял вниз по узким улочкам, представлявшим собой настолько театральное зрелище, что порой отличить их от закулисных декораций было просто невозможно. Выложенные круглым булыжником мостовые покрывали яркие полотнища винтажных ковров, которые старьевщики выставляли напоказ любознательным прохожим с надеждой подзаработать. Прямо на низких ветвях платанов изобретательные торговцы крепили грубыми бечевками старинные дворцовые люстры: под слоем пыли едва улавливался благородный блеск cristallo veneziano[28].

Район Джихангир – вечное пристанище обреченно влюбленных парочек, творческой интеллигенции и расслабленной богемы, ведущей ночной образ жизни и не обременяющей себя сухими правилами городского быта. Здесь можно петь до утра под звездами серенады, писать картины с обнаженной натуры на крышах чужих домов и предаваться страсти в скромных обителях любви – исписанных граффити парадных. Безрассудный квартал не спит ночи напролет… Он звенит тонкими стаканами с мутной ракы – от нее остается дурманящее послевкусие на губах и сладостные воспоминания поздним утром следующего дня. Здесь в растерянности кружат незнакомые и одинокие посетители мейхане[29]в резвом халае[30], что способен довести любого до почти эйфоричного экстаза, растворяющего ощущение места и времени. Разве не это же испытывают дервиши, часами кружащиеся в ритуальном круге, склонив голову набок? Их образ преисполнен символов и тайн, которые хранились столетиями вплоть до безрассудного изгнания суфийских аскетов из возрождавшегося Стамбула – молодая Турецкая Республика начала двадцатого века[31]легко высвобождалась от вековых традиций, которые, по мнению новых лидеров, тянули страну в черную пропасть имперской истории.

– Ей было всего семнадцать, и мы с нетерпением ждали совершеннолетия… – Вдруг снова завел свою печальную песню мой странный спутник.

– Еще немного, и моей дочери будет столько же, – зачем-то проронила я, а про себя подумала, что с трудом могу соединить нежный девичий образ с прокуренной сгорбленной фигурой пусть и романтичного, но все же довольно зрелого человека. Он был определенно не молод… Седые сбившиеся виски, выглядывавшие из-под пожеванного соломенного канотье, смотрелись более чем странно в городе, где культ мужской стрижки был доведен до драматичного пика безрассудства. Местные «беи» заглядывали в «куаферные»[32]так же часто, как пили чай или бросали томные взгляды на проплывающих мимо красавиц. Мой же спутник выглядел жалко и убого, что делало его образ рядом с молодой и хорошенькой девушкой разве что комичным…

Набоковский сюжет «а-ля Лолита» сбивал с толку и селил сомнения в психической адекватности странного спутника.

– А вам не кажется, что слишком большая разница в возрасте – помеха в отношениях?

Цветочник грустно вздохнул, стянул с головы скукоженный головной убор, и на смуглый морщинистый лоб упала копна черных нестриженых волос. Седыми они были только на висках.

– Мне сорок два. Тогда было на два года меньше. Не мальчик, конечно, но и не так стар…

Он снова аккуратно натянул некое подобие шляпы, чем добавил себе уверенных два десятка суровых лет.

– Первые полгода я не ел и не пил. Просто не мог. Друзья меня кое-как привели в чувство, но к прежней жизни я так и не вернулся. Зарабатываю цветами, и то только потому, что это ее любимые астры.

Я стояла в замешательстве. События тайно разворачивающегося романа, который стал для меня сегодня настоящим откровением, происходили не в средневековой Вероне, а во вполне современном городе двадцать первого века со всеми вытекающими последствиями, как мобильная связь, интернет, социальные сети… Как могут потеряться влюбленные в наше время?!

– А вы пробовали связаться с вашей Фюсун? Позвонить ей? Написать?

Цветочник обреченно покачал головой и тяжело вздохнул, на что я только от удивления раскрыла рот. Постыдная безынициативность… Есть ли смысл посыпать голову пеплом, не приложив при этом ни малейшего усилия для исправления ситуации?..

– Возможно, ваша Фюсун выходила с вами на связь? – Мне нужно было немедленно докопаться до причины сбоя в коммуникации и по возможности устранить поломку. В моей системе мироздания найти человека на восьмимиллиардной планете было проще, чем отыскать на полках стамбульских супермаркетов несоленый творог для сырников и буханку бородинского хлеба. И даже с этими непосильными задачами я справилась на ура благодаря благословенным аккаунтам интернет-паутины. Правда, как оказалось, любимые когда-то творожники и присыпанный золотым кориандром ржаной хлеб в мировой столице чревоугодия утратили прежнюю привлекательность: за несколько лет пребывания в этом городе Стамбул, не прекращая, баловал нас кулинарными изысками уличных столовых с мелодичным названием «локанта»[33], так что мои дети давно позабыли о таких отеческих лакомствах, как манная каша, оладушки или блинчики со сметаной.

Цветочник завернул за угол красного малоэтажного здания. Из крохотного окошка высунулась аккуратно уложенная голова молодого человека. Он глянул по сторонам и быстро кивнул в сторону двери. Я последовала за странным знакомым, который теперь в дополнение ко всем своим недостаткам еще поражал халатностью и безразличием из-за нежелания броситься на поиски любви всей его жизни.

Мы оказались в небольшом помещении музейного типа. Спертый пыльный воздух говорил о захламленности комнат, что меня, завсегдатая антикварных лавок, конечно же, не пугало.

– Nasilsiniz, Kemal-Bey? Iyimisiniz?[34]– вежливо обратился все тот же парнишка к цветочнику. Очевидно, они были знакомы давно. Цветочник на удивление быстро приосанился и даже порозовел.

– Проходите, не стесняйтесь, – и Кемаль-бей учтиво пропустил меня вперед, демонстрируя идеальные манеры и очаровательную улыбку. И как я раньше не замечала, что за грубой щетиной на осунувшемся лице прячутся удивительно чувственные губы… Я представила, как галантен мог быть этот человек: как услужливо открывал он дверцы автомобиля капризным женщинам, строгому хозяину, как бережно относил в дом покупки и, подмигнув, передавал их из рук в руки горничным в большом красивом доме, в котором имел честь работать.

Умение служить – одна из черт жителей старого Стамбула, и с каждым днем, нужно отметить, он становится только старше. Известные семьи, которых не счесть – так много их накопилось за время великолепного султаната, – ведут поистине королевский образ жизни, который был бы совершенно невозможен без наличия особого института преданных слуг. И если в Европе и на других континентах прогресс нещадно уничтожает класс личных работников, заменяя их разновидностями Сири, Алексы и прочих чудес ИТ-сферы, то здесь по старинке большие дома полнятся экономками, гувернантками, няньками, поварами и водителями, которые гордо несут звание домашнего персонала, ничуть не стесняясь своего незавидного положения. Напротив, с редким достоинством они произносят имя своего нанимателя. Домашним работникам хорошо известно, какую реакцию в глазах других могут вызывать определенные фамилии. Быть частью (пусть и в статусе прислуги) таких семей – не просто везение, а счастливый билет в безоблачное будущее, если, конечно, следовать строгим правилам, главным из которых пренебрег Кемаль-бей.

Молодой человек, который так вежливо проводил нас внутрь пыльного помещения, оказался студентом исторического факультета, а здесь он подрабатывал билетером – в одном из самых странных музеев не менее странного города. Об этом месте я слышала давно, однако оказаться в нем за два с половиной года жизни в Стамбуле мне так и не пришлось.

– Музей невинности[35]в вашем распоряжении! – браво произнес студент и длинными тонкими руками пригласил нас к лестнице, которая уходила высоко, соединяя несколько этажей типичного османского дома, уверенно перешагнувшего столетний рубеж. Особняк был все еще крепок благодаря свежему ремонту, что в ветшающих зданиях района Джихангир большая редкость. Обычно старожилы этих мест проявляют абсолютную невнимательность к неровностям штукатурки, трещинам на стенах и готовому обвалиться потолку. Они словно не замечают того, от чего любой другой человек пришел бы в отчаянное негодование и немедленно занялся капитальным ремонтом. Но только не в Стамбуле… Здесь люди (при всей их любви к красоте и эстетике) остаются совершенно равнодушными к бытовым хлопотам, отчего временами город кажется стареющей рассыпающейся лачугой, в сердце которой, правда, неизменно теплится камин, ежевечерне разжигаемый его радетельными обитателями.

Стамбульцы любят огонь. И чем холоднее комната, тем ценнее в ней будет пламя одинокой свечи или крохотной буржуйки, каких здесь вдоволь в каждой стареющей квартире. Особняки украшают гигантские печи, о которых я узнаю по бесчисленному количеству кирпичных труб, уныло торчащих из покатых крыш старых построек. Особенно хороши они на фоне серого матового неба. С нетерпением жду первых холодов: стоит температуре опуститься ниже пяти градусов (а это происходит обычно в раннем январе), как в просторных квартирах под крышами чьи-то озябшие руки приступают к ежегодному таинству оживления каминов. Обычно это старые руки, потому что никто моложе лет семидесяти даже не вздумает возиться с отсыревшими спичками – куда проще вставить в розетку вилку калорифера или включить режим обогрева в пластмассовом «клима» – так местные называют кондиционеры.

Музей невинности – небольшое здание красного цвета, мимо которого проходят тысячи сиротливых сердец ежедневно и даже не замечают этого храма одиночества и безответного чувства. Пока я разглядывала буклет, в котором коротко была изложена история этого места, мой спутник не отрываясь глядел на бесчисленное множество окурков, прикрепленных к стене, – трогательная инсталляция. Под каждым из них стояла дата.

– Если бы моя Фюсун курила, я бы подбирал все ее окурки и хранил так же бережно…

Экспозиция музея представляла собой тысячи артефактов, которые впечатлительный юноша уносил после каждой встречи со своей возлюбленной. По удивительному стечению обстоятельств девушку, которой было посвящено это любовное святилище, звали так же, как и юную возлюбленную цветочника – Фюсун. Возможно, поэтому, уловив тонкую связь с этим местом, он стал его постоянным завсегдатаем, с которого в конце концов даже перестали брать деньги за вход.

Печальный Кемаль-бей все еще стоял у недокуренных сигарет, которые мне лично представлялись сомнительным экспонатом, и благоговейно шевелил губами.

– Вы их считаете? – испуганно спросила я, начиная немного сомневаться во вменяемости этого человека.

– Четыре тысячи двести тринадцать окурков… Она скурила их в течение восьми лет их отношений…

– Но почему же они не были вместе? – поинтересовалась я с видом заправской сплетницы. Цветочник поджал губы и недовольно покачал головой.

– Вы ничего не понимаете… Вам не объяснить…

Меня словно обожгло изнутри. Ведь я всегда с сочувствием относилась к любовным перипетиям и глубоко переживала трагическую развязку красивейших историй о любви: Ромео и Джульетты, Гиневры с Ланселотом, Лейли и Меджнуна, и даже умудрялась всплакнуть при расставании Скарлетт О’Хара и беспардонного Ретта Батлера из романа «Унесенные ветром».

– Но почему вы не можете объяснить мне такие простые вещи? И я говорю не об этих странных окурках, а о вас самих. Почему вы не сражаетесь за свою любовь? Ведь все прекрасное дается нелегко!

Кемаль-бей вцепился взглядом в мои глаза и смотрел так долго, что пришлось начать моргать, чтобы хоть как-то прекратить эту традиционную стамбульскую игру.

Смотреть до изнеможения – любимое занятие турок в моменты накала страстей и нагнетания интриги.

Однажды мне посчастливилось побывать на съемочной площадке одного из турецких сериалов. К тому времени он уже покорил полмира, и потому продолжение, и так обреченное на успех, снималось вяло и без энтузиазма. Актеры сновали из гримерки в гримерку, требуя побольше косметики, усердного массажиста и кофе со сладостями. Их личные пажи-ассистенты беспорядочно бегали, врезаясь друг в друга, не в силах удовлетворить капризы избалованных звезд. Режиссер, поглощая уже пятый стакан чая за последние тридцать минут, трясся от негодования и требовал доснять «энный» дубль финальной сцены. От актеров на площадке требовалось лишь одно: впиться друг в друга взглядами и стоять так с минуту, демонстрируя всю палитру яростных эмоций от страха до ненависти.

Примерно то же происходило и теперь: цветочник стоял, не сводя с меня негодующего взгляда; оказавшийся рядом молодой билетер смотрел на цветочника; а я, в свою очередь, с опаской поглядывала на них обоих, что было, вероятно, непозволительно для этого киножанра и выдавало во мне все ту же бестолковую «ябанджи»[36], не способную понять очевидного…

Не сказав ни слова, Кемаль-бей театрально удалился в своем соломенном канотье, а я тяжело вздохнула, ощущая себя полной неудачницей. Сколько еще времени мне должно было понадобиться, чтобы влиться в коренное стамбульское общество, раствориться в нем и не маячить, как огни на Чамлыдже?[37]

– Ну вот, кажется, обиделся… – прошептала я, боясь теперь даже смотреть в глаза отзывчивому билетеру. – Но как же понять, почему он не пытается вернуть любовь, если она для него так важна?

– На самом деле понимать как раз ничего и не надо… – мягко начал добродушный студент, приглашая меня присесть. – Я сейчас вернусь с чаем и постараюсь вам объяснить.

Пить обжигающий напиток без сахара – особое удовольствие, которое мне стало понятным лишь недавно. До этого я закладывала в каждый «армуд» по две классические ложки сахара и наслаждалась его мягким вкусом, в то время как ценнейшим качеством янтарного эликсира является его терпкость – сводящая скулы и заставляющая морщиться в блаженстве.

– Мы знакомы с Кемаль-беем уже как год. Нас свел случай. Я устроился подрабатывать в этот музей, а он переехал в дом своего дедушки – здесь рядом совсем, одноэтажный, за углом. Ему в наследство досталась еще приличная сумма, и он хотел пожертвовать ее музею. Так я узнал о его беде, стал поддерживать, ведь он совсем упал духом… Завязалась дружба.

– Тем более непонятно. Почему, если вы его друг, не поможете связаться с этой Фюсун? Ведь за любовь нужно бороться! Еще и унаследовал деньги! Он мог бы поехать в Лондон и отыскать там свою любимую…

– В том-то и дело, что не мог… Его денег хватило бы им на год максимум, она ведь привыкла к роскоши! И что потом?

– Можно работать, учиться… Когда любишь, деньги не так важны.

– У нас не так. Если мы не можем дать девушке то, чего она достойна, мы не будем перечить судьбе. Его судьба сказала ему «нет».

– И на каком языке, интересно, говорила с ним эта судьба? – Рассуждения билетера своей туманностью напоминали мистическое гадание на картах Таро или же, в лучшем случае, прогнозы гороскопа. Однако парень с видом убежденного фаталиста уверенно твердил:

– Если им суждено было быть вместе, отец бы не противился… Он бы благословил их союз…

– Но его дочери было семнадцать! Вы бы одобрили такое, будь у вас дочь?

Студент-билетер вскочил со стула и начал нервно ходить по скрипучему полу самого странного музея из всех, в каких мне когда-либо приходилось бывать.

– Вы, иностранцы, не понимаете, что можно говорить, а что нельзя… Зачем вы порочите имя моей дочери?

– Но у вас нет дочери…

Молодой билетер понял, что я права, и снова сел. Чай почти остыл, и он капризно отставил его на дальний конец стола. На еще детских щеках, не знавших щетины, появился румянец, какой способен расцветать лишь на наивных юношеских лицах.

– Поймите, – заговорил он с несвойственной его возрасту мудростью. – Любовь прекрасна настолько, что мы боимся тревожить ее своими глупыми поступками. Мой друг Кемаль-бей хранит память в сердце о самом светлом и будет жить так до конца своих дней… Это красиво…

– То есть слоняться по улицам с букетом подвявших астр, едва зарабатывая на пресную базламу[38], это красиво, по-вашему?

– Если ты любишь, то даже базлама может показаться тебе слаще пахлавы!

Я тоже отставила чай и вздохнула. В животе урчало, и кусок горячей лепешки, смазанной сливочным маслом, ничуть не помешал бы. А если внутрь заложить начинку из зелени и нескольких сыров, как это делает соседка Айше, то день можно было бы считать удавшимся. А ведь утро и впрямь выдалось непростым. Мне нужно было усердно поработать, но вместо этого нелепый случай свел с еще более нелепыми романтиками, которые едва не обратили меня в любовный агностицизм, хотя я была примерной прихожанкой рациональной житейской философии.

– Может быть, у вас есть контакты нашей загадочной Фюсун? – решила попытать удачи, хотя и была уверена в бессмысленности этого вопроса. Билетер лишь пожал плечами, не понимая, зачем это может быть нужно.

– Может быть, вы знаете фамилию девушки?

– Откуда?! Такие вещи мы не спрашиваем друг у друга…

– А фамилия семьи, в которой он был водителем?

– О! Их знают все! Бозкурт их фамилия! Бозкурт!

Я посмотрела на этого чудаковатого парнишку, который уж слишком фанатично защищал безынициативного друга, поблагодарила за чай и направилась вдоль по улице Çukurcuma, которая петляла мимо причудливо посаженных домишек с очаровательными винтовыми лестницами, пущенными прямо по внешнему фасаду. Эта деталь экстерьера казалась невероятно изобретательной, ведь теперь жители даже четвертых и пятых этажей многоквартирных построек могли смело игнорировать подъезды и попадать в прихожие собственных квартир прямо с улицы. В реалиях склонного к сплетням города такая лестница была настоящей находкой для эмансипированных девушек, моральный облик которых самым тщательным образом блюдут все соседские старушки квартала. Они часами просиживают у мутных окон, самоотверженно неся высоконравственную вахту. Мучимые бессонницей, те же целомудренные старушки дежурят по полночи в коридорах, мгновенно реагируя на каждый стук каблуков за дверью. Не зная страха, они высовывают длинные носы в тускло освещенные подъезды и что есть сил вглядываются подслеповатыми глазами, чтобы получить хоть какую-то зацепку для завтрашних пересудов в компании таких же благородных девиц преклонного возраста.

Продолжение следует…